Женька пригнул голову и осторожно вошел в жилище.

– Я принес вам еду, – медленно проговорил он на местном языке, прошел к центру и стал сгружать у тлеющего костра свои трофеи. Потом он высмотрел в полутьме свободное пространство и присел на корточки у стены. Хотелось надеяться, что местный «этикет» им нарушен не сильно.

Все население, вероятно, было на месте – они собрались после прихода Рама. Теперь народ таращился на гостя из полутьмы и молчал. Вероятно, слишком много на них свалилось сразу: убийство мамонта и, соответственно, переселение на новое место, да еще и приход чужака с подарками!

Наконец Рам разрядил обстановку. С заметным усилием он промямлил:

– Ешьте это. Его зовут Же-ня. Он… м-м-м… почти человек.

Женька мысленно усмехнулся: в художественном переводе последняя фраза звучала почти по Киплингу: «Он такой же, как мы, только без хвоста!»

Так или иначе, но сигнал был подан, и над добычей возникла куча мала. Дети накинулись и моментально растерзали и птицу, и зайцев, и водяное животное. Варить или жарить никто ничего не собирался, все благополучно было съедено сырым. Потом дети постарше расползлись по углам, а малышня продолжала возиться и ссориться из-за костей с остатками хрящей и сухожилий. На этом, собственно, все и кончилось: больше на гостя не смотрели, по крайней мере, так открыто и непонимающе, как сначала. Не чувствуя опасности, Женька успокоился и даже задремал – слишком уж длинным получился первый день в чужом мире.

Прошло, казалось, мгновение, и он открыл глаза. Вокруг был все такой же полумрак, но он понял, что спал довольно долго: ноги затекли от неудобного положения, а голова была ясной. Вероятно, сейчас ночь, потому что большинство обитателей жилища тоже спит. Разбудила же его тихая возня и хихиканье у стены напротив. Вскоре звуки стали ритмичными и весьма характерными – для любого мира, где живут люди. Через некоторое время раздался довольно дружный радостный стон, и стало тихо. Парочка отдохнула и вновь начала шептаться. Женька напряг слух, почти перестав дышать.

– Я хочу еще, Рам!

– Подожди немного, нельзя так сразу.

– А я хочу!

Они помолчали. Потом опять женщина:

– Этот чужак такой странный…

– Не знаю… Он дал мне мясо. Он заставил меня долго говорить. А потом сам заговорил, как мы.

– У него волосы пушистые, и смотрит он как-то… Я пойду к нему.

– Хана!

– Отстань!

После короткой возни перед Женькой в полутьме возникло видение. Девица была невысокого роста и довольно хорошо сложена. Очевидно, в ее жизни наступил как раз тот недолгий период, который в какой-то эстрадной песенке обозначен словами «девушка созрела». Чуть склонив набок голову, она в упор рассматривала гостя, сидящего у стены. На ней было лишь ожерелье из чьих-то зубов и камешков, но наготы своей она не стеснялась совершенно. Мысли у Женьки немедленно приняли соответствующий оборот: «Если ее отмыть и сделать эпиляцию, то получится вполне приличная секс-бомбочка, хотя, пожалуй, ноги и коротковаты».

Девица тряхнула распущенными волосами:

– Такой смешной! Ты всегда спишь в одежде?

– Я не сплю. Я думаю!

– Хи-хи! Тебе больше нечем заняться? Иди лучше сюда! – она сделала приглашающий жест…

– Ну, что ты уставился, чужак? Ты никогда не видел, как делают ножи? – Калека изобразил недовольство на изуродованном лице и прекратил работу. Впрочем, было заметно, что ему скучно и он не прочь поболтать.

– Конечно, видел, только камни бывают разные, и их обрабатывают по-разному. Я даже знаю одно племя, где камни не скалывают, а шлифуют до нужной формы.

– Не говори глупостей, парень! Жизни не хватит, чтобы пришлифовать только один наконечник! Я подохну с голоду, прежде чем сделаю хоть один.

– Охотники берут твои наконечники и дают тебе за это еду?

– Странно: ты говоришь, как человек, но ничего не понимаешь! Они вернутся с поломанными копьями и заберут все, что я сделал. А я буду есть то, что останется после них и женщин.

– Но если ты перестанешь работать, им же не с чем будет охотиться?!

– Ну и что? Если у тебя сломалось копье, можно вобрать его у того, с кем ты сможешь справиться. Или просто не ходить на большую охоту, а добывать куропаток и зайцев. Весной и осенью их много… Только они «берут все, что добудешь, – хорошо быть здоровым и сильным, а больным и старым быть плохо!

– Скажи, почему вы тут живете? Вокруг почти нет дров, а в этой реке вряд ли можно поймать много рыбы.

– Здесь на берегу нашли мертвого мамонта. Мы ели его всю зиму. Тут мало дров, мало рыбы, но было мясо. Рам сказал, что они убили мамонта в низовьях ручья за лысым холмом. Теперь люди пойдут жить туда.

– Ты разве не пойдешь?

– Ты издеваешься надо мной?! Если бы я мог ходить, то не сидел бы здесь! Видишь, с чем приходится работать? Я использовал все подходящие камни возле дома, а ползать далеко не могу. Скребки из этих серых быстро крошатся, а наконечники ломаются. Однажды меня просто убьют за испорченную охоту, за упущенного оленя!

– Не злись! Хочешь, я принесу тебе хороших камней с реки?

Ему не ответили. Калека застыл, у него отвисла челюсть, а все, кто слышал их разговор, смотрели теперь на Женьку с выражением недоумения и какой-то странной брезгливости.

– Да что я такого сказал?! Тебе трудно двигаться, и я хотел помочь…

Он успел заметить начало движения и уклониться – удар грубого каменного рубила был направлен ему в голову. Калека тут же оперся свободной рукой об пол, встал на колени и ударил снова, коротко и страшно – Женька еле успел поставить блок. Затем он резко прижал колени к груди, и, отпихивая противника, сделал кувырок назад и вскочил, тюкнувшись при этом головой о перекрытие.

– Ты что, с ума сошел?! Мухоморов наелся?!

Вместо ответа в лицо полетел камень. Калека метнул его, лежа на спине, но очень точно и сильно – наверное, раньше он был ловким охотником. Женька вновь уклонился, подхватил с пола одежду и, маневрируя между опор, метнулся к выходу. Вслед ему несся какой-то хриплый визг – то ли смех, то ли ругательства.

Отбежав на приличное расстояние, он стал одеваться, поеживаясь от холода: «Вот, черт! Что-то не то сказал или сделал? Как сбесились все! И этот безногий… »

Делать было нечего, и он пошел бродить по окрестным холмам, мучительно пытаясь понять, в чем же тут дело. В одном из пологих распадков он обнаружил довольно большую стаю куропаток, которые паслись на склоне. Женька набрал в соседнем ручье голышей, подобрался к стае и стал сшибать птиц одну за другой. Стая и не думала разлетаться, только постепенно смещалась в сторону от того места, где ее что-то беспокоило.

Когда камни кончились, он подобрал убитых птиц, двух сразу ободрал и съел, а остальных собрал в пучки и, ухватив за лапы, побрел обратно к дому.

Наружу выбралась Хана. Она проигнорировала присутствие постороннего и присела на корточки тут же, у стены. Сделав свое дело, она собралась обратно, когда Женька все-таки решился. Он бросил куропаток, прыгнул вперед и ухватил девицу за волосы. Намотав жесткие пряди на руку, он отволок ее в сторону и чуть приподнял над землей, прикрывая бедром пах, чтоб не лягнула. Сопротивлялась Хана не очень активно – похоже, на этот раз его действия вполне соответствовали местному этикету.

– Пусти, гад, пусти!!!

– Я отпущу тебя, если ты мне все расскажешь, если ответишь на мои вопросы.

– Пошел прочь, чужак, дерьмо, трус!!!

– Это почему же я трус? Чего это вы все на меня? Говори, или я вытряхну тебя из твоей шкуры!

– Ар-р-р! – она дотянулась-таки до его лица и полоснула ногтями, но кажется, не до крови.

– Будешь царапаться, оторву руки. Хочешь?

– Ты?! Оторвешь?! Да ты испугался калеки и убежал! Он прогнал тебя!

– Ну, привет! А что, я должен был избить его?

– Нет, ты должен был обделаться от страха и убежать! Пусти!!

Женька слегка встряхнул девушку:

– Послушай: почему-то мне кажется, что я смогу справиться с любым из ваших охотников, да и с Дахом, наверное, тоже.

– Ты будешь драться с Дахом?! Вот здорово! А ты…

– Но почему я, собственно, должен с кем-то драться?

Девица от изумления перестала дергаться, и Женька счел возможным отпустить ее волосы.

– Ты совсем глупый! Как же можно не драться? Если ты будешь жить с нами, у тебя должно быть свое… место… положение… Ну, не знаю, как объяснить такую простую вещь! Каждый мужчина понимает, кто сильнее его, кто слабее. Ты пришел, раньше тебя не было. Как же ты… Или ты собираешься подставлять свою задницу каждому взрослому?!

– Наконец-то! Кажется, понял! Это мы уже проходили, как говорит Коля! Но с чего это полез драться ваш безногий? Решил показать, что сильнее меня?

– Да ну его! Кар совсем дурной стал с тех пор, как убил Скана. Наслушался от него всяких историй…

– Какого еще Скана?

– А ты правда будешь драться с Дахом? Давай, я залижу тебе царапины!

– Залижи, но сначала расскажи про Скапа.

– Да что там рассказывать? Он старый был, больной, но жил очень долго. От него Кар научился колоть камни, когда его покалечили. Потом еды стало мало, и он убил Скана. Но до этого они долго сидели рядом.

– Ну, хорошо, а чего он драться-то полез?

– Кто его знает! Пойди, сам спроси! Давай лучше… Хочешь?

– Хочу, хочу, но мне интересно…

– Во дурак-то!

Женька подобрал своих куропаток и вошел в дом, оставив на берегу озадаченную и недовольную Хану. Он пробрался к месту, где сидел калека, отпихнул ногой в сторону груду сколков и опустился на корточки:

– Если будешь драться, Кар, я сразу убью тебя. Если будешь говорить, я дам тебе еду, – Женька показал ему куропаток. – Говори, и, может быть, ты будешь жить еще долго. Ваши люди не скоро уйдут отсюда.

– Это еще почему, чужак?

– Что «почему»? Почему не уйдут? А потому, что ваших охотников прогнали от мяса. Я видел: они уже разожгли костер, но появилось много других людей, и им пришлось уйти.

– Каких других?! Здесь никого нет… не было…

– Откуда я знаю? Их было много!

– А как же…

– Э, нет! Сначала ты мне расскажешь, почему полез драться, а потом уже я тебе про мамонта. Говори, или я ударю тебя!

Женька сначала почувствовал какой-то новый неприятный запах, а потом уже понял, что собеседник не слушает его, а напряженно смотрит в сторону входа. Он хотел оглянуться, но вовремя спохватился и сначала отодвинулся подальше – как бы калека опять не взбрыкнул.

По замусоренному земляному полу в их сторону кто-то полз – именно от него исходил такой запах. Грязное мускулистое тело пришельца было кое-где прикрыто обрывками шкур, а голова представляла собой черный ком из волос и спекшейся крови. Человек двигался на одних руках – изодранных, исцарапанных, но, вероятно, еще очень сильных. Его ноги безжизненно волочились сзади. Он хрипло, с присвистом дышал и целенаправленно продвигался туда, где сидел Кар. По углам шепталась и хихикала малышня. Человек полз, пока не добрался до кучки битых куропаток, оставленных Женькой. Он ухватил рукой ближайшую птицу и, лежа на боку, принялся рвать ее зубами и заталкивать в рот куски вместе с перьями.

Оторвав взгляд от жуткого зрелища, Женька посмотрел по сторонам. До него наконец дошел смысл слов, которые шептали вокруг: «Дах вернулся!»

«Дах… Победитель мамонта. Живой-таки! Но у него, кажется, серьезно поврежден позвоночник. Вот уж кто точно больше не встанет! Но странно как-то ведет себя местная детвора. Где они все были раньше? Почему никто не прибежал, не сказал, что поблизости появился раненый вождь?»

Женька стал всматриваться в чумазые детские мордашки и вдруг понял, угадал с одного раза, где они все были! И ему… Даже ему стало не по себе: «Они просто все убежали смотреть, как он ползет! И смотрели, наверное, целый день: хорошо, если камнями в него не бросали!»

Человек на полу хрустел и давился птичьими костями, детишки шушукались. Вскоре их маленькая толпа выдавила из себя то ли самого смелого, то ли самого покорного:

– А если схватит?

– Не, не схватит! Ты палкой, палкой!

Дах управился с птицей, выплюнул перья и потянулся за следующей. Парнишка веточкой отодвинул тушку подальше, и черная рука ухватила пустоту. Ребята захихикали. Дах захрипел и попытался подползти ближе – куропатку опять отодвинули…

Детскому восторгу не было предела: они смеялись, прыгали через раненого, соревновались, кто ближе рискнет подойти – так что вот-вот схватит! Дах хрипел, пытался приподняться, опираясь на одну руку, а другой схватить…

Это продолжалось долго, очень долго. А потом веселье разом прекратилось. Дети, как по команде, замолкли и юркнули кто куда. Их сразу стало не видно и не слышно: в жилище появился Рам.

Он подошел и ногой перевернул раненого на спину. Дах перестал хрипеть, неприятный запах усилился. А Рам улыбнулся и медленно поднял дубинку.

– Что ты делаешь, гад?! – дернулся Женька, но вовремя вспомнил, где он находится, и осекся. Рам услышал, но не отреагировал. Потом, сделав свое дело, он чуть задержался у выхода и посмотрел на чужака, что-то решая для себя.

«Уйду, сразу уйду! Вот поговорю с Каром и сразу уйду! Ну вас всех к черту… с Ханой вместе!» – думал Женька, усиленно пытаясь подавить, затолкать поглубже воспоминания из собственного детства.

– У вас теперь новый вожак, Кар?

– Новый.

– Этот будет лучше или хуже?

Калека поднял лицо и осклабился – все ясно.

– Я хотел помочь тебе, а ты полез драться. Говори – почему? Что такого тебе рассказывал Скан?

– Ты знаешь про Скана? Ладно. Он говорил, что когда-то давно пришел чужак. Вожак почему-то не убил его. Он жил с нами. Долго жил. От него люди стали плохими…

Для того, что пытался объяснить каменных дел мастер настырному гостю, в его языке явно не хватало слов. Но угроза физической расправы была реальной, пожить еще очень хотелось, и он говорил, говорил…

Он говорил, и Женька в конце концов что-то понял – кажется, понял. Сколько-то лет назад – больше, чем длится здесь жизнь человека – в племени (или что тут у них такое?) появился некий человек. Он как-то сумел столковаться с вождем и занять свое место в обществе – не слишком высоко и не очень низко. Он был хорошим охотником, но часто совершал странные поступки, вел себя неправильно. Те, кто долго находился рядом с ним, тоже становились странными. Жизнь племени стала не такой, какой должна была быть. Хуже или лучше? Не такой, не правильной, и все стало не так. В конце концов его то ли убили, то ли прогнали, то ли он ушел сам. Но неправильность оставалась еще долго. Какое-то время потом люди сразу убивали чужих и тех, кто живет, поступает ненормально. Постепенно все наладилось. Потом забыли.

– Ну, хватит, не напрягайся! – сжалился наконец слушатель. – Я уже понял больше половины. А на меня-то ты почему набросился?

В своем вымученном ответе Кар употребил выражение, которое не разделяло реальное действие и его обозначение:

– Ты сказал – сделал, как он.

– М-да-а-а, – Женька почесал затылок. – Что, и следа от этого чужака не осталось?

– След? – калека недобро улыбнулся. – След, Может быть, еще остался! Но, кажется, уже последний. Вон там, сбоку от входа. Можешь посмотреть, раз такой любопытный.

Наученный горьким опытом, Женька предусмотрительно подобрал тушку последней куропатки и стал пробираться в указанное место. Там в темноте копошились дети. При его приближении они исчезли, чтобы сразу же начать шептаться у него за спиной. Он наугад поворошил рукой груду обрывков шкур и старой сухой травы. Под ней кто-то был, и пришлось придвинуться ближе, чтобы рассмотреть.

Ребенок или подросток. Обтянутое кожей лицо, глубоко запавшие глаза, воспаленные веки: истощение. Очень сильное. Но дышит.

Женька привычным движением надорвал кожу на лапах птицы и содрал ее чулком вместе с перьями. Подумал, оторвал одну ногу и вложил в холодные пальцы.

– На, поешь! Тебя как зовут, парень?

Он совсем не был уверен, что это мальчик, и наклонился еще ниже, чтобы услышать ответ, но ребенок молчал. Он сосал, облизывал, пытался жевать беззубыми деснами маленький окорочок куропатки.

За спиной шептались:

– Давай, ты!

– Нет – ты!

– А если…

– Не, Кар сказал, что он не дерется.

– Вон, Нара пускай!

– Нара, иди!

Выпихнутая вперед, в поле зрения оказалась маленькая чумазая девочка. Она присела возле лежащего ребенка, опасливо покосилась на чужака и начала заученно канючить тоненьким голоском:

– Умик, а, Уми-и-ик! Я есть хочу-у-у! Дай мне пое-есть! Да-а-ай, Умик!

Ребенок вздрогнул, перестал мусолить мясо и открыл глаза. Женька с трудом разобрал его шепот:

– Это ты, Нара? Возьми…

Быстрым кошачьим движением девочка выхватила добычу и исчезла. Дети ликовали, давились от смеха:

– Получилось, получилось!

– Тише вы, тише! Может, он ему еще даст!

– Я, я пойду!

– Нет, я! Моя очередь!

Женька бросил куропатку, выскочил из вонючей полутьмы дома и помчался вверх по долине, не разбирая дороги: «Где тут у вас зайцы, птицы, суслики?! Хоть кто-нибудь?! Пусть даже олень-рогач! Справлюсь голыми руками! Вот прямо так: догоню и завалю!»

Но, как назло, никого вокруг. Зато накатывают, выползают из глубины памяти воспоминания, которые, казалось, давно забыты. Вылезло даже то, самое первое, раньше которого почти ничего нет…

Миленькие темные силуэты на ослепительном весеннем снегу: охотники уходят. Они не нашли живых и вымершей за зиму деревне и уходят. Он не может ни кричать, ни плакать – ничего не может сделать, чтобы перестали уменьшаться фигурки вдали. Он может только ползти, но это не помогает: они все равно уменьшаются и сейчас совсем исчезнут в слепящем блеске.

Кто-то из них тогда оглянулся и увидел его. Эти люди сами с трудом передвигались после долгой голодовки и прекрасно понимали, что дети с таким истощением не выживают. Но у них был приказ, которого они не смели ослушаться: ребенка забрали и принесли в Поселок. Он почему-то не умер. Правда, потом он много раз жалел об этом.

Женька вернулся часа через два. Он прижимал к груди большого пестрого селезня. Птица была живой.

– Умик, я принес, Умик! Сейчас, сейчас. Ты попей крови, кровь – это жизнь! Сейчас я сделаю, открой рот, открой, пожалуйста!

Он перепачкал ему все лицо, прежде чем понял, что ребенок не реагирует – совсем не реагирует. Трогать его шею он не решился, а просунул руку под одежду и положил ладонь на грудь, на почти голые ребра. Все…

Что-то зацепилось за пальцы, когда он вытаскивал руку. Ожерелье. Такое же, как у всех – и детей. и взрослых. Что-то знакомое блеснуло в полутьме, и Женька наклонился еще ниже: черный полосатый агат.

«А почему детей нет рядом? Или уже неинтересно? Почему…» – додумать он не успел. Казалось, мышцы сработали сами: лицом в прелый хлам на полу, перекат в сторону и – на ноги!

Второй раз промахиваться Рам не собирался, и отражать удар пришлось предплечьем. Правда, нужный угол не получился, и дубинка осталась в руках нового вождя.

В голову плеснуло яростью – той, почти забытой, из первой жизни, когда как крыса, загнанная в угол…

Женька сделал медленный выдох: так нельзя. Он давно уже не тот мальчишка, которого вечно качает от голода и на которого охотится вся поселковая ребятня. Сейчас он может сделать с противником что угодно, но не будет, а просто – левой в голову, правой по корпусу!

«Добить? К черту!! Пошли вы все к черту!!!»

Он опять бежал по бескрайней холмистой равнине, принимал холодный ветер на грудь. Сейчас это был другой бег – рывок последней атаки на врага или добычу. Только не было впереди ни врага, ни добычи. Зато была цель: загнать, утомить тело, и тогда, может быть, станет легче.

Легче не стало, но вместе с усталостью пришло понимание. Женька замедлил свой бег, а потом и вовсе пошел шагом: кажется, он наконец понял, чего от них хотели те загадочные люди в мире Николая, почему и Вар-ка, и Коля согласились лезть в чужие миры.

Находящихся в комнате людей гость опознал сразу: на табуретке сидел Николай Васильевич Турин. Он занимался тем, что выбирал из тазика на столе наиболее крупные экземпляры арахиса в сахаре и со смаком их поедал. Из глубокого кресла с протертой обивкой поднялся Владимир Николаевич Варов и жестом предложил занять его место:

– Проходите, располагайтесь. С кем имеем честь?

Мужики как мужики: обоим слегка за сорок, полнеть еще не начали, рост средний или чуть ниже. Турин выглядит типичным славянином: нос картошкой, высокий лоб, неширокие скулы. Он светлый шатен с проседью, плохо побрит, и подстрижен, похоже, в домашних условиях («…к своей внешности равнодушен…»). Варов явно не южных кровей, во и на «словена» похож мало. Он идеально выбрит, у него ухоженные полуседые волосы до плеч («…все еще получает удовольствие от бритья и пользования шампунем, длинными волосами скрывает травмированную ушную раковину…»).

– Меня зовут Александр Иванович, – проговорил гость, неловко опускаясь в кресло.

Варов вытащил из угла большой кусок пенопласта – фрагмент упаковки какого-то прибора – и со скрипом уселся на него, скрестив ноги так, что стали видны многочисленные дырки в его трикотажных штанах. Воцарилось неловкое молчание: хозяева явно чего-то ждали и начинать разговор не торопились. Прошло несколько минут, в течение которых было слышно только, как Турин хрустит орехами. Потом входная дверь как бы сама собой открылась и закрылась. Казалось, никто не входил, но на одной из ступенек короткой лестницы уселся ничем не примечательный парень лет восемнадцати. Замерив, что все смотрят на него, он кивнул:

– Приветствую вас!

Явление этого персонажа произвело на гостя неприятное впечатление. Он вздрогнул, едва заметно Поморщился и пробежался глазами по стенам как бы в поисках запасного выхода:

– М-м-м… Э-э-э… А нельзя ли как-нибудь… обойтись без…?

Турин вздохнул:

– Нельзя, Александр Иванович. Вы уж будьте добры: успокойтесь, расслабьтесь и излагайте. Конфеток хотите? Это способствует!

Гость внял просьбе: смирился с неизбежным и заговорил. Делать это он умел и, кажется, любил:

– Господа! Если я правильно понял тех, кто дал мне поручение, вам предлагают принять участие в исследовании, в эксперименте…

– Погодите, погодите! – Николай Турин перестал наконец жевать орехи. – Давайте по порядку. Значит, так: некая организация поручила вам…

– Насколько мне известно, никакой организации нет! Есть несколько человек, живущих в разных странах. Большинство из них профессиональные ученые. Объединяет их то, что в силу случайности или, наоборот, в результате целенаправленных поисков они получили доступ к информации, к информационным, так сказать, массивам, которые выходят за рамки традиционных научных школ.

– Ну, начинается… – Варов тоскливо посмотрел в окно. – Жили, жили, и вдруг – труба!