Зарево над Аргуном

      - Вас, Георгий Петрович, - любезно улыбаясь, сообщил щеголеватый арбатский полковник, - он примет первым.
      Шалманов не знал зачем и с какой целью его вызвали из Зауралья в Москву, хотя и догадывался в чем дело. Бандформирования чеченца Шамиля Басаева и отряд террористов Хаттаба организовали военную заварушку на территории Дагестана, тем самым обеспечив московским политикам очередной приступ головной боли. Удалять нарыв, о котором все знали давно, в срочном порядке предстояло военным. Но поскольку боевых генералов, способных вести серьезную войну в Российской армии не так уж много, вспомнили о Шалманове, который уже имел боевой опыт. Если учесть, что генерал в мирной службе считался человеком неудобным и несговорчивым, то иной причины, чтобы вспомнить о нем в министерстве не было.
      Ничего не поделаешь, в мирное время между офицерами идет жесткое соревнование за очередную должность и звание. Чаще всего в фаворитах оказываются не те, кто способен проявить себя в бою, а те, кто больше нравится начальству безропотностью и угодливостью. Умение лейтенанта костенеть и тянуться струной перед старшими влияет на карьеру куда заметнее умения стоять на своем и не отказываться от убеждений.
      Говорят, что однажды встретились однокашники - офицеры одного года выпуска из училища. Один старший лейтенант, другой - майор.
      - Как это ты сумел так выскочить? - удивился старлей. - Воевал?
      - Нет, - усмехнулся майор.
      - В чем же секрет?
      - Ты как открываешь дверь к своему начальнику?
      - Что значит "как"? Берусь за ручку...
      - А вот я открываю её ногой.
      - Это же невежливо.
      - Если руки свободны, то да. А если обеими держишь подарок - иное дело.
      Ногой открывать двери начальства Шалманов никогда не умел. С детства дед-фронтовик вбил ему в голову дурацкую мысль о том, что офицер служит Отечеству, а не начальству, и Шалманов честно придерживался принципов деда. А старик, как оказалось, не был диалектиком. Великую Отечественную войну он начал сержантом, а закончил с капитанскими звездочками на погонах. Это и породило его убежденность в справедливости правил военной службы и в том, что в армии быстро выдвигают людей смелых, самоуверенных и решительных.
      Как потом понял Шалманов, дед заблуждался. Армия мирного времени живет по иным законам и естественный отбор офицеров здесь строится не так, как на войне. В итоге ни Советская армия, ни её наследница российская к серьезным военным переделкам как правило оказывались неподготовленными. В конфликте на озере Хасан, в финской войне, которую Красная Армия сама же и начала, в Великой Отечественной, наконец в чеченской, мы раз за разом получали в зубы, пока не приходили в себя. Для успокоения общественности все неудачи объяснялись словами: "Мы, русские, долго запрягаем, но быстро ездим". Успокоение дурацкое, но его охотно принимают все, и никто не пытается понять, в чем же истинная причина неудач и почему вступая в войну великая армия первым делом врезает собственной челюстью по чужому кулаку, чтобы потом сплюнуть выбитые зубы, прийти в себя и сделать замах на поражение.
      Шалманов никогда не отличался покладистостью и угодливостью. Он был дерзок, смел и строптив. В одну из аттестаций ему вписали страшные для карьеры слова: "Бывает груб и невыдержан со старшими и начальниками".
      Так бы и окончил офицер карьеру командиром мотострелкового батальона, если бы министр обороны России Павел Грачев для потехи президента не организовал войну в Чечне. Первые же бои убедительно показали беспомощность российских военачальников нового поколения и неподготовленность войск.
      Генштаб тут же обложил данью внутренние военные округа. Командиру дивизии, в которой служил подполковник Шалманов, момент показался удобным для того, чтобы избавиться от комбата, которого он терпеть не мог за строптивость и самостоятельность.
      Шалманова откомандировали в резерв Генерального штаба. Он получил под команду собранный с бору по сосенке мотострелковый полк, погоны полковника и предписание через две недели отбыть в Чечню.
      Приняв командование, новый командир в первую же ночь по тревоге вызвал офицеров штаба. В двадцать три часа по местному времени небольшой пеший отряд под командованием Шалманова вышел из гарнизона. За пять часов пути, проклиная самодура полковника, офицеры прошли двадцать пять километров и расположились в ставропольской степи. В четыре утра по радио подразделения полка были подняты по тревоге и получили приказ в пешем строю к девяти часам выйти на рубеж, где их уже ожидал штаб. К семи часам Шалманов приказал в условную точку прибыть полевым кухням, чтобы обеспечить для солдат и офицеров горячий завтрак.
      То, в каком виде появился личный состав в указанном командиром полка районе, описать трудно. Более трети отставших от своих подразделений солдат пришлось собирать по степным дорогам в разобранном состоянии.
      Заместитель Шалманова по воспитательной работе майор Луговой на марше набил мозоль и стер до крови мошонку. Как и других, не выдержавших испытания пешим маршем, его на машине отправили в гарнизон. Там, обиженный и обозленный, Луговой написал в штаб военного округа докладную записку, в которой язвительно изложил события страшной ночи и ужасы, которые командир заставил пережить офицеров и солдат.
      Докладная дошла до командующего войсками. Тот её перечитал, сделал две пометки красным карандашом на полях и отодвинул от себя. Посмотрел на порученца, который передал ему документ.
      - Сделайте майору Луговому замечание от моего имени. Документы, которые он посылает в штаб округа, следует писать грамотно. У него пропущены две запятые.
      - Понял. А что в отношении Шалманова?
      Командующий пальцем пригладил правую бровь. С возрастом волосы на ней стали быстро расти, загибаться вниз и часто мешали глазу.
      - Через неделю я заеду к нему. Тогда и решим.
      На другой день после отдыха, который проходил в поле, полк вернулся в гарнизон пешим порядком. Недовольных выпавшими на их долю испытанием оказалось немало даже среди офицеров. Но жаловаться никто не мог. Шалманов прошел весь путь туда и обратно вместе со всеми.
      И только попав в горы, где по кручам и над провалами особенно на резиновом ходу не покатаешься, люди поняли, что командир полка мучил их не ради удовольствия. Боевикам, научившимся устраивать засады и безнаказанно громить колонны бронетехники в узких ущельях гор, не удалось проявить своих способностей при встречах с батальонами и ротами шалмановского полка. За полковником в стане противника установилась слава человека, которому покровительствует сам бог войны. За голову Шалманова была установлена крупная премия, исчислявшаяся в долларах, но получить её так никому и не удалось. После нескольких удачных операций Шалманову передали под командование мотострелковую дивизию и присвоили звание генерал-майора.
      Первая чеченская война окончилась позорным хасавюртовским соглашением, которое скрепил подписью другой генерал, который считал себя специалистом заключать перемирия. Шалманова, который не скрывал недовольства происшедшим, перевели в один из военных округов Центральной России в надежде, что больше он не понадобится и о нем можно будет забыть.
      Однако дерзкое вторжение чеченских воинских формирований в Дагестан заставили полководцев с Арбатской площади вспомнить о генерале, который мог ходить не только по асфальту, но лазить по горам и грязи.
      Министр, приехавший из Белого дома принял Шалманова без промедления. Встретил у двери, протянул навстречу вошедшему генералу руку.
      - Здравствуйте, Георгий Петрович. Поздравляю с присвоением очередного воинского звания генерал-лейтенант. Указ сегодня подписал президент.
      Рука у министра была влажной и мягкой. С того времени, как они виделись в последний раз, Сергиенко заметно постарел. Не чувствовалось в нем и той уверенности, без которой нельзя повелевать людьми. Дворцовые интриги, постоянная необходимость лавировать, чтобы сохранить чин и место, надломили министра и, как это давно заметил Шалманов, заставили потерять уверенность в себе и своих силах. В таком состоянии люди правят другими исключительно в силу авторитета своей должности, а не волевыми усилиями, которые заставляют им подчиняться других.
      Сообщение о повышении в воинском звании могло порадовать Шалманова ещё лет пять тому назад, но не сейчас. Теперь он ясно понимал, что очередная звезда возложена на его погон лишь для того, чтобы о в знак благодарности согласился нырнуть с головой в дерьмо, которое ему уготовили заранее. Поэтому произносить слова, полагавшиеся по уставу, Шалманову не хотелось, и он ограничился коротким:
      - Благодарю.
      Сергиенко сделал вид, что не заметил отступления от устава, а может и заметил, но выговорить генералу не решился. Он лишь вздохнул и вернулся к столу из-за которого вышел, чтобы встретить Шалманова. А тот увидел опущенные плечи и старческую сутуловатую спину маршала и ему стало не по себе. Видимо не легко жилось кремлевскому мандарину, человеку скорее всего честному, но не способному сказать президенту: "Вы уж тут оставайтесь, а я пойду ко всем матерям подальше" и потому вынужденному играть жалкую роль военной марионетки в бездарных политических маневрах Кремля.
      - Прошу к столу, - министр приглашающим жестом показал генералу на кресло.
      В это время открылась дверь и в кабинет вошел начальник Генерального штаба генерал армии Кащлев. Протянул руку Шалманову. Крепко пожал.
      - Искренне поздравляю, Георгий Петрович! - И без паузы предложил. Давай сразу пройдем к карте.
      Они подошли к столу, на котором лежала большая топографическая карта Северного Кавказа - Чечни и Дагестана.
      Сергиенко оперся обеими руками о стол, склонив лобастую голову.
      Не глядя на Шалманова спросил:
      - Как смотришь, чтобы принять по свою руку направление? Вот это...
      Министр провел рукой, прихватив пограничные территории Чечни и Дагестана.
      - Плохо смотрю, - ответил Шалманов.
      - Сейчас здесь будет решаться судьба державы, - сказал министр. Поэтому нужна твердая рука и свежая голова. И пойми, Георгий Петрович, речь идет не об услуге министру, а о службе Отечеству.
      Шалманов поморщился, как от внезапно возникшей зубной боли.
      - Не надо меня убеждать такими доводами. В Чечне защищается не Отечество, а солдатской кровью замываются ошибки, которые совершены правительством. По хорошему операцию следовало начать с суда над теми, кто вооружал Дудаева, кто его финансировал.
      Сергиенко обиделся.
      - Ты в чем-то меня обвиняешь?
      - Не в этом дело. Когда солдат идет в бой, он должен искренне верить в то, что его начальники в состоянии реально оценивать обстановку и умеют отделять правду от лжи.
      - Считаешь, что я не умею этого делать?
      - У меня не доверять вам нет оснований.
      Сергиенко снова поморщился.
      - Ой, спасибо, генерал. Так уважил министра!
      Шалманов на это не обратил внимания.
      - Прежде, чем я дам согласие, позвольте выдвинуть три условия.
      Сергиенко бросил выразительный взгляд на Кашлева.
      - Ты видишь? Вместо того, чтобы сказать: приказывайте, я доверие оправдаю, генерал-лейтенант мне ставит условия. Каково?
      - Не надо так говорить со мной, - Шалманов произнес это с нескрываемой усталостью. - У нас разговор с глазу на глаз. И потом вы спросили приму ли я командование, а не просто приказали его принять.
      Сергиенко снова посмотрел на Кашлева. То одобрительно кивнул.
      - Хорошо, давай свои условия.
      - Первое, - Шалманов кашлянул в кулак, выгадывая время, чтобы точнее сформулировать мысль. - Если я начну боевые действия, то прекращу их только после безоговорочной капитуляции боевиков. Второе, никакие миротворцы, никакие хасавюртовские лебеди в Чечне с мандатами Москвы появляться не должны. Я хочу заранее предупредить правительство, что второго предательства верхов армия не потерпит.
      Сергиенко сидел, безвольно положив на стол руки со старчески вздутыми жгутами вен и в глазах его стояло холодное безразличие.
      - Вот ты ставишь условия, - сказал он вяло, когда Шалманов замолчал. В принципе я с ними в чем-то согласен. Теперь скажи, ты веришь, что решения правительства по вопросам войны и мира зависят от меня?
      - В целом вряд ли, но если мнение министра обороны ни во что не ставится, я бы на его месте встал и хлопнул дверью. Россия уже досыта нахлебалась крови из-за бездарных политиков.
      - Знаешь, Шалманов, почему ты не на моем месте?
      - Знаю.
      - Тогда слушай, я тебе приказываю принять командование группировкой. Сейчас встанешь, повернешься кругом и - шагом марш!
      - Слушаюсь! - Шалманов тяжело встал и одернул китель.
      - Погоди, - уже в дверях остановил его Кашлев. - Ты не назвал третьего условия. Потом вспомнишь о нем и поставишь нас в дурацкое положение.
      - Третье условие самое простое, - Шалманов остановился, держа руку на большой бронзовой ручке министерской двери. - Ни городов, ни аулов, даже хуторов к государственным праздникам по заказу я брать не стану. Даже к дню рождения президента.
      - Разумное условие, - сказал Кашлев. - Но к моему дню рождения ты все же хоть какой-нибудь хутор возьми.
      Шалманов не принял шутки.
      - Нет, - сказал он твердо и вышел из кабинета.
      Когда дверь закрылась, министр посмотрел на Кашлева.
      - Как тебе нравится? И такому вот генералу мы должны вверять судьбы России.
      - Не переживай. С войной всегда так бывает. Ты думаешь хлыщеватому императору Александру нравился одноглазый старик Кутузов? Однако речь шла о сохранении престола...
      - О сохранении России.
      - Не надо. С Россией ни хрена бы не произошло. Как ничего не произошло с Германией, Австрией, Италией. А вот с трона Александра Наполеон Бонапарт мог шугануть. Или назначить своим наместником. Сатрапом так сказать. Поэтому одноглазый и неудобный оказался главнокомандующим... Что касается первого условия, которое нам поставлено, это не мнение одного Шаманова. Это мнение большинства офицеров армии. И об этом следует проинформировать президента.
      - Кончай, других дел у нас нет, так?
      - Игорь Родионович, я обращаюсь к вам официально. - Кашлев тяжело встал с кресла, вытянулся перед министром как того требует устав от подчиненных. - Вы обязаны доложить президенту правду.
      - Сядь, сядь! - Министр выглядел не просто раздраженно, он с трудом сдерживал ярость. Его злил Кашлев. Люди, поднявшиеся до столь высокого уровня, на котором стоял начальник Генерального штаба, должны понимать, что служат уже не самой армии, а большой государственной политике. Это только маршал Жуков в порыве раздражения мог ляпнуть Сталину слова, содержавшие в себе смертельное оскорбление Верховному главнокомандующему: "Если по вашему мнению начальник генерального штаба способен молоть чепуху, то прошу освободить меня от должности и послать на фронт". Он, Сергиенко, не Жуков. Он будет упомянут в истории лишь в случае, если сумеет удержаться в министерском кресле как можно большее время. Ни то, что он приколачивал медным гвоздем полотнище министерского штандарта к древку, ни то, что сумел подхватить президента под мышки и помог тому устоять на ступенях Вечного огня в минуту, когда старика обуял недуг, ни стремительный бросок российских десантников в Косово не давали первому российскому маршалу право на почетное место в истории. Его и без того злые языки называют "неизвестным полководцем России, конца двадцатого века".
      Министр прекрасно знал о невысоком авторитете в войсках среди той части офицерства, которая несла на своих плечах тяжесть изнуряющих страну внутренних вооруженных конфликтов. Он, министр, никогда не был способен переломить ход событий и противопоставить свою волю камарилье, которая взяла власть в стране, пользуясь недееспособностью президента. Если честно, то он часто просто не понимал, не представлял, что надо предпринять в сложных обстоятельствах, в которые армию ставили локальные войны.
      Сергиенко обижался на то, что в офицерских кругах сухопутных войск его называли "гептиловым маршалом", имея в виду его ракетно-ядерную компетенцию, которая не стоила и ломанного гроша, там, где нельзя пустить в ход стратегическое оружие.
      - Сядь, сядь! - сказал Сергиенко и для убедительности пристукнул по столу ладонью. - Не старайся быть благочестивее римского папы! Ты знаешь, что случится, если я скажу президенту правду, которой он не знает и не хочет знать.
      - Кто-то же в конце концов должен её ему сказать.
      - Только не я, потому что не люблю и не намерен лгать.
      - Мы же говорим о правде.
      - Это ты говоришь. Но мне, прежде чем попасть к главкому, придется подробно отчитаться перед его администрацией зачем мне нужна встреча с ним и что я собираюсь ему сказать. Придется лгать, иначе встречи мне не разрешат. А я врать не хочу принципиально. Ты хоть это понял?
      Кашлев так и не сел. Он стоял, опершись руками о спинку кресла. Он прекрасно понимал состояние министра. В целом тот был обычным человеком, неплохим технарем, больше чиновником, чем самостоятельным политиком, достаточно честным, но уже хорошо понявшим, что честность сама по себе в жизни не гарантирует ни успехов, ни стабильной карьеры. За любым делом, особенно если оно хоть каким-то краем касалось политики, кроются корыстные интересы. А все, что замешано на корысти не любит света, потому что любой уровень честности - это разговор на свету.
      Кашлев понимал и то, что ни особыми военными талантами, ни железной волей Сергиенко не выделялся из шеренги таких же как и он ракетных генералов, но на него обратили внимание именно из-за его незаметности, отсутствия подчеркнутой индивидуальности, из-за неумения возражать тем, кто стоял выше его по должности. Способность прогибаться, сохраняя пристойный вид стала главным карьерным стимулом. И, конечно, преодолеть свою сущность, выпрямить спину и сказать президенту правду о происходящем на Северном Кавказе министр не сможет. Никогда.
      - Хорошо, Игорь Родионович, давайте поступим так. Вы доложите шефу президентской администрации, что собираетесь доложить главкому о впечатляющих результатах испытаний новой ракеты. Это нянек не насторожит. Пойдем на доклад вместе. И я скажу все, что собираюсь.
      - Да сядь ты! - Сергиенко явно раздражало что Кашлев возвышался над ним. Министр всегда болезненно ощущал недостатки своего роста и с трудом терпел в своем окружении тех, кто возвышался над ним. - Ты всерьез веришь, что тебя он выслушает? А если и выслушает, ты, только честно, знаешь разницу между оргазмом и маразмом? Да не делай удивленных глаз: объяснять не буду. Если заинтересовало, прикажи второму управлению подготовить тебе справку. Они разъяснят.
      - Хорошо, что делать с маразмом?
      Сергиенко пожал плечами и погоны на плечах приподнялись как крылышки у орленка, которому не суждено опериться и стать орлом.
      - Претензии не ко мне, Не я отвечаю за то, что у нас такая конституция, такие избиратели и такие государственные мужи...
      - Хорошо, тогда я попробую прорваться на прием один.
      - Это ультиматум?
      - Нет, это попытка застраховать политиков от ошибок, которые могут сделать армию неуправляемой.
      Сергиенко встал.
      - Хорошо, если ты так ставишь вопрос, пойдем вместе. Только учти, надо подготовить материалы ещё на два-три вопроса. Чтобы наш доклад не прозвучал вызовом.
      - Как прикажете.
      * * *
      Патрик Бадришвили родился в Тбилиси на Авлабаре в тихой семье грузинского еврея. В детстве это был робкий и незаметный мальчик, который чувствовал свою отчужденность и небрежение к себе буйной ватаги дворовых приятелей. Отец - правоверный иудей по закону предков сделал сыну обрезание и эта мелкая казалось бы деталь оказалась сразу замеченной сверстниками.
      Гоги Кудидзе - главарь ватаги, происходивший из обедневшего, но все же княжеского рода, однажды поставил Патрику диагноз: "обрезанный грузин" и это определило место мальчишки в уличной иерархии. Он не всегда участвовал в играх сверстников, предпочитая наблюдать как играют другие. Попытки ввязаться в игру чаще всего кончались печально. Патрику тумаков доставалось больше, чем другим. Он получал то по шее, то возвращался домой с расквашенным носом.
      Именно в те годы и определился характер Патрика, который понял, что управляет людьми не только сила, но и хитрость. Он быстро оценил любовь городских грузин к показухе и пижонству. Хилый интеллигент, пробивавшийся заработком, получаемым в поганенькой жилконторе, встречаясь с приятелями на проспекте Руставели возле гостиницы "Тбилиси" считал нужным небрежно вынуть из кармана пачку "Мальборо" и со смаком пустить при всех в тбилисский воздух струю импортного дыма. Подметил Патрик и то, что большинство его приятелей приводили в восторг простые вещи, если на них за словами "Made in" стояли буквы "USA".
      Сам Патрик относился к вещам без особого почтения и отдавал предпочтение тем, которые сделаны добротно и недорого стоили. Особенно это чувство укрепилось в нем после того, как н узнал, что знаменитые мотоциклы "Харлей и Давидсон", которые заставляют балдеть рокеров всего мира, стали порождением двух типов из России - русского Харламова и еврея Давыдова.
      К двадцати годам Патрик регулярно появлялся на шумном базаре в Сабуртало и сумел сколотить деньжат, часть из которых пускал на укрепление своего влияния. Гоги Кудидзе, княжеский потомок в десятом колене, с трудом освоивший азы школьной науки, стал местным уголовным авторитетом, которого Патрик сумел приобрести со всеми потрохами.
      Влияние Бадришвили на деловые круги в Грузии и России приобрело новый вес сразу после того, как Патрик зарегистрировал на имя Кудидзе юридическую фирму с названием "Укос плюс". Расшифровывалось оно довольно просто: "Улаживание конфликтных ситуаций". Что такое "плюс" Бадришвили и сам объяснить не мог, но добавка такого рода знака была модной и сама просилась, чтобы её уложили в строку.
      В разговорах между собой те, кто имел дело с фирмой "Укос плюс", Бадришвили называли по-разному: Патриций, Бад, Бадай, Бадри, вкладывая в эти имена свое отношение - от почтения до парализующего страха.
      Главным качеством, определявшим характер Бадришвили было отношение к людям, как статистам, которыми ему позволено манипулировать в своих интересах. У него никогда не было настоящих друзей. Все, кто оказывались рядом, стояли выше или ниже его, делились на три категории - на быдло, на тех с кем приходилось считаться и тех, кого ещё предстояло использовать в своих интересах.
      Русских Патрик не ставил ни во что. По опыту Иосифа Джугашвили он знал, что это ему ничем не грозит. Доверчивость и бесхитростность качества дураков, и они не способствуют выживанию нации.
      Русских легко охмурить, ободрать, обчистить, пообещав им высокое благосостояние при низких затратах труда, огромные проценты дохода на минимум вложенных средств, изобилие водки и закуси при постоянном понижении цен. А потом, когда русские доламывали и теряли все, что сумели создать для себя ранее, и тут же узнавали, что водка и закусь ещё больше подорожали, бояться их гнева не стоило. Русские вздыхали и причитали: "Ах, суки! Опять нас кинули!" Повздыхав, шли слушать новые обещания светлого будущего из уст очередных прохиндеев.
      В какой стране кроме России грузин может публично заявить, что вместе со сперматозоидами отца социалистической демократии Иосифа Сталина к нему в четвертом поколении передалось право править Россией и на этом основании предлагать свою кандидатуру в законодательное собрание?
      В любой национальной республике - в Грузии, Армении, Азербайджане русского, который объявил бы себя внуком Брежнева и выставил на выборах свою кандидатуру, просто бы побили и вышвырнули вон. В России терпят любого залетного нахала, особенно если он что-то обещает бездельникам.
      Сколотив капитал Бадришвили значительную часть его вложил в чеченскую нефть. Кланы и наиболее ухватистые чеченцы разделили между собой нефтяное богатство Ичкерии, закрепив за собой скважины, расположенные в зоне проживания родных тейпов. Здесь они качали нефть, которую Бадришвили по лицензии, купленной у государства, вывозил за рубеж и в отдаленные регионы России, где продавал с немалой выгодой для себя. На полученные деньги, владельцы скважин создавали и содержали собственные отряды боевиков, вооружали их, а сами становились так называемыми "полевыми командирами".
      Заглядывая в будущее, Бадришвили делал все, чтобы поддерживать сепаратистов в их стремлении сохранить добычу и транспортировку нефти из Азербайджана через Чечню, расширить сферу влияния на Кавказе. В то же время он строго следил за тем, чтобы "Укос" не забывал, что он "плюс" и приращивал доходы хозяев.
      Финансовые трудности в России, внезапное падение русского рубля открыло перед "Укосом" широкое поле улаживания конфликтных ситуаций. Конечно, главные обязанности лежали на плечах костолома Гоги Кудидзе, но иногда, когда дело касалось перспективных случаев, в него вмешивался и сам Патриций.
      Уладить конфликтную ситуацию до конца в интересах заказчика Бадришвили не удалось всего один раз. Произошло это на фоне трудностей, которые сам Патриций начал испытывать в реализации чеченской нефти. Российские военные, ответившие на вторжение отрядов полевых командиров Басаева и Хаттаба в Дагестан, направили свои удары не только против боевиков, но и против их экономической базы.
      Генерал шалманов, едва приняв командование, отдал приказ группам спецназа выводить из строя и уничтожать действующие нефтяные скважины и мелкие нефтеперегонные заводики.
      Грузинский предприниматель некий Анзор Нодаришвили, строивший бизнес на ввозе в Россию контрабандного спирта через Северную Осетию, полностью разорился, как только российские пограничники задержали несколько пьяных караванов на пути из Грузии и конфисковали товар.
      Кредиторы Нодаришвили обратились в "Укос плюс" с предложением уладить конфликтную ситуацию. Заказ был принят и уже на другой день в офис предпринимателя явился господин Гоги Кудидзе. Он приехал во всем блеске своего могущества. На небольшой улице, убегавшей от проспекта Руставели вверх по склону горы Мта Цминда, появились три "Мерседеса-600". У нужного дома крутой кортеж остановился. Разом открылись дверцы всех машин и на булыжную мостовую вышли крутые ребята с бычьими шеями в черных кожаных куртках. Все разом повернулись лицами к дому. После этого из второй машины вылез Гоги Кудидзе.
      Охранник, стоявший у входа в офис Нодаришвили, предусмотрительно отступил в сторону. Он знал, что за ребята к ним пожаловали. В Тбилиси их знали все - от базарного карманного вора до начальника столичной полиции. Но ко всему последний знал ещё и то, что поделать что-либо с людьми Гоги Кудидзе у него не хватит ни сил, ни влияния, ни главное - решительности.
      Батоно Гоги пребывал в офисе всего несколько минут. Он прошел в кабинет бизнесмена, положил ему на стол визитную карточку "Укоса плюс" и сказал всего две фразы:
      - Долги ждем завтра. Советую не тянуть.
      После этого повернулся и вышел.
      Анзор тут же вызвал начальника охраны Шалико Рухадзе.
      - За что я тебе плачу? - начал он с выговора верному стражу. - Ко мне врываются всякие личности. Открыто угрожают...
      - Это не какие-то личности, - сказал Шалико угрюмо. - Это люди Бадая.
      - Почему они вошли сюда совершенно свободно? - Анзор задавал вопросы, ответы на которые и сам знал прекрасно, но дать выход обуревавшему его раздражению можно было только перевалив ответственность на чужие плечи. Куда смотрела охрана?
      - У меня нет возможности вести перестрелку в центре города. Это был Бадай...
      - Хорошо, может ты скажешь, что мне теперь делать?
      - Босс... - Шалико смотрел на Нодаришвили исподлобья, словно буравил его взглядом.
      - Что, босс?
      Анзор любил, когда его положение определяли этим крутым американским словом, но сейчас, когда Шалико возражал, оно ему явно не нравилось.
      - Надо платить, - упрямо повторил Шалико.
      - А если у меня нет денег?
      - Аргумент был железным в своей убедительности, но на телохранителя впечатления он не произвел.
      - Продайте машину, дом и расплатитесь.
      - Пхе! - сказал Анзор брезгливо, - ты же прекрасно знаешь: у меня нет машины и дома. Все это принадлежит жене.
      - Босс, это аргумент для налоговой инспекции. Бадай на него не обратит внимания.
      Анзор задумался.
      - А если мне уехать на время?
      - Босс, это ничего не изменит. Им нужны не вы, а ваши деньги. Вы уедете, а вашей жене придется продать "Мерседес" и дом. Ко всему она народит вам детей, похожих не на вас...
      - Ты выбирай выражения, - вспылил Анзор, понимая, что Шалико в чем-то прав. - Я тебе за что плачу? За физическую защиту. Вот и думай, как её обеспечить.
      - Тогда приехали, - сказал Шалико упрямо. - Самоубийством я кончать не хочу и потому выхожу из этого поезда.
      - У тебя контракт.
      - Верно, но где там сказано, что мне придется защищать вас от Бадая? Есть там такое?
      В тот же вечер Анзор улетел в Москву. Он поднимался по трапу в самолет, низко опустив голову и надвинув на глаза шляпу: наивная уловка человека, смотревшего детективные фильмы. Небольшой черный кейс с документами и деньгами он нес, прижимая обеими руками к груди.
      Поднявшись на верхнюю площадку трапа, перед тем как сделать шаг в открытый люк, Анзор бросил быстрый взгляд на летное поле. Ничего подозрительного не заметил. С облегчением вздохнул и вошел в самолет.
      Бортпроводница, молоденькая черноволосая, приветливо улыбнулась новому пассажиру и, почему-то выделила его из общего ряда. Она вежливо предложила:
      - Я проведу вас к месту. Прошу, пожалуйста.
      Анзору это понравилось, и он, преисполненный чувства достоинства, двинулся по проходу за стюардессой с удовольствием наблюдая как у той аппетитно покачиваются широкие бедра.
      - Вот сюда, - предложила проводница, показав Анзору на место. - Здесь будет очень удобно.
      Рядом у иллюминатора кресло уже было занято. В нем сидел плотный блондин, читавший московскую "Независимую газету".
      То, что он русский, Анзору сразу понравилось. От соотечественников он ничего хорошего в тот момент не ожидал.
      - Здравствуйте, - сказал Анзор соседу и опустился в кресло.