Начальнику милиции Советского р-на г. Алма-Аты от гр-на Загоруйко, работающего механизатором в колхозе «Горный гигант»
 
      З а я в л е н и е
 
       30 апреля я вместе с друзьями приехал на своей машине «Волга» М-21 в город на хоккей с шайбой. Я живу в «Горном гиганте» рядом с Алма-Атой и всегда приезжаю на футбол, на хоккей и на ипподром, смотреть скачки и бега. Я болельщик. Машина у меня с двумя хитрыми секретами, и я ее оставляю смело.
       30 апреля я вышел с друзьями из Дворца спорта, приблизительно, в 10.30 вечера и увидел, что мою машину увели.
       Приметы: синего цвета, на капоте самодельный олень, выточенный на станке, пробег 52 тысячи, вместо чехлов постелен на сиденья ковер, старый, разрезанный пополам, цвет ковра пестрый, красноватый и желтоватый. Госномер 21-12 АТД. В багажнике находится зап. колесо, инструмент, буксирный трос капроновый, 8 бутылок пива «Жигулевское», 500 гр. колбасы в газете, для друзей, сам я в рот не беру.
       Один секрет у меня под капотом, спрятан за аккумулятором, размыкает массовый провод. Второй секрет я придумал сам, приделал задвижку в конце выхлопной трубы, по принципу, как для трубы в печке. При закрытой задвижке машина пройдет метров 15-20 и заглохнет, что я сам пробовал.
       Номер шасси и двигателя прилагаю.
 

 
      Семейные торжества Решетовы проводили скромно, без гостей. На день рождения Игоря приходили его родители, Геннадий Иванович и Мария Рудольфовна, оба инженеры-строители, исколесившие всю страну с новостройки на новостройку. Приходили они и на день рождения внучки Ирочки. А вот дня рождения Тони свекор и свекровь не помнили, и к Решетовым являлся один только Лев Москвитин.
      Он и сегодня пришел, 3 мая, в день, когда Антонине Петровне исполнилось двадцать восемь лет. Явился без приглашения, как и два года назад и три. Когда Тоня открыла дверь после звонка, она увидела сначала некое сооружение из неструганых реек, а внутри желтый картон упаковки. В таких клетках продают обычно стиральные машины.
      — Па-асторонись! —пропел Лев голосом носильщика на вокзале. Тоня отступила, а Лев торжественно пронес свой подарок прямо в гостиную, не забыв на ходу вытереть ноги. Поставил на пол рядом с ковром, довольно быстро распаковал и осторожно извлек огромную, больше метра высотой японскую вазу — темно-синюю, мерцающую, с золотистым рисунком.
      — Поздравляю, желаю и прошу принять, — сказал Лев.
      — Да ты в своем уме! — воскликнула Тоня.
      — Скромно, недорого, — попытался оправдаться Лев. — А вид, как у сторублевой. — Он уже был навеселе, галстук съехал набок, на новом костюме виднелись следы упаковочной стружки и бумажной пыли.
      — Она стоит сто двадцать рублей, — сказала Тоня с упреком. — Я видела эту вазу в ювелирном, — продолжала она без всякой радости. — Ты просто пьян, Лев.
      — Когда я пьян, а пьян всегда я-а-а, — пропел он. — Можно хотя бы ручку поцеловать? В честь дня рождения.
      — Ох ты, Лев, непутевый, — вздохнула Тоня. — Бить тебя некому. — И поцеловала его в щеку.
      Решетов стоял в двух шагах, засунув руки в карманы, и, покачиваясь с носков на пятки, любовался вазой. Он рассеянно улыбался, будто тоже опьянел от вида Льва, давнего своего приятеля, а еще больше — от вазы: Решетов любил дорогие вещи.
      — Не зря, значит, на Сахалин съездил, — сказал он. — Соришь деньгами?
      — Ха, привет! — воскликнул Лев. — Тех денег уже давно тю-тю. После Сахалина целый год прошел.
      Подбежала Иринка с большим розовым, как заячьи уши, бантом в волосах, ухватилась за вазу, привстала на цыпочки, пытаясь заглянуть внутрь, но не смогла заглянуть, ваза была выше ее головы.
      — А там больше ничего нет? — спросила Иринка.
      Лев рассмеялся от ее маленькой хитрости, незаметно для девочки достал из кармана шоколадку, сунул руку в вазу и — как будто оттуда извлек.
      — На сегодня последняя, — сказал он. — Остальные потом. — И прикоснулся ладонью к торчащему банту девочки.
      Сели за стол, раскупорили шампанское. Лев сказал тост — общие слова насчет здоровья, счастья, хотя ему наверняка хотелось сказать и не общие, а особенные слова. Он знал Тоню давно, еще когда она была студенткой медицинского института и Решетова в глаза не видела. Тоня ему нравилась, если сказать приблизительно. Если же говорить точнее, что ж — не судьба...
      Решетов отпил глоток, и Тоня отпила глоток, а Лев выпил до дна. Решетов вообще не пил, все знакомые знали об этом и давно перестали его уговаривать. Он и не курил, кстати, совсем, никогда. Игорь Решетов был полной противоположностью Льву Москвитину.
      — Что мне у вас нравится, — проговорил Лев, — можно локти на стол. И не залезешь в салат или в соус. — Он заметил, что Тоне его слова не по душе, и быстро уточнил:— Терпеть не могу, когда стол ломится от закусок. Когда все для обжорства. А у вас все в меру, идеально. Культура стола.
      — Спасибо, — пробормотала Тоня. Какая-то обида, связанная со столом, все-таки в ней сидела. Лев понял, что всколыхнул ее обиду нечаянно, но что теперь делать — он хотел похвалить хозяйку.
      — А как вы насчет коньяка? — спросил Лев.
      — Мы как всегда, — Решетов сидел откинувшись на спинку стула и медленно что-то жевал. — А ты будь как дома.
      — Дома у меня сухой закон, — с показным унынием сказал Лев. — Трезвое одиночество.
      Тоня откупорила коньяк, налила Льву. Чем-то она все-таки опечалена. Но не подарком же.
      — А что тебе муж подарил? — поинтересовался Лев.
      — Сердце, — ответила она. — Как всегда.
      — Самый дорогой подарок, — заключил Лев.
      — Дарит и дарит, — сказала Тоня с улыбкой. — Сердце и сердце. Не меняет ассортимент.
      — Через год подарю тебе сердце в томате. — Решетов скупо улыбнулся. — Есть такие консервы. Семипалатинского мясокомбината.
      Лев выпил коньяк. Супруги прикоснулись к своим бокалам с шампанским. За них старалась Иринка, все подливала себе и подливала лимонаду и громко чокалась со Львом.
      — Да вы не так! — восклицала она. — Надо, чтобы звенело! Двумя пальчиками надо держать. — Она тоже успела выдуть целую бутылку.
      — А кто пьет на ночь? — строго сказал Решетов. — На горшке будем спать?
      — На горшке, — согласилась Иринка, не обижаясь.
      Тоня подала на стол небольшой лист прямо из духовки, на листе — бурый цельный кусок мяса и вокруг россыпь пропеченных румяных картофелин.
      — Предупреждаю, — сказала Тоня, — это не телятина, а...
      — Нетелятина это прелесть! — воскликнул Лев, хватаясь за нож. — Обожаю нетелятину, сто лет не ел! Где вы ее раздобыли?
      — Простая говядина, — продолжала Тоня, — и, наверное, жестковата.
      — Да что ты, Тоня, она просто тает во рту, — отозвался Лев, не отведав еще и ломтика, а лишь начав пилить ножом кусок мяса с краю.
      — Говядина — не сайга, — заметил Решетов.
      — И очень хорошо, что не сайга, — сказала Тоня.
      Решетов не спеша отрезал себе мяса, перенес на тарелку, сказал:
      — Она у нас сайгу не любит. А французы закупают ее десятками тон. Как деликатес.
      — Очень люблю, — возразила Тоня. — Она в два раза дешевле баранины.
      Лев уже догадался, что попал либо на продолжение супружеской размолвки, либо на ее начало. Лев знал — Решетов скуповат, а Тоня с этим, видимо, не всегда мирилась.
      — Давай, Лев, к мясу. — Решетов налил ему коньяку.
      — Тоня, а почему ты не пьешь? — возмутился Лев. — У меня, что ли, день рождения? Раньше-то мы с тобой — на равных.
      — То было раньше... — Тоня чуть сконфуженно улыбнулась. — А теперь... я бы сейчас грибов соленых, груздей! — Глаза ее заблестели от детского вожделения. — Ведро бы съела!
      Лев не мальчик, Лев понял сразу, как вошел, что она ждет ребенка. Пополнела, губы припухли, лицо стало совсем детским и еще более миловидным.
      — Груздей бы и я сейчас, — сказал Лев с неожиданной грустью. — С удовольствием бы... Ну, а как у тебя, Игорь? Как твои тюбинги, способ продавливания?
      — Готовлю.
      — Пора бы, пора, принцип новый. А то другие дорогу перебегут.
      Решетов не ответил, не поддержал тему.
      — Ну, а как машина? — продолжал Лев. — Бегает?
      — Моя-то бегает, — отозвался Решетов, не замечая перемены настроения у Льва. — А вот как твоя? Сколько лет ты ее собираешь?
      —Да собрал давно, будь она проклята! Но-я-на-ней-и ша-гу-не-сде-ла-ю! — воскликнул Лев. — В гробу я ее видал! Тебе этого не понять.
      Решетов следил за ним с едва уловимой усмешкой. У него всегда было такое лицо, не поймешь, что он думает, что чувствует, непроницаемое лицо. А Лев продолжал яриться:
      — Чокнулся народ, осатанел! В «Неделе» писали, что у нас в стране каждый пятнадцатый житель стоит в очереди на машину.
      — Закономерно, — отозвался Решетов. — Век техники, больших скоростей. Растет благосостояние.
      — Левачат, халтурят, рвачеством занимаются! — не унимался Лев. — Машину, машину, скоро уже по улице не пройдешь. Но это еще полбеды, люди меняются, вот в чем беда. Механизированное мещанство! Уже не фикусы в полхаты и не перины до потолка, а мотор, мотор! Рубли, рубли, тысячи, десятки тысяч.
      — И отлично, — сказал Решетов. — Время больших скоростей, время больших чисел. Миллионы пудов, миллионы киловатт-часов, миллионный посетитель выставки. И мы этим гордимся. Большие числа сами по себе имеют притягательную силу. И тебе, как механику...
      — Да при чем здесь механика! — перебил Лев. — Здесь психика, а не механика. Будь моя воля, я бы везде понавешал «Берегись автомобиля!» В ЦУМе, в ГУМе, в гастрономе. И в спальне у каждого, чтобы человек засыпал и просыпался с мыслью: берегись психоза. Таблетки пей. И в морг почаще заглядывай.
      — Смешно, — Решетов фыркнул. — По всей земле идет научно-техническая революция, процесс необратимый, новой техникой оснащается не только промышленность, но и весь быт людей, их досуг, а человек с высшим техническим образованием рассуждает, как обыватель. Ты плохой марксист, Лев.
      — Согласен, пусть. Но Маркс что говорил? «Каждая вещь как бы чревата своей противоположностью». Почему люди не хотят замечать вот эту самую чреватость? Не автомобиль для человека, а человек для автомобиля, с потрохами — со своей зарплатой, со своими днями отдыха, со своей возможностью почитать книгу, пойти в театр, в кино, просто прогуляться пешком.
      — Действительно, какое-то сумасшествие, — согласилась Тоня.
      — Да! — подхватил Лев. — Шествие с ума. — Он поперхнулся, глотнул коньяку. — Ты, кстати, почему на демонстрации не был? Заварзина тебя разыскивала. Ну эта, из партбюро треста. Я говорю: болен, простудился, ангина у него. Она тебе домой позвонила, а Иринка ей говорит: дома никого нет, мама ушла на демонстрацию, папа уехал на рыбалку. — Лев спохватился, погладил девочку по голове и, чтобы не получилось, что он ее обвиняет, — ведь отца выдала, проговорилась, — добавил для Иринки: — Ты правильно сказала тете, все правильно, молодец. — И замолчал.
      — Я тебя предупреждала, Игорь, — озабоченно сказала Тоня. — Все-таки демонстрация, праздник, не просто выходной день.
      Решетов спокойно отрезал еще ломоть мяса, перенес на тарелку.
      — Ну, а что дальше? — спросил он.
      — Я, похоже, не туда заехал, — пробормотал Лев. — Автобум меня ошарашил.
      — Кушай, Лев, — сказала Тоня, — ты совсем не закусываешь.
      — Ну, а что она еще говорила, Заварзина? — монотонно продолжал Решетов, неторопливо прожевывая.
      — Как водится... Начальник СУ, а ответственности настоящей нет. И текучесть у него большая, и зарплата опережает выработку на одного рабочего.
      — Все знает, — ровно сказал Решетов и налил себе минеральной воды.
      — Нет, Игорь, это возмутительно! — проговорила Тоня с досадой. — Ты как будто сам не знал, что именно так получится. Пойди к ней и сам с ней поговори. Извинись, объясни или как-нибудь еще, не знаю... Но — возмутительно. Едешь на рыбалку в канун такого праздника. Сам же ставишь себя в дурацкое положение.
      — Не спорю, — согласился Решетов. — Пойду поговорю.
      — С ним вообще что-то творится неладное в последнее время, — заговорила Тоня, обращаясь ко Льву. — Смотри, как поседел, просто сивый стал.
      — Лучше быть седым, чем лысым. — Лев легонько почесал свои поредевшие на темени волосы.
      Решетову было тридцать лет, как и Льву, но выглядел он гораздо старше.
      — Есть от чего поседеть — текучка, — Решетов слабо усмехнулся. — Выработка, понимаешь, отстает. Оставим.
      — Нет, не оставим, — возразила Тоня. — Если Лев тебе друг, а я тебе жена, то мы и должны поговорить втроем.
      — Нет, оставим, — тверже проговорил Решетов. Запахло скандалом.
      — Я с ним сам поговорю! — угрожающе сказал Лев, но — слишком угрожающе, несерьезно. Не мог он, не умел он «поговорить» ни с кем, а с Решетовым тем более.
      Тоня замкнулась. Молча собрала косточки со стола, тщательно завернула их в газету.
      — Опять санитарке? — спросил Решетов.
      — Опять санитарке, — с вызовом ответила она.
      — Сме-ешно, — решил Решетов.
      Лицо Тони потемнело.
      — Понимаешь, Лев, у нас нянечка работает, Семеновна, пожилая, одна живет, с двумя детьми. Частный домик, собака там у нее. Семеновна просит: не выбрасывайте косточки, приносите мне. Вот я и приношу. Что здесь плохого?
      — Ничего, — ответил за Льва Решетов. — Просто несолидно врачу таскать кости для санитаркиного барбоса.
      Лев не слушал Решетова и смотрел на Тоню с нежностью. Налил себе коньяка, оставив в бутылке чуть-чуть, на донышке.
      — Да уж выливай весь, — подсказал Решетов.
      — Не-ет, — запротестовал Лев. — Так меня еще дед учил — оставляй на донышке. Для близиру. А косточки — это хорошо, Тоня, ты — человек.
      Тоня выпроводила Иринку спать, молча подала чай.
      — Кушай, Лев, кушай, — рассеянно сказала она. — Вот варенье, вот сахар...
      Решетов вышел проводить гостя. Свернул в сторону гаража, но Лев стал отказываться:
      — Пешком пойду, хочу проветриться. Тепло, хорошо.
      — Не лишай меня удовольствия посидеть за баранкой, — сказал Решетов. — Я только этого и ждал весь вечер.
      Он вывел машину, открыл дверцу Льву, тот сел, поехали.
      — Сколько лет она у тебя, а все новая, — подивился Лев.
      — Технику надо любить, Лев. Как женщину. — Теперь, в машине, Решетов стал другим. Странная улыбка блуждала по его лицу. Слабый свет со щитка приборов шел чуть снизу и делал лицо Решетова неузнаваемым. — Как женщину, ее надо любить и даже больше. Она и похожа на женщину, Лев. Посмотри на капот, как живот у женщины, а боковые утолщения для фар — как бедра, особенно ночью, посмотри внимательней. — Глаза его похотливо светились, и Льву стало неприятно.
      — Я пил коньяк, — сказал он, — а тебя развезло.
      — А на сиденья глянь, — продолжал Решетов не слушая, — какие они округлые, какие упругие, так и тянут к себе — наваливайся, слушай, как вздыхают пружины, особенно ночью, когда тихо, интимно...
      Лев старался на него не смотреть. «Волга» шла плавно, перед перекрестками тормозила мягко. Льва даже не качнуло ни разу. И руки Решетова не дергались, не метались к рычагам, а делали едва заметные плавающие движения.
      — Когда будут приличные скорости, километров триста, — продолжал Решетов, — произойдет отбор, шваль в сторону, за баранкой останутся боги техники, избранники, крылатые ангелы...
      — Черти, — продолжил перечисление Лев, не желая сдавать позиций, — рвачи, маньяки.
      — Ха и еще раз ха! — отозвался Решетов и неожиданно сменил тон. — А техпаспорт ты мне так и не достал. Год прошел. Или обещанного три года ждут?
      — Ты же не просил больше! — возмутился Лев. — Не напоминал, а я подумал, значит, отпала нужда.
      — Левицкий опять звонил, перед маем.
      — Какой Левицкий?
      — Да тот, с авторемонтного, нужный человек, просил помочь. Они там опять левую машину собрали, документ нужен. Ты для себя-то хоть достал техпаспорт?
      Лев помедлил с ответом.
      — Ты только не ори на меня, Игорь, не надрывай голосовые связки, если можешь.
      — Ну?
      — Я променял свою машину без документов на старый «Москвич» с техпаспортом. От греха подальше.
      — Кузов от «Победы», волговский мотор, всё в ажуре, променять на старый «Москвич»! — возмутился Решетов. — Ну и олух ты, Лев, прости меня, олень рогатый, кто так делает?!
      — Вот брошу пить, — осторожно пообещал Лев, — и начну ездить, стану богом техники.
      — Ладно, променял так променял, — примирительно сказал Решетов. — Но если ты пока не ездишь, может быть, сможешь дать мне свой техпаспорт? Через неделю-другую верну.
      — Да пожалуйста. Только не понимаю, зачем тебе чужой паспорт на чужую машину?
      Решетов поморщился.
      — Не мне, а Левицкому этому самому. Имеешь свою машину, имей связи с технарями, помогай им, отзывайся на просьбы, унижайся.
      — Избранники, — пробурчал Лев. — Крылатые ангелы!..
 

 
      Лев угадал, ссора все-таки состоялась, хотя супруги к этому и не стремились. Тоне просто хотелось отвести душу и прийти к мирному соглашению. За пять лет совместной жизни, наверное, в пятый раз ей захотелось выслушать доводы Игоря, высказать также свои и на том успокоиться.
      — Ты меня прости, Игорь, но нам надо поговорить, — сказала Тоня, как только муж, проводив Льва, вернулся из гаража.
      — Надеюсь, не о трех рублях снова, — спокойно отозвался Решетов.
      Они жили на лимите — три рубля в день на троих. Игорь все рассчитал сам, составил калькуляцию, что и почем брать на каждый день, учел наличие витаминов и число калорий и даже оставил копейки на «прочие расходы». Ему нравилась такая работа, своего рода хобби, делал он ее с увлечением и говорил, что знакомство со справочником по витаминам и калорийности помимо всего прочего расширяет кругозор.
      — Можно и о трех рублях тоже, — сказала Тоня. — Эта частность выражает кое-что общее. Только ты не сердись сразу, я, возможно, заостряю, у меня сейчас такое состояние неустойчивое, то одного хочется, то другого, то от всего тошнит. А тут еще мама опять прислала посылку...
      — Понимаю тебя. Давай пересмотрим свои планы, вместе сядем, возьмем бумагу, карандаш, пофантазируем, — охотно предложил Решетов.
      — Бумагу, карандаш, — неприязненно повторила она, — пофантазируем в пределах трех рублей.
      — А что, это интересно. Ты беременна, надо разнообразить наш стол.
      — А мне не это интересно, — сумрачно отозвалась Тоня. — А другое.
      — Что же другое?
      — Все то же, Игорь, к сожалению, все то же — для чего мы копим деньги?
      Решетов терпеливо вздохнул, как бы желая сказать: дитя ты неразумное, бестолковое, хотя и жена моя.
      — Я знаю, сейчас ты мне все исчерпывающе и вразумительно объяснишь, — продолжала Тоня. — Но я никогда все-таки не пойму — для чего мы копим деньги? Ты получаешь двести пятьдесят, не считая премиальных, я получаю сто тридцать. Каждый месяц мы откладываем по пятьдесят рублей. Ты мне не показываешь сберкнижку, и я не люблю считать, даже боюсь, но думаю, что у нас уже наверняка больше трех тысяч.
      — Наверняка больше, — согласился Решетов.
      — В этом году у тебя страховка кончилась, значит, еще тысяча.
      — Еще тысяча, — согласился муж. Странно, ему такой разговор нравился — подсчеты.
      — У нас хорошая квартира, гараж, своя «Волга», специальность, как ты сам говоришь, надежная и у меня и у тебя, мы любим свою работу, у нас дочь, семья, вот скоро, может быть, сын будет... — На глазах у Тони навернулись слезы, она торопливо достала платок, но сдержалась, не заплакала. — Все у нас вроде бы хорошо, но зачем мы копим? Зачем? Тысячи, тысячи, у меня от этих нулей просто круги в глазах. Ты вот сказал сегодня: большие числа сами по себе имеют притягательную силу. А я встревожилась. Мне кажется, это мания, причем нездоровая.
      — Ты права, — сдержанно сказал Решетов. — У нас все есть, все хорошо. Вот потому мы и откладываем. А если бы у нас ничего не было и все было бы плохо, то мы бы тратили и тратили, это логично.
      — Все у тебя логично! — с досадой сказала Тоня, не зная, чем его можно пронять, какие убедительные факты привести. — Ты хотя бы вспомнил, как приезжала мама прошлым летом. Ты нас повез на Кок-Тюбе, мы там за один только обед заплатили четыре рубля.
      — Но это же ресторан. Повышенные расценки.
      — Я понимаю, что ресторан. Но ты не заметил, что мама уехала и стала мне высылать посылки. Окорок, домашнюю колбасу, сало, мед и даже крупу гречневую. Как будто я студентка. — На глазах ее снова заблестели слезы. — И все пишет: хороший у тебя муж, такие сейчас редкость, не пьет, не курит и все в дом несет.
      — Но ты же сама говорила, на Алтае всего полно, богатый колхоз и прочее.
      — Говорила, а... все равно. Почему-то, пока мама не побывала у нас, она не думала присылать посылки.
      — В таком случае, давай напишем ей, чтобы не присылала больше, если тебя это так беспокоит.
      — Меня не это беспокоит, вернее, не только это.
      — А что?
      — Для чего мы копим, почему ты не ответишь мне на такой простой вопрос?
      — Я не вижу в этом ничего плохого.
      — А я вижу, я чувствую — это гадко!
      — Но если ты мне докажешь, что транжирить деньги лучше, чем их беречь, то мы так и сделаем, начнем транжирить. Но только, будь добра, докажи.
      — Разве тебе докажешь? Это у вас родовое, семейное. Любимая поговорка отца: деньги не люди, лишними не будут. Из-за этого меня и твои родители не любят. Не могу забыть, как отец в день нашей свадьбы сказал: у нас с матерью «Победа», а у сына «Волга», такой семьи, чтобы сразу две машины, во всей Алма-Ате нет.
      — Но так ведь оно и было, две машины, два гаража. Что тебя возмущает? Или ты не любишь поехать за город, а летом — на Иссык-Куль?
      — Но это же совсем другое!
      — Почему другое? Это взаимосвязано, вытекает одно из другого.
      — С тобой невозможно говорить! — воскликнула Тоня.
      Решетов пожал плечами, посмотрел на часы.
      — А что мне твоя мать говорила? «Он у нас такой, еще когда студентом был, пятьсот рублей имел на своей сберкнижке».
      — Так оно и было, имел. Чертил другим курсовые работы, а за это принято платить. И опять ничего не вижу плохого.
      — А в первый год на восьмое марта ты мне книжицу подарил. Я ее всю жизнь не забуду. Разграфил сам, рейсфедером, тушью, красиво написал: «Дневные траты Решетовой Антонины Петровны». И каждый день проверял. Как дневник у нерадивой школьницы.
      — В результате ты привыкла к системе, у тебя появилась рациональная мера. И ты даже увлеклась. Ты сама как-то показывала мне статью в «Литературной газете», где говорилось о семейном бюджете примерно в нашем плане.
      — Все это гадко, гадко! — вскричала Тоня. Она исчерпала весь несложный запас своих доводов, ничего не добилась и наконец заплакала от бессилья. — Деньги не люди. Вот именно: не люди. А из-за них мы сами — не люди!..
      Она разрыдалась. Решетов принес валерьянки, у них висела аптечка на кухне, и стакан воды.
      — Успокойся, Тоня, успокойся... Тебе нельзя волноваться, подумай о ребенке.
      Она жадно отхлебнула воды, зубы ее клацали о стакан.
      Кое-как успокоилась, сказала тихо:
      — Так бывает... при беременности. Я сама знаю, что нельзя... Но почему-то все волнует. Какие-то дурные предчувствия. А оттого, что нельзя волноваться, опасно для ребенка, я волнуюсь еще больше...
      — Спать тебе надо, Тоня, спать побольше, — посоветовал Решетов. — Ложись спать и ни о чем не думай.
 

 
      5 мая в управление внутренних дел города Алма-Аты поступил документ, присланный из Фрунзе, в котором, в частности, сообщалось:
       «2 мая с. г. в 15 часов, около забора газгородка, при въезде в город обнаружена автомашина «Волга» М-21 без госномера. Кузов окрашен синей краской. Оборван кронштейн переднего бампера справа, значительно поврежден радиатор. Машина разграблена. Снят замок зажигания, приемник, крюк капота обломан, с мотора сняты стартер, бензонасос, карбюратор и другие детали. (Подробный перечень прилагается).
       На ободке левой фары имеется отпечаток ладонной поверхности руки человека. В машине на зеркале заднего вида имеются следы пальцев рук. Обнаруженные следы ладони и пальцев опылены порошком черного цвета и перекопированы на дактилоскопическую пленку.
       В пустом багажнике обнаружена скомканная газета «Вечерняя Алма-Ата» за 30 апреля с. г.
       Просим вас проверить, не было ли угона автомашины на обслуживаемом вами участке. При обнаружении владельца машины направить его к нам».
 

 
       Телеграмма из Алма-Аты во Фрунзе.
 
       «Просим немедленно направить изъятые с места происшествия отпечатки рук на экспертизу в Научно-технический отдел УВД гор. Алма-Аты для определения их пригодности к идентификации».
 

 
      На другой день, после того как отметили день рождения Тони, Лев Москвитин принес Решетову в служебный кабинет техпаспорт на свою машину и три банки соленых груздей.
      — Передашь Тоне, — сказал он.
      — Когда тебе деньги? — спросил Решетов.
      — За грибы?
      — За грибы само собой, а за паспорт?
      — Вернешь через неделю-другую, как обещал.
      Решетов поблагодарил. Спросил, как Лев намерен отмечать день Победы.
      — Достойно, — ответил Лев.
      — Может быть, на рыбалку съездим?
      — Посмотрим. Только ты не забудь: седьмого отмечаем фронтовиков, а то опять укатишь.
 

 
       Начальнику Советского райотдела милиции г. Алма-Аты от сотрудника Министерства геологии Хабибулина Ф. Г.
 
      З а я в л е н и е
 
       7 мая в нашем Министерстве было собрание в честь Дня Победы над фашистской Германией. Я, как бывший фронтовик, принимал участие. В конце был концерт художественной самодеятельности. Вечер закончился в 10 часов, я вышел из здания своего Министерства и обнаружил, что принадлежащая мне автомашина «Волга» № 88-13 АТЖ угнана со стоянки. Машина была оставлена, как всегда, на площадке, справа от входа в здание.
       Машина почти новая, прошла всего 20 тысяч км. Приметы: цвет светло-зеленый, чехлы на сиденьях желтые, шерстяные, на заднем стекле декоративная сетка из синтетики, цвет зеленый с желтым. В багажнике, кроме запасного колеса и инструмента, находится набор запасных частей, бензонасос, ротор прерывателя, индукционная катушка, ремень вентилятора, канистра с маслом на 5 литров и канистра с бензином на 20 литров. Наружный замок левой передней двери специально переделан под нестандартный ключ...
 

 
      Утром в квартире Решетовых зазвонил телефон. Подошла Тоня.
      — Нет, вы ошиблись номером. — Она положила трубку. Из туалета вышел Решетов, поинтересовался, кто звонил.
      — По ошибке, — ответила Тоня, — какой-то Лев нужен.
      — Может быть, кто-то Москвитина разыскивает? — предположил Решетов.
      — У него есть свой телефон... Но, действительно, спрашивали Льва Ивановича, до меня как-то не дошло сразу. Незнакомый голос, говорит с акцентом.
      Минуты через три снова зазвонил телефон.
      — Я сам подойду, — предупредил Решетов. На этот раз звонил, вероятно, кто-то другой. Муж отвечал односложно:
      — Да... Здравствуйте... Номера привезли? Хорошо... Сразу в ГАИ. Вверх по улице Космонавтов... Нет, лучше такси взять... Ровно в двенадцать.
      Положив трубку. Решетов прошел к столу. Съел яичницу с колбасой, выпил чашку кофе.
      — Тоня, ты не можешь сегодня отпроситься с работы?
      — А что случилось?
      — Ничего особенного, я хотел с тобой вместе съездить в ГАИ.
      — Раньше ты меня никогда не приглашал в ГАИ. Что я там буду делать?
      — Пустяки, поприсутствуешь — и все. Я за тобой заеду.
      — Хорошо, во сколько?
      — Без четверти двенадцать.
      — Я постараюсь договориться с главным врачом.
      — В твоем положении я бы каждый день отпрашивался, — пошутил Решетов. — Тошнит, то да се.
      — Жена беременна, мужа тошнит. Раньше ты почему-то меня никогда не приглашал туда.
      — Пустяки, — повторил Решетов. — Полчаса-час, не больше.
      «Что тут особенного? — сказала себе Тоня. — Ничего особенного...»
      И все-таки она с беспокойством ждала двенадцати. Договорилась с главным врачом. Без четверти приехал муж. И почему-то на такси, чего он себе никогда не позволял — лишняя трата.
      — А почему не на своей машине? — спросила она. Решетов приостановился, они только что вышли из вестибюля больницы, взял ее за локоть.