Случайные прохожие, оказавшись перед зеленым паласом, судорожно решали задачу: можно по нему идти или нет? Некоторые, стараясь держаться от греха подальше, к удовольствию наглых стражей, сворачивали с тротуара и обходили, с их точки зрения, опасное место по проезжей части.

Поравнявшись с первым вышибалой, Рыжов сказал:

— Вы бы, ребята, тут плакат повесили: «Не плювать. Обувь снимать».

— Вали, вали, остряк, — зло огрызнулся страж паласа и поиграл дубинкой. — А то и зашибить могу.

И тут же разинул рот, когда Рыжов направился к входу в святилище, а швейцар в красной ливрее, обшитой золотыми галунами, распахнул перед ним стеклянные двери.

Деловая элита города — миллионеры и миллиардеры в исчислении на «зеленые», богачи свежего посола — собралась в главном зале. Над всем здесь витал призрак богатства, не скрываемого, подчеркиваемого. Длинный стол с полированной крышкой. У стола шикарные итальянские кресла на пяти лапках с колесиками — верти задом, катайся — одно удовольствие. На столе перед каждым креслом пластиковые папочки с чистой бумагой, шариковая ручка и две бутылочки — одна с кока-колой, другая с голландским пивом «Бавария». Пластиковые папочки трех цветов — белые, синие и красные — были разложены на столе так, что со стороны казались составными частями российского флага. Умный народ банкиры! Все-то обдумают! Вдоль стены напротив окон стояли стульчики подешевле — уже без колесиков (позвали сюда — не верти задом!) и с тонкими подлокотниками — для чинов сутью пожиже.

Рыжов вошел в зал и сел на скромный стул у стеночки. Тарасов, занявший место председателя, это сразу заметил и замахал рукой:

— Иван Васильевич! Что вы?! Так негоже. Вам здесь честь и место. Прошу за стол!

Когда Рыжов входил в зал, никто на него внимания не обратил: мало ли в этом доме клерков, которые приходят и уходят и знать которых не обязательно! Но едва Тарасов назвал его имя, все сразу вскинули головы: кто это там такой, кому предложено занять место в синклите? Конечно, они понимали, что со стороны Тарасова приглашение гостя на почетное место не более чем жест символический, но увидеть и запомнить личность, коей оказывается почет, на будущее совсем не вредно.

Рыжов, несколько растерявшись, встал, пересел на руководящее кресло с высокой спинкой и широкими подлокотниками, ощутив под собой мягкую приятность натуральной кожи. Он оказался лицом к лицу с Калиновской. Та сидела спиной к окну, и Рыжов не сразу ее узнал.

— Здравствуйте, Иван Васильевич! Мы ведь знакомы? Рыжов едва не поперхнулся.

— Ну как же! Я бы назвал наши отношения скорее дружбой.

— Вы мне льстите! — Калиновская улыбалась вполне доброжелательно. — У вас утомленный вид. Может, стоит отдохнуть? Санаторий, дом отдыха? Я помогу…

Рыжов ошарашенно огляделся. На их разговор мало кто обращал внимание: люди хорошо знакомы, говорят о личном…

— Спасибо, я недавно с дачи…

— Разве там отдых? Одни заботы. Если только сауна?

— Еще грязи и купание, — парировал Рыжов.

— Господа! — Тарасов поднял руку, призывая к тишине. Рыжов давно привык к этому обращению, но впервые почувствовал, насколько оно здесь оказалось к месту. За столом, объединенные одинаковым отношением к большим деньгам, сидели не товарищи, а господа — конкуренты и противники, готовые в любой момент вцепиться друг в друга. Впрочем, скорее всего они уже давно это сделали, но старательно сохраняют вид, что их объятия всего лишь проявление дружелюбия, а не способ задушить соперника на виду у всех.

— Господа! Сегодня на нашей регулярной встрече я сделаю четыре сообщения. Все они крайне актуальны и, я уверен, касаются каждого присутствующего здесь. Вы разрешите?

Несколько ленивых хлопков демократически дали Тарасову зеленый свет.

— Господа, вы помните, сколько усилий приложила наша ассоциация для стимуляции следствия по делу Андрея Андреевича Порохова. Печально, но я вынужден сообщить, что следствие закрыто. Установлено, что убийца, уголовник Константин Бабич по кличке Рубец, действовал в одиночку. Сам он погиб при' неосторожном обращении со взрывчаткой в собственной машине. Поэтому, как говорили в старину, случай сей за неоткрытием виновных предать воле Божьей…

Рыжов прикрыл глаза рукой. Так вот почему Тарасов напомнил ему цитату из Герцена. Кто-то из помощников банкира выловил ее в русском литературном наследии, и Тарасов проверял найденное на нем.

Эрудицию в деловых кругах ценили, и слова Тарасова «дело же, почислив решенным, сдать в архив» заседавшие встретили одобрительными кивками.

— Вторая информация столь же печальная. На днях на Черноморском шоссе погибла Ольга Дмитриевна Тимофеева. Причина гибели проста. Ее водитель не справился с управлением. Смерть всегда вызывает сожаление, но для нас она чревата неприятностями. Тимофеева под обещания льготной продажи автомобилей собрала у населения без малого триллион рублей. Этих денег на счетах ее фирмы не обнаружено.

— Ай да баба!

Легкий шумок прокатился по залу. Тарасов движением руки погасил его.

— Представьте, господа, что будет вытворять пресса, когда ей об этом случае сообщит милиция. Я прошу всех, кто имеет влияние на местные издания, постараться убедить редакторов обойтись без большого шума. Он может нанести нашему бизнесу немалый вред.

Рыжов поморщился. Калиновская сразу обратила на это внимание.

— Вы переживаете, Иван Васильевич? Я вас так понимаю…

— Господа! — Тарасов еще больше нахмурился. — Продолжается кровавое наступление на банкиров. Оно сопровождается безразличием со стороны общества и вынуждает нас принимать самостоятельные меры…

Рыжов сжал зубы. В стране и в городе гремел выстрелами и взрывами черный фестиваль. Лилась кровь. Почти ежедневно кого-то из жителей города приходилось соскребать со стен и асфальта, укладывать в пластиковые мешки, а испуганные взаимной жестокостью хозяева больших денег считали, что некая темная сила изводит, выбивает только их, — и били тревогу, крича:

«Спасите нас!», не задумываясь над тем, что следовало бы орать:

«Спасите общество!»

— Господа! Вы знаете, убит наш коллега Горохов… Улыбка в траурно-деловой момент была неуместной, но Калиновская не сдержалась и улыбнулась. Качнула головой и через стол шепнула Рыжову:

— Смешно, верно?

Рыжов сделал вид, что не расслышал, и отвечать не стал. Тарасов говорил складно и красиво. Не читал текст, как его читают великие государственные деятели России уже многие годы, а излагал волновавшие его мысли языком, который задевал всех сидевших в зале.

— Чтобы раз и навсегда оборвать цепь террора, надо найти тех, кто заказал и совершил убийство нашего коллеги банкира. Найти и наказать по всей строгости закона.

Рыжов прикрыл глаза рукой, чтобы не встречаться взглядом с Калиновской. Ему было не по себе, когда в присутствии типов, ворочавших миллионами, которым он бы не доверил и ста рублей из своей скудной зарплаты, произносились громкие, ничего, кроме угроз, не содержащие слова.

— Мы решили стимулировать успех следствия и выделяем пятьдесят тысяч долларов на премию тем, кто отыщет преступников. В этой связи я и собираюсь представить вам Ивана Васильевича Рыжова. Он ас сыска не только в масштабе нашего города. Я взял на себя смелость и пригласил его взвалить на себя всю тяжесть работы по розыску убийц Горохова…

Теперь на Рыжова смотрели все. Смотрели по-разному, но большинство без особого интереса, как на чистое витринное стекло, в котором при желании можно увидеть только свое отражение.

— И, наконец, четвертая новость. Приятная. Мы можем поздравить госпожу Лайонеллу Львовну Калиновскую. На выборах в областную Думу по Соленоводскому избирательному округу она получила большинство голосов избирателей.

Собравшиеся встретили сообщение веселым шумом и аплодисментами.

— Вы не радуетесь, Иван Васильевич? Ай-ай! Я-то думала — у нас мир.

— Я просто тихо скорблю, госпожа депутат.

— Зря, Иван Васильевич. Я выиграла мандат в честной борьбе. В списке находились представители всех партий. Были «домушники», «жирные овцы», «комики», «дымократы». Все были. Все, кого тянет к власти. А прошла я. Представительница женщин. И, как видите, стала депутаткой.

— Мне остается сожалеть о том, что у нас именуют демократией.

Калиновская посмотрела на него и поморщилась.

— Фу, какой вы, однако! Если честно, мне даже жаль вас, Рыжов. Вроде и неглупый человек, но так и не поняли происходящего. Не чем иным, как демократией, случившееся назвать нельзя. Избиратели, во всяком случае их большинство, захотели видеть меня своим представителем в органе власти. А вы живете в шорах тоталитарного режима, вам не нравится личность депутата, для вас я чем-то нехороша, и вы считаете, что я избрана незаконно.

— Лайонелла Львовна! — Рыжов устало вздохнул. — Одного у вас не отнять — вы женщина умная. Боюсь обидеть и все же уточню: женщина ушлая. Поэтому ничем, кроме цинизма, ваши речи назвать не могу. Вы прекрасно знаете, что в ваших, так сказать, откровениях правды нет. Не было и свободного волеизъявления избирателей. Был подкуп, фальсификация результатов. Все это отвратительно, гнусно, а вы делаете вид, будто так и должно быть…

Калиновская резким движением сломала пополам карандаш, который держала в руках. Лицо ее вдруг утратило обычную привлекательность, сделалось похожим на маску. Глаза помертвели, губы чуть приоткрылись, стали видны острые белые зубы. Голос зазвучал холодно, зло. Ее игра не привела ни к чему, и скрывать истинные чувства было незачем.

— Хорошо, Рыжов. Свой выбор вы сделали. Я терпеливая, отрицать этого вы не можете.

— Спасибо за баньку, — напомнил Рыжов с совершенно серьезным видом.

— Это неприятный эпизод. Виновные мной уже наказаны.

— За то, что не сумели поддать пару?

— Считайте как хотите. Но скажу прямо: новой власти в области вы нужны не будете…

Из бизнес-клуба Рыжов вышел на улицу почти одновременно с Калиновской. Он видел, как к подъезду подкатила ее машина. Дверцы на ходу распахнулись, и наружу, встречать хозяйку, выскочил квадратный мордоворот. Увидев Рыжова, он растерянно остановился. Трудно сказать, какие мысли родились в мускулистых мозгах труженика кулака и дубинки, но они заставили его замешкаться. Правда, тут же, заметив хозяйку, он воспрянул духом. Даже сострил, растянув толстые губы в улыбке:

— Может, прокатимся с нами, Иван Васильевич? В баньку зайдем. Спинку потру.

В этот момент кто-то из участников встречи щелкнул «пола-роидом». Полыхнула вспышка, зашипел механизм, выталкивая наружу готовое фото.

— Вам, Лайонелла Львовна. — Фотограф широким жестом протянул снимок Калиновской.

Она, даже не взглянув на то, что получилось, сказала:

— Отдайте Ивану Васильевичу. На память. Когда госпожа садилась в машину, Рыжов приблизился к ней вплотную.

— Вы интересовались моими источниками? — спросил он ехидно. — Разочарую вас. Это не Крыса. Фамилия Гуляев вам о чем-нибудь говорит?

Калиновская зло захлопнула дверцу машины.

— Поехали!

КОКА

Из первого же телефона-автомата Рыжов позвонил Катричу.

— Салют, Артем. Счетчик я включил.

— И как мадам?

— Ты бы видел. Думаю, ответа долго ждать не придется.

— Мне выезжать?

— Немедленно. И сиди там безвылазно. Я освобожусь — приеду.

— Думаете, реакция последует быстро?

— Ты бы видел, как она среагировала на фамилию…

Калиновская сумела позвонить чуть раньше Рыжова. Телефон у нее всегда был под рукой. Тонкими красивыми пальцами она отстукала нужный номер.

— Это ты, Кока? Немедленно приезжай. Что значит занят? Бросай все. Или у тебя девка? Тогда гони. Нет, не на дачу. На городскую квартиру. И без раскачки. Жду.

Николай Ильич Каргин, со школьных лет носивший ласковую кличку Кока, в команду телохранителей Калиновской попал случайно. Мадам, подбиравшая себе охранников, или, как она сама их называла, «берсальеров», увидела двадцатипятилетнего атлета в школе боевых единоборств. Каргин преподавал самбо. Хорошо сложенный, черноволосый, с пышным вьющимся чубом, интеллигентным лицом, умными проницательными глазами с дымчатой поволокой, он привлек внимание мадам, и она взяла его в штат «берсальеров».

Честно говоря, никаких особых видов на атлета Каргина как на постельного мужчину Калиновская не имела. В команде, ее окружавшей, мужики все были как на подбор — попади под такого, как катком прогладит. Однако мадам не упивалась грубой силой. Если чего она и искала, то нежности, ласки, духовного понимания.

Только каприз хозяйки, родившийся ночью после испугавшего ее сна, сделал Коку фаворитом, провел от пульта охраны в барские покои.

То, что его судьба может теперь перемениться, Кока понял сразу, едва хозяйка бросила на него изучающий взгляд. Так опытные лошадники оценивающе осматривают на аукционах племенных производителей, прикидывая их силу и стать. Что-что, а угадывать значение взгляда женщины, оценивающей жеребячьи качества мужика, Кока научился в раннем детстве.

В год, когда Коке исполнилось шестнадцать лет, мама решила отправить его на лето из Придонска к бабушке в Саратов. Для этого подвернулась удобная оказия. Подруга мамы — тетя Аля — Алевтина Аркадьевна, жена известного городского архитектора профессора Извольского, плыла теплоходом до Москвы и согласилась захватить с собой мальчика. Кока к этому времени имел сто восемьдесят сантиметров роста и весил семьдесят килограммов — молоденький бычок с задатками племенного производителя.

Тетя Аля была высокой дородной дамой с пышным бюстом, роскошной каштановой прической, с вальяжными царственными манерами. Она не ходила, а плавала по суше, рассекая окружающую среду грудью, устремленной вперед, и мягко подгребала белыми руками.

Одевалась тетя Аля вызывающе модно и смело: у ее платьев были огромные вырезы на спине, оканчивающиеся ровно у того места, где ложбинка обозначала деление тела на две половинки. Плечи и грудь открывали смелые декольте, позволявшие оценить их внушительный объем и сметанно-белую матовость.

Кока с удовольствием поехал бы к бабушке один — в Саратове ему нравилось, но мама в заботах о сыне становилась непробиваемой как скала.

Прекрасный теплоход типа «река — море». Прекрасная каюта люкс со спальней, холлом и ванной. Свежесть речного воздуха. Солнечная погода. Шезлонги на палубе первого класса. Ресторан с отличной кухней. Фрукты, арбузы, яблоки на каждой пристани — не путешествие, а блаженство, купленное вместе с билетом.

Но Кока не знал, что тетя Аля, на которую он поначалу поглядывал искоса, окрасит его путешествие в новые, неизвестные ему ранее краски, наполнит его дни и ночи небывало острыми, обжигающими кровь впечатлениями.

Уже в первый день пребывания на воде жизнь Коки резко изменилась.

Расположившись в большом кресле в гостиной, Кока смотрел телевизор. По местной сети гнали какую-то дешевую порну-ху с нескончаемым переплетением ног и рук, со вздохами и шокирующими вскриками.

Тетя Аля, уединившись в спальне, что-то делала. Неожиданно оттуда раздался ее голос, нетерпеливый, капризный:

— Кока, тебя можно?

На экране в жаркой схватке сошлись возлюбленные, и Кока задержался посмотреть, чем кончится эпизод. Из спальни вновь послышался голос, на этот раз раздраженный:

— Подойди же. Кока! Какой ты, право, нерасторопный! Тетя Аля стояла на паласе босиком в плавках-бикини и держала в руках цветастый бюстгальтер. В зеркале Кока видел ее грудь — красивую, упругую, с розовыми большими сосками. Он робко сделал шаг вперед и остановился.

— Смелей, кавалер! — В голосе тети Али звучало плохо скрываемое нетерпение. — Помоги мне застегнуть сутьен.

Кока стал натягивать лямки, которые ему подала дама. Коснулся пальцами ее тела. Руки дрожали, сердце трепыхалось.

Курок встал на боевой взвод. Крючки никак не попадали в петли.

— Милый, — Кока почувствовал насмешку в голосе тети Али, — неужели ты никогда не помогал маме в таком пустяковом деле?

Кока и в самом деле никогда в э т о м не помогал маме, но признаться не смог. Красный от волнения и смущения, пробормотал:

— Помогал…

— Сейчас мы будем у пристани и пойдем купаться. Здесь шикарные места. Ты хочешь?

Кока кивнул, соглашаясь. Кто из ребят не пойдет купаться, если есть такая возможность? Тем более фильм уже окончился, и по экрану бежали голубые волны.

Вода оказалась удивительно теплой и пахла тиной.

— Я неважно плаваю, ~ сказала тетя Аля, когда они входили в реку. — Ты от меня не отплывай далеко. Кока остался рядом.

— Ты умеешь лежать на воде? — спросила тетя Аля. — Я хочу поучиться.

Кока опустил руки вниз.

По тому, как вела себя с ним тетя Аля, Кока уже догадался, что она положила на него глаз, что он интересен ей. В глубине сознания родилась мысль: нужен и интересен ей как м у ж ч и -н а. Это следовало проверить.

Опыта общейия с женщинами Кока еще не имел. Не брать же в расчет платоническое потискивание соучениц на вечеринках и в темных углах подъездов. Однако все, что происходит между мужчиной и женщиной в минуты соприкосновения животами, Кока прекрасно знал. Азы секса ор постигал, слушая разговоры друзей, которые, в свою очередь, рассказывали истории, услышанные еще от кого-то.

Вторую ступень образования дало кино. В каждом современном фильме голые, блестящие от пота тела любовников сплетаются в неимоверных позах, придумать которые мог только режиссер. Эти позы позволяли догадываться о недосказанном. Наконец, шлифовку знаний до блеска довели видеофильмы. Их где-то Доставали приятели Коки и затем, собираясь по двое-трое, смотрели и пускали слюни у «видаков», останавливая мелькающие кадры в наиболее пикантных местах.

Поэтому Кока знал, что надо делать, хотя и не представлял, что у него получится.

Он опустил руки в воду и подвел ладони под спину тети Али, принял на них вес ее тела.

— Смотри, я лежу! — сообщила тетя Аля с восторгом. — Лежу!

Кока тем временем совершенно спокойно, как это не раз уже делал со школьными подружками, пустил руки в путешествие по женскому телу.

Он видел, как его строгая опекунша прикрыла глаза, что ее дыхание стало глубже и напряженней, и смело продолжил искания. Его ладонь скользнула по крепким ягодицам, ласково их погладила. Потом коснулась кожи с внутренней сторон»* бедер…

Вода была удивительно теплой, прозрачной. Лучи солнца падали на реку и дробились сверкающими осколками. Атмосфера лени и желания медово струила соблазны. Неподалеку от себя Кока видел целующуюся парочку, которую уже встречал на верхней палубе. На берегу, где паслось стадо коров, огромный бык, роняя с губ тягучую пену, пытался оседлать пеструю корову. Буренка покорно стояла, широко раскрыв глаза и раздвинув задние ноги для устойчивости. Но что-то не получалось у быка, и он раз за разом возобновлял попытки…

Тетя Аля блаженствовала, лежа на спине. Она не делала ничего, чтобы пресечь шалости мальчика. Кока, осмелев, вернулся рукой к животу, погладил его. Тетя Аля вдруг вздрогнула, ело»" но он причинил ей боль. Тяжело вздохнула, открыла глаза:

— Мой мальчик, ты этого хочешь? — И, не ожидая ответа, Предложила. — Вернемся в каюту…

Кока оказался жеребчиком способным и страстным. На обед Они не пошли и оставили каюту только к ужину.

Тетя Аля выглядела счастливой, веселой. Одетая в новой ЙЯатье, она распространяла вокруг себя очарование красоты и необычайной привлекательности. В ресторане ее увидел помощник капитана теплохода, молодой красавец-с косарь, то» Ьоря по-русски — речной щеголь в отутюженной форме, в фуражке с якорем. Он легко определил пылкость характера Алевтины Аркадьевны и принялся за ней нахально ухаживать. Он подсел к столу, смеялся, шутил, нес всякую чепуху, которой 8е жалеют ловкие ухажеры для обхаживания избранных ими Красавиц. Подпав под его обаяние, тетя Аля весело хохотала, И речнику казалось, что у него все пошло на лад.

Неожиданно Кока, до того молчавший, отложил вилку.

Он уже прекрасно понял, чем ему грозит легкий флирт двух взрослых людей. Алевтина Аркадьевна обретет себе на весь рейс любовника, зрелого и многоопытного, а он, Кока, зеленый юнец, яблоко-дичок, кисленькое и маленькое, которое она надкусила из любопытства, будет отброшен в сторону. И потом уже ничего не поделаешь.

В Коке тут же прорезался характер бойца. Свою женщину он решил не уступать.

Громко, не боясь того, что это услышат за другими столами, он сказал:

— Извините, шкипер. — Почему он назвал помощника капитана шкипером, объяснить трудно. Просто слово само выскочило из глубин памяти и легло в фразу. — Извините, шкипер. Алевтина Аркадьевна замужем. А вы ее тут на глазах у всех нахально кадрите…

Тетя Аля резко вскочила, зацепила и опрокинула на себя соус. Прикрыв лицо рукой, она быстрым шагом покинула ресторан и укрылась в каюте. Речник, красный от злости, пальцем поправил воротник рубашки, который вдруг стал его душить, и прошипел:

— Ну, сученыш, я тебе шею сверну. Кока величественно встал с места.

— Отлично, шкипер. Я прямо сейчас иду к капитану… Речник уже пришел в себя и дал задний ход.

— Не стоит, молодой человек. Я не прав.

— Прощаю вас, — сказал Кока величественно и удалился. По поводу того, как вести себя дальше, у Коки не возникало сомнений. Он знал: существует определенного рода общественный договор, негласный сговор между мужчинами и женщинами. Если она с ним — она его, со всеми из этого факта вытекающими последствиями. Только проститутки («дешевки» или «разор ванки», как их звали в своем кругу ребята) имели право на вольный флирт с кем и когда угодно.

В девятом классе Кока дружил с Леночкой Батышевой, полненькой светлой дурочкой, любившей обжиматься в подъездах и хихикавшей, когда ее ощупывали чужие пальцы. Кока не «тащился» за Леночкой и не млел от восторга, сжимая ее в руках. Это было всего лишь обычное ухаживание, чтобы развлечься за неимением более интересных занятий. Но Кока знал — Ленка его баб а и косить влево ей не дозволено. Такого Кока позволить не мог. Существует в конце концов мужское самолюбие, которому небезразличны чужие посягательства на его бабу.

Случилось так, что за Леночкой стал приударять Вася Фро-ликов — Кролик по-школьному.

— Уймись, дитя, — сказал Кока сопернику из параллельного класса. — Ленка — моя.

Кролик сделал невинные глаза.

— А она мне сказала, что у вас просто так…

— Как?! — Задетый за самолюбие Кока хищно воспарил над Кроликом. — Что ты сказал?

— Почему я? Она сказала, что у вас все платонически. И ей надоело.

— А ты? — спросил Кока изумленно. — Ты будешь по-другому?

— Вот именно. И она согласна.

Туманные на первый взгляд фразы объяснили Коке все сразу. То был удар ниже пояса, и нанес его не Кролик, а Ленка, дура и хохотушка, корчившая из себя невинность. Показать, что удар попал в цель, было ниже мужского достоинства Коки.

— Ты прав. — Он демонстрировал безразличие. — Забирай ее. Как баба она меня не колышет…

И — все же, встретив Ленку, с ощущением полного права на сатисфакцию, он со всего маху влепил ей пощечину.

— Сука!

Дурочка, хихикавшая, когда он ее обжимал, но ни разу не показавшая, что желает большего, заплакала и пошла с красной от удара щекой.

Кока знал, что делать с неверными бабами. Кока умел защищать свою честь и права.

Войдя в каюту, он увидел тетю Алю. Та стояла раздетая до трусов, с открытой грудью, и держала в руках платье, облитое соусом.

— Что ты наделал, дурак?! — Алевтина Аркадьевна не скрывала душившей ее злобы. — Ты…

Кока приблизился к ней и с короткого замаха ударил. Испуганно вскрикнув, Алевтина Аркадьевна опустилась на диван. Платье упало на пол. Багровое пятно украсило щеку.

— Су-у-к-ка! — произнес Кока презрительно. И случилось неожиданное. Тетя Аля схватила его за колени, прижалась к ним головой.

— Милый мальчик, я не думала, что сделаю тебе больно! Она смеялась и плакала. Она целовала его, прижимала к себе и торопливо, словно боясь, что игрушку отберут, раздевала его… В Саратове Кока простился с Алевтиной Аркадьевной спокойно и холодно. Когда теплоход отчаливал, она стояла у борта и махала рукой. Сзади к ней приблизился и задержался рядом Помощник капитана. Это Коку уже не задевало. Он верил: мир полон красивых и доступных женщин, а право выбирать их принадлежит мужику, если он мужик настоящий.

Бабушка, встретившая внука, охала и причитала:

— Не болен ли ты, сердечный? Погляди на себя в зеркало. Под глазами черно, личико с кулачок, носик и тот заострился. Господи, надо же как тебя укачала учеба!

Вторую любовницу Кока выбрал с расчетом. Расчет 4»орму-лировался просто: баба должна быть красивой и богатой. Такую Кока нашел достаточно быстро.

Карина — полненькая розовощекая блондинка («ватрушечка», как называл ее Кока) работала заведующей секцией верхней одежды в главном придонском универмаге. В момент, когда возле нее возник Кока, Карина рассталась с мужем. Ее супруг сел на бутылку водки и скатился в алкогольную яму, выбираться из которой не имел ни сил, ни желания.

У Карины была собственная двухкомнатная квартира в центре, и появление в ней молодого красивого парня радовало ее так же, как в свое время покупка нового румынского серванта.

В восемнадцать лет Кока стал кузнецом своего счастья: пре^ красная Карина, не подумав о возможных последствиях, на свою беду пустила мальчика по женским рукам.

Однажды, когда они миловались на широкой модней кровати, Карина мечтательно сказала:

— Освободилось место заведующей отдела. Есть шанс его получить. Ты мне поможешь?

— Почему нет? — спросил Кока лениво. — Что надо сделать?

— Я тебе предложу маленькое приключение. Ты не рассердишься?

Карина потупила глаза и стала нежно водить пальцем по его груди. Кока, расслабленный и блаженствующий, лениво спросил:

— Какое приключение?

— Поклянись, что не рассердишься, даже если тебе оно не понравится.

Смущение, с которым Карина добивалась его снисходительности, заинтриговало Коку.

— Не обижусь, рассказывай.

— У меня начальница… наш директор… Людмила Васильевна Сорина… Она женщина…

— Догадываюсь, — сказал Кока. — Можешь короче?

— Она женщина с фантазиями…

— У нас с тобой они тоже имеются. — Кока ласково притянул Карину к себе. Фантазии приходят неожиданно, а воплотить их в действительность хочется сразу. — Иди ко мне. Сюда…

Карина, сопротивляясь, уперлась ему в грудь ладонями.

— Погоди, дослушай.

Кока перестал тянуть ее на себя.

— Говори, не тяни.

— Так вот Людмила Васильевна приглашает нас в гости. Если ты согласишься. К ней на дачу. Она и мы вдвоем. Больше никого. Сам понимаешь — стол, отдых.

— Давай съездим. — Кока согласился сразу. — Почему нет?

— Она ставит нам одно условие. Мы должны… Карина смешалась, не зная, говорить дальше или нет.

— Вскопать ей огород? — подсказал Кока с усмешкой. — Это пусть работяг наймет.

— Нет, — Карина приблизила губы к его уху и шепнула: — Надо сделать при ней все, что мы делаем сейчас…

Кока приподнялся на локте и заглянул Карине в глаза.

— Это прикол? Разыгрываешь?

— Нет. — Она ответила еле слышно. — Это ее желание.

— Она что, — Кока покрутил пальцем у виска, — шизану-тая?

— Ты не хочешь?

— Почему? Только хочу знать, что мы с того будем иметь.

— Много. Я стану заведовать отделом. Тебе — ценный подарок.

— Что значит «ценный»? Золоченая зажигалка?

— Если директор универмага говорит «ценный», будь уверен, она за свои слова отвечает.

В воскресенье Кока и Карина уехали в Никандровку. Дача Сориной от других, стоявших рядом, особо не отличалась. Над работниками торговли все еще довлел страх публично демонстрировать свое богатство.

Хозяйка встречала гостей у калитки. Кока ожидал увидеть толстую бабу с красной щекастой физиономией овощной торговки. К его удивлению, Сорина оказалась серенькой интеллигентного вида женщиной в очках с нервным лицом и утомленными глазами. Если что и украшало ее, то только затейливая прическа, уложенная руками опытного парикмахера.

— Гости дорогие, проходите. Сразу мойте руки и за стол, — пропела хозяйка радостным голосом. — Я вас заждалась.

— Электричка опоздала, — объяснила Карина.

— Ничего, ничего, главное — вы проголодались… Их ждал накрытый стол в гостиной — комнате с высоким потолком и светлыми большими окнами. По одну сторону стола располагалась огромная софа, прикрытая косматым покрывалом розового цвета, по другую стоял одинокий стул с высокой спинкой — нечто вроде хозяйкиного трона.

Коке приходилось видеть богато накрытые столы, но этот оказался накрытым просто изысканно. На тарелочках, в салатниках, в хрустальных розетках лежали яства, названия которых Кока знал далеко не все.

— Садитесь, гости дорогие, — предложила хозяйка. — На софу.

Кока осторожно подтолкнул Карину локтем. Спросил еле слышно:

— Нам что, сразу и начинать?

— Не торопись, я скажу, — ответила она шепотом. Людмила Васильевна оказалась хозяйкой гостеприимной и хлебосольной. Она хлопотала возле стола, потчуя гостей.

— Кока, милый, не стесняйтесь. Попробуйте паштет. И наливайте вина. Это прекрасный «Токай». Рекомендую устрицы. Вы еще не пробовали? Это так тонизирует…

Оживленная, с раскрасневшимися щеками, хозяйка и сама отдавала должное вину и деликатесам, словно этим подбадривала гостей — ешьте и пейте.

В какой-то момент Карина потянулась за пепси-колой, и ее губы почти коснулись уха Коки.

— Начинай меня раздевать, — шепнула она. — Только не торопись. Делай все медленно.

Кока выпил большую рюмку вина, обсосал дольку ананаса. Потом левой рукой привлек к себе Карину и пуговку за пуговкой стал расстегивать ее блузку. Искоса посмотрев на Людмилу Васильевну, он заметил, как расширились ее глаза. Хозяйка завороженно наблюдала за происходящим напротив и замерла в неестественно напряженной позе. Ее тонкие нервные пальцы вцепились в край скатерти и теребили ее. Два бокала, стоявшие рядом, сталкивались и мелодично позванивали…

То ли от необычности ситуации, а может, и намеренно играя страсть, Карина опрокинулась на спину, стала бессвязно бормотать: