10

Все нехитрое книжное богатство капитана Чигирик состояло из нескольких томиков детективов и множества атласов. Хорошая карта была для Чигирика умным, и красноречивым собеседником.

Он не только легко запоминал названия незнакомых хребтов, гор, водных потоков, но и объемно представлял особенности рельефа, нарисованного горизонталями.

Первое, что бросилось в глаза Чигирику, когда в его руки попали полетные карты Чечни, — это обилие развалин аулов на юге республики. Топографы добросовестно фиксировали все молчаливые следы насилия и разгрома, издавна гулявшего на этой земле. Бывшие аулы тянулись вдоль горных рек, по долинам между хребтами, безмолвные, но сохранившие в ряде случаев названия чьих-то родовых гнезд. Париаул, Тарсенаул, Кирбаса, Галикорт, Дукархой, Геши… А сколько их было — безымянных, утерянных для истории горской цивилизации мест обитания, которых люди забыли вообще?

Оказавшись на земле, Чигирик ясно представлял, где находится и куда надо двигаться, чтобы уйти от опасных мест.

Хребет Аджук, как рука, положенная на тело земли пальцами на север, с двух сторон омывался реками Фортанга и Фаэтонка. Рождаясь в светлых ключах водораздела, по складкам между отрогами, в Фаэтонку сбегали звонкие речушки со странными для этих мест русскими названиями — Чугунка, Соленая, Дубовая, Камышовая. С противоположной стороны Фаэтонку поджимали крутые бока Амитинского хребта. По ним на запад тянулась узкая, в полном смысле горная дорога, начинавшаяся от аула Аршты. Несмотря на кажущиеся преимущества — все же дорога везде дорога: двигаться по ней крайне опасно.

Чигирик, тщательно взвесив все «за» и «против», решил идти на запад, минуя выбитые людьми тропы, тем самым застраховав себя от многих опасностей. Как он считал, самым сложным местом могла оказаться переправа через реку Асса, которую удобнее всего форсировать между селами Галашки и Мужичи. Затем должен последовать рывок в несколько горных километров — не более пятнадцати — и Северная Осетия.

Приняв решение, Чигирик сориентировался по солнцу и двинулся в долгий и опасный путь.

Опираясь на палку, он шел вдоль опушки букового леса, зорко поглядывая по сторонам. Оружия, кроме штатного «Макарова», у капитана не было.

Во время одной из таких остановок Чигирик заметил человека, лежавшего в чаще, довольно далеко от лесной дороги. Скорее всего, это был мертвый. Судя по форме — российский солдат. Он неудобно лежал на правом боку, навалившись на камень. Однако Несколько минут наблюдения позволили выяснить, что солдат жив. Просто он спал тем сном, который называют мертвецким. И даже муравей, растерянно мыкавшийся по щеке человека, не доставлял ему беспокойства.

Чигирик прислушался. Кругом было тихо. Только далеко в стороне обстукивал дерево дятел.

Стараясь не шуршать кустами, Чигирик подошел к лежащему. Переступил через ноги солдата, подогнутые к животу. Увидел в руках спящего гранату Ф-1. Нагнулся, разжал ладонь и потянул смертоносный снаряд к себе. Солдат даже не шелохнулся.

Автомата у вояки не было.

Чигирик присел на поросшую лишаями валежину, поискал глазами и сорвал травинку с пушистым колоском на конце. Протянул руку и пощекотал спящего под носом. Поначалу тот не среагировал, но после настойчивых стараний Чигирика дернул головой, открыл глаза и сел, хлопая руками по земле, должно быть, искал свою гранату.

Чигирик ткнул ему жестким пальцем в спину. Сказал негромко, но со всей строгостью:

— Сидеть! И тихо!

Солдат замер, полусогнувшись.

— Ляг на спину.

Солдат послушно лег. Увидел перед собой летную куртку и кулак, сжимавший гранату как булыжник, приготовленный для удара. Широко раскрыл глаза.

— Не убивайте. — голос выдавал тот настоящий страх, сыграть который не под силу ни одному самому талантливому актеру.

— Кто такой?

Солдат молчал. Все, что он пережил, когда погибли его товарищи, встало в памяти одним кровавым образом лейтенанта Головина, лицо которого боевики поочередно месили ботинками. Спазм ужаса снова перехватил дыхание.

— Успокойся. — Чигирик сам недавно пережил шок и понимал, в каком состоянии мог находиться его пленник.

— Как ты здесь очутился?

— Как? — солдат с безразличием повторил вопрос.

— Рассказывай. — Чигирик толкнул его в плечо. — Ну?

Сбивчиво, но достаточно понятно Крепаков объяснил все, что произошло в урочище и чему он стал свидетелем.

Чигирик осторожно выбрался на откос и огляделся. Трупы солдат, окровавленные и растерзанные, лежали внизу — на дороге и по обочинам. Оружия нигде видно не было, его забрали боевики.

Чигирик вернулся к солдату, еще так и не пришедшему в себя.

— Ты теперь видел, что такое смерть? Так?

— Так, — солдат отвечал, почти автоматически повторяя слова, которые произносил капитан.

— Фамилия?

— Моя? Крепаков. Рядовой Крепаков.

— Очнись! — Чигирик взял его за плечо и резко тряхнул. — Ну!

Солдат подобрался, на лицо стало постепенно возвращаться осмысленное выражение.

— Тебе здорово повезло, Крепаков. Такое бывает нечасто, но, как видишь, бывает. Сейчас мы пойдем отсюда, но уже не будем надеяться на везение. Не имеем права. Ты понял? Наше дело работать так, чтобы тянуть на себя удачу за уши, не ожидая, когда она повернется к нам. Сечешь?

— Секу.

Крепаков ответил правильно, но уверенности в его голосе не прозвучало.

— Давай договоримся, — Чигирик снова вложил в голос острую командирскую жестокость. — Тебе страшно, верно? И было страшно, когда ты видел все, что происходило с друзьями. Но от страха ты не помер. Сердце не разорвалось. Дыхание не остановилось. Так и бывает. Ты мужик, Крепаков. И не стыдись страха. Он нормален для здорового человека. Я тоже его чувствую. Но когда страх берет верх над человеком, его надо преодолевать. И ты это сумеешь. Понял?

В глазах Крепакова засветилось нечто, похожее на надежду.

— Вы думаете, мы выберемся отсюда?

— Теперь произнеси эти слова так, чтобы они не звучали вопросом.

Крепаков жалко улыбнулся. Он оживал.

— Мы выберемся отсюда.

— Вот так. Теперь двинулись. Иди первым. У тебя ноги покрепче, а я хромаю, поэтому пойду чуть позади. Главное — не думай, что я тебя подставляю. Если кого-то встретим, будь уверен — в беде не оставлю.

— Я так не думаю.

— Молодец, малый. Пошли! Вон на ту горушку.

Не выходя из леса, они двинулись на запад. Прошли метров двести и Чигирик вполголоса скомандовал:

— Стой!

Крепаков остановился, повернулся к хмурому капитану.

— Я тобой недоволен, солдат.

Крепаков выглядел оторопело.

— Что-то не так делаю? — И тут же, осененный догадкой, добавил: — Медленно иду?

— Идешь ты не медленно, но плохо.

— Не понял.

Чигирик вытер лицо рукавом. Широко вздохнул, набирая в легкие побольше воздуха.

— Плохо ты идешь, друг! Совсем плохо, и мне это не нравится.

Крепаков собирался что-то ответить, но Чигирик остановил его движением руки.

— Помолчи! Я скажу, а ты запомни навсегда. Многое в наших делах зависит от настроения. От того, с каким чувством мы дело делаем. Можно опилки лопать так, будто это мед. А можно шашлык жевать, как резину.

— Какое имеет отношение?…

— Прямое. Ты на каждом шагу чувствуешь себя зайцем, за которым бегут охотники. Это хреновая позиция. Никогда не позволяй себе быть для кого-то дичью.

Крепаков пытался оправдаться.

— Я, товарищ капитан, себя дичью не чувствую.

— Тогда какого ж… Извини, какого дьявола ты все время оглядываешься? Меня это раздражает. Боевиков здесь нет, но мы с тобой их должны постоянно искать. Не они нас, а мы их. Чтобы обойти стороной. Понял? И улыбайся. Иначе распорю тебе рот от уха до уха.

— Зачем? — Крепаков понял, что это капитан так наверное шутит.

— Ты слыхал, что сказал наш великий министр обороны Грачев? Впрочем, где тебе. А он сказал: наш солдат умирает с улыбкой. Бред собачий, но именно так мы и должны с тобой умереть.

— Понял, товарищ капитан.

И они пошли дальше.

Позже выбрались на широкую тропу, которая, извиваясь между камней, уходила на юг. Крепаков растерянно остановился на открытом пространстве. Когда идешь по лесу, любая дорога, возникающая на твоем пути, кажется именно тем путем, который ищешь.

— Не маячь! — сердито рявкнул Чигирик. — Вернись в кусты!

Впрочем, его команда уже ничего изменить не могла. Сразу с трех сторон прозвучали крики:

— Руки вверх! Стоять! Не шевелись!

Послышался угрожающий лязг металла.

11

Чеченцев было трое. Они не являлись членами какой-либо боевой группы — ни ритуальных повязок на головах, ни пышных бород. Скорее всего это были пастухи, но с «калашами» в руках.

Неопытность чеченцев сказалась и в том, как небрежно они провели обыск: кроме гранаты и пистолета у Чигирика, ничего не забрали.

— Пошли!

Пленных повели по дороге, угрожающе подталкивая автоматами в спины.

Минут через десять вышли на большую луговину. Здесь стоял покосившийся домик, сложенный из серых камней. В отдалении виднелся загон для скота, огороженный плетнем, там же были бревенчатый сарай, и дубовая колода с водой для скота. От кошары тянуло запахами овечьей шерсти и навоза. Самих животных Чигирик не заметил, но было слышно их блеяние за плетнем.

Пленных привели к сараю. Из бревна торчало железное кольцо с продетой в него цепью. Цепь свисала почти до самой земли и оканчивалась с обоих концов грубыми хомутами.

С первого взгляда Чигирик понял — это кандалы. И он не ошибся. Их наверняка выковал сельский кузнец. Соединил два самодельных браслета цепью, на которой когда-то держали колхозного быка. Цепь продел в кольцо с длинным железным штырем, а сам штырь до упора вогнал в стену сарая. Обе пары полуколец, образовавших браслеты, стягивали болт, гайки на которых чеченец туго затянул двумя гаечными ключами. Затянул на совесть, со старанием, с каким начинающий водитель тянет гайки, крепящие колеса автомобиля. Отвернуть их руками без инструмента не было ни малейших шансов.

Поначалу оказавшись в оковах, Крепаков сделал несколько попыток вытянуть руку из захвата, сузив ладонь. Но быстро убедился в невозможности такого трюка. Чигирик, скептически за ним наблюдавший, не выдержал:

— Кончай дергаться. Единственное, что можем попробовать это выдернуть штырь из бревна. Если он, конечно, там не загнут или не закреплен изнутри гайкой.

Согнутым пальцем Чигирик постучал по бревну. Оно отозвалось глухим расплывчатым звуком.

— Старое и, похоже, трухлявое. Стемнеет, попробуем рвануть.

Теперь пленные стояли у стены, прислонившись спинами к бревнам. Присесть на землю им не позволяла длина цепи.

Крепаков, постояв минут двадцать, начал скулить. Чигирик на него прикрикнул:

— Заткнись, солдат! — Потом уже спокойнее объяснил: — Еще не вечер. Чего стонать?

— Убьют они нас. — Крепаков едва сдерживался.

— Убьют, это точно, — согласился Чигирик. Но голос его был полон спокойствия. — Ты же был готов их убивать, верно? Почему они не могут сделать то же самое? Баш на баш!

— Вам надо было стрелять или бросать гранату, — Крепаков судил капитана по большому счету. — А вы испугались.

— Заткнись! Не сумели их укусить, значит, и гавкать нечего.

— Могли бы кокнуть…

— Ну да… А чего ж это ты сам гранату не швырнул, когда твоих друзей добивали?

Крепаков замолчал…

Ночь упала на землю, едва солнце ушло за горы. На чистом небе заблистали звезды.

Стоять у стены было мучительно. Едва кто-то делал неосторожное движение, цепь натягивалась, оковы врезались в запястья острыми краями, которых никогда не касался напильник.

От долгого стояния у Чигирика ныли и без того натруженные за день ноги, болела спина. Падение вертолета наверняка не прошло для него бесследно. Но это врачи скажут… Если он когда-нибудь будут…

Крепаков совсем ослабел. Парня, которому в школе при выпуске влепили в аттестат тройку по физкультуре, военкоматовские старатели, выдернув из лона семьи, сразу же поставили в строй. Боевые командиры, не загоняв паренька на учениях до кондиции, не добившись, чтобы икры ног стали железными, а эмоции отупели, погнали его в бой, в горы. Понятно, что это дитя асфальтовой цивилизации, оказавшись в условиях, в которых выживают только смелые, стойкие и умеющие терпеть невзгоды, не выдержало…

Еще засветло Чигирик заметил, что двое из чеченцев, забросив автоматы за спины, ушли с летовки. Должно быть, направились в ближайший отряд боевиков доложить о своей удаче. Вести за собой пленных на ночь глядя они не рискнули.

В овечьем стане остался только один сторож. Он сидел за домом, и его не было видно. Только отблески костра плясали на земле желтыми языками.

Когда все вокруг стихло, Чигирик толкнул Крепакова локтем. Шепнул:

— Давай, налегли!

Они дружно дернули цепь. Штырь заскрипел, но не поддался.

— Больно руку. — Крепаков дул на запястье, которое обжимал металл.

— А ты тяни свободной рукой за цепь, чтобы не давило. Только не кряхти. Раз-два!

Снова дернули цепь. И опять… и опять…

Оба взмокли. Руки, державшие цепь, саднило. Чигирик, отдышавшись, уже хотел после очередной попытки сказать: «Отбой!», когда бревно хрустнуло изнутри, и стержень со звоном вылетел из гнезда.

Оба пленника рухнули на землю. Перепуганный Крепаков вскочить, но Чигирик удержал его.

— Лежи! И тихо. Замри!

Они застыли в неудобных позах, чутко прислушиваясь. Вокруг все было по-прежнему тихо.

— Встаем. Без шума.

Они поднялись с земли. Штырь болтался на цепи, негромко позвякивая.

— Зараза! — Чигирик выругался сквозь зубы и взял штырь в руку. — Пошли. Только тихо.

Караульный сидел у костра, протянув руки к огню. Автомат он положил рядом с собой на землю. Здесь, в горах, он ничего не боялся — чувствовал себя в безопасности. Пленные на железной цепи — зубами не пережуешь. Федералы по ночам воевать не умеют, в горы не суются.

— Бить будешь ты. — Чигирик передвинул кольцо стержня по цепи и вложил железо в руку Крепакова. — С левой руки у меня не получится. И бей ему по кумполу. По макушке. Резко и сильно.

— Может, все же вы? — Шепот солдата прозвучал плаксиво.

— Был бы левша, не просил.

Стараясь двигаться бесшумно, они выбрались из-за сарая в тень вдоль стены. Чеченец грустно и монотонно тянул песню.

Двое шли рядом, в танце. Чигирик то и дело подталкивал солдата локтем в бок. Последний шаг у них был самым широким.

Крепаков размахнулся, насколько ему позволяла длина цепи. Вместе с ним приподнял руку и Чигирик, чтобы не мешать удару. Железный стержень, опускаясь, звякнул цепью. Караульный, пытался обернуться, но металл уже ударил его по голове с тупым, чмокающим звуком. Чигирик наподдал чеченцу по спине ногой, и тот ткнулся лицом в костер.

Чигирик быстро нагнулся, схватил автомат. Отщелкнул рычаг предохранителя.

— Возьми подсумки, — приказал он Крепакову. Бронежилет, снятый с явно российского солдата, с двумя дополнительными рожками в кармашках, лежал рядом.

Из-за леса поднималась луна. Голубоватый свет заметно разжижал ночную темень. Задрав голову, Чигирик отыскал Большую Медведицу, затем нашел Полярную звезду. Определил направление на запад.

— Будем идти туда. А пока давай пошуруем в домике.

— Надо скорее уходить, — возразил Крепаков. — Смываться.

— Слушай, друг. — Чигирик дернул цепь, подтянув солдата к себе вплотную. — Ты рассуждаешь, будто нас обоих еще не клюнул в зад жареный петух. Мы что с тобой, потопаем по горам, как медведи на одной цепи?

— А что в доме? — Крепаков боялся входить под незнакомую крышу: — Вдруг там кто-нибудь окажется.

— Поищем гаечные ключи. А может, найдем молоток.

Крепаков промолчал. Да и что он мог сказать? События последних дней обрушились на него, недавнего школьника, с такой злой силой, что после пережитого он все еще находился в полуобморочном состоянии: ноги казались ватными, постоянно хотелось лечь и заснуть.

Все, что его заставлял делать капитан, выглядело ненужным и бесполезным. Мысль о том, что от смерти во второй раз не убежишь, лишала желания сопротивляться. В памяти, стоило на миг прикрыть глаза, возникало лицо лейтенанта Головина, превращенное башмаками боевиков в кровавое месиво.

В доме пастухов стояла духота. Пахло овечьей шерстью, бараньим салом и кислым молоком. На столе они заметили керосиновую лампу. Рядом лежал коробок спичек. Через минуту помещение осветил зыбкий желтый свет.

Гаечные ключи нашли без труда: те лежали на подоконнике рядом с другими нехитрыми инструментами — молотком, отверткой и стамеской. Раскрутить гайки удалось не сразу. Чеченец завернул их на совесть. Но когда кандалы сняли с рук, оба пленника окончательно почувствовали, что свободны.

Избавленный от цепи, Крепаков стал шарить по чабанским сусекам: надеясь раздобыть съестное. Скоро в дальнем углу на полке он обнаружил два круга свежего овечьего сыра. Тут же впился в один зубами. Из множества заветов, которые ему дал дед, Володя верно следовал главному: не оставлять на завтра то, что можно слопать сегодня.

Ночью в горах даже жарким летом пронзительно холодно. После того, как уходит солнце, нагретый за день воздух стекает с хребтов, как вода, подгоняемый ледяным дыханием вершин.

Снизу из долины доносились удивительно чистые звуки. Вот далеко в невидимом ауле залаяла собака. Потом в другой стороне бахнул выстрел. Эхо прокатилось вверх до самого водораздела.

— Пошли, — жуя сыр, Чигирик подал наконец солдату решительный знак рукой…

12

К рассвету Чигирик и Крепаков поднялись в горы достаточно высоко. Настоящий широколистный и вольный лес, уже кончился. На этой высоте постоянные ветры, ранние холода, отсутствие крепкого слоя почвы заставляют растения вести постоянную жестокую борьбу за выживание. Стихия уродует стволы, гнет и их, понуждая жаться к камням. Листва теряет пышность. Тем не менее растения цепляются за все, что им удается схватить корнями, и держатся, противостоя суровой природе.

Узкое, похожее на овраг ущелье открылось внезапно. От одного взгляда вниз становилось не по себе. Здесь в давние времена с гор сползали и катились огромные камни. Возможно, их нес на своей спине ледник, возможно, волокла бешеная вода. Но сейчас серые валуны забивали ущелье доверху. Между камнями там и здесь проросли деревья: каменный поток умер давным-давно, и жизнь продолжала искать себе место в каждой щели.

Чигирик видел, что Крепаков за ночь вымотался до полного изнеможения. Нервный импульс, который заставлял его преодолевать усталость на первом этапе их приключений, иссяк. Адреналин перестал поступать в кровь, и воля солдата к сопротивлению падала на глазах. Оставался лишь один способ восстановить силы Крепакова, но этот способ был крайне жесток. И все же Чигирик решил к нему прибегнуть. Надо было выйти хотя бы за перевал, чтобы погоня, если ее снарядят, потеряла их след.

Чигирик вскинул автомат, направил его на солдата. Заорал бешено, кипя нешуточной яростью:

— К дереву! Ну!

Крепаков увидел глаза капитана — ледяные, полные ярости. И понял: этот сейчас убьет. Непонятно, какая муха его укусила, но что конец близок, это точно. Да, он его убьет. Точно, убьет. И никто никогда не подумает, что такое могло случиться. Спишут на чеченцев. Кто же еще сотворит такое злодеяние здесь в горах?!

Новая волна страха, который за последнее время вроде бы приутих, заставила сердце дрогнуть.

— За что, товарищ капитан?! За что?!

— Ты будешь идти, как надо и сколько надо, или останешься здесь!

— Я пойду, товарищ капитан. Пойду.

— Хорошо, поверю. Только учти, это последнее предупреждение. Мне удобнее шлепнуть тебя сейчас, чтобы ты больше не мучился. Зачем умирать от страха по десять раз на дню? В таком состоянии ты не вояка и не помощник. Одна обуза. А без тебя я знаешь, где уже был бы? На границе с Осетией! А ты никакой не мужчина! Так что, хлопнуть тебя сразу или ты хочешь еще помучиться?

Чигирик, снял затвор с предохранителя.

— Я пойду, — повторил Крепаков увереннее.

— Пошли! И без стонов.

— Так точно!

— Пошли. Шагай след в след.

Чигирик прекрасно понимал состояние солдата и представлял, сколько еще придется хлебнуть, таская за собой этого деморализованного парня. Но бросить Крепакова на произвол судьбы, и уйти в одиночку Чигирик не мог. Случайная встреча и совместный плен сделали их товарищами, не боевыми, как принято говорить, а скорее товарищами по несчастью. И бросить солдата не позволяла совесть.

Чигирик знал — парня поймают в два счета. Поймают и на этот раз точно не пощадят. А в Рязани или Саратове — где именно, Чигирик не знал — появиться еще одна похоронка, и горю, которое придет в семью Крепаковых, уже никто и никогда не поможет.

А сейчас им надо было максимально быстро уходить от проклятого места, где их держали на цепи. Но и бездумно спешить Чигирик позволить себе не мог. На тропе приходилось постоянно остерегаться мин-растяжек, которыми боевики обычно прикрывали подходы к своим логовищам со всех сторон.

После каждого шага приходилось задерживаться и убеждаться, что впереди нет поводка ни на уровне груди, ни ниже — перед поясом, а затем оглядывать землю.

Они прошли только полкилометра, по тропе однако на этом коротком отрезке Чигирик обнаружил три мины-ловушки. В одном месте граната Ф-1 была приторочена к дереву, а тонкий проволочный поводок растяжки провис ниже колен. В двух других случаях натянутые над землей струны вели к взрывателям противопехотных мин.

Гранату Ф-1 Чигирик снял, законтрил чеку и сунул «лимонку» в карман. Одну растяжку они переступили, оставив ее на всякий случай на месте. Вторую противопехотку Чигирик обезоружил и передал Крепакову — неси.

Наконец вышли на край леса. Впереди расстилался зеленый луг с сочной высокой, в пояс, травой. Чтобы продолжить путь, предстояло пересечь метров триста открытой местности.

Дабы не искушать судьбу, Чигирик приказал Крепакову сесть. Сам вернулся к тропе и приладил растяжку в новом, ничем не помеченном месте. Прикрутил проволочкой «лимонку» к корню дуба, присыпал ее листвой. Продернул в кольцо чеки леску, завязал двумя глухими узлами. Леску натянул поперек тропы и втугую закрепил на самой толстой ветке орешника. Потом вернулся к гранате, разогнул усики предохранительной проволоки. Встал с колен. Огляделся.

— Ладно, ребята, Аллах велик! До встречи с ним!…

13

Внешне Нарбика была уменьшенной копией Деши — стройность южной красавицы, точеные черты лица, глубокие карие глаза, черные брови вразлет, живые пышные волосы, волной ниспадавшие на плечи и заплетенные в тугую косу, — все повторяло прелести сестры и приковывало к ней взгляды мужчин.

Еще два года назад Нарбика готовилась стать врачом. Но окончила только два курса медицинского института. Вернувшись домой на каникулы, уже не смогла уехать в город и вынуждена была остаться в ауле. Салах с удовольствием взял на себя обязанность помочь сестренке Деши миновать блокпосты и заставы и по горным тропам вдоль склонов хребта Аджук уйти подальше от злой и непонятной войны.

Они расстались у реки Фаэтонка. Салах прощально взмахнул рукой. Дальше девушка двинулась в горы одна. Дорога, к недалекому ингушскому селу Аршты, была знакома ей, федералов поблизости не было, а своих девушка не боялась. У чеченцев к женщинам особое отношение — нельзя обидеть!

Однако выйти на дорогу, указанную Салахом, Нарбике не удалось. Когда она приблизилась к месту, где лес кончался и начиналось открытое пространство, усыпанное камнями, над головой послышался протяжный стон.

Человек, хоть раз в жизни побывавший под артиллерийским или минометным обстрелом, ни с чем не спутает звук летящего снаряда.

Трудно сказать, что высмотрел стреляющий на пустом поле, но снаряды перепахивали его с удивительной методичностью.

Взрывы гремели один за другим. Огонь, земля и камни вздымались над полем темно-огненным смерчем, пыль и дым плыли в воздухе горячими зловонными волнами.

Нарбика кинулась на землю и попыталась отползти обратно в лес. Сердце ее бешено колотилось. Она заплакала. Жизнь учила ее — слезами делу не поможешь, ничего не изменишь, но они текли сами собой. И рыдания сотрясали ее вопреки здравому смыслу. Что поделаешь?

Когда обстрел наконец закончился Нарбика осторожно продолжала свой путь на юг.

Тропа теперь тянулась над обрывом, внизу бурлила река. Сперва путь был довольно широким, но постепенно становился все уже и уже. Нарбика шла уверенно и спокойно. Она нисколько не страшилась высоты.

В одном месте, где карниз сузился так, что по нему можно было двигаться только боком, Нарбика левой ногой ступила на плоский серый камень. Вся тропа была щедро усеяна ими. Но этот оказался с норовом. Он неожиданно скользнул по глине. А Нарбика потеряла равновесие и упала на левый бок. Тяжелая сумка потянула ее в пропасть.

Нарбика совершила сразу два правильных действия: она выпустила из рук сумку — как ни дорога была ей поклажа! — и ухватилась за прутья росшего над тропой куста.

Камни, стронутые с места, грохоча, покатились с кручи, исчезая в пропасти. Туда же полетела и сумка.

Нарбика видела, как куст, отрывая большой ком земли, отделялся от грунта и медленно сползал вместе с ней к обрыву.

Она не закричала. Острое сознание непоправимости происходившего перехватило горло болезненным спазмом. Она закрыла глаза, отдавая себя неизбежному.

Но на откосе, за кустом кизила, стоял Чигирик. И он видел все, что произошло на карнизе.

Когда ноги женщины уже повисли над пустотой, он, опершись рукой о грунт, спрыгнул на карниз.

Нарбика на миг открыла глаза, услышав непонятный шум, и увидела мужчину. Тот стоял над ней, широко расставив ноги.

— Давай!

Чигирик схватил ее руку, судорожно сжимавшую прутья ставшего уже ненужным куста, и рванул на себя. Поймал и вторую руку, которая искала опоры в воздухе. Один миг — и Нарбика, ударившись коленями о камни, оказалась на карнизе. Чигирик помог ей встать на ноги.

— Испугалась?

Не отвечая, Нарбика обхватила его за талию, прижалась головой к груди и заплакала. Волосы, выбившиеся из-под косынки, щекотали Чигирику лицо, но он терпеливо улыбался: как-никак девчонка спаслась от верной гибели. Было от чего пореветь.

Причина едва не случившейся трагедии лежала на поверхности. Из-под серого камня на тропу сочилась вода. Глина, на которой он лежал, сработала как смазка. Винить в случившемся Нарбика никого бы не могла: есть глаза, значит, человек обязан ими видеть. Не увидел — жаловаться некому. Оставалось лишь воздать хвалу Аллаху зато, что он позволил кусту расти именно на этом месте рос, а русскому оказаться рядом.

Поток, унесший сумку, буйствовал на дне провала, выплескивая энергию и зло на каменные стены, которые сжимали его с обеих сторон. Вода бурлила и рычала, чтобы где-то в долине, среди зеленых полей, затихнуть и смирить свой норов.