Я выключил луч, и с восхищением смотрел, как созданный мой шар начинает подниматься вверх, как клубится в нем пыль, как начинается образовываться сама клубящаяся ножка гриба, и как блистают вырванные из тумана горы, и как блеск ядерного огня золотит облака. Было очень красиво, а тем временем, гриб сформировался и уже возвышался над Халой; а потом постепенно шляпка гриба поднялась столь высоко, что ножка уже не успевала расти за ней и разорвалась. Клубящаяся шляпка поднялась к облакам и раздвинула их, а ножка, не поддерживаемая ничем, опускалась на землю, расползаясь по ней, как вода. Грохот взрыва до нас не дошел, лишь слабый ветер дул нам в лицо: гриб посылал нам свой прощальный привет — он умирал, он уже почти умер: ножки уже не было, а от шляпки осталось лишь только кроваво-черное облако, нависающее над миром Халы. Первый раз за всю свою историю Хала познала мощь ядерного взрыва — первый, но отнюдь не последний раз.

Я еще несколько раз делал ядерные взрывы, причем делал их исключительно из эстетических соображений. Один раз у меня особенно хорошо получилось: небо в тот день было закрыто облаками до самого горизонта и атомный гриб, поднимаясь вверх, освещал их снизу — картина вышла очень красивой и величественной! Мне нравилось играть с камнем — луч, вылетающий из него и сносящий горы, казался мне мечом богов! А однажды я сумел сделать вытянутый атомный взрыв: стоя на вершине невысокой горы, я направил конус вниз так, чтобы он чиркнул по расстилающейся передо мной равнине — и там, где основание конуса прошлось по земле, там и было многокилометровое вытянутое овальное основание ядерного гриба.

Необходимо добавить еще вот что: всякий раз, когда атомное облако рассеивалось в атмосфере (а это происходило через несколько часов после взрыва), мой «отец», а может быть, и его спутник тоже, очищали мир Халы от всех возможных последствий — и в процессе очистки, как мне кажется, они использовали время, заставляя его течь вспять. Они замещали зараженный район — всю обожженную радиацией и продуктами ядерных реакций область пространства — на исходную, чистую, тем самым полностью ликвидируя последствия моих игр; вот почему сейчас, по прошествии многих лет после атомных взрывов на Хале можно с уверенностью говорить о том, что Хала все-таки никогда не знала разрушительной силы ядерного взрыва!

Когда же я, «наигравшись» с камнем, решил отдать его, «отец» спросил меня:

— Все ли знание ты взял из этого вместилища энергии и массы? — и я ответил ему:

— Да, — все, что смог.

— Знай же, сын, — продолжил «отец», — что по сути своей — это не камень и не сжатая галактика, а сосредоточение колоссальной энергии, массы и времени, причем упорядоченное сосредоточение, которое допускает возможность целенаправленного использования. Его можно использовать, в частности, как оружие, но основное его предназначение — созидание. Огромная власть Повелителя Вселенных, к которой ты стремишься, нуждается в соответствующих знаниях и средствах. Этот якобы камень — средство, и не расстраивайся оттого, что ты пока еще лишь слегка заглянул внутрь свойств и возможностей этого камня — в свое время ты познаешь все, что нужно.

А потом «отец» помолчал, подумал и закончил:

"Но познавая мир — не торопись.

Не торопись, иначе не почувствуешь глубины.

Помни, что, затрачивая время на изучение объекта, ты получаешь глубину его понимания ".

Я понимал его — он был прав; а когда с тех пор прошло много-много дней, я все же с сожалением вспоминал о том, какая фантастическая мощь была у меня в руках…

Наше путешествие продолжалось. Мы не спеша продвигались по планете, и нашим глазам открывались все новые и новые чудеса. И об одном из них — л сверхвысоком лесе — я расскажу сейчас.

В условиях жаркого климата с обязательным наличием частых дождей и большого количества воды в реках нам встречались удивительные леса. Если обычные халанские деревья имеют наибольшую высоту до двухсот метров с диаметром ствола у основания около десяти метров, то в этих лесах все было по-другому. У всех деревьев на Хале точно такие же, как и на Земле, крона, ствол да корни, но у тех чудесных деревьев, что растут во влажных лесах, имеются две существенные особенности.

Во-первых, все деревья, независимо от вида, к которому они принадлежат, могут вырасти до 800— 900 метров в высоту, причем диаметр ствола у основания составляет метров 20-25. Если бы такое дерево росло отдельно от других, то оно переломилось бы от ветра, именно поэтому такие деревья всегда растут большими лесами, поддерживая друг друга.

Лесные великаны поддерживают друг друга следующим образом. В местах, где ветви разных растений трутся от ветра, соприкасаясь друг с другом, в безветренную погоду образуется мощная соединительная мозоль. Она одновременно принадлежит им обоим, сращивая деревья одно с другим. Клетки мозоли подпитываются обоими исполинами, разделяют внутреннюю среду одного растения от другого, благодаря чему болезнетворным микробам очень трудно проникать с зараженного дерева на здоровое.

Ветви, соединенные мозолью, со временем утолщаются, также укрепляется и сама мозоль — и в скором времени эта связь уже может выдерживать огромные нагрузки. Воспринимая усилия от ветра, одно дерево передает его на соседние, а они, в свою очередь, — еще дальше; таким образом, весь лес этих сверхвысоких деревьев представляет собой мощную пространственную конструкцию, которая гораздо прочнее, нежели группа отдельно стоящих деревьев. Каждое дерево имеет сотни мозолей, связывающих его с соседями; получается, что поддерживая друг друга, деревья живут в своеобразном симбиозе: у родственных видов деревьев мозоль является проницаемой для определенных веществ, поэтому отдельные экземпляры как бы срастаются в одно сверхдерево. В некоторых особо благоприятных условиях оно может возноситься вершинами почти всех своих колоссов на высоту до 1200 метров , и это является пределом высоты дерева в Галактике. Такие невероятно высокие леса обычно встречаются в защищенных от ветра межгорных долинах, полностью заполняя их.

В недостаточно прочных местах — в мозолях, в ветвях или же в самом стволе — древесина трескается или ломается, но со временем это место зарастет и будет усилено дополнительными слоями древесных волокон. Точно также зарастают трещины и у земных деревьев; тот же принцип залечивания ран действует и во всех живых существах, отличаясь только способом осуществления.

Вторая особенность таких лесов связана с расположением листьев на исполинских растениях. Только листья нижнего яруса, расположенные на высоте 10— 20 метров образуют сплошной разноцветный ковер — листья расположены плоскостью к падающим лучам солнца (как на Земле). Часть света они улавливают и преобразуют, но большая часть отражается ими обратно. Эти листья имеют слабые черенки, поэтому постоянно дрожат даже на самом слабом ветерке, поэтому свет отражается ими по разным направлениям.

Все же остальные листья дерева расположены ребром к падающим лучам солнца. Листья крепятся к веткам довольно-таки жесткими черенками и на обычном по силе ветру не дрожат, поэтому они хорошо пропускают свет до самого нижнего яруса, а дальше лучи света отражаются от горизонтальных «дрожащих» листьев и по разным направлениям устремляются вверх. Лучи солнца не уходят обратно в космос, а многократно отражаются от вышележащих листьев и также многократно используются. Практически весь световой поток улавливается этим лесом и потребляется на нужды самих растений, поэтому сверху деревья кажутся темными на фоне ярких окружающих лесов и степей. Земные, как и остальные халанские растения, используют очень незначительную часть попадающего на них света, поэтому никогда не достигают таких исключительных размеров.

Гигантские халанские леса живут за счет того, что для синтеза органического вещества используют гораздо больший процент падающей на планету электромагнитной энергии солнца, чем все остальные растения, поэтому с той же самой площади поверхности земли они получают в десятки раз больше энергии, которая и позволяет им расти ввысь, удаляя из своего сообщества обычные низкорослые деревья, — сверхвысокие леса на Хале являются самым продуктивным районом во всей Галактике по приросту биомассы в единицу времени на единицу площади.

Подлесок в таких лесах темный и сумрачный; там пахнет влагой и чем-то гниющим, но если подняться выше нижнего яруса листьев, то окружающее пространство кажется наполненным рассеянным светом, идущим из ниоткуда в никуда. Вообще-то растительность Халы разноцветна; зеленый цвет не является в ней преобладающим цветом листьев, как на Земле, и поэтому среди деревьев-великанов царит просто потрясающее буйство красок. Цвета листьев соответствуют тем преимущественным длинам волн света, при которых в листьях данной расцветки процессы фотосинтеза идут наиболее успешно. Листья могут поглощать инфракрасные, видимые и ультрафиолетовые волны, в то время как земные растения с зелеными листьями поглощают в основном излучение красного и фиолетового цвета, вот почему, окраска листьев у этих халанских деревьев просто фантастическая, особенно, для меня, ведь я могу видеть весь этот спектр!

Лиан, всяких разных наростов и растений-паразитов в таких лесах очень мало — исполинские деревья имеют свои, биологические средства борьбы с нежелательными конкурентами, а огромные ресурсы, имеющиеся в распоряжении каждого растения, позволяют им довольно успешно сдерживать пришельцев; к тому же, гиганты не могут позволить себе такую роскошь, как дополнительное утяжеление от нахлебников, увеличивающее их и так почти предельную для таких размеров массу, вот почему в «игру» вступают ядовитые выросты и специальные насекомые, всячески поддерживаемые и стимулируемые деревом. Симбиотические связи в таком лесу очень разнообразны: колоссальное количество органического вещества и энергии, имеющееся у каждого дерева в отдельности и, тем более, у всех них вместе, позволяет превосходно чувствовать тем насекомым и прочим мелким жителям такого леса вроде грибов, земноводных и растений, которые выполняют полезные для дерева функции, например, борьба с паразитами или участие в размножении; а, учитывая то, что в лесу растут деревья разных видов, то за счет этого разнообразия к каждому новому паразиту легко находится нужная «отмычка», и деревья тех видов, которые ее имеют, получают от всего леса дополнительное питание в виде древесного сока, которое позволяет им настолько увеличить производство необходимого «средства» (будь то яд для наростов, подкорковый яд, ядовитые газы, а также питание для «своих» защитных насекомых или же для паразитов древесных паразитов), что в скором времени весь лес очищается от нежелательного гостя. Сверхвысокие леса на Хале очень чистые и здоровые места — они редко поражаются каким-нибудь заболеванием или паразитами.

Несколько раз мы видели такой лес, раскинувшийся от горизонта до горизонта — разноцветное море, бескрайнее, как жизнь. Гора под нами казалась невысоким холмом; бесчисленные реки и громадное количество живых существ были невидимы нам — лишь только птицы парили над этим живым океаном, и я вспомнил слова, которые давным-давно на Земле говорили местные жители о бассейне реки Амазонки: «Бог велик, а лес еще больше».

А потом со мной произошел один достаточно неприятный, но, тем не менее, очень любопытный и поучительный случай, после которого я еще лучше стал понимать Халу. Как-то раз мы охотились в горах и поймали одно животное. Солнце припекало. Все было, как обычно: и лес, и погода, и все вокруг. Поев, мы легли спать, но вскоре я проснулся от того, что мне вдруг очень сильно захотелось пить, и я пошел на поиски ручья. Местность была мне незнакома, рек в ней было мало, поэтому я шел час за часом, а вода все не попадалась мне. Я решил спуститься ниже, надеясь найти хоть какой-нибудь ручей у подножия горы и предполагая еще засветло вернуться к своим. Мне повезло довольно скоро, и я нашел воду. То был не ручей, а целая река — я услышал ее плеск еще задолго до того, как вышел к ней. Речные берега густо заросли растительностью, поэтому я решил воспользоваться звериной тропой к водопою. Воду я нашел довольно далеко от моих «родственников», но по моим расчетам, я вернусь к ним еще до того, как начнет смеркаться.

Подойдя к водопою, я насторожился: мало ли что может случиться — а вдруг какой-нибудь хищник, как раз здесь и подкарауливает свою добычу? Но все было тихо и спокойно. Звериная тропа у воды расширялась в небольшой пляжик, вытоптанный бесчисленными копытами и лапами. Он был весь влажный и скользкий; ни травы, ни камней на нем не было. Я встал на колени и принялся пить воду, зачерпывая ее ладонями. Вода была очень грязная и такая мутная, что в глубину почти не просматривалась. Вскоре во рту у меня появился привкус ила, и какие-то твердые частички уже захрустели у меня на зубах. В целом вода была, конечно, плохая, но напиться можно. Я уже заканчивал пить и думал возвращаться, как вдруг на меня кто-то напал.

Прямо перед моим лицом вода с шумом и брызгами расступилась, и на меня что-то бросилось. Я успел разглядеть только зубы да очертания морды, ибо на дальнейшее разглядывание времени уже не было — я резко откинулся назад, спасая свою голову. Тварь толкнула меня в грудь, повалив на бок. Я видел, как приплюснутая квадратная голова упала на берег рядом со мной и быстро соскользнула в воду.

Я упал очень неудачно, придавив собой правую ногу; левая же нога моя оказалась в воде. Как только серо-зеленая голова скрылась в воде, я сразу же попытался встать со своей ноги, но не успел, так как хищник, схватив меня за свободную ногу, резко дернул ее в воду. Я почувствовал, как зубы вонзаются в мою плоть, почувствовал боль и понял, что зверь хочет утопить меня на глубине.

Кстати говоря, я совершенно не испугался — на это просто не было времени — все произошло слишком быстро — мне нужно было спасать свою жизнь, а не бояться. Когда он рванул меня в воду, я как-то наискось заскользил в реку, высвободив свою правую ногу. Я вцепился обеими руками в землю, но ни травы, ни камней поблизости не было, поэтому следующим же его рывком я был по пояс втянут в реку. Мои руки были полны бесполезной грязи. Я попытался встать на свободную ногу, как вдруг почувствовал, что хищник перехватил мою ногу повыше — теперь он держался за мое бедро.

Я вновь почувствовал рывок, утаскивающий меня вглубь, но уже уперся правой ногой в грунт. Я расставил пальцы как можно шире, чувствуя, как мои тупые загнутые когти входят в вязкий грунт. Хищник рванул меня еще раз, но теперь смог лишь только чуть дальше пояса затащить меня в воду, ибо теперь я уже мог сопротивляться, надежно упершись свободной ногой.

Дальнейшее было ужасно. Я решил вытащить зверюгу на берег, чтобы там можно было использовать свои кулаки. Я был уверен, что убить нападавшего мне не удастся, а вот отогнать — вполне по силам. Агрессор тоже понимал это, и поэтому, когда я мощно распрямил ногу, потянув его на берег, он откусил мне другую: я почувствовал одновременно и усилие в правой ноге, и полыхающую боль в левой. Хруст был ужасен — ведь это хрустели мои кости! Внезапно тяжесть на левой ноге спала, и я выпрыгнул на берег.

Решение животного было мне понятно — лучше без проблем получить небольшой завтрак, чем рисковать получением травмы из-за большого обеда; время идет — кто-нибудь да попадется — не сейчас, так позже!

А тем временем, цепляясь руками и единственной уцелевшей ногой, я откатился к зарослям, и только потом посмел обернуться назад. На предательски грязной воде растекалось большое пятно крови; и широкая красная полоса тянулась от воды к тому месту, где раньше у меня была нога. Кровь выходила широкой струей — это был конец. Боль терзала меня — самочувствие было отвратительным. Агрессор ушел воду, унося с собой мою ногу, а я до сих пор не знаю, кто это был: рыба, крокодил или же еще какое-нибудь другое животное, хотя, впрочем, какая мне теперь разница?! Я был уверен, что умру от потери крови, а может быть, и от заражения крови. Второй вариант дольше и мучительнее — лучше первый.

Оторванная нога болела — я чувствовал ее боль даже в тех местах, у щиколотки, которые уже не принадлежали мне. Какая разница, теперь мне уже все равно! Я потерял очень много крови — больше трети; красная лужа, на которой я лежал, уже почти не пополнялась. Те два метра от меня до воды, казалось, отделяли меня от самого большого страха в жизни. Вот теперь-то, наконец, я стал бояться, хотя и было уже поздно. Я ожидал, что сознание у меня сначала затуманится, а потом и вовсе пропадет, но этого не происходило — я по-прежнему мыслил четко и ясно. Странно. Кровь уже не шла, наверное, вся уже вытекла. Дышать мне стало совсем тяжело — я задыхался.

Кровь, которую я уже потерял, стала темнеть. Я старался не смотреть на ужасную рваную рану, которая теперь была у меня вместо ноги. Тяжелый запах крови был уже повсюду, привлекая тучи насекомых. Удивительно, но по моим расчетам, я уже должен был давно умереть, однако я был все еще жив. Интересно, а куда подевалась моя юбка? Ее нигде не было, наверное, ее утащило в пучину это страшное существо. Странно, почему на пороге смерти меня интересуют такие мелочи? А может быть, они меня интересуют потому, что я не на пороге смерти; может быть, я буду жить? Но жить без ноги в мире Халы нельзя — уж лучше сразу умереть!

Так я лежал и, задыхаясь, думал. А смерти все нет и нет. Наверное, нужно убираться отсюда куда-нибудь подальше, в безопасное место, а то сюда, на водопой, наверняка придут какие-нибудь сухопутные хищники. Я попытался встать и, к своему удивлению, сделал это достаточно легко. Чтобы не упасть, я ухватился за ближайшую толстую ветку.

Общее свое состояние я оценил как очень расслабленное — но могло быть и хуже! Все-таки меня тянуло к воде, несмотря на то, что в ней я оставил частицу самого себя. Я подпрыгнул к воде и, балансируя руками, глянул вниз. Там, в грязном зеркале реки, на меня глядел некто, похожий на меня самого. Он был бледен, как полотно, с какими-то нездоровыми серыми и зеленоватыми пятнами на лице. Черты его лица были заостренными и угловатыми. «Я выгляжу сейчас, как мертвец», — подумал я.

Каково бы ни было мое будущее, но здесь мне больше делать нечего. Я стал прыгать обратно по тропе; а чтобы не упасть, я отдыхал, держась за ветки деревьев. Теперь я почувствовал удары своего сердца — оно билось глухо и тяжело, я сильно задыхался, и пульс тяжелыми ударами бился у меня в висках. Мне необходимо было где-нибудь отлежаться, для чего я нуждался в укрытии с одним входом, в котором я смогу защититься от посягательств на свою жизнь пока не умру: пещера ли, дупло в дереве или какой-нибудь колючий кустарник. «Пещеры все остались в горах, подходящее дупло можно будет найти только случайно, а вот колючий кустарник найти гораздо проще, тем более, что его можно найти по запаху», — решил я.

Тем временем, я перемещался все дальше и дальше по тропе, все время принюхиваясь, и вскоре почувствовал запах плодов, которые растут на довольно колючих кустах. Я свернул в чащу леса, ориентируясь на этот запах. В густом лесу передвигаться на одной ноге стало гораздо легче — ведь я постоянно хватался, опирался и подтягивался на руках по ветвям деревьев и кустов. В лесу я шел уже гораздо медленнее, чем по тропе, но зато не так сильно уставал от прыжков.

Как говорится, «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается», но все же, наконец-таки, после тяжелых трудов, я достиг колючих кустов. На них росли длинные, величиной в палец, желтые плоды, запах которых и привлек меня. Они еще не созрели — плоды были бледно-желтого цвета, а когда созреют, должны стать оранжево-коричневыми, но я пришел сюда не ради плодов, а ради шипов — а колючки на тех кустах были хорошие: обычного размера, длиной в полпальца, их было много, но были еще и длинные — в палец и даже в два пальца длиной — все они были острые, как иглы, — и это обстоятельство вселило в мою душу надежду.

Я обошел, вернее, обпрыгал вокруг кустов. В одном месте был проход, который вел к основанию куста. Вечерело. Этим ходом, видимо, пользовался небольшой зверь, вроде зайца, — скорее всего, он сам себе и сделал его, отгрызая мешающие ему ветки. Мой предшественник наверняка использовал это место как убежище, поэтому и я сделаю то же самое. Это место мне подойдет, тем более, что выбора у меня нет — я слишком устал и измучился. Я попытался сесть и неловко упал, как мешок, а потом принялся руками расширять проход.

Хорошо, что мои ударные бугры были бритвенной остроты, — ими можно было довольно быстро разрезать ветки, но раз за разом колючки все равно впивались мне в руки. Это была утомительная, аккуратная и очень болезненная работа, похожая на медленную пытку. К тому времени, как я полностью залез в проход, мои руки до локтя были исколоты и исполосованы шипами, сам я также не избежал глубоких царапин ни на голове, ни на теле, ни, тем более, на уцелевшей ноге. Колючки были везде: сверху, справа и слева — одно неосторожное движение или же дуновение ветра, и они десятками втыкались в кожу.

Я нашел подстилку из мягких листьев, которую использовал предыдущий владелец убежища. Рядом с ней валялись остатки плодов и какие-то семена. Подстилку я приспособил под голову, а руками постарался прикрыть глаза, чтобы колючки случайно не поранили их. Был уже глубокий вечер, когда я, наконец, смог почувствовать себя в относительной безопасности. Я зацепил когтями оставшейся ноги как можно больше веток и пригнул их к земле. Ветви спружинили, но не сильно, так как на них лежала тяжесть моей ноги, — поэтому проход, по которому я сюда проник, закрылся. Шипы вонзались в мою загрубевшую подошву, но пробить ее не могли. Я попытался расслабиться и только теперь понял, как мне плохо. Раньше, за работой, я не чувствовал слабости — опасность вытеснила ее, но теперь на меня навалилось тяжелое оцепенение.

Я так устал и измучился, что сразу же забылся тяжелым сном, полным видений и кошмаров. Я смутно помню, как рядом со мной кто-то ворчал и ходил; он пытался проникнуть внутрь, но безуспешно.

Пришел день, а вместе с ним и жажда. Я уже настолько привык к случайным уколам колючек, что перестал обращать на них внимание. Мимо меня проходила жизнь — пролетали птицы, иногда садясь на мой куст, они чирикали или распевали простенькие мелодии; проходили травоядные животные, с интересом и удивлением смотревшие на меня; были и хищники с их мощными клыками и яростными глазами, — звери приходили по моему кровавому следу и недовольно рычали, пытаясь проникнуть в мое колючее укрытие.

Но где же мои товарищи, и почему они не приходят? Хотя с другой стороны, чем они могут мне помочь? Как я был одноногим до их прихода, так и останусь им, когда они придут, разве что только они могли бы принести воды и еды да отгонять от меня хищников до тех пор, пока я не умру. Но сейчас мне нужна вода и еда, однако лучше сначала вода, ибо я погибаю от жажды.

А вечером пошел дождь. Я ловил капли пересохшими губами, и сама жизнь возвращалась ко мне. Кулаком я вырыл ямку возле головы, чтобы туда набиралась вода, затем вытянув губы трубочкой, я вбирал в себя эту грязную воду, и мне становилось все лучше. Ночью я ел листья и незрелые плоды, которые росли на кустах поблизости от меня. Утром, при свете дня, я осмотрел свою рану. Она уже почти вся была затянута новой розовой кожей и не болела, хотя я и чувствовал свою оторванную ногу всю целиком, до самых несуществующих пальцев, но уже перестал чувствовать боль от укусов: первого — в голень и второго — разгрызающего — в бедро.

Я попытался расширить свое убежище, чтобы шипы находились не так близко от меня, и мне в какой-то мере удалось сделать это. Я снова исцарапался, снова текла кровь, но я к этому уже привык.

Так прошло еще два дня. Я уже объел все листья и плоды в пределах вытянутой руки. Мне повезло: хорошо, что за это время еще один раз шел дождь — я смог кое-как напиться и к тому же наелся грязи. Страшная рана на ноге уже зажила и не была столь ужасной. Что делать дальше, я не знал. Чувство голода и жажда слились в одно тупое ноющее ощущение. К своему удивлению, я практически не похудел за это время.

То, что происходило в дальнейшем — с пятого по одиннадцатый день — было просто невероятно — я даже не надеялся на такое, но оно произошло — у меня выросла нога! Я вспомнил, как в самом начале нашей «прогулки» по Хале, мои «родственники» говорил мне о том, что регенеративные способности халанских организмов очень велики и позволяют им восстанавливать как отдельные ткани, так и целые конечности, но тогда я не обратил на это должного внимания, не то, что сейчас! Я страшно похудел за все это время, стал похож на скелет, обтянутый кожей, но нога, моя левая нога, вновь была со мною! Я мог двигать ею, мог шевелить пальцами, сгибать, короче говоря, делать то же самое, что и правой. Мои ноги перестали отличаться одна от другой на одиннадцатый день — они стали одинаково истощенные, но главное — одинаково целые! Для роста новой ноги мой организм использовал сам себя, свои внутренние ресурсы: свои ткани и накопленную внутри себя энергию, поэтому-то я так сильно исхудал за это время.

Не могу словами описать ту радость, когда я увидел, что культя на левой ноге начинает увеличиваться в размерах. Мало того, что я не умер от потери крови, я еще не умер и от заражения крови; нагноения тоже не было, меня не растерзал другой хищник — ничего ужасного не было! Я был жив, и плюс к этому у меня стала восстанавливаться нога. Теперь я осознал, что буду жить полноценной жизнью, и от этого моя любовь к Хале стала еще сильнее. В мире Земли я бы погиб, а если бы меня лечили современные врачи, то за несколько месяцев они бы мне тоже нарастили ногу, но та нога была бы частично искусственной, а не родной. А так я, голодный, всеми покинутый, с постоянной жаждой и голодом, весь исцарапанный и грязный, все же возвращался к жизни!

Какой прекрасный организм дала мне Хала! Как я люблю ее за это! И как мне нравится мое дивное халанское тело с такой невероятной внутренней силой!

Я ясно понимал, что мне жизненно необходима еда и вода, больше, чем когда-либо раньше. Я настолько хотел жить и настолько освободился от родства с людьми, что тогда (тогда, но не сейчас!), увидев человека, я бы смог, наверное, убить и съесть его. Но люди в этот лес на свое счастье (да и на мое, наверное, тоже!) не ходили, вот почему каждый день по несколько раз, если я думал, что опасных хищников поблизости нет, я выбирался из своего укрытия. Я ел листья, плоды и коренья у близлежащих растений; пил воду из луж, остававшихся после дождей, а потом всегда возвращался обратно в убежище. Это было неполноценное питание, но все же это была хоть какая-то еда.

Моя нога росла постепенно, но непрерывно, и, когда я смотрел на нее, мне казалось, что я наблюдаю за чудом. Я покинул гостеприимные кусты на одиннадцатый день после ранения, как только понял, что нога уже выросла. Все вокруг я истоптал, объел и повсюду оставил свои запахи — запах грязи и запах раненого животного. Я переселился на деревья. На них росло множество плодов, которые раньше были недоступны для меня, одноногого, однако теперь, с двумя ногами, я легко взбирался на деревья и насыщался их плодами.

Сочные вкусные плоды лучше, чем жесткая трава и корни, но все же хуже обычного мяса. Через три дня такой диеты я почувствовал, что силы возвращаются ко мне, и уже на следующий день поймал небольшого зверька. Он был размером с антилопу, я напал на него, прыгнув с дерева, на котором искал плоды. Теперь у меня была настоящая еда — это было мясо. Мне хватило его на два дня, и после такого сытного и полезного пиршества я стал почти похож на сам себя. На мне наросли мышцы, почти до той самой степени, которая была раньше, до ранения. Я вновь почувствовал себя сильным и уверенным в себе, а не слабым и больным. Итак, почти через двадцать дней после тяжелейшей раны я вновь стал почти самим собой: на мне не было ни царапины, ни шрама, ни даже самого маленького шрамика. Я пошел в горы и там встретил своих спутников.

— Мы ждали тебя, — сказали они.

— Я был ранен, — ответил я.

— Мы знаем все — мы следили за тобой и не помогали специально. Хорошо, что ты выкарабкался сам. Это испытание, надеюсь, было полезным для тебя.

— О, да, но я предпочел бы обойтись без него.

— Что случилось — то случилось. Ты выглядел молодцом.

Мы пошли путешествовать дальше. Еще примерно дней через десять-пятнадцать я полностью вошел в свою прежнюю силу, став точно таким же, каким и был до ранения, но воспоминания об этом речном ужасе и о последующем выздоровлении остались со мной и здорово помогли мне в будущем для окончательного формирования моего характера и моего мировоззрения.

Мы путешествовали дальше — так продолжалось еще несколько месяцев, но все, что имеет начало, имеет и конец, — пора, время пришло, — пора, пора прощаться с миром Халы. То, что я испытал здесь, не испытал никто из ныне живущих людей. Я вырос в психическом плане в своих глазах, и процесс становления меня как личности, по-моему мнению, пока продолжается успешно. «Отец» отправил меня назад в тот самый миг, откуда я отправился в путешествие, — и я очутился дома.