Она не слышала, как кто-то вошел в квартиру. Не слышала стук сброшенных туфель, не почувствовала чужого присутствия в комнате. Спала крепким сном грешницы.
      Александр босиком подкрался к постели. Коробку с пирожными и букет лилий положил на тумбочку. Присел на корточки и просунул руку под одеяло… Спящая женщина отозвалась на ласку: тело, такое знакомое и такое желанное, дрогнуло, потянулось навстречу мужской руке… блаженное напряжение нарастало; прошло несколько секунд, наполненных обманчивой тишиной… и вдруг пружина распрямилась.
      Молниеносным ударом в голову Марина опрокинула Александра на пол. Тут же, развивая успех, прыгнула на него и перешла на добивание, — тот с хохотом пытался защищаться, однако пропустил несколько хороших оплеух… и на том битва закончилась.
      Марина торопливо вернулась в постель и села, завернувшись в одеяло. Александр хотел было подсесть к ней, увидел выражение ее лица — и одумался.
      Он быстро справился с вожделением.
      — Было так мило видеть тебя голой, — подмигнул он ей. — Такое зрелище… м-м-м!.. незабываемо. Спасибо.
      Оказывается, она спала раздетой и под одеялом, — как нормальные люди. Когда сняла одежду? Наверное, машинально, во сне, и благополучно заспала этот факт.
      — Что ты здесь делаешь?
      — Хорошо ещё — я, — сказал Александр. — Ты бы хоть на ночь дверь закрывала.
      — Дай сигареты… под тумбочкой… и зажигалку…
      — Курни, курни. Здорово ты мне врезала, малыш, это обнадеживает. Я рад видеть тебя такой боевой.
      — Который час?
      — Самое время для великих дел. И вообще, если ты прикрываешься одеялом, значит, не совсем еще опустилась.
      Александр сыто хохотнул. Марина выпустила в его сторону славную струю дыма.
      — Чего приперся, спрашиваю?
      — После твоего сумасшедшего звонка я полночи тебе звонил. А потом полночи не спал. Что за моча тебе вчера в голову ударила?
      Она курила, с интересом разглядывая комнату — словно впервые видела. Наконец ответила:
      — Да уж, моча… со льдом, в запотевших бокалах… смешать, но не взбалтывать… (Он ждал продолжения, уже не улыбаясь.) Копаюсь в дерьме, выискиваю куски повонючее, — сказала она, стряхивая пепел себе на ладонь. — Знаешь, Сашка, мне все осточертело. А больше всего — виртуальная жизнь, которую кто-то за меня нарисовал.
      Его лицо вытянулось
      — Как ты меня назвала?
      — Я тебя что, как-то назвала? Извини, случайно вырвалось.
      — Не, нормалёк. Я ж на самом деле Сашка. Похоже, что-то у нас с тобой меняется, только не пойму пока, к худшему или к лучшему…
      — К худшему, Сашка, к худшему. Во-первых, ты зря приехал, я все равно не стану изучать под микроскопом этого урода из психиатрички. Развлекать других уродов, обученных грамоте… увольте, господин шеф-редактор. Это во-вторых. Увольняюсь я.
      — Подожди, подожди, не руби, — засуетился Александр. — Я, вот, пирожные купил. Там буше, твои любимые…
      — А за цветы спасибо, — сказала Марина искренне. — Позволь один вопрос. Ты знаком с главврачом Кащенки, господином Коновым?
      — С чего ты взяла?
      — Я все думаю, кто мог ему рассказать о моих страхах? О том, что я сижу на антидепрессантах?
      — Так вот в чем дело, — с облегчением сказал Александр. — А я испугался, что ты заболела… какое-нибудь очередное дикое обострение…
      — Предатель ты, дружок сердешный.
      — Истеричка.
      — Не истеричка. Мой диагноз — навязчивые состояния. Неуч ты.
      Александр вновь повеселел.
      — Куда нам до вас, интеллигентов. Значит, это из-за Конова у тебя взбрык?
      …А в самом деле, почему я не хочу брать это интервью, спросила себя Марина. Не из-за того же, что маньяков вдруг запрезирала… а также читателей… всегда их презирала, и тех, и других! Так в чем загвоздка?
      Не хочу ехать в Кащенку, поняла она. Не могу. Боюсь встречаться с Федором Сергеевичем… мало того, боюсь самой себе в этом признаться…
      И что теперь?
      — Так ты знаком с ним или нет? — напомнила она.
      — Ну, знаком, есес-сно. Шапочно, через третьи руки. Как бы иначе тебя к серийнику пустили?
      — Значит, про меня у вас разговор все-таки был… смелая я, значит, у вас, ироничная…
      — А что, не такая?
      — Такая, такая. Буше, говоришь… — она принюхалась. Комната вся пропахла лилиями. — Слушай, незваный гость, отвернулся бы. Даме одеться надо.
      — Я пока тебе кофейку сварю, — с готовностью откликнулся Александр.
      Он ушел на кухню и загремел там посудой, что-то фальшиво напевая.
 
      — …При чем здесь твой Конов? — отмахнулась Марина. — Причина совсем не в нем.
      — А в чем? Просвети.
      — Может, голова моя не туда вставлена… Не понимаю, что со мной… Все эти люди, про которых я пишу, я ведь не знаю их… они плоские для меня, как картинки…
      Сидели на полу, сложив ноги по-турецки. Кофейник — на подносе, чашки — в руках. Пирожные — на салфетках. Умел Александр сделать красиво.
      — … Понимаешь, люди — всего лишь персонажи статей, — говорила Марина. — И если персонаж становится покойником… как вчера, например… к этому легко относишься, поскольку он придуман. Но если его придумала я, почему же он погиб? Не я же захотела этого? Или как раз — я?
      — Марусь, это тараканы у тебя! Тараканы!
      — У всех у нас тараканы. Я допускаю, даже у тебя в башке они есть… Мы как будто мёртвыми душами торгуем! Противно всё это… и страшно.
      — По-моему, ты драматизируешь.
      — Что именно?
      — Да всё! Ковыряешься в своих угрызениях совести, как ребенок в болячке.
      — Угрызения совести? Если бы, Сашок! Это скорее мистический ужас. Как будто Голем ожил… и требует меня ответить за то, что я его оживила…
      — Ага, теперь «Сашок»… — Александр скорчил рожу. — Ты что-то перепутала, милая моя. Мистический ужас и Голем — это хороший товар, который ушлые дяди втюхивают легковерным идиотам. Маги Светлые, маги Темные… У нас с тобой другая специализация.
      — Интервью из сумасшедших домов, а также размышления убийц о ценности человеческой жизни.
      — Точно так! — он засмеялся…
      Ох, как Марину раздражала манера Александра громко и беспричинно смеяться. И вообще, отвратительна была его жизнерадостность. Потому что все это напоказ, демонстративно. Всегда на месте оставался его колючий, застывающий взгляд, если вдруг он слышал нечто важное для себя. В таких случаях он делал вид, что услышанная информация для него не интересна, но потом обязательно возвращается к теме.
      Как, например, сейчас.
      Гость поставил чашку и сунул первый попавшийся диск в проигрыватель. Это оказался «Наутилус».
      — Потанцуем? — он взял Марину за локоть. — Мощный медляк.
      — Отстань.
      — Не настаиваю, — сказал Александр легкомысленно, однако руку не убрал. — Скажите мне, принцесса, вы меня окончательно бросили? Решительно и бесповоротно?
      — Да.
      Искра сожаления вспыхнула в его глазах и погасла.
      — Почему?
      Марина подняла брови. Такие вещи что, надо объяснять? Может, ему еще и правду врезать? О том, что он — из категории сытых котов, которые прежде всего думают о себе любимом. О том, что женщины для него — не цель, а средство; а волочиться удобнее всего за теми, кто рядом — для простоты дела. О том, что весь он целиком — лишь набор дорогих аксессуаров: часы, ручки, галстуки («омега», «паркер», «версачи»)… стрижка в «Астории», обновляемая каждую неделю… журнал «Босс» с модными новинками сезона… туалетная вода «Лакоста»…
      — Слушай, зачем я тебе? — спросила Марина. — Ты ж привык к удобствам. Я — одно сплошное неудобство. Экстравагантная стерва, отягощенная тяжелым неврозом.
      — Я тебя люблю, — ответил он хрипло. — Хочу жить с тобой вместе.
      Ёпст! Глядишь, замуж позовет — и что тогда?
      — Сашка… — сказала она почти нежно.
      — Ну, Сашка.
      — Знаешь, как любовь усложняет жизнь? Ого-го!
      — И что в ней сложного?
      — Ну да, трах с переворотом… Любовь — не синоним секса. И не рабочий термин, обозначающий тип отношений… Пожалуйста, давай закончим с этой мутотой.
      — Почему ты перестала со мной спать?
      Марина рассердилась. Кинула окурок в чашку.
      — Да потому что ты, когда в постель ложишься, носки не снимаешь! И даже часы! Терпеть этого не могу!
      — Что ж молчала? Все поправимо.
      — Уже нет.
      — Вот и объяснились, — криво усмехнулся Александр.
      — Вот и объяснились. Чего ты от меня, вообще, хочешь?
      Он рывком встал и посмотрел сверху вниз.
      — Мне неудобно об этом говорить… — сухо сообщил он. — Мне очень жаль, что приходится говорить об этом…
      — Да все тебе удобно. Хрен тебе чего жаль.
      — Давай расстанемся друзьями. Согласись, дружба для каждого из нас тоже чего-то стоит, что бы ни было в прошлом… Ты обещала сделать тот материал, о котором мы условились. Мне нужна эта статья… и нужна не мне одному. Мой совет — не порти свою репутацию.
      — Какой же ты все-таки мудило, Александр, — сказала Марина почти с восхищением.
      — Собирайся, поехали. Я подброшу тебя до вокзала.
      Медляк «Наутилуса» отыграл свое.

      Такого количества машин клиника, возможно, никогда не видела.
      Ну, разве что два года назад, когда сюда наезжала экстравагантная принцесса Монако со свитой, да еще в сопровождении губернатора. Впрочем, тогда были сплошь лимузины и прочие дорогие игрушки. Сейчас дело обстояло попроще, и машины, в основном, были казенные: УАЗы, «Нивы» «Волги», традиционный омоновский автобус, два ЗИЛа внутренних войск с кузовами для перевозки людей, и даже почему-то кунг «Урал» с надписью «Столовая». Попадались и иномарки.
      Автоматчики стояли возле проходной, вернее, возле ворот, контролируя то ли въезжающий и выезжающий транспорт, то ли вохровца на въезде.
      Марина уперлась в вертушку, подергала за металлические лепестки и вопросительно посмотрела сквозь зарешеченное окошечко. Контролер ВОХР читал «Комсомолку-толстушку» за прошедшую субботу; впрочем, оторвался от газеты, чтобы равнодушно сообщить:
      — Сегодня доступа нет.
      — Я из газеты, вот удостоверение, — улыбнулась Марина в окошко. — Меня ждет главный врач.
      Контролер уже снова читал. Он произнес, не поднимая глаз:
      — В больницу сегодня нет доступа.
      — Я журналистка. А изучаете вы сейчас, кстати, мою статью. Позвоните, пожалуйста, наверх, за мной спустятся.
      — Сегодня нет доступа.
      Голос у контролера был монотонным и лишенным всяких чувств — как у психически больного, оглушенного большим транквилизатором.
      — Access denied , — пошутила Марина. — А что случилось, в чем дело?
      — Нет доступа…
      С той стороны будки, со стороны ворот, раздался возглас:
      — Серега! Иди сюда!
      Контролер неспешно развернулся и посмотрел сквозь стекло. Там его товарищ вохровец бурно общался с водителем и с пассажиром въезжающей «Нивы».
      — Зачем? — крикнул хозяин КПП.
      — У них пропуск только на машину! Пассажир хочет выгрузить водилу и сам сесть за руль!
      Охранник, не удостоив посетительницу взглядом, вышел на улицу.
      А Марина как-то даже не расстроилась. Ее унижают? Ее пинают? Обычное дело, прорвемся. Наоборот, такое к ней отношение вызывало прилив сил и профессиональный кураж. Тем более, что сегодня…
      «…сегодня депрессивная фаза в моем психозе явно сменилась на маниакальную», — подумала она, мысленно усмехнувшись.
      Еще секунда, и она попробовала бы перелезть через вертушку, даром что была в брючках. Однако опомнилась, достала из сумочки мобильник, бумажку с номером и принялась набирать номер главврача…
      Дверь, ведущая внутрь больницы, распахнулась пинком. Из коридора вывалились двое. Один мужчина яростно вбивал другому:
      — Послушай, капитан, я тебя предупредил, я тебе сорву погоны вместе с плечами, ты сам вместо него на уколы сядешь!..
      На этот раз Марина не испугалась и не вздрогнула. Хотя, если честно, сердце забилось чуть быстрее. Разгневанным мужчиной был тот самый, вчерашний. Которого она встретила, уходя и больницы, и который вечером тайно встречался с Александром. Человек, похожий на Вадима…
      Пятый… и последний…
      Он продолжал распинать своего спутника:
      — Вы не врубаетесь, уроды? Это не просто больной, это маньяк, вы там у себя понимаете?! На нем семь трупов!..
      Собеседник молчал, жался и мрачнел. «Пятый» заглянул в пустую будку, толкнул вертушку, в сердцах ударил по ней ногой и остановился.
      — Ну, бардак.
      Секунду он стоял, остывая. Потом закончил речь, расстреляв взглядом безымянного капитана:
      — И не надо мне петь, что эта больница городского, а не областного подчинения. Дело — общее. И если весь ваш райотдел не будет мухами летать… если ты лично мне его не найдешь…
      Тут он наконец заметил Марину.
      Марина сегодня была особенно хороша, и сама это отлично понимала. В тонусе она была. Ведь не куда-нибудь, а в психушку шла. Не хотелось ей, чтоб ее снова принимали за пациентку — ни другие пациенты, ни жутковатый господин Конов… Она улыбнулась незнакомцу, показала взглядом на окошечко, пожала плечами и развела руки.
      Тот улыбнулся в ответ. Очевидно было, что он ее вспомнил. Не колеблясь ни секунды, он открыл дверь с табличкой «КПП», вошел в пустую будку и решительно нажал на кнопку. Щелкнуло реле, снимая вертушку со стопора.
      Изруганный капитан (капитан милиции, вероятно?) тотчас вышел.
      Сердитый начальник капитана (или начальник его начальников?) задержался: посмотрел на Марину, на ее мобильник, на красную книжечку, которую она все еще держала в руке, и сделал приглашающий жест. Она скользнула сквозь вертушку. На миг тела соприкоснулись — на долгий-долгий миг… ( не похож он, да не похож же!.. пахнет по-другому… не сходи с ума, дура)… и колдовство рассеялось.
      У незнакомца заверещала трубка.
      — Да, Евгений Петрович… Как обычно, дикий бардак… С районной управой договорились… — сделав зверское лицо, он показал кулак съежившемуся капитану. — И село, и лесок уже прочесали… Собаки след не взяли…
      Кто ж ты такой, думала Марина. Офицер, это понятно. Где-то служишь, кем-то командуешь… Она чуть задержалась в дверях, чтобы дослушать разговор.
      — …Ах, вот оно что… Есть, понял. Снова с ним переговорю, никуда не денется… Подождите секунду, я сейчас…
      Непроизвольно глянув вслед Марине, он вышел на улицу.
 
      Больницу лихорадило. В коридорах, если сравнивать со вчерашним, была натуральная давка, причем, количество посторонних явно превосходило пациентов и сотрудников, вместе взятых. Все двери оказались открыты! Чтобы пройти куда-нибудь, «психоручка» сегодня не требовалась…
      Поистине, здесь был сумасшедший дом. В том привычном смысле, какой люди вкладывают в эти слова, когда говорят о хаосе.
      Повсюду в коридорах и на лестницах попадались менты, вооруженные «калашами», но Марину никто не останавливал. Внешний вид и нахальство били дисциплину и выучку. Она, как выяснилось, хорошо помнила дорогу. Возможно, если б спросила у кого — ее бы тут же и завернули.
      В окнах мелькал больничный двор. Эксперт-криминалист изучал вторые ворота — весьма придирчиво, с кисточкой и ультрафиолетом. На спортплощадке, на травке, дремали две овчарки; их хозяева-кинологи лежали рядом, перебрехивась короткими фразами. На одной из скамеечек сидели трое…
      А вот это было любопытно. Давешний капитан ФСБ, который позапрошлой ночью участвовал в штурме дома Львовских (командовал снайперами, как выяснила Марина), жестко распекал тех двух контролеров, что охраняли вчера наблюдательное отделение. Нынче эфэсбешник щеголял не в камуфляже, а в цивильном: плащ, шляпа. Фамилия его, вроде бы, Серов… хотя, какая разница. Разговор с коллегами, мало сказать, был жестким: в один из моментов, когда капитан разъяренно вскочил со скамейки, один из охранников, наоборот, упал на колени и принялся креститься… ну, бред, комедия положений!
      …На административном этаже общая нервозность достигала пика.
      Пышнотелая начмед наскакивала на маленькую женщину, похожую на воробышка:
      — Это у вас притон, Валентина Степановна, лично у вас, а не в медицинской части! Это вы, как зав отделением, не обеспечили и проворонили!
      — Санитары были пьяны! — верещала та. — Если бы вы явились на работу не на час позже, а когда положено, вы бы застали их во всей красе! Лыка не вязали!
      — Когда я являюсь — мое личное дело! А вы… откуда у вас на отделении столько спирта?!
      — Они же и притащили!
      — Вы когда со своей Лидусей Рогозиной разговаривали, спичку не пробовали зажигать?
      — За сестер отвечает старшая медсестра! — заведующая отделением показала на третью женщину, молчаливо мнущуюся рядом. — Как и за младший медперсонал! Графики дежурств не я составляю!
      Старшая медсестра закрыла лицо руками.
      — Вы графики ПОДПИСЫВАЕТЕ! — каркнула начмед во всю мощь легких…
      Они так утомляют, эти скандалы, чуть было не ляпнула Марина, просачиваясь к кабинету Главного. И вдруг заметила, что господин Конов как раз появился в противоположном конце коридора.
      Начальник летел — грозный, надутый, как петух; он размахивал руками, словно крыльями, — а рядом семенили, не поспевая, три здоровенные туши, каждая на голову выше: два санитара и медсестра. Все трое были из наблюдательного отделения, Марина их вчера видела: Кузя, Вася и Лидуся.
      — Я слышать ничего не хочу! — говорил главврач. — Вас уволить мало! Такой позор на всю больницу!
      — Ну, Федор Сергеич… — хором канючили санитары. — Ну, так получилось, Ну, случайно…
      — Как получилось — следователю расскажете!
      — Нас уже допросили, — вставила Лидуся. — Можно домой, Федор Сергеич? Не могу я тут больше! В обморок грохнусь.
      — Похороним с почестями, дуреха! Сейчас расп Ишитесь, что с приказом ознакомлены, и делайте, что хотите!
      Тут он заметил Марину.
      Лицо его совершило ряд последовательных метаморфоз, остановившись в выражении искренней радости:
      — О!.. Мариночка… Вас-то мне и не хватало для полного счастья.
      Начмед, заведующая наблюдательным отделением и старшая медсестра уже закончили свару, — он встали чуть поодаль, ожидая, когда их позовут.
      — Неужели я опять не вовремя? — спросила Марина насмешливо.
      — Непобедимая страна! — всплеснул главврач крылами. — Вот вы — как вы сюда попали, дорогой мой человек?
      — Ну… Профессия такая. Одни закрывают двери, другие их открывают.
      Федор Сергеевич взял Марину под локоток и отвел к окну, подальше от чужих ушей.
      — Признаюсь, я очень ждал вашего визита. Я обдумал ваши проблемы… и у меня есть, что вам сказать. Но всё это… — он обвел коридор рукой, — всё это так…
      — Некстати, — подсказала Марина. — Это я вижу… Должна вас разочаровать — я пришла сюда не из-за своих проблем, не обольщайтесь. Я так понимаю, что мой герой… э-э… убежал?
      — Поздновато вы это понимаете! — грянуло вдруг у обоих над ухом.
      Офицер, впустивший Марину в больницу, подкрался неслышно, как кошка. И опять при виде его сердце дало сбой. И опять в ногах появилась легкая слабость…
      — Паша? — удивился главврач. — Мне казалось, мы все обсудили… но если, впрочем…
      Тот не слушал, обращался исключительно к Марине, причем, решительно не сдерживая чувств:
      — Где вы раньше были? «Мой герой», надо ж так сказануть!.. Как он вообще у вас без команды из-под одеяла вылез?!
      Паша, подумала она… Павел…
      Главный врач пытался что-то вставить, как-то сгладить недоразумение, однако это привело лишь к тому, что мужчина переключил свое раздражение и на него тоже.
      — Он у вас с нар не должен был вставать, Федор Сергеевич!!! Как ботва — корни на шконке пустить!!!
      Марина восторженно смотрела на Павла.
      Посмотреть и правда было на что: такая сила бушевала в нем, такая страсть, — животная, дикарская, неудержимая, — что хотелось закрыть глаза и, потеряв сознание, упасть ему в руки.
      Он был страшен…
      — Что вы глазами хлопаете, мадам? — притормозил офицер. — Может, вымолвите чего-нибудь?
      Сообразил наконец: что-то не так. Марина улыбнулась ему:
      — Извините… Просто ботва корни не пускает. Она из них растет.
      Лицо его исказилось, но он сдержался. Он спросил главврача, указывая на Марину:
      — Это и есть ваш надежный специалист по особым случаям?
      Она не стерпела, прыснула от смеха. Павла это рассердило еще больше. Федор Сергеевич взял его за рукав:
      — Майор, ну что вы, право… Марина здесь более чем ни при чем. Вы хотели что-то мне сказать? Пройдемте ко мне в кабинет.
      — А мне кажется, здесь у вас все так нагорожено, что все — при чем…
      — Слушайте, комиссарьте там, где вам это разрешено! — резко сказал главный врач, как хлестанул словами. — Марина — не наш сотрудник. Она из газеты.
      Павел посмотрел на господина Конова с ненавистью. Ему явно хотелось заорать.
      — Кстати, спасибо вам, — встряла Марина. — Если бы не ваша помощь на проходной, никто бы меня сюда не пустил. Правда-правда.
      Не матерая журналистка она сейчас была, а наивная девочка. Школьница. Безотказный прием, если хочешь соблазнить настоящего, брутального мужика.
      Павел устало улыбнулся ей в ответ:
      — И что вы хотите?
      — Да вы не волнуйтесь, я не опасная. Я из «Комсомольской правды». За неимением маньяка я с удовольствием побеседовала бы с вами.
      — Может быть. Но не сейчас, конечно…
      — Валентина Степановна, — позвал Конов. — Подойдите, пожалуйста… Это заведующая наблюдательным отделением, — продолжил он, когда женщина встала рядом. — О ней я вам и говорил, Паша. Какие у вас вопросы?
      — Да какие вопросы? — сказал майор почти миролюбиво. — Обыкновенные, как у всех. Больному снижали дозу лекарств? Если да, то на каком основании… или ему вообще отменили уколы? Медсестра говорит одно, — он показал на Лидусю. — Вы — другое.
      Лидуся тоже подошла, решив что ее позвали.
      — Лекарство больному, разумеется, не отменяли, — сказала Валентина Степановна. — Снижали по схеме, предложенной Федором Сергеевичем. Подводили его ко встрече с журналистом…
      — О которой, смею напомнить, хлопотали лично вы, Паша, — вставил главный врач.
      Интересная новость, подумала Марина.
      — …Что касается тех собак, которых спускают на наше отделение, — голос миниатюрной заведующей зазвенел от гнева, — то виноваты не только и не столько наши сотрудники. В конце концов, отделение было под охраной правоохранительных органов!
      — Эта сладкая парочка свое получит, не беспокойтесь, — сказал Павел.
      — Да и ВОХРа ваша… Зря, что ли, клинику заставили ее нанять? Раньше, когда территория охранялась силами самой клиники, такого не было и быть не могло! Бывало, пациенты бежали, но — сохранные, неопасные.
      — Вы о тех случаях, когда персонал подкупали? — с неприкрытым сарказмом спросил Павел.
      — Паша, ты не высеки себя случайно, как та вдова, — мягко ответил Федор Сергеевич. — Если в данном случае кого-то в больнице подкупили, то главный вопрос — не кого, а кто? Кому нужно было, чтобы маньяк сбежал? У него что, на свободе сообщники остались?
      — Что за чушь!
      — Не чушь, а ваша, господа офицеры, недоработка.
      — А меня все-таки интересует — кто, — сказал Павел упрямо. — Кто открыл изолятор? И вообще, столько совпадений…
      Он посмотрел на главного врача странным взглядом, очень странным.
      — Так это… — подала голос медсестра. — Может, просто штырек пальцами провернул? Бывают такие психи, сильные. Встречала я.
      — Да, это вполне может быть, — подтвердила заведующая. — Особенно, если пациент находится в измененном состоянии психики.
      — Ну все, все! — Павел вдруг хлопнул в ладоши. — Дискуссия окончена! Федор Сергеевич, мне позвонил наш общий знакомый… у него возник вопрос…
      — Да, конечно, — господин Конов сразу подобрался. — Коллеги, прошу меня простить, но «летучка» чуть задерживается… надеюсь, не надолго… — он покосился на майора.
      Уже войдя в кабинет, он неожиданно приоткрыл дверь, высунулся и поймал взглядом Марину.
      — Мне очень, очень хотелось с вами поговорить. Если возможно, дождитесь, пока весь этот бред закончится. Обещайте мне.
      — Как получится, — пожала она плечами.
      Ждать? Чего и зачем?
      Марина оглядела застывших в коридоре людей. Никто ни с кем больше не разговаривал. До чего же они все боятся, подумала она. Как бы от их вибраций здание не рухнуло.
      И красавчик Павел, между прочим, тоже чего-то боится, — сколько бы ни изображал из себя великого и ужасного…

      Марина стояла в больничном дворе и курила свои любимые ментоловые.
      Место она выбрала так, чтобы ее было хорошо видно из окон главного корпуса, особенно из тех коридоров, которыми майор Павел пошел бы на выход. Она ни в коем случае не провоцировала нового знакомого и не проверяла, насколько он управляем, — нет! Она всего лишь отдавала ему, как истинному мужчине, инициативу. Захочет — спустится. Ни на миг он не должен усомниться в свободе своего выбора, в том, что выбирает именно он…
      Прикладная психология в действии.
      Страшные все-таки мы, бабы, твари, думала Марина, не испытывая ни малейшего волнения по этому поводу. Кстати, о страшных тварях и о психологии…
      Вчера, изучая подаренную Александром папку, Марина остановилась на том, что маньяк после месяца лечения в Кащенке начал давать признательные показания. А сегодня она взяла бумаги с собой, чтобы дочитать, подготовиться к встрече. Сумка от них распухла, проклятых. Читала в электричке, потом в маршрутке… Вот и подготовилась. Герой-монстр сбежал, остались только материалы дела…
 
      …Прояснение сознания начались у маньяка с июня. И пошло-поехало!
      Во-первых, он для разгона описал все известные следствию убийства с такими подробностями, которых не было и не могло быть в деле.
      Во-вторых и в главных, помимо четырех уже известных следствию эпизодов, он описал еще два убийства! Информацию проверили. Оказалось — все правда.
      Весной, когда снег начал сходить, в лесочке близ станции Репино местные жители обнаружили «подснежник». Не цветок, ясное дело, а неплохо сохранившийся труп. Жертвой был мужчина средних лет. Личность его быстро идентифицировали: ночной сторож одной из госдач, пропавший перед самым Новым годом. Подрабатывал тем, что ходил по электричкам и продавал всякую всячину. Убийство, естественно, тогда осталось нераскрытым, и, тем более, никаким образом это преступление не связали с осенними похождениями маньяка. Голова не отрезана, кровеносные сосуды на руках целы… Посчитали банальным грабежом.
      Если уж говорить о банальности, то следующий труп вообще можно считать эталоном ментовской рутины. Прирезали бомжа — в его же «родном» подвале. Случилось это в начале января. Такие уголовные дела возбуждаются десятками за год, а потом, за редчайшими исключениями, списываются.
      Казалось бы, никакими гранями оба названных убийства в дело серийного маньяка не влезают. Однако ж учитель рассказал — подробно и где-то даже красочно, — как и за что он резал этих несчастных.
      Коробейник, бродивший по электричкам, был убит за то, что якобы продавал детям оружие и взрывчатку. На самом деле он торговал китайской пиротехникой (наверняка ужасного качества, что вряд ли оправдывает преступника); впрочем, у бредовых озарений своя логика, постичь которую средние умы не в силах.
      Что касается бомжа, то он отнял у стайки беспризорных мальчишек алюминиевый бак. Прямо возле помойки. Какая-то нерадивая хозяйка сожгла его, да и выкинула сгоряча. Мальчишки нашли и, счастливые, вознамерились потащить добычу в скупку цветных металлов. Такая драгоценность! Полста рублей за килограмм. Как вдруг возник старший товарищ, посчитавший себя более достойным клиентом скупки. Мальчишки бы убежали, да с баком далеко не убежишь. Единственное, что они могли — закидать грабителя гнилыми продуктами… а что ему? Только ржал и матюгался в ответ. Короче, отнял бродяга у детей кусок хлеба, за что и поплатился. Учитель проследил за ним: как тот купил на вырученные деньги водку, хлеб и кильку в томате, как приплелся к себе в подвал, — там этот мелкий бес и был лишен своего человеческого воплощения…
      Дело прояснялось. Мотивы действий безумца с каждым допросом складывались в систему. Федор Сергеевич вчера довольно точно нарисовал картину его бреда. Учитель очень любил детей и, как это ни ужасно, именно любовь к детям стала той почвой, на которой взросли ядовитые побеги. Посчитав гимназию этаким филиалом Эдема, а детей, в свою очередь, ангелами во плоти, он принялся очищать пограничную территорию от демонов и ведьм. Кровь жертв (вернее, тварей адовых) он пил, чтобы забрать себе душу той человеческой оболочки, в которую демоническая сущность вселилась, отнять у незваного хозяина власть над телом. (Иначе говоря, спасал человека — перед тем, как его изуродовать.) Головы отпиливал, чтобы выпустить на свободу плененные демоном детские души, — эфирные тела, надо полагать, стайкой вылетали из пустой шеи, как из горлышка откупоренной бутыли. А прочие странности — крутящаяся на видео порнуха, вино в волосах и кошачье дерьмо в желудке, — это было что-то вроде месседжа, послания более высоким силам, начальствовавшим над мелкими бесами…
      С пожилой женщиной, кошатницей и собачницей, было не вполне ясно. Никакого отношения к гимназии она не имела. Объяснения учителя на ее счет выглядели не вполне внятными: дескать, выводила бесовских тварей ночью, они гадили вокруг яслей, оскверняли святое место… ясли, как и гимназия, были кусочком Рая… Непонятно, какое отношение имел убийца к этим самым яслям, какое ему, собственно, было до них дело. Детских дошкольных учреждений в городе — сотни. Почему именно это? Он ответить не мог.
      Что еще?
      После первого убийства, когда «охотник за бесами» выпачкался в крови жертвы, он стал раздеваться догола, прежде чем взяться за пилу. Это усовершенствование ритуала показалось убийце более чем логичным: ведь если ангелы обнажены, то и слуги их тоже должны быть обнажены — по определению… (Да что они со Львовским, из одного шприца этой дури наширялись?! — изумилась Марина.)