Поддавшись порыву, Хмелевская завела меня несколько дальше хозяйской прихожей, и по тому, как она вдруг замолчала, я понял, что окажу ей услугу, если попрошусь назад:
      - А ко мне сегодня Талгат Ниматович заявился, прямо так, без звонка. Как думаете, зачем?
      - Ох, Сереженька, простота вы казанская! - Вослед этому идиоматическому винегрету Эльвира послала мне ласковую и мудрую улыбку, и я каким-то образом смог принять ее по проводам. - Чего ж тут думать, сценарий притащил. Через Хмелевскую не вышло, теперь через Кружевниц кого пробует.
      Почему-то не хотелось, чтобы визит Кожамкулова получил рациональ ное объяснение.
      - Зачем тогда я ему понадобился?
      - Вот уж действительно загадка. Как вы себе представляете? Вваливается этот алкоголик в Зулин кабинет и что говорит? "Здрасьте, я сценарист". Знаете, куда она его пошлет? У самого ума, может, и хватило б, но там Ваганетов имеется. Так-то он правильно придумал, чтобы через вас, - вроде как коллега рекомендует. Только все равно это дело дохлое.
      - Почему? Я с удовольствием, если он хорошо написал. - Удивитель но, но, пройдя по самым темным закоулкам моей души, эти слова умудрились сохранить искренность и чистоту.
      - Да при чем тут хорошо - нехорошо? Я вам что скажу, только это между нами. - Эльвира понизила голос до уровня высшей доверительнос ти. - Ни черта она в этих сценариях не понимает. Откуда, Сереженька? Чего она там видела, в своей дыре? Один клуб заблеванный. А теперь, когда деньги немереные, ясное дело, ее на культуру потянуло - к писателям с режиссерами. И чтоб трубка с бородой. Ей этого бомжа показать, завтра же на улице окажешься.
      "Темные планеты управляют судьбою творца" - эта тоскливая мысль потянула за собой другую, ностальгическую: "А ведь в прежней моей профессии жизнь совсем другая, там можно и в старом плаще. А все потому, что критерии в естественных науках после долгой борьбы почти освободились из-под власти человека".
      - Еще раз повторяю, Сергей. - Эльвира вдруг сменила тон на строгий и даже обвинительный, как будто это я только что срывал покровы с половчанки. - Зульфия просто так человека на ответственный участок не поставит. Если желаете работать, работайте с тем, кто есть, а нет - сами понимаете.
      То ли долгая жизнь в браке, то ли свободный рынок так закаляет человека, но я вдруг без всякого перехода рубанул:
      - Желать-то желаю, только хотелось бы знать, за какие деньги?
      - За какие договаривались. Пока, во всяком случае. А дальше - это уж как у вас с Кружевницким сложится.
      - Мы никак не договаривались. - Голос звучал по-прежнему твердо, хотя страх перед определенностью уже охватил меня с флангов.
      - Быть того не может! Вы трудовое соглашение подписывали? Как нет? Ну так срочно надо подписать, завтра же Кружевницкому напомните. Что это такое - без договора работать!
      До завтра времени еще было вагон. Еще можно было полсуток не расставаться с дымчатой цифрой, сотканной воображением из Эльвириных недомолвок, интерьеров фирмы "Анасис" и демисезонной норковой шубы Зульфии.
      Но госпожа Хмелевская - то ли она утратила уникальную свою способность чувствовать собеседника, то ли расчет у нее имелся - вдруг, как киномеханик, решительно навела на резкость картинку моего будущего.
      - Все зависит от качества, но в принципе, чтобы вы ориентирова лись, в среднем у нас за сценарий платят... - и Эльвира назвала сумму, примерно соответствующую двенадцати градусам тепла по шкале Цельсия.
      Видимо, крушение надежд произошло раньше и как-то для меня незаметно, иначе трудно объяснить, почему я так спокойно позволил вытолкать себя из воздушного замка.
      - Это нормально, Сережа, тем более для начала. А дальше Кружевницкий, думаю, будет потихоньку поднимать.
      - Как все-таки я могу выяснить, где и когда состоится завтрашняя съемка? - Металл звенел в моем голосе, правда, какой-то низкосортный. А ведь не так и ничтожна была сумма, которую мне предлагали, чтобы разговаривать с работодателем в эдаком тоне.
      - Сереженька, честно, не знаю. Звоните Кружевницкому. Ну хотите, я позвоню?..
      Стоило Эльвире передвинуть верхнюю границу гонорара из бесконечности, где она у меня помещалась, вплотную к прожиточному минимуму - и дом, как дворец Спящей красавицы, наполнился жизнью. Открыл глаза пес и, потянувшись, сразу же обратился ко мне с обычной своей просьбой. Теперь, после возвращения на землю, у меня не было оснований ответить ему отказом. Животное рассыпалось в благодарностях. Дочь, услышав, что мы собираемся, остановила калякающую руку.
      - Эй, меня подождите!
      За сутки, что я не был на улице, весна здорово обабилась - потеплела, помокрела, потеряла всякую порывистость. Тополя остервенело тянули из-под асфальта соки, рассчитывая недели за две отрастить себе новые кроны взамен недавно срезанных почти под ноль уполномоченными на то мужиками. Запахи оттаявших экскрементов кружили головы молодым кобелям, отчего они то и дело сбивались на иноходь.
      - Пап, а этот дядя, который приходил, он кто?
      По лицу влажным тампоном прошелся ветерок. Я обнял дочь за плечи.
      - А отец-то твой кто? - Вышло немного театрально.
      - Какая съемка, Александр! Над вашим сценарием еще работать и работать. План такой: завтра к одиннадцати вы подъезжаете к Зульфии, садитесь и прямо там начинаете переделывать. Она скажет, что и как. Япоявлюсь в час, на пять назначена группа. Ну пока они там расставятся свет, камера. В общем, к шести мы должны быть готовы.
      В изложении Кружевницкого кинопроцесс выглядел уж очень несолидно. "А не пошел бы ты к черту!" - мысленно нагрубил я, прикрыв ладонью трубку. Но клочки романтического тумана еще лежали в низинах сознания. Во всяком случае, перспектива заняться литературным творчеством на пару с самой Зульфией меня очень вдохновила, даже до опьянения, которое только придворным поэтам знакомо. Ужасно вдруг я себя зауважал, полюбил, и не просто, а с неосознанной целью заразить этим чувством миллионершу - такой талант и эрудиция не могли оставить ее равнодушной. Воображение быстро распространило наше соавторство на все другие сферы деятельности половчанки, и везде она признала мое безусловное лидерство.
      Если б удалить из комнаты шкаф и еще кое-какие предметы, те, что помнили маму, я, может, и пробыл бы некоторое время в этом восхитительном состоянии. Но их присутствие даже в молодости не позволяло мне слишком удаляться от образа и подобия, а теперь и подавно. "Как, господин эрудит, вы переведете латинскую фразу "Cognato vocabula rebus"? - издевательски осведомился тот же участок мозга, что за мгновение до того рисовал нас с Зульфией героями очаровательной пасторали.- Если помните, ваш пьяница-коллега предварил ею свой сценарий". Признаться, я был поражен умением рефлексии бить в яблочко - ведь ухватилась именно за кожамкуловскую латынь, как будто у меня в других, гораздо более употребительных областях мало пустот.
      Казах позаимствовал цитату из Горация, не исключаю, что из самого. Я-то нашел ее в сборнике крылатых латинских выражений. Звучность оригинала перевод сохранил и даже приумножил, только в шипящем регистре: "Слова, соответствующие вещам".
      Если и было меж нами соревнование, то Кожамкулов одним этим эпиграфом почти решил дело в свою пользу. Теперь не страшно было и сам текст прочесть - на третью лопатку он положить меня не мог.
      Ожидал я чего-то такого, чему в животном мире соответствует северный олень, который одновременно и домашнее, и дикое животное. В этом смысле Кожамкулов меня не разочаровал, только вот путь его в литературе проходил по заповедним местам.
      "Если спросите, откуда / Эта мощь и проходимость, / В сочетании с комфортом, / С легким, чутким управленьем, / С благородством чистых линий, / При цене намного меньшей, / Чем у всех других седанов / Представительского класса, / Я скажу вам, я отвечу..." - Исковерканные бунинские строки Кожамкулов вложил в уста господина "с благородной индейской внешностью, облаченного в безукоризненный европейский костюм" так гласила авторская ремарка. Вождь по ходу действия должен был, прохаживаясь вокруг автомобиля, демонстрировать его стати, сообразуясь, естественно, с содержанием своего монолога. "Если б дальше вы спросили: / Сколько клапанов в цилиндре? / И цилиндров этих сколько? / Я тотчас бы вам ответил..."
      - Чему это ты улыбаешься? - ревниво осведомилась жена, которая стремление знать все про наших детей, включая мысли и чувства, с годами распространила и на меня.
      Сосиска указывала направление юг-север, и, чтобы разрезать, пришлось повернуть ее на тарелке вдоль экватора.
      - Да так, ничему. - Признаться, что это улыбка облегчения, значило дать женщине слишком сильные против себя козыри.
      - Ничему так ничему. И завтра, пожалуйста, оденься прилично. Зря машешь рукой, на девушку эту мне плевать. Просто не хочу, чтобы мой муж выглядел оборванцем.
      К утру ночная морось села на стекла витрин, на машины, и солнце гляделось в эти сизые плоскости с милой, подслеповатой улыбкой. Прохожие, как только я свернул со Старого Арбата в переулки, стали попадаться редко, все больше старухи в зимних пальто, передвигавшиеся самыми мелкими шажками, чтобы случайно не переступить границу жизни. По-хорошему каждой надо было на хлебушек давать, но до того всеохватный кругом шел ремонт, такое богатство отделочных материалов демонстрировали уже восстановленные фасады, что глаз требовал всякую нищету отсюда удалить, хоть бы и хирургически.
      В доме, где жила Зульфия, часть квартир уже испытала второе рождение, в остальных орудовали гастарбайтеры. Остервенело, как будто наше прошлое как-то их касается, они выламывали из помещений все, что прямо не относилось к несущим конструкциям. В подъезде стояла сизая дымка, валялись куски штукатурки, источавшие тяжелый барачный запах.
      Лифт оказался даже не занят, а оккупирован, в него грузил мешки румяный крутозадый малый во всем чистом. Завидев меня, он с виноватой улыбкой пропел тенорком:
      - Антеекси, тейдэн тулее одоттаа.
      Я только то и понял, что язык относится к угро-финской группе. Видя мое замешательство, он еще раз произнес ту же фразу, но громче. Метод погружения неожиданно сработал. Во всяком случае, первое слово мне удалось перевести - оно несомненно означало "извините".
      - Пустяки! - махнул рукой и отправился наверх пешком.
      До лестничной клетки санация тоже еще не добралась - приютский колер, углы, помеченные котами, а кое-где и людьми, под потолком множество заляпанных побелкой проводов, словно это узел связи. Квартира Зульфии занимала целый этаж, других дверей я на площадке не обнаружил. Собственно, это была не дверь, а броневая плита, вобравшая в себя всю мощь уральских блюмингов и прокатных станов. Пластмассовая кнопка звонка рядом с нею гляделась юной пацифисткой.
      - Кто?
      Cквозь толщу металла голос прошел значительно ослабленным. Я назвался. Этого, как ни странно, хватило. Проигрывая по русскому обычаю в скорости, но зато сверх всякой меры выигрывая в силе, с той стороны заработало нечто вроде лебедки, и дверь стала медленно отделяться от косяка. Ох, что с моей душонкой сделалось! Воровато озираясь, в нее влетели все прежние упования и расселись по жердочкам. А и рассудить - не могло же пространство, отделенное от мира десятью сантиметрами стали, оказаться всего лишь продолжением обычного евклидова, в котором протекают две самые скучные мои жизни: биологическая и финансовая?
      Щель достигла размера, когда, обдирая уши, в нее уже можно просунуться, и остановилась в своем развитии. Там, похоже, засомневались, пускать меня или нет. Чтобы полную дать о себе информацию, я повернулся к дверям в профиль. На случай чего у меня и паспорт имелся.
      - Заходить-то будете или чего? - раздался вдруг недовольный голос с той стороны.
      Учитывая возраст, костяк мой должен был давно обызвестковаться, но он неожиданно продемонстрировал замечательную эластичность, и щель я преодолел без заклинивания. Дама, управлявшая дверью, как только убедилась, что гость полностью находится в квартире, нажала на кнопку, и плита встала на место.
      - Тяжмаш. - Женщина любовно провела рукой по металлу. - Громаднейший завод, а она, - последовал сердитый кивок куда-то в глубину квартиры, - все акции этому чечену продала.
      Прозекторский фартук, голова в серых барашках, голые пупырчатые икры детали, не вошедшие в этот перечень, были столь же унылы. Правда, очень молодила привратницу зажатая в руке недогрызенная морковка.
      Мраморный пол в прихожей поблескивал, как туго накрахмаленная скатерть, и я инстинктивно принялся разуваться.
      - Мужских, наверное, и нет. - Женщина с сомнением посмотрела на мои военторговские носки. - Вон те берите, они самые большие.
      Бархатные туфельки, украшенные бутонами из розовых перьев, и впрямь пришлись мне впору, единственно - пятки оказались слишком высоко подняты над полом.
      - Во, я ж говорила! Это Татьянины, массажистки нашей, кобыла еще та! Обладательница морковки свободной рукой очертила вокруг своего крупа другой, еще более объемистый. - Рано чтой-то вам назначили, обождать придется. Куда! В пятом часу только приехала.
      На холке у самолюбия поднялась шерсть, но я взял его на короткий поводок и, стуча каблучками, проследовал в гостиную.
      Очутился я ровно в той фотографии, которую Эльвира демонстри ровала при первом нашем знакомстве. Стулья только не вверх ногами располагались, а, как положено, плечом к плечу стояли вкруг стола. Малахитовый камин, наборный пол - все было на месте. В той части залы, что не попала в объектив, имелось еще множество разных предметов, но они знакомы всякому, кто хоть раз, пусть в мечтах, побывал в приемной дорогого дантиста. Выделю только - и то потому, что я в него сразу погрузился, - кожаный диван, большой и чрезвычайно мясистый.
      Позу он мне навязал какую-то нерабочую. Я было поддался, даже розовые копытца сбросил, но скоро сообразил, что в носках держаться на равной ноге с хозяйкой будет затруднительно, вернулся в туфельки и, сколько позволяла конструкция дивана, подобрался.
      Дело мне представлялось следующим образом: оставив гостя, дама в фартуке отправилась будить хозяйку, и та теперь спешно приводит себя в порядок. Звуки, доносившиеся из глубины квартиры, в общем, не противоречили этой гипотезе: открывались и закрывались двери, где-то лилась вода. Правда, так и не прошумел бачок, но он мог оказаться какой-нибудь новой конструкции, основанной на совершенно другом физическом принципе.
      Прислушиваться в конце концов надоело, и минут десять протекли без всякого моего участия - только слабо сопротивлялся дивану, норовившему сомкнуть над постояльцем свои опухлости. Вернула меня к активной жизни внезапно набежавшая мысль: "А как они собираются в таком интерьере снимать всех этих чапаевых с анками-пулеметчицами, которых я напихал в сценарий?" К простому "никак" я еще не был готов, и оба полушария, старательно минуя дозоры формальной логики, занялись поисками ответа. Работа бессмысленная, но она по крайней мере съела часть времени, которое в противном случае целиком бы пошло на ожидание.
      Вероятно, при каком-то уровне доходов это чувство, что богатые кругом перед тобой виноваты, исчезает. Но еще не при моем. Будь Зульфия победнее, я бы в ее положение с легкостью вошел - сам сколько раз утром голову от подушки не мог оторвать, - однако в данных обстоятельствах гордость соглашалась мириться с простой человеческой слабостью не иначе как за двойную плату. Только вот счет некому было выставить.
      Чаша терпения с каждой минутой все больше походила на рог изобилия. Первую попытку подняться и уйти успешно погасил диван. Почти уже накопил решимости на вторую, но тут в дверях показался знакомый фартук.
      - Слышьте, этот новый звонил, которого она на кино поставила. Спрашивал, как вы тут управляетесь. Я говорю - дожидается ваш человек. Женщина сделала паузу, желая поторжественней обставить выход следующей фразы. - "И пускай, - говорит, - дожидается. А то без меня опять какую-нибудь ерунду с кавалерией напишет".
      Закрыв кавычки, она устремила на меня пытливый взгляд физиолога, изучающего реакцию лягушачьей лапки на удар током.
      Сам-то я бровью не повел, но слюнные железы вдруг резко повысили производительность, и кадык вынужден был совершить возвратно-посту пательное движение, чтобы отправить лишнюю жидкость в пищевод.
      - Во какие бывают, - удовлетворенно заметила дама, - он один хороший, а другие все воши! Зульфия его давеча обедать оставила. Таким бароном сидел. Я ему плов накладываю, а он мне: "Достаточно".
      Объединяться с обслуживающим персоналом против Кружевницко го не хотелось.
      - Вы бы там справились, долго мне еще ждать? - произнес я нарочито сухо.
      Глаза у дамы нехорошо блеснули.
      - Обязательно. - Она склонилась передо мной, как Грозный перед Бекбулатовичем. - Хозяйка выйдет, сразу и справлюсь.
      Снова остался в одиночестве, но несколько другой природы. Если раньше я ожидал встречи с деловым партнером, то теперь было такое чувство, что мне сейчас вынесут с кухни остатки вчерашнего обеда. "И чего дураку в первобытнообщинном не сиделось? - Вопрос прозвучал внутри черепной коробки так же членораздельно, как если бы проник туда через уши. - Собирал съедобные корешки и терпел от одной супруги. А теперь вот в шестерках обретаешься, при капиталистах". Мысль, безусловно, антиисторическая, однако человека немолодого вполне тут можно извинить.
      Желание немедленно покинуть квартиру Зульфии сделалось еще более искренним. Подался вперед, чтобы оторвать наконец зад от дивана, но тут, как назло, в гостиную влетел мальчик дошкольного возраста и, недолго думая, взобрался ко мне на колени.
      - Кассеты принес?
      Вопрос предполагал некую историю отношений, которой не было. Пришлось начать с чистого листа:
      - А ты какие любишь?
      - Мультики.
      На том разговор оборвался, поскольку мальчишка, перескочив с колен на диван, принялся прыгать на нем, повторяя как заводной: "Мультики, мультики, мультики". Непохоже было, что он сможет остановиться без посторонней помощи.
      Хоть я и вырвал Зульфию из своего сердца, но желание узнать, чем она сейчас занята, от этого только усилилось. Ребенок тут мог оказаться весьма полезен.
      - А где твоя мама? - ласково осклабившись, спросил я, обращаясь даже не к самому прыгающему дофину, а к той части пространства, которую он заполнял. Вопрос сбил мальчика с ритма. Пару раз он еще толкнулся ногами, но уже без прежней энергии. Сосредоточенность примата, очень портившая его лицо, куда-то делась, ее сменила милая детская серьезность.
      - Мама спит, - произнес он благоговейнейшим шепотом. - Маму нельзя будить.
      Последнее утверждение носило универсальный характер, и я был вынужден, отбросив все личное, с ним согласиться:
      - Нельзя ни в коем случае.
      Реплика эта мальчику не понравилась. Потому, видать, что содержала слово "нельзя", пусть за ним самим и повторенное.
      - Нет, в коем! - Взгляд его сделался тяжел и неприятен. - В коем!
      Я молчал.
      - В коем, в коем, в коем!.. - принялся выкрикивать он, всякий раз подбрасывая себя вверх. Тут помочь мог только хороший подзатыльник, но не с моими доходами было его отвешивать.
      Волны, пробегавшие по дивану после каждого прыжка, разбудили во мне сильнейшую тоску по дому. С трудом разогнул занемевшее тело, но этот паршивец дернул сзади меня за куртку, и от неожиданности я снова сел. Ребенок пришел в неописуемый восторг:
      - В коем, в коем!
      Вдруг он утих, как-то чрезмерно, до слизистой оболочки вывернул нижнюю губу и отчеканил:
      - Пойду к маме!
      Угроза возымела действие. Приоткрылась дверь, и в щель проскольз нула девушка - тоненькая, но с формами. Обильная косметика не столько красила ее в меру хорошенькое, чуть монголоидное личико, сколько придавала ему товарный вид. Одарив меня той специальной улыбкой, от которой со дна мужской души поднимается всякая муть, гувернантка перевела холодный, лучистый взгляд на мальчика.
      - Тимурчик, нельзя на этот диван ногами, ты же знаешь.
      Тимурчик только дернул в ответ коленкой.
      Первый закон практической педагогики - не создавай линии фронта предписывает в таких случаях ретироваться. Девушка даже и умней поступила сделала вид, что вовсе не ходила в атаку.
      - Этот диван, - одним подведенным глазом она продолжала наблюдать за мальчиком, другой перевела на меня, - нашей маме подарил партнер по бизнесу. На собственном самолете привез. Знаете откуда? Из Зимбабве.
      Я испытал чувство, которое меня не посещало с момента высадки американцев на Луну: восхищение безграничностью человеческих возможностей.
      - Он там целое поместье купил: дом трехэтажный, бассейн, корт, конюшня - все дела. Расскажи дяде. Ну расскажи. На пони как ездил.
      - Пойду к маме, - буркнул в ответ несгибаемый ребенок.
      - Тимура даже на настоящую охоту брали. Тимурчик, как эти антилопы называются? Ты ж мне говорил.
      Но и на сей раз склонить мальчика к сотрудничеству не удалось.
      - Это вот ихняя кожа. - Она провела рукой по спинке дивана, сладострастно прихватывая обивку полированными ноготками. - Тех, что Тимур с дядей Толей набили. Да, Тимурчик? Как шелк, чувствуете? А подушки потрогайте, на них вообще кожу только из паха брали - самая нежная часть.
      До чего ж все-таки писательский труд, даже поденный, делает человека впечатлительным: я невольно примерил на себя судьбу антилопы, давшей жизнь этому дивану. Вот легкими грациозными прыжками я лечу по саванне - час, другой, - копыта наливаются свинцом, а джип не знает усталости, и нет от него спасения. Роковой выстрел. Не умея убедительно сыграть агонию, воображение на какое-то время отключилось и заработало снова, когда дядя Толя уже пробовал ногтем нож, собираясь заняться разделкой туши. Даже и ужасом не назовешь то, что я испытал, наблюдая за его приготовлениями. А чего, спрашивается: ведь никак цивилизован ный человек не мог приступить к этой операции до моей смерти...
      Весь следующий день я прожил без будущего. Врагу такого не пожелаю. Но вечером, за ужином, в самый разгар спора, затеянного дочерьми из-за какой-то маечки, оно вдруг разом вернулось ко мне. Понятно, не то фактуристое, оставленное в гостиной половчанки, а старое, одомашнен ное, державшее надо мной руку все последние годы вплоть до памятного звонка госпожи Хмелевской.