Стреляющие камни

— Все, парни, — сказал Мертвоголовый. — Теперь орда готова к бою и разорвет любого неверного!

— Ты прав, Курт, — озабоченно произнес Роджерс. — Я только сейчас понял, какому риску мы подвергаем Леблана, взяв его в дело.

— Разве риск не одинаков для всех? — спросил Курт, угадав, что должна последовать подначка.

— Для нас с тобой он меньше, чем для Анри. Его истинно французское обличие, гены предков, которыми он гордится, уже вызвали здесь подозрение. Меня дважды спрашивали, не йахуд ли Леблан.

— Йахуд? Что это?

— Йахуд, джахуд — так на местных языках именуют евреев.

— При чем здесь я? — раздраженно спросил Леблан.

— При том, дорогой Анри, что здесь слово «йахуд» звучит понятней, чем «ахл-э-франса» — француз. Понятней и призывней. У мусульман с йахудами какие-то давние счеты. Среди неверных самые неверные — это йахуды. Так что, Леблан, держись ко мне поближе, при случае буду свидетельствовать, что ты чистый ахл-э-франса. На каждом шагу.

Это была явная месть Роджерса Леблану за подначку с англичанами, которых предки нынешних моджахедов бивали после своих молений.

Из Лашкарикалая бригада вышла двумя колоннами. Первой — в составе шестидесяти человек — надлежало атаковать Маман с пологой стороны. Она должна вызвать огонь гарнизона на себя и сковать его действия с фронта. Роджерс, используя весь авторитет мосташара Шахзура, долго и упорно вдалбливал начальнику первой группы Бобосадыку, что его автоматы должны заговорить в три часа. И только четырежды услышав ответ Бобосадыка «повинуюсь, господин», Роджерс счел инструктаж законченным.

Вместе со второй группой, в которую вошли специально отобранные Шахом моджахеды, в поход двинулись наемники, советник Шахзур, Аманулла и сам амер Шах.

Подход к объекту прошел удивительно гладко. Шах вел колонну уверенно, быстро. Роджерс с удовлетворением отметил слаженность, которая чувствовалась в действиях моджахедов.

Последнюю часть пути отряд шел по старому каньону, пробитому некогда бежавшим здесь потоком. Под ногами хрустело каменное крошево. Ноги скользили по гальке, то и дело подворачивались. Роджерс несколько поотстал от советника Шахзура, с которым все время шел рядом, и поравнялся с Лебланом. Сказал тихо, не повышая голоса:

— Никак не пойму, за кого играет Шах. Не нравится мне его рожа.

— Это генетическое, — возразил Леблан. — Со времен Киплинга, когда здесь помяли англичан, англичанам не нравятся афганские рожи.

Француз явно не забыл шутку Роджерса о йахудах.

— Я всерьез, Леблан, — отрезал Роджерс. — Сейчас не до шуток. Меня тревожит, не сыграет ли Шах против нас. Слишком уж он осведомлен о делах красных, будто сам бывает у них в гостях.

Леблан помрачнел.

— Не хотелось бы верить в такое, но учесть сомнения надо.

— Отлично, Анри. Ты станешь держать этого типа на мушке. В случае чего…

— Это ясно, — ответил Француз.

Гора Маман возникла перед отрядом в ночи почти внезапно. Когда Роджерс выбрался вслед за Амануллой из каньона, удивился тому, что большая часть звездного неба закрыта тенью. Подняв голову, заметил высвеченный сиянием Млечного Пути горбатый контур увала.

— Кох, — сказал Аманулла с уважением. — Гора, господин. Мы пришли.

Они по одному перебрались вброд через изрядно обмелевший за жаркие дни поток и выбрались по козьей тропе на крутой берег. Глаза, привыкшие к мраку, видели все достаточно хорошо. Гуськом добрались до старого кладбища, умостившегося под боком горы. Роджерс засветил тусклый синий фонарик. Призрачный свет упал на могильные камни, которые глубоко вросли в грунт, искрошились, побурели от времени. Шах остановился.

Остановились все.

Шах прошел к яме, выбитой среди камней, и стал выбрасывать из нее бурьян — сухие стебли полыни, шары перекати-поля, какие-то сучья и хрусткие ветки. Обнажился осыпавшийся бок ямы.

Шах подозвал моджахеда и вдвоем с ним сдвинул, должно быть, не слишком тяжелый камень. Обнаружилась старая полуосыпавшаяся ниша.

Шах согнулся, вошел в нее и исчез.

Роджерс, проследив за его движениями, увидел в стене узкую щель потайного лаза.

— Мадхал, — пояснил услужливый Аманулла. — Вход.

— Ход не разрушен? — спросил Роджерс Шаха, когда тот выбрался из каверны.

— На, — ответил амер. — Нет. Что делали в старину, делали хорошо. Крепость надежная. Даже ангризи не смогли ее взять. Старались, но не смогли.

Роджерс ощутил болезненный укол самолюбию, но сделал вид, будто это его не задело. Только подумал: «Поганый вонючий осел! Даже тому, из чьих рук берет сено, все же показывает желтые зубы».

— В каком состоянии туннель?

— Последним много лет назад с Мамана уходил амер Ахмед-беги, — сказал Шах. — Он сам закрыл входы, сделав их невидимыми. Внутри все в порядке.

— Пора идти, — напомнил мосташар Шахзур, взглянув на часы.

— Я иду первым, — сказал Шах и сделал шаг вперед.

— Нет. — Роджерс положил руку на плечо амера. — Нам дорога ваша голова, уважаемый Шах. Первым пойдет Мухаммед Али. Затем уже вы. Так вас устроит?

Аманулла перевел. Шах ощутил недоверие, которое своей вежливостью едва прикрывал ангризи, но недовольство постарался не показать. Лишь сказал:

— Голова уважаемого Мухаммеда Али не дешевле моей. Первым пойдет Ахмад. За ним — ваш человек.

— Хуб, — согласился Роджерс, выслушав ответ. — Хорошо. Пеш! Вперед! — Они вошли в сырое, пахнувшее известняком подземелье. Ступени, которые вели в узкое жерло колодца, были щербатыми. Время истерло их, искрошило. Тем не менее пробитый сквозь толщу камня во тьме веков примитивными инструментами колодец являл собой инженерное чудо.

По привычке все подмечать и запоминать Роджерс стал подсчитывать ступени. До первой площадки насчитал пятьдесят. Здесь туннель шел по горизонтали на восток метров на пять (Роджерс взглянул на компас, определяясь в пространстве) и опять устремлялся вверх. По горизонтальному ходу они лезли на четвереньках, ощущая спинами давление огромной горы. И еще пятьдесят ступеней вверх. Здесь шахта выходила в просторную пещеру.

— Пришли, — свистящим шепотом сказал Шах. Он словно боялся, что его услышат там, на горе. — Мы на месте.

Два моджахеда, действуя неторопливо и осторожно, сдвинули глыбу, прикрывавшую выход из колодца. Снаружи этот камень выглядел большим и неподъемным, но он был выдолблен изнутри в виде купола, и два человека свободно отвели оголовок в сторону. Лишь несколько мелких камешков, оказавшихся на краю отверстия, упали вниз, не произведя серьезного шума.

Роджерс отжался на руках, легко вскинул тело и выбрался наружу. Вдохнул с наслаждением свежий, без запаха затхлости, воздух. Перед ним темной громадой высилась двухметровая стена. Редкие облачка на небе рассеялись. От горизонта до горизонта огромный шатер небосвода осыпали яркие, мерцающие звезды.

Боевики, открывшие вход, уже прошли по карнизу и указывали остальным путь слабым синим фонариком.

Шах подтолкнул Роджерса в спину: «Пеш1» Осторожно, стараясь не шуршать мелкой каменистой крошкой, они подвинулись к месту, где надо было преодолевать стенку и выбираться на плато.

Массивный, походивший на бугая моджахед подошел вплотную к стене, плотно прижался к ней спиной и сделал ниже пояса ступеньку из сложенных в замок ладоней.

Первым ступил на зыбкую лестницу Шах. Он сделал это легко, быстро и бесшумно. Достигнув края гребня, лег на живот и мягко скользнул на плато.

Роджерс взглянул на часы. Живые электронные цифры прыгали, меняя секундные показатели. Пляшущие знаки еще показывали, что до трех часов оставалось две минуты, когда с севера, приглушенный расстоянием, заливисто заговорил «Калашников».

«Что это?» — подумал Роджерс. И в тот же миг, как фейерверк хорошо отрепетированного праздника, на севере расплескались волны автоматной стрельбы. Должно быть, ударная группа Бобосадыка начала атаку. Начала раньше срока.

Роджерс еще раз бросил взгляд на часы и ступил ногой на сложенные вместе руки моджахеда. Напружинившись, тот приподнял англичанина и помог ему взойти на свои плечи.

Скользнув ладонями по скале, Роджерс пальцами достиг кромки обрыва, вцепился в нее. Создав опору, резко толкнул тело вверх и лег животом на скалу.

С высоты он увидел, что небо на севере исполосовано огнями трассеров. Это группа отвлечения вступила в бой.

10

Рядовому Эдику Водовозову повезло. Попав в Афган, он оказался в роте, которая несла караульную службу. Потому войну Эдик ощущал как явление отдаленное, не вторгавшееся в его личную жизнь. За время службы Эдика. моджахеды обстреляли гору всего один раз. Стрельба, которая велась по горе из «зеленки», вреда не принесла. Главный ущерб был нанесен дорожному знаку, хорошо известному каждому водителю под названием «кирпич». Теперь он зиял сквозными рваными, пробоинами,. И все видели, подъезжая к гарнизону, — знак боевой и здесь на горе, солдаты тоже знают войну.

Уже на первой неделе службы Эдик понял, что дело его, в целом нудное и нелегкое, не таило в себе больших опасностей. Судьба оказалась благосклонной, дав ему возможность быть на войне и в то же время стоять в стороне от пламени, которое бушевало в других, более горячих точках.

В первый раз встав на пост, Эдик в полной мере познал ужас бессилия и одиночества. Ночь, окружившая его, былавраждебно и. Он никогда дотоле не представлял, что и земля и небо могут таить в себе столько неведомой ему угрозы. Таинственная опасность буквально пропитывала мир. Он всматривался в темень, не видел ровным счетом ничего, но ему все время казалось, что враг, затаившийся неподалеку, видит его целиком, ясно и четко.

Постепенно Эдик свыкся с необходимостью оставаться в темноте один на один с неизвестностью, смирился со своей долей, понимая, что она не самая опасная здесь, в Афгане.

Больше всего Эдик любил заступать на пост, который находился со стороны крутого лба Мамана, откуда можно было ожидать чего угодно — пожара, шаровой молнии, но не появления моджахедов. Днем, прохаживаясь неподалеку от кромки обрыва, Эдик с замирающим сердцем бросал взгляды в глубину. По ночам он отходил от кручи, чтобы ненароком не оступиться. И хотя знал — от отвеса его отделяет минимум десять метров, ужас высоты жил в его душе неистребимо.

В свободные минуты Эдик с увлечением «стучал» по мячу. Здесь, «на горе», как говорили солдаты, он разжег интерес товарищей к волейболу, и почти ежедневно, когда спадала острая жара, в гарнизоне начиналась игра. Она так привилась, что на площадку стали приходить люди из кишлака. Сперва они только глазели, потом начали пробовать играть сами. Однажды на матч пришел торговец Мансур Бехрам — жилистый, прыгучий афганец. Он оказался ловким и цепким спортсменом, быстро перенял суть убойных приемов игры и составил Эдику прекрасную компанию. Вместе они работали у сетки непробиваемо и красиво.

Когда мяч попадал к Эдику, Мансур предупреждал его: «Едик, дафай!» Эдик поднимал мяч, Мансур выпрыгивал вверх легко и пружинисто, взмахивал правой, и мяч, пушечно ухая, ударялся на стороне противника о землю почти вертикально. Собиравшиеся вокруг площадки болельщики ревели от восторга. Мансур улыбался, довольно хлопал Эдика пальцами по ладони — так он выражал свое одобрение подаче.

Мансур появлялся в гарнизоне довольно часто. Эдик сыгрался с ним и даже скучал, когда его партнер отсутствовал.

В последний раз Эдик и Мансур блеснули слаженной игрой уже перед капитаном Курковым. Соперников Эдика возглавлял лейтенант Лоза, спортсмен азартный и напористый. В паре с прапорщиком Зозулей они представляли непробиваемый тандем. Команда Эдика поначалу неудержимо проигрывала. Порой так бывает — не завяжется игра, не пойдет, и хоть ты плачь. Одну партию ребята просадили всухую. Вторая тоже шла к проигрышу, когда на площадку вышел Мансур. Он приветливо кивнул капитану, с которым уже был знаком, и сразу вступил в игру. Мяч завис над площадкой — партия затянулась, и вдруг наступил перелом.

Последнюю игру мощным красивым ударом заключил Мансур. У самой земли рядовой Карпухин в падении перехватил мяч, отдал его Эдику.

— Едик! Пас! — высоким голосом выкрикнул Мансур.

Эдик принял мяч на кончики пальцев, легко и точно поднял его над сеткой. Мансур взмыл вверх высоко и стремительно. Резко взмахнул правой, рубанул. Мяч охнул глухим стоном и круто, тяжелым камнем ударился в площадку по ту сторону сетки.

— Хатм! Перози! — сказал Мансур и широко улыбнулся из-под усов. Вскинул руки над головой и довольно потряс ими. — Конец! Победа!

Курков встал с лавочки. Повернулся к Лозе, мокрому от пота. Сказал с горечью разочарованного болельщика:

— Что ж это вы так, орлы Мамана?

— Сила солому ломит, — честно признался Лоза. — Этот Мансур мастак.

Эдик заступил на пост в два часа ночи. Некоторое время ходил и поглядывал по сторонам спокойно и бодро. Потом вдруг что-то сорвалось, надломилось в нем. Ватная мягкость потекла в ноги, переполнила их. Отяжелели веки. Густая липкая муть стала неумолимо затягивать сознание непрозрачной пленкой. Пение цикад, истошно верещавших в чахлых кустиках полыни, медленно тупело, глохло, уплмяало куда-то вдаль, и Эдик временами переставал слышать вообще.

Спроси его в тот момент: «Спишь?» — он бы ответил: «Нет», но слышать мир переставал, это точно.

Борясь со сном, Эдик стал массировать шею, до боли разминая загривок. Это хваленое средство борьбы с дремотой на него не подействовало.

Эдик устал растирать шею и бросил бесполезное занятие.

Прошло некоторое время, и звон цикад снова стал уплывать, меркнуть. Сон, сладкий, медовый, втянул в блаженные объятия, утопил, убаюкал в дреме…

Эдик пришел в себя так неожиданно, что поначалу не понял, что случилось. Лишь мгновение спустя догадался — в тишину ночи ворвались звуки стрельбы. Он резко обернулся и увидел внизу за склоном росчерки автоматных трасс. В памяти мгновенно ожила картина недавнего ночного налета. Все повторялось смешно и глупо. То ли у моджахедов много лишних патронов, то ли они просто не понимают: такие диверсии им ничего не дадут.

Эдик с интересом стал смотреть в сторону, где завязался огневой бой. Неожиданно внизу ударило орудие. Над горой, унося в долину резкий, стонущий звук, прокатился выстрел.

На какую-то долю секунды мутная красноватая вспышка осветила мир и погасла. Тьма сразу сделалась плотнее и гуще.

От выстрела Эдик вздрогнул. Первой мыслью было спуститься в окоп, но сделать этого он не успел. Чьи-то крепкие руки сжали его в объятия со спины, а у горла он почувствовал острие ножа.

— Едик, пас! — прошептал знакомые слова в самое ухо приглушенный голос.

Так бывает только во сне. Сперва кошмар, ужас, проникающий до глубины сознания; испуг, сковывающий движения, делающий ноги окаменелыми, непослушными; и вдруг из темноты выступает лицо мамы. Склонившись над тобой, она касается лба мягкой, доброй рукой, и в одно мгновение ты освобождаешься от кошмара и понимаешь — все, что было, — это лишь сон, пустой, не страшный.

Знакомый голос вернул Эдику часть жизни.

— Ты, Мансур? — также шепотом спросил он, отходя от пережитого в первое мгновение ужаса.

Ответа Эдик не услышал.

Легким размашистым движением правой руки Мансур послал нож снизу вверх прямо в сердце солдата.

В то же мгновение ахнул второй артиллерийский выстрел. Это орудие с громом послало порцию смерти в долину.

Выдернув нож, Мансур ослабил объятия, и тело солдата ткнулось головой в чужую землю.

В полусотне метров на запад от Эдика размещался еще один пост — новый, введенный Курковым. В одно время с Водовозовым на него заступил ефрейтор Андрей Левкасов. Он услыхал первые выстрелы, раздавшиеся на склоне, но бросил туда взгляд только мельком. Вспомнил, как ротный на разводе караула строго предупредил: «Постам у обрыва: что бы ни случилось внизу, смотреть только вперед».

До службы на Мамане Андрей побывал в операции у Гардеза, был контужен и знал теперь, сколько стоит солдатская жизнь.

На пологом склоне Мамана, судя по треску, доносившемуся оттуда, вспыхнул и завязался ожесточенный огневой бой.

Левкасов от волнения, от переживаний вспотел и с неудовольствием ощущал резкий запах собственного пота, но ничего с собой поделать не мог. Ему хотелось быть не здесь, на мертвом и ненужном сейчас посту, а там, где все грохотало, полыхало огнем. Тем не менее он занял ячейку для стрельбы и смотрел только в сторону обрыва.

Ожидание не оказалось напрасным. Снизу из-под обрыва вдруг раздался грохот пустых консервных банок. Прапорщик Зозуля насыпал их на карниз, который опоясывал кручу. Значит, внизу были люди.

Левкасов передернул затвор, загоняя патрон в патронник, и стал ждать.

Внизу ударило орудие. Вспышка была не яркой, но в ее свете Левкасов разглядел человека. Еще мгновение, и могло быть поздно. Длиннорукий верзила вырос из темноты так близко от поста, что Левкасов от неожиданности вздрогнул. Но и нападавший тоже не ожидал встречи с солдатом. На мгновение он замер, и это промедление решило все. Не целясь, Левкасов нажал на спуск. Очередь прозвучала оглушительным треском, словно заработал заведшийся мотоцикл.

Верзила, пораженный в живот, надломился, сгибаясь к земле, раскинул руки, будто пытался схватить солдата. Испустив глухой стон, он рухнул под ноги Левкасову. А тот, перехватив автомат поудобнее, рывком выскочил из ячейки и откатился в сторону. Он упал, тяжело ударившись боком о камень, но стерпел, даже не чертыхнулся. Маневр спас ему жизнь. Почти в тот же миг три просверка трасс, бивших с разных сторон, сомкнулись в месте, где только что был солдат. Несколько пуль с глухим плюханьем вонзились в тело поверженного моджахеда.

Заметив точку, в которой рождалась одна из самых близких трасс, Левкасов прицелился и отсек короткую строчку. Попал он или нет во врага, сказать трудно, но автомат с той стороны бить перестал.

Держа палец на спусковом крючке, Левкасов вскочил, бросился в сторону и снова залег.

Высоко в небе хлопнул глухой взрыв, и над плато, расплескивая мертвенно-голубой свет, повисла осветительная ракета.

Мир сделался черно-белым. Острые тени отбрасывал любой предмет, имевший объем. Теперь Левкасов увидел Эдика, который лежал возле эспээса, выдолбленного в камне с таким трудом. Судя по позе, Эдик был мертв. Рядом с его телом, припав на колено, полусидел моджахед. У него перекосил рожок, и он никак не мог втолкнуть его в автомат.

Левкасов повел стволом и послал очередь. Враг, так и не зарядив оружия, рухнул на бок.

Левкасов открыл огонь в момент, когда многие из нападавших еще не поднялись с карниза на скалу. Операция, только начавшись, уже срывалась.

— Откуда здесь второй пост?! — заорал Роджерс, обращаясь к Аманулле. — Шах говорил все время об одном!

— Шах — дерьмо! — свирепо крикнул в ответ Леблан. — Мы потеряли уже пять минут. Надо спешить!

Он всегда был оптимистом, этот Леблан.

Легкость, с какой Шах прошел первый пост, почему-то оказавшийся несколько в другом месте, чем они знали, еще не насторожила Француза, не пробудила в нем чувства тревоги.

— Мы теряем время! — снова выкрикнул Роджерс.

Мертвоголовый выругался зло и отрывисто.

— Где Шах?

— Он готов, — сообщил Леблан.

Мертвоголовый нажал на спуск, отжигая длинную очередь. И тут же бросился в сторону, где отстреливался второй часовой. Брать на себя самое трудное он умел — в этом ему нельзя было отказать.

Левкасов краем глаза заметил тень, стремительно метнувшуюся к нему. По движению инстинктивно ощутил, что нож у нападавшего зажат в левой руке. Он вскочил и отбил ее правой, вложив в блок всю недюжинную силу. Нож задел руку, и запястье обожгло острой болью. В тот же миг, чуть пригнув голову, Левкасов боданул противника в живот. Тот опрокинулся навзничь. Нож выпал из его ладони и со стуком покатился по камням.

Всем весом солдат навалился на Мертвоголового. Он и сейчас еще не видел лица врага, только ощущал его жаркое и частое дыхание.

Ощупью добравшись до жилистой шеи, Левкасов сжал ее и стал сдавливать с силой, с которой на спор плющил патронные гильзы. Горловые хрящи чужака затрещали у него под пальцами.

Мертвоголовый при падении ударился затылком о землю, и его сопротивление быстро ослабело. Несколько раз дернув ногами, он застыл неподвижно.

Левкасов вскочил, и сразу на него что-то обрушилось. Непроглядная тьма ночи полыхнула радужным фейерверком. В ушах зазвенела и оборвалась тонкая струна. Лампа сознания угасла…

Если точно следовать фактам того происшествия, то первым в бой все же вступил капитан Курков.

Ровно за тридцать минут до стычки его разбудил дежурный. Едва он прикоснулся к плечу ротного, который спал беспробудным сном, тот, будто только и ждал сигнала, вскочил, ни секунды не мешкая. Сразу спросил:

— Где?

— Внизу.

— Много?

— Не менее трех десятков.

— Два взвода вниз по тревоге. Занять оборону. Взвод в резерв. Огня без приказа не открывать. Старший в линии — Лоза. Резерв с тремя пулеметами к артиллерийской позиции. Через три минуты Лоза доложил: оборону заняли. Курков расположился вместе с резервом, неподалеку от орудия.

— Королюк, — спросил он артиллериста, — лощинка пристреляна?

— Так точно.

— Кинь-ка туда пару снарядов.

— Цель номер два! — скомандовал артиллерист. — Расход два снаряда. Зарядить!

Зашевелился наводчик. Крякнув, подхватил из ящика унитарный патрон заряжающий. Клацнул металлом затвор.

— Готово! — доложил командир орудия.

— Орудие! — скомандовал Королюк и по привычке взмахнул рукой, хотя знал, этого жеста в темноте подчиненные не увидят.

Огонь полыхнул багровым сполохом, вырвал из темноты позицию, застывших в нелепых позах артиллеристов.

Сверху, со стороны обрыва, донесся стук автомата. «Калашников» клал строчку звонкую и ровную.

Курков резко обернулся на новый звук.

Автомат замолчал и ударил снова.

Это не удивило капитана, больше того, он испытал нечто вроде радости.

Он з н а л, что э т о должно было случиться.

Он знал, что делать в этом случае. Он не раз и не два проигрывал в уме варианты, которые казались несусветной чушью Лозе и Краснову, да и Королюку в не меньшей мере.

— Краснов! — скомандовал капитан. — Два пулемета на правый фланг! Взвод в цепь! Прикрывайте склады! Вперед!

У обрыва снова застучал автомат. Левкасов держал оборону в одиночестве.

Сознание возвращалось к солдату медленно, прорываясь сквозь тошнотную слабость и зыбкую муть в голове. Левкасов хотел вскочить, но боль пронзила ногу, и он со стоном опустился на камни. Потрогал лицо. Оно было покрыто липкой пленкой крови.

Мимо, двигаясь к расположению склада, промелькнуло несколько теней.

— Тез, тез! Пеш, пеш! — подгонял моджахедов злой мужской голос. — Быстро! Вперед!

Левкасов раскинул руки и ощупал землю вокруг себя. Его пальцы сперва наткнулись на клинок ножа. Он отбросил его за ненадобностью. Потом его ладонь легла на автомат. Солдат сжал пальцы и потянул оружие к себе. Преодолевая боль в ноге, он присел и плеснул сверкавшую трассерами струю металла вслед цепи моджахедов.

Неожиданный огонь с тыла остановил нападавших.

— Хейанат! — завопил кто-то высоким истошным голосом. — Измена!

Две боевые пятерки Асадуллы, вырвавшиеся вперед, повернули фронт и плотным огнем в упор ожгли следовавшую за ним пятерку Аллаяра.

Ничего этого Левкасов не видел. Дав очередь, он рухнул на камни и опять погрузился в беспамятство.

Леблан, полный отчаянной уверенности, с автоматом в руках подгонял пятерку моджахедов, тащивших взрывчатку. Он уже видел штабеля, затянутые брезентом, и надеялся одним рывком достичь цели. Оставалось только пробить колючку, опутывавшую склад, и заложить, а проще бросить к штабелям заряды.

Оставалось совсем ничего… Но это «ничего» оказалось непреодолимым.

Леблан видел, что моджахеды, не добежав десятка метров до ограждения, будто наткнулись на невидимую стену. Двое рухнули сразу и больше не шевелились. Трое других упали, готовясь вести огонь. Но в это время с русской стороны полетели гранаты.

В свете новой осветительной ракеты Леблан увидел их — одну, две, три, пять… Они летели черными комьями, круглые и беззвучные. Он видел их, но ничего поделать не мог — ни остановить их полета, ни укрыться от неожиданного удара.

Наемник лежал на жестких камнях и смотрел на приближавшуюся к нему смерть. В последний момент он не выдержал, вскочил, чтобы бежать назад, к обрыву. Граната рванула прямо у него под ногами. Горячий металл полоснул по животу, фаршируя внутренности осколками, отвратно вонявшими взрывчаткой.

Схватившись обеими руками за брюхо, уронив автомат, Леблан несколько секунд стоял, покачиваясь взад и вперед,

— О господи! — бормотал он в агонии. — Дева Мария!

Роджерс видел конец Француза. И только теперь окончательно понял, что их переиграли. Тем не менее даже в тот миг он не позволил себе усомниться в своих расчетах, признать превосходство противника над собой. Маэстро был уверен в том, что виноват в их неудачах один только Шах. Наверняка эта свинья — Роджерс так и сказал себе, чтобы побольнее уязвить мусульманскую чистоту амера, — эта свинья работала на красных. Мразь! Погань! И этот угодливый Аманулла, будь он проклят!

— Где советник Шахзур? — спросил Роджерс Амануллу, постоянно державшегося возле него. Он старался разобраться в обстановке и прикинуть, что делать дальше.

— Советник остался внизу, — сообщил новость переводчик. — На гору он не поднимался. Он никогда не принимает участия в схватках.

— Ах, сволочи! — воскликнул Роджерс, не скрывая растерянности. — Отходим!

Осветительные ракеты теперь не гасли над горой ни на мгновение.

Пробегая мимо места, где рядом с телом русского солдата лежал труп Шаха, Роджерс еще раз крепко выругался. Хотел всадить пулю в мертвого амера, поставившего под удар всю операцию, но сдержался. Для того чтобы спастись, нельзя было терять ни секунды.

Роджерс добежал до края обрыва, быстро лег на живот, ухватился руками за край, чтобы мягко соскользнуть на карниз. В метре от него оранжевым светом полыхнул взрыв гранаты. Аманулла, не успевший лечь, взмахнул руками и, теряя равновесие, как большое бревно, рухнул на землю — даже не согнувшись. Металл полоснул Роджерса по рукам. Пальцы соскользнули с камня, за который они цеплялись, и грузное тело сорвалось со скалы.

Распахнув руки, как крылья, Роджерс полетел в пропасть. В ночь, простроченную автоматами, ворвался долгий, полный ужаса крик…

11

Утром к Маману прибыл специальный взвод афганцев под командованием майора Имамуддина. На его долю выпало подсчитать потери нападавших и распорядиться бренными останками, которые еще недавно были моджахедами.

Один из снарядов, пущенных артиллеристами, попал в балочку. Зрелище, которое открылось Имамуддину, было не для слабонервных.

— Сколько их там легло? — спросил Курков у афганца.

Кадыржон перевел вопрос, но оказалось, что майор довольно сносно говорит по-русски.

— Двадцать два, — ответил он, — и…

Имамуддин не мог вспомнить нужного русского слова и сказал на дари:

— Дигор ним… Пять…

Он для понятности чиркнул указательным пальцем правой руки по указательному левой.

— Есть пять половин, — перевел Кадыржон и страдальчески сморщился.

— Как это? — не сразу понял Курков.

Имамуддин пожал плечами, удивляясь непонятливости русского офицера. Война часто делит тела целых людей на дробные части. Это же так ясно. Все же пояснил:

— Двадцать два совсем целый. И еще к ним — только пять полчеловека.

До Куркова дошел ужасный смысл сказанного. Он проглотил липкую слюну и сквозь зубы выругался:

— Идиттвою в наше ремесло!

— Что? — переспросил Кадыржон. — Я не понял.

— Ладно, проехали, — ответил Курков. — Это личное. Никого не касается.

К майору подошел солидный черноусый унтер-офицер. Вскинул руку к фуражке, выворачивая ладонь вперед, и что-то доложил.

— Что он? — спросил Курков,

— Докладывает, что на Мамане легло девятнадцать человек. Шестнадцать — моджахеды, три — не их люди.

— Час от часу не легче. — Курков тяжело вздохнул. — Как понять «не их люди»?

— Европейн, — пояснил Имамуддин.

— Есть документы?

Майор протянул Куркову три пластиковые карточки, переданные ему унтер-офицером. — Один Муххамад Али, другой — Рахим, еще один — Муса Сурхаби. Все — европейцы.

— Как вы узнали?

— Это просто, — улыбнулся Имамуддин. — Мои люди проверили. — Майор опять не нашел русского слова. Щелкнул в досаде пальцами. — Хатна-йе сури… нет…

— Они не обрезанные, — подсказал Кадыржон.

— Да, — согласился Имамуддин. — Не обрезаны.

— Ну, друзья, — развел руками Курков. — Вы даете! Кто догадался смотреть такое?

— Надо, — сказал Имамуддин обреченно. — Все смотрим, если вопрос. Война…

Вместе они подошли к обрыву, где разыгралась ночная схватка. На каждом шагу виднелись следы трудного боя.

У самого кола колючей изгороди на спине лежал густобородый моджахед. Пуля попала ему в горло. Маленькая черная отметина впечаталась в шею чуть выше кадыка.

Имамуддин вгляделся и покачал головой:

— Это Аманулла. Пакистанский шакал в стае наших гиен. Назидайтесь, обладающие зрением.

У места, где располагался пост, камни потемнели от запекшейся крови. Тело Эдика Водовозова уже унесли. Другое — вражеское — еще лежало на месте. Очередь ударила моджахеда в поясницу, почти перерезав его.

— Знаете, кто это? — спросил Имамуддин, повернувшись к Куркову.

— Знаю, — ответил капитан. — Мансур… Мансур Бехрам…

— Нет, уважаемый. Это Шах. Бехрам-шах.

— Не может быть!

Имамуддин вскинул руки к небу и поднял глаза.

— О великий аллах! Вразуми заблудшего! Он до сих пор волка считает щенком.

— Не может быть! — упрямствовал Курков. — Скажи ему, Кадыржон, — не может быть. Тут — ошибка. Я сам видел, как Мансур убил моджахеда. Погнался, догнал. Была перестрелка, и он убил. Я сам видел.