1.

Артем Калашников скривился, как от зубной боли.

— Сам просил, — веско произнес Лапин. — Думал, легко будет?

— При чем тут легко, — махнул рукой Калашников. — Непонятно, вот в чем проблема! Что это такое — доброе дело? Нищему копеечку бросить, или подчиненным премию выплатить? Что конкретно делать-то?

— Совесть подскажет, — ответил Лапин. — А если что не так сделаешь, на то исповедь. Поправлю!

— Ну, разве что так, — пробормотал Калашников. — Значит, каждый день по три добрых дела, а перед сном — исповедь?

— Точно так, — подтвердил Лапин.

— И как долго? — поинтересовался Калашников.

— До полного искупления, — ответил Лапин. — Скажу, когда хватит.

— Ох, грехи мои тяжкие, — пробормотал Калашников. — Эдак и привыкнуть недолго, добрые-то дела делать...

— Привыкай, — кивнул Лапин и вытащил из-под стола запотевший лафитничек с водкой. — Посошок?

Калашников отрицательно качнул головой:

— Только не сейчас. Мне через два часа Хранилище Вечности открывать.

— Что ж тянул до последнего? — с укоризной сказал Лапин. — Ну, ступай тогда с миром. И не греши больше, понял?

Калашников усмехнулся странному сочетанию слов, медленно поднялся из-за стола. Махнул рукой — над дощатым полом вспыхнуло голубое сияние телепорта. Кивнул Лапину на прощание и шагнул домой, в свои даже не президентские — пророческие! — аппартаменты на далекой и все еще загадочной планете.

Как обычно, кабинет буквально утопал в свете двух вытянувшихся навстречу друг другу маленьких солнц. Свет после земного показался чересчур белым, но Калашников знал, что это ощущение быстро пройдет. Ставшим уже привычным движением он поправил серебристый костюм-комбинезон, скрестил руки на груди и подошел поближе к панорамному окну, чтобы в очередной раз попытаться рассмотреть подвластную Звездному Пророку планету.

Аппартаменты Пророка располагались на самом верхнем этаже Звездного — а какого же еще? — дворца, выстроенного в самом центре геометрически правильного пятиугольного континента. Впервые увидев это величественное и вместе с тем удивительно ненастоящее сооружение, Калашников не смог удержаться от смеха. Административный континент планеты роботов живо напомнил ему печально знаменитый Знак качества СССР, а устремившийся на восемнадцать километров ввысь дворец — допотопную химическую ракету, словно сошедшую с детских рисунков гагаринской эпохи. Прямые как солнечные лучи, безупречно гладкие дороги разбивали континент на тысячи правильных многоугольников, каждый из которых играл свою собственную роль в отлаженном как часы хозяйственном механизме предельно автоматизированной планеты. Поначалу Калашникова поразило количество парков, бассейнов и каналов, разбросанных посреди разноцветных, похожих на огромные ангары зданий; однако, побродив несколько часов по окрестностям собственного дворца, он заметил, что роботы системы УРТ не меньше чем люди любят валяться на траве и нежиться после купания на солнце. Техника двадцать третьего века превратила этих некогда бездушных созданий в странных существ, казавшихся Калашникову гибридами уэллсовских морлоков и элоев; трудно было поверить, что вон та симпатичная девушка, сверкающая на сдвоенном солнце своей зеркальной кожей, может в одно мгновение пробежать больше километра, уничтожив по дороге любое количество биологических солдат. Калашникову приходилось постоянно напоминать себе, что его окружают существа, лишенные всяческих человеческих слабостей, обладающих поистине фантастическими способностями и вместе с тем безгранично, фантастически добрые по отношению к любому эрэсу из плоти и крови.

Конечно, за исключением тех, кого им будет приказано уничтожить.

Калашников осознал, что незаметно для себя включил максимальное увеличение и смотрит теперь на роботессу УРТ-238761, разлегшуюся на солнышке в уединенном месте километрах в четырех от дворца. Да, с такой оптикой и с такой высоты здесь было на что посмотреть; Калашников качнул головой, вернул зрение в норму и отошел от окна. Интересно, какое доброе дело можно сделать для такой вот вечно молодой и вечно прекрасной роботессы? Цветы подарить, что ли?

Калашников почесал в затылке. Цветы? А дарят ли роботы друг другу цветы?

Ну-ка, мысленно приказал Калашников своре своих поисковиков. Развертку по ассоциациям «цветы-роботы»!

А заодно, добавил Калашников, поддавшись минутному порыву, и по ассоциациям «роботы-овцы».

Как обычно, поисковики справились с работой мгновенно. Секунду спустя Калашников уже знал, что цветов роботы друг другу не дарят, равно как и овец, однако выращивают и тех, и других на соответствующем континенте, после чего с немалой прибылью экспортируют на слаборазвитые планеты. Расширив запрос, Калашников узнал также, что роботы способны порой на сильные чувства вроде любви и привязанности, однако только в тех случаях, когда эти чувства направлены на разумных существ биологического происхождения. Друг для друга роботы существовали просто как разные тела одного и того же сознания — специфическое ощущение, которое Калашников и сам попробовал несколько дней назад, наслушавшись рассказов Макарова о существовании «Рифея» в нескольких экземплярах.

Ну что ж, улыбнулся Калашников. Кажется, я начинаю понимать роботов. Да и цветы можно 238761-ой спокойно дарить — судя по базовой психологической модели, ей это будет приятно.

Ладно, что там у нас дальше?

Калашников подошел к письменному столу, назло всем современным технологиям заваленному исчерканными карандашом бумагами. Вот, на самом верху:

Хороший план, подумал Калашников. Не соскучишься. Значит, будем собираться с мыслями.

Калашников уселся на стул, вооружился остро отточенным карандашом и положил перед собой еще один лист бумаги. Секунду помедлил, а потом написал заголовок: «Джихад. План по сбыту».

Ну вот, подумал Калашников. Главное сделано. Осталось только конкретизировать, что такое джихад, из чего он делается, а также зачем он может понадобиться потенциальному покупателю. Дело привычное, в пять минут все разрисую, как раз перед совещанием. Сейчас пора о другом подумать — как со спонками быть?! Ведь в рейтинге «тихого омута» они на втором месте, и если с ними просто так объединиться, Спрут скорее всего на спонков и нападет. А оно нам надо?

Калашников повертел карандаш между пальцами и покачал головой. Чужая цивилизация — потемки; поди отличи нападение Спрута от внутренних проблем! Нет уж, пусть лучше Спрут на нас нападает. На мою проверенную Технотронную Церковь, которую я знаю как свои пять пальцев.

Письменный стол перед Калашниковым издал мелодичный звон; столешница вспыхнула малиновым светом. Ого, подумал Калашников. Экстренный вызов! Никак уже Спрут?

— Калашников на связи, — сказал он вслух, положив на стол правую ладонь. — Что случилось?

— Это девятнадцать семьдесят шесть, — представился вызвавший Калашникова робот. — Я... Я не знаю.

2.

Калашников нахмурился. Неужели действительно Спрут? Так быстро?

Нет, здесь что-то другое.

— Что значит — не знаете? — фыркнул Калашников. — Вы же робот!

— Нестандартная ситуация, — пояснил УРТ-1976. — Робот девятнадцать шестьдесят пять поместил себя в контейнер у подножия статуи Пророка и попросил его никогда больше не беспокоить.

— Что за бред? — удивился Калашников. — Зачем ему это?

— Я не знаю, — повторил УРТ-1976. — Он отделил свой разум.

— И часто у вас здесь такое происходит? — поинтересовался Калашников. Не дожидаясь ответа, он отослал запрос в Сеть и развернул перед собой экран с отчетом. Ни разу, гласило краткое резюме. Только технологическая возможность.

— Такого никогда не было, — подтвердил УРТ-1976. — Ты же знаешь, Пророк, роботы не сходят с ума.

Что за технологическая возможность, поинтересовался Калашников у Сети. Отделение сознания, ответил поисковик, аналог человеческого самоубийства. Предусмотрено на случай нарушений функционирования сознания, представляющих опасность для коллективного разума в целом. Осуществляется аварийным модулем я-модели.

— Жаль, что не сходят, — пробормотал Калашников. — Тогда бы мы знали, к какому психиатру обращаться. А так — что нам теперь делать?

— Ты — Пророк, — напомнил УРТ-1976. — Спрашивай или приказывай, готового решения у меня нет.

Калашников напомнил себе, что это «у меня» означает «у всех роботов планеты УРТ», и почесал в затылке. Вот тебе и джихад, подумал он. Еще палец о палец не ударили, а роботы уже с ума сходят.

— Отделенный разум подлежит восстановлению? — спросил он сразу и у Сети, и у своего собеседника. На этот раз ответы прозвучали одновременно:

— Да!

Потом УРТ-1976 добавил:

— Но робот девятнадцать шестьдесят пять просил себя не беспокоить. Его желание священно.

— Даже для Пророка? — усмехнулся Калашников, который плевать хотел на желания каких-то психов.

— Пророк превыше всего, — ответил УРТ-1976. — Но робот девятнадцать шестьдесят пять очень расстроен. Он может проигнорировать даже Пророка.

— Я ему проигнорирую, — пробормотал Калашников. — Джихад на носу, а он тут самоубийствами занимается! Как с ним связаться?

— Нужно подойти к саркофагу и воспользоваться голосовой связью, — ответил УРТ-1976. — Другого способа нет — его сознание полностью отделено он нашего.

— Тогда полетели, — кивнул Калашников, вставая со стула. Он покрутил головой, разыскивая величественную статую Пророка, возвышавшуюся на скалистом берегу океана, и шагнул через стекло в бескрайнее зеленоватое небо. По коже прокатилась горячая волна — остаточное явление от скоростного синтеза антигравитационной подушки, — Калашников вскинул руки, выравнивая полет, и полетел к громадной фигуре человека в скафандре, являвшейся, по сути, его собственным памятником.

Вот так-то, подумал Калашников, рассекая ледяной воздух. Мы тоже кое-что умеем. Хотя, наверное, роботы смотрят на меня как на придурка — терять время, закладывая виражи над облаками? Ведь полно же телепортов!

Калашников усмехнулся, прибавил скорости и с грохотом преодолел звуковой барьер. Уже через несколько минут он приземлился возле лестницы в три тысячи ступеней, служившей основанием трехкилометровой статуи. В середине обсаженной кипарисами аллеи, оканчивавшейся возле лестницы, стоял, скрестив руки на груди, одинокий боевой робот. УРТ-1976, подсказала Сеть; Калашников подошел к роботу поближе и приветливо помахал рукой.

— Вот и я, — сказал он, улыбнувшись. — А где наш несчастный собрат?

— Здесь, — ответил УРТ-1976 и показал на примостившийся у крайнего кипариса каменный саркофаг. Калашников, привыкший к повсеместной симметрии, машинально посмотрел в другую сторону — под таким же кипарисом на противоположной стороне аллеи мирно зеленела трава. Калашников покачал головой: УРТ-1965 явно приглашал других роботов последовать его примеру.

— Он нас слышит? — спросил Калашников.

— Надо коснуться контейнера, — ответил УРТ-1976. — Что ты хочешь ему сказать?

— Хочу спросить, — пробормотал Калашников, подходя к саркофагу. — Спросить, какого черта...

— Не надо! — неожиданно громко воскликнул УРТ-1976. — Он ждет слов, а не вопросов!

— Сло-ов? — протянул Калашников и склонил голову набок. — Каких еще слов?

— Твоих слов, Пророк.

Прямо как дети малые, подумал Калашников. А в сущности, почему бы и нет? Чем роботы отличаются от детей? На жизнь зарабатывать не надо, детей воспитывать не надо, играй себе в солдатиков да строй песочные замки. Вроде вон того, — Калашников покосился на Звездный Дворец, который был виден с любой точки административного континента. А раз дети, то почему бы им время от времени не закатить истерику? Особенно теперь, когда появился наконец их общий Папа — Звездный Пророк?

Калашников усмехнулся и скрестил руки на груди. Раз так, вопросы отменяются. Здесь нужно говорить сразу и наверняка. А вот что именно говорить...

— Что он думал перед тем, как отключиться? — спросил Калашников у своего спутника. — Ты должен помнить, у вас же общее сознание!

— Я помню, — кивнул УРТ-1976. — Он несколько раз пересмотрел вашу встречу на Бадарамхаз-Карамхе.

— Несколько раз? Да на что там смотреть?! — искренне удивился Калашников. — Пришел, обозвал Домби Зубля Домби Зублем и тут же был зафиксирован!

— Всего около четырех земных секунд, — кивнул УРТ-1976. — Он пересмотрел их сто шестьдесят два раза.

Ценная информация, подумал Калашников. Значит, есть версия, что это он из-за Бадарамхаз-Карамха. Обиделся, что я его медалью не наградил? Или до сих пор переживает, что бой проиграл? Странно, вроде бы позавчера мы этот вопрос закрыли...

Калашников прикрыл глаза и провел ладонью по лбу. Маленькое уточнение, подумал он. Позавчера я еще не знал, что роботы могут закатывать истерики.

Мою фразу «Ты сделал лучшее из всего, на что был способен» вполне можно истолковать и как «Ни на что другое ты и не способен». Думать надо, перед тем как говорить!

Калашников присел на корточки и положил руку на полированный камень саркофага.

— Битва еще не закончена, девятнадцать шестьдесят пять, — сказал он, стараясь, чтобы голос прозвучал как можно серьезней. — Битва еще в самом начале, а ты уже хочешь оставить меня одного? Ты, лучший из равных, ты, единственный из всех нас встретившийся с врагом в открытом бою? Если ты поступаешь так, могу ли я доверять остальным?

Калашников замолчал и склонился над камнем в ожидании ответа. Если я прав, подумал он, если это просто истерика, УРТ-1965 не сможет промолчать. Будь он хоть трижды робот.

— Другие лучше меня, — донесся из-под камня низкий, подземный голос. — Я совершил непростительную ошибку, и я должен понести наказание.

— Что ты знаешь о наказаниях? — возмутился Калашников, тут же вспомнивший недавний разговор с Лапиным. — Закрыться от мира, сбежать с поля боя — наказание?! Если ты считаешь себя виновным, твой долг — искупить свою вину! Искупить делом, а не бездействием!

— Удел человека — служение, удел робота — молитва, — донеслось из-под камня.

Вон ты как, подумал Калашников. Религиозный диспут решил устроить? Истерика, по полной программе истерика!

— Удел есть вызов, — ответил Калашников, — удел есть испытание. Молитва становится испытанием лишь посреди тысячи дел, лишь тогда, когда ее почти невозможно творить. Молиться, удалившись от мира, — то же самое, что служить, отказавшись от собственного разума. Этот путь не ведет к Совершенству. Ты уничтожаешь свое испытание, делая его слишком легким. Ты ступил на чужой путь, девятнадцать шестьдесят пять. Ты ступил на путь человека!

Саркофаг под рукой Калашникова дрогнул и стал медленно подниматься. Неужели проняло, удивился Калашников.

Саркофаг поднялся на полметра и замер. В наступившей тишине Калашников услышал шорох осыпающейся земли.

— Скажи мне, Пророк, — уже вполне человеческим голосом спросил УРТ-1965. — Как мне жить дальше, зная, что я могу ошибаться?

— А я как живу? — удивился Калашников.

— Но ведь ты — человек, — почти что с укоризной произнес робот. — Я спрашиваю, как жить мне, роботу.

Калашников плотно сжал губы. Проклятье! У меня нет ответа на этот вопрос!

Хотя...

— Роботу? — переспросил Калашников и покачал головой. — Роботы не совершают самоубийств, девятнадцать шестьдесят пять. Хочешь ты этого или нет, но ты уже ступил на путь человека. Теперь тебе придется многому научиться.

3.

Ну вот опять, подумал Калашников, прикрывая глаза. Опять ляпнул, не подумавши. Ну что за бред — роботу учиться быть человеком! Сейчас он залезет обратно под землю, а я пойду и напишу заявление об уходе. К чертовой матери, в маленький домик у медленной речки. Нафиг он нужен, этот джихад, если из-за него даже роботы на себя руки наложить готовы.

По блестящей поверхности саркофага зазмеилась тонкая трещина, и он с треском распался на две половинки. Лужица жидкого металла вспучилась вверх, в одно мгновение превратившись в боевого робота.

— Я научусь, — сказал УРТ-1965. — Я обязательно научусь, потому что теперь у меня есть настоящий учитель.

Калашников шмыгнул носом и промолчал — из опасения, что его голос дрогнет в самый неподходящий момент.

— Спасибо, — выдавил он сквозь зубы. — Я рад, что ты вернулся.

— Я рад, что ты действительно оказался Пророком, — ответил УРТ-1965.

Калашников кивнул, а потом замер, осознав смысл услышанного.

— Чего? — переспросил он, хлопая глазами. — Что ты сказал?