Темная рогатая тварь неспешно направилась к ней.
      Как в кошмарном сне…
      Марина оцепенела. Сердце рвалось из груди. Ей бы рвануть назад — не сообразила. Молитву бы прочитать да перекреститься… так ведь не знала ни одной молитвы, даже «Отче наш…», а креститься ее никто не учил. Попыталась закричать — горло перехватило… Тварь остановилась, потрясла рогами. И тут Марину прорвало:
      — А! — сказала она слабым голосом, похожим на плач. — А! А! А!
      Ответ пришел незамедлительно.
      — Ме-е-е…
      Козел! Всего лишь козел…
      Марина шумно выдохнула. Вот уж точно — у страха глаза велики, особенно, если страх иррациональный… Козел затрусил навстречу женщине.
      — Ме-е-е!
      Они встретились на перекрестке.
      От основной дороги вбок уходила тощая улочка.
      — Подожди-ка… подожди… — сказала Марина животному, подойдя ко врытому в землю столбу, оставшемуся от линии электропередач. К столбу была прибита жестяная табличка — с надписью, выполненной белой нитрокраской. Табличка проржавела и пошла винтом, однако надпись можно было разобрать. Луна светила ровно и ярко — вечный фонарь, который никогда не подведет. «Пальмовая», — прочитала Марина…
      Пальмовая улица. Значит, следующая — Коралловая. Их пересекает Гибралтарская и Лабрадорская — там, в глубине. А еще дальше к Пальмовой примыкает Банановая. Вот такие островки местной экзотики… Почти дошла, подумала Марина, не испытав ничего. И что дальше? Зачем я искала эту их Банановую улицу?
      Потому что Павел сюда хотел… Да, но кто он мне — Павел?..
      Накопившаяся усталость, похоже, выходила за пределы допустимого.
      Козел ткнулся ей в зад. Марина повернулась, присела на корточки:
      — У… Хороший… Красавец какой… Угостить бы тебя чем-нибудь…
      Животное было абсолютно согласно со всем сказанным, что и выразило в чувственном блеянии.
      — Но — нет ничего… Извини, друг. Так что… Давай, давай… Беги отсюда.
      Она встала и пошла по Пальмовой улице. Такой исход беседы козла явно не удовлетворил. Он догнал Марину и нетерпеливо поддел ее рогами.
      — Домой! — сказала она. — Домой!
      И продолжила путь. Козел долго смотрел на удалявшуюся женщину, о чем-то напряженно размышляя. Повернул набок морду и опять промекал — на сей раз с явной обидой. Марина обернулась. Козел рыл копытом землю… и вдруг побежал — быстро разгоняясь, выставив рога в боевую позицию.
      Она тоже побежала. Он догнал и наподдал ей — так, что она споткнулась и упала на четвереньки. Он ждал, воинственно наклонив голову. Она схватила первое, что попало под руку (полено! как кстати!) — и швырнула в сбрендившее животное. Не попала, увы… Стальной прут не сохранила, дура, — как бы сейчас пригодился…
      И все-таки козел дал Марине несколько секунд форы, позволив ей встать и побежать дальше — а может, просто готовил себе плацдарм для нового разбега? — так или иначе, она поняла, что дела плохи. С дороги надо уходить. Куда? Да куда угодно!
      Она свернула в первую попавшуюся калитку, пробежала по участку, оглянулась. Темная рогатая фигура трусила следом. Марина перебежала на следующий участок и уперлась в забор, сделанный из вкопанных в землю труб с насаженными сверху пивными банками. Попыталась перелезть — сорвалась.
      Козел уже не блеял, а трубил.
      Она метнулась вбок, ища калитку — не нашла, снова уперлась в забор, на этот раз в виде сетки, натянутой между столбами. Полезла через него. Сломала каблук об столб, прокляв всё и вся. Сетка просела и позволила Марине перевалиться на ту сторону…
      Она упала на куст одичавшей малины, оцарапав вдобавок руки и лицо. Рукава куртки были разодраны. Болел копчик. Таков был итог жестокой схватки.
      До чего же глупо.
      Козел сзади бесновался, хрипел и бил рогами в сетку.
      Ей хотелось смеяться. Однако она заплакала…
 
      …Со скрипом отворилась дверь сарая. В полосе света возник дюжий мужик — в тельняшке и с топором в руке.
      Пошел к Марине. Его заметно мотало.
      Она напряглась, спешно продумывая варианты своих действий: все-таки топор…
      — Чего шумите? — неприветливо бросил мужик.
      Марина не ответила. Поскорее выбралась из малинника — на четвереньках.
      — А ну, спокойно! Не рыпайся, топором забью.
      — Я не рыпаюсь, — сказала Марина, тяжело дыша.
      Она встала на колени. Абориген, нависавший над ней, был небрит и определенно нетрезв. И здоров, ох, здоров… От таких экземпляров многие бабы просто млеют.
      — Чего ж ты здесь скачешь впотьмах, матрешка? В дом пошли.
      Он сграбастал Марину за куртку и поволок к сараю. Оттуда вывалилась женщина — неопрятная, тоже нетрезвая, однако ж не успевшая еще пропить молодость и сексапильность.
      — Чего там, Эдик вернулся?
      — Ага. Вон твой Эдик — рога точит, зверюга. И бабу к нам привел…
      Он втолкнул Марину внутрь.
 
      …И ничего страшного. Люди как люди. Не интеллектуалы, конечно, не посетители светских раутов и клубных вечеринок, не голубая кровь и белая кость, а тот самый народ, что населяет одну шестую часть суши… И почему, собственно, бездомные? В настоящее время их дом — вот это. Выживают, как могут. Не колесят по дачным угодьям на «моцылях», выискивая очередную жертву, не отнимают чужие машины, избавляясь темными вечерами от трупов, — уже за это их можно уважать. Выпивают? Ну, так самое время, конец очередного дня…
      В этом сарае и жили, и работали. Топчан, стол, нехитрая мебель — сгруппировались на одной половине, а вполне оборудованная мастерская — на другой. На подпорках из поленьев стоял скелет автомобиля, которым явно занимались: ремонтировали, вероятно. Были разбросаны крылья, дверцы, еще какое-то железо. На промасленной тряпке были разложены детали двигателя. На верстаке — аккуратно разложены инструменты. Имелось даже сварочное оборудование: трансформатор, держатель, электроды, маска.
      Мужика звали Лютик. Что это означало, Марина не интересовалась. Лютик и Лютик. Вряд ли, название цветочка, скорее, краткий психологический портрет… в том смысле, что «лютый, но совсем ручной»… Мастер на все руки («Меха?нер», — скромно сказал он о себе). Более всего Марину поразило присутствие в сарае электричества: вовсю жарил обогреватель — мощный калорифер со снятым кожухом. На раскаленные спирали, намотанные на керамические изоляторы, даже смотреть было боязно, не то что приближаться. Маринино восхищение Лютик принял, как должное: «А, фигня… воткнулся на просеке. Там линию демонтировать не будут…» Под потолком болталась лампочка, но она не горела («Сдохла, — прокомментировал мужик. — Ничё, привезут».) Свет давала керосиновая лампа на столе… и правильно, так уютнее.
      Женщину звали Зойка. Ничего примечательного в ней, кроме нарождавшейся хронической синюшности, не было. Пепельно-черные волосы и смуглая кожа говорили о том, что родом она, скорее всего, с южных широт.
      Оказалось, Марина поспела как раз к ужину.
      — Угощайся, матрешка, — разрешил хозяин, развалясь по-барски на стуле.
      — Колбаса… — сказала она, сглотнув слюну. — Хлебушек…
      Холод уползал из тела, сменяясь другим сильным чувством — голодом.
      — Колбаса-то? Ну да… тоже привозят… добры молодцы.
      — У, ты, зайчишка какая, — умилилась Зойка, глядя, как Марина уминает бутерброд.
      — Ты поди с Эдиком разберись! — толкнул Лютик свою подругу. — Чего орет? — он неопределенно показал на дверь и смачно хохотнул. — Р-рогатый!
      — Подожди, она ж продрогла вся. Ты…это… давай, примем что ли, — от души предложила Зойка Марине. — Прими, согреешься.
      Лютик нахмурился.
      — Я сказал — иди. Друг твой там с ума сходит.
      Женщина протянула Марине полстакана мутной желтоватой жидкости. Жидкость хранилась в трехлитровой банке, и там она казалась не желтоватой, а зеленоватой. Особенности стекла, вероятно… игры света… преломление лучей… Марина с ужасом смотрела на стакан. Это — пить?
      — И ты прими, — распорядилась Зойка, разливая самогон еще на два стакана, Лютику и себе. — И я приму… Ну? Со свиданьицем.
      Лютик и Зойка чокнулись и выпили. Так легко это у них вышло, что Марина тоже решилась.
      Залпом, подумала она. Иначе не выдержу, соскочу. Залпом…
      И это был нокаут!
      Мир помутнел. Вдруг стало нечем дышать. Глаза наполнились слезами. Марина вскочила, опрокинув стул, сделала несколько беспорядочных шажков — к столу, к двери, — то ли хромая, то ли шатаясь… Лютик подхватил гостью за плечо. В руке ее оказался огрызок репы, а в центр расфокусировавшейся картинки вплыла Зойка:
      — Погрызи, погрызи!.. Конечно, не в то горло с непривычки… Ничего — сейчас впитается. Отпустит…
      Марина жадно куснула.
      — Я и говорю, — торжествующе грянул Лютик. — Косорыловка! Черти, траванут нас когда-нибудь.
      И правда, отпустило. Марина, сделав еще пару шагов, привалилась к кухонному стеллажу, разглядывая зажатый в кулаке турнепс (откуда взялся? а репа где?). Овощ подозрительно напоминал фаллос. Она хихикнула.
      — Чего хромаешь-то? — добродушно спросила Зойка. — Больная?
      — Каблук сломался.
      Зойка наконец обратила внимание на Маринины сапоги. Глаза ее засияли. Зависть, восторг — всё было в ее взгляде, но, главное, пожалуй, — вожделение.
      — Во, досада-то… А колеса — видные. Чинятся, поди…
      Она даже на корточки присела и, не сдержавшись, погладила нежную кожу.
      Хочу!!! — читалось на ее лице.
      Хочу — и возьму…
      — Размер какой?
      — Семь с половиной, — автоматически ответила Марина, не задумываясь о подтексте вопроса. Сие не удивительно, потому как она только что встретилась взглядом с Лютиком. Тот, покачиваясь, неотрывно смотрел на Марину — влажно и очень по-домашнему. В его глазах светилось еще большее «хочу», чем у Зои, щупавшей чужие сапоги.
      — Это чё за размер такой? Ты по-русски скажи.
      — Ну, вы заладили, — рявкнул Лютик. Не сдержав нетерпения, он поднял Зойку за шиворот и развернул к себе: — Иди с козлом разберись, ну, ты! Сколько раз повторять? Колеса ей…
      — Да чего ты, чего…
      — А то уйдет совсем! Не нужна скотина?
      Зойка с явной неохотой натянула ватник. Блуждающим взглядом окинула помещение. Решительно разлила еще по полстакана:
      — Ну, давайте — стременную. А то… холод там…
      Выпили стременную. То есть, пили Зойка с Лютиком, а Марина лишь крутила стакан в руках. Грохнув посуду на стол, Лютик выпихнул Зойку на улицу:
      — Шагай, шагай, быстрее вернешься…
      Он подпер дверь лопатой, подергал за ручку для верности, и вернулся к Марине.
      — Чего не пьешь?
      Не дожидаясь ответа, он силой влил в нее убойное пойло.
      И все поплыло… Огонь керосиновой лампы, нестерпимо красные спирали обогревателя… Жаркий, пропитанный сивухой воздух… Фантасмагорические тени на стенах… Не сарай это был, а преисподняя!
      Ад…
      Косорыловка чертова! Мужики — твари!
      Лютик, взревев, как медведь, завалил Марину на топчан и начал сдирать с нее одежду: свитерок, футболку. Конверт, подумала она. Письмо Львовского… Она прохрипела:
      — Слушай, оставь меня.
      — Ты чё? Она там с козлом… А ты моя будешь… козочка.
      — Войдет.
      — Я ж дверь подпер, чуня… Эх, полюбил же я тебя…
      Бороться — не было сил. Всё, конец. Аут, ноль, минус… Конвертик благополучно затерялся: упал на пол вместе с футболкой, — хоть это утешало.
      Ну и ладно, подумала Марина, когда Лютик принялся стаскивать с нее сначала сапоги, потом и брюки — вместе с трусиками. Пусть так! Никакой любви. Никакой симпатии и никаких чувств. И никакого удовольствия — какое, к чертям собачьим, в Аду удовольствие?!
      Лучше омерзительный, похотливый «механер», одноразовый, как «тампакс», чем единственный в мире мужчина, которого ты обречена закопать…

      — Ваше высокоблагородие… — прохрипел Вечный. — Закон сохранения импульса — это твердыня механики… Вам не удастся его нарушить… Не все законы можно нарушить, выше высокобродь…
      Полковник Лебедев, хакнув, ударил его монтировкой по ребрам. Что-то, ломаясь, хрустнуло; оказывается, там еще было чему ломаться. Висящее на «браслетах» тело качнулось. Изуродованный рот вновь задвигался:
      — Зачем же лично… Система устойчивого равновесия возвращается в исходное положение… А вы опять время не засекли… Эксперимент впустую…
      — Вы уверены, что он психически нормален? — бросил полковник в воздух.
      — В больнице все считали его нормальным, — отозвался капитан ФСБ Серов. — Включая Конова. За это ручаюсь. А как на самом деле…
      — Норма — это всего лишь средняя величина… — прокомментировал пленник. — Возможны отклонения… по интеллекту… по офицерской чести… вот, как у господина Фраермана…
      Офицеры выслушали его с каменными лицами.
      …Допрос проводили на станции техобслуживания — наглухо закрытой, естественно. Это была ближайшая к больнице «точка». Внешнее освещение отключили. Вокруг объекта — пустырь и лес; кричи, не кричи, никто не услышит.
      Пленник почему-то не кричал.
      Его подвесили на подъемнике — за одну руку, при помощи наручников. Вторую руку сломали, когда еще пытались говорить с ним не очень жестко. Тогда же раздробили пальцы на руках и на ногах.
      Он был раздет. Он весь был фиолетово-синий, и синел все больше, — вряд ли от холода, на станции было тепло.
      — Может, он боли не чувствует, — предположил кто-то из «пиджаков». — Я слышал, есть такой синдром.
      — Ага, может, он еще и кайф ловит, — съязвил полковник Лебедев и в сердцах швырнул монтировку в яму. — Ну что ты геройствуешь? — сказал он Вечному. — Никто тебя не видит, не слышит, не оценит.
      — Вы-то слышите… Вы оценивате…
      — Уже оценили. На примитивные вопросы не знаешь ответов. Учитель, называется.
      — Я… ученик…
      — Хорошо, давай по новой. Кто твой учитель? Конов?
      — Учат не люди… а силы…
      — В каких ты отношениях с Коновым?
      — В здоровых… подай, принеси…
      — Это он поручил тебе напоить спецотделение?
      — Федор Сергеич… у него не такое острое… чувство юмора…
      — Тогда кто?
      — Я сам…
      — Только не надо лепить мне про день рождения, мы это уже проверили.
      — Оттопырился… по полной… смешно…
      — Где взял спирт?
      — Украл где-то… не помню…
      — Кто вытащил сына медсестры из армии? Конов?
      — Федор Сергеич… благими делами… не грешит…
      — Тогда кто?
      — Давно было, ваше высокобродь… дымкой подернулось…
      — Тьфу, опять по кругу! — сказал полковник. Замахнулся, посмотрел на свой кулак и передумал бить.
      Подошел капитан Серов — с большой струбциной в руке.
      —Попробуем? — спросил он.
      — Валяйте.
      В глазах капитана горел огонь. Шляпа его лежала на верстаке, открыв на всеобщее обозрение реденькие рыжеватые волосы.
      Он все сделал лично: всунул коленный сустав пленника в струбцину и принялся медленно закручивать винт. Сухо затрещало — как хворост в костре.
      — Кто организовал побег?! — взорвался воплем офицер ФСБ.
      Приятно было посмотреть, как виртуозно он вошел в раж.
      Однако результат был нулевым. Не издав ни звука, Вечный потерял сознание…
 
      — …Так и не ясно — замешан Конов, не замешан? — сказал полковник Лебедев. — Что думаешь, капитан?
      — Думаю, Вечный действовал по приказу Конова. Во всяком случае, освободить сына медсестры от армии мог только главврач, если смотреть реально.
      — А на хрена?
      — Чтобы его порученец заблаговременно втерся в доверие к медсестре.
      — Версия, похожая на правду… Но все равно — мотива нет. Конов что, уже три месяца назад замыслил эту комбинацию? В мае? Да наш клиент только в апреле поступил к нему! Не очевидно, капитан.
      — А у кого в этой богадельне есть мотив? Они там все психи, все до единого. Может, у главврача тоже… это… в голове замкнуло.
      — Скорее, замкнуло как раз у Вечного. Очень хочется надеяться. Потому что если главврач такие коленца танцует… ты хоть понимаешь, что это значит?
      Несколько секунд висела трагическая пауза. Офицеры, не сговариваясь, посмотрели на пленника, — вероятно, среагировали на слово «коленца». Того уже положили на бетонный пол и сняли струбцину с сустава.
      Капитан Серов предложил:
      — Заказать «правдодел»? Через полчасика привезут.
      — Боюсь, только добро переведем. Черт его знает, какая там психохимия у него в крови.
      — Может не сработать и без посторонней психохимии. Если в коре головного мозга есть очаговые процессы…
      — Не умничай, Серов. Кто мне вкручивал, что этот мышонок запищит от одного вида моих клыков? Короче, не будем усложнять. На тебе — сын медсестры. Выясни, какие шестеренки были задействованы и кто их крутанул. Желательно, к утру.
      — Сделаю.
      — Ну, лады. А за Коновым мы сами присмотрим.
      — С его стороны есть какие-нибудь движения?
      — Какие там движения! Уехал из больницы рано — и прямиком в областной Главк. Общался со следаками. Вернулся домой, никуда не заезжая… Хотя, мы сейчас спросим.
      Полковник Лебедев снял с пояса трубку:
      — Это «примул». Что нового?.. Так… Продолжайте наблюдение. Отбой… Ничего, — сказал он капитану. — Конов весь вечер сидит дома, никто к нему не приходил, никаких телефонных звонков. Телевизор смотрит.
      — Товарищ полковник, он очухался, — кликнул боец, занимавшийся пленным.
      Офицеры подошли к телу и присели на корточки. Глаза у психа были закрыты, но веки подрагивали.
      — Вечный, — позвал полковник.
      — Где? — шепотом отозвался тот.
      — Не юродствуй, мышонок. Ты понимаешь, что если ничего нам не скажешь, тебя убьют?
      Вечный приоткрыл один глаз и попытался улыбнуться.
      — Я видел… ваши лица… плюс запомнил место… сами показали, ваше… благородие.
      — И что?
      — Вы знали с самого начала… что меня убьете… и я знал…
      — Если знал, зачем позволил себя мучить? — изумился полковник. — Наплел бы с три короба, мы ж все равно проверить не смогли бы.
      — Я вам… правду говорил… и плюс к тому…
      — Что — плюс?
      — Пожить чуть-чуть… хотелось…
      Полковник Лебедев встал. Капитан тоже встал.
      — Тебе есть еще что сказать, Вечный? Хоть что-нибудь?
      Пленник закрыл глаз.
      Полковник недолго подождал и распорядился:
      — Унесите и закопайте.
      — Живьем? — деловито уточнил бритоголовый «пиджак».
      — Мы что, звери? Сначала кончите, само собой. На свежем воздухе. «Точку» мне не загадьте.
      Он пошел к дверце в воротах.
      — Я! — вызвался капитан Серов. — Я кончу!
      В глазах офицера вновь разгорелось пламя. Шляпа по-прежнему лежала на верстаке.
      — Ну, развлекись, если хочешь. Сними стресс…
      Через несколько минут минивэн начальника исчез в ночи.
      Темные фигуры вытащили тело из гаражных ворот и поволокли его прочь от станции, освещая себе путь фонариками.
      Потом со стороны леса раздались три характерных хлопка. Похоже, «макарыч» бьет, определил бы знаток. К счастью, никого поблизости не оказалось: ни знатоков, ни дилетантов.
      Потом в землю вонзились лопаты… потом фонарики тронулись в обратный путь… и наконец — все стоявшие возле «точки» машины разъехались…
      Место погребения не нашли. Да и мудрено это — ни холмика, ни крестика; разве что бродячие собаки раскопали бы.
      Не раскопали.
      А душа мученика вернулась домой, в больничные корпуса «кащенки», — влилась в многотысячную семью призраков, обитавших в этом странном месте. Душа мученика впервые была действительно свободна…

      В дверь заколотили, когда Лютик, оторвавшись на минуту от полураздетого женского тела, занялся собой.
      Собственно, он в темпе приспускал штаны. Лифчик с Марины он снимать не стал, — точно так же, как не собирался снимать с себя тельняшку. Зачем тратить время на бессмыслицу? Любят другими частями тела, он знал это точно — как настоящий механик. Ведь любовь — чисто механический процесс: работа силы трения. Если б ему сказали, что есть чудаки, которые любят головой, он долго и потрясенно пытался бы вообразить себе это чудовищное извращение.
      Итак, Марина лежала почти полностью раздетая (в одном лифчике); Лютик, приподнявшись над ней, сражался со своими спортивными штанами, действуя одной рукой. Штаны трогательно пузырились в коленях, но настоящей любви это помешать не могло. Именно тогда Зойка и обнаружила, что ее не пускают в сарай. Парочка заперлась! Для чего? Что за идиотский вопрос!
      — Кобель! — завыла она. — И ты, сука! Убью!
      Дверь содрогнулась.
      — Куда? — схватил Лютик Марину. — Лежи!
      — Так ведь…
      — Да пусть! Даже интереснее!
      Его стеклянные глаза на секунду прояснились, и в них полыхнул нехороший огонь.
      — Этот… как его… экскрементальный секс, во!
      Марина захохотала. В дверь били чем-то тяжелым.
      — Слушай, я так не могу… — сказала она.
      — Ты, главное, кричи громче, когда кайф словишь. Пусть слышит, бестия… Словишь, словишь, гарантирую… у меня все бабы ловят…
      — Это неприлично.
      — Черт, да помоги же мне их снять!
      Тренировки у мужика застряли. Наверное, за что-то зацепились. Марина совсем зашлась смехом.
      Настала тишина. Неужели Зойка смирилась? Да никогда! Пауза длилась не больше минуты — от удара, потрясшего дверь, заходил ходуном уже весь сарай. Это был УДАР. Странно загремело железом.
      — Тележкой бьет, — озабоченно сказал Лютик. Он принялся возвращать штаны на место. — Сейчас, погодь… все будет путем…
      Новый удар! Лопата, державшая дверь, отлетела метра на два. Зойка с победным воплем ворвалась в павшую крепость и ринулась к топчану, подхватив инструмент по пути. Она атаковала с марша, приложив Лютика лопатой по спине. Совковая, между прочим, этак и убить недолго.
      Лютик, впрочем, выжил. Отпустив Марину, он угрожающе поднялся.
      — Ты чего? Сука… по хребту, падла…
      И тут же получил тычок в грудь, от которого упал, споткнувшись об угол топчана.
      Он не успокоился:
      — Ну, я сейчас…
      Его грузная фигура медленно восставала над столом — чтобы получить удар совком уже наотмашь. Только тогда Лютик окончательно скопытился и затих где-то в углу.
      Марина, пока шла эта короткая битва, скатилась с чужого ложа, торопясь одеться. Вытащила трусы из брюк… Нет, не успеть. Обувь, хотя бы обувь!..
      Сапоги она надела. А темпераментная южанка, покончив с сожителем, уже бросилась на его полюбовницу.
      — Ну, ты и паскудина!
      Марина вскочила, плюнув на одежду. Зойка отбросила лопату и попыталась вцепиться сопернице в лицо. Марина перехватила ее руки.
      — Слушай, я не при чем!
      — Да я те за него… Я рожу твою поганую…
      Опять приходилось драться за свою жизнь. И опять — в момент, когда совершенно этого не ждешь. И опять она ни в чем не виновата. Когда же это кончится?.. Странная была драка — детская возня да и только. Женщины обычно не бьют и не совершают бросков (если специально не обучены) — стараются оцарапать, ткнуть куда-нибудь, укусить в конце концов. Ничего этого не было. Соперницы крутились по сараю, отпихивая друг друга, пыхтя и меряясь взглядами. Одна — голая, но в лифчике; вторая — в уличной одежде, включая ватник. Пьеса абсурда… Наконец Зойке удалось вывернуть свои руки — так, что Марина, не удержав равновесия, упала на стул. Зойка, ни мгновения не медля, с неожиданной силой и сноровкой затолкала этот стул вместе с Мариной в нишу между стеллажом и холодильником — и задвинула ее там массивным обеденным столом.
      На пол посыпалась еда и посуда. Банка с косорыловкой тоже чуть было не опрокинулась, но победительница схватила ее — и любовно поставила на место.
      Борьба закончилась.
      Зойка сняла с гвоздика кухонный тесак и нашла Марину взглядом. Плохой это был взгляд, примеривающийся. И огроме?нный нож в ее руке хмельно плясал, готовый к употреблению.
      — Сейчас вам… трибунал будет!
      Однако вид у Марины был настолько затравленный, настолько несчастный, что сердце южанки смягчилось. Зойка была их тех женщин, которые вспыльчивы и готовы на все… особенно по пьяни… но при этом отходчивы — когда чуть протрезвеют.
      Она села на топчан, держа нож на виду у гостьи. Вдруг заглянула под стол и спросила:
      — Так какого размера у тебя колеса?
      Козел Эдик насмешливо блеял по ту сторону двери…
 
      Зойка утерла подолом кровь с лица Лютика. Взяв за волосы, изучающее посмотрела на него.
      — Ну что, наигрался? Котик мой…
      Голова Лютика бессильно упала на грудь.
      — Ну, отдохни, отдохни…
      Пока хозяйка занималась своим мужиком, она милостиво разрешила Марине одеться. Сгребла, не глядя, все ее тряпки в охапку — и кинула на стол перед гостьей. Конвертик затерялся в скомканном свитере и футболке. Одеваться сидя, да еще зажатой между столом и стеной, было неудобно, но хозяйка постоянно приглядывала за Мариной, очень выразительно показывая нож.
      Обиходив сожителя, Зойка встала. Последний разок посмотрела на сопящее тело… и пнула его — ногой в полосатых носках и полукедах.
      Некоторое время она слонялась по сараю, не расставаясь с ножом. Затем махом подсела к Марине. Глаза ее сверкали, грудь бурно колыхалась. Все-таки не просто ей было — избыть в себе ярое бешенство.
      — Слушай, я, правда… — начала Марина.
      — Не виноватая, да? — осведомилась Зойка со злым сарказмом. Она подалась вперед, навалившись пышной грудью на стол. — Да он на тебя смотрит — уже вина!
      Она резко двинула ножом в сторону Марины. Та вскрикнула и отшатнулась, чувствительно стукнувшись затылком. Зойка довольно усмехнулась:
      — А он мой! Ясно? Мой!
      Для пущего эффекта она с размаху воткнула нож в стол. Попала в узкий стык между досками. Лезвие почти полностью ушло в столешницу.
      Марина тяжело вздохнула.
      — Да твой, конечно, твой. Я то здесь при чем?
      — Никому его не отдам!
      — Да и хорошо… Очень хорошо, когда люди любят друг друга…
      — Никому!!!
      — Я ж у тебя его и не прошу.
      — Еще б ты попросила!
      Южная женщина опять схватилась за нож. Но лезвие прочно засело в щели. Марина, пользуясь моментом, попыталась было привстать, сдвинуть преграду… нет, не прошел номер. Попытка побега была замечена и пресечена: Зойка грубо толкнула ее свободной рукой в грудь.
      — Сядь и не рыпайся!
      Зойка схватилась за рукоятку обеими руками, работая всем корпусом.
      — А кувыркалась с ним! И хохотала, и верещала… думаешь, я не слышала? Как сладко! Еще бы — он жарко кроет!
      — Да не было ничего! — закричала Марина.
      — Не было… Как припрешь вас — не готовы отвечать?!
      Нож вырвался из стола. Зойку по инерции отбросило назад. Она замерла. С ножом, зажатым в высоко поднятых руках — подобно жрице перед ритуальным жертвоприношением.
      Марина забегала глазами вокруг. Как, как защититься? На столе — кастрюля, керосиновая лампа, банка с сивухой… Не до чего не дотянуться…
      — Слушай, я готова ответить. Но… правда — было бы за что!
      Зойка покачивалась. Глаза ее были налиты кровью, пышные губы играли багрянцем. Она произнесла со слезой:
      — Вот и то-то оно… Готовы они ответить! А много ты любила, медуза?
      Марина опустила взгляд.
      — Пять раз. Насчет шестого не знаю… не уверена…
      Предательская слеза тоже сломала ее голос. Врать перед лицом смерти? Зачем?
      Обескураженная абсолютной искренностью, а еще более — чужой тоской, вдруг вырвавшейся на волю, Зойка расслабилась и опустила нож. Посмотрела на соперницу уже без гнева — просто со злым пренебрежением: