Особнячок в центре Москвы, фальшивая утонченность вкусов и показное жизнелюбие. Деловая хватка и коллекционный фарфор. Наверное, из-за всего этого клиенты и прозвали мою жену Купчихой. Но внешние приметы обманчивы. Настоящая она — совсем не такая, какой подает себя людям, и кому как не мне знать это. Пусть на светских раутах ей желают долгих лет жизни, пусть!..
      Я сделаю все, чтобы тварь подохла.
      Она будет умирать долго. Как я.

* * *

      Мы познакомились на вернисаже…
      «На вернисаже», — какая пошлость. Просто гнусный январский дождь загнал меня в тот пустой зал, нелепая случайность.
      — Мой друг, вам нравятся райские яблочки? — спросила меня одинокая посетительница, указывая на ближайший натюрморт.
      Картина изображала включенный телевизор (на экране голая женщина пилила какое-то дерево, надо полагать, яблоню), а на телевизоре лежало зеленое яблоко, из которого рос стебелек чертополоха с симпатичным цветочком на конце. Исполнено в стиле гиперреализма. Были и другие картины, объединенные общим названием: «Наш сад». Торшер с надкусанной грушей вместо лампочки, растущий из глиняного горшка небоскреб, — в таком духе.
      — Только тертые с сахаром, — неуклюже пошутил я.
      — Могу устроить, — сказала она. — У меня в раю есть связи.
      — Вы опасная женщина.
      — О, совсем нет, — она улыбнулась. — Хоть меня и зовут Эва.
      — Саврасов, — назвался я в ответ…
      Дурак.
      Зачем я это сделал? Фамилия известного художника 19-го века, которую я ношу не без гордости, прозвучала бы в картинной галерее совершенно по особенному, — так мне казалось. Воистину, тщеславие и глупость — родственные слова. Не назови я себя, может, спасся бы тогда.
      — Саврасов? — изумилась женщина.
      И вдруг захохотала, непринужденно взяв меня за руку.
      Ее реакция была странна, однако она хохотала так заразительно, что я не выдержал, присоединился. Смех, знаете ли, пьянит. Как и близость. Вокруг — никого, стены увешаны произведениями искусства; за окнами дождь, в душах праздность… Когда она успокоилась и объяснилась, я уже принадлежал ей, пусть не сознавая этого.
      — А вот госпожой Саврасовой я пока что не была, — гулко сообщила она…

* * *

      Открытость, живость, обезоруживающая женственность, — одна из масок, за которой Эва прятала себя настоящую. Она имела власть над простейшими животными, называемыми мужчинами. Миниатюрная, изящная, хрупкая, большеглазая, она нравилась крупным и сильным особям — вроде меня. Размер партнера — это ведь для нее крайне важно, в этом весь смысл.
      От Эвы неотразимо пахло. Она знала нужные слова, в ее кокетстве было нечто завораживающее, она была драгоценностью, которой нестерпимо хотелось овладеть…
      Наваждение.
      Оказалось, два предыдущих ее мужа носили фамилии Серов и Суриков. Она, соответственно, тоже. И вот, представьте — познакомилась с Саврасовым!
      «Передвижники — моя слабость», — прошептала она мне после первого поцелуя.
      Все это было так смешно, что через три дня мы поженились.
      Ничто не мешало нашей авантюре, поскольку в тот момент мы оба были свободны, как ветер. Серов и Суриков остались в прошлом. Три дня перед регистрацией брака я сходил с ума от нетерпения, пока марш Мендельсона не дал мне право обладать этой женщиной.
      В брачную ночь она отрезала мою правую ступню…

1.

      Мать разговаривала с клиентом по телефону. Реплики доносились сквозь неплотно прикрытую дверь:
      — Разумеется, Алексей Алексеевич. Правильно, самое время! Ах, как вы правы, ничто так не способствует жизненному тонусу, как новая игрушка…
      И чего она лебезит, поморщилась Елена. Этот ее Алексей Алексеевич — всего лишь председатель какой-то там партии в Думе. А может, не в Думе, может, в непримиримой оппозиции. Ладно бы советник Президента или нефтегазовый магнат. И вообще, почему было не отложить разговор? Мы обедаем, господин председатель, перезвоните позже…
      — Я думаю, назначим на завтра, — говорила мать. — На десять утра, как в прошлый раз… Нет, что вы. Лежалых игрушек у нас не бывает. Как говорится, с п А ру. Главное, чтобы ваш друг был доволен, не правда ли? Ваш друг достоин уважительного к себе отношения…
      Могла бы и закрыться получше, подумала Елена, мельком глянув на гувернера. Зачем посторонним это слышать? Гувернер Борис, конечно, не совсем посторонний, — как и повар-китаец, начавший разносить десерт, — но все-таки дело есть дело.
      Все у нее напоказ ( усмехнулась Елена мысленно) — и дом, и крутые связи, и даже родная дочь…
      Хорошо хоть телефон в кабинете защищен от прослушки. В трубку была вставлена особая пластинка, называемая нейтрализатором, — штучка недорогая, что-то около ста баксов, но весьма надежная. И кабинет, весь целиком, тоже был защищен. А еще гостиная, в которой обитатели особняка сейчас обедали. Раз в пару недель приходил специалист по электронной безопасности, следивший, чтобы в этих двух помещениях не завелись чужие уши…
      Борис поймал взгляд своей ученицы и улыбнулся. Уверенный в себе молодой мужчина, благоприятный во всех отношениях. Вилка в левой руке, нож в правой. Эталон. Аура из тонких, еле заметных ароматов туалетной воды… К репликам, выползавшим из-за плохо закрытой двери, он был подчеркнуто безразличен.
      — О, как ты красив, проклятый, — бросила Елена в воздух.
      — Dans quele sens?  — осведомился гувернер.
      Сегодня был «французский день».
      — Aucun. Цитата из Ахматовой.
      — Позвольте спросить, что, собственно, вы с Ахматовой имели в виду с вашей цитатой?
      — В моем классе все девчонки по десять раз уже влюблялись. Эпидемия какая-то — с рецидивами. Мне-то в кого бы влюбиться, что посоветуешь?
      Борис с нетерпением поглядывал на лежавшее перед ним фруктовое желе, не смея приступать к десерту до возвращения хозяйки. Хотя, сладкое предназначалось ему одному: Елене с матерью предстояло заканчивать обед совсем иным блюдом, о чем гувернеру знать не полагалось. Сегодня была пятница. День Ворона.
      — Au commancement je vous conseille de ne pas vous tromper, — сказал Борис. — L’amour entre un homme et une femme ce ne sont que des hormones. Это побочный психо-физиологический эффект обмена веществ, индикатор, реагирующий на содержание в крови, к примеру, тестостерона или эстрогена…
      В столовую вернулась мать.
      — О чем разговор, молодежь?
      — О том, что любовь — это гормоны, мама.
      — Я утверждаю, что истинный медик, каковым, без сомнения, станет ваша дочь, — пояснил Борис, — должен представлять себе механику нейрохимических процессов, управляющих нашим поведением, какими бы высокопарными словами сии процессы не именовались.
      — Прошептал парень девчонке «я тебя хочу», — прокомментировала Елена, — а на самом деле тестостерон из его кастрюли убежал.
      — Отнюдь нет, отнюдь нет! — запротестовал Борис. — Половые гормоны, которые вызывают простое сексуальное возбуждение, это частный случай!
      — А я считаю, что любовь — это когда любишь, даже когда секса не хочешь. Половые гормоны в кровь не вбрасываются, а ты все равно любишь.
      — Как интересно, — сказала мать. — Вы кушайте, Борис Борисович.
      — Спасибо, Эва Теодоровна… ( Гувернер сосредоточенно вошел серебряной ложечкой в желе.) Милая барышня, существуют и другие, особые гормоны, которые ответственны именно за возникающее у человеческой особи чувство любви — в высоком его понимании. Когда нужно закрепить привязанность партнеров друг к другу, гипоталамус вырабатывает специальный нейрохимический коктейль, который вызывает у них непознаваемое, как нам раньше казалось, чувство… ( Он ел, нежно обсасывая столовый прибор. Отпивая сок из бокала, он смешно приподнимал усы.)
      Мать ждала, когда он закончит.
      — Какие на сегодня планы? — спросила она.
      — В понедельник у Елены зачет по моллюскам. Думали начать готовиться.
      — Зачет — это правильно… Я попрошу вас, мой друг, подождите вашу подопечную в учебной комнате.
      Гувернер встал.
      — Я понимаю, Эва Теодоровна.
      — Пускай умрут, кому мы не достались, и сдохнут те, кто нас не захотел… — задумчиво произнесла хозяйка, глядя на улицу. — Вот и вся любовь…
      За окном моросил холодный октябрьский дождь.

2.

      На самом деле мою жену зовут не Эва. Ее настоящее, полное имя — Эвглена. Бедняжке с отцом не повезло — то ли биологом он был, то ли зоологом; думаю, отец и начудил с именем дочери. Не мать же? Впрочем, ее мать вроде была из тех же — биолог, врач, ветеринар… неважно.
      Есть такой род (или вид?) одноклеточных организмов, обитающих в стоячих водоемах — «Эвглена Зеленая». Относится к простейшим. Размножается делением. Половой процесс достоверно неизвестен, происхождение неясно. Ну и так далее. Между прочим, может служить индикатором степени загрязнения вод и даже участвовать в самоочищении водоемов…
      До чего же точно! И про индикатор загрязнения, и про загадочный половой процесс, и про неясность происхождения. Я, когда прочитал об «Эвглене Зеленой» в справочнике, хохотал так, что любовник моей жены, лежащий на другом конце палаты, решил, будто я рехнулся. А мне в тот момент стала вдруг ясна природа власти этой особи — над нами, мужчинами. Мужчины — те же простейшие! Вот так, и никакой мистики…
      У Эвглены Теодоровны — зеленые глаза. Чертовски символично.
      Знал ли чудаковатый папаша, приклеивший своему дитю мудреный ярлык, что родился достойный представитель столь любимого им вида (рода)? Вряд ли. И спросить у него не удастся: родители Эвы пропали, когда девчонке было около пятнадцати. Темная история. Пропали без вести — оба сразу, и отец, и мать. По моим сведениям (которые в моем положении добыть крайне трудно), они не вернулись из леса. Завзятые были туристы, даром что зоологи-медики. Дети природы. Отправились в поход — и канули. Оставили рожденное ими существо развиваться в суровых условиях опекунства. И что в результате выросло?
      И чем все это закончится?
      У Эвглены Теодоровны есть дочь — моя падчерица, — примерно того же возраста, какой была она сама, когда стала сиротой. Так вот, смотрю я на эту девочку и вспоминаю почему-то биологический справочник. Одноклеточные организмы размножаются делением. Из материнской клетки возникает дочерняя, и больше их ничто не связывает — НИ-ЧТО…
      Эта незатейливая мысль дает мне силы приближать конец, каков бы он ни был.

3.

      Горечь, казалось, проникала в мозг. Специальный соус, приготовленный поваром Сергеем, не помогал, загонял мерзкий вкус в подсознание. Соус явно обладал противорвотным действием, иначе трудно объяснить, почему эта дрянь не просилась обратно. Велики и непознаваемы чудеса китайской кулинарии!.. А матери, похоже, нравилось: она уплетала фарш с таким удовольствием, словно это была, скажем, индейка. Возможно, мать по обыкновению «держала лицо», вела себя правильно. Хотя, скорее всего, запредельная горечь Елене только чудилась, а на самом деле мясо ворона было вовсе не гадостным. Так или иначе, но совершать глотательные движения от этого не становилось легче…
      Фарш был сырым.
      И мясо ворона было настоящим. Не какой-то там вор О ны — именно в О рона. Черного. Дьявольской птицы, живущей, по слухам, до трехсот лет.
      К западу от Москвы, в известном местечке Петелино, присоседилась к крупной птицефабрике скромная ферма, специализировавшаяся на выращивании воронов. Мало кто знал о ее существовании, но столь экзотическая продукция пользовалась спросом среди продвинутой части столичной элиты, не жалевшей денег на экзотику (больших, кстати, денег). Разумеется, Эвглена Теодоровна — в их числе. Каждую пятницу повар Сергей ездил в Петелино, привозил в клетке живую птицу, убивал ее, и затем готовил для хозяев блюдо из сырой воронины, превращая несъедобное в съедобное. Владелец фермы гарантировал клиентам полную санитарную безопасность: отсутствие в птицах паразитов, вирулентных бактерий и вирусов, — хоть это утешало…
      Дождались, когда повар уйдет к себе. Невозможно было понять по его неподвижному скуластому лицу, о чем он думал, когда его бесцеремонно изгоняли из столовой. Сергей Лю — так звали этого слугу. Давным-давно обрусевший китаец, говорящий по-русски лучше, чем средний москвич. Без возраста, без родни, без вредных привычек.
      — Эвочка, завтра реализация, — тихо сообщила мать.
      Новость! Елена как-то и сама догадалась. Алексей Алексеевич, выставленный за обедом напоказ, означал только одно. Трудно было не догадаться.
      — Меня зовут не «Эвочка».
      — Ну, хорошо, Ленусик, — примирительно сказала Эвглена Теодоровна. — Позанимаешься с Борисом и поднимись, пожалуйста, в студию, приготовь там все… как обычно.
      — И не «Ленусик», — сказала Елена.
      — Ты чего такая колючая?
      — Как Алексей Алексеевич на тебя вышел?
      — П А года порекомендовал. Лично.
      Елена успокоилась. Господин Пагода был шефом Исполнительного комитета Государственной Думы. А по совместительству — главным посредником и, называя вещи своими именами, главным покровителем Эвглены Теодоровны.
      Вообще, клиенты обычно держались в сторонке (за редким исключением). Клиенты — народ пугливый, особенно из тех, которые сидят на высоких жердочках. Все контакты, включая телефонные разговоры, осуществлялись через посредников, коих насчитывалось совсем немного. Посредники были ветками, на которых гроздьями висели заказчики. Прибыль и возможную ответственность делили пополам. Впрочем, попадались среди клиентов и такие, как Алексей Алексеевич, которые предпочитали общаться с Купчихой напрямую…
      — Когда мы закончим жрать эту дрянь? — Елена показала на розетку с фаршем.
      ( Розетка была мейсенского фарфора: ручная роспись, сюжет с цветами и бабочками, потертая позолота.)
      — Никогда, — улыбнулась мать. — У тебя предубеждение, мой друг, борись с ним. Давай назовем это блюдо дичью, договорились? Мы с тобой должны жить долго, Аленькая моя.
      — Если б оно и вправду помогало…
      Может, кому-то и помогало. Ни статистики, ни научных трудов по данной теме не имелось. Была мода, и была вера. Кто первый сказал, что молекулы ДНК, содержащиеся в белках взрослого ворона, особым образом воздействуют на иммунную систему человека, растормаживают программу, дремлющую в человеческих ДНК? Кто был этот ученый? История не сохранила имени. Но идея пошла в люди. Генетический материал, содержащийся в мясе ворона, смутил умы просвещенной элиты. Мистики-экстрасенсы утверждали, что другие долгожители (черепаха, крупный попугай), не годятся — энергетика не та, Высший Смысл не тот. Позитивисты советовали употреблять мясо непременно сырым — дескать, термическая обработка разрушает структуру белков, убивает живые клетки… Слово естественным образом превратилось в дело. Просвещенная элита хотела жить долго. Или хотя бы болеть поменьше…
      — Ты подумала насчет собаки? — спросила Елена.
      Ответ пришел после долгой паузы.
      — Не уверена, что это нужно.
      Дочь в сердцах бросила вилку и откинулась на спинку стула. Ну что за дура, подумала она. Такие ясные вещи, и то разжевывать приходится… уговаривать…
      — Клиент, приходя к нам в дом и увидев абсолютно здоровую, холеную собачонку, что подумает? — объяснила она, стараясь сохранить терпение. — Что наш дом «исключительно порядочный», как ты выражаешься. Что здесь живут люди того же круга.
      — Ты знаешь, почему я не решаюсь, — с деланным спокойствием сказала Эвглена Теодоровна. Сорвалась высокая, истеричная нотка, и тут же была придушена. — После того случая…
      — Я не ротвейлера предлагаю завести и не питбуля. Купим пекинеса, девочку, назовем ее Лули — как английская королева. Или, например, карликового пинчера. Безобидные, как хомяки.
      Мать закрыла на секунду глаза. Лицо ее поплыло — не справилась, не удержала в себе воспоминания. Там, за закрытыми веками, увидела она нечто страшное; и застыла перед раскрытым ртом вилка с фаршем, и задрожала вдруг нижняя губа…
      — Обидные, безобидные… После того случая — не могу забыть, и все тут. Прости, дорогая, но собака в доме — не в моих силах.
      Елена знала, о каком случае речь. В раннем детстве, на глазах маленькой Эвглены Теодоровны, которой тогда было годиков пять, здоровенная овчарка разодрала ее отцу (покойному деду Елены) левую кисть. Двух пальцев человек лишился, а ребенок психотравму получил… Страшный образ всю жизнь мать преследует. Но ради дела можно бы и потерпеть, разве нет?
      — Ты почему плохо ешь? — восстановила мать дистанцию. — Поднажми. Я кое-что хотела с тобой обсудить, поскольку мы компаньоны. Есть перспектива расширить дело…
      Несколько минут Елена слушала, молчаливо закипая, не веря своим ушам; наконец не выдержала, вскочила:
      — Ты что, ничего не понимаешь?
      — Чего не понимаю?
      Самое возмутительное, что мать не советовалась, а ставила в известность! Наверное, внутри себя все уже решила.
      — Что происходит — понимаешь?
      Мать распрямилась и спросила ровным голосом:
      — А что происходит, моя дорогая?
      …Обнаруженная ею перспектива состояла в том, что товаром очень заинтересовались в Скандинавии. Финны, датчане и прочие шведы. Увы, доставать подобные редкости там, в оазисе цивилизации, затруднительно, тогда как мы — у них под боком. Короче, намечается крупный заказчик, готовый брать товар «аккордами». «Аккорд в Скандинавию» — это ж какая сумасшедшая выгода! Откуда он взялся, этот заказчик? Очень просто: Сергей на него вывел. Какой, пардон, Сергей? Наш китайский повар, какой же еще… Вот такой, можно сказать, казус. Господин Лю, оказывается, не только слуга, но и посредник с великолепными связями…
      Странное чувство наполнило Елену. Черное, как смола. Чернота выплеснулась через край. Кровь остановилась и стала черной, легкие окаменели, мир распался на множество черных кубиков… длилось это лишь мгновение.
      Позорное мгновение страха.
      Сказали бы Елене, что это был именно страх — убила бы наглеца на месте. Никого и ничего она не боялась. Что же случилось сегодня, в дождливую октябрьскую пятницу, в священный День Ворона? Ей хотелось взять скарификатор и исколоть себе пальцы, чтобы выпустить поганую жижу на волю, но все медицинские инструменты хранились выше этажом…
      Она так и не села обратно за стол. Стояла и смотрела на мать сверху.
      — …Новый канал, новая респектабельная клиентура, — говорила Эвглена Теодоровна. — А если ты Сергею не доверяешь… ну, и правильно. Только не забывай, что до тебя, пока ты маленькая была, он был моим ассистентом. И сейчас помогает. Не сорваться ему с крючка…
      И вдруг выяснилось, что терпение кончилось. Адская горечь распирала рот. Елена опрокинула недоеденную розетку прямо на скатерть.
      — Короче, кого мне к завтрашнему готовить? Старого или нового?
      — А ты как думаешь? — спросила мать, заулыбавшись ( выходку дочери она приняла за свою победу). — Кого бы ты сама реализовала?
      Елена пошла к двери. Обернулась:
      — Думать — не мое дело. Ты босс.

4.

      В нашу с Эвгленой брачную ночь тот, предыдущий ее муж, с фамилией Суриков, был еще жив. Жизнь его поддерживалась аппаратом гемодиализа… впрочем, уместно ли здесь это слово — жизнь? От человека оставалось только туловище — без конечностей, без гениталий, без почек, печени и желудка. Вскоре не стало и этого. Купчиха продала остатки, затем — его голову, а затем — палец с обручальным кольцом.
      Последнее, что она продавала, всегда был палец с обручальным кольцом.
      Таким образом, пока мы с супругой кувыркались в будуаре, материализуя наши с ней сексуальные фантазии, Суриков находился здесь, в палате. Я узнал об этом уже на следующее утро, когда меня самого привезли сюда из операционной. Чего только не бывает в семейной жизни…
      Как Эвглена смогла выйти замуж, если прошлый муж был еще при ней? Как получила штамп в паспорте? Я спросил однажды. Она объяснила. Свидетельства о смерти ей выдают без предъявления тела, вот и вся разгадка. Оказывается, у нас и такое возможно. Любовь творит настоящие чудеса, говорят классики, — любовь мелких тварей к деньгам… Так что к моменту нашего знакомства Эвглена официально числилась вдовой, свободной и законопослушной.
      До Сурикова был Серов. А до Серова? Бог весть. Достоверно известно лишь то, что Эва сменила передо мной вовсе не двоих мужей, а шестерых. И все мы, если верить нашей любительнице изящных искусств, отличались звучными фамилиями. Во всяком случае, кто-то из предыдущих точно был Репиным. Теперь, вот, в ее коллекции появился и Саврасов. Неравнодушна она к художникам-передвижникам, что ж тут странного… Ну не смешно ли? До икоты…
      Короче, я — седьмой по счету. Счастливый номер.
      Любопытно, свидетельство о моей смерти она собирается оформить ДО или ПОСЛЕ?

5.

      — …Поди, пожалуйста, сюда, — зову я Елену.
      Она отрывается от шкафчика с инструментами, подходит к моей кровати, вопросительно смотрит. Возраст — 15 лет c с хвостиком. Неуловимая грань между девочкой-подростком и молодой женщиной. Иногда она ухаживает за мной, когда тети Томы нет: приносит еду, меняет простыни, в трудные моменты даже подкладывает судно.
      Трудные моменты — это дни после операций.
      — Завтра утром, да? — тихонько спрашиваю у нее.
      Молчит. Смотрит с явным сочувствием.
      — Ну ты же понимаешь, если выбор пал на меня, надо на всякий случай дела привести в порядок, проститься с родными, написать завещание…
      Нет, не улыбается. Впрочем, шутка моя печальна, слишком много в ней нешуточного. В руках у девочки бикса — емкость круглой формы, похожая на кастрюльку с дырочками, в которую складывают хирургические инструменты. Когда юная медсестра идет от меня обратно к шкафчику, в биксе что-то весело погромыхивает.
      Зовут ее тоже Эвгленой. Купчиха дала дочке собственное имя — то ли чтоб себя увековечить, то ли в память о своем пропавшем отце. Эвглена с зелеными глазами разделилась надвое, и возникла Эвглена Вторая. Поистине — простейшие размножаются делением. Есть у девчонки, как ни странно, и отчество: «Викторовна». Что за Виктор? Отец, надо полагать? Надеюсь, не Васнецов… Хотя, какая мне разница?
      Ненавижу художников.
      А дочка предпочитает, чтобы ее звали Еленой. Как угодно, только не Эвгленой. Это прекрасно…
      — Елена… — произношу я тихо и медленно. — Колдовские звуки. Если ты вслушаешься, как звучит твое имя, ты почувствуешь силу. В нем есть то, чего не хватает тебе в жизни. А может, тебе стоит хотя бы иногда произносить свое имя — вслух или про себя? Вот, послушай: Е-ле-на… Е-ле-на…
      — Смешно, — дергает она плечами, не оборачиваясь.
      Ничего смешного, девочка, откликаюсь я мысленно. Расшатывать твою защиту — это тяжелый труд.
      — Когда ты пробуешь свое имя на вкус, оно может быть или сладким, или соленым.
      — Да что в нем такого важного, в моем имени?! — наконец разворачивается она.
      — Поверь, совершенно ничего важного! Главное то, как ты его чувствуешь. Если опереться на собственное имя, можно добавить себе устойчивости в жизни. Можно петь свое имя, как мантру, как заклинание. Слушаешь звуки — «Е», «А»… и при этом чувствуешь, как расслабленность появляется в твоем теле. А задрожавшая вдруг рука поможет тебе еще больше расслабиться и понять разницу между напряжением и душевным покоем.
      Елена непроизвольно прячет руки за спину… Я продолжаю, не сбавляя темпа.
      — А ведь тебе нужна сила, ведь так! Ты видишь, что с тобой делают. Ты чувствуешь, что становишься пластилином и теряешь форму. Ты теряешь собственную личность. Ты послушай свой голос! Послушай, как меняется твой голос, когда ОНА говорит с тобой…
      Не знаю, как насчет голоса Елены, но мой — точно меняется. Даже тембр. Откуда, из каких глубин отчаяния приходит эта вязкая густота, эта засасывающая убежденность?
      — …Посмотри на себя. ОНА дергает за нитки, и ты выполняешь все, что ОНА хочет. Видишь, как ты становишься марионеткой? Чувствуешь, как ты съеживаешься и становишься меньше ростом, когда ОНА говорит с тобой?..
      ОНА — это мать. Достаточно простого местоимения, потому что Елена отлично понимает, о ком речь. Лучше меня понимает…
      Девочка слушает — с остановившимся взглядом. Мимика отсутствует. В голосе моем она слышит голос матери. Она и вправду смотрит на себя со стороны, она думает именно то, что я сейчас озвучиваю — ее страхи и ее чувства.
      Это транс.
      — …Ты марионетка в ЕЕ театре. Твои глаза потухают, твои руки опускаются. Ты — пластилин. Ты — никто…
      Елена топает ногой:
      — Сами вы «никто»! Сами!
      Бежит в коридор. Из операционной доносится яростное громыхание. По столу она двинула ногой, что ли? Эти звуки, как музыка.
      Тетя Тома, наша медсестра, выглядывает из своей клетушки, сердито глядит на меня и что-то мычит, жестикулируя рукой с бутербродом.
      Я улыбаюсь.
      Очередная порция яда впрыснута. Далеко не впервые я ввинчиваю в Елену подобные вещи, и каждый раз ее реакция все острее, — положительный симптом, я надеюсь. Ибо эта жутковатая девчонка — мой единственный шанс на спасение…
      — Так есть заказ или нет? — бросаю я в сторону коридора, на сей раз громко.
      Безответный вопрос.
      Откликается любовник, как там его… Алик Егоров. Живо привстает на локте:
      — Какой заказ? — спрашивает он нервно.
      — Заказы — они разные бывают. По телефону, по факсу, по интернету. Я рассуждаю следующим образом. Во-первых, ужин нам сегодня не принесли и, скорее всего, не принесут. Почему? Чтобы желудок перед наркозом не загромождать. Во-вторых, запертый доселе медицинский шкаф явил миру свое бесовское нутро. В третьих…
      Появляется Елена.
      — Нет никакого заказа, — говорит она резко. — Не говорите ерунду!
      Ее слова адресованы больше Алику, чем мне. Я-то всё уже понял.
      — Нет, так нет. Убогие так доверчивы.
      — Вы о чем? — совсем разволновался парень.
      Единственное, что пока остается за кадром — кого завтра будут резать, его или меня.

6.

      Она атаковала Бориса Борисовича с ходу, повисла на нем, повалила на ковер.
      — А моллюски? — спросил гувернер с наигранной строгостью.
      — Моллюски — на фиг. Давно пора готовить зачет по теме «дефлорация».
      Елена по-хозяйски обняла гувернера и поцеловала его в губы. Тот не сопротивлялся, не разорвал близость.
      — Вы что-то путаете, барышня. «Дефлорация» — в программе следующего учебного года. A la fin des fins je me suis marie.
      — Ta femme est grise. Comme la moissure elle fleurit une fois par an, au mois d’ao?t
      Он не попытался защитить жену от нелепого оскорбления, не возразил ни словом, ни жестом. Это означало одно: Борис Борисович полностью согласен с происходящим. «Он мой», — подумала Елена с холодным удовлетворением.
      — Если ты боишься, что тебя застукают с малолеткой, мы закроем дверь на шпингалет, — сказала юная проказница и вспорхнула с ковра…
      Потом они целовались. Все в рамках, очень пристойно. Слюнявили друг друга, как маленькие. Ученица покорялась не очень смелым рукам своего наставника, смотрела в его лицо, покрывшееся красными пятнами, и гадала: о чем Борька в этот момент думает? Наверное, о том, что маленькая дурочка от него, красавца, без ума. И нужно всего лишь подождать годик, пока девчонка не повзрослеет, чтобы вынудить Купчиху дать согласие на брак. Сначала, конечно, придется развестись с нынешней женой, но интрига стоит того…
      Елена училась в специализированной школе, в классе с медико-биологическим профилем, потому мать и гувернера специального подыскала: тоже с медико-биологическим профилем. Чтоб заодно и домашним учителем поработал. Аспирант-заочник Первого медицинского. 26 лет. Женат. Ему купили квартиру здесь же, рядом с особняком, и обещали, что в перспективе эта квартира перейдет в его собственность. Детей у Бориса не было, мать специально отбирала бездетных, свободных. А жена его… А что жена?
      — Хочу разбогатеть, — заявила Елена.
      — Продавая моллюсков? — парировал он. — Разводя жемчужниц и выковыривая из раковин перламутр?
      — Тебе хорошо прикалываться, ты можешь жениться на богатой наследнице и отравить ее родичей.
      В глубине его чистых, прозрачных глаз закрутились темные водовороты.
      — Отравить родичей — дело нехитрое. Но, во-первых, жена у меня уже есть, я, кажется, упоминал об этом. Во-вторых, принцесса, где я вам возьму богатую наследницу?
      — А ты подумай, ты же умный.
      — Vous dites des b?tises, H?lene,  — сердито сказал гувернер, кряхтя, поднялся с ковра и надел пиджак.
      Все правильно: «Елена» и никак иначе. Никаких «ленусиков» или «аленьких». Он называл ее тем именем, которым она называла себя сама, он всегда понимал, когда она провоцирует его, а когда издевается. Он обращался к ней на «вы», даже если она к нему на «ты»…
      Борис Борисович и вправду был очень умным.
      — В некоторых случаях обручальное кольцо — это кольцо Всевластья, — сказала Елена. — Как у Толкиена. Читал Толкиена?
      — Только в подлиннике.
      Перешли за стол, раскрыли учебник. И вдруг опять принялись целоваться…
      С Борькой все ясно, продолжала Елена думать о своем. А как быть с молчаливым и незаметным господином Лю? Просто повар… Сначала он помогал матери работать в студии, теперь помогает избавляться от требухи, не нашедшей применения.