Развитое отцом честолюбие Лайонелла пыталась реализовать в служении науке. После окончания экономического факультета она устроилась в институт экономики, взяла на себя груз изучения особенностей современного капитализма. Одновременно начала писать кандидатскую диссертацию.

Замуж Лайонелла выскочила в двадцать. Муж ее — доцент Андрей Лисанов — был любимцем отца. Дать жене счастье — материальное и физическое — доцент не сумел. Половую энергию он в полной мере растрачивал на служение науке и открыть перед Лайонеллой мир секса не сумел, как, впрочем, не открыл его и для себя.

Женщины из лаборатории, которую возглавлял Лисанов, достаточно хорошо изучили шефа и за глаза звали его «импоцент Лисанов».

Увлеченная наукой Лайонелла не придавала значения физиологическим недостаткам мужа и упорно карабкалась к кандидатской степени.

Увы, жизнь не любит, чтобы ее планировали. Изменения в общественном строе не позволили Лайонелле защитить диссертацию. Лисанов не стал профессором. Бросив науку, он подался в бизнес, втянулся в какие-то непонятные сделки, прогорел, стал пить по-черному и вскоре исчез из города. Отец к тому времени умер, и Лайонелла осталась одна в большой благоустроенной квартире.

Бедность не подкрадывалась к одинокой женщине неслышными шагами. Она вошла в дом мужа решительно, не постучав в двери, и расположилась в нем уверенно, по-хозяйски. Деньги, оставшиеся от выходного пособия при увольнении, иссякли как бы сами собой. Три тысячи «деревяшек», собранные на «черный день» и доверенные сберкассе, родное демократическое правительство превратило в опилки.

Лайонелла замкнулась в тесном мирке одиночества. Встречаться со знакомыми не хотелось. Отвечать на вопрос: «Как живешь?» словами: «Как моль: шубу проела, принялась за платья» — было стыдно и горько. Когда в самом деле живешь словно моль, становится не до шуток. Однажды вконец потерявшая себя Лайонелла пошла к институтской однокашнице Галине Кокоревой. В период учебы они не могли обходиться одна без другой и считались подругами не разлей вода.

Не в пример Лайонелле Галина сумела схватить за хвост птицу счастья — невзрачную с виду, но несшую золотые яйца. Она выскочила замуж за толстого малосимпатичного мужика, который, ко всему, был старше ее на десять лет. Но у мужа — Максима Талдыкина — имелось одно неоспоримое достоинство: он был директором колхозного рынка и, естественно, человеком денежным.

В дела супруга Галина не вникала, но по количеству «бабок», которые в их доме не переводились, угадывала — муж ее все быстрее прет и прет на финансовую гору.

Максим Петрович Талдыкин больше всего любил водочку, обильную закусь и женщин. Короче, по жизни его вел девиз:

«Сальцо, винцо, бабцо». Талдыкин не пропускал ни одной юбки, непременно запускал под нее руку.

Галина относилась к похождениям мужа без особой ревности. Знала — козла от капусты не отучишь.

Лайонеллу Галина встретила сухо. У людей богатых есть способность угадывать, когда у них собираются попросить денег.

— Милочка! — Произнося ласковые слова, Галина хмурилась и скорбно вздыхала. — Какие деньги! Максик только что купил машину. Все пришлось загнать. Даже с себя. Вот, — она показала светлую полоску на загорелом пальце, оставленную кольцом, которое только что сняла, когда мыла руки, — даже перстень продала.

Галина не была патологически жадной. Она бы запросто могла кинуть старой подруге сотню-другую тысяч. Причина решительного отказа таилась в другом. Не хотелось приваживать подругу к дому. Слишком уж она выглядела красивой, привлекательной, свежей. Не дай Бог, начнет ходить в дом, попадется на глаза Максику. Если от колхозниц, чьи интересные места щупал супруг в своем кабинете, угроза семье не исходила, то подруга, да еще с собственной квартирой в городе, была опасной.

Галина даже чаю не предложила гостье: торопилась выставить ее за дверь, потому что вот-вот должен был заявиться муж.

Потрясенная вероломством подруги, разрушившей все, что когда-то казалось нетленным, Лайонелла вышла на улицу.

Она брела, уныло опустив голову, и вдруг ее окликнули:

— Лина Львовна!

Она обернулась, хотя голос показался ей незнакомым. К ней шагнула яркая, одетая вызывающе модно женщина. Лиловые, аккуратно подкрашенные губы, пышная прическа, волосы блестящие, темно-каштановые, длинные стройные ноги в двухцветных колготках, дорогой белый пиджак из шелка, едва прикрывающий то, что под юбкой.

— Не узнаете? — Женщина засмеялась веселым гортанным смехом. — Неужели я так изменилась? Жанна. Жанна Марченко.

— Боже мой, Жанна!

Только теперь Лайонелла узнала ее. Несколько лет назад Жанна работала в институте уборщицей. Девушка из простой семьи, серенькая, неброская. Синий линялый халатик, короткая недорогая прическа… И вот…

— Боже мой, Жанна! Я рада тебя видеть. Вышла замуж? — Иного объяснения такому преображению Лайонелла найти не могла.

Вместо ответа прозвучал вопрос:

— Вы куда-то торопитесь?

— Вроде да,хотяв принципе — нет.

— Зайдем ко мне? Лина Львовна, я так рада вас видеть! Посидим, выпьем чаю. Здесь недалеко. В Косом переулке.

— Нет, дай я еще на тебя посмотрю.

Держа Жанну за плечи, Лайонелла внимательно оглядела се глазами соперницы. Конечно, время не прошло даром: от глаз Жанны веером разбегались мелкие морщинки, ослабевала кожа на подбородке, но в целом она выглядела конфеткой: полная грудь, тонкая талия, широкие бедра, озорные, играющие здоровым блеском глаза.

— А ты, мать, цветешь, — сказала Лайонелла с искренним восхищением, — очень за тебя рада. Как живешь? Чем занимаешься?

— Так идем ко мне?

— Идем.

— Ты спросила, чем занимаюсь? — Жанна громко засмеялась. — Не поверишь, но я сдаю внаем помещения нижнего этажа…

— Что ты имеешь в виду? — спросила Лайонелла, хотя недоумение ее наполовину, если не больше, было притворным. Тон, которым ответила Жанна, был весьма выразительным.

— То же, что и ты. — Жанна скривила губы в улыбке, сразу утратив'часть привлекательности. — Я… — Она засмеялась и вдруг с ожесточением в голосе произнесла: — Тебе назвать мое дело по-русски или по-иностранному? — и, не ожидая ответа, добавила: — По-испански это «ихо де пута», по-английски — «воо», по-русски — «б…».

— Не надо, — Лайонелла остановила ее, положив тонкие гибкие пальцы на запястье, украшенное массивным золотым браслетом.

— Я тебя испугала?

— Нисколько. — Лайонелла кривила душой. Откровение подруги потрясло ее и привело в смятение.

— Все же шокировала. Верно? Во всяком случае, личико у тебя опрокинулось. Ладно, не переживай.

Жанна жила в двухкомнатной просторной квартире с высокими потолками. В ней, должно быть, совсем недавно провели ремонт. Стены гостиной светились серебристым блеском обоев под шелк. Через открытую дверь уютной спальни были видны такие же дорогие, но только розовые обои. Туалет и ванная комната поражали великолепием итальянской сантехники. Все здесь блистало фарфором, эмалью и никелем.

— Квартира мужа? — спросила Лайонелла. Жанна засмеялась.

— Все здесь мое и только мое.

— Снимаешь?

— Купила. Произвела ремонт. Вот видишь… Невысказанный вопрос застыл в глазах Лайонеллы: неужели можно так много зарабатывать?… Жанна все поняла и сказала:

— Посидим, все расскажу.

Она быстро накрыла стол. Поставила на крахмальную скатерть бутылку французского коньяка, вазочки с розовыми ломтиками лососины, с черной и красной икрой, хрустальную ладью с бананами и апельсинами.

Лайонелла смотрела на все это, не скрывая изумления.

Хозяйка разлила коньяк по пузатым хрустальным рюмкам.

— Выпьем за встречу, согласна? Они выпили.

— Жанна, милая, откуда все это? Признайся, ты меня разыграла, верно? А сама вышла замуж за иностранца.

— Был при советской власти такой анекдот. Ехали в поезде профессор химии и священник. Пришел час обеда. Профессор достал четвертинку с водочкой, баночку селедки, черный хлеб. А поп, сидевший напротив, выставил на стол коньяк, красную и черную икру, положил балычок и семужку. «Откуда это все у вас? — спросил профессор. — Я, батюшка, известный ученый. Написал десять книг. Они переведены на иностранные языки.

Пять изобретений, два открытия. А позволить себе то, чем богаты вы, не могу». Поп налил рюмку, понюхал коньячок и спросил: «А вы, профессор, не пробовали отделиться от государства?»

— Смешно, но ничего не объясняет.

Жанна улыбнулась и снова наполнила рюмки.

— Я взяла и отделилась от государства, от лживой морали, от грабительских налогов. Выпьем за это. Они выпили.

— И все же объясни. Я что-то отупела за последнее время.

— Вспомни, чем занимались раньше парткомы? Они боролись против естественных чувств, нормальных для каждого человека.

— Что ты имеешь в виду под нормальными чувствами?

— Секс, милочка. Так вот, Линочка, в институте я была сама не своя. По натуре я женщина пылкая, страстная. И не понимаю, больше того, никогда не пойму баб, которые идут в монастырь, умерщвляют плоть. Это блажь, болезнь. А нас загоняли в монастырь скопом. Помнишь историю с Асей Морозовой? У нее был роман с молодым лаборантом. Какой шум тогда поднял партком! Любовь называли развратом. Близость — распущенностью. Нас заставляли подавлять в себе сексуальность, самое главное, чем природа одарила живые существа. Ты помнишь, у меня был муж? Чертежник из пятого отдела. Мы прожили два года, а я так и не открыла для себя чуда любви. Ведь оно в том, чтобы не сдерживать свои порывы, не ограничивать искания. Я разошлась с мужем после того, как завела любовника на стороне. Он мне открыл фантастический мир живого счастья. После этого у меня было еще два любовника… Выпьем?

Она налила по третьей рюмке.

— Так ты и не сказала, что теперь?

— Сейчас? Я профессиональная жрица любви. Можешь меня презирать, думать что угодно, но я наконец-то счастлива.

— Так ты в самом деле…

— Да, проститутка. Тебя это пугает? А я, как видишь, живая, богатая и свободная. Сама себе хозяйка. Я отделилась от государства, которое живет за счет чужого труда. Живу вот, не плачу никаких налогов. Чувств своих не скрываю. Радости — тоже…

— Но это… — Лайонелла не знала, что сказать, как сформулировать свои сомнения, причем сформулировать так, чтобы не задеть чувств Жанны, не обидеть ее. В конце концов, право каждого устраивать свою жизнь так, как ему нравится, не оглядываясь на других. — Неужели, Жанночка, тебе хорошо со всеми, с кем приходится иметь дело?

— А ты думаешь, актрисам в театрах хорошо играть каждый день одну и ту же роль? А они играют, становятся народными. Выкладываются. Деньги, матушка, презренные гроши. И профессия. Я тоже актриса. Меня вдохновляет не зрительный зал, а конкретный мужик. Дай мне школьника, я его разогрею так, что он сгорит, уверенный, что сжег меня.

Жанна открывала перед Лайонеллой мир, дотоле незнакомый и непонятный. Но он существовал, был, значит, что-то его поддерживало, что-то наполняло жизнью, позволяло сохранять обычаи, нравы, порядки, пронесенные через тысячелетия, через века… И как в любом ином мире, здесь было все — свои верхи, богатые, пряные, изысканные, была середина — неяркая, серая, и свой низ — грязный, зачуханный, дурно пахнущий. И далеко не всегда эти слои перемешивались или сообщались. Движение здесь происходило только сверху вниз. Оказавшись на дне, никто уже не мог вернуться назад в светлые дорогие салоны. Хотя в жизни все бывает. Поэтому отринуть реальность, сделать вид, что ее нет, что она не имеет права на существование лишь по той причине, что закон, написанный людьми, ее не признает, было бы глупостью, как если бы кто-то сказал, что не должны существовать папуасы, чьи обычаи нам непонятны, чье поведение кажется варварским, привычки — низменными,

И этот мир, в котором обитала Жанна, не скрывая своей принадлежности к нему, заинтриговал Лайонеллу. Тем более что от выпитого она «захорошела», любопытства в ней стало больше, а критичности, с которой бабы воспринимают что-то чуждое для себя, поубавилось.

— И тебя все устраивает? — спросила Лайонелла.

— Да, милая, и еще раз — да! — Неожиданно без всякого перехода Жанна спросила: — Хочешь сама попробовать?

К собственному удивлению, Лайонелла не вспылила, не загорелась негодованием. Медленно шевеля на скатерти хлебные крошки, задала вопрос:

— Что ты имеешь в виду?

Можно было, конечно, и не спрашивать. Предложение, сделанное ей, выглядело предельно откровенным и ясным.

— У меня завтра гость. Он хотел, чтобы нас было двое. Я и еще одна. Собиралась предложить компанию Валюхе. Есть у меня такая подруга. И предложу, если ты не согласишься.

— Я… — Лайонелла убрала руки со стола, чтобы не было видно, как дрожат ее пальцы. — Я… Ладно, тебе признаюсь, — она еще больше смутилась, не зная, как объяснить свои опасения, — в общем… Короче… Я очень холодная…

— Фригидная?! — Жанна весело засмеялась. — Милочка, да это же то, что надо для профессионалки. Учти, пока ты будешь участвовать в деле, в игре, не разогреваясь, — все в норме. А вот если начнешь ловить кайф, считай — пришла беда. Сгоришь на работе. Тебе хочется сгореть на трудовом посту?

Лайонелла восприняла шутку, и они стали смеяться вместе.

— Так что?

— Не знаю. — Сказать «да» она еще не осмеливалась, говорить «нет» не позволяло неясное, дразнившее воображение чувство.

— Хорошо, я позвоню тебе завтра днем. Не согласишься — твое дело. Скажешь да — я обрадуюсь.

В ту ночь Лайонелла толком не спала. Было жарко. Неизъяснимая тяжесть заполнила низ живота, томила, мешала уснуть. Лайонелла металась по кровати, то сбивая одеяло к ногам, то натягивая его до самого подбородка. Едва ей удавалось забыться, как перед ней возникало виденье. Над ней склонялся красивый ласковый мужчина. Она не видела его лица, но явственно ощущала прикосновения рук — жарких, мягких, нежных. От его пальцев по телу растекалась живая возбуждающая сила. Лайонелла напрягалась, ощущая, что вот сейчас, именно в этот миг с ней произойдет нечто небывало радостное, восхитительное. И вдруг сквозь туманную пелену в сознание прорывалось понимание, что все происходящее только сон. Что это только томное марево самообмана, медово-тягучее, сладкое, и ничего больше. Она мгновенно просыпалась, все очарование пригрезившегося, но не испытанного блаженства вдруг исчезало. Она ворочалась с боку на бок, не находя удобной позы, вздыхала, забывалась снова, и тут же рядом вновь появлялся прекрасный незнакомец с мягкими, источающими страсть пальцами. И все повторялось…

Утром Лайонелла встала разбитая, в раздрызганных, смятенных чувствах. Прошла в ванную комнату, приняла освежающий душ, но тяжесть в голове так и не исчезла. Не вытираясь, нагая прошлепала босыми ногами в прихожую к большому зеркалу, висевшему на стене у входа. Оглядела себя со всех сторон, медленно поворачиваясь так и сяк, принимая разные позы. Огла-живала'себе грудь, скользила ладонями по бедрам, трогала пальцами низ живота…

Вернулась в ванную, вытерлась насухо. Все утро ходила сама не своя, мучимая тревогой и сомнениями, то и дело поглядывала на часы. В двенадцать она должна была дать Жанне ответ. Чем ближе подступало назначенное время, тем больше она боялась звонка, но еще сильнее — если его не будет. Лайонелла ощущала слабость. Непривычная сонливость сковывала ее движения.

Звонок телефона, совсем негромкий, похожий на комариный писк, заставил ее вздрогнуть.

— Это я, здравствуй, — сказала Жанна. — Что ты решила?

— Я?!

— Да, конечно, ты, — Жанна усмехнулась. — Кто же еще?

— Приду. — Лайонелла выдохнула ответ и сама себя не услышала.

Та первая ночь начинающей проститутки прошла как бредовый кошмарный сон и забылась с наступлением нового дня. Чтобы сломить в себе желание сопротивляться обстоятельствам, Лайонелла вечером высадила фужер коньяка. Все остальное затянулось дымкой беспамятства. Запомнились какие-то разрозненные картины.

В комнате их было трое — Жанна, она и мужчина. Они сидели за столом. Лайонелла дико, до колик хохотала. Их собеседник казался на удивление глупым и смешным. Потом чужие руки раздевали ее. Касались ее тела, тискали, делали больно. В постели они лежали втроем…

Под утро Лайонелла встала, качаясь, прошла в ванную комнату. Ее вырвало.

Дома она упала на софу и спала до вечера. Видимо, сон этот оказался целительным. Проснувшись, она сначала не могла понять, где лежит, почему здесь оказалась. И главное, откуда эти две новые бумажки — двести долларов — на столе в гостиной. Целое состояние!

Вспомнив, разделась, встала под душ, долго терлась мочалкой, словно собиралась содрать с себя кожу. Но двести долларов были огромной суммой, какой она никогда не зарабатывала так •быстро и легко…

Жанна позвонила только день спустя, когда первая сотня «зеленых» была истрачена и дома появилась снедь, о которой Лайонелла давно забыла…

— Ты на меня не сердишься, Линочка? — Голос новой подруги звучал виновато.

— Жанна, — успокоила ее Лайонелла, — зачем ты так? Я ведь не девочка. Что было, то было…

Деньги — слишком весомый аргумент, чтобы бросить подруге упрек.

— Между прочим, ты е м у понравилась…

Лайонелла рассмеялась. В ее жизнь вошла тайна, которая была известна только троим и о которой скорее всего никто никогда не узнает.

Будоражащее чувство собственной греховности, своей способности переступать через запреты заставляло сердце биться сильнее, а в голове зрели мысли о возможном повторении приключения.

Лайонелла еще трижды составляла компанию Жанне, с каждым разом становясь все более искусной в новой, внезапно обретенной профессии.

Жанна, добрая Жанночка оказалась подругой истинной, верной. Она познакомила Лайонеллу с влиятельной в мире сексуального бизнеса дамой — Элеонорой Дмитриевной Шпек, которая еще при советской власти поставляла в сауны и на дачи девочек для увеселения областных начальников. Элеонора Дмитриевна рекомендовала Лайонеллу в штат сотрудниц ресторана «Черные глаза».

В назначенный час Лайонелла пришла по указанному адресу.

Ресторан внутри походил на комиссионный мебельный магазин. В полутемном прохладном зале, где еще сохранялись запахи винного перегара, жареного мяса и стойких французских духов, на столы вверх ножхами были поставлены стулья с красной бархатной обивкой. На небольшой эстраде красовался барабан, большой, с боками, излупцованными колотушкой. За ним, прикрытый серой полотняной тканью, виднелся звукосинтезатор «Ямаха». Во всей этой утренней пустоте просматривалась нагая неприглядность театра: из зала зрители видят роскошные апартаменты графа Альмавивы, а сам граф и его слуги, выходящие на авансцену, лицезреют листы фанеры и штопаный холст, эти апартаменты изображающие.

Между столами, со шваброй в руках, неторопливо двигался молчаливый уборщик в сером рабочем халате с названием ресторана, вышитым желтой ниткой на кармане.

— Будьте добры, — Лайонелла старалась выглядеть как можно вежливей, — скажите, пожалуйста, как пройти к директору?

Не сам вопрос, а тон, каким он был задан, заставил уборщика остановиться и поднять глаза. Его презрительный взгляд прожег Лайонеллу насквозь и заставил смутиться: здесь, должно быть, каждый знал, зачем приходят к директору женщины. Уборщик буркнул:

— Прямо. Первая дверь налево.

Он отвернулся и стал ширкать шваброй по полу, покрытому итальянской плиткой. Когда она застучала каблуками в указанном направлении, уборщик бросил ей вслед быстрый взгляд и пробурчал:

— Красивая, курва.

В пустом зале это прозвучало достаточно громко. Лайонелла втянула голову в плечи, будто в спину ей швырнули камень.

Директор — Пал Палыч Лушников — поразил Лайонеллу своей монументальностью. Он стоял у стола перед компьютером. Рост — метр восемьдесят, вес — девяносто, лицо круглое, лобастое, модный бордовый пиджак с золочеными пуговицами, черные, отлично отглаженные брюки, прическа с пробором — волосок к волоску, на левой руке — перстень-печатка. Говорил Пал Палыч спокойно, не повышая голоса, но слова его звучали весомо, так что собеседник даже просьбы должен был воспринимать как приказания. Умение говорить повелительно, властно не дается от рождения, оно вырабатывается жизнью.

Долгое время Пал Палыч был заведующим хозяйственным сектором в областном комитете партии и нес на своих плечах всю тяжесть снабжения номенклатурных работников благами жизни и цивилизации. Еженедельные продуктовые пакеты, наполненные балыками, баночками черной и красной икры, копчеными угрями, палтусом — их формированием лично руководил Пал Палыч, — делали его факиром, магом, отцом-благодетелем. Перед ним заискивали, искали его расположения. У Пал Палыча в близких друзьях ходили все — члены обкома, директора крупных заводов, полковники и генералы МВД и милиции, прокурор области и города, судьи областного суда, видные адвокаты…

Перестройка не захватила Пал Палыча врасплох. Его таланты организатора оценили дельцы нового толка, и Лушников оказался в кресле директора ресторана «Черные глаза». Он сумел поставить дело с размахом, сделав заведение элитарным. По его инициативе возникла группа «интеллектуальных собеседниц», которые в особых номерах могли уединяться с клиентами. Это приносило ресторану огромный доход и увеличивало его популярность в среде людей денежных и женолюбивых.

К неудовольствию Пал Палыча, он был всего лишь распорядителем. Высокооплачиваемым, но не самостоятельным. Владел

«Черными глазами» и доходом, который они приносили, Арнольд Эрастович Резник, адвокат и большой друг губернатора.

Заглядывая в будущее, Пал Палыч планировал выкупить хозяйство у,его владельца и поставить дело с еще большим размахом. Задумки на этот счет имелись, но Пал Палыч не спешил их реализовывать.

Обычно Пал Палыч строго относился к отбору «интеллектуальных собеседниц». Отдавал предпочтение тем, которые имели высшее образование, знали иностранные языки, отличались остроумием, умением держаться и подавать себя. Конечно же, каждую претендентку он испытывал «на вкус». В день, когда перед шефом появилась Лайонелла, он не был расположен к беседам. На то была веская причина.

Ранним утром, когда директор пришел в ресторан, к нему в блеске рисованной крутости вошли двое. Обязательные черные кожаные пиджаки, черные очки, руки в карманах. Встали по обе стороны двери. Один вынул из кармана револьвер. Щелкнул курком.

— Пять «лимонов», — сказал тот, что был повыше ростом. Он остановился справа у двери, демонстрируя оружие. — Клади на стол! И тихо!

Пал Палыч спокойно, «совещательным тоном», то есть не повышая голоса, сказал:

— Только полтора. Я открою сейф, вы сами посмотрите: там больше нет.

— Открывай, — сказал невысокий, с нездорово красными щеками. Он стоял слева от двери. — Только без штучек.

Поднимаясь с места. Пал Палыч нажал коленом кнопку сигнализации. Потом неторопливо открыл сейф. Спросил:

— Сами заберете?

— Клади на стол! — Высокий шевельнул револьвером. Он, должно быть, боялся подвоха.

Левый сделал шаг к столу, сгреб с него пачку денег, распихал по карманам, не считая. Схватил шнур телефона, резко рванул его, оборвал провод.

— Десять минут сиди и не дергайся! — Хотя слова звучали как приказание, Пал Палыч уловил в них некое опасение.

— Что вы, ребята! Я посижу тихо. — Он старался успокоить налетчиков.

Те, так же стремительно, как вошли, вышли из кабинета. Пал Палыч достал из кармана розовый, чистый и выглаженный носовой платок, вытер лоб, вспотевший от напряжения.

Кто в конце концов мог знать, что у этих борзых было на уме? Посмотрел на часы, засекая время.

Ровно через три минуты дверь кабинета распахнулась и три охранника в армейском камуфляже, подпирая спины грабителей автоматами «скорпион», втолкнули их внутрь.

— И что, Исаев? — спросил Пал Палыч начальника караула.

— Залетные, мудаки. Один из Казани, второй из Саранска. Во всяком случае, так по паспортам. По рожам — недоноски. Будто у нас своей братвы не хватает. Вот бумаги. — Охранник словно козырные карты шлепнул на стол два паспорта, затем деньги. — А это пукалка…

Пал Палыч взял револьвер, покрутил в руке. Усмехнулся.

— Вообще-то я так и думал — РС двадцать два. Возьми, Исаев, игрушку. Подаришь сыну. А вам, кореша, ой как не повезло. Я-то человек добрый, но ресторан принадлежит не мне. Поэтому не мне и решать вашу судьбу. Так что не взыщите.

Чернокурточники молчали. Они понимали, что жестоко фраернулись, попав в Придонск и решив, что здесь можно трясти кого хочешь налево и направо, брать «бабки» с минимальным риском. Глаза, теперь уже не прикрытые очками, глядели испуганно. Но надежда на то, что сейчас вызовут милицию, их не оставляла.

Пал Палыч вынул из кармана аппарат сотовой связи, отстукал номер. Дождался ответа на вызов. Сказал коротко:

— Василий, спроси хозяев. Мне привезли мясо. Две бараньи туши. Что делать?

Подождал, выслушал ответ. Убрал аппарат в карман. Сказал шефу охраны:

— Исаев, дай им водки. По стакану. Потом пристукни и сунь во вторую холодильную камеру. Вечером вывезешь на загородную свалку. — Посмотрел на грабителей. — Так вот, мужики. Я предупреждал: не повезло вам.

Когда чернокурточников увели, Пал Палыч, чтобы прийти в себя, хватанул фужер коньяка и принялся за работу. Общение с компьютером его успокаивало.

Претендентка на вакантную должность, войдя в кабинет, оторвала его от дела.

Пал Палыч на миг поднял голову от компьютера, посмотрел на Лайонеллу и махнул ей рукой:

— Сядьте.

— Я от Элеоноры Дмитриевны, — пыталась объяснить ему Лайонелла. — По поводу дела.

Но директор ее уже нс слушал. От тыкал пальцем в клавиши и что-то бормотал себе под нос. Так он работал минут пять и лишь потом выключил компьютер. Повернулся к посетительнице.

— Встань, я на тебя погляжу.

Ее шокировало обращение на «ты», к которому она пока не привыкла, но когда речь идет о работе, приходится терпеть все — и чужое безразличие, и хамство. Право на труд обеспечивает не конституция, а работодатель.

Лайонелла поднялась, ощущая гнетущую дрожь в ногах. Пал Палыч выпятил губу, почмокал.

— Смысл работы тебе ясен? — Он проявлял к ней не больше интереса, чем домоуправ, подбирающий дворника.

— Да. — Лайонелла потупила взор.

— Внешне ты не мисс Америка, но ничего. — Директор еще раз тронул губы быстрым змеиным движением языка. — А квалификацию мы проверим. Не возражаешь?

Лайонелла стояла, теребя в руках сумочку и не зная что ответить.

— Что скисла, милочка? — Пал Палыч улыбнулся. — Раздевайся.

— Как?! — Она не ожидала такой стремительности. При свете дня, прямо в конторе, еще не зная, возьмут ее на работу или нет. — Прямо сейчас?!

— Милочка! — Директор нахмурился. — Ты меня удивляешь. Могу я' взять повара, не проверив, как он готовит? Ты ведь сама решилась? Верно? Вот и покажи умение. Впрочем, если тебе это в тягость, я ничего не требую. Выход найдешь сама. — Он скривил губы и показал рукой на дверь. — Ступай.

— Я… я решилась. Но вот так сразу…

Пал Палыч засмеялся, причмокивая маслянистыми губами.

— Милочка, такие дела делают именно сразу. — Он посмотрел на нее со вниманием. — Ты не обижайся на мою простоту. Я ведь в определенной мере занимаюсь тем же ремеслом. Всем и каждому угоди, подставься. Выслушиваю выговоры за вас, дур. Понимаешь?

Она не очень понимала, но кивнула утвердительно. Он подошел к двери, повернул ключ. Остановился за ее спиной.

— Ну, давай, раздевайся. Снимем, как говорится, пробу. — Он усмехнулся. — Тем более жена сегодня мне на завтрак ничего не предложила. Бабские слабости.

Лайонелла замерла в отчаянии.

Пал Палыч прошел к дивану, лоснившемуся дорогой вишневого цвета кожей. Сел. Посмотрел на часы.

— Я жду, милочка. Не насиловать же тебя.

Она пригнула голову, словно боялась, что ее ударят, и стала расстегивать тонкую дорогую блузку, последнюю в своем гардеробе.

— Энергичней, милочка. У меня и кроме тебя есть дела. Она через голову сняла юбку и осталась в черных трусиках и таком же аккуратном черном сутьенчике.

— Хорошо, — сказал Пал Палыч. — Теперь иди к столу. То, что на тебе осталось, мужчине бывает приятно снять самому. Так ведь?

Она сделала два робких шага, не доходя до стола, остановилась. Пал Палыч встал, приблизился к ней, ловким движением расстегнул на спине крючки бюстгальтера.

— Вот и ладно, милочка. Вот и ладно. — Голос его стал тихим, урчащим. — Нагнись. Вот так… Обопрись о стол ручками…

Продышавшись, Пал Палыч привел себя в порядок. Взял из пачки сигарету. Закурил. Спросил Лайонеллу:

— Хочешь?

Она все еще оставалась под впечатлением происшедшего и медленно приходила в себя.

— Нет.

— Как угодно. Оденься.

Пал Палыч снял трубку, набрал внутренний номер.

— Мария Матвеевна, — он говорил спокойно, и в каждом слове звучала строгая властность, — я к вам подошлю новенькую. Вы ее познакомите с правилами, укажете рабочее место, покажете станок. Хорошо, я понял. Думаю, сегодня вам придется представить ее Академику. Он ее скорее всего увезет на дачу. Договорились? Лады. — Пал Палыч положил трубку и посмотрел на Лайонеллу. — Надеюсь, все поняла? Тогда смелее в бой. И не оставайся такой холодной. Это непрофессионально.

Мария Матвеевна оказалась дородной женщиной с необъятным бюстом, легким намеком на талию и широкими бедрами, на которых блестела туго натянувшаяся черная юбка. В своей небольшой каморке — диван, столик, зеркало, сервант и на нем ваза с розами — встретила Лайонеллу радушно. Предложила:

— Попьем чайку, девонька? — И когда гостья ответила согласием, радостно сообщила: — Я люблю, когда ко мне приходят новенькие. Найти сегодня работу совсем непросто, а у меня здесь и стол, и дом.

Прихлебывая душистый, пахнущий кардамоном чай, Лайо-нелла медленно приходила в себя. Мария Матвеевна заметила ее состояние, участливо спросила;

— Пал Палыч? Не обращай внимания, три к носу. И запомни: мужик — это всеядная скотина. Хищник. Стоит ему остаться наедине с женщиной, развязать галстук и расстегнуть брюки, и-и, милочка! Нс всякое животное способно с ним соревноваться. Мы, женщины, — всегда добыча. Не поверишь, — Мария Матвеевна смущенно улыбнулась, — но он и меня потягивает…