Пожилой прапорщик вел свой УАЗик по лабиринту узеньких улочек и думал о том, как все удачно складывается. Орлика, считай, нет. Как и его отмороженного Ворона. Удобные были партнеры, и хабар от них тек вкусный, но уж больно страшные. Совершенно неуправляемые. А Орлик так глупо себя сейчас ставит, что шконку в психушке сам себе бронирует… и хрен с ним. Главное — просьба старшего товарища выполнена. А это значит…
      Это значит, что на деньги, полученные за наглого рубоповца, он пристроит дочку в Университет. Пусть уже сентябрь и группы укомплектованы — договоримся. Пока на платный, на вечерний, так проще. А дальше — переведемся на дневной…
      Просьбы от «старших» он получал нечасто, но они всегда оплачивались. В срок и щедро. И это со всей определенностью говорило о том, что в стране — порядок, чтобы ни вопили обнищавшие коммуняки.
      А за «деда» Терминатор ответит! Совсем обнаглел, убогий…
      Прапор был уверен в завтрашнем дне.
      Его мобильник проиграл первые такты «Марша энтузиастов».
      — Здравия желаю, — сказали в трубке. — Узнал?
      — Как не узнать? Благодетелей надо узнавать даже по пуканью, — он угодливо хохотнул.
      Это был Муса по кличке Брокер — бывший мент, служивший вместе с прапором, а ныне преуспевающий бизнесмен. Именно этот скользкий тип связывал его со «старшими». От него приходили как просьбы, так и гонорары за выполненную работу.
      — Ты где? — спросил Муса.
      — От Терминатора возвращаюсь. В сторону шоссе.
      — Это… постой… это недалеко от Останкино?
      — Не так уж недалеко…
      «Останкином» в садоводствах называли ретрансляционную вышку, демонтированную и разграбленную.
      — Ничего, сделаешь крюк. Я тебя здесь жду. Хочу сказать «спасибо» — и еще… есть новая просьба. Все понял?
      — Через десять минут буду.
      Как не понять? «Спасибо» — это башли. За башлями можно и два крюка дать. Тем более — новая просьба, то есть новые деньги…
      …Машину Брокера он заметил издали. Правда, внутри никого не было, но это его не насторожило. Водитель вышел размяться, обычное дело. Прапор подъехал вплотную и вылез сам. Заглянул сквозь стекло… и отшатнулся.
      Муса трепыхался за заднем сиденье, связанный, с заклеенным ртом. Приподняться Брокеру никак не удавалось… Что за шутки, успел подумать прапор, прежде чем заметил, что его окружили два мужичка — бомжеватого вида, в обшарпанных фиолетовых куртках и спортивных штанах. Он схватился за кобуру… Две руки крепко обняли его сзади, две другие руки — разоружили. В воздухе мелькнула катушка скотча — и рот его также оказался надежно запечатан.
      Нападавшие двигались быстро и уверенно. Никакие это были не бродяги, а бойцы в образе.
      — В машину, — толкнули прапора. — Не сюда, в кузов.
      Открыли заднюю дверь УАЗа и влезли — все трое. Пленника бросили на пол. Один из бойцов сел ему на ноги, второй сковал руки наручниками.
      — Емельян Захарович Шмалян? Кивни.
      Прапор кивнул. Смертная тоска одолевала его. Хотелось жить.
      — Поклон тебе от Нигилиста. Передашь привет Ленскому, если когда-нибудь ему приснишься, — сказал один.
      Второй позевывал. Первый скомандовал:
      — Посредник нам больше не нужен. Иди, закончи с ним.
      Второй вылез. Вернулся через минуту с окровавленным ножом и, ухмыляясь, вытер лезвие о форму прапорщика. Похоже, земной путь Мусы Брокера трагически прервался. Тоска превратилась в ужас.
      — А исполнитель нам пока нужен. Будешь говорить, исполнитель?
      Прапор кивнул. С него содрали скотч — вместе с отросшей за сутки щетиной.
      — Ты замочил Пашу Смыка?
      — Не я… Орлик… с Вороном…
      — Я и говорю — ты.
      — Обоссался, — констатировал второй.
      — И это правильно. Что тебе сказал Терминатор?
      — Маньяка он не видел, — прапор заторопился поделиться всем, что знает. — Но за бабу почему-то сильно обиделся, когда я мысли высказал. Я думаю, с бабой он встречался. А то, может, прячет ее где…
      — Ты ведь никому об этом не расскажешь?
      Прапор отчаянно закрутил головой. Второй из бойцов, тот, который молчаливый, поймал пятерней его рот и сдавил щеки. Лицо пленника вытянулось, как у лошади. Первый — тот, который говорливый, — брезгливо залез в чужой рот пальцами, вытащил язык и ловко отсек его.
      — Конечно, не расскажешь. Молчать будешь.
      Он сунул отрезанный язык прапору во внешний карман кителя. Глаза у того чуть не вывернулись наизнанку. Грудь сдавило гигантскими тисками: сердечный приступ. Впрочем, сердце у мента было крепким, не такие передряги выносило.
      — Нигилист просил передать тебе три слова, — опять заговорил палач, сделав дело. — Вот они: «Сдохни, сука!»
      — Это два слова, — лениво возразил второй.
      — Два? Как два! Точно — два… Е-мое, какое же третье? Было же третье, я точно помню! Е-мое, Нигилист обидится… Может — «сука поганая»? Нет… «сука грязная»?
      — Ладно тебе. Никто не побежит жаловаться.
      — Убедил.
      Палач любовно извлек откуда-то из-под куртки инструмент, похожий на шило. Этакое царь-шило — с толстой иглой сантиметров двадцать пять.
      — Подглядывать за людьми тоже нечего, — сказал он и осторожненько выколол прапору один глаз.
      Тот рвался кричать — но не мог. Деньги так и не получил, трепыхалась в голове бесполезная мысль. Пропали деньги… накрылся университет…
      Потом ему выкололи второй глаз.
      Потом, со словами «…и подслушивать не надо», ему вонзили шило в ухо. Другой конец иглы вышел с противоположной стороны головы, из другого уха.
      Тело дернулось и обмякло. Прапорщика Емельяна Захаровича Шмаляна не стало.
      — Вспомнил, какие три слова! — обрадовался убийца. — «В добрый путь!»

      — Да, Маша была… Маша Коровина… Очень красивая… Настолько, что не принадлежала себе… Многие были в нее влюблены…
      Маньяк рассказывал, бросая в воздух отрывочные фразы. Он глядел в пол. Слушатели глядели то на него, то друг на друга.
      — И был мальчик в неё влюблённый, мальчик Рома. Она отвечала ему взаимностью, но почему-то мучила его… и не понимала зачем, и сама мучилась — даже с собой пыталась покончить… была в ней истеричность, скрытый суицидальный синдром, в общем, личность сложная. А мучила она Рому страшно, по-взрослому. На танцах всегда танцевала с другими — то ли его проверяла, то ли себя. Однажды он написал ей записку с признанием в любви, стеснялся на словах, так она сказала при свидетелях, что лучше бы он сделал это в устной форме — без грамматических ошибок. У него с русским было неважно, ошибок в письме налепил… А еще, насколько я знаю, она позволяла ему все, кроме главного, — обнимать себя, целовать, ласкать, трогать где угодно… ну, вы понимаете… много раз доводила дело практически до постели — и уходила.
      — Ну-ну, — сказал Терминатор. — Бедный мужик. А дальше?
      — У подростков бывают ситуации, когда они остаются наедине со своими проблемами… и получалось иногда так, что кроме как мне, больше и некому было их исповедовать. Маша прибежала ко мне ночью… Ее всю трясло… Я не мог ее не впустить, она сказала, ей некуда больше пойти… Домой — боялась, отец вернулся из заграницы… Она не родная дочь была, и атмосфера в их семье — отдельный вопрос… А Рома пригрозил, что убьет ее, если она к нему не переедет жить… И никто не мог ее защитить…
      — Кроме тебя? — сыронизировал Терминатор.
      — И я не мог. Я мог только выслушать. Дети доверяли мне… И вдруг пришел Роман, видимо, выследил её. Я пытался успокоить его… и в этом тоже была моя ошибка. Он понял это по-своему, он придумал, что у нас с Машей связь…
      Маньяк замолчал и потянулся к столу за водой. Марина наполнила кружку.
      — …И он убил её. Оттолкнул меня, ворвался в комнату и перерезал ей горло.
      Он зарыдал.
      — …как курице!
      Терминатор налил Марине разбавленного спирта. Она кивнула, послав ему воздушный поцелуй. Он посмотрел на маньяка — вылил из его кружки воду и тоже заменил спиртом.
      — Выпей.
      Тот выпил, захлебываясь.
      — И ты называешь это любовью? — осведомилась Марина.
      — Это странный мальчик… невероятно избалованный. Его отец — очень крупный бизнесмен. Сейчас в политике.
      — А что делал ты, лично ты, пока Машу резали, как курицу? — недобро спросил Терминатор.
      — А я просто стоял! — закричал маньяк. — Как столб! Ты, ангел смерти, разве можешь ты понять обычного человека, у которого на глазах совершается такое? Никогда себе не прощу…
      — Дальше, — приказал Терминатор.
      — Я вызвал милицию и тотчас позвонил отцу Романа. Он сразу приехал… а милиция не приехала вовсе. Во всяком случае, я милицию не запомнил. Я пытался объяснить ему, что случилось. А он меня даже не слушал. Сына отослал куда-то… Мне казалось, что я в стороне от этого, я даже представить себе не мог, КАК и ЧТО они уже придумали… какова их сила, я осознал, только когда очнулся в палате. В психушке… С Ленским ко мне домой приехала целая команда. И среди них был тот самый доктор, который меня потом… я не знаю, как это назвать. Не словом же «лечил»? Его звали Федором Сергеевичем. Они насильно мне вкололи что-то, там же, в моей квартире… и дальше ничего из того дня я не запомнил. Потом, не знаю через сколько дней, ко мне в палату пришел адвокат по фамилии Фраерман. Доброжелательный такой человек. И доходчиво объяснил, что у меня в квартире обнаружено тело несовершеннолетней девочки, которую я, перед тем, как зарезать, изнасиловал. И нет у меня ни алиби, ни свидетелей. На ноже — мои отпечатки, во влагалище жертвы — моя сперма. Показал акты экспертиз. Показал жуткие фотографии, где я — голый, весь в крови, с какими-то дурацкими узорами на груди… А Роман, сказал адвокат, уже неделю находится в Швейцарии. Где лечится от наркотиков. И свидетелей этому очень много… В общем, на месте преступления Романа не было и быть не могло…
      Маньяк обвел всех взглядом, улыбнулся… и снова заплакал.
      Марина подлила ему еще.
      — Они предложили мне сделку — мол, если я возьму вину на себя, то будет закрытый суд, меня признают сумасшедшим… Когда все забудется, через пару лет меня выпустят… дадут много денег и помогут уехать…
      — И ты что, повёлся?
      — Фраерман намекнул, что есть и силовой вариант, как он выразился… Все мы пешки, говорит, и в долгу перед раскладом. Пойми отца, говорит, — мужик работает для людей, для России, а сынок компрометирует его. Так вышло, что тебе выпала эта роль. Скверная, конечно, но ты должен ее сыграть… И я смирился.
      — Да тебя просто грохнули бы через годик! — Терминатор вскочил и заходил по вагону.
      — Наверняка, — сказала Марина. — Зачем им нужен ходячий компромат?
      — Я тогда не об этом думал, то есть и об этом тоже, но сорвался я из-за другого. Я однажды представил, как я выхожу… Меня встречают Ленский и его сынок — с конфетами, коньяком и… ананасом… дался мне тогда этот ананас! Хлопают по плечу, выдают чек, паспорт, говорят — «Свой в доску!» — и долго трясут мою руку… Я слишком хорошо изучал карьеры успешных личностей, даже детям на Клубе рассказывал. Но я рассказывал далеко не все. Я знаю, как делалась настоящая история этого мира… Что-то обрушилось во мне. И я понял, что я против такого успеха, что я против этой конкретной успешной личности… И что они не дождутся от меня ни помощи, ни, тем более, рукопожатия… Короче, я их всех послал. Сказал, что я с ними не играю.
      — Сильно, — признал Терминатор.
      Маньяк тяжко вздохнул.
      — Сильно только на словах. А на деле… начались уколы. И все сразу поплыло. Появился Федор Сергеевич. Я его потом называл в своем бреду «Тот, Который Помог Вспомнить»… Не знаю, что он со мной делал, просто не помню. Появлялись сны — не мои, чужие. Такие реальные… совершенно ужасные события… В каких-то квартирах я режу женщин… нет, не могу, не могу!
      Он сжал голову руками и закачался на стуле.
      — Это пройдет, — сказала Марина и попыталась взять его руку. Он отдернулся, будто его ударило током. Он лег щекой на стол. Он не плакал, а просто тоскливо молчал и смотрел в пространство.
      Марина потянулась погладить его по голове, но… Терминатор вдруг резко ушел к себе за ширму. Ревнует, поняла она. Ее рука на полпути остановилась.
      Ревнует к состраданию…
      — В моменты просветления мне говорили, что это не сны, а реальность, — вновь заговорил маньяк. — Что меня выводили на заранее присмотренных жертв, запускали в их квартиры, где я под действием гипноза и наркотика совершал все эти зверства… А потом, помню, я кому-то подробно рассказывал, как и за что убивал людей… А потом была консервная банка… потом мне подсунули консервный нож…
      Терминатор вернулся, разлил спирт по стаканам и сказал:
      — Ну и дела.
      — Да, — согласилась Марина. — Прямо роман. Дюма, «Железная маска»… — она заметила, как вздрогнул бывший солдат и поспешно сказала: — Извини.
      — Ничего, привык, — откликнулся тот.
      — Вот, вы уже мне не верите… — маньяк шмыгнул носом. — Я и сам себе не верю…
      — Ты же чувствуешь, что мы тебе верим, — сказала Марина. — Хотя, может быть, мы все трое — не в себе…
      — Ну, и как ты вырвался? — спросил Терминатор.
      — Подожди, — она накрыла своей рукой его руку. — Это как раз я примерно представляю. Ему устроили побег. Я даже догадываюсь, кто… не знаю только — с какой целью. Есть вопросы гораздо более важные.
      Профессиональный кураж раскручивался в ней, как сорванная пружина в часах. В такие моменты ее могло занести куда угодно — в небо, к центру земли, черту на рога…
      Маньяк неожиданно распрямил спину и сел, сложив руки на коленях. Как школьник перед строгим учителем. От его слабости не осталось и следа.
      — Я готов ответить, — сказал он. — Ваши вопросы, Марина, чрезвычайно серьезны…
 
      …Обочина шоссе была забита: милицейские «Жигули», УАЗы и «Альфы-ромео», машины ДПС (у некоторых до сих пор включены мигалки), несколько омоновских автобусов, грузовики внутренних войск. Бесцельно бродили чины из разных ведомств, вяло переругиваясь. Из микроавтобуса выгружались кинологи с собаками. Собаки не лаяли и не огрызались, вели себя явно дисциплинированнее людей. Между дорогой и лесом торчало несколько палаток — для начальства. По шоссе проезжали редкие машины, на всякий случай снижая ход…
      Двое стояли на самом краю обочины.
      Полковник Лебедев рассматривал в бинокль садоводства — как полководец в утро решающей битвы. Шоссе находилось на некотором возвышении, так что видимость была хорошая. Справа от себя он видел разгорающийся пожар: очевидно, там и была пресловутая Банановая улица… Упустили, думал полковник. Опоздали. Обделались… Кукольные фигурки, среди которых различались и омоновцы, и местные бродяги, суетились в зоне пожара, стараясь его локализовать. Обливали водой стены соседних домов, не давая пламени перекинуться. Рубили деревья и кусты вдоль узеньких улиц, надеясь, что улицы станут преградой. Однако дул ветер, а пожар шел верхом. И вообще, без умелого руководства, действуя разрозненными группами, люди были обречены на неудачу. Пожарные машины пока не прибыли, вертолеты где-то застряли, между тем, полоса возгорания неумолимо расползалась, двигаясь к лесу… Ну и фиг с ними, думал полковник. Владимиру Алексеевичу меньше сносить придется…
      Лейтенант Тульская стояла рядом. Она помалкивала, отлично понимая состояние мужчины. Идеально вышколенная женщина. Говорила, когда можно, и только то, что нужно. Милицейская форма подчеркивала ее, так сказать, формы телесные. Незаурядные, надо признать, формы — тугие, рельефные, классически правильные. Не зря даже сейчас, в момент такого напряжения, проходящие мимо мужики бросали в ее сторону недвусмысленные взгляды.
      Полковник Лебедев дорожил этой женщиной. Как дорожат очень красивой, очень удобной вещью, которая вдобавок столь недорога в эксплуатации. Он сам ее создал, самолично, под себя. Да, она была замужем, так ведь и полковник, хо-хо, не холостяк. Познакомились в круизе по Средиземному морю. Она тогда сопровождала мужа, которому дали отпуск. Муж ее, помнится, был еще хорош, весь из себя, бравый военный вертолетчик. Тульская его любила, это очевидно. Служил он тогда в Таджикистане и на своем жутком «крокодиле» наводил ужас на караваны наркоторговцев. А вскоре после отпуска майор Тульский совершенно неожиданно для себя узнал, что его переводят на Северо-запад России (у полковника Лебедева были отличные связи в Главном штабе). Впрочем, капитан радовался недолго — не прошло и месяца, как он попал в автомобильную аварию. (Кто конкретно это устроил, полковник не интересовался, важна была только цена вопроса: полторы штуки баксов). Летчик, к сожалению, не погиб, а стал калекой, прикованным к креслу. И жена его почему-то не бросила, как рассчитывал полковник… Но ничего. Он помог женщине встать на ноги, устроив на специальные офицерские курсы (в чем «специальность» этих курсов — отдельная тема). В Таджикистане она была прапорщиком-связистом, здесь через год стала младшим лейтенантом, а еще через несколько месяцев — просто лейтенантом. Высокий покровитель устроил ее на службу в одну из тех структур, расположившихся между ФСБ и милицией, о которых мало пишут и еще меньше знают… и даже платные консультанты, помогающие в создании фильмов и книг, избегают их упоминать или, тем паче, раскрывать структуры должностей. Можно лишь сказать, что работала она почти по прежней специальности — связисткой, техническим сотрудником. И покровителю ее была в том большая польза — очередной свой человек у коллег…
      Жила она с мужем в военном городке в Горелово, каждый день мотаясь по автобусам и электричкам, а главной ее мечтой было обзавестись собственным жильем в городе. Главку изредка подбрасывали квартиры для сотрудников, и лейтенант Тульская, став вещью полковника Лебедева, не без оснований рассчитывала получить вскорости ордер. Он был, как-никак «Зам Зама» — свой человек в генеральских кабинетах… и не только в генеральских. Она, кстати, недолго думала над откровенным предложением высокопоставленного мента: во-первых, женская природа брала свое, а полковник был видным кавалером, если свыкнуться с его злостью и грубостью, во-вторых, это было просто выгодно. А муж… у него после такого падения быстро поехала крыша. Он стал несносен, и любить его теперь можно было разве что за прошлые заслуги…
      Лебедев передал Тульской бинокль:
      — Взгляни. Что скажешь?
      Несколько минут она рассматривала садоводства.
      — Помнишь, мы по Босфору шли и точно так же смотрели на Стамбул? — спросила она, чтобы сделать любовнику приятное. (Именно тогда они и познакомились.)
      — Что, похоже?
      — На Галату и Пера похоже. Если убрать оттуда все мечети…
      — Если у них убрать мечети, Настенька, они пол-Европы уберут.
      — В Стамбуле люди живут так, как будто это последний день и они боятся не успеть. А здесь — как будто последний день уже давно прошел.
      — Любопытно… — пробормотал полковник. — Сербы говорят: «Это конец. Идем дальше»… Вот выпрут меня из органов — куда идти… к кому? Базаров ведь не возьмет…
      — Не нравится мне твое настроение, Петруша, — вздохнула Тульская. — Хочешь, минут на пять запремся в твоей палатке?
      — За пять минут не успеем.
      — А я все сама сделаю. Ты только штаны приспустишь.
      Она смотрела распутным взглядом и загадочно улыбалась. Улыбкой гулящей Джоконды.
      — Интересно, ты меня бросишь в тот же день, когда меня уволят, или раньше, еще когда приказ будет готовиться?
      — Я тебя брошу, когда ты сам этого захочешь.
      — Врешь ведь. Но приятно. Я тебе за это посоветую на ближайших выборах не голосовать за избирательный блок «Прямой путь», возглавляемый Владимиром Алексеевичем Ленским. Похоже, скоро у них не будет перспектив… как и у меня…
      — Петр Андреевич, вы сегодня просто мало спали. Да еще в одиночестве.
      — Я мало спал и совсем не ел мяса. И еще я думаю: кому ты докладываешь о наших разговорах, Настенька?
      Он отдала бинокль двумя пальчиками и сказала, чеканя слова:
      — Это паранойя, товарищ полковник.
      — Это шутка, — сказал полковник Лебедев без улыбки. — Кому кроме тебя я интересен, старый обосравшийся пес…
 
      — …Не сходится, — бурлила Марина. — Вот ты говоришь, что убийства тебя заставляли совершать под гипнозом — вывозили из больницы и вперед. То есть в период с апреля по август… даже по июнь. В апреле убили Машу, тебя засунули в психушку и стали усиленно делать психом, так? Маньяка из тебя лепили где-то до июня-июля, потом просто поддерживали в нужной кондиции. Но на самом деле все убийства — в реальности, а не в твоих снах, — происходили ДО ТОГО, как тебя заперли в психушке! В октябре-ноябре прошлого года они происходили! Раньше, чем погибла твоя ученица… которую, по твоим словам, убил сын вице-губернатора.
      — По моим словам? Ее и вправду убил Ромка…
      — Ну не по моим же.
      — И что все это означает? — тупо спросил учитель.
      — А то, что убийства не спектакль. Они не «обставлены» специально для того, чтобы скомпрометировать актера, то бишь тебя. Они настоящие. И происходили в прошлом. Вероятно, без твоего участия… или все-таки — с твоим? Ты помнишь, что делал в октябре-ноябре?
      — Прошлой осенью… — он наморщил лоб. — Ну, наверное, то же, что всегда. Проверял тетради и вел занятия Клуба…
      — Точно?
      — Слушайте, товарищи… во мне же — два меня! — взмолился учитель. — Что я могу знать точно? В голове все так перепуталось… Эти убийства… они же так реальны…
      Марина сказала жестко:
      — И еще одно. Мало того, что все убийства совершены до того, как тебя сняли с трупа девчонки. Ты ведь дал показания о том, чего следствие НЕ ЗНАЛО. Информацию о двух убийствах! Торговец в электричке и бомж с алюминиевым баком… помнишь?
      — Очень хорошо помню, — кивнул учитель. — Только… разве это я — их? — Он вдруг сломался. — Ничего, ничего не понимаю! Может, и правда — я? Временное смещение в памяти… Я же болен, я урод…
      — Когда ты начал давать показания, у следствия не возникло ни малейших сомнений в твоей виновности, настолько ты был детален, — сказала Марина.
      — Это можно объяснить. Гипнологу приносили полные материалы дела по серийному маньяку, — предположил Терминатор. — Со всеми деталями. А он уже впихивал их в невиновную башку.
      — Возможно. Но откуда наш горе-маньяк знал то, чего не было в материалах дела? Эпизоды с продавцом пиротехники и бомжом возникли только после того, как маньяк сам сознался. САМ. Иначе так и остались бы эти трупы зимними «глухарями».
      — Показания я давал после сеансов с психиатром, — жалобно напомнил маньяк. — С этим Федором Сергеевичем. Не знаю, что он со мной делал…
      — Вот он и знал, — сказал Терминатор.
      — Что знал? — спросила Марина, боясь услышать ответ.
      — Детали, которых не было в деле.
      — Что же получается… Настоящий маньяк — это… Конов???
      — Ничего пока не получается. Версии. Как ветер в горах.
      — А зачем вы… вернее, настоящий маньяк… зачем убил ту даму с кошками и собачками? — обратилась Марина к учителю. — Она же вроде никакого отношения к гимназии не имела. Что там у вас в памяти на этот счет?
      Он послушно сосредоточился… и повалился на железный пол троллейбуса. Это было, как обморок. Марина с Терминатором кинулись одновременно… Учитель лежал с открытыми глазами, однако никого вокруг не видел.
      — …Твари… гадят вокруг яслей… в которые ходит моя дочь… — отчетливо произнес он.
      Какая дочь? По информации Марины, не было у него ни детей, ни семьи.
      — … Бесовские твари… Ночью, пока все спят!.. Кусочек Рая… Оскверняют святое место… нарочно! Собирает жатву…
      Не обморок это был, а транс.
      Очнулся учитель совершенно вымотанным:
      — Простите, голова закружилась… шум в ушах…
      Его усадили на место. Дали прийти в себя. Ничего объяснять не стали — смысла не было. Разговаривали между собой. Сперма в убитой Маше Коровиной, сказала Марина. Отпечатки пальцев на местах ритуальных убийств. Масса других неопровержимых улик. Что с ними со всеми делать? Убойные акты экспертиз… Твои акты что, не могли фальсифицировать? — саркастически усмехался Терминатор. Старые уничтожили, новые написали. Плевое дело, когда эксперт — из команды, да еще на дополнительном окладе. Если из приличного человека так просто сделать маньяка, то акты экспертиз — как два пальца обоссать…
      — Я там не был, где мои отпечатки, — вмешался учитель. Голос его был еще слаб. — И Машу не трогал, это исключено, потому что любил ее, как…
      — Дочь? — понимающе ухмыльнулся Терминатор.
      — Как всех детей…
      — Ладно, вырываться надо, — произнес Терминатор сугубо деловым тоном. — Ты выпей еще… Водка — дрянь, но все говно из твоих мозгов быстрее выведет… А там — подумаем…
      — Я лучше — свое выпью, — пробормотал учитель, доставая из кармана таблетки. Трясущимися руками засунул их себе в рот.
      — У тебя случайно нет мобильника? — вспомнила Марина.
      Терминатор засмеялся.
      — Мобильник, компьютер, Интернет… У меня даже голубей нет, чтобы весточку матери отправить.
      — Вам легко говорить про все это, — никак не мог успокоиться учитель. — Про сперму, про улики…
      — Нам нормально. Не раскисай, — Терминатор решительно хлопнул его по плечу. — Хочешь, я тебе рожу свою покажу, чтобы ты не завидовал? Не хочешь? Эх, ты… Маньяк…
 
      …Двое уходили. Третий оставался. Такое было принято решение. Двое решили за третьего, и тому ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Ему сказали: закрой дверь, сиди тихо и никому не открывай. На улицу не выходи… хотя тебя и так собака не выпустит. А если в туалет приспичит? Вот отличное ведро — вместо параши…