Убийственные круги кончились, — я понял это, когда бежал двадцатый круг. Теперь мне уже не нужно было стимулировать свою волю — я был уверен в том, что добегу. Тяжелые круги кончились; до двадцать второго я пробежал легко и не чувствуя усталости — усталость осталась там, перед двадцатым кругом, и мне казалось, что больше всего сил и времени я потратил именно на этих четырех кругах.

…Двадцать второй круг, двадцать третий. На двадцать четвертом круге я морально собрался и приготовился к ускорению — нужно было финишировать, а значит, бежать изо всех сил.

…Последний круг. Я попытался бежать быстрее, но ноги не слушались меня, они бежали в том же ритме, в каком привыкли бежать раньше. Я заставлял их, но они не слушались, я заставлял их еще и еще — и постепенно ноги стали двигаться быстрее. Правая нога, как и раньше, на протяжении всей дистанции, и толкалась дальше, и на дорожке держалась жестче, чем левая.

…Триста метров до конца — я мчался так быстро, как только мог. Дыхание я уже сорвал, поэтому дышал часто и неровно. Теперь я прочувствовал пульс — он бился внутри меня так сильно и четко, что я ощущал его биение всем своим телом.

…Полкруга до конца — я бежал и бежал — сил уже не было, но это меня не волновало. Сто метров до финиша! Ради этого стоит жить! Я бежал и бежал, а дистанция все не кончалась и не кончалась…

Все! Финиш! Я засек пульс — сердце стучало, как бешеное, пульс был около двухсот ударов в минуту. Я шел, а тело мое еще бежало. Меня переполнял восторг, большой, тяжелый и полноценный восторг.

Минут пять я походил, не останавливаясь, пытаясь отдышаться — сразу же после бега садиться нельзя!

Я погулял еще некоторое время, постоял, а потом сделал серию несложных упражнений.

Хотелось пить — перед глазами стояла кружка, а в ней плескалась вода, такая прохладная и желанная, но я не спешил пить — мне нравилось хотеть пить! Мне нравилось оттягивать долгожданный момент наслаждения водой, и от этого ощущения, и от этого ожидания, я становился сильнее духом, приобретая дополнительные силы… — и я не спешил завершать это удовольствие!

Я еще подождал немного, а потом пошел в раздевалку — там я пил воду, и мне казалось, что вкуснее ее нет ничего на земле, ибо вода есть сама жизнь. Тело аж затрепетало, когда я влил в него первую кружку воды! А потом я пил еще и еще, уже не так жадно, а глоток за глотком, и я чувствовал, что постепенно оживаю. Затем я пошел в душ: я был весь мокрый от пота, вся моя одежда была мокрая, вся, включая трусы; а потом теплая вода смыла с меня грязь и усталость, и я обновленный вышел в мир.

На следующий день после бега у меня болело все тело, кроме головы — даже шея, и та болела! Я знал, что когда болят мышцы, это означает, что они растут. Весь день я шевелился с трудом, но несмотря на это, чувствовал себя превосходно, и настроение у меня было отличное! Удивительно, но после бега у меня также болели и легкие — я думаю, что они тоже подросли и увеличились в объеме. Боль в легких утихла к вечеру, боль в мышцах утихла через день. Наконец-таки, после клетки корабля и заключения в больнице, я почувствовал себя настоящим живым человеком, живущим в полную силу — ради этого ощущения стоит так тяжело бежать, и ради этого ощущения стоит жить!

Я чувствовал себя великолепно! На послезавтра был назначен отлет, поэтому напоследок я решил прогуляться. К утру мне нужно было возвращаться — что ж, пора на войну: я передохнул и посмотрел на людей в мирное время — зрелище, которого я еще долго не увижу на корабле.

Настали сумерки. На улице ко мне подошли три подростка и попросили закурить. Я ответил им, что не курю (а я действительно не курил, потому что куренье вредно для здоровья). Сигареты их не интересовали в принципе — я понял это из их последующих действий, когда один из них внезапно ударил меня ножом в живот. Было больно, страшно и непонятно. Я упал на колени, закрывая руками рану; я не сопротивлялся, хотя мог бы — я опасался того, что в таком случае они нанесут мне еще несколько ран. Грабители обыскали меня, забрав часы и деньги. Кровь текла у меня между пальцев. Я чувствовал сильное разочарование: я, национальный герой, отмеченный орденами и медалями, иду в бой, чтобы рисковать жизнью ради таких вот людей… Нападавшие убежали, на прощание ударив меня ногой по спине.

Я обернулся вокруг — улица была пуста. Я застонал, жалобно и мучительно. Нужно самому заботиться о себе — я встал и побрел к ближайшему видеофону. Мне казалось, что я потерял крови не так уж и много. Я позвонил в скорую помощь и сказал им, что меня ранили в живот. Я не знал, на какой улице это произошло, поэтому просто не повесил трубку — так они сами определят местоположение видеофона. Я сел внизу, под аппаратом, согнувшись, как младенец в чреве матери, и стал ждать. Невдалеке прошли люди, они посмотрели на меня и пошли дальше.

Мир не добр и не зол — он безразличен.

Ты не нужен никому, кроме себя самого, некоторых из своих родных и самых близких из друзей — остальным ты безразличен, и если кого-нибудь из этих остальных обуревают какие-либо чувства к тебе, то, скорее всего, это «черные» чувства. Достойных людей ценят после их смерти — лишь после их ухода из жизни начинают понимать величие того, кого они лишились, и тогда они ставят памятники тем, кого сами же травили, а потом казнили. Таковы правила жизни в мире людей — так было раньше, и так будет всегда…

Я понял это, умирая под видеофоном. Печаль и отчаяние охватили меня — так удачно сражаться в космосе — и вдруг такая нелепая смерть!

Резкая боль пульсировала, не давая ни на мгновение забыть о себе. Я почувствовал, что начинаю задыхаться. Душе моей было очень плохо, гораздо хуже, чем телу, потому что я чувствовал, что будущее готовит мне новые испытания.

Я ведь однажды уже умер, так что же я так переживаю? Но я не хочу умирать!

Так я сидел и ждал; и вот, наконец, появилась машина с красным крестом, она опустилась на газон, и из нее выскочили врачи.

Меня внесли внутрь машины. Доктор обнажил рану, а затем положил на нее жменю заживляющей пены. Пена была бело-желтого цвета, и по мере того, как она пропитывалась кровью, она темнела. Мы мчались в больницу. Из их разговоров я понял, что врачи узнали меня, — они видели меня по телевизору, когда нас награждали. Было тоскливо, но боль уже явно пошла на убыль — сказались обезболивающие свойства этого вида пены.

Я знал, что не умру, но все же спросил об этом у доктора. «Все нормально, — сказал он, — кровь уже не идет: видишь, пена стала бледно-коричневой, а это значит, что кровь засохла внутри нее».

Все было так прекрасно, и вдруг мир рассыпался, как карточный домик. Тогда, в машине, я хотел только одного — чтобы мои страдания закончились, и чтобы я побыстрее выздоровел.

Мы подъехали к больнице. Меня положили на антигравитационные носилки, и я по воздуху поплыл в операционную. Там меня уже ждали два врача. Справа от меня стоял преобразователь пространства — он был похож на шкаф с множеством рукояток и кнопок, а к нему из потолка подсоединялись толстые кабели.

— Ты можешь не шевелиться? — спросил меня один из врачей.

— Могу, — ответил я.

— Это не долго и больно. Просто лежи — и все.

Врачи вышли за стену. Преобразователь пространства загудел. Я знал, что они там делают: я лежал здесь, на носилках, возле какой-то квадратной стойки, а в соседней комнате врачи лечили мою рану.

Преобразователь пространства делал три дополнительных измерения плюс еще одно — четвертое — время. Искривляя эти дополнительные измерения, врачи «подтягивали» область моей раны в соседнюю комнату и через них смотрели прямо внутрь меня. Дополнительное время текло медленнее, чем обычное для того, чтобы мои случайные движения не мешали лечению.

Врачи могли лечить мою рану и, соответственно, смотреть мне в живот под любыми углами и на любую глубину — если на то была бы надобность, то они смогли бы сделать операцию внутри головы, совершенно не затрагивая кости черепа. Я знал, как делается подобная операция из фильмов и книг — хирург доберется до повреждений, не трогая остальных тканей, поэтому я не беспокоился слишком уж сильно.

Я чувствовал, как врачи чистили рану по всей ее глубине. Было довольно неприятно оттого, что они копаются у меня в кишках, но это все же лучше, чем чувствовать там нож. Я был в полном сознании, однако я не почувствовал, как мне соединяли края разрезанных тканей, как врачи шприцем наносили на поверхность разреза соединительную пену, причем каждой ткани или органу, кости или же сухожилию соответствовал свой вид пены.

Пена действовала, как клей и, одновременно, как стимулятор заживления раны. Пена — отличная вещь, после ее применения шрамов не бывает. Со временем лишняя и использованная пена растворится у меня в животе и самостоятельно выведется организмом — это произойдет безопасно и незаметно.

Сама пена представляет собой специально выращенные несколько видов живых клеток с определенными химическими добавками. Весь этот биологический комплекс в целом внешне похож на пену, отчего и получил свое наименование; кроме того, в виде вязкой пенистой массы ее проще наносить, чем в жидком или твердом виде. Если нет возможности сделать операцию, то можно всю полость раны, пусть даже грязной, заполнить специально сделанной для этих случаев универсальной заживляющей пеной, после чего рана заживет. В этом случае на коже останутся только слабые шрамики, хотя, если использовать соответствующие виды пены, а не универсальную, то шрамов не будет вовсе. В моем случае, сразу же после ранения, врач использовал кровоостанавливающую и обезболивающую пену; а затем, во время операции, ее удалили вместе с поврежденными тканями, одновременно нанося на места разрезов различные специфичные для каждого органа виды пены.

…Операция закончилась, и меня повезли в палату. Рана ныла, на животе лежала буроватая твердая масса, а внутри ощущался вязкий ком пены. Вскоре ко мне в палату зашли следователи — я рассказал им о том, что со мной произошло, и они, задав дополнительные вопросы, ушли.

Настала ночь, я лежал и думал. Я решил использовать свои нечеловеческие возможности и отправился назад, в прошлое, чтобы посмотреть на сцену ранения со стороны. Я заглянул в души тех парней и узнал о них все; и то, что я там увидел, мне совсем не понравилось. Пусть так — скоро их поймают и будут судить. Я попросил кружку воды и, выпив ее, уснул.

Тут я уже должен сделать некоторые пояснения. Я действительно отправился в прошлое, по-настоящему, и это у меня получилось вот почему: тогда я являлся человеком плюс еще нечто разумное (в то время как сейчас человеком я не являюсь ни в коей мере), поэтому то, что является невозможным для человека, является вполне реальным для другой моей части. Человек может рукой взять камень, а затылком — нет; так и я — моя человеческая часть не может путешествовать во времени, а другая — нечеловеческая — может. Раньше, до этого случая, я иногда пробовал перемещаться во времени, но у меня это ни разу не получилось. «Отец» говорил мне, что мои возможности будут увеличиваться постепенно, по мере того, как я смогу ими пользоваться и управлять; видимо, тогда, после ранения, у меня и проявилась возможность путешествия во времени как в прошлое, так и в будущее.

Человек может перемещаться в пространстве потому, что эта возможность самым естественным образом следует из его внутренней логики существования — аналогично и перемещения во времени также следуют из самой сути строения и существования моей нечеловеческой части, ибо они естественны для нее.

…Меня должны были выписывать через неделю. Я надеялся, что за это время тех ребят поймают, и эта мысль как-то успокаивала меня… — так и произошло, однако затем их выпустили, потому что доказательств их вины следствие не обнаружило. Может быть, эти бандиты когда-нибудь сядут за решетку… — скорее всего, так и произойдет в будущем, а пока тех, кто меня чуть не убил, отпускают за недостатком улик…

В больнице я много думал о происшедшем со мной — мне очень хотелось самому наказать того парня, но ведь это будет противоправный поступок, и общество его осудит, — правда, я не человек и силы мои велики, но насколько велики? И если я сделаю это, то смогу ли я жить по своим законам, но жить в обществе? Жить в обществе и быть свободным от него нельзя — это я знал, ведь все равно этот мир — копия, и я всегда могу прервать в нем свой путь без ущерба для себя и других в первичном мире.

Если я хочу стать кем-то большим, чем человек, то мне надо… то что мне надо?

Если ты морально готов понести наказание, которое получишь по суду за свой противоправный поступок, то тебя уже ничто не остановит, но помни, что совершив его, ты обязательно навредишь другим, невиновным, людям и, может быть, осознание этого остановит тебя.

…После выписки я решил сходить к тому парню, который меня ранил, — а что там произойдет, то пусть и произойдет! Я еще не знал, что буду делать с ним — может быть, прощу, а может быть — и нет. В крайнем случае, люди будут считать, что я сделал это из мести, а значит, отсидев положенный срок, можно будет с чистой совестью выйти на свободу, но сидеть в тюрьме я не хочу!

Что бы я ни сделал с этим парнем, и какое бы решение не вынес суд, — все равно сейчас идет война, и я скоро окажусь на капитанском мостике боевого корабля; и будет много шансов того, что я погибну во время войны, поэтому мне с этой стороны как бы есть смысл решиться на такого рода действия, но с другой стороны…

…Меня выписали из больницы. Я сидел в кафе и ел, обдумывая ситуацию. Тот корабль, на котором я должен был вылететь, уже улетел, пока я лечился от ножевой раны. Мне сообщили, что послезавтра я с новым, не знакомым мне экипажем, обязан отправиться в район боевых действий. До сегодняшнего дня я не видел ни свой новый корабль, ни кого-нибудь из членов моего экипажа, но у меня еще есть время познакомиться с ними; а еще у меня есть один день на то, чтобы принять решение относительно того парня. Я обдумал ситуацию и решил попросить совета у своего «отца».

Ко мне за столик подсел мужчина — я узнал его своим внутренним взором, даже ни разу не глянув на него — это пришел мой «отец». Я практически не обратил на него внимания, я ждал ответа на свой незаданный вопрос и знал, что его получу. Мужчина сказал:

— Делай с ним то, что захочешь, а мы всегда поможем тебе. Если тебе нужно то, чего у тебя нет, например, какой-нибудь предмет, информация или же власть — то пользуйся ею, когда захочешь: мы успеем дать тебе требуемое, проще говоря, если у тебя чего-то нет, но завтра оно тебе понадобится — то не волнуйся, завтра, именно тогда, когда оно тебе понадобится, оно у тебя и будет.

— Но что мне делать с тем парнем? — спросил я.

— Хочешь убить его — так убей, — ответил он. — Хочешь отправить его умирать к динозаврам — только скажи мне, и я сделаю это за тебя.

— Но если я убью его, то как мне жить после этого в обществе?

— Ты — не человек. Ты можешь заставить общество жить по твоим законам — у тебя власти больше, чем у абсолютного монарха. Твое желание перевесит все. Помни, не перестав чувствовать себя человеком и не порвав с обществом, ты не станешь Властелином Вселенных.

— Итак, сегодня решающий день моей жизни, — подытожил я, — сначала я был человеком, потом притворялся им, а теперь что же — маски сброшены?

— По-настоящему решающий день наступит позже, а сегодня что? — день как день, — говорил мне «отец»; затем он сделал паузу и только потом продолжил. — Вспомни, как ты убивал людей в мире Халы, — ты делал это потому, что считал, что так надо для тебя.

— Плюнь на все! — продолжал убеждать меня «отец». — Вперед, без страха и сомнения — тебя ждут великие дела, и пусть горят за тобою мосты — главное не упади в пропасть!

— Великие дела? Но что за великое дело ждет меня впереди? Убить человека — это мелко, — ответил я.

— Ты будешь создавать миры, управлять ими, и нести за это ответственность; но все это будет потом, а сейчас ты делаешь шаг за шагом к своей великой цели и тебе желательно перестать цепляться за человечество.

«Отец» встал и ушел, а я остался сидеть и размышлять над его словами. Да, я действительно убивал людей на Хале, но тогда я не был человеком и не полностью отождествлял того халанина, который разрывал людей, с собой. Кстати говоря, я еще и умирал на Хале, однако сейчас я — жив, а значит умирал на Хале тот, другой, похожий на меня, но не я, сегодняшний! Наказать того грабителя можно разными способами, но я рассматривал в принципе только два: первый — убить его, и второй — ранить подлеца ножом в живот так, как он до этого ранил меня. До разговора с «отцом» я рассматривал в основном второй вариант, однако после беседы с ним стал вплотную обдумывать первый.

Убивать легко, когда не знаешь, каково умирать самому.

Но все-таки я и умирал, и убивал… но еще ни разу не убивал вот так — по-настоящему, существуя в одном мире с объектом нападения и находясь с ним в пределах одной разумной цивилизации… поэтому и медлил с принятием окончательного решения, ибо знал, что такое собственная смерть.

Я еще долго размышлял по поводу возможного убийства после ухода «отца», пока, наконец, не решился — да будет так! Я суммировал четыре фактора: первый — весь этот мир — специально созданная для меня копия, второй — я уже отбирал жизнь у человека, третий — я — нечеловек, и четвертый — все это можно прекратить в любую минуту, в результате чего пришел к выводу, что мне стоит попробовать жить по своим законам. Я решился на убийство, но не ради мести, а ради того, чтобы после этого жить по своим правилам, отличающимся от законов общества, и в перспективе получить нечто большее, чем может мне дать человечество.

Мысленно я посмотрел на того парня. Сейчас он находится в неудобной ситуации для убийства: вокруг него слишком много народа — незачем травмировать психику окружающих. Я заглянул в будущее и увидел, что через полтора часа он будет вместе с приятелями стоять на улице и разговаривать, причем людей вокруг них не будет, — я решил подойти к нему именно в этот момент.

Теперь об оружии. Холодное оружие — это примитивно, да и пользоваться им хорошо я не умею. Далее, оружие, которое я буду использовать, должно выпускаться в мое время, иначе у следствия возникнет слишком много излишних вопросов, поэтому — никаких луков и автоматов!Также оружие должно быть достаточно мощным, простым для применения и, конечно же, ручным.

Полицейскими используется газовое оружие с пластиковыми пулями, также у них есть и дубинки — но этим не убьешь; во флоте ручного оружия тоже нет, а вот у спецслужб, диверсантов, штурмовиков, десантников и космической пехоты такая техника есть, и ее часто показывают в фильмах.

Я пришел к выводу, что мне, скорее всего, необходим лучевой пистолет. Мысленно я осмотрел ближайшие здания спецслужб и вскоре нашел искомое. Я отправился к себе в гостиничный номер, закрыл за собой дверь, и оставшись один, переместил выбранный мной пистолет из очень сильно охраняемого секретного помещения прямо себе в руки и внимательно осмотрел его.

Он выглядел примерно симметричным относительно рукоятки и представлял собой гладкий без выступов и выемок черный прямоугольный «пенал» с округлыми краями, отверстием в передней части и отогнутой назад рукояткой посередине. Длиной он был сантиметров тридцать, высотой где-то сантиметров восемь, а шириной — около трех. В нем было только два разъема — с помощью первого он соединялся с очками, а с помощью второго — с браслетом; первый находился на самом краю задней части пенала, а второй — на краю рукоятки. Сверху у пистолета была специальная откидывающаяся крышечка, под которой располагались кнопки настройки.

К каждому пистолету прилагается специальный браслет, шнур и очки, поэтому я взял и их. Сам браслет крепится на запястье руки, он имеет специальный крепежный орган, который выглядит, как гибкая трубка в палец толщиной. У нее очень сложное внутреннее устройство. Эта трубка крепится одним своим концом к браслету, а другим — к рукоятке пистолета.

В обычном положении пистолет находится на наружной стороне предплечья, передней частью вперед, удерживаясь там с помощью крепежного механизма трубки. В таком положении оружие не мешает движениям, правда, ни куртку, ни пиджак сверху одеть уже нельзя. Для выстрела человек должен определенным образом установить кисть и пальцы своей руки. Отзываясь на такое, и только на такое движение мышц, браслет дает сигнал, и крепежный механизм выбрасывает оружие сначала вперед, затем — слегка в сторону, потом — назад, после чего — в противоположную сторону. Этим движением пистолет, двигаясь носовой частью вперед, оказывается зажатым в руке человека, причем указательный палец оказывается непосредственно на спусковом крючке, после чего сразу же можно стрелять. Огонь можно вести как импульсами, так и очередями, но при стрельбе очередями оружие не успевает набрать максимальную мощность перед следующим выстрелом, поэтому мощность одного такого импульса примерно на порядок меньше, нежели при обычной стрельбе в одиночном режиме. Окончив стрельбу, пальцы разжимаются, и оружие тем же путем самостоятельно возвращается на свое место. Для таких согласованных синхронных действий браслет настраивается индивидуально для каждого человека, согласуясь с работой его мышц, и только после этого им можно пользоваться по назначению.

Но это еще не все — пистолет имеет встроенный лазер, который испускает луч подсветки. Цвет луча можно выбирать, и я выбрал синий. Этим лучом можно пользоваться, а можно и не пользоваться: при стрельбе на небольших дистанциях им лучше пользоваться, однако при стрельбе на многокилометровое расстояние удобнее его не включать, а применять специальные очки.

В момент выстрела на расстоянии нескольких миллиметров от луча подсветки проходит боевой луч. Он представляет собой струю плазмы, истекающей с околосветовой скоростью. Плотность потока плазмы, длительность ее излучения и конус расхождения устанавливаются заранее, перед выстрелом. Сам по себе луч плазмы очень ярок, поэтому его белый свет слепит глаза: если после выстрела закрыть глаза, то перед ними будет «стоять» белая линия луча, отпечатавшегося на сетчатке глаза. Яркость плазмы не такая уж сильная, чтобы можно было ослепнуть, но при длительном использовании глаза все же повреждаются — это неприятно, вот почему и существуют специальные очки.

Очки эти тоже имеют сложное устройство, которое позволяет им гасить до приемлемого уровня яркость луча солнца, а также с их помощью можно вести наблюдение в инфракрасном, видимом, и ультрафиолетовом диапазоне, показывать расстояние до цели, значительно изменять масштаб изображения, узнать какое вещество находится в точке выстрела и какая у него примерная толщина, причем последние два параметра используются как справочные, потому что по ним очки часто выдают неверную информацию. Очки просто называются очками, потому что находятся на носу и перед глазами, однако на самом деле очки — это два экрана, на которых специальным образом формируется изображение.

Через шнур или, вернее сказать, кабель, очки соединяются с пистолетом, и в этом случае цель можно увидеть на огромном расстоянии — длиной в сотни километров.

В пистолете есть приемное устройство, которое передает в очки информацию о точке прицеливания, в результате чего перед глазами стрелка на экране очков появляется точка прицеливания на фоне видимых объектов. На верхней части очков так же, как и у пистолета, расположены кнопки настройки, прикрытые крышечкой. Очки бывают как для обычного человека, так и для левши: у левши оружие находится на левой руке, поэтому соединительный шнур крепится к очкам слева, а у всех остальных шнур крепится с правой стороны — там, где находится и пистолет.

Задняя часть оружия тяжелее, чем передняя, поэтому она стремится уйти вниз. У пистолета есть две антигравитационные батареи: одна в передней, а другая — в задней части. Батареи могут регулироваться или синхронно, или независимо друг от друга. Усилия, создаваемые ими, всегда направлены по линии действия силы тяжести, но в противоположную сторону — это следует из самой природы антигравитационной батареи.

Регулируя пистолет, сначала не включают переднюю батарею и выбирают такое усилие на заднюю, чтобы уравновесить обе части, затем увеличивают тягу обеих батарей на одно и то же значение, в результате чего вес пистолета, приходящийся на руку, уменьшается, причем оружие из положения равновесия не выходит! Если слишком сильно увеличить тягу батарей, то пистолет станет слишком легким, а значит, неудобным для стрельбы — в таком случае усилие, даваемое батареями, синхронно уменьшается, таким образом и подбирается индивидуальный вес пистолета. В итоге, благодаря столь точной регулировке оружие просто идеально сидит в руке. Антигравитационные батареи всегда дают установленное усилие вне зависимости от положения пистолета.

С такой техникой по улицам не ходят! Это оружие предназначено, в основном, для звездной пехоты, которая может сражаться им как в открытом космосе, так и на заселенных планетах. В целом, самое большее, что можно сделать таким пистолетом, истощив весь его энергозапас, так это разрушить крупный дом на расстоянии нескольких километров. Плазменные пистолеты имеют разную специализацию и, соответственно, исполнение; тот пистолет, который я держал в руках, был разработан для планетарных десантников и был адаптирован для кислородсодержащих планет.

Я установил плотность огня около минимума, задал как можно более узкий конус расхождения луча, отключил автоматическую стрельбу, выставил усилие, даваемое батареями, и положил оружие на тумбочку. Время у меня было, поэтому я не спеша отправился к месту встречи. По дороге я сделал порядочный крюк, чтобы прийти в срок, а не раньше. Я полагал, что после убийства меня арестуют, и вот дальше для меня начнется самое сложное, поэтому использовал свободное время для обдумывания сложившейся ситуации и моего поведения в будущем.

Я шел по тротуару. Справа от меня стояли дома, а слева раскинулся цветник, длинный, на всю улицу, поперек которого были проложены пешеходные дорожки, вдоль тротуара в два ряда стояли деревья, и под одним из них стояли ребята и разговаривали; людей рядом не было.

Я думал о том, что сказать этому парню. Те слова, которые приходили мне в голову, были плохими… — и вообще, зачем мне нужно что-либо говорить? Жалости к нему я не испытывал — привык после Халы и космоса.

Я подошел ближе, остановился и стал смотреть прямо на него. У парня еще был шанс остаться в живых, но для этого ему нужно было извиниться передо мной, однако он сделал вид, что не узнал меня, хотя по его лицу было видно, что он меня узнал и испугался. Я сделал шаг в сторону, и один из его приятелей, стоящий спиной ко мне, закрыл его от меня.

Я повернулся к ним спиной и отошел, вернее, спрятался за ближайшим деревом. Там я провел левой рукой по воздуху, взял очки и одел их — это было сделано как одно непрерывное движение, как нечто единое целое. Ремень очков давил мне на затылок, и у меня возникли такие ощущения, как будто бы я собираюсь плавать с маской. Я взял браслет и застегнул его себе на правой руке, после чего взял из воздуха пистолет и присоединил его к браслету, потом я взял шнур и подключил его сначала к очкам, а уже затем к пистолету. Луч подсветки я не включал. Ребята еще стояли на том же самом месте, где и раньше, но теперь я уже был вооружен и был готов к запланированному убийству — одному из самых тяжких преступлений в мире людей. Убийство прямо в глаза — это гораздо более жестокое и страшное явление, нежели убийство на расстоянии. Серьезная ситуация, напряженная и по-мужски страшная — я был готов стрелять, но не просто в какую-то отдаленную и оттого абстрактную мишень, а в близкую и реальную цель, смотря прямо в глаза жертве и будучи готовым вынести ее предсмертный взгляд, ее страдания и ее мольбы о пощаде.

Я заглянул в душу этому парню — мелкая, никчемная душонка — и пошел к ним. Они увидели оружие и очки, испугались, но время умирать пришло!

Я поднял пистолет носовой частью вверх, установил точку прицеливания на лоб выбранному парню и выстрелил — и на мгновение вспыхнул ослепительный белый луч между моим оружием и его головой. Луч плазмы вошел человеку прямо в лицо — его голова вскипела изнутри и взорвалась. Очки уменьшили яркость света, поэтому мои глаза выстрел не ослепил, а вот у окружавших его приятелей наверняка на несколько секунд пропало зрение.

Он ранил меня — а я убил его!

Я специально поставил такую силу луча, чтобы он не вышел из головы объекта, не улетел неизвестно куда и не ранил еще кого-нибудь. Брызги крови и сгустки мозга разлетелись в разные стороны — они попали и на меня, и на стоящих рядом с ним товарищей, а он упал, как мешок, и головы у него уже не было… — мгновением позже я почувствовал ожидаемый запах крови… Его друзья дико закричали и попытались разбежаться в разные стороны, но, ослепленные, сталкивались друг с другом, что еще больше усиливало панику. Я отвернулся от них и пошел обратно. Пистолет, очки, шнур и браслет я снял и отправил на место их постоянного хранения. На мне была кровь и какие-то ошметки — это напомнило мне Халу, однако теперь я был в мире Земли. Я убрал с себя все это, пользуясь иными, нечеловеческим возможностями, а потому на мне не осталось ни малейшего следа крови.

…Меня арестовали неподалеку: полицейский подошел ко мне сзади и выстрелил газом — я потерял способность двигаться, хотя и был в полном сознании.

…Я пришел в себя и начал шевелиться уже в камере. После захода солнца я, наконец, более или менее пришел в себя, а утром меня повели на допрос.

Я сидел посредине комнаты на стуле, а руки у меня были за спиной в наручниках. В кабинете было трое: следователь, его помощник и секретарь. Следователь сидел прямо передо мной за столом, его помощник сидел на столе, стоящем сбоку, а секретарь стенографировал, находясь где-то позади меня. В комнате пахло канцелярской пылью, и от этого все окружающее как бы покрылось легким налетом бюрократизма. Вскоре в комнату вошел четвертый — он встал позади меня так, чтобы я его не видел.

Личность мою установили быстро, еще вчера. Они не допрашивали меня вчера потому, что, во-первых, я еще не совсем пришел в себя после отравления газом, а во-вторых, они всю ночь выясняли подробности моего необычного дела — следствие больше всего беспокоил вопрос об оружии, ибо просто так такую машину убийства, которую использовал я, нигде не достать. К моему удивлению, следователям даже понравилось, что я национальный герой. Уважение ко мне они не испытывали, — им нравилось проявлять свою власть надо мной.