Я доложил о себе командованию. Преследователи не появились совсем — десятку кораблей было бы бессмысленно прыгать в центр враждебной многомиллионной группировки, поэтому они остались там, в космосе, подождали отставших и повернули к своим. С земли нас попросили временно повременить на орбите — они хотели передать нам поздравительную посылку прежде, чем мы вернемся к своим; мы тоже не спешили: я хотел передохнуть сам и дать возможность отдохнуть своему экипажу, поэтому мы отключили на корабле все, что только можно было отключить, оставшуюся аппаратуру перевели в автоматический режим работы, установили поочередное дежурство и первым делом легли отдыхать, вскоре забывшись тяжелым сном.

Как сладко спится в спокойной обстановке! Врагов нет — вокруг одни только союзники…

Не прошло и полусуток, как к нам приблизился транспортный корабль, с которого нам передали посылку. Чего там только не было! Алкоголя, правда, не было, а так — ешь и пей, чего душа пожелает! Союзники правильно сделали, что не передали нам алкогольных напитков — все же мы находимся на военном корабле, на котором в случае боя возможно применение различных сильнодействующих стимулирующих веществ, в том числе и наркотиков — мало ли, что может случиться завтра (мы ж не на планете!), — а алкоголь сегодня лучше не употреблять, ибо возможны негативные последствия от его смешивания со стимуляторами.

Вскоре нам сообщили, что, судя по непроверенным данным, некоторые из моих выстрелов попали в цель. Мы радовались успеху: на корабле начался настоящий пир, звучали шутки и смех. В самый разгар веселья командующий этим военным округом, лично, открытым текстом на весь эфир объявил благодарность нашему экипажу от лица союзников.

Несколько последующих дней мы только ели, спали и радовались, вспоминая удачные моменты боев — каждый старался рассказать другим, что он чувствовал, и от этих сопереживаний мы постепенно превращались в одну большую семью. Мы рассказывали друг другу о всякой всячине, и от этого становилось так хорошо на душе… Радость передышки между боями портило только отсутствие возможности ступить на землю, но пока еще мы слишком мало пробыли в космосе, чтобы заслужить это право; к тому же, мы видели, с какой перегрузкой работают космодромы, принимая поврежденные корабли и отправляя их вместе с только что сошедшими с конвейера крейсерами прямо в бой. Нам пока еще нет смысла возвращаться на базу, к которой мы приписаны, — можно еще месяц-другой повоевать: силы у нас еще есть, свежие военные сводки мы получили от союзников, повреждений корабль не имел, хотя, с другой стороны, люди устали от непрерывного нервного напряжения и им был очень желателен отдых на какой-нибудь планете. Я решил, что мы сначала приведем в порядок корабль после нескольких дней праздников, а уже потом попросим у союзников разрешения на посадку. Нам хотелось хотя бы на несколько дней не видеть стен и потолка, а видеть горизонт, дома с деревьями и небо над головой; нам хотелось вдохнуть полной грудью свежий воздух земной планеты, а не дышать очищенным воздухом корабельной атмосферы; нам хотелось побыть людьми, прежде чем мы снова пойдем в бой, а что в таком кратковременном отдыхе нам не откажут — я был почти уверен в этом.

…Внезапно пространство рядом с нами стало вспухать миллионами точек, из которых стали появляться крейсера противника — их было много: от восьми до девяти миллионов. Союзников было втрое больше, однако они занимали гораздо больший объем пространства, нежели внезапно появившаяся компактная группа вражеских кораблей. Столь неожиданная боевая тревога испугала меня, как впрочем, и остальных членов экипажа, и мы тотчас бросились занимать свои места — корабль ожил, и приготовился к бою. Страх почти ушел, оставив лишь нервное напряжение.

Неприятельские корабли двигались достаточно плотным строем. Для достижения успеха в бою враг должен был хотя бы построиться в боевой порядок, но нет — его корабли двигались беспорядочной группой. Они шли слишком быстро — практически на световой скорости: им будет неудобно маневрировать в бою, но, судя по всему, они стремились к внезапной атаке, а никак не к затяжной битве. Противник наносил удар в то место, которое не сулило ему никаких выгод — ни стратегических, ни даже тактических; я же специально держал свой корабль в том же самом месте, полагая, что уж сюда-то возможный бой дойдет в самую последнюю очередь.

Я был в нерешительности, я не знал что делать — толпа вражеских кораблей, именно толпа, а не группа, врезалась в расположение войск союзников и, невзирая на потери, ринулась прямо на меня — и тут я испугался так, что у меня аж перехватило дыхание, — я понял, что эта армада из стали пришла сюда именно из-за меня. Да, судя по логике атаки, ее целью был именно мой звездолет. В тот момент меня посетила мысль о том, что раз вражеские флоты явились сюда из-за меня, то значит я нанес неприятелю исключительно большой ущерб. Неужели я уничтожил большинство из атакованных мной планетарных систем? Получается, что это так и есть на самом деле…

Вокруг нас были корабли союзников, но их было явно недостаточно для того, чтобы остановить врага. Хоть я и испугался, но мужества и, следовательно, способности трезво рассуждать не потерял: мне нужно было или сражаться, чтобы затем, скорее всего, погибнуть, или же удариться в бегство. Я решил бежать, ибо бесполезно умирать не хотелось. Времени оставалось слишком мало — вражеские корабли вот-вот приблизятся ко мне на расстояние выстрела из основного оружия и тогда мне волей-неволей придется воевать. Штурман не успел бы сделать все расчеты, поэтому я взял прыжок на себя и прыгнул туда, куда получится, стараясь только, чтобы при выходе из туннеля не попасть в какую-нибудь звезду или иную плотную массу. Я надеялся, что хотя враг и успеет записать исходные данные моего прыжка, однако воспользоваться ими из-за мясорубки ближнего боя, практически «вспенившей» космос, у него вряд ли получится.

Мы прыгнули — и корабль вел я. Крейсер вышел в обычное пространство неподалеку от белого карлика. Звездолет летел по направлению к нему, и гаснущее светило становилось все ближе и ближе. Сначала я хотел сразу же прыгнуть, но, увидев позади себя преследователей, передумал.

Белый карлик был размером с Землю, только плотность его была примерно в миллион раз больше, чем у воды. Магнитное поле звезды было несильным, излучал энергии карлик тоже очень мало и особых неожиданностей в себе не таил, а медленно, постепенно остывая, доживал свой век. В окрестностях светила тоже не было ничего примечательного: как обычно, разреженный газ и немного пыли.

К этому белому карлику можно было подойти довольно близко, чтобы, используя его мощное гравитационное поле, совершить сверхдальний прыжок и, тем самым, оторваться от преследователей, поэтому я направил свой космолет прямо на звезду.

На прыжок влияет как аппаратура подстройки, так и погрешности остальной техники, в результате чего противник сможет получить и использовать для своих прыжков данные, только примерно похожие на исходные данные нашего прыжка, и именно поэтому неприятель сможет воспроизвести прыжок нашего корабля опять-таки с определенной степенью приближения. Суть моей идеи, пришедшей мне на ум в виде внезапного озарения, заключается в том, что погрешности, практически незаметные для обычных прыжков, станут существенными для задуманного мной сверхдальнего прыжка: проще говоря, погрешность в 1% от расстояния длиной в один световой год — это 0,01 светового года, а от 10 тысяч световых лет — это уже 100 световых лет, то есть в первом случае после прыжка корабли рассеются в объеме пространства примерно равным 0,01+3 =10—6 светового года, а во втором случае — в объеме равном 100+3 =10+6 световых лет, то есть после сверхдальнего прыжка корабли противника разбросает в очень большом объеме пространства, и нам придется иметь дело лишь с несколькими их них, а если повезет, то и вообще ни с одним.

…А тем временем белый карлик возрастал все больше и больше — крейсер стремительно приближался к нему. Противник издалека открыл огонь по нам, но мы успешно отбивались — псевдозвезды взрывались достаточно далеко.

С помощью штурмана я рассчитал прыжок, чтобы он получился на как можно большее расстояние, оценил ситуацию (не попадем ли мы после прыжка в какую-нибудь звезду), произвел подстройку, и, когда карлик мелькнул где-то сбоку, прыгнул. Мы пробыли в прыжке немногим дольше, чем обычно, и оказались высоко над плоскостью Галактики, одним исполинским прыжком преодолев более ста десяти тысяч световых лет! Вокруг нас находились только очень редкие звезды, а там, внизу (или вверху… хотя, впрочем, какая разница!) раскинулась наша Галактика: тонкий, почти невесомый диск толщиной около двух тысяч световых лет лежал под нами, простираясь на сто тысяч световых лет в диаметре; мы находились не над центром, а ближе к краю Галактики — мы парили над ней, как звездные птицы, на высоте восьмидесяти тысяч световых лет.

Колоссальная картина, открывшаяся нам во всей своей красе, полностью приковала к себе все наше внимание. Несколько кораблей противника рассеянной группой следовали за нами и вокруг нас — уже можно было стрелять, но они не стреляли, и я тоже не стрелял — мы все как бы выполняли негласный договор: ты не стреляешь — я не стреляю; мы просто смотрели, смотрели себе и летели…

А звездный остров, раскинувшись среди черной пустоты, смотрел на нас двумястами миллиардами звезд, представляя собой величественное зрелище. Каким же разумом должен обладать человек, чтобы охватить им всю Галактику! Обычные желтые звезды, красные и белые карлики, голубые гиганты и разноцветные сверхгиганты, цефеиды и великое множество других видов звезд светили нам из прошлого, ибо тот их свет, который мы видели, был испущен ими в среднем восемьдесят тысяч лет назад — мы еще ходили в шкурах, били зверей и друг друга копьями и каменными топорами, а эти звезды уже тогда равнодушно испустили свой свет, ни на что не надеясь и ничего не желая, — и сейчас мы увидели его — и мой экипаж, и экипажи вражеских кораблей. Да, мы — враги и должны сражаться друг с другом, и нам разрешили убивать, но все это вторичное, не основное. Мы — люди: и я, и ты, и он, и другие; мы — люди навсегда, а противники — лишь на время. Все мы люди — и это главное!

Я еще раз посмотрел на Галактику: в центре нее находился шар из старых звезд красного и оранжевого цвета диаметром около пятнадцати тысяч световых лет, а в самом центре этого плотного шара располагалось ядро, и там, в ядре, под слоем плотных облаков газа и пыли, скрытая от посторонних взоров, спряталась гигантская черная дыра, с массой во много раз превышающей массу Солнца — это и есть центр нашей Галактики. От центрального шара в плоскости диска расходились четыре спиральных рукава, состоящие из молодых голубоватых звезд и розовых облаков водорода. Здесь, в рукавах, мы, люди, и живем, и в одном из них находится Солнце с нашей Родиной, с Землей.

Штурман быстро нашел Солнце — оно находилось за центром Галактики и немного в сторону от нас. Почти прямо под нами лежала маленькая карликовая галактика. Она находилась как раз между спиральными ветвями, держась одним своим концом за кончик одного рукава, а другим — за середину соседнего. У меня сложилось такое ощущение, что раньше Галактика представляла собой крест, затем кто-то повернул его за середину, да так резко, что лучи его изогнулись. Я, конечно же, знаю, что это не так, но все же…

Второй пилот сообщил, что расстояние от нас до Солнца составляет больше ста тысяч световых лет. Далеко же забрались мы, сыны твои, о Земля!

Наш корабль мчался в пространстве со скоростью около ста пятидесяти тысяч километров в секунду — мы мчались в два раза медленнее скорости света, но мир вокруг нас был такой огромный, что нам казалось, будто бы мы стоим на месте. Ночь, ночь полная бездонной черноты, лежала вокруг, а звезды светили нам, такие теплые и крохотные, и все такие родные… Чувство одиночества и потери захватило меня: где-то там, вдалеке, были домашние звезды с их планетами и людьми, а мы были здесь, запертые в железном ящике, похожем на гроб…

Чем больше я смотрел на Галактику, тем больше я хотел вернуться назад, и вернуться побыстрее. Я чувствовал, как нити, связывающие меня с человечеством, натянулись и потянули меня назад. Я вспомнил жаркий полдень в мире Халы: яростное солнце, готовое разорваться от собственной силы, синее-синее небо, и воду, кипящую в луже; вспомнил свою жизнь в том мире, когда я не был человеком, вспомнил свою смерть и власть над жизнями людей… — и все равно, сейчас меня тянуло назад, в мир Земли, но никак не в мир Халы.

— Командир, они хотят с нами говорить, — сказал мне один из пилотов.

— Хорошо, я слушаю, — ответил я и включил громкую связь: пусть меня слышат, но слышат именно в рубке управления, а не на всем корабле — хоть я и не собираюсь договариваться с противником за спиной своего экипажа, однако и посвящать всех в ход переговоров также считаю излишним, а трех свидетелей, с которыми я провел бок о бок столько тяжелых и радостных дней, будет вполне достаточно и для возможного совета, и для определенной надежности.

— Я — капитан одного из кораблей, — раздалось в рубке, — и я предлагаю вам сдаться: сопротивление бесполезно.

Режим обмена видеоизображениями я сознательно не включил, ибо наличие чужого лица помешало бы мне думать.

— Но вас всего лишь шестеро, — ответил я

— Тебе хватит! — резко ответил собеседник. — Сдаваться будешь?

Я подумал, что сейчас еще можно прыгнуть, а после прыжка попытаться кого-нибудь поймать в момент выхода в обычное пространство и уничтожить, поэтому спросил:

— Как же ты нас в плен возьмешь? Солдат своих пошлешь или как? У вас ведь, как и у нас, ручного оружия-то нет!

— Это не твоя забота, — ответил он мне, — пошлю двоих-троих, они и поведут ваш корабль, а тебя, всех пилотов и штурмана — милости просим к нам в гости!

«Они хотят лишить корабль людей, которые могут его вести в космосе, — подумал я, — а на их место посадить своих людей, — что ж, умно. На чужом звездолете мы вчетвером ничего не сделаем — оружия у нас тоже никакого нет, а их пилоты легко приведут наш корабль к себе на базу.»

— А если мы начнем играть в игры с заложниками? — полюбопытствовал я.

Это самое уязвимое место их плана: наши люди могут прикрыться их пилотами, как щитом (правда, это нам не поможет: сначала мы: я, оба пилота и штурман — перейдем на один из их крейсеров, а уже потом к нам переправятся их люди, поэтому оставшиеся на «обезглавленном» корабле бойцы какое-либо существенное сопротивление оказать не смогут).

Там задумались и, наконец, ответили:

— Вы нам особо не нужны живыми: будете дергаться — уничтожим всех, пусть даже нам придется пожертвовать нашими людьми!

Я понимал их: взятие в плен в космосе — очень редкий, сложный и опасный процесс, ведь ни у одной из сторон нет ручного оружия, кроме одного-двух парализаторов на весь корабль.

— Мы сдаемся, — решил я, хотя еще совершенно не думал сдаваться, но ускользнуть нам будет проще тогда, когда противник будет думать, что мы деморализованы. — Обещайте нам жизнь и нормальные условия проживания.

— Так-то лучше, — голос собеседника стал не такой резкий и более властный. — Жизнь мы вам сохраним, а условия… Плен — не курорт, но воздух, вода и еда будут!

Я снова задумался — тут что-то не так. Взятие в плен в космосе — это очень сложная и маловероятная процедура — им было бы гораздо проще расстрелять нас, а они почему-то берут нас в плен. Неприятель может стрелять по нам, но не делает этого — их лучи уже давно держат наш корабль под прицелом, хотя все мы знаем, что я еще могу ускользнуть. Они рискуют, стараясь взять нас в плен, и причем сознательно идут на этот риск. Чего же они хотят? Что в моем корабле такого интересного, что отличает его от других кораблей флота? А отличает его то, что я несколько раз атаковал планетарные системы. Может быть, им нужны наши записи тех моих выстрелов?

По требованию командования мы каждый раз делали записи наших атак на планетарные системы, чтобы наши войска могли в будущем воспользоваться этой информацией и более успешно нападать на планеты противника, поэтому враг может быть вполне уверен в том, что такие записи существуют; и даже если у него на день той атаки на союзников и не было надежных данных собственных разведслужб, то неприятель все равно может предполагать наличие у нас такой информации просто исходя из логики войны. Я бы на их месте стремился заполучить и эти записи, и весь экипаж, а самое главное — командира и пилотов со штурманом для того, чтобы воспользоваться накопленной ими за время атак на планеты информацией и, во-первых, более успешно нападать на наши планеты, а во-вторых, надежнее защищаться от наших атак; таким образом, когда мы перейдем на вражеский корабль, наш корабль вполне могут попросту уничтожить, хотя им желательно этого и не делать.

Я решил проверить свои рассуждения:

— Вам будет трудно управлять нашим кораблем — и вы знаете это. Хотите ли вы оставить хотя бы одного пилота в рубке, чтобы он помогал вам вести корабль?

— Что-то ты слишком долго думал, прежде чем задать такой простой вопрос, — с издевкой сказал мне мой собеседник, ибо, пока я размышлял, пауза в разговоре была просто неприличной, но он все-таки не прерывал моих раздумий, предполагая (и правильно предполагая!), что мое молчание — это не просто пауза в разговоре, а момент принятия решения.

— Хорошо, — продолжил тот же голос, — пусть второй пилот останется в рубке и помогает моим людям.

Второй пилот — это самое малоответственное лицо в рубке — в крайнем случае им можно пожертвовать, если наверняка заполучить первых трех лиц корабля.

— Ответьте, пожалуйста, еще на один мой вопрос, — как можно более мягче и вежливее попросил я.

— Отвечу, спрашивай.

Голос собеседника стал очень уверенным, как у царя, ну, что ж, пора спрашивать главное:

— Мы два месяца стреляли по вашим планетам, скажите пожалуйста, а мы куда-нибудь попали?

— Не знаю, сколько вы стреляли, — голос собеседника стал злее и жестче, — но нам перед боем сообщили, что на твоем корабле около пятидесяти триллионов загубленных человеческих жизней, и это еще не все — это предварительные данные, и они будут скорректированы со временем. Теперь ты понял, гад, что ты наделал!

Пятьдесят триллионов! Наша жизнь в плену будет похожа на ад! Нет, не наша, а моя, потому что это именно я стрелял, именно я попадал, а остальные члены экипажа только помогали мне.

Я прыгнул быстро, практически без расчетов, на глазок — мне нужно было срочно убегать, а сдаваться в плен нельзя было ни в коем случае, ибо там, в плену, меня на кусочки разорвут и притом медленно! В тот момент я прекрасно понимал, что я спасаю прежде всего самого себя, подвергая ненужному риску свою команду, но я имел на это право, как командир, а для очистки совести можно было сказать всем, в том числе и себе самому: «Я делаю это ради того, чтобы избежать позорного плена и продолжить сражаться на благо народа!», но уж самого себя этими словами я обманывать не хотел: я спасался бегством и, как получилось в итоге, все-таки спасся, но какой ценой…

Мы выпрыгнули — вокруг нас на многие световые годы не было ничего. Галактика внизу совсем не изменила своего вида, ибо мы прыгнули на очень небольшое расстояние.

— Оружие к бою! Излучатель к бою! — приказал я.

Я примерно догадывался, с какой стороны появятся корабли противника, и поэтому решил подойти к этому месту поближе, но мы не успевали прийти туда — нам просто не хватало времени на это, вот почему я сбросил рычажок ограничения ускорения.

Теперь я поясню свои действия. Для человека, сидящего в антигравитационном кресле — таком, как у нас, — для обычных условий устанавливается максимально возможная 8-кратная перегрузка, соответствующая ускорению корабля в 9000g, в то же время звездолет испытывает примерно 19-кратную перегрузку; но так как корабль у нас боевой, поэтому его двигатели могут развивать ускорение в 10000g, и, следовательно, сам крейсер рассчитан на более чем 26-кратные перегрузки. В этом режиме полета на каждого пилота, сидящего в кресле будет действовать 10-кратная перегрузка — это самый экстремальный режим, который может выдержать космонавт и корабль, вот почему он включается очень редко, однако сейчас я включил его.

Такие жестокие перегрузки нужны исключительно для боевых столкновений: обычный же режим полета — это ускорение в 5000g, при котором конструкции космолета испытывают не более чем 5-кратную перегрузку, а человек в кресле ее не чувствует вовсе. Во время боя рекомендуется не давать кораблю ускорение больше 6000g, ибо тогда пилот в кресле будет чувствовать уже 2-кратную перегрузку, а конструкции звездолета — 7-кратную — таким образом, у крейсера есть значительный запас прочности, который в сражении основным оружием просто необходим.

Несмотря на то, что корабли могут развивать различные ускорения, когда требуется достичь околосветовой скорости, тогда практически все виды кораблей, кроме самых скоростных, разгоняются при ускорении в 6500g. В таком режиме корабль достигает почти световой скорости более чем за 70 минут. В это время на пилотов действует всего лишь 3-кратная перегрузка, но и ее достаточно для того, чтобы вымотать людей, потому что она действует в течение часа — и только скоростные корабли, обладающие усиленными креслами, способны достигать световой скорости менее, чем за час.

Если требуется развить ускорение в 9000g и более, то для этого существует специальный рычажок, переключающий двигатели корабля из обычного режима работы в усиленный. В бою все системы звездолета, кроме двигателей, всегда работают по усиленному режиму работы для того, чтобы выдерживать нагрузки от гравитационных ударов противника. Рычажок ограничителя ускорения закрыт специальной крышечкой, чтобы случайно не включить его. В выключенном положении максимальное ускорение корабля составляет 8000g, то есть в смысле перегрузок режим полета — «биологически умеренный», при этом максимальная перегрузка человека в кресле не превышает 6-кратную, что меньше той 10-кратной перегрузки, к которой готовы все системы антигравитационных кресел экипажа, и, соответственно, все системы корабля также работают не с полной нагрузкой — они готовы выдержать 26-кратные перегрузки, а корабль может выдать им только 14-кратные, в результате чего у звездолета всегда есть необходимый резерв прочности, который необходим для боя. Во включенном положении рычажка можно развить ускорение до 10000g, «выжимая» из корабля все, что он может дать, то есть по перегрузкам этот режим полета является «биологически жестким», но в таком режиме корабль исключительно уязвим для гравитационных ударов противника, вот почему на практике этот режим применяется исключительно редко.

…Я согнул траекторию движения корабля, и он с ускорением более чем в 9,5 тысяч раз превосходящим земное заскользил к месту предполагаемого появления противника. Тяжесть, громадная тяжесть вдавила меня в кресло, мешая дышать и думать — двигаться стало невозможно, кровь стала тяжелой, как свинец, сердце глухо билось в висках, но я крепился.

Как только я перевел корабль в «биологически жесткий» режим полета, так сразу же перед каждым из членов экипажа с резким звуком зажглась сигнальная лампочка синего цвета. Это был предупреждающий сигнал о готовности корабля к экстремальным перегрузкам, и космонавты должны были быстро приготовиться к возрастанию веса тела. Я смотрел на индикатор ускорения — вся шкала практически до самого конца горела ярко-красным цветом — наше ускорение превышало земное почти в 10 тысяч раз. Я держал ногу на педали ускорения, я давил на нее с затуманенным от тяжести сознанием и ждал, когда же, наконец, появится враг.

Возле нас стало вспухать пространство — я все рассчитал правильно! Я отпустил педаль, сразу же сбросив ускорение до нуля, — издав радостный звук, несколько раз мигнула синяя лампочка, и шкала ускорения потухла — «биологически жесткий» режим полета закончился, после чего я поставил ограничитель ускорения на его прежнее место, закрыв его крышечкой, и с радостью вдохнул воздух измучившимися легкими.

— Второй пилот, цель уничтожить! — приказал я, дав второму пилоту излучатель антиматерии и приняв на себя управление основным оружием, намереваясь одновременно атаковать два вражеских корабля.

Где-то вдалеке стало вспухать пространство, и я протянул к тому месту несущий луч…

Вокруг нас пространство стало вспухать еще в нескольких местах, и краем глаза я увидел, как неподалеку из тоннеля выскочил корабль противника… Дальнейшее было легко — настроенный на стрельбу в автоматическом режиме излучатель сам уменьшил угол конуса излучения, соединил линию стрельбы с вражеским звездолетом и выстрелил. Второй пилот дал 70% мощности на первый выстрел, а остальные — на второй. Во время подготовки ко второму выстрелу излучатель успел набрать еще 20% мощности, поэтому в итоге он выстрелил оставшимися 50% мощности.

Это был конец: от первого попадания вражеский корабль засветился, а его броня нагрелась — поток антинейтронов прошел сквозь нее, наделав немало бед: была выведена из строя часть электроники, двигатели и оружие, тлела проводка, кое-где пламя уже лизало стены, люди заболели лучевой болезнью, но в нетяжелой форме. Второе попадание добило корабль — его аппаратура окончательно вышла из строя, люди теперь уже медленно умирали: кто, будучи в сознании, а кто — уже без него. Аннигиляция антинейтронов, а также другие ядерные реакции насытили весь звездолет жесткими гамма-квантами и разогрели его — корабль погибал, похожий на стальной гроб, сгорающий изнутри. Те, кто пока еще был в сознании, сейчас станут как можно быстрее покидать его — людей наверняка подберет какой-нибудь из теперь уже пяти оставшихся крейсеров и помчится с ними в госпиталь — там кого-то из них вылечат, а кого-то, наверное, — нет, но все они еще долго не смогут покинуть приютившую их планету, а во время такой войны это столь же опасно, как и сражаться в космосе.

В то же самое время, когда второй пилот расправлялся с беззащитной целью, я тоже поразил свою — вражеский звездолет выпрыгнул, я поймал его несущим лучом, и, прежде чем противник успел что-либо предпринять, зафиксировал на них основной луч, а потом выстрелил. Вспышка излучения и частиц — вот и все, что от них осталось, — вечный бездонный космос будет им могилой.

— Здравствуй, смерть, — сказал кто-то рядом со мной.

Неприятель ответил ударом на удар: неподалеку от нас взорвалось пространство — вспыхнула псевдозвезда, поэтому я не рискнул прыгать, а повернул в свободный от противника район.

Космос вздрогнул от разрывов псевдозвезд — битва началась. Нас поймали — четверо против одного. «Они будут стрелять настолько часто, что прыгнуть мы не сможем, затем кто-нибудь попадет в нас, и для меня все кончится», — думал я.

Мы мчались, уходя все дальше и дальше от сожженного нами корабля. Один из звездолетов противника, как я и предполагал, поспешил к нему на помощь, в то время как остальные аккуратно взяли нас в кольцо: они расположились по углам равностороннего треугольника так, чтобы мы находились в его центре. Все готово — теперь нас можно спокойно убивать. Я не хотел терять маневренности из-за слишком большой скорости, поэтому не стал ускоряться, позволив преследователям синхронизировать свой полет с моим — теперь мы все летели примерно с одинаковой скоростью. Первое время мы умело отбивались, поэтому взрывы псевдозвезд происходили пока еще довольно далеко от нашего корабля.

Я уже серьезно стал подумывать о сдаче, хотя они, скорее всего, просто уничтожат нас — противник перестал верить нам после того, как мы сначала якобы сдались, а потом уничтожили два их корабля.

— Командир, они снова хотят говорить с вами, — сказали мне.

— Я слушаю, — ответил я, но на этот раз громкую связь в рубке решил не включать: мне показалось, что на этот раз наш разговор затронет более интимные темы, поэтому я стал вести беседу с помощью наушников и микрофона, опять-таки и как и в прошлый раз, не включая режим обмен видеоизображениями.

— Это снова я, — услышал я знакомый голос. — Ну и ловко же ты нас провел своей ложной сдачей! Но ничего, теперь мы будем умнее!

— Я действительно хотел сдаваться, но потом передумал, — ответил я, и это было почти правдой, — кому охота умирать в плену, если есть шанс выжить?

— Твои слова расходятся с твоими делами, но ничего… — теперь ты в ловушке, понимаешь ли ты это?! — воскликнул он.

Я временно передал командование кораблем первому пилоту, а сам сосредоточился на разговоре — у меня было такое ощущение, что это будет важный разговор, ибо я прекрасно понимал, что мой незримый собеседник — это не просто голос, а человек, который представляет преследующую меня группу, и который, скорее всего, имеет право принимать решения за них всех.

— Да, я понимаю это, — ответил я ему, — но я надеюсь уйти от вас.

— Теперь не уйдешь — молись богу, ибо скоро ты предстанешь перед ним! — уверил меня собеседник.

Я подумал, что в этом разговоре я должен показать своему противнику всю свою решимость идти до конца, чтобы поколебать их уверенность в успехе; неприятеля также необходимо заранее подготовить к возможной неудаче для того, чтобы он меньше, чем мог бы, старался одолеть нас, и тогда вероятность моего спасения возрастет.

— Не говори «гоп» пока не перепрыгнешь! — воскликнул я и сразу же стал давить на него. — В бога я не верю, но зато верю в свою решительность, в свой ум, в свою волю и в свою жестокость.

— Придет время, и ты запоешь по-другому!

По словам он явно не уступал мне в мужестве, но это только на словах — скоро я узнаю, каков он есть на самом деле!

— Я не боюсь своей смерти, а ты?

— Я-то? — переспросил он, а потом ответил с беззаботностью храбреца. — Когда-нибудь она придет.

Мы помолчали, а затем он спросил меня:

— И тебе не жалко людей, погибших из-за тебя?

— Конечно же, нет, — ответил я, — ведь я их никогда не видел и никогда не увижу: они для меня — не живые люди из плоти и крови, а просто абстрактные цифры.

— Кто из вас стрелял по планетам, — поинтересовался он, — ты, командир, или же кто-нибудь другой?

Я решил сказать правду — а почему бы и нет:

— Всегда стрелял исключительно я один.

— Ты убил столько хороших людей! Ты даже не представляешь себе, какая ты сволочь! — снова вышел из себя мой собеседник.