Особенностью «Забегаловки» стали запредельные цены, классное обслуживание и высокая степень безопасности. В роли швейцаров здесь выступали широкоплечие парни в малиновых пиджаках, не обремененные интеллектом, но сверх меры наделенные физической силой. Любой из этих вышибал мог бы явиться на службу украшенный иконостасом медалей с чемпионатов по борьбе, тяжелой атлетике, боксу, самбо.

«Забегаловка» «У Сергея» быстро сделалась настоящей малиной где кантовались легализовавшиеся авторитеты и их многочисленные гости. На одной из больших сходок, когда на похороны вора в законе Марыча — Жоры Марчука — в При-донск съехался цвет воровского мира, Копченов отвоевал для своего заведения статус нейтральной территории. Здесь собирались на толковища закоренелые соперники, качали права арбитры избранные конфликтующими сторонами, прогуливался навар, снятый в удачных операциях, но не велось никаких разборок — ни-ни!

Об истинной сущности «Забегаловки „У Сергея“ знала милиция, знала прокуратура, но хоть локти обкусай, прихлопнуть малину им не было дано. Несколько внезапных налетов на „Забегаловку“ совершили омоновцы, но всякий раз тянули пустышку — ни оружия, ни наркоты, ни беспаспортных клиентов обнаружить не удалось.

Именно сюда, захватив пакет с упомянутыми фотографиями, пришел Рыжов.

Вежливый швейцар в модном пиджаке провел посетителя по узкому коридору в кабинет шефа. Рыжов вошел в святилище не постучавшись.

— Здравствуйте, Сергей Фомич! Надеюсь, представляться не надо?

С колен Сергея Фомича проворно соскочила стройненькая девица По некоторым остававшимся на ней предметам одежды можно было предположить, что она официантка. Прошлепав босыми ногами по дорогому ковру, девица скрылась за портьерой. Ее туфли остались возле дивана, на котором сидел шеф «Забегаловки».

Рыжов прикрыл дверь. Копченов с хмурым видом встал, поправил подтяжки, застегнул молнию на ширинке.

— Иван Васильевич, ты не по адресу. Гражданин Копченов давно завязал. Он честный предприниматель, что удостоверено документами с печатью. Тебе нужен разговор? Клади на стол постановление прокурора. А я приглашу адвоката. Тогда и поговорим вволю.

Рыжов сразу обратил внимание, что Копченов впервые за многие годы назвал его не гражданином начальником, а по имени и отчеству. Это кое-что значило. Разговор приходилось вести в новом стиле.

— Сергей Фомич, не закипай, на газ тебя не ставили. Заметь, я пришел и назвал тебя не Копченым, не гражданином Копче-новьш, а Сергеем Фомичом. Не ценишь?

Копченов вдруг улыбнулся, открыв рот, в котором два верхних передних зуба сверкали золотыми коронками.

— Уел. Но не гордись. Даже как гражданин гражданину я показаний давать не буду.

— Сергей Фомич! Чтобы ты почувствовал себя настоящим гражданином, тебя, оказывается, еще коптить да коптить! Ты мне предложи чаю, кусочек сахару. Посидим. Мы же с тобой на фронте борьбы с преступностью не первый год рядом…

Копченов глубоко и тяжко вздохнул.

— Фронт-то ты всегда против меня держал. Чего хочешь, Рыжов?

— Я к тебе как к эксперту. Улавливаешь?

— Это значит, ты меня попросишь кого-то заложить. Верно? Но я тебе не помощник. С преступным миром у меня связи обрублены. Так! — Копченов соответственно махнул рукой. — И нет никаких связей.

— Сергей Фомич! Не лепи горбатого. Я тебя за бажбана не держу, но и ты меня не записывай в лохи. Такие авторитеты, как ты, на пенсию не выходят.

— Да, но они и на пенсии не становятся стукачами. Я ведь знаю, что тебе надо. Ты про кого-то спросишь, я скажу. Потом его за мокрый зад и в мешок. Так? Кем в таком случае станет честный гражданин новой России Сергей Копченов?

— Сперва выслушай. На живца с твоей помощью я никого ловить не буду. У меня на руках труп. Надо его опознать.

Копченов оживился. На лице прочитывалась заинтересованность.

— Из деловых?

— Это я и хочу выяснить.

Копченов задумался. Погладил лысину, посмотрел на потолок.

— Вот что, давай фотку. Мертвого увижу — укажу, на живого — нет.

Рыжов открыл папочку, вынул фотографию и подал собеседнику.

На снимке был изображен торс без головы с одной рукой и одной ногой. На спине, на изрядно подгоревшей коже, виднелся шрам-келлоид, жгутом протянувшийся от левой лопатки до поясницы.

— Кто его так? — спросил Копченов.

— Ты о чем? О шраме? Или…

— Я об или, потому как о шраме все знаю сам. Это работа Кузи Винта. Он горячей кочергой оттяжку дал…

— Выходит, знаешь кому?

— Знал, Рыжов. Это был собственной персоной господин Рубец. Тебе о нем по штату знать положено. Он из ментов на волю ушел…

Итак, убит Константин Бабич, милиционер, вставший на преступный путь, отсидевший три года, потом исчезнувший из поля зрения. Значит, именно он был нанимателем Жердяя — Баринова на странную роль подставки в какой-то сложной комбинации. Незадорого, выходит, тебя купили, Рубец, незадорого. Прав Артем: в этом деле надо искать главного…

В это же время Катрич обходил последние квартиры последнего подъезда в доме на проспекте Победы. И здесь ему неожиданно повезло. В одной из квартир третьего этажа (Катрич шел сверху вниз) он свел знакомство с Таисией Михайловной Луки-ной, старушкой лет семидесяти пяти. Не познакомился, а именно свел знакомство в полном смысле слова.

На звонок дверь открыла невысокая худенькая женщина с седой, аккуратно уложенной прической. Она придирчиво прочитала документ, предъявленный Катричем, и предложила:

— Входите.

Он вошел в чистенькую однокомнатную квартиру, вымытую, ухоженную, или, как иногда говорят, «вылизанную». На небольшом коврике, сшитом из цветных шерстяных лоскутов, снял ботинки, не рискуя шагнуть дальше в обуви.

— Что вы, что вы, — почти испуганно воскликнула хозяйка.

— У вас так чисто, — признался он смущенно, — хоть на руках иди.

Польщенная похвалой хозяйка приветливо улыбнулась.

— Проходите прямо в комнату. Я сейчас вскипячу чай. Это не долго, он у меня еще теплый.

— Пожалуйста, не надо, — почти испуганно возразил Кат-рич. Гонять чаи, когда времени в обрез, а работы непочатый край, ему не очень хотелось.

— Нет уж, — сурово возразила Таисия Михайловна. — Все вопросы вы зададите за чаем. — Она понимающе посмотрела ему прямо в глаза. — Не пугайтесь, я вас не заболтаю. Будет так: вопрос — ответ. Но за столом.

Пришлось смириться.

Действительно, ждать пришлось совсем недолго. Чай, вазочки с белыми сухариками и вареньем появились на столе в один миг, и хозяйка села напротив Катрича.

— Признаться, я ждала, когда вы ко мне заглянете.

— Что так?

— Соседей опрашивали, все возбуждены, никто ничего не знает, не видел, а мне есть что сказать.

— Вы что-то видели? Расскажите, не бойтесь. Таисия Михайловна посмотрела на Катрича, как ему показалось, с жалостью.

— А чего мне бояться, сынок? Я свое отбоялась. Когда была медсестрой на Днепре, потом в Берлине. Что меня теперь может испугать, если даже своей смерти жду без испуга?

Катрич не дал хозяйке продолжить тему.

— Понял вас, Таисия Михайловна. Так что же вы видели?

— Ну, если ждете какие-нибудь ужасы, ничего такого не было. Просто, на мой старушеский взгляд, кое-что кажется сейчас подозрительным.

Она снова проницательно взглянула на Катрича. Тот промолчал. Она продолжала:

— В тот вечер… Да вы пейте, пейте чай… Мы с Варварой Андреевной, соседкой со второго этажа, сидели во дворе на своем обычном месте. Дышали воздухом, называется. У нас, знаете, окна выходят на запад и к вечеру в квартире становится душновато. Да вы пейте, пейте…

Катрич послушно отхлебывал из стакана горячий чай, а чутье бывалого охотника за неизвестным подсказывало — возможно, именно сейчас он возьмет след.

— Значит, сидим мы…

— Таисия Михайловна, извините, что перебиваю, но, может, прямо сейчас мы пройдем туда, где вы сидели? Вас это не обременит?,

— Как угодно, только допейте чай…

Они спустились по лестнице, вышли из подъезда, и Таисия Михайловна семенящими шажками двинулась через двор. Миновала детскую площадку с поломанными качелями и песочницей, из которой жильцы растащили песок для любимых котов. У серой стены бойлерной, плотно прижатая к бетону, стояла тяжелая бульварная скамейка со сломанной чугунной ножкой.

— Мы здесь всегда сидим, — объяснила Таисия Михайловна и опустилась на скамейку. — Устраивайтесь рядом.

Катрич сел. Огляделся. От стены бойлерной, нагретой солнцем, тянуло сухим теплом. Большой унылый двор просматривался отлично. Старушки знали, где расположиться, — и тепло, и все видно.

— Итак, что вы отсюда увидели?

— Вначале напомню, что незадолго до события в наш дом стал носить рекламные выпуски газет новый письмоносец. До него работала женщина. Суровая такая, всем всегда недовольная. Ее даже спросить ни о нем нельзя было. Буркнет в ответ что-то, не поймешь, ответила или обругала. Вдруг она исчезла. И появился мужик. — Таисия Михайловна бросила быстрый взгляд на Катрича и поправилась: — Мужчина. Очень тихий и неприметный. Серый халат из сатина, серые брючки, кепка на глаза…

— И что он?

— Все вроде нормально, но мы с Варварой Андреевной вредные бабки. Своих дел у нас мало осталось, так мы тут о чужих талдычим. С нашего энпэ, — военное слово поразило Катрича, но он вспомнил о боевом прошлом собеседницы и все принял как должное, — далеко и хорошо видно. А вот нас со двора — не очень. Мы глядим и все, что заметили, обсуждаем. Так и появилось у нас подозрение. Не в первый день, а уже позже. Знаете, как говорят? Хорошая мысля приходит опосля.

Катрич улыбнулся. О том, когда и как приходит мысля, он и сам давно знал.

— И какая же мысля пришла? — спросил он осторожно. Катричу понравилось, что, рассказывая о том, что они с подругой любят посплетничать о чужих делах (кто из женщин этого не любит!), Таисия Михайловна словно бы каялась в этом.

— В тот день почтальон пришел во второй подъезд в неурочное время.

— Как это понять?

— Обычно рекламу разносили на день раньше и по утрам, а не после обеда.

— Понял, что дальше?

— Мы видели, как в свой подъезд вошел господин Порохов. Простите, назвать товарищем язык не поворачивается.

— Гражданин Порохов, — подсказал Катрич.

— Вот он и вошел. Спустя какое-то время появился тип, который в подъезде пробыл совсем недолго. Причем вошел пустой, а вышел с портфелем.

— Может, с кейсом?

— Мне трудно сказать, что это было. Небольшой такой чемоданчик. Но по-моему, все же портфель.

— Спасибо, Таисия Михайловна, это был кейс.

— Как угодно, — старушка недовольно поджала губы и нахмурилась. — Теперь у нас все не по-русски. Наденет девка колготки, а говорит «слаксы». Спрашиваешь, где купить нитки, могут ответить: «В шопе». Прости, Господи…

— Согласен, Таисия Михайловна, и возмущаюсь вместе с вами. Но мы потеряли из вида почтальона. Он что, из подъезда не выходил?

— Вышел, но из другого. Из третьего. Туда в аккурат входил миллионщик — он не так давно купил в доме квартиру у Малаховых. Так вот, он вошел в дверь, и почти вразу из подъезда вышел письмоносец. Без серого халата, в черных очках, руки в карманах…

— Почему вы обратили на него внимание?

— Потому что, пока миллионщик шел по двору, мы ему косточки перемывали.

Поразившись такой откровенности, Катрич еле сдержал усмешку. Затем спросил:

— Он вам не нравится?

Старушка бросила на него быстрый оценивающий взгляд. Должно быть, старалась понять, на стороне миллионщиков Катрич или нет. Ответила честно:

— С чего бы мне таких любить? Наворовали ворохами, теперь на них молись? Чубайс бессовестный!

— Фамилия миллионщика Чубайс? — Катрич даже удивился роковому сходству фамилий местного дельца и московского политика, но попал впросак.

Таисия Михайловна смерила его негодующим взглядом. Ответила сухо:

— Мы не знакомы с миллионщиком. А Чубайс — это их главный. Шпана. Всех обчистил, обворовал, рыжий бес… Выругав себя за промах, Катрич смущенно спросил:

— В какой квартире жили Малаховы?.

— В шестьдесят пятой. Хорошие были люди. Да вот нужда согнала с места.

— Значит, вы считаете, почтальон может быть в чем-то замешан?

— Это уж вам проверять, разве не так? — Таисия Михаиловна произнесла это энергично, наступательно.-Я вам свои подозрения высказала.

— Спасибо, Таисия Михайловна, мне теперь есть над чем подумать.

Катрич хорошо помнил пачку газет в темном переходе. Ье появление там должно получить разъяснение…

Хозяин шестьдесят пятой квартиры открыл стальную дверь без опаски сразу после звонка. Оглядел Катрича равнодушным взглядом.

— Вам кого?

Узнав о сути дела, пригласил войти. Вслед за хозяином Катрич прошел в просторную, блестевшую чистотой гостиную. Хозяин — Василий Ефимович Ловковский — не скрывал неудовольствия.

— У нас, — бурчал он раздраженно, — следствие начинается, когда человека убьют. А пока тебя не ухлопали, живи и трясись.

Милиционера не дозовешься.

— Вы правы, — без возражения согласился Катрич. — Только, если честно, не одна милиция виновата. Представьте, я сейчас начну задавать вам вопрос о доходах, об их источниках, о наличке, которая не показывается в отчетных документах, о тех, кто на вас, возможно, наезжал или наезжает… Вы станете беседовать на эту тему?

Ловковский промолчал.

— Вот видите. Тайны коммерции начинают открываться после того, как начинают допрашивать бизнесмена, которого киллер по случайности не успел добить.

Ловковский задумчиво погладил лоб.

— Вам приходилось допрашивать умиравших?

— Так точно. И, замечу, на смертном одре они становятся предельно откровенными, охотно сотрудничают со следствием.

— Хорошо, допрашивайте живого.

Ловковский прошел к серванту. Взял из ряда бутылок с красочными этикетками обычную, уже початую склянку «Столичной». Вернулся к столу. Пояснил:

— «Столичную» держу для себя. А вся пестрота, — он показал рукой на сервант, — для любителей попижонить. Как же, они были в гостях у Ловковского и пили «Смирновскую», «Абсолют» и «Уайт игл»! А по мне, лучше «Столичной» не сыщешь. Вам налить?

— Спасибо, нет.

— А я тяпну. Для храбрости. Катрич достал диктофон.

— В день убийства Порохова, когда вы возвращались домой, вам никто не встретился в подъезде?

Ловковский одним глотком опорожнил рюмку, крякнул. Кивнул в сторону диктофона:

— А без записи можно?

— Что вас пугает?

— Не дай Бог попадет в руки тех…

— Не попадет, но если боитесь…

— Да, боюсь.

Катрич убрал диктофон.

— Я буду кое-что записывать для памяти.

— Хорошо, но подписи я не поставлю.

— Этого не потребуется.

— Да, действительно, в подъезде я столкнулся с мужчиной. Но он не был похож на бандита.

— На кого же он был похож?

— На приличного гражданина. В наш дом приходят разные люди. Чаще на четвертый этаж.

— Почему именно на четвертый?

— Не хочу выглядеть трепачом, но, на мой взгляд, там живет дама… Немного вольная в поведении…

— Расшифруйте слово «вольная».

— По-моему, она проститутка. Обслуживание на дому…

— Вы сделали заключение по ее внешнему виду?

— Я ее видел всего один раз. Зато в «Придонском вестнике» среди объявлений об услугах встретил телефон…

— Почему вы решили, что он ее?

— Дедукция. От моего номера он отличается двумя последними цифрами.

— Постарайтесь описать приличного гражданина, которого встретили в подъезде.

— Я, знаете ли, особо не приглядывался. Ну, хорошо. Ниже меня ростом. Черный костюм.

— В полоску?

— Нет. Без полосок…

От Ловковского Катрич отправился в «Экстра-П». Редакция •занималась распространением газеты собственными силами, не обращаясь к услугам почты.

Начальник отдела распространения, худая желчная женщина с волевой складкой губ и холодными серыми глазами сидела в клетушке, до потолка забитой пачками свежей продукции. В помещении пахло типографской краской и машинным маслом.

Начальница посмотрела на Катрича поверх очков.

— Вакансий нет, товарищ. И потом, мы вообще предпочитаем брать в распространители пенсионеров.

— Я не по поводу найма.

Строгая дама выслушала Катрича и достала из стола амбарную книгу, густо запятнанную грязными пальцами.

— Какой участок вас интересует?

— Проспект Победы. Центр.

— Это четвертый участок. — Черный от типографской краски палец зашуровал, перекидывая страницы журнала учета. — Распространитель — Надежда Гавриловна Фелидова.

— Позвольте, -Катрич положил ладонь на журнал. — Насколько мне известно, в последнее время газету разносил мужчина.

Начальница задумалась, что-то припоминая. Согласилась.

— Это было временно. Надежда Гавриловна взяла отпуск за свой счет.

— Кто ее заменил? — Задавая вопрос, Катрич невольно напрягся: неужели сейчас он узнает фамилию, которая поможет распутать тугой узел тайны? Так просто?! — У вас есть сведения?

— У нас есть все. — Начальница держалась надменно, как и положено должностному лицу в России. — Таковы правила.

Ее палец стал снова ворошить страницы амбарной книги, приближаясь к последней записи.

— Вот. По просьбе гражданки Фелидовой на ее место временно зачислен гражданин Лаптев Альфред Ермолаевич.

Катрич давно уже привык к глупостям родителей, награждавших детей нелепыми иноземными именами: Альфред — и.Лаптев! Каково? Но он сдержался и даже не улыбнулся, а только спросил:

— Номер паспорта? Где прописан?

— Все, как надо. Паспорт выдан вторым отделением милиции Придонска. Прописан по улице Конституции, дом сорок два.

Спустя полчаса на зеленой улочке за деревянным заборчиком Катрич отыскал нужный дом. Это было одноэтажное кирличное здание старой постройки с большим двором и садиком. К дому вела дорожка, выложенная бетонными плитами. Сбоку от крыльца с козырьком виднелась собачья будка. Когда Катрич проходил мимо, оттуда высунулась лохматая собачья голова. Пес посмотрел на незнакомого человека долгим изучающим взглядом, лениво зевнул, обнажив желтые зубы и розовый язык, и так же спокойно втянул голову в конуру.

Катрич поднялся на крыльцо, постучал в дверь. Какое-то время спустя она отворилась. На крыльцо вышел крупный носатый мужчина с ярко выраженной кавказской внешностью.

— Вам кого?

— Здесь проживает Лаптев?

В глубоких темных глазницах носатого вспыхнул тревожный блеск.

— А вы кто?

— Милиция, уважаемый. Уголовный розыск. Устраивает? Носатый затопал по крыльцу как спортсмен, делающий разминку. Только трудно было угадать — бежать он собирался или прыгать в высоту.

— У нас все в порядке. — Ответ прозвучал не в лад с вопросом и выдал душевное смятение носатого.

— Я спросил о другом, — сказал Катрич, повысив голос.

— У нас все в порядке, — заученно повторил носатый. Он то и дело смахивал пот со лба и облизывал толстым языком губы. — Принести документы?

— Ваши личные дела меня не интересуют. Мне нужен Лаптев.

— Альфред Ермолаевич? — Носатый перестал перебирать ногами. — Он отсюда выехал. Продал мне квартиру и отбыл. У меня с документами все законно…

— Куда он выехал?

— Не знаю.

— Как же так, купили квартиру, а куда делся хозяин — не поинтересовались?

Носатый снова стал сучить ногами, затопал по крыльцу.

— Разве я должен интересоваться, куда он уезжает?

— Почему нет?

— Я купил. Отдал деньги. Зачем он продал? Куда пошел? Мне дело, да?

— Вы слыхали, что под видом покупки квартир их хозяев убивают, а собственность присваивают? Боюсь, объяснение вам придется давать в другом месте.

— Товарищ милиционер! Я честный покупатель. Сам Лаптев просил никому не говорить, где он теперь живет. Ему это не нравится.

Стремление Лаптева к конспирации вполне вписывалось в тот образ, который складывался из кусочков мозаики, собранных Катричем. Он усилил нажим.

— Собирайтесь, поедем, гражданин…

— Окроперидзе… Нодар Окроперидзе…

— Вот и собирайтесь.

— Хорошо, я скажу. Лаптев переехал к бабе. К сожительнице, так, да? Азнаурская улица, дом четыре…

Дом номер четыре оказался железнодорожным бараком послевоенной постройки. В длинном полутемном коридоре пахло общественным сортиром и кислой капустой. С ночным горшком в руке навстречу Катричу шла женщина в застиранном махровом халате.

— Будьте добры, где живет Лаптев? Женщина остановилась перед Катричем, едва не ткнув ему горшком в грудь.

— Алик Лапоть? Танькин хахаль?

— Именно Алик, — сказал Катрич, старательно отодвигаясь от горшка, чтобы не видеть содержимого и не ощущать его запах.

— Десятая, — бросила женщина, легко вильнула задом и гордо проследовала дальше, неся горшок как ритуальную вазу.

Катрич двинулся по коридору, разглядывая облупленные эмалированные таблички на дверях. У десятой остановился. Постучал согнутым пальцем — громко, как в барабан.

За дверью кто-то тяжело заворочался. Скрипнули половицы, засвистели немазаные петли. Длинный как жердь, заросший многодневной щетиной, пьяный в дугу Лаптев возник в дверях. Он стоял, опираясь раскинутыми руками о косяк.

— Те чо, мужик?

— Лаптев?

— Ну. Те чо?

Катрич уже понял: этот пьяный фитиль не мог быть фигурой, которая совершила профессионально спланированное заказное убийство. Нет и нет!

Сдержать себя Катрич не сумел. Он сгреб Лаптева за грудки, тряхнул и впихнул в комнату. Здесь густо воняло водочным перегаром, закисшим потом, грязными носками. Подтолкнув Лаптева, посадил его на диван, затянутый грязным серым чехлом.

— Где паспорт, Лаптев? Быстро!

Лаптев попытался встать, но пьяный зад не позволил ему это. сделать: он только приподнялся над диваном и брякнулся на прежнее место. Махнул рукой в сторону стула, на котором висел черный мятый пиджак.

— Там.

Мятая красная книжка, затертая грязными руками, свидетельствовала — пьяный владелец документа и есть Альфред Ер-молаевич Лаптев.

Увидев на столе чайник, Катрич взял его и взвесил в руке. Вода в сосуде была. Налил полный стакан, подошел к Лаптеву и с размаху выплеснул ему содержимое в лицо.

Лаптев вытаращил глаза, закрутил нечесаной башкой, зафыркал, отхлебываясь.

— Ты чо, мужик?

Попыток сопротивляться он не предпринимал. Хмель хмелем, а понимал — гость — человек крутой, крепкий.

— Очухался? — спросил Катрич. — Лады. Докладывай: работал на разноске газет?

— Я?! — Лаптев выглядел обалдело. — Да на хрен мне это нужно!

— Почему же числишься распространителем? Лаптев замотал головой, соображая.

— Слушай, шеф, — он протрезвел настолько, что уже считал Катрича каким-то начальником, имевшим право задавать вопросы. -Ты друзьям помогал?, Вот и я помогаю. Подошел мужик. Паспорт потерял. А на работу надо. Я паспорт дал. На полчаса. Разве нельзя на полчаса?

Говори ему теперь «можно» или «нельзя», что изменится?

— Как он выглядел? Или забыл за пьянкой?

— Я?! Шеф, я только и принимаю что по маленькой. От нервов. А помню все.

— Рост?

— Нормальный, шеф. Во, — Лаптев отмерил высоту на своей груди. — До сих.

— Костюм?

— Черный в полоску. Рубашка — голубая.

Катрич скрипнул зубами. Портрет Рубца вырисовывался с определенной точностью. Убийца рассчитал все возможные действия следствия и перекрыл ходы, надежной защитой.

Ничего, кроме точного описания погибшего Рубца, не смогла сообщить Катричу и Надежда Гавриловна Фелидова. Она хорошо помнила мужика, который предложил ей пятьдесят тысяч, если она возьмет отпуск за свой счет, а он за нее поработает и наберет недостающие до стажа дни. Хороший человек — находка для пенсионерки. Взял на себя ее заботь! да еще заплатил.

Судя по описанию, Фелидову временно подменял господин Рубец, которому в его нынешнем состоянии никто не мог предъявить никаких претензий.

Поздно вечером Катрич позвонил Рыжову домой.

— Можете открутить мне голову, Иван Васильевич. У меня по нулям.

— Отдыхай, — успокоил его Рыжов. — Завтра поговорим. Завтра им встретиться не удалось. Часов в семь утра Рыжова потревожил звонок Катрича.

— Иван Васильевич, зря вы вчера не открутили мне башку. Сегодня я у вас не появлюсь.

— Что такое? — Рыжова встревожил тон, которым произнес сообщение Катрич.

— Жорку убили. Брата.

— Лекарева?!

— Да, его. Выезжаю в Рогозинскую.

— Это случилось там?

— Да.

ЛЕКАРЕВ

Вообще-то трагедия произошла не в станице Рогозинской, а на Черноморском шоссе, у развилки, откуда дорога шла в дачный поселок Никандровку.

Патрульная милицейская машина, возвращавшаяся в город, остановилась на обочине шоссе возле лесопосадки. Лейтенант Лекарев вылез наружу и неторопливо направился в кустики. Сидевший за рулем капитан Виктор Денисов, заводной добрый малый, также выбрался на воздух, достал сигарету. Несколько раз щелкнул зажигалкой, но огонек не загорелся — кончился газ.

Со стороны Никандровки шла машина, освещая дорогу ближним светом.

Денисов поднял руку. Не может быть, чтобы у ехавших не нашлось огонька.

Машина притормозила и остановилась метрах в двух от милиционера. Хлопнула дверца. С водительского места на асфальт выбрался щуплый узкоплечий мужчина. Лениво потянулся — все же как-никак близилось утро — и спросил:

— Инспектор, в чем дело?

Денисов собирался сказать: «Огоньку не найдется, ребята?» — но не успел. Стекло задней двери приспустилось, и из салона выплеснулось пламя пистолетного выстрела.

Пуля ударила Денисова в грудь. Он взмахнул руками, опрокинулся на спину и рухнул на бетонку. Сигарета, которую он держал в руке, откатилась под колесо «волги» цвета «белая ночь».

— Эй, что там? — крикнул Лекарев, выбираясь из кустов. Звука выстрела он не слышал. Его надежно погасил глушитель. До него донесся только звук падения тела.

Круто повернувшись на голос, стрелок пустил пулю в Лека-рева. Отлично целил бандит. Желтая вспышка огня на миг осветила лицо стрелявшего. От удара в правое плечо Лекарев потерял равновесие и упал спиной в кусты, из-за которых только что вышел.

Падая, он машинально скользнул взглядом по номерной табличке машины, которую тускло подсвечивала лампочка. В память с удивительной отчетливостью врезались цифры номера:

— Добей, — приказал глухой голос из машины. Водитель выстрелил в голову Денисова, махнул рукой.

— Второй так подохнет.

Он убрал пистолет под пиджак, сел за руль и дал газу.

Лекарев не терял сознания ни на миг. Летел вниз спиной, сбитый сильным ударом, и видел звезды над головой. Ударился затылком о землю и вскрикнул от боли. Раненое плечо онемело, и он почти не ощущал его.

Лекарев попытался встать, и тут его настиг приступ слабости. Голова закружилась, в глазах поплыли черные мухи, звезды стали двоиться. Лекарев провалился в глухую тишину…

Очнулся довольно быстро. Открыл глаза, не в силах вспомнить, что с ним произошло. Пытался подняться, но в глазах опять все поплыло. Тогда Лекарев перевернулся на живот и пополз. Ладони царапала каменистая земля. По лицу стегали гибкие прутья кустарника.

Временами, теряя сознание, Лекарев проваливался в темноту. В такие мгновения он переставал ощущать боль, не видел ничего вокруг себя. Очнувшись, с удивлением замечал, что, даже уплывая в пустоту, он не оставался на месте, а продолжал двигаться. Извиваясь, словно слепой червяк, Лекарев лез по земле вперед, не видя цели, не зная направления. Один раз отключился на бугре, с высоты которого в зыбком тумане вдруг увидел очертания дома, стоявшего невдалеке. И тут же вырубился, забыв обо всем, потеряв чувство времени и пространства.

Когда на волне острой боли он снова пришел в себя, то понял, что лежит в кустах перед самым домом. По запаху, который источали листья, догадался, что заполз в смородину.

Полежав немного, Лекарев оттолкнулся руками от земли и отполз от куста. Вскоре он попал на дорожку, выложенную бетонными плитками. Дорожка вела к дому. Ползти по ней стало легче.

Работая локтями, Лекарев добрался до крыльца. Правая рука безжизненно тащилась за ним, впервые в жизни не помогая, а мешая двигаться.

В доме стояла тишина. Хозяева еще спали. Воскресный день не располагал дачников к раннему пробуждению.

— Преодолевая усиливавшуюся слабость, подолгу отдыхая, Лекарев забрался по ступеням крыльца вверх. Дотянулся до двери и постучал. Стук вышел робким, еле слышным.

Часто дыша открытым ртом, как пес в жаркий день, Лекарев подогнул правую ногу и снял ботинок. Кожаным каблуком, к которому он недавно приколотил вырезанные из консервной банки подковки, стал лупить по филенке. Теперь звук получился громкий, будто в дверь били молотком.

Внутри дома что-то зашевелилось. К двери прошлепали босые ноги. Изнутри раздался полный угрозы мужской голос:

— Ты все еще здесь, поганец?! Убирайся, тебе было. сказано, убирайся! Пошел вон, скотина! Чтоб я тебя, гад, больше не слышал!

— Помогите! — простонал Лекарев. Голос звучал слабо, неуверенно и вряд ли его было слышно за дверью. И вдруг из дома раздалось:

— Я те помогу! Я те помогу! Повадился, гад! Покою не дает! Кого имел в виду хозяин, Лекарев не знал. Он лишь стал лупить ботинком по двери с новой силой. И тогда она с грохотом распахнулась. На пороге стоял хозяин в синих широких трусах, в белой майке с большим вырезом, в тапочках на босу ногу, с ружьем-двустволкой в руках. Трудно сказать, что он намеревался сделать, хватаясь за оружие, какую битву и с кем собирался вести.

Увидев на крыльце милиционера в форме, след крови, протянувшийся по дорожке до самой двери, хозяин на мгновение растерялся. Он не знал, с чего начать.

Милиционер лежал на крыльце, уцепившись пальцами за выступ порога. Кровь запятнала деревянные ступени, еще вчера добела выскобленные ножом и вымытые женой хозяина — Муравьева Петра Петровича. Милиционер был жив. Муравьев видел, что спина его движется в такт дьианию, а пальцы конвульсивно вздрагивают.