КОЛЬЦОВ

Начальник областного Управления внутренних дел полковник Всеволод Кольцов жизнь строил не на глупом служении красивым идеям, а на прагматических соображениях. Такому выбору жизненного пути способствовала вся обстановка, в которой жил и вырос Владик.

Отец Кольцова — Константин Фаддеевич — заведовал промышленным отделом обкома партии. В круг его знакомых входили люди, по положению не ниже директора предприятия области и города, ведущие работники партийных органов. Отношения в этой тесной компании были предельно ясными: нижестоящие лебезили перед отцом, сам отец стлался перед вышестоящими.

Все эти люди давно не служили коммунистической идее, хотя она в своей основе никогда не была порочна. Так же, как беспорочно в своих заповедях христианство. Но заповедь «Не убий» не смогла предотвратить рождение инквизиции. Крест не приостановил ни одной войны между верующими в Христа. Серп и Молот не обеспечили беззаботной жизни тем, чей труд они олицетворяли.

Вожди советской формации, прошедшие через калибровочный цех руководящих кадров от Сталина до Брежнева, с рождения не исповедовали высоких идеалов. Они служили себе, убеждая всех, что служат народу. Думали только о карьере, которая приносила всевозможные блага, о том, как бы подольше задержаться у кормушки, а при возможности сделать шаг выше, к альпийским лугам, где овес покрупнее и едоков возле него поменьше. Владик слышал разговоры тех, кто регулярно собирался под гостеприимным кровом отца, и вскоре прекрасно понял: эти люди, умудренные опытом, крепко спаяны между собой личными интересами. Все они повязаны главным — ставкой на члена ЦК партии Медовара, который продвигался вверх и тянул за собой близких ему приспешников. Тянул, потому что те, в свою очередь, упорно толкали Медовара впереди себя.

Отец в этой команде был немаловажным звеном. Наделенный талантами от природы, он писал за Медовара статьи по вопросам промышленности и развития экономики. Их охотно публиковала центральная пресса, и Медовар слыл в Москве крупным теоретиком социализма.

Смышленый и развитой мальчик Владя видел в своем доме руководящую элиту Придонска — людей, уверенных в себе, в своем праве управлять другими; людей сытых, знающих, что сытыми они будут и завтра, и послезавтра, ибо у них все схвачено, все поделено, а оттого вольных и веселых, солидных ряшками и животами. В дни государственных праздников коллеги отца разъезжали по предприятиям города, выступали с докладами об успехах советского общества, руководимого Коммунистической партией. К вечеру, уже слегка подвыпившие, они собирались вместе за общим столом. Часто это происходило на даче Кольцова-старшего.

Рассадив гостей за столом, отец торжественно провозглашал:

— Друзья, продегустируем новинки!

Все хохотали. В слове «продегустируем» заключался огромный смысл. С заводов и фабрик, из колхозов и совхозов высшим обкомовским чинам регулярно присылали продукцию для «дегустации». Кольцову-старшему привозили на дом ящик «Посольской» водки с запиской: «Новая технология. Для дегустации. Отзыв просим сообщить по телефону…» Телефон, конечно же, принадлежал директору ликеро-водочного завода. Даже не распечатывая бутылок, отец звонил по нужному номеру:

— Дмитрий Дмитриевич? Новая технология прекрасна. Спасибо. Заезжайте к нам в воскресенье. На дачу.

И оба деятеля, довольные друг другом, хохотали.

Новая технология регулярно появлялась на всех производствах. Домой для дегустации привозили яйца с птицефабрики, копченую рыбу из рыбсовхоза, клубнику из парникового хозяйства, яблоки из совхоза «Красный гигант». И все это с хрустом, с аппетитом, под звучные тосты съедалось гостями, допущенными к таинству номенклатурной дегустации.

Изрядно подпив и плотно наевшись, хозяева области расходились по углам. Одни до утра резались в преферанс. Другие бросали кости, играя в нарды. Третьи рассказывали друг другу анекдоты. Самые свежие, самые острые знал секретарь обкома по идеологии Кабанчик. И рассказывал их он мастерски.

— Армянскому радио задают вопрос: «Какой период переживает советское искусство?» Радио отвечает: «Неорепрессионизм».

Дружный гогот нарушал тишину окружающей природы. А рассказчик, довольный успехом, продолжал:

— Недавно все телеграфные агентства мира передали сообщение: «Вчера в восемь часов утра после тяжелой и продолжительной болезни Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Константин Устинович Черненко, не приходя в сознание, приступил к исполнению государственных обязанностей».

И снова все ржали. Кое-кто валился на стол, хватался руками за пупок, чтобы не развязался от смеха. А ведь совсем недавно эти же люди с благоговением поднимали рюмки и произносили первый тост:

— За Константина Устиновича! Выпьем, друзья, до дна!

И выпивали. В этом кругу неприкрытое лицемерие было нормой, считалось даже достоинством.

Раннее осознание реалий жизни, взгляд на действительность без идейных шор помогали Кольцову делать карьеру. После окончания Высшей школы милиции его молодой неуверенный зад подперли крепкие руки профессионалов власти и подтолкнули вверх. Владик сразу получил место в Придонском управлении внутренних дел. В год так называемой «победы демократии» он сделал решительный выбор между старым и новым, сдал партийный билет и заявил о том, что осуждает тоталитаризм. Каким будет новое государство, Кольцов не знал, но твердо верил — место в иерархии власти ему обеспечено.

Он не ошибся. Должность начальника отдела уголовного розыска и звание майора милиции приплыли к нему одновременно. Предшественник Кольцова полковник Георгий Анзорович Джулухидзе после обретения Грузией самостоятельности также решил подняться выше. Он уехал в родной Тбилиси. Сделал ставку на президента Гамсахурдиа. Но того схарчил в межцуусобице более мудрый и ловкий господин Шеварднадзе. Надежды на карьеру лопнули. Следы полковника Джулухидзе затерялись в кахетинских горах, и больше о нем никто никогда не слышал.

Чтобы не ошибиться в выборе, Кольцов стал серьезно изучать расклад политических сил.

Долго ломать голову ему не пришлось. Власть в Придонске на его глазах переходила в руки государственно-криминальной олигархии. Аппарат губернатора, крупные областные чиновники откусывали большие куски от пирога общественной собственности, создавали капиталы, богатели за счет воровства. Мелкие чиновники возвели взятку в ранг законного промысла. Ловкие дельцы учреждали банки, собирали средства населения под обещание больших процентов и исчезали, оставляя ни с чем доверчивых клиентов.

Воровские авторитеты переходили на легальное положение, делили сферы влияния в городе и области, облагали поборами мелкие предприятия, торговлю, хозяйничали в игорном бизнесе, огребали миллионы рублей и долларов. Бандиты ездили на иномарках, приобретали загородные коттеджи, шиковали в ресторанах, а взять их за грабежи и вымогательство на законных основаниях было невозможно. Лучшие адвокаты города работали теперь на криминальные структуры, продумывая за них стратегию и тактику поведения.

Городские джунгли кишели хищниками, а у охотников на отлов дичи не имелось лицензий.

Разобравшись в ситуации и всесторонне оценив ее, Кольцов стал осторожно налаживать контакты с кругами, сосредоточившими в своих руках деньги и власть. Однако его опередили, мафия сама вышла на начальника уголовного розыска.

Случилось это неожиданно и внешне выглядело совсем невинно.

На прием по личному делу к майору Кольцову записался некий Бакрадзе Вахтанг Автандилович. Кольцов принял его. Грузин вошел в кабинет, унылый, подавленный. В руках он растерянно крутил фуражку-аэродром. С порога стал униженно просить:

— Товарищ началник, душа лубезный, помогите!

— Что случилось? — Кольцов задал вопрос сухим, протокольным голосом.

— Мой малчик. Гоги. Бакрадзе Гоги. Попал в турму. Сидит.

— В какую тюрьму? — Кольцов удивился. — Его судили?

— Нэт, началник. В милицию взяли.

Кольцов улыбнулся: у страха глаза велики. Милиция еще не «турма». Сказал успокаивающе:

— Значит, есть за что посадить. Что он наделал?

— Клянус, началник, — дело совсем пустяк. Разбил малчик стекло. Ты, наверное, тоже пацан был, сам стекла бил?

— Не бил. — Кольцов хмуро положил на стол карандаш.

Бакрадзе улыбнулся. Мило, по-домашнему.

— Наверно, началник, детство несчастливое было. Как можно не бить стекла? А?

Кольцов тоже улыбнулся. Ему понравился этот кавказец — открытый, юморной и, должно быть, очень добрый, привязанный к сыну. Не говоря ни слова, Кольцов снял трубку телефона, набрал номер. Бакрадзе почтительно следил за его действиями.

Ответил дежурный по третьему отделению.

— Капитан Жилин? Это майор Кольцов. Доложите, что там у вас произошло с Гоги Бакрадзе?

Что отвечал дежурный, Бакрадзе не слышал. Он лишь видел, как Кольцов хмурил брови, сжимал губы. Потом вертикальная складка на его лбу разошлась, он взял карандаш и стал что-то чертить на листе бумаги, лежавшем перед ним. Выслушав, Кольцов сказал:

— Вот что, капитан, прямо сейчас отпустите парня. На вашем отделении висят три кражи только за вчерашний день. А вы стеклобоев ловите. У меня сидит отец Бакрадзе. Нет, не жалуется. Просит. За стекло он уже заплатил. И скажи начальнику, я к вам еще приеду…

Он бросил трубку и посмотрел на Бакрадзе.

— Довольны?

Бакрадзе подбежал к столу, протянул обе руки.

— Позвольте пожать, дорогой! Вы даже не представляете, как будет довольна мама Гоги! Как будет рад его дедушка, мой отец Автандил Нодарович! Как будем вам рады мы все!

Бакрадзе сжал поданную ему руку обеими ладонями и вдохновенно ее тряс, приговаривая:

— Все. Теперь все! Я ваш должник, началник! Ой, какой должник!

Простившись с посетителем, Кольцов принялся за обычные дела. Ничего особенного он не сделал — парнишку-хулигана все равно отпустили бы еще до вечера, тем не менее на душе ощущалась радость, навеянная бесхитростной благодарностью грузина. Мало вот кто так искренне и горячо благодарит милицию.

Домой в тот вечер Кольцов вернулся поздно. Жена смотрела телевизор. «Ящик» удивил Кольцова непривычными размерами экрана, словно тот за день подрос и раздался в стороны.

— «Хитачи», — с удивлением прочитал Кольцов блестящую надпись на рамке экрана. — Откуда это? Жена взглянула на него с удивлением.

— Ты не знаешь?!

— Нет.

— А мне сказали — ты в курсе.

— Кто привез?

— Твой приятель. Бакрадзе.

Кольцов сжал кулаки и скрипнул зубами.

— Уже и приятель!

— Он так сказал.

— Кто налаживал «ящик»?

— С Бакрадзе пришли двое. Сами принесли, установили и наладили.

Орать, размахивать руками, выбрасывать телевизор к чертовой матери уже не имело смысла. Все сделано умело и четко. Есть свидетели того, что начальник розыска принял подарок ценой в триста долларов, а его жена охала и радовалась приобретению. В таких условиях действовать надо было по-другому.

Кольцов снял трубку телефона, набрал номер дежурного по городу.

— Тимохин? Быстро справку для меня: кто такой Бакрадзе? Да, Борис, Андрей, Константин, Роман… Правильно, Бакрадзе. Вахтанг Автандилович. Жду.

Три минуты спустя дежурный сообщил:

— Вахтанг Бакрадзе в городе никогда не проживал, прописан не был. В гостиницах не зарегистрирован.

— Спасибо, Тимохин.

Кольцов со злостью бросил трубку. Случившегося он не боялся нисколько: просто было неприятно, что его купили так дешево, как мальчишку.

Еще большей неожиданностью для Кольцова стало появление на его даче в Куреневке незваных гостей. Ранним воскресным утром к дому на улице Тюльпанной подкатили две иномарки — «Мерседес» и «Форд». Из машин вылезли несколько мужчин. Один из них решительно направился к даче.

Кольцов сидел в шезлонге под тенистой кроной абрикоса и просматривал «Придонские новости». Стоявший рядом на плетеном столике транзистор мурлыкал что-то веселое и модное.

— Всеволод Константинович, здравствуйте, дорогой! Кольцов оторвался от газеты, поднял голову. К нему по дорожке, выложенной торцами красного кирпича, шел, простирая руки, Бакрадзе.

— Прошу простить! Приехал к вам еще раз выразить благодарность. Со мной друг. Может он войти?

Матюкнувшись про себя, Кольцов встал, протянул гостю руку.

— Пусть проходит. Здравствуйте.

Ему было интересно, зачем появились здесь незваные гости. Первым за ограду вошел высокий худощавый кавказец, по-своему красивый — орлиный нос, черные брови вразлет. Церемонно протянул руку.

— Я — Гуссейнов. Бакрадзе — мой друг.

— Да, да, друг, — подтвердил грузин и расплылся в улыбке. Кольцов хотел пожать руки двум молчаливым амбалам, которые стояли за спиной Гуссейнова, но тот его удержал.

— Не надо, Всеволод Константинович. Это мои тигры. С ними можно не знакомиться.

— Сейчас начнем творить шашлык. — Бакрадзе говорил хозяйским тоном. — Где у вас можно развести огонь?

— Я позову жену, — предложил Кольцов.

— Э, дорогой! Есть вещи, которых не должна касаться рука женщины. В еде это плов и шашлык. Если тебе их раньше готовила жена, ты ел не настоящий шашлык. Вместо плова ел кашу.

Бакрадзе повернулся к одному из амбалов, стоявших за Гуссейновым.

— Али, давай мясо! И все остальное. Ты знаешь что.

Несколько минут спустя Али притащил в сад парную тушу барана («Час назад ножик его нашел», — пояснил Бакрадзе), длинные шампуры из нержавейки, сборную металлическую жаровню («На ракетном заводе делали, — гордо сообщил Бакрадзе. — Экологически чистый»).

В саду закипела работа. Кольцов, ощущая некоторое неудобство, на правах хозяина пытался принять в ней посильное участие, но Гуссейнов позвал его:

— Не надо вам. Идите сюда, посидим рядом. Пусть работают специалисты.

Они устроились в раскладных креслах под яблоней, рядом со столом, врытым в землю. Суетливый угодливый Али уже накрыл его, поставил тарелки с чищеными грецкими орехами, фисташками, миндалем. Тут же разместил несколько бутылок с пепси-колой, с минеральной водой, с «Мукузани» и «Хванчкарой».

Гуссейнов удобно устроился в кресле. Сидел выпрямив спину, подняв голову — уверенно и властно. Взял в руки бутылку красного вина, посмотрел на просвет, поставил на место.

— Послушай, полковник…

— Майор, — поправил Кольцов, хотя слово ласкало сердце, и если бы не тонкая насмешка, которая почудилась ему в голосе гостя, он бы не возразил.

— Э, я все знаю. — Гуссейнов нисколько не смутился. — Сейчас майор. Завтра полковник. Считай, что я тебе первый об этом сказал…

— Если только так, — засмеялся Кольцов довольно. Он знал, представление его к званию подполковника милиции уже ушло в Москву.

— Так вот послушай, пока Бакрадзе нет. Скажу тебе один на один.

Кольцов насторожился, ожидая какого-то откровения.

— Пока Бакрадзе нет, скажу — пей только красное вино.

— Почему это надо говорить без Бакрадзе? — Кольцову не удалось скрыть разочарования.

— Потому что он любит «Цинандали». Желтое. А настоящее вино должно быть красным. Красное — это кровь земли и винограда. Желтое — моча…

Подошел Бакрадзе.

— Шашлыки скоро будут. Можно для начала выпить. Он взял бутылку «Хванчкары» и стал откупоривать.

— Настоящее? — Кольцов спросил с видом настоящего ценителя.

— Другое не держим, дорогой. Оно очень хорошее. — И улыбнулся. — Знаешь это? Сидит грузин на базаре в Тбилиси. Рядом бочка с вином. Подходит покупатель. «Мне „Мукузани“. Грузин наливает вино в бутылку. Достает из сумки этикетку и клеит на стекло. Подходит второй покупатель. „Хванчкара“ есть?» — «Э, ге-нацвали», у нас есть все». Берет бутылку и наливает из той же бочки. Вынимает новую этикетку и клеит: «Хванчкара». — «Дорогой, — возмущается покупатель. — Ты всем льешь из одной бочки, только этикетки разные». — «Вах, вах! — возмущается продавец. — Тебе, человек, что надо? Хорошее вино или этикетку?»

Кольцов хохотал до слез. Не столько веселым был анекдот, сколько радовала непринужденность обстановки, сложившейся с приездом гостей. А кто они — он разберется потом.

Бакрадзе был неистощим на анекдоты.

— Грузин заходит в духан. Ставит на стойку два графина. Говорит: «Друг ко мне приехал. Налей вина». Духанщик берет графин и хочет налить из бочки. «Э, генацвале, душа любезный, — схватил его за руку покупатель. — Я сказал — друг приехал. Иди в подвал и налей в графин вино, которое ты еще не разбавлял. Во второй можешь налить воду. Я заплачу за оба».

«Хванчкара» и в самом деле оказалась чудесной. Кольцов это понял бы даже без этикетки. Шашлык, свежий, хорошо вымоченный в вине, зажаренный по всем правилам поварского искусства, приправленный острым соусом, шел за милую душу — такой можно было жевать даже после того, как насытился до отвала.

Сидя в саду друг напротив друга, Кольцов, Гуссейнов и Бакрадзе вели разговор ни о чем — вежливый и пустой треп, анекдоты, байки, охотничьи истории.

Два амбала, хмурые и настороженные, уселись в отдалении, постелив на землю цветастый коврик. У них было свое вино и закуска попроще — сыр, лаваш. В черном теле держал шестерок Гуссейнов.

В какой-то момент Гуссейнов повернулся к Бакрадзе и выразительно приподнял брови. Тот понимающе кивнул головой, встал и отошел от стола.

— Выдержка у тебя, полковник, хорошая. — Гуссейнов погладил двумя руками волосы ото лба до затылка. — И все равно не верю, что у тебя нет вопросов.

— Есть.

— Спрашивай. Отвечу на все.

— Кто такой Бакрадзе?

— Хороший человек. Друг. Твой, мой.

— Это не ответ. Прежде всего он не живет в Придонске.

— Знаешь? Молодец! Я так и думал — проверишь. Это хорошо. Без проверки доверять никому нельзя.

— А тебе?

Гуссейнов сверкнул глазами.

— Мне можно. Я человек денежный, мне от тебя ничего не надо. И по-мелкому я не играю. Впрочем, к чему это? Ты все равно будешь проверять, верно? Я не против. Еще есть вопросы?

— Ладно, пока все.

— Тогда я спрошу. Можно?

— Раз уж начался вечер вопросов и ответов, спрашивай.

— В этом году ты где отпуск проводил?

— Пока нигде.

— Где собираешься?

— Где может отдыхать мент! — Кольцов прибеднялся и не прятал иронии. — Кверху задом на грядке, у себя на даче.

— Э! — Гуссейнов осуждающе покачал головой. — Мои друзья на грядках не отдыхают. Поедешь на Кипр.

Последняя фраза прозвучала по-начальственному властно, непререкаемо.

— Но… — пытался возразить Кольцов, хотя уже знал, что не откажется от предложения.

— Почему «но», дорогой? — Гуссейнов удивленно вскинул брови. — Поедем вместе. Устраивает? Вместе едем, вместе гуляем, я плачу… Ты не был на Кипре? Зря. Ларнака, Лимасол, Фамагуста… Вино, кебаб, эти… маслины, знаешь? Рыба…

— Звучит красиво, но я привык платить за себя сам.

— Привык? Значит, будешь.

— С моей зарплаты?

— С моей.

— Покупаешь?

— Зачем так нехорошо говоришь? Ты мне нужен как друг.

— Что я буду иметь с этой дружбы? — Кольцов откинулся на спинку кресла, взвел руки за голову. Спросил будто бы шутя.

— Много будешь иметь. Не обижу.

— Это не деловой разговор. Я привык оперировать цифрами. Гуссейнов расхохотался.

— Ай, молодец, полковник! Ты мне нравишься.

— Чем?

— Не ломаешься, как целка. Не крутишь хвостом и вашим и нашим. Пять миллионов в месяц тебе хватит?

— Что придется делать?

И снова Гуссейнов расхохотался. Ему было весело и комфортно здесь, в обществе начальника уголовного розыска.

— Дорогой! Пусть что-то делают шестерки! Тебе как раз надо ничего не делать. Чаще закрывать глаза, чем открывать. Ну, иногда, может быть, кое в чем мне помочь… Ты понимаешь?

К такому разговору Кольцов был давно готов, и если чему удивился, то лишь тому, что Гуссейнов начал его слишком поздно.

— Ты не думай, что я собрался тебя шантажировать. — Гуссейнов говорил чуть обиженно. — Все эти мелочи — телевизор, сегодняшний день, можешь поверить — не всплывут никогда. Даже если ты откажешься…

— Зачем было тратиться?

— Прежде всего ты мне нравишься. Хороший человек. Когда Бакрадзе просил за сына, ты ему помог и ничего не вымогал. Не дешевка. Вторым делом я тебе хотел показать, что такое нормальные деньги. Не оклад начальника уголовки, а сильные баксы. В нормальном количестве. Поедешь со мной отдыхать, все увидишь своими глазами. И поймешь. Так?

— Так, что дальше?

— Хочу еще раз спросить, где ты собираешься отдыхать: на грядке или мы поедем?

— Дашь два дня на раздумье?

— Э, дорогой! Даже неделю дам. Знаю — будешь меня проверять. Это нормально. Я тебя тоже проверял.

Гости пробыли у Кольцова до вечера. Лишь когда стало темнеть, они стали собираться. Проводив их до калитки, Кольцов распрощался с гостями. Черные блестящие машины мощно рванулись с места и, сверкая рубиновыми огнями, одна за другой покатили по дороге.

Смачно потянувшись, Кольцов вернулся к столу. Постоял раздумывая. Взял ломтик сыра. Пожевал. Потом осторожно, двумя пальцами — за кромку и дно — поднял стакан, из которого пил Гуссейнов. Посмотрел на свет. На стекле хорошо пропечатались следы его пальцев. Улыбнувшись, Кольцов столь же внимательно осмотрел стакан Бакрадзе. «Пальчики» маслянисто темнели и на нем.

Поставив стаканы на поднос, Кольцов унес их в дом. В своем кабинете аккуратно упаковал посуду и уложил в кейс.

На другой день в управлении вызвал к себе эксперта-криминалиста Семенова.

— Евгений Назарович, будьте добры. Я передам вам два стаканчика. Вы снимите с них «пальчики». И проверьте, не проходят ли они по картотекам. Можете запросить центр, если у вас ничего нет. Одно условие — строго конфиденциально. Знаем только вы и я. Стаканчики прошу вернуть.

— Как срочно?

— Женя! — Кольцов был сама доброта. — Когда ты отучишься задавать такие вопросы?

После обеда Семенов положил на стол шефа справку. «Пальчики» на одном из стаканов принадлежали Гуссейнову Али Мамедовичу. Кличка Саддам Хусейн или просто Саддам. Судился трижды. Первая судимость — статья 89 (хищение государственного имущества путем кражи), вторая — статья 188 — побег с места заключения и, наконец, третья ходка в зону по статье 146 — за разбой. Два года назад Гуссейнов был освобожден по амнистии. Проживает в Придонске. Президент акционерного общества «Нафталан». Справка на Бакрадзе была короче. Судился и сидел добрый грузин всего один раз — по статье 153 за частнопредпринимательскую деятельность с использованием кооперативных форм собственности. Проживает в Таганроге. Гражданин Российской Федерации. Амнистирован.

Все сразу встало на свои места.

Нет такого дурака, который бы не понимал меру своей глупости. Кольцов дураком не был. Он прекрасно представлял и оценивал происходящее. Его совершенно открыто, с немалой долей настырности и нахальства приглашали в криминальную организацию. Он мог сказать «вербовали» или «рекрутировали», но тогда бы ускользнул истинный смысл происходившего. Вербуют и рекрутируют прислугу, шестерок, солдат, наконец. А перед ним открывали вакансию в высшем эшелоне криминальной власти: в эшелоне, который надежно изолирован от подчиненных ему структур на случай возможных проколов и провалов. Что сегодня можно сделать гражданину Гуссейнову, которого бережет и защищает закон? Пусть он когда-то сидел, но зато полностью отбыл срок приговора и теперь ведет образ жизни, доказать криминальный характер которого нет возможности. На дело Гуссейнов не ходит. Рэкетом не занимается. Оружия в доме не хранит, в кармане не носит. Конечно, если потрясти его телохранителей, пистолеты у них обнаружить будет нетрудно. Но как доказать, что Гуссейнов знал об их существовании?

Столь же надежно будет огражден от любых обвинений и сам Кольцов. Он нужен этим людям, его не подставят, станут даже беречь. Ко всему он не мальчик и сам сумеет подстраховаться на всякий пожарный случай. Если пойдет нечестная игра, неизвестно, в чьих руках окажутся козыри, кто кого переиграет. А пока игра идет в открытую и ставки в ней столь велики, что отказаться от них мог только дурак.

Прошло ровно четыре дня, прежде чем поздним вечером в доме Кольцова зазвонил телефон. Трубку взяла жена — Калерия Викторовна. Выслушала. Сказала мужу:

— Кольцов,тебя.

Кольцов сразу узнал голос Гуссейнова — глуховатый, вкрадчивый.

— Здравствуй, командир. Так как, отдыхать едем?

— Это ты, Саддам?

В трубке послышался смех.

— Ай, молодец, Кольцов! Ну, молодец! Это мне в тебе нравится. Так что ответишь?

— Едем, конечно. Почему нет?

— Тогда распорядись: пусть нам готовят паспорта. Договорились?

— Точно.

Говорят: подай черту палец, он из тебя вытащит весь скелет. Кольцов смело подавал руку Гуссейнову. В игре, которая затевалась, роль черта он отводил самому себе. Было бы глупо влезать в авантюру, что станешь в ней простой фишкой. Нет, опыт и положение, а главное — знание криминального мира и противоречия в его кланах позволяют все взять под свой контроль и извлечь для себя немалую выгоду.

Кольцов начал с внедрения собственной, связанной только с ним, агентуры в группу Саддама. Помог удачный случай.

Постоянный информатор сообщил в управление о разборке, которая намечалась двумя группировками. Высланная в заранее известное место группа захвата взяла более двадцати пяти вооруженных боевиков из конкурирующих групп. Не обошлось без стрельбы. Три боевика были убиты, после того как сами же начали стрелять по милиции.

Утром следующего дня Кольцову позвонил Саддам. Спросил о здоровье жены, поинтересовался планами на воскресенье. Предложил съездить в рыбсовхоз на рыбалку и уху. Потом вдруг словно бы невзначай спросил:

— Говорят, ты вчера баранов загнал в кошару? Что решил с ними делать?

— Кое-кого придется перевести с вольной травы на казенную солому.

— Можно мне как-то взглянуть на твое стадо?

— Почему нет? Посмотри.

В обед они встретились. Саддам внимательно перебрал фотографии, привезенные Кольцовым. Одну карточку небрежно откинул:

— Это сявка. Отпусти его. Не надо задерживать.

— Твой человек? — Кольцов без особой спешки стал собирать фотографии в пачку.

— Нет. Он работает в техцентре у Парткома.

— Зачем тебе его нужно спасать? Саддам ухмыльнулся.

— Я человек справедливый. Говорю тебе — сявка. Зачем его держать?

— Понял.

Кольцов обстукал пачку, подравнивая листки, сунул в карман. Снимок, отобранный Саддамом, положил в кейс.

— Сявка так сявка. Сегодня же и дам ему коленом под зад. Вернувшись в управление, Кольцов бросил фотографии на стол. Вызвал заместителя.

— Вот это все, Олег Игнатьевич, — он подпихнул россыпь пальцем, — можете унести. А вот этого, — на стол лег снимок, отобранный Саддамом, — допрошу сам. Но вы сперва соберите все, что у вас на него имеется. Лады?

Вскоре к Кольцову привели чернобрового хитроглазого корейца. Он вошел в кабинет спокойный, уверенный в себе. Одет кореец был неряшливо: мятый серый костюм, коричневые ботинки, не знавшие после покупки ни крема, ни щетки. Черные, торчащие во все стороны волосы. Глаза глядели на мир из-под припухлых век с показным безразличием. Напряженная фигура показывала, что арестованный готов к сопротивлению. Он огляделся, повел носом, словно принюхивался. Показал руки, скованные наручниками.

— Снимите.

— Зачем? — Кольцов скривил губы в улыбке. — Привыкай. — Махнул рукой конвоиру. — Вы свободны, сержант. Когда дверь захлопнулась, кореец вдруг заявил:

— В наручниках показаний давать не буду.

— Как хочешь, — без сопротивления согласился Кольцов. — Присядь на минутку. Говорить буду я.

Кореец примостился на краешке стула, демонстрируя, что задерживаться не собирается. Правда, он уже обратил внимание на то, что Кольцов еще ни разу не назвал фамилии, под которой его задержали. Это слегка беспокоило.

Кольцов сдвинул в сторону бумаги, лежавшие перед ним, и посмотрел на корейца в упор. Взял в руки его паспорт. Раскрыл корочки. И назвал не то, что там было записано:

— Сергей Цой?

Кореец удивленно вскинул брови.

— Вы кого?

— Наверное, я ошибся. — Кольцов усмехнулся. — Ким Дык, верно?

— Не знаю, о чем вы. Я Нам Ир.

— Кличка Кореец?

— Кореец — моя национальность.

— Тоже верно, Ким Дык.

Кольцов нажал клавишу интерфона.

— Слушаю, товарищ майор. — Дежурный ответил без промедления голосом, полным служебного рвения.

— Ручьева ко мне.

Минуту спустя в кабинет без стука, громко топая коваными ботинками, вошел сержант — неуклюжий, с большой головой, вытянутой вверх как дыня, с большими желтыми зубами и сверкающей лысиной. Вирус дисциплины его, должно быть, не заразил.

— Пришел, — сказал он от двери, — меня звали?

— Ручьев, — Кольцов выглядел хмуро, — это правда, что корейца Ким Дыка в операции застрелили?

— Ну.

— Кто стрелял?

— Ну, я сам. Кто еще?

— Почему в рапорте не указано?

— Укажем, если надо.

— Ты что, Ручьев, с крыши съехал? Конечно, надо. Сколько убито — столько и покажи на бумаге. Нам укрывать жертвы ни к чему. Не то время. Мы даже стреляные патроны по акту списываем. А здесь человек был… Кореец.