В каждом уважающем себя городе есть своя «кащенка». В крупном — всенепременно. Почему-то самым суровым, самым жутким из психиатрических лечебниц и интернатов дают это имя. Мог ли порядочнейший и образованнейший человек Петр Петрович Кащенко (который, кстати, будучи ложно обвиненным, уже в двадцать лет познал все прелести тюрьмы) предположить, что на многие десятилетия его фамилия станет символом несвободы и страданий? Что его фамилией станут пугать детей и взрослых? В бреду не представил бы!
      Всю жизнь спасать людей от бреда, чтобы после смерти оказаться главным его хранителем… какая злая ирония.
      Примерно такие мысли витали в голове Марины, когда она ехала от Гатчины в маршрутном такси. Двенадцать километров по Киевскому шоссе — до Никольского. Кащенко располагалась в Области; организованная еще в незапамятные времена и дожившая до наших дней, эта клиника была изначально вынесена за пределы города. Возможно, не без умысла. Подальше от глаз надзирающего начальства.
      Бог весть, что там было в начале прошлого века, но сейчас про эту больницу разные ходили слухи. Здесь подозрительно много умирало — пациентов, разумеется (не персонала же, что им сделается). Кладбище, вынесенное за пределы охраняемой территории, разрослось настолько, что по площади давно превосходило больничный городок. Поскольку психические болезни вроде как не смертельны, ясно, что люди, скорее всего, гибли от сопутствующих болезней, от скверного ухода или отсутствия такового… впрочем, легко вообразить и другие причины повышенной смертности: злоупотребления со стороны персонала, эксперименты над больными без их осознанного согласия, даже голод. Известна история, как хозчасть продала налево недельный запас куриных окорочков, а направо — грузовик молочных продуктов… Покопаться бы во всем этом, вяло думала Марина. Да только кому это интересно? Быт и скука. Из разряда того, что все и так знают. Ни денег не получишь, ни славы. Все равно, что в очередной раз продажных ментов на чистую воду выводить — пачкаться зря…
 
      До главного входа она дошла пешком. Лечебный комплекс (классический образчик русского модерна) был гармонично вписан в исторический парк. Погода стояла удивительная, и вместо того, чтобы хоронить себя в этих симпатичных на первый взгляд строениях, ей хотелось прогуляться по парку, полюбоваться на памятники архитектуры, на ту же старинную усадьбу…
      Вохровец на вахте попросил подождать и позвонил по местному. Ждать пришлось недолго. Вышла пышнотелая холеная дама, которая представилась начмедом и повелела неотступно следовать за ней.
      Коридор, подъем, коридор… Некоторое время ничто не наводило на мысль, что ты попал во чрево монстра. Больница, как больница: выщербленные кафельные стены, гулкие звуки, раздолбанные каталки. Увы, это ощущение длилось очень и очень недолго. До первой же нормальнойлестницы. (Нормальная — значит, с мягкой сеткой в лестничном пролете: чтоб никто не мог разбиться, вздумай он немножко полетать.) До первых же окон, которые все до единого тоже были нормальные— с решетками.
      Провожатая достала «психоручку» — специальный трехгранный ключ, наподобие тех, что открывают и закрывают двери в поездах.
      Любая дверь здесь оказалась под ключом. На любой этаж, в любой коридор, в любое помещение. Дверные ручки отсутствовали, как понятие. Начмед не выпускала ключ из руки, проворачивая с равнодушием робота трехгранные штыри в бесконечных замках.
      К обычным больничным запахам отчетливо примешивался другой, очень хорошо Марине знакомый. Будучи криминальным репортером, ей частенько приходилось бывать в тюрьмах и следственных изоляторах. Здесь пахло тюрьмой. Большим количеством скученных немытых тел. Это неистребимый запах — появившись однажды, никуда уже не денется.
      Честно говоря, ей было не по себе.
      Шли молча. Больничный комплекс оказался громадным: корпуса, корпуса, корпуса… Что не удивительно: здесь было развернуто более двадцати всевозможных отделений: общепсихиатрические, геронтопсихиатрические, психотуберкулезные, даже реабилитационные. Плюс экспертное, плюс специальное наблюдательное… А куда мы, собственно, шагаем, начала беспокоиться Марина. Не может быть, чтобы директорский кабинет, как и весь административный этаж (или корпус?) так хорошо спрятали от посетителей. Вскоре ответ был получен. Провожатая, в очередной раз скрежетнув ключом, вскрыла «Женское лечебно-трудовое психиатрическое отделение».
      — Подождите меня, я быстро.
      На сестринском посту сидела врач и что-то писала. Увидев вошедшую начальницу, она встала:
      — Ну, что?
      — Абасов мечет икру, — тихо ответила начмед. — Требует, чтобы не позднее завтрего мы пригнали ему скотину.
      — А с людоедом что?
      — С людоедом, говорит, замнем…
      — А Главный?
      — Его сейчас в больнице нету. И вообще, что Главный? Ты нашего Главного не знаешь?
      — Ну да, ушел в себя и не вернулся…
      Марина пугливо вступила на отделение. Обе женщины в белом покосились на нее.
      — Это со мной, — сказала начмед. — Пойдем, Валек, есть еще темы…
      Ушли.
      По коридору бродили призраки — исключительно женского пола, — одетые, кто в чем. Аборигенки. Одна из них остановилась возле опустевшего поста и печально произнесла — то ли в воздух, то ли обращаясь к гостье:
      — Сегодня рабов на плантации не послали. Потому что людоед откусил не то ухо. Не то ухо, которое можно.
      Марина внутренне содрогнулась, но все-таки спросила:
      — Тяжело на плантациях?
      — На плантациях хорошо-о, — мечтательно сказала больная. — Солнышко. Травка. Только крыжовник колется. Абасов строгий, но разрешает один огурчик съесть и горошек в карман насовать.
      Дверь с табличкой «Бытовая» приоткрылась, оттуда осторожно высунулось бритоголовое существо, метнуло взгляд вслед удалившимся врачихам и выскользнуло наружу.
      Это тоже оказалась женщина. Чрезвычайно колоритный типаж: здоровенная, квадратная, в обтягивающей драной майке и трениках. Полновесный бабец. На больших пальцах обеих рук вытатуированы синие перстни: один — с крестом в шестиугольнике, второй — с ромбом и непонятными меандрами. И на плече была наколка — восходящее солнце (синее, естественно). На бритой голове — шрам от трепанации.
      — Ты первоходка? — спросила она.
      Марина не ответила. Что тут ответишь, если ни «да», ни «нет» не подходят.
      «Синяя» вдруг заговорщически подмигнула ей, ухватила за рукав джемпера и потащила за собой — прочь из отделения. Начмед, растяпа, бросила вход открытым.
      — А можно? — глупо спросила Марина.
      — Что не разрешено, то запрещено. Не бзди, я сохранная…
      Пациентка завела ее за угол и прошипела:
      — Курево есть? — ее трясло от нетерпения. Изо рта у нее несло чем-то ужасным.
      Марина достала пачку сигарет, вытряхнула пару. Бабец сунула в рот сразу обе, щелкнула зажигалкой, мощно затянулась, на несколько секунд придержала дым в легких — и выдохнула с наслажденным мычанием:
      — Ху-у-у…
      — Что тут у вас за людоед завелся? — начала Марина разговор.
      — Прямо так нежно протирает сладкий дым… У меня прям — по телу зуд пошел… — Она оскалилась и почесалась под мышками, не выпуская сигаретины из зубов. — Людоедом интересуешься?
      — Да так… услышала случайно.
      — Хорош беса гнать! «Случа-айно», как же… Погоняло такое у вертухая нашего — Людоед… У-у-у… — простонала она, затягиваясь. — А здесь-то — только «Приму» дают. С нее — хошь, не хошь — закоблишься …
      — Возьми еще, — протянула Марина пачку.
      Аборигенка попыталась вытащить сразу несколько штук. Толстые, как сосиски, пальцы тщетно рвали целлофан и бумагу.
      — Разнесло ветки… — прокомментировала она с гордостью. — Слышь, залетная, скажу я тебе про этого вертуха, хлеб с ним не ломала. Днями это было — на той ферме, куда наших вкалывать возят. Пока все охранники булки грели , он подловил одну вольняшку в курятнике, только хотел ей дурака загнать, так она ка-ак втерла ему промеж ласт! А он ее… б… за ухо — зубами! Кровищи… вальтанулся покруче нашего… у-у-уххорошо… — она снова курнула, как бы ненароком взяв пачку с сигаретами из чужих рук и по-хозяйски засунув ее к себе в треники.
      — Не, все не бери, — попросила Марина. — Оставь мне несколько.
      По лицу бабца загуляла нехорошая ухмылка.
      — Тебе-то за загородкой — новые даст… Поршень твой!..
      Марина отрицательно покачала головой, натянуто улыбнувшись. Пациентка вдруг вытащила обе горящие сигареты изо рта и вставила их между пальцев правой руки, изобразив «козу»:
      — А как Козя-Бозя ходит… Как зыбаря шурует…
      Марина отскочила к стене.
      — Стой спокойно! Отойди от меня!
      Собеседница грозно надвинулась. Глаза у нее горели нездоровым азартом.
      — Ссышь? Соска ментовская… А как нас с тобой — на одну хату!? А как шнифты тебе прижгу?
      — Стой спокойно! — вскрикнула Марина. — Стой, где стоишь!
      Она неумело заслонилась. Нет! — думала она. Не может быть! Не в психушке, не здесь… Свет померк, остались только два красных уголька — то ли огоньки сигарет, то ли глаза полоумной бабищи… и что-то произошло, громыхнул чей-то ленивый басок: «Э, алё!» — и нет больше врага, корчится у противоположной стены коридора.
      Санитар.
      Спаситель. Крепко держит эту психопатку — одной лапой за нос, другой — за ухо…
      — Чего чудишь?
      — Не трогай ухо, дядька! — паниковала та, даже не пытаясь освободиться. — Ухо оставь! Не надо… Людоедик… ну, пожалуйста… только не меня, не надо…
      Людоед?!
      — Взяла у вас чего? — спросил санитар у Марины.
      Женщины на секунду встретились взглядами.
      — Не-не. Все нормально. Мы поняли друг друга.
      — …еще и нежная… — с бессильной злостью бормотала пациентка, — сука…
      Санитар отпустил ее.
      — Подбери, — показал он вниз, на раздавленные сигареты. — И марш на отделение.
      Через шесть секунд «синей» не стало. В коридоре остались двое. Марина молчала, терзаемая безотчетным страхом. Санитар (Людоед или все-таки нет?) был с виду совершенно нормальным — не слишком-то и крупным, не впечатляющим, если честно. Он сально подмигнул гостье, подбивая клинья под неожиданное знакомство, и явно собрался родить незамысловатый комплимент… но тут из-за угла вылетела начмед.
      — Вот вы где?
      Маленькое приключение закончилось.
 
      Парни скучали на лестничной площадке возле психиатрического отделения №5. Они могли выходить за пределы поста, и даже имели право выйти на улицу — по согласованию с врачом, — поскольку, во-первых, попали сюда добровольно, и во-вторых, пока не числились больными. Их было четверо, и всем им как раз надо было доказать, что они самые что ни на есть больные.
      Парни пытались откосить от армии.
      Первый старательно мочился под себя. Второй героически не спал неделями. Третий выдавал себя за гомосексуалиста. Что касается четвертого… язык не поворачивается назвать вслух его гипотетический недуг.
      Они покуривали и говорили за жизнь, когда мимо спускались две женщины. Стройненькая, в джинсах и свитерке, была незнакома. Зато другая… другую они знали и боялись. Большая была тетка — и в смысле габаритов, и в смысле власти. Вочеловеченная Администрация.
      — Нельзя здесь дымить, — бросила медицинская начальница на ходу. — В наблюдательную палату захотели?
      — Всё, уже не дымим…
      — Да и не курим мы, а так, ветры пускаем…
      Парни проводили взглядами покачивающиеся ягодицы. Собственно, покачивались только те, которые были плотно заджинсованы. Те, что под белым халатом, скорее колыхались, — на них не смотрели.
      Явление столь редкого здесь изящества форм вдохновило приятелей сменить тему.
      — Спортсменка… — вздохнул один.
      — Не, шалава-шалавой… Упакованная только…
      — Врачихой идет устраиваться…
      — Хорошо бы — к нам, я б её трахнул, — подытожил тот, который числился гомосексуалистом.
      На этом их вдохновение иссякло…
 
      …Опять тянулись коридоры, лестницы и лифты.
      — Похоже, главный врач меня не очень ждет? — съязвила Марина.
      Накипело у нее.
      — Ну почему? Федор Сергеевич попросил меня вас встретить. Он пока отсутствует, а у меня много дел. Надеюсь, вы не в обиде.
      — У вас что-то произошло? ЧП какое-то?
      — Ну почему? Всё в обычном режиме, ничего чрезвычайного.
      Не считая чьего-то откушенного уха, подумала Марина.
      Они вошли в коридор, интерьеры которого радикально отличались от всего, что было до сих пор. Хороший паркет, мягкие диваны, чистые стекла в окнах. Нормальные двери — без железа. Разве что на окнах обязательные решетки… Остановились перед табличкой: «Ф. С. Конов. Главный врач».
      — Так что же с господином Коновым? — осведомилась гостья. — Есть смысл ждать?
      — Он может быть в прокуратуре. Или в горздраве. Лично я склоняюсь к тому, что он уже в морге.
      — В морге? В качестве кого? — неуклюже сострила Марина.
      — Пока не знаем. Замену, во всяком случае, не прислали.
      — Все-таки что-то случилось.
      — А что с ним случится? — равнодушно сказала начальница медицинской части. — Работа у него собачья. Гоняют от стола к столу, а ты им руки лижи… — она пошла по коридору, оглянулась. — Дождитесь Главного, он хотел вас видеть… — она исчезла за углом.
      — Как ему позвонить на мобильник? — запоздало крикнула гостья.
      Поздно. Марина осталась одна.
      Дверь кабинета была открыта. Внутри обнаружилась секретарша, которая знала о планах господина Конова Ф. С. не больше начмеда.
      Что же делать?
      Я сошла с ума, констатировала Марина. Медицинский факт. Только сумасшедшая согласилась бы на это задание. Так что здесь мне самое место…
      С дальнего диванчика поднялся человек в заношенном спортивном костюме и подошел к ней. Худющий, лысоватый, невысокий, без определенного возраста. Вполне возможно, также и без определенного места жительства. Пациент, одним словом.
      — Вечный, — сказал он с достоинством.
      — Что — вечный? — напряглась Марина.
      — Фамилия моя — Вечный. Паспорт не могу показать, он хранится в приемном отделении. Надеюсь, вы простите меня за то, что я представляю вам сам себя, но исходные данные таковы, что в текущий момент времени у нас нет возможности быть представленными друг другу по всем правилам.
      Марина улыбнулась:
      — Ноу проблем.
      — No problem — no solution. Unfortunately that by no means puts the world system into balance . Это утверждение, если угодно, частный случай второго начала термодинамики… А вас я знаю. Вы — журналист из «Комсомольской правды».
      — Вы читаете нашу газету?
      — А где еще прочитаешь правду о том, что мнимая часть бытия давно вытеснила вещественную? В ваших статьях, Марина… простите, не знаю отчества… есть математическая точность. Впрочем, выбор прессы у нас в библиотеке небольшой. Подписку на вашу «толстушку» спонсирует ваш же издатель.
      А ведь этот чудик здесь не случайно ошивается, наконец сообразила гостья. Что бы это значило?
      — О, меня в лицо знают? Я польщена. Жаль, не припомню, где мои фотки публиковались.
      — Мое умозаключение основано на косвенных данных. Дело в том, что Федор Сергеич поручил мне опекать вас до его прихода и, в меру моих возможностей, развлекать… вы ведь Марина? — вдруг забеспокоился он.
      — С вероятностью девяносто девять и девять десятых.
      Человек с фамилией Вечный удовлетворенно покивал:
      — Это высокая вероятность. Присядем? (Присели на диван.) Вам был нужен номер телефона Федор Сергеича? Пожалуйста, — он протянул сложенный вчетверо листочек с цифрами…
      Через минуту ситуация определилась. «Подъезжаю к усадьбе, — откликнулась трубка. — Простите, что нарушил ваши планы, но сие не от меня зависело…» Прощу когда-нибудь, подумала Марина. Никуда не денусь. Чувство унижения — естественное чувство репортера, к которому привыкаешь, как к перхоти, и которое легко смывается презрением…
      — Вам было велено меня развлекать, — обратилась она к странному пациенту. — Ну, так расскажите мне, что тут у вас стряслось. Если знаете, конечно.
      Человек чуть не подпрыгнул от возмущения. Знает ли он? Да он все об этой больнице знает — что было, что есть и что будет! Он здесь уже двенадцать лет, из чего с очевидностью следует, что он и вправду в некотором роде Вечный! Он даже не «сохранный» и не «легкий», он давно уже не больной, и живет на реабилитации просто потому, что идти некуда! Здесь его дом! Раньше, бывало, на вахте доверяли стоять… или на воротах — машины пропускал… а сейчас не доверяют. Вохру понагнали. Испортился режим, ужесточился… Очень, очень интересно, похвалила Марина. А теперь — расскажите все-таки, кому и за что откусили ухо?.. Вечный охотно переключился (зашептал, пугливо зыркая глазками по сторонам). Оказалось, кое-кто из больничной администрации сдает кащенских арестантов в аренду одному барыге — картошечку покопать, морковочку, огурчики-ягодки пособирать. Утром увозят, вечером привозят. Санитары — в охране. Чтобы отличить психов от наемных работников, их вместо платков заставляют надевать на головы наволочки. И вот — какая-то дура из вольных захотела себе такой «платок» на сувенир. Поменялась с больной, взамен отдала свой, настоящий. А некий санитар отмороженный, его еще с прошлых случаев Людоедом прозвали, обознался, решил, что это больная. Ну, а то, что с больными можно делать все, что в голову взбредет — не нуждается в доказательствах…
      Незатейливая мозаика сложилась в голове журналистки. Уродливая, конечно, история… но сто?ит ли она внимания публики и моих трудов, подумала Марина.
      Она зевнула.
      Хотелось курить.
      — …Вот что значит — выходить за область допустимых значений своей функции, — подытожил рассказчик. И вдруг вскочил. — Федор Сергеич!
      Солидный пожилой мужчина появился в коридоре. Тонкая кожаная куртка, легкая кепка, очки. В руке — большая папка на застежках (тоже из кожи).
      Марина вздрогнула. Холодок ужаса пробежал по ее хребту, настолько этот человек был похож на…
      Нет!
      Опять глюки?!

      Редакция местного филиала «Комсомолки» размещалась в издательском комплексе «Иван Друкарь» и занимала там четверть этажа. Третьего, собственно, этажа. (Третий несравнимо престижнее, чем первый, но не столь крут, как седьмой, последний.)
      Иван Друкарь — для тех, кто не в курсе, — это настоящее имя человека, более известного в России, как первопечатник 16-го века Иван Федоров. А казенное здание, названное в его честь, кого только не приютило на своих площадях! Бесчисленные редакции крупных и мелких периодических изданий, рекламные и пиар-агентства, несколько книжных издательств, а также фирмочки, занимавшиеся совсем уж подозрительными вещами. Здание кишело людьми, как муравейник. Работа кипела; творилось невидимое городу таинство, сравнимое по разрушительной мощи с деятельностью мэрии. На вахте стояла охрана, однако на окнах не было решеток. Возможно, зря: меньше бы дерьма в город попадало…
      В кабинете шеф-редактора царили расслабленность и нега. Александр, хозяин кабинета, вольготно раскинулся на диване, одной рукой обнимая мягкую спинку, второй — не менее мягкую Викушу, юную звезду местечковой журналистики, переехавшую сюда из… ну, неважно. За столом шефа, расстегнувшись, где только позволяли приличия, отдыхал в кресле господин Мышелович, директор книжного издательства. Мышелович был соседом по этажу, по-приятельски забредшим сюда из другого крыла здания.
      В приоткрытое окно вползало последнее тепло. Таяли последние относительно спокойные деньки перед осенней суетой.
      — С завтрашнего дня обещали похолодание, — сообщила Викуша. — А ночью — заморозки.
      Александр погладил ее за ушком.
      — Не волнуйся, тебя есть кому согреть. Ночью.
      — Не сомневаюсь…
      Мужчины попивали белый ром «Bacardi», разбавляя его водой (разрешили себе отпустить вожжи — совсем на чуть-чуть!). Молодая звезда употребляла тоник. Она сидела, положив ноги на журнальный столик, и получала от этого кайф. Ибо юбочка у нее была чисто символическая — декоративный элемент одежды, никак не функциональный.
      — Ну и? — спросил Александр у издателя. — Чем дело кончилось?
      Тот медитировал на дамских трусиках (красного цвета), которые от него не скрывали, поэтому ответил не сразу… Трусики, к счастью, были на месте. А то могло и не быть, на работе всякое случается.
      — Да чем кончилось? Позвонили и пригрозили. Из каждого издательства, из одного за другим. В один день, как сговорились…
      Разговор шел о том, что Мышелович сумел уговорить трех популярных авторов — Головопустова, Лакуненко и Болтанина, — отдать в его серию новые повести. Между тем, упомянутые авторы давно и прочно числились за тремя крупнейшими московскими издательствами — каждый за своим. Они были в своем роде лицом этих издательств, визиткой. Ясное дело, незамеченной такая публикация остаться не могла.
      — Чем пригрозили?
      — Убить.
      — Что, так прямо и сказали?
      — А чего стесняться. Не прямо, конечно, но все же понятно… Звонили, кстати, мне на домашний, не сюда.
      — За что убивать-то?
      — Чтобы авторов не переманивал. Авторы прикормленные, а тут появляется шустрый веник… короче, сказали, если такое повторится — они меня предупредили…
      Выпили еще. Ром уходил, как водка.
      — Ну у вас и нравы, — искренне посочувствовал Александр. — Я думал, хоть в книжном бизнесе не как везде.
      Мышелович деликатно отрыгнул.
      — В книжном бизнесе не как везде. Везде через жопу, а у нас через… это… другие отверстия.
      — В журналистике тоже, — мурлыкнула Викуша.
      — Но-но, — сказал Александр.
      Мышелович с трудом перевел взгляд на Викино лицо, посмотрел сквозь рюмку… потом посмотрел на фотографию Марины, стоявшую в рамочке на столе:
      — Кстати, где твоя? Поссорились?
      — Моя? — Александр тоже посмотрел на Вику. — Моя — в сумасшедшем доме.
      — Соболезную… с виду была такая спокойная… может, ты слишком многого требуешь от сотрудниц?
      — Лишь бы со степлером на меня не кидались.
      — Да, степлер — опасная штука, им запросто искалечить можно…
      Вошел Илья, заместитель шефа. Александр тут же встал, покашливая.
      Илья оглядел компанию блестящими от возбуждения глазами и объявил:
      — Санек, интересные новости!
      — Ну-ка, ребятки… Всё, всё! Работа! — шеф сделал несколько энергичных жестов: выметайтесь, мол.
      Покидая кабинет, Викуша оглянулась:
      — Кстати, у меня есть отличный степлер. Могу подарить.
 
      — …Это насчет вчерашней стрельбы в Орехове, — сказал Илья. — Наш друг из ГУВД шепнул, что тот тип, Львовский, хоть и не состоял на психиатрическом учете, принимал нейролептики.
      «Друзьями» здесь называли информаторов, сливавших за умеренную плату помои из всевозможных ведомств.
      Александр уже занял привычное место — в кресле за столом.
      — Нейролептики? Это что, успокаивающее?
      — Ну, ты и серый, командир!
      — Ага, как шиншилловая шуба. Ты к делу давай.
      — Это препараты, подавляющие бред, ими шизофрению лечат. Типа аминазина, галоперидола, слыхал? Только Львовский какое-то импортное средство принимал, в таблетках. Дома у него найдены запасы лекарств. И в карманах одежды, в которой он приехал на дачу — точно такие же упаковки, и даже в бардачке машины.
      — Получатся, он давно с катушек съехал?
      — Интересно другое, Санек. Дома-то у этого психа лекарства нормальные, правильные. Зато на даче — и в одежде, и в машине — таблеточки оказались хитрые. По виду те же, но вместо действующего вещества эксперты обнаружили обычный глюконат кальция.
      — Подожди, подожди… — не сразу врубился Александр. — Что же это…
      — А то, — с ликованием подытожил Илья, — что подменили лекарство! Несколько дней Львовский не принимал свои нейролептики и сам об этом не знал!
      — Подменили? На хрена! И кто?!
      — Ну, не знаю… Копать надо. Главное, теперь ясно, с чего вдруг он в штопор вошел.
      — Ко-пать… — задумчиво повторил Александр. — Черные археологи… И что ты собираешься с этой инфой делать?
      — Как что? — Илья изумился. — Марине подарю. Будет мне крупно должна.
      — Зачем?
      — Что — зачем?
      — Зачем Марине дарить?
      Илья откинулся на спинку стула.
      — Ну ты даешь, командир! Кто готовит этот материал? У кого право первой ночи? Кто, в конце концов, был ТАМ?
      — У кого право первой ночи, решаю я, — отчеканил Александр. — Маруся занята важной и крайне срочной статьей. Про того маньяка из второй гимназии. Если она пронюхает, что с психом из Орехово дело нечисто — переключится на него и положит на всё остальное.
      — «Положит», — фыркнул Илья. — Любопытно бы посмотреть, чтоона положит… и куда… Я не понял, чего ты предлагаешь?
      — Продолжай копать. Сам. Один.
      — Она меня убьет.
      — Я тебя награжу посмертно.
      — Нет, кроме шуток. Ну не скажу я ей про таблетки… Она ж все равно — что-нибудь, да напишет! Такая фишка — журналист в роли переговорщика! Вывела цель на снайпера… И кем я после этого буду — со своими раскопками?
      — Если ты ее не возбудишь, она ничего не напишет. Даю гарантию. Могу в письменном виде.
      — Тебе, конечно, виднее… Не знаю… Как-то дурно это пахнет…
      Александр расхохотался:
      — Кто бы говорил, Илюша! Хотя, конечно, если ты такой моральный, просто подожди, пока она мне маньяка добьет. Я тебя прошу.
      — Начальство просит… Это серьезно.
      — Короче, договорились?
      Илья вздохнул:
      — Деньги не пахнут, сказал император Тит Флавий Веспасиан, вводя налог на отхожие места…
      — Иди, иди! Хфилософ.
      … Когда заместитель очистил кабинет от своего присутствия, шеф неподвижно сидел минуту-другую. Потом ожесточенно наполнил рюмку, пролив половину. Разбавлять не стал. Выпил — одним глотком.
      — Глюконат… — с отвращением сказал он. — Глюки… Достали…
      Посмотрел на фотографию Марины и добавил:
      — У каждого — свой глюконат, дурища ты трахнутая…

      …В белом халате (идеально чистом!) главврач выглядел столь же солидно, что и в уличной одежде. При галстуке; под халатом — темная шелковая рубашка. Всё те же очки в металлической оправе. Он не заставил себя долго ждать, пока переодевался в своем кабинете (Марина оставалась в коридоре). Вышел — и произнес бархатным голосом гипнотизера:
      — Терпение у вас редкостное, дорогой мой человек. Я бы на вашем месте давно повышибал все стекла. Или головы бы всем пооткусывал.
      На секунду Марина остолбенела. Это шутка?
      В глазах главврача стояла вселенская скорбь. Очень выразительные у него были глаза, очень цепляющие… Он сморгнул. Краешки губ его дрогнули.
      — Не обращайте внимания… Мариночка. После морга непросто переключиться на общение с живыми. Все живые вокруг кажутся ненастоящими, экспонатами из анатомички. Казалось бы, столько лет врачую, должен бы привыкнуть…
      — Федор Сергеич! — позвал пациент с фамилией Вечный. — Какие еще будут распоряжения?
      — Ступай с миром. Спасибо, что сохранил для меня очаровательную гостью… Прошу за мной, — кивнул он Марине и пошел к лифтам.
      Она пристроилась рядом и сказала:
      — Меня тоже иногда одолевает чувство, что вокруг одни мертвецы.