— Вы же спите, — ввязался в разговор Рогоза.

— Ты что, за мной следишь? Может я просто лежу с закрытыми глазами. И думаю о вашем благополучии.

— Не, — снова возразил Рогоза. — Прошлую ночь вы храпели, как трактор.

Гусь кончил растирать ногу и встал.

— Вот, Федотыч, жди от них благодарности. Ради вас, раздолбаи, я себя не щажу, а вы… — В чем именно упрекал Гусь сержантов, каждый из них должен был догадаться сам. — Ладно, пошли дальше.

Ночевали они в узкой расселине между скал, которая хорошо укрывала от ветра. Чтобы поддерживать всю ночь огонь костра, всем пришлось хорошо потрудиться. До самой темноты они собирали сучья, которых в редколесье оказалось не так уж много. Потом срубили две сухие сосенки и нарубили из них полешек. Зато до утра, хотя на скалы лег иней, в их убежище сохранялось какое-то подобие тепла.

С утра ещё два часа они двигались с увала на увал, приближаясь к перевалу через главное препятствие, стоявшее на их пути — через хребет Урман. Седловину, к которой они стремились, можно было разглядеть издали. Ее образовало могучее тектоническое давление, надвигавшее друг на друга огромные базальтовые глыбы двух сопок. Но силы земли в какой-то момент иссякли, и между крутых стен остался узкий проход. Потом время усилиями солнца, ветров, дождей и морозов выгладило откосы, зализало их и сделало щель похожей на седло, к перегибу которого с востока тянулся глубокий желоб с гладкими бортами и дном, вылизанными ливневыми потоками.

— Поднимаемся здесь, — сказал Федотыч. — Главное не навернуться — камень скользкий.

— Пройдем, — пообещал Гусь и повернулся к сержантам. — Кто попробует упасть — вломлю на всю катушку.

— Гавно такая, — добавил Рогоза, открыто глядя в глаза прапорщику.

— Вот именно, — согласился тот. — Пошли.

Они были в метрах в двухстах от седловины, когда на землю набежала тень.

Гусь поднял глаза. Черная туча, выползавшая из-за гребня, закрыла солнце. И сразу в лицо задул ветер. Сперва он был легким и пробегал над горами осторожно, будто искал дорогу. Зашумели кроны деревьев. Потом поток воздуха окреп, стал упругим и порывистым. Снизу, откуда группа только что пришла, донесся гул потревоженной тайги. Заскрипели, закачались вековые кедры и сосны. Удары ветра зло трепали вершины берез. Внизу, не выдержав штормового напора, начали громко трещать и ломаться деревья.

Плотные серые тучи, которые за собой с подвыванием тащил свирепый ветер вершин, несли в тугих клубах струи дождя. Воздух быстро похолодел, будто где-то рядом открылись двери огромного ледника, и наружу вырвалось дыхание зимы. За хребтом шибанула искра молнии, и все вокруг осветилось мертвенно-синим светом электросварки.

— Быстрей, мужики! — прикрикнул Федотыч. — Шуруй, шуруй ногами!

— Успеем, — возразил Гмыза, который по его виду уже и без того в немалой мере устал.

— Я те успею! — Федотыч был в тревоге. — Сейчас сюда рванется поток.

И в самом деле, вскоре им под ноги хлынула вода. Идти сразу стало труднее. Казалось, что в горах прорвалась плотина, и вода текла по склонам, смывая с них все, что плохо лежало — сломанные ветки, сухую листву, мелкие камни.

Только теперь Гусь понял, что голая полоса земли, тянувшаяся вверх по склону, по которой они долгое время шли, и которую он принял за дорогу, на самом деле была ложем потока, скатывавшегося в низину после дождей. Оттого-то здесь и не было грунта — его давно смыло, потому вода неслась по плитам доломита, выстилавших склон.

— Вперед! Вперед! — поторапливал Федотыч. — Надо выйти на водораздел. Быстрее!

Чем выше они поднимались, тем слабее становился напор воды, устремлявшийся им под ноги. Зато внизу потоки бушевали, что было сил. Оттуда, из лощины, доносился грохот двигавшихся камней, бурление струй, ломавшихся и падавших в воду деревьев.

Когда до гребня оставалось немного, Федотыч остановился и ладонью сгреб с лица воду.

— Все, оторвались. Можно передохнуть.

Скажи такое горожанин, попавший под дождь на улице и не имеющий возможности найти укрытие, его бы сочли ненормальным. Подсохнуть или переждать дождь, промокший насквозь житель города, старается под крышей. Но в горах, в тайге, где самое густое дерево в ливень не подарит сухости, а ноги дрожат, и дыхание перехватывает от усталости, отдохнуть можно и под дождем.

Гроза уходила на восток. Молнии сверкали где-то вдали и оттуда доносились обвальные удары грома.

Погода ломалась на их глазах. Едва край висевших над хребтом туч уполз в сторону, теряя в скалах серые обрывки тумана, с запада в промытый до блеска мир хлынуло солнце. И сразу стало жарко. Камни, ещё не потерявшие влажного блеска, начали нагреваться и курились паром. Даль подрагивала в зыбком мареве.

— Ребята, — сказал Федотыч, — дальше пойдете одни. Вон, видите блеск? Это река. Аркун. Жмите точно на запад. Тут по прямой километров тридцать. По земле — все семьдесят. Не так уж много. Важно не сковырнуться со склона. Внизу — будет ровнее.

— Может пойдешь с нами? — спросил Гусь.

Федотыч пальцами обеих рук распушил бороду, чтобы быстрее сохла.

— Не, мужики, не могу. Как говорят, рад бы в рай, да грехи не пускают. Вы уж сами…

На четвертый день пути, по расчетам Макса и судя по топокарте, в которую он часто заглядывал, до выхода в долину Аркуна оставалось совсем немного. Но голод и усталость, накопившиеся за последнее время, давали о себе знать. Несмотря на изнеможение, он плохо спал, часто просыпался и лежал в темноте, подрагивая от холода. В голову приходили тревожные мысли о том, что все его предприятие обречено на провал и лучше его было не затевать.

Рассвет наползал медленно, лениво. В просветах между деревьями высвечивалось небо, чистое, голубое, но это не особенно радовало. Голод подсасывал под ложечкой, в пустых кишках бродили газы, и низ живота временами пропарывала острая резь.

Макс подхватил мешок, но он показался ему более тяжелым, нежели вчера.

— Зараза! — прошипел он, ругая в первую очередь самого себя. И в самом деле, на кой надо было ему прихватывать эти три кисета с мелочью. Что теперь с ними делать? Сколько можно таскать железо с собой?

Макс опустил сидорок на землю, распустил завязку и вытащил наружу кулек с двухрублевиками. Хотел вынуть и второй, но передумал. Остальные два кисета с пятерками он решил не оставлять.

Бросить мешок с мелочью там, где ночевал, у него не хватило сил. Как-никак это были деньги, которые он добыл с таким риском, потом тащил на себе километров тридцать. Хотя ждать появления в этих местах людей, которые ищут украденные деньги, не приходилось, оставлять добычу на открытом месте, или даже малую её часть было жалко.

Макс опустился на корточки, ножом вырыл под корнями лиственницы ямку, втоптал в неё мешочек с монетами, засыпал сверху землей и хвоей. Потом ножом сделал затес на стволе дерева. Он был уверен, что никогда не вернется в эти места, а если и вернется, то, вряд ли сумеет в тайге отыскать нужное дерево, но спрятанная добыча успокаивала его: лучше все пусть пропадет, чем достанется другим на халяву.

К полудню Макс вышел к речушке, которая преградила ему дорогу. Он сверился с картой и обрадовано вздохнул. Синяя тонкая жилка, пересекавшая зеленый массив лесов, тянулась на запад к Аркуну. До него оставалось совсем немного — километров двадцать.

Солнце клонилось к закату. Далекие облака снизу казались розовыми. Кое-где лучи пронизывали их насквозь и вверх поднимались прямые столбы света. Речушка, умиротворившая нрав, после того как спала дождевая вода, ворчливо бурлила на перекатах.

Тропа, которую скорее всего натоптали звери, тянулась вдоль потока, повторяя его изгибы. В темных заводях с высокого берега можно было разглядеть, как мелькают быстрые тени хариусов. Но о том, чтобы взять их без удочки или сетки-накидки не стоило даже мечтать.

К полудню Макс вышел в долину Аркуна. Таежный массив кончался на крутояре, а дальше лежали зеленые пространства, по которым, лениво извиваясь, блестела широкая лента реки Аркун, похожая на застывший поток стекла. Солнечные блики играли на перекатах. За излучиной темнела синеватая кромка дальних лесов. В небе чистом и безоблачном парили две птицы. Кто они — орлы, коршуны или соколы Макс не знал. Летая, птицы то сближались, то расходились в стороны по дугам огромного круга. Вольные смелые птицы. И он, Макс Чикин, такой же смелый и вольный…

И главное — он дошел!

Настроение сразу изменилось: не зря гнул себя, заставлял мучиться, терпеть усталость и голод. Теперь-то уж он прорвется в места, о которых столько мечтал. С его-то деньгами достать лодку не составит труда. А уж на реке его никто искать не будет.

Макс присел на бугре под кривой сосной, которую искорежила жизнь на продуваемой всеми ветрами опушке.

Пробираясь через тайгу, он наслаждался сознанием того, что богат. Теперь пришел черед насладиться видом своей добычи. Он поставил сидорок между ног, запустил в него руку, вынул две пачки денег. Положил их перед собой на траву одну на другую.

Вот оно — богатство!

И ни на миг его не встревожили воспоминания о том, как это богатство добыто. Для сильного человека, который борется за то, чтобы стать богаче других, средства достижения цели не имеют значения. Все моральные запреты не стоят ничего, когда речь заходит о приобретении миллионов. Так уж устроен мир, что в нем все разделено и по крохам расползлось по карманам миллионов страдальцев. Значит, чтобы стать богатым, надо порастрясти всех, у кого есть деньги. А чтобы пойти на такое нельзя связывать себя дурацкими понятиями о чести и морали.

Вон, луноликий Гайдар, пришедший во власть в помятом костюмчике, выпотрошил карманы сограждан и что? Сам стал богатеньким буржуином, оставаясь внуком литературного большевистского комиссара. Его поругивают, проклинают, а ему все по херу — мурмулетки при нем. Чем хуже он, Максим Чикин? Да ничем. Еще через пару дней, он вырвется по Аркуну к жилым местам, подальше от Красноборска, рванет в Россию и на все, что было в прошлом, положит с прибором. А там, в большом мире, за такие бабки, какие у него сейчас, можно податься и на теплые моря, и в дальние страны. Представить только — Макс на борту теплохода плывет на Кипр… Эх, денежки вы мои, мурмулетки, капусточка…

Макс взял пачку сторублевок. Взвесил её на ладони, наслаждаясь удовольствием чувствовать вес плотно притиснутых друг к другу бумажек. Приложил пачку к щеке, подержал немного. Потом попытался вытащить из упаковки одну банкноту, не разрывая бандеролек. Не получилось. Тогда он разорвал ленточку упаковки сбоку и вытащил купюру наружу.

Первым делом поднес бумажку к носу и понюхал. Она пахла свежей краской, как пахнут новые, ещё не гулявшие по карманам деньги. От тех, которые пошли по рукам и уже изрядно потерты пальцами, нередко несет тошнотворным духом блевотины.

Макс поднял купюру к уху и потряс ею. Бумага приятно загремела. Должно быть, именно за свойство денежной бумаги издавать специфический звук рубли в кои-то времена прозвали «хрустами».

Насладившись запахом и звуком сотенного билета, Макс стал его рассматривать. Восхитился изобретательностью тех, кто рисует дензнаки. Надо же так ухитриться: слева снизу вверх по бумажке идут ромбы, у которых верхняя половина белая, нижняя — сине-серая. С оборота такие же ромбы, но они уже находятся справа, и цвета у них другие — низ белый, верх — хаки. И вроде бы ничего больше, а поглядишь на свет и вдруг видишь циферки «100» и буковки «ЦРБ», — как такую мелочь ухитряются закатать внутрь бумаги?

Вздохнув, Макс аккуратно уложил пачки соток в сидорок и вынул оттуда банку тушенки. Голод давал о себе знать, но Макс был доволен: он не поддавался спазмам желудка и за четыре дня съел только две банки консервов из четырех.

Поев, он решил произвести небольшую разведку. Для этого надо было хорошо припрятать лишний груз, который мог помешать ему — вещевой мешок с деньгами и автомат. На всякий непредвиденный случай у него оставался пистолет.

Макс огляделся. Неподалеку от себя увидел пень и рухнувшую сосну. Они могли стать хорошим ориентиром. А если сделать от них двадцать шагов в сторону берега, то на противоположной стороне реки виден створный навигационный знак. Все отлично, отыскать место заначки будет нетрудно.

Макс штык-ножом углубил яму, образованную вырванным из земли корневищем упавшего дерева, положил в неё вещмешок и загреб все это красным береговым песком. Автомат он подсунул под ствол сосны так, чтобы его прикрыли разлапистые ветви. Осмотрелся. Убедился, что припрятанные вещи обнаружить нельзя, сунул пистолет под брючный пояс за спину, как это обычно делают гангстеры в американских фильмах, одернул куртку и двинулся к реке.

Он прошел всего метров триста, когда за кустами тальника увидел причаленную к берегу моторную лодку, и двух мужчин, сидевших у костра. Над огнем висел казанок, в котором что-то варилось. На брезенте, который был брошен на землю, стояла бутылка водки, лежал хлеб, зеленый лук, огурцы.

Макс шел к рыбакам спокойно, усилием воли сдерживая желание побежать — от костра тянуло дурманящим запахом варева, а жрать ему, несмотря на только что проглоченную тушенку, хотелось страшно. Не есть, а именно жрать. Дали бы ему кость с остатками мяса, он бы стал её грызть, урча как пес. Так ему самому, во всяком случае, казалось.

Рыбаки в серых ватниках, подпоясанные патронташами, увидев Макса, спускавшегося по небольшому зеленому склону в их направлении, одновременно взялись за ружья и положили их на колени. Макс это заметил и внутренне выругался. Такая реакция рыбаков могла иметь только два объяснения. Либо это врожденная присущая жителям таежных мест настороженность, либо местное население уже предупреждено о возможности встречи с вооруженным дезертиром. Но как бы то ни было, поворачивать назад и уходить было делом бессмысленным и даже опасным, поскольку неизбежно усилило бы подозрения.

— Здравствуйте! — сказал Макс, подойдя к костру. Сам в это время, будто решив почесаться, протянул руку за спину.

Однако таежники не горожане, которые могли лопухнуться в самой критической ситуации. Одно из ружей, которое держал бородатый, судя по внешности более пожилой, рыбак, поднялось и почти уперлось в грудь Макса.

— Алексеич, общупай солдатика. А ты, сынок, подними грабки. Не бойся, мы не укусим.

«Вот и припух», — подумал Макс убито, но попытки выдернуть из-за пояса пистолет не сделал. Было видно — такое движение обойдется ему дороже. Приподнял руки, позволяя себя обыскать.

— Хо, Матвеич, да у него пушка!

Рыбак, обстукавший ладонями Макса от плеч до пяток, вытащил из-за его спины «Макарыча».

— Еще что-нибудь есть? — спросил бородатый, не опуская ружья.

— Вроде бы пусто.

— Садись на пенек, солдат, — предложил бородатый и подтолкнул Макса стволами в грудь. — Жрать будешь?

Макс облизал губы. С убитым видом ответил:

— Можно бы… не откажусь…

— Алексеич, — приказал бородатый, — плесни гостю ушицы. Пусть поест. Заодно поговорим.

Макс дрожащими руками взял алюминиевую миску. Поставил на колени.

— Ты кто такой? — спросил его бородатый, так и не выпускавший ружья из рук.

— Солдат.

— Гляди-кось, Алексеич, — он солдат. И откуда же такой фрукт появился в этих местах? Убег со службы, что ли? Значит, дезертир?

Макс ответил не задумываясь:

— Наоборот. Мы дезертира ищем.

— Ты один его ловить вышел?

— Нет, нас группа. Я с ними разминулся в лесу. Да вот и вышел на вас.

— Допустим, поверили. А почему не бритый?

Макс тронул щеку, щетина кололась.

— Четверо суток в лесу.

— Хероватый у тебя командир. Право слово. — Бородатый укоризненно покачал головой. — А если две недели проходите? Обрастете шерстью и в берлоги полезете?

Макс с раздражением подумал, что Бородатый, если судить по его поведению и рассуждениям — бывший офицер и впарить ему свою версию будет непросто. Все же решил попробовать.

— Собирались по тревоге. Спешили. Некогда было брать бритву…

— Значит, вместо автомата в спешке прихватил «Макарова»?

— Нет.

— Откуда же он у тебя?

— Положен по штату.

— С каких это пор солдат вооружают пистолетами?

Врать так врать по крупному. Авось пронесет.

— У нас во внутренних войсках вооружают.

— Какой у него номер?

— У кого?

— У твоего «Макарова»?

Макс опустил глаза.

— Не помню.

— Значит, ствол не твой. Я пятнадцать лет назад со службы уволился, а номер своего пистолета помню. А ты, Алексеич?

— Как дважды два.

— Ладно, солдат, доедай. Я тебе верю мало, потому поедешь с нами в Поречье. Там с тобой разберутся.

— Мне нельзя уходить отсюда, — скрипя зубами от злости, Макс пытался отстоять свои права. — Придет группа, а меня нет…

— Перебьются. Из Поречья тебя подбросят в город. А в случае чего, мы ответим…

— Не поеду, — Макс решил стоять на своем.

— Это ты зря, малыш, — Бородатый покачал головой. — Алексееич, спеленай-ка неразумного.

Неожиданно сильный удар в челюсть, опрокинул Макса на землю. В глазах поплыли красные двоящиеся круги.

— Лежи, лежи, — рыбак легко опрокинул поверженного солдата на живот — ну, и силища! — завернул руки за спину и стянул их обрывком сыромятного ремешка, который ему бросил Бородатый. — И не надо, милок, дергаться. Мы вот верши вытащим и почапаем по холодку до места.

Рыбаки не спешили. Уже смеркалось, когда они начали вытаскивать из воды огромные мордушки и выгребать из них крупную и мелкую рыбу. Что-то ссыпали в лодку, что-то выбрасывали в реку, переругивались, поработав, курили, и все это происходило так, будто Макса не существовало в природе вообще.

Ночь уже накрыла землю густой синеватой теменью. На небо высыпали звезды. Над рекой курилась серая кисея тумана и медленно наползала на берег. Рядом с местом, где лежал Макс, у правого его бока уютно потрескивал костер, над которым на рогульках теперь висел большой закопченный чайник. В огне то и дело с треском взрывались поленья и выбрасывали вверх снопы быстро гаснувших искр.

Еще пацаном Макс мечтал о путешествиях, о вечерах у костра на берегу озера или реки. Но самое большее, что ему удавалось в те годы, были костры, которые они разжигали на мусорных кучах за жилыми домами рабочего поселка.

Туда они уходили с друзьями, собирали ветки, поленья, щепу от старых ящиков и разжигали огонь. Сидели вокруг огнища кружком, очарованные пляской пламени, подкидывали в костер топливо, рассказывали друг другу страшные истории про оборотней, привидения и призраков. Потом в нагоревших угольях пекли картошку, выгребали её из золы почерневшую, с обуглившимися боками, подбрасывая на ладонях, обдували пепел и ели целиком, не очищая.

Посидеть так, как сейчас сидели на берегу дикой реки рыбаки — крепкие хмурые мужики, за спинами которых темнела стена дремучего таинственного леса, сидели вольные в своих поступках и свободные от всего, кроме собственных желаний, Максу так и не довелось. Но он ещё не терял надежды побывать в далеких краях, увидеть пальмы и пенный океанский прибой. Эта надежда окрепла, когда он взял в руки тугие пачки денег и представил, что на такие бабки можно купить все, что будет угодно душе — бабу, паспорт, сменив в нем фамилию на новую; уехать за границу, пока он нем здесь окончательно не забудут. И вот хрен его дернул подойти к рыбакам. Впрочем, хрен этот именовался голодом, который он не мог одолеть. Желудок сводило так, что в глазах темнело, особенно когда до ноздрей долетел запах ухи. И теперь все под вопросом — удастся ли деньги, которые он так ловко припрятал, использовать с толком и целесообразностью. Неужели эти двое так и дотащат его до неизвестного ему Поречья и сдадут ментам на опознание? Тогда ради чего он стрелял в людей, а потом рвал пуп, стараясь уйти подальше от гарнизона через глухие леса и болотные топи?

Впрочем, Макса ни на минуту не оставляла мысль о побеге. Но просто так, улучив момент, пытаться вскочить и скрыться во тьме, было бессмысленной глупостью. Руки, туго стянутые ремнем за спиной, — аргумент убедительный: добраться до ближайшего населенного пункта и шагать по глухим местам со связанными руками, без оружия и еды — равносильно самоубийству. Тем более, что и само появление его на людях в таком виде не обещало ничего хорошего. За то время, которое он бродил по таежным трущобам, милиция наверняка оповестила не только область, но возможно раззвонила о нем на всю Россию.

Суки! Во, суки!

Макс ругался и сам не знал на кого — на милицию или на рыбаков, которые его без труда попутали, а скорее на тех и других, кто ломал его планы на будущее.

Суки! Во, суки!

Выбрав все снасти и выгрузив в лодку добычу, рыбаки перевели в неё Макса, запустили мотор, и суденышко, полное рыбы, понеслось вниз по течению, таща за собой белопенный след.

Они мчались по реке не менее получаса, когда Максу пришла в голову спасительная мысль.

— Мужики, — жалобным голосом попросил он, — будьте людьми, подойдите к берегу. У меня живот крутит… Сейчас прорвет…

— Что делать? — в полголоса спросил Бородатого его напарник. — Высадишь и развяжешь, он убежит. А так ему что, я штаны снимать буду?

— Высадим, — столь же тихо ответил Бородатый. — Хрен с ним, пусть бежит. Не убивать же его. А я давно себе «Макарыча» завести хотел.

Максу развязали руки. Лодка подошла к берегу.

— Вон, иди в кусты.

Макс понял — эти преследовать его не будут. Он встал, стараясь не шуметь надел штаны, подтянул потуже пояс. Сделал два осторожных шага, не зашуршав кустами, проскользнул на полянку. Впереди темнел длинный пологий спуск, за которым в слабом свете уходившей луны рыбьей чешуей поблескивала лента реки. На миг, задержавшись на месте, Максим прислушался. Ничто не нарушало ночной тишины.

Чуть пригнувшись, чтобы голова не маячила над кустами, Макс, что было сил, побежал вниз по склону к дальней излучине реки, блестевшей вдали. Он бежал до тех пор, пока полностью не обессилел. У самого берега остановился. Оглянулся туда, откуда только что смылся. Его не преследовали.

Макс опустился на траву, растянулся в рост. Он ликовал. Вся дурацкая история с ухой и рыбаками обошлась ему слишком легко. Пропавший пистолет можно не считать большой потерей. У него оставалось куда более грозное оружие — автомат и боеприпасы к нему.

Пройдя километра полтора, Макс споткнулся о невидимую во тьме корягу. Едва устоял на ногах, но подметка тут же оторвалась, и ботинок стал походить на крокодила, открывшего голодную пасть. Макс грязно выругался. Он ожидал чего угодно, но не такой подлости со стороны обуви, которую для армии должны делать с удесятеренной прочностью.

Он сел, разулся и стал разглядывать ботинок. Для начала оттянул подметку, слегка подергал. Но этого оказалось достаточным, чтобы она отделилась от верха до самого каблука. Нитки, крепившие её, давно сгнили. Думать о том, чтобы починить башмак не приходилось. Идти дальше в одной обутой ноге было бы неудобно и не имело смысла.

Макс расшнуровал целый ботинок, потом стянул его с ноги и вместе с порвавшимся по одному зашвырнул их оба в реку. Негромкий плеск воды известил о том, что река приняла его дар.

Дальше он двинулся босиком. Трава, покрывавшая пологую полосу берега, которая ещё недавно выглядела мягкой и пушистой, на деле оказалась щетинисто колкой.

К утру, Макс по берегу добрел до места, откуда хорошо просматривался створный знак, служивший ему ориентиром для поиска тайника. Ноги болели не только от усталости. Несколько раз он спотыкался о камни и ободрал о них кожу на суставах больших пальцев. Ссадины саднило. Голова кружилась. Должно быть, его обессилили острые переживания, связанные с неожиданным пленом. Слишком много адреналина выплеснулось в кровь, и сейчас его нехватка оборачивалась душевной опустошенностью и мышечной слабостью.

Добравшись до тайника и убедившись, что его богатство — деньги и автомат остались нетронутыми, Макс окончательно утратил силы.

Из-за тайги с востока поднялось солнце и стало быстро согревать землю, остывшую за ночь. Поредела и стала расползаться в клочья пелена тумана над рекой. Открывался вид на заречные дали — на заливные луга и пустоши.

Макс забрался под ствол упавшего дерева, туда, где спрятал свой автомат, согнулся калачиком, как бездомный пес, подложил руку под щеку и тут же заснул — будто ухнул в горячую яму — ни снов, ни тревожных мыслей, которые мешают спать.

Макс проснулся под вечер, и первое что ощутил, был голод. Он сжимал безжалостной рукой желудок и подтаскивал его к горлу, отчего все время поташнивало. Макс достал из сидорка последнюю банку тушенки и, истекая слюной, вспорол её штык-ножом, отогнул крышку. Запах консервированного мяса, покрытого серым слоем застывшего сала, ударил в ноздри. Макс съел тушенку в один присест и не ощутил желанной сытости. Он вытер стенки и дно банки пальцем и облизал его.

Трудно сказать, думает ли о чем-то другом, кроме как о бегстве, волк, задравший овцу и вдруг заметивший, что в погоню за ним бросились охотники с ружьями. А вот человек думает. Всегда.

У тех, чьи мозги чисты, думают об одном, те, кому в них попала моча, — совсем о другом.

Макс двигался вдоль берега, стараясь держаться поближе к кустам тальника, чтобы иметь возможность в любой момент укрыться в них при виде опасности. Босые ноги вязли в прибрежном песке, и шагать было утомительно трудно.

Аркун в этих местах единственный удобный путь среди тайги и болот и деревни жмутся к реке, потому как реку не подвинешь с места и не заставишь течь куда тебе хочется. По берегам реки в низинах лежат болота, поросшие камышом и осокой. Здесь гнездятся утки и чайки — горластые белые пираты, проводящие дни в полете над водной гладью. Днем и ночью над топями гудят комары — миллионы серых мягких кровососов. Когда идет по берегу человек, они вьются над головой высоким столбом и сопровождают его, пока порывы ветра не разметут и не разбросают по сторонам толкущееся в воздухе облако. Хорошо, что ветры в этих краях затихают очень редко.

Макс шел и думал. Думал и зло ругался.

Сволочи! Гнусь поганая! Хмыри подзаборные! Надо же, как его подставляют в последнее время эти сучары!

Видел бы он хоть краем глаза того, кто влупил ему в приклад автомата свинцовую блямбу, не пожалел бы десятка патронов и набил бы ими чужие кишки. Правда, расщепленный приклад Макс слегка подправил: нашел кусок песчаника на берегу и затер щербины, чтобы колючие щепки не занозили руки. Однако вещь все равно потеряла качество. Вот, гадство!

Потом эти два сученыша, отобравшие у него пистолет. В мирной стране, на рыбалке не расстаются с ружьями — во, паразиты! А он к ним с открытой душой, с полным доверием. Тем более, что Макс возлагал на девятимиллиметрового Макарова немало надежд. В жилых местах, куда Макс стремился, разгуливать с автоматом — значило показать, что у тебя ни одной извилины под черепушкой. Зато на доктора «ПМ» можно всегда положиться. Он надежно лечит от всех болезней — от страха, от тоски, от жадности, прививает привычку к благотворительности. При этом доктор Макаров лечит радикально: одна свинцовая капсула в брюхо, или просто предоставленная кому-то возможность заглянуть в черное очко ствола, и любой упрямец делается покладистым, любой жмот — добрым и щедрым. Сразу забывает обо всем и начинает стонать: «Все берите, все без остатка, только не надо пилюль!» И вот такое надежное средство у него, у крутого Макса, забрали, забарабали, утырили, как у последнего лоха.

Ну, суки — люди! Никому нельзя верить! Ни к кому нельзя подходить с открытой душой. И будьте уверены, больше он рот не откроет, ушей не развесит. Доктор Калашников тоже лечит, мозги вправляет неплохо. Вы ещё только так сумеете убедиться в этом, господа ненаглядные!

Кто посмеет сказать, что Максим Чикин не думал?

Думают все, но каждый по-разному.

В этом и счастье и беда человечества.

Глубокие мысли Макса о людях, их коварстве и неблагодарности оборвались внезапно. Он заметил впереди лодку, вытащенную носом на прибрежный песок, человека, сидевшего на корме со спиннингом в руках. В кругу камней, выложенных очагом, теплился огонек костра.

«Ишь, рыбачек, — подумал Макс. — Знаем мы вас теперь, как облупленных».

Макс оставил мешок с деньгами в кустах, подхватил автомат поудобнее и направился к лодке.

Рыбак был веселый и добрый. Едва увидел Макса, он поднял руку вверх, как Ельцин, торжествующий победу над Россией.

— Прошу к нашему шалашу.

Здесь, вдали от всякого жилья, он ничего не боялся и даже не потянулся к ружью, которое лежало рядом. А если откуда-то и появился поблизости человек, то он такой же рыбак или охотник и его присутствие скрасит одиночество.

Рыбаку на вид было лет шестьдесят-семьдесят, но выглядел он достаточно свежо и бодро. Он окинул взглядом Макса и удивленно спросил:

— Что ж ты, касатик, гуляешь босиком?

Макс виновато улыбнулся.

— Так уж вышло. Оторвалась подметка, я башмаки и выкинул.

— Сколько ж ты босиком прошел?

— Даже не знаю. Может километров пятнадцать.

— Ладно, присаживайся к огоньку. Что-нибудь придумаем. У меня вроде в котомке кроссовки есть. Важно чтобы размером подошли.

— Не беспокойтесь, я перебьюсь.

— Как же это ты в наших краях оказался, солдат?

В вопросе угадывалось не подозрение, а откровенное любопытство.

— Спецназ. — Макс держался спокойно и уверенно. Старик был на берегу один и бояться его не приходилось. — Тест на выживание.

— Это как? — спросил старик. — Когда я срочную тянул, такого не было.

— Очень просто, отец. Выбросили нас в тайге с вертолета. Каждому дали свой маршрут. Задача — выйти к железной дороге.

— А-а, — протянул старик. — Видел я давеча тут вертолет. Еще подумал, что он тут кружит…

Сердце Макса тревожно сжалось: неужели это ищут его? Выходит, надо быть поосторожней.

— Значит до железки, — старик задумался. — Сколько ж это тебе телипать?

— Уже вторые сутки иду, — Макс на всякий случай сократил срок своего похода, чтобы не вызвать каких-либо подозрений.

— А как питание? Когда я служил, солдату горячее было положено ежедневно три раза.