Когда ее пристегнули к контурному креслу - оно послушно принимало форму лежащего человека, - девушка вскрикнула и сжалась под эластичной прокладкой стальных скреп.
      И еще раз она содрогнулась и вскрикнула, когда почувствовала омерзительное прикосновение чудовища. Не помня себя, она бежала, увязая в тинистом болоте, но неведомая тварь с налитыми кровью глазами передвигалась куда быстрей на мягких паучьих ногах. И вот девушка уже бьется в гнусных объятиях. В смертельном ужасе она закричала снова…
      Позади, на спинке кресла, стрелка проектора качнулась за красную черту. Вдали от сотен длинных рядов кресел, на контрольном щитке сектора F вспыхнула сигнальная лампочка, и настойчивый гудок привлек внимание дежурного контролера. Тот взглянул на контрольный план зала и побежал вдоль ряда, отыскивая кресло девушки. Он увидел, что проектор автоматически прекратил прием эмоциофильма-боевика и включил пленку аварийного транквилизатора. Девушка уже не кричала, только дышала часто и неровно. Контролер оглядел ряды кресел: свободных мест почти не было, но никто больше не казался испуганным сильнее, чем это было предусмотрено.
      Другие контролеры прервали обход рядов и с насмешливым любопытством глядели в его сторону. В ответ он недоуменно пожал плечами, вынул из специального гнезда на спинке кресла эмоциодопуск девушки на восприятие фильма и сравнил допустимую остроту ощущений с показателем шкалы проектора. Цифры совпадали. Еще более озадаченный, он проверил остальные приборы, но так и не обнаружил причин для приступа панического страха.
      Пленка транквилизатора кончилась, механизм автоматически выключился. Контролер ослабил зажим электродов, снял их с головы девушки и спрятал в ящик.
      Она открыла глаза; контролер снял аппарат и отстегнул скрепы.
      - Вам лучше, мисс? - спросил он с заботливой улыбкой.
      Она кивнула, но где-то в глубине глаз по-прежнему таилась тревога.
      - Спуститесь-ка вниз, в клинику, - сказал он тихо, помогая ей встать.
      Девушка ничего не ответила, но позволила себя увести. Они на ходу вскочили в движущуюся транспортную кабину и мягко поехали вниз, сквозь этажи эмоциотеатра, заставленные бесчисленными рядами кресел.
      Когда кабина дошла до этажа, где размещалась администрация, контролер перевел рычаг на горизонтальное движение, и их втянуло в коридор. Он проводил девушку в кабинет врача и оставил там, предварительно рассказав, что произошло.
      Врач усадил девушку возле своего стола.
      - А сейчас как вы себя чувствуете?
      Она слабо улыбнулась и ответила; растягивая слова, как все южане:
      - По-моему, хорошо.
      - Посмотрим, - сказал он, проглядывая ее эмоциодопуск. Вы - мисс… э… Лоретта Минан из…э… а, вот… из Хэммонда, штат Луизиана. - Он поднял на нее глаза и улыбнулся. - Смею спросить, сколько вам лет, мисс Минан?
      - Шестнадцать.
      - И очаровательные шестнадцать, должен признаться. Вы здесь с родителями?
      - Да. Ма и па на совещании. Они нам разрешили пойти в эмотеатр.
      - Кому это вам?
      - Здесь еще мой старший брат, Джэсон.
      - Так. А ему сколько лет?
      - Восемнадцать. Но он рослый, с виду настоящий мужчина, кто его не знает, дает ему больше двадцати.
      - Где он сидит?
      - Рядом со мной, слева.
      Доктор посмотрел на план зала.
      - Так, значит номер… э… шесть тысяч сорок два. Придется послать за ним контролера.
      - Не надо, прошу вас, - поспешно взмолилась она. - Пусть досмотрит. А то он взбесится, если по моей милости не узнает, чем кончилось.
      - Ладно, - любезно согласился доктор. - Как вы развлекаетесь здесь, в Нью-Йорке?
      - Сногсшибательно!
      - Это хорошо. А дома тоже бываете на эмоциофильмах?
      Доктор увидел, как она как-то напряглась и нервно заерзала в удобном кресле.
      - Да.
      - Любите их?
      - Да.
      - И волнуетесь, когда воспринимаете эмофильмы ужасов?
      - Нет, сэр.
      За ее настороженностью доктор почувствовал тревогу.
      - Так почему же вы так нервничали сегодня, как по-вашему?
      - Не знаю, сэр. Может быть, с непривычки. Я никогда раньше не уезжала так далеко из дому, только один раз - в Нью-Орлеан.
      Доктор опять взял в руки ее допуск.
      - Снимок не очень-то похож.
      - Да, я плохо вышла, - пролепетала она.
      Улыбка вдруг сбежала с лица доктора, оно сразу стало строгим.
      - А может, все дело в том, что это не ваша фотография и не ваш допуск?
      Она побелела.
      - Как вас зовут?
      - Робайна Роу.
      Опущенные глаза не отрывались от нервно мечущихся пальцев.
      - Кто такая Лоретта Минан?
      - Моя подруга.
      - Почему вы взяли ее допуск?
      Она чуть не плакала.
      - Я просто не могла не пойти на этот эмофильм. В нем играет мой любимый актер.
      - Наверно, в вашем допуске запрещены эмофильмы ужасов?
      Она кивнула.
      - А почему? Кошмары по ночам?
      Она покачала головой.
      - Никогда не поверю, что у вас плохое сердце.
      Она снова покачала головой.
      - Я Восприимчивая, - мрачно вымолвила она наконец.
      Доктор даже подскочил от возмущения и перегнулся через стол.
      - Ах ты, глупая! - заорал он. - Настоящая дуреха.
      С порога открытой двери вдруг метнулась тень, через стол прыгнула на доктора и вместе с ним покатилась на пол.
      - Джэсон! - взвизгнула Робайна.
      - Как вы смеете так разговаривать с моей сестрой! - вопил Джэсон, молотя доктора кулаками. - Я убью вас!
      Служащий, сопровождавший Джэсона в клинику, кинулся к столу, чтобы оттащить юношу; Робайна тоже попыталась вмешаться, но в пылу драки ее сбили с ног, она упала и ударилась головой о перевернутый стул. Услышав крик боли, Джэсон бросился к сестре.
      - Пустяковая шишка! - уверял он, обняв ее и утешая, как малого ребенка.
      Доктор тем временем встал на ноги и злыми глазами разглядывал этого высокого, на редкость красивого юношу - полумальчика, полумужчину.
      Бережно усадив сестру в кресло, Джэсон вновь круто повернулся к врачу.
      - Послушайте, вы…
      - Нет, это вы послушайте! - перебил доктор. Он видел, что Джэсон весь подобрался, словно для второго прыжка, но Робайна схватила его за руку, и кулаки юноши медленно разжались. - Если бы вы действительно так сильно любили сестру, вы бы не помогали ей убивать себя.
      - О чем вы говорите?
      - Вы отлично знаете, о чем, черт вас дери! - крикнул доктор. - Отлично знаете, что ваша сестра считается Восприимчивой. Она ощущает все в десять раз интенсивнее обыкновенного человека, и порог восприятия у нее настолько высок, что сцена смерти в эмофильме может убить ее! Некоторые мои слова вам, видно, непонятны, - добавил доктор, заметив легкое замешательство на лице Джэсона, - но зато вы наверняка знаете, что такое ваша сестра и как осторожно с ней надо обращаться.
      Виноватое выражение лица Джэсона подтвердило его правоту.
      Разгневанный врач продолжал бушевать.
      - Какого же черта мы ввели закон об обязательном допуске к восприятию эмофильмов, как вы считаете? К чему все эти медицинские обследования и психотесты при выдаче допусков? Даже вас, вас, такого здоровенного быка, можно убить страхом, если острота проецируемого ощущения превысит предел вашего психопрофиля. - Он видел, что юноша опять не понял последних слов. - Впрочем, это уж дело ваше. А вот почему вы подвергли смертельной опасности сестру, разрешив ей незаконно воспользоваться чужим допуском? Да еще выбрали эмофильм ужасов!
      - Я не хотел, - жалобно сказал Джэсон, - но она пищала и приставала до тех пор, пока я не сдался.
      - Ладно, в общем вы оба нарушили закон. Мы дадим знать вашим родителям, а до их прихода придется посидеть здесь. Доктор нажал сигнальную кнопку и вызвал охранника. - Отведите этих двоих в кабинет мистера Лемсона, - приказал он.
      Охранник увел их и по движущейся платформе проводил в административное крыло, где помещалась дирекция; хрусталь и металл театре фирмы “Все как наяву” остался позади. Служащий не ушел, пока управляющий делами вице-президента Сайруса У.Лемсона не пригласил их в кабинет.
      Мистер Лемсон предложил молодым людям сесть и молча разглядывал Джэсона, его малинового цвета бумажные штаны в обтяжку и черную, переливающуюся куртку, которая подчеркивала стройность мускулистого тела. “Восемнадцать или больше? - думал он, слегка удивленный. - Этот красивый великан уже не мальчик”.
      - Доктор сообщил мне о вас по видеофону, - строгим голосом начал он и долго разъяснял серьезность их проступка, потом сообщил, что родители вот-вот прибудут, И он проводил их в конференц-зал, обставленный как роскошная гостиная.
      - Посидите здесь до прихода родителей. На столике есть журналы, а если пожелаете, можно включить телевизор.
      Он закрыл за собой дверь.
      - Включить телевизор? - спросил Джэсон.
      - Нет, что-то не хочется.
      Они уселись на огромную тахту, и Робайна взглянула на брата.
      - Джэсон, мне, правда, очень жаль. Опять из-за меня на тебя сыплются разные беды.
      - Не скули, Роби. Ничего страшного не будет. Они расскажут па и ма, па сделает вид, что закует нас в кандалы, когда мы вернемся в гостиницу, а на самом деле будет только шагать по комнате мрачный как туча и изведет нас своими нотациями, чтобы мы чувствовали себя виноватыми. Словом, много движений и никаких достижений, как у пчелы, увязшей в бочке дегтя.
      - Да, конечно, - согласилась Робайна. И робко взглянула на брата. - Джэсон, а чем кончился эмофильм?
      Джэсон возмутился.
      - Ну знаешь, Роби, неужто тебе еще мало? Ты слышала, доктор сказал, что этот последний чуть тебя не угробил.
      - Ну, Джэсон, пожалуйста, что тут плохого, ведь ты только расскажешь.
      - Все равно плохо! Ты сейчас же опять начнешь трепыхаться.
      - Это потому, что никто не умеет рассказывать лучше тебя, ты словно разыгрываешь все, что произошло.
      - Я не разыгрываю, я рассказываю.
      - Ну ладно, называй это рассказом, но дома все говорят, что слушать тебя - то же самое, что смотреть эмофильм. И, пожалуйста, братец Джэй, не прикидывайся, что ты этого не знаешь и тебе самому это не приятно!
      Джэсон не пересказывал конец эмофильма - он воспроизводил его. Он чудовищем подползал к сестре, и, хотя Робайна затыкала рот кулаком, она не могла сдержать тихого нервического вскрика. Джэсон хотел было замолчать, но она умолила его рассказывать дальше. Теперь он был героем, Греггом Мэсоном, и бился с таинственным врагом, и она, дрожа всем телом, следила за их схваткой не на жизнь, а на смерть. В последнем, отчаянном сверхчеловеческом броске Грегг руками разорвал грудь чудовища и вырвал трепетное, сочащееся сердце. Страшная тварь извивалась по земле, издыхала, покрытая слизью. Грегг, весь израненный, в крови, с остановившимся от ужаса взглядом, повернулся и шатаясь кинулся к Робайне.
      - Грегг, о Грегг! - с облегчением повторяла Робайна, и слезы катились по ее щекам.
      - Все в порядке, Джоан, - говорил он, утешая ее, - все хорошо. Все уже позади. Перестань, Джоан, утри слезы, а то тебе не видно, как я тебя люблю. Все хорошо.
      - О Грегг, - она слабо улыбнулась сквозь слезы. Грегг обвил Джоан руками и поцеловал в дрожащие губы.
      - Что вы делаете? - крикнул кто-то с порога.
      От звука этого испуганного голоса Грегга и Джоан точно ветром сдуло. А Джэсон и Робайна медленно отошли друг от друга и увидели, что в комнату входит мистер Лемсон с каким-то незнакомцем.
      - Это еще что? - снова заговорил м-р Лемсон. - Мало вам и так неприятностей?
      - Позволь мне, Сай, - выступил вперед вновь пришедший. Боб Хершэлл, - представился он, дружелюбно улыбаясь. - Скажите, пожалуйста, что вы делали, когда мы вошли?
      - Ничего, - вызывающе ответил Джэсон.
      - Вот они, гримасы порочного юга! - воскликнул Лемсон. Брат обнимает сестру и говорит, что это “ничего”.
      - Я целовал ее вовсе не в том смысле… - горячо сказал Джесон. - Я просто рассказывал…
      - Что именно? - нетерпеливо спросил Хершэлл.
      - Я рассказывал конец эмофильма, который мы видели, то есть видел-то я один. Ей не удалось досмотреть.
      - Вы имеете в виду “Ужас Марса”? - уточнил Хершэлл.
      - Наверное. Точно не помню, как он назывался.
      - Колоссально! - сказал Лемсон. - Мы тут неделями сидим, придумываем заголовки, а этот типичный американский юнец не помнит названия эмофильма, пережитого меньше часа назад.
      - И как же вы рассказывали? - спросил Хершэлл.
      - Он замечательный рассказчик, - с гордостью проговорила Робайна. - Он вроде как представляет, и с таким чувством, что и вправду кажется, будто ты сама все это переживаешь.
      Хершэлл повернулся к Лемсону.
      - Сай, я уверен, что это он. Все сходится. У меня появилась одна идейка, и если выйдет, фирма “Все как наяву” займет первое место среди всех эмоциокомпаний.
      - Мы и так первые, - устало сказал Лемсон. - Фирма “Все как наяву” - крупнейшая эмоциофирма, ты, по-моему, просто спятил, эти оба - настоящие психопаты, и я сам тоже свихнусь, если ты не объяснишь, в чем дело. Ты ворвался ко мне в кабинет…
      - Прошу прощения, я не успел, все разворачивалось так стремительно… Я был у себя, ну, этажом ниже. И засадил Майру Шейн читать сценарий, пытался убедить ее, что это отличная роль. Но у нее ничего не получилось: рецептор не принимал. Вместо ее текста я почему-то пережил кульминацию “Ужаса Марса”. У рецептора сегодня дежурит Зэк, он в две минуты все проверил и убедился, что электроника в полном порядке. А это могло означать только одно: кто-то забивает нас своей проекцией. Я звонил во все концы, но никто не включал проектора и никто не вел читку. А твоя секретарша сказала, что у вас тут сидит парочка ребят, вот я и поднялся посмотреть. И я уверен, что во всем виноват этот рослый южанин. Не иначе!
      Лемсон явно заинтересовался.
      - Но у него же нет реле. Как может рецептор ловить и фиксировать его ощущения?
      - А хирургия на что?
      И Хершэлл спросил Джэсона:
      - Вам никогда не делали операции, не вшивали реле - усилитель мозговых реакций?
      - Это вы про крошечные транзисторы, которые вставляют в череп эмоактерам?
      - Именно.
      - Нет, мне никогда не делали ничего похожего.
      - Но это же невозможно, - сказал Лемсон. - Никто не обладает такой природной мощностью, чтобы без всякого усилителя проецировать и подавать на рецептор свои ощущения.
      - А теперь, видно, это уже не невозможно, - радостно сказал Хершэлл. - Послушай, плюнь ты на эту дурацкую историю с допуском. Мне нужно срочно испробовать этого парня на рецепторе. Когда придут его родичи, намекни, что мы, возможно, сделаем их сына звездой; только не очень распространяйся на этот счет, а то они налетят сюда с целой сворой стряпчих и с кучей контрактов.
      - Зря ты очертя голову влезаешь в это дело, Боб. Что с того, что он проецирует au naturel? А играть-то он умеет?
      - Ты бы не спрашивал, если бы, как я две минуты назад, торчал у рецептора и принимал ощущения этого парня.
      - Но у него ведь жуткий южный говор.
      - Послушай, Сай, все будет зависеть от пробы. Если он не умеет играть - долой! Если же он такое чудо, каким кажется, то, пока мы не выколотим из него этот южный акцент, пустим его на вестерны и на эмофильмы о гражданской войне. Голову даю на отсечение, Сай, что этот парень - величайшая находка для эмофильма.
      Спустя пять месяцев сияющий Хершэлл вошел в кабинет Лемсона и бросил на стол развернутую газету.
      - Ты читал рецензию Лоранцелли на Роу в комиксе?
      - Великолепно! - рявкнул Лемсон. - Мы тратим миллионы долларов на рекламу, убеждаем людей, что наши вестерны годятся для взрослых, а ты, вице-президент компании, во всеуслышание называешь их комиксами.
      - Ладно, Сай, ты лучше прочти рецензию. Эмофильм он считает средненьким, но от Джэсона Роу в диком восторге.
      Лемсон взял было газету, но нетерпеливый Хершэлл тут же вырвал статью у него из рук и сам начал читать вслух отдельные куски.
      - Послушай… э… Джэсон Роу - яркий, остро чувствующий молодой актер, чей замечательный талант зря растрачен на роль юного стрелка в слабом вестерне…
      Он… э… проецирует с такой яркостью и непосредственностью, что, видно, его способность к передаче тончайших переживаний просто не имеет предела. Его искусство перевоплощения безукоризненно, нет и намека на присутствие постороннего сознания, у него не найдешь расплывчатости, которая обычно свидетельствует о том, что механик у пульта рецептора всячески старается стереть подсознательные мысли актера, не связанные с ролью. Либо судьба послала мистеру Роу виртуоза-механика, либо он обладает потрясающей способностью абсолютного перевоплощения. Создается впечатление, что актер Роу умер, сумев передать задиристому юнцу (роль которого - он играет) всю свою жизненную силу, так что тот просто живет в фильме, не сохраняя ни малейшего сходства с Джэсоном Роу. В своем дебюте молодой Роу достиг цели, которая до сих пор считалась недостижимой: каждый эмоциозритель ощущал полное внутреннее слияние с героем, которого изображает актер. Мы возлагаем на него огромные надежды, ибо свет такого таланта озаряет сцену лишь раз в тысячелетие. Благодаря Джэсону Роу фирма “Все как наяву” теперь гарантирует то, что обещает своим названием”. Хершэлл бросил газету на стол.
      - Как тебе нравится, Сай?
      - Настолько нравится, что я сдаюсь, - с довольной улыбкой ответил Лемсон. - Ты был прав, продвигая Джэсона. Теперь мы выпустим его в эмофильме “Земля”, как тебе хотелось, и ты, наконец, перестанешь ко мне приставать.
      - А знаешь, Сай, Лоранцелли ошибается насчет механика у рецептора.
      - Он на этом и не настаивает…
      - Ну, Зэк лучший из всех возможных, - перебил его Хершэлл, - но как только мы начали фиксировать эмофильм Роу, Зэк прибежал ко мне потрясенный и сказал, что материалы Роу фиксируются так, точно тот действительно живет, а не играет роль. Никаких подсознательных помех, а этого никогда еще не бывало. Все именно так, как говорит Лоранцелли: Роу точно умирает, и начинает жить герой. Зэк клянется, что Роу просто исчезает. На пленке нет и следа его существования.
      - В таком случае Зэк должен радоваться, что не приходится нажимать на техническую сторону фиксации.
      - Ну, не все так гладко: надо еще усиливать, подчеркивать какие-то ощущения и прочее. Ты же знаешь, Зэк - художник, а не фотограф. Но для него самое трудное - это не поддаться влиянию Роу, не дать засосать себя, когда он его фиксирует. Пойми меня правильно. Зэк не жалуется. Сказать по правде, я предложил освободить его, если напряжение слишком велико, но он ответил, что если он не в состоянии вести эмофильмы Роу, то нечего платить ему жалованье. Это для него своего рода вызов. И потому он сконструировал новый адаптер для рецептора, чтобы противостоять угнетающему влиянию Роу.
      - А какие сложности при подготовке эмофильма “Земля”?
      - Сложности есть, - проговорил Хершэлл так мрачно, что Лемсон приготовился к худшему. - Нужны лошади. Интересно, где в наш атомный век достать несколько кавалерийских дивизий?
      - Смотри, даже не найдешь, куда его вшили, - сказала Робайна, ощупывая голову Джэсона. - Постой, постой, вот какой-то маленький твердый бугорок. Вот он. Верно? Это реле?
      - Ничего подобного, - засмеялся Джэсон, - это я набил шишку, когда упал с лошади.
      - А зачем тебе вообще реле? Я думала, ты можешь проецировать и без него.
      - Конечно, могу, но так лучше. Реле перехватывает самые крошечные мозговые волны, которые иначе вообще не зафиксируешь. Тут такая же разница, как между ультравысокими и высокими частотами. От этого эмофильм делается еще более убедительным.
      - А когда же ты будешь участвовать не только в вестернах? Неужели тебе никогда не дадут сыграть в эмофильме про любовь?
      - Зачем видеть все в мрачном свете, Роби? Вестерны нас неплохо кормят. Кроме того, этот новый вовсе не вестерн.
      - Так к чему же там столько лошадей?