Приблизительно пять тысяч лет тому назад на территории современного Египта сложилось одно из древнейших государств на нашей планете. Этому историческому факту предшествовала многовековая и почти нам неизвестная история борьбы за гегемонию в стране мелких самостоятельных политических образований (по современной научной терминологии, «номы»). Эта борьба завершилась приблизительно на рубеже IV и III тыс. до н. э. объединением всех номов, которых было около сорока, в два более крупные государственные объединения: царство Верхнего Египта и царство Нижнего Египта. В конце концов первое из них силой оружия подчинило второе, и весь Египет объединился под властью одного фараона. История объединенного Египта охватывает огромный период времени – приблизительно в три тысячелетия – н по установившейся в науке традиции делится на большие периоды: Древнее царство, Первый переходный период, Среднее царство, Второй переходный период, Новое царство, Позднее время. В 332 г. до н. э. Египет был покорен Александром Македонским, а в 30 г. до н. э. вошел в качестве провинции в Римскую империю. Перечисленные периоды разделяются, в свою очередь, на династии, и, таким образом, династийный признак лежит в основании периодизации не только истории Египта, но и истории его культуры.

Египетская литература, возникшая как часть египетской культуры и вместе с нею исчезнувшая, прожила более долгую жизнь, чем прожило независимое египетское государство; начиная с 332 г. до н. э. государство это становится частью политического мира эллинизма. Однако же самобытная египетская культура продолжает жить и развиваться и в новых политических условиях даже и в первые века господства римлян.

«Династийная» хронологизация египетской литературы является вынужденной, поскольку она обусловлена в основном состоянием источников и невозможностью проследить шаг за шагом развитие самого литературного процесса. Практически принята следующая периодизация египетской литературы:

I. Литература Древнего царства, III тыс до н. а.

II. Литература Среднего царства, XXI—XVII вв. до н. 9.

III. Литература Нового царства, XVI—IX вв. до н. э.

IV. Литература демотическая, VIII в. до н. э.– III в. н. э.

Эта периодизация в основном соответствует большим этапам развития языка; Древнее царство – староегипетский язык: Среднее царство – среднеегипетский, так называемый "классический" язык; Новое царство – новоегипетский язык и, наконец, литература на демотическом языке (записывается так называемым демотическим письмом).(В Египте на всем протяжении его древнейшей истории было два вида письма: иероглифическое и иератическое. Последнее – скоропись; оно относится к иероглифам приблизительно так же, как наши написанные от руки тексты к печатным текстам. В VIII в. до н. э. появилось сложное и трудное демотическое письмо, которое, несмотря на свою специфику, является дальнейшим развитием иератического письма. Все эти виды египетского письма возникли и развились в Египте самостоятельно. )

От эпоки Древнего царства сохранились так называемые «Тексты пирамид», начертанные на стенах внутренних коридоров и камер в пирамидах некоторых фараонов V и VI династий (ок. 2700—2400 гг. до н. э.). «Тексты пирамид» – едва ли не древнейшая в мировой истории коллекция религиозных текстов. В этом огромном собрании магических формул и изречений с большой силой запечатлено стремление смертного обрести бессмертие богов. В текстах используются такие приемы красноречия, как аллитерация, параллелизм, повтор (см. в нашем томе переведенный Анной Ахматовой фрагмент «К богине»!).

В эпоху Древнего царства «Тексты пирамид» были уже архаизмом (при фараонах V и VI династии они были лишь записаны). О литературе эпохи Древнею царства мы располагаем весьма отрывочными данными. Однако не приходится сомневаться, что тогда существовала богатая и разнообразная литература, в основном полностью для нас погибшая. Нам известны тексты совершенно иного типа, чем «Тексты пирамид», хотя они тоже относятся к религиозному ритуалу. Это автобиографические надписи вельмож: на надгробной плите необходимо было увековечить имя умершего. Упоминание имени сопровождалось перечисленном титулов и должностей покойного, а также списком жертвенных даров, которые ему предназначались. К этой чисто ритуальной части текста мало-помалу для прославления умершего стали прибавлять описания различных эпизодов из его жизни, свидетельствующих о его заслугах перед фараоном, благосклонности последнего к умершему и т. д., словом, все, что могло возвеличить и приукрасить его личность. Ритуальная надгробная надпись развертывалась в автобиографию. Историческая и художественная ценность произведений этого жанра не подлежит сомнению.

Так, в плохо сохранившейся надписи Уашпты, вазира и главного строителя одного из фараонов V династии, содержится драматический рассказ о том, как царь в сопровождении своих детей и свиты осматривал строительные работы, которые возглавлял Уашпта. Царь выразил удовлетворение и вдруг заметил, что Уашпта ему не отвечает. Оказалось, что вазир в обмороке. Царь распорядился перенести его во дворец и немедленно вызвать придворных лекарей. Последние явились со своими папирусами-изречениями, но все их искусство оказалось напрасным; верный слуга царя скончался.

Весьма примечательна надпись жреца Шеши. Мы читаем: «Я творил истину ради ее владыки, я удовлетворял его тем, что он желает: я говорил истину, я поступал правильно, я говорил хорошее и повторял хорошее. Я рассужал сестру и двух братьев, дабы примирить их. Я спасал несчастного от более сильного... Я давал хлеб голодному, одеяние нагому. Я перевозил на своей лодке не имеющего ее. Я хоронил не имеющего сына своего... Я сделал лодку не имеющему своей лодки. Я уважал отца моего, я был нежен к матери. Я воспитал детей их». Подобные высказывания не так уж редки в текстах той отдаленной эпохи. Еще чаще они встречаются в последующие времена. Это свидетельствует о наличии сильной гуманистической струи, пронизывающей всю египетскую литературу в целом и, в частности, общественную мысль времен Древнего царства.

Развита была и дидактическая литература. В знаменитом «Поучении Птахотепа», дошедшем до нас в редакции Среднего царства, но составленного еще в эпоху Древнего царства, Птахотеп говорит сыну: «Если ты начальник, отдающий распоряжение многим людям, стремись ко всякому добру, чтобы в распоряжениях твоих не было зла. Велика справедливость, устойчиво все отличное». Опытный старый вазир этими словами предостерегает своего сына от жестокости и нарушения законов...

Уже в эпоху Древнего царства египтяне ценили красноречие, ораторское искусство. Тот же Птахотеп поучает: «Если ты приближенный царя, заседающий в совете господина владыки своего, будь осмотрительным и молчи – это полезнее чем... [?]. Говори [лишь] после того, как ты осознал, [что] ты понимаешь [суть дела]. Это умелец – говорящий в совете. Труднее [умная] речь, чем любая работа...»

От времен Древнего царства не сохранилось произведений повествовательных жанров, если не считать упомянутые надписи вельмож времен Древнего царства. Однако знаменитые сказки папируса Весткар, повествующие о фараонах Древнего царства (правда, дошедшие до нас в поздней редакции времени Второго переходного периода), с несомненностью свидетельствуют, что уже во времена Древнего царства такая литература существовала: вместе с тем надо учитывать, что древнее ядро этих сказок могло и, вероятно, подверглось значительной переработке в более поздние времена.

От Первого переходного периода, то есть от времени между концом Древнего царства и началом Среднего царства, то есть от конца III тыс. до н. э.. сохранилось замечательное дидактическое произведение, известное в науке как «Поучение» фараона, имя которого нам неизвестно, своему наследнику – Мерикара. Там мы читаем, например: «Подражай отцам своим и предкам своим... вот речи их закреплены в писаниях. Разверни их, читай их, подражай им в знаниях. Становится умельцем [лишь] обученный. Не будь злым, прекрасно самообладание, установи [себе] памятник свой расположением к себе [других]». Далее следуют замечательные слова: «Будь умельцем в речи, дабы ты был силен... сильнее речь, чем любое оружие». Поучение, адресованное Мерикара, еще одно свидетельство того, что к исходу Древнего царства в Египте была создана большая литература, навеки для нас утерянная.

Время Среднего царства не без основания считается в науке временем расцвета литературного творчества, некоторые памятники которого дошли до нас. Таковы, например, «Рассказ Синухе», «Сказка потерпевшего кораблекрушение», искусные, тонкие обработки фольклора – сказки упомянутого папируса Весткар, поучение основателя XII династии (ок. 2000-1800 гг. до н. э.) фараона Аменемхета I, «Поучение Неферти» или, точнее, «Пророчество Неферти».

Из гимнов эпохи Среднего царства, обращенных к божествам, наибольшими литературными достоинствами отличается гимн Хапи, богу Нила.

Несколько версий гимна, дошедших до нас, относятся к эпохе Нового царства, но несомненно, что они лишь поздние записи, свидетельствующие о популярности произведения. Интерес, представляемый гимном, двоякий; во-первых, в нем красочно отражается отношение египтян к могучей реке, не только создавшей их страну, но и в течение тысячелетий кормящей ее население (иначе говоря, в гимне выражено отношение человека к обожествляемой им природе); во-вторых, эти чувства выражены в нем в яркой художественной форме. Гимн – не молитва, не собрание просьб, а именно выражение восхищения и благодарности великой природе, давшей жизнь стране и ее людям.

В гимне богу Осирису, начертанном на надгробной штате времени Среднего царства (хранится в Парижской Национальной библиотеке), воспевается божество, культ которого широко распространился в эпоху Среднего царства: Осирис стал в египетском обществе чем-то вроде «властителя дум». С именем его связывалось представление о доступном и желанном для каждого смертного бессмертии за гробом, и культ Осириса демократизовал и упростил заупокойный ритуал. Достаточно было самого скромного надгробия в виде плиты с начертанными на ней священными формулами и упоминанием Осириса, чтобы обеспечить вечную жизнь в потустороннем мире.

В качестве антитезы общераспространенной догмы о бессмертии, теснейшим образом связанной с культом Осириса, в эпоху Среднего царства появилась так называемая «Песнь арфиста» – совокупность приблизительно пятнадцати текстов, дошедших частично от периода Среднего, а частично от начала Нового царства (последние, однако, являются копиями или версиями более древних среднеегипетских оригиналов). Эти тексты связаны между собой общим направлением мысли, одним мироощущением и мироотношением; все на земле бренно, решительно все обречено на исчезновение; испокон веков поколения людей одно за другим нисходят в могилы, заупокойные памятники разрушаются и исчезают, и от этих людей не остается даже воспоминания. (См. в нашем томе переведенную Анной Ахматовой «Песнь из дома усопшего царя Антефа...».) Потому надо использовать все блага жизни, веселиться и наслаждаться, ибо ничто не отвратит неизбежную смерть. Таким образом, «Песнь...» высоко ценит земную жизнь и в то же время полна неприкрытого скептицизма по отношению к загробным верованиям. "Песнь арфиста", бесспорно, обнаруживает наличие в Египте эпохи Среднего царства разных течений религиозно-общественной мысли, иногда прямо противостоящих друг другу.

Очень интересным и, может быть, не до конца еще понятным произведением древнеегипетской литературы является широко известный «Спор разочарованного со своей душой», содержащийся в одном из берлинских папирусов.

Совершенно ясно, что «разочарованный» имеет в виду какие-то новые общественные порядки и нравы, которые диаметрально противоположны тем, которые ему дороги и близки («никто не помнит прошлого»). Словом, он чувствует себя одиноким в окружающем его обществе, в котором ему все чуждо и враждебно.

Социальные потрясения в Египте конца III тыс. до н. э., отразившиеся на содержании «Спора разочарованного со своей душой», наложили отпечаток и на другие произведения египетской литературы эпохи Среднего царства – произведения, так сказать, публицистического плана. Более того, целая группа произведений того времени была инспирирована дворцом с целью укрепить и пропагандировать авторитет фараонов XII династии, положившей конец предшествующей вековой политической неурядице. Сюда относится и «Рассказ Синухе» и «Пророчество Неферти».

Литература времени Нового царства в основном является развитием тех литературных традиций и жанров, которые сложились уже в эпоху Среднего царства. Главное, хотя в основном лишь внешнее, отличие литературы Нового царства от литературы Среднего царства заключается в языке,– литература Среднего царства написана на среднеегипетском, так называемом классическом языке, литература Нового царства – на новоегипетском языке.

Литература Нового царства представлена множеством сказок,– таковы, например, «Два брата», «Правда и Кривда», «Обреченный царевич»,– а также множеством дидактических произведений – «поучений». Особо следует назвать рассказ о путешествии некоего Уи-Амуна в Библ. Это произведение не содержит никаких сказочных моментов и, подобно среднеегипетскому «Рассказу Синухе», может быть отнесено к произведениям, правдиво отражающим историческое время событий, в нем описанных.

Ко времени Нового царства относится и ряд произведений, воспевающих воинскую доблесть фараонов, а также высокопоэтические гимны разным божествам, например, гимн богу Атону. Особыми поэтическими достоинствами отличается тонкая любовная лирика этих времен.

Переходя к произведениям демотической литературы, также следует сказать, что она развивалась, продолжая установившиеся литературные традиции. Здесь и фантастические сказки (например, сказки цикла о жреце Хасмуасе), сказания эпического характера о фараоне Петубасте, поучения,– например, «Поучение Анхшешонка», басни – новый, ранее не встречавшийся жанр, в котором действующими лицами являются только животные.

Особо надо упомянуть содержание папируса Райланд IX, в котором рассказывается история одной жреческой семьи на протяжении трех поколенпй. Это произведение насыщено достоверными бытовыми и историческими реалиями и никаких фантастических деталей не содержит. Это едва ли не самое древнее в мировой литературе произведение, действующими лицами которого являются три поколения (деды, отцы, внуки) одной семьи.

Известный бельгийский египтолог Ж. Капар, взяв за основу сюжет папируса Райланд IX, написал увлекательный роман из жизни древнего Египта.

Египетское общество в древние времена жило напряженной, богатой и многосторонней духовной жизнью. Египетская культура в целом является одним из истоков культуры всемирной. Египетская литература, представляющая собой одно из самых ярких и художественно ценных проявлений этой культуры, самобытна и глубоко человечна. Она неразрывно связана с жизнью общества и его идеологией. А так как в эпоху ее развития в идеологии преобладающую роль играла религия, не удивительно, что египетская литература испытала на себе существенное влияние религии, и нередко в ее произведениях мы обнаруживаем религиозное мироощущение в различных его проявлениях. Однако отсюда вовсе не следует, что египетская литература в основном литература религиозная пли богословская. Наоборот, она представлена самыми разнообразными жанрами. Наряду с переработанным и записанным в виде сказок фольклором – сказки папируса Весткар, «Два брата», «Обреченный царевич» – есть повести о реальных событиях: «Рассказ "лшухе" и «Рассказ Ун-Амуна», надписи царей и вельмож исторического содержания; наряду с религиозными текстами (гимны Амону, Атону, Хапи и др.) – произведения скептического содержания, например, «Спор разочарованного со своей душой»; наряду с мифологическими сказками (сказка о Хоре и Сете) – басни и любовная лирика. (Известны ли были египтянам стихотворения в нашем понимании этого термина – ничего определенного сказать нельзя, так как огласовка египетских текстов вплоть до наших дней является проблематичной.) Египтянам не чужды были и театральные представления, причем не только мистерии, но и в какой-то мере светская драма.

Выше уже говорилось, что ряд произведений египетской литературы создавался под импульсом современных им политических веяний и, например, некоторые сочинения эпохи XII династии были инспирированы фараоном и его ближайшим окружением. На это впервые обратил внимание и убедительно доказал один из самых авторитетных египтологов нашего времени французский профессор Г. Познер.

Вряд ли есть основание сомневаться в том, что этот факт вовсе не исключение в истории египетской литературы, что фараоны последующих времен не упускали возможности воспользоваться литературой для усиления своего авторитета и популяризации самих себя. При великом фараоне-завоевателе Тутмосе III постоянно находился писец Ченен, который описывал ярко и образно походы фараона, блестящие победы египетских войск и роль самого царя. Несомненно, что Ченен описывал все так, как это было желательно царю. При другом знаменитом фараоне, Рамсесе II, был другой такой же писец, имени которого мы не знаем, по произведение которого скопировал писец Пентаур. В этом, хорошо известном нам произведении описывается знаменитая Кадешская битва между египтянами и хеттами, подробно, но в явно преувеличенном виде описываются воинские доблести Рамсеса II. Тексты, повествующие о Кадешской битве и подвигах Рамсеса II, сопровождаемые соответствующими изображениями, находятся в разных храмах. Тексты и изображения были выполнены высококвалифицированными писцами и художниками, но сам Рамсес II влиял на содержание и направленно их работы.

Когда говорят о литературе, невозможно не говорить о ее создателях, об авторах. Здесь, однако, мы встречаемся с очень серьезными трудностями, которые относятся, конечно, и к ряду других литератур древности. Все дошедшие до нас египетские тексты, конечно, были когда-то и кем-то составлены, написаны, даже и тогда, когда они представляли собой письменную фиксацию устных преданий. Том не менее в большинстве этих текстов нет ни малейшего намека на автора. Кто же были они, эти авторы, и почему их имена отсутствуют в текстах? На этот очень важный вопрос ответить однозначно и вполне определенно очень трудно. Несомненно, что этот вопрос связан с другим, более общим вопросом: известно или неизвестно было древним египтянам понятие авторства? Отрицательный ответ на этот вопрос (а такой отрицательный ответ широко распространен в научной литературе) не соответствует действительности. Понятие авторства существовало, но почти исключительно в сфере дидактической литературы.

Как и в других странах древности, понятие авторства в древнем Египте не было еще прочным достоянием общественной мысли. Оно лишь стало стабилизироваться и осознаваться и укрепилось именно в дидактической литературе. По-видимому, сами египтяне считали этот жанр наиболее важным и существенным. В одном из папирусов эпохи Нового царства содержится в высшей степени замечательное место, где восхваляются авторы древних поучений:

Они не строили себе пирамид из меди

И надгробий из бронзы.

Не оставили после себя наследников,

Детей, сохранивших их имена.

Но они оставили свое наследство в писаниях,

В поучениях, сделанных ими.

Построены были двери и дома, но они разрушились,

Жрецы заупокойных служб исчезли,

Их памятники покрылись грязью,

Гробницы их забыты.

Но имена их произносят, читая эти книги,

Написанные, пока они жили,

И память о том, кто написал их,

Вечна.

...Книга лучше расписного надгробья

И прочной стены.

Написанное в книгах возводит дома и пирамиды в сердцах тех,

Кто повторяет имена писцов,

Чтобы на устах была истина.

(Перевод А. Ахматовой)

Перед нами мотив «нерукотворного памятника», прозвучавший на берегах Нила еще в конце II тыс. до н. э. Строки эти служат ярким свидетельством почета, уважения и благодарности к авторам – мудрецам, обогатившим египетскую культуру своими произведениями.

Такие мысли могли родиться только там, где любили и ценили литературу, где творческий труд заслуженно считался высшим достижением человека. Ограничимся указанием на то, что слово «писец» в египетском языке означало не только профессионального писаря или переписчика, но и вообще имело значение «грамотный» или «образованный» человек. Данные памятников свидетельствуют о том, что писцы (нечто вроде древнейшей «интеллигенции») вербовались изо всех классов населения (преимущественно из правящих слоев) и занимали самые разнообразные ступени в общественной иерархии, от лиц, очень близких к трону, вплоть до самых скромных чиновников и писарей. Писцы в целом представляли собой огромный бюрократический аппарат, весьма привилегированный, а в основном занимавшийся административно-хозяйственной деятельностью. В этой многочисленной чиновной массе всегда были люди одаренные и любознательные, которых не могла удовлетворить серая рутина чиновничьих обязанностей, которые стремились к знанию и творческой работе. Вот они-то и становились писателями и учеными, непосредственными создателями египетской культуры и литературы.

Гуманистическая идея, выражавшая интерес общества к человеку, и неразрывно связанное с этим интересом человеколюбивое отношение к нему пронизывают литературу древнего Египта. Отдельные ученые рассматривают Египет как единственную родину многих жанров и литературных сюжетов, проникших впоследствии в другие древние литературы. Это – преувеличение, но никак нельзя отвергать серьезное влияние египетской литературы на другие литературы древности. Отметим прежде всего, что египетская литература оказала влияние на Библию. Хотя определение объема этого влияния вызывает противоречивые мнения, однако факты такого воздействия несомненны. Рассказ Библии об исходе евреев из Египта содержит следующий эпизод: Моисей «разделил» воды Красного моря, и по суше, то есть дну моря, провел весь еврейский народ с одного берега на другой. В папирусе Весткар египетский жрец также «разделяет» воды пруда. Библейская книга «Притчи Соломоновы» по своей структуре и стилю напоминает египетские поучения. В «Поучении Аменемопе» мы читаем: «Дай уши твои, внимай [словам], сказанным мной, обрати сердце свое к пониманию их». В «Притчах Соломоновых»: «Приклони ухо свое, внимай словам моим и обрати сердце свое к пониманию их». Такое совпадение, конечно, не случайность, египетский текст является в данном случае первоисточником. Бросается в глаза близость библейских псалмов 104, 110 и некоторых других к египетским текстам, и т. д. Исследование ряда библейских сюжетов, например, «Пребывание Иосифа в Египте» («Книга Бытия») и др. показывало, что они навеяны египетским бытом и литературой. Египетские мотивы через Библию, а затем и через коптскую литературу проникли в Европу. Восхваление римского полководца Стилихона латинским поэтом IV в. н.э. Клавдпаном содержит совершенно явные следы религиозных и мифологических представлений древних египтян. Надо отметить и выявленную исследователями связь между египетской и античной любовной лирикой. Так называемый параклауситрон, то есть любовная песнь у закрытых дверей любимой (Плавт, Катулл, Пропорций), традиционно рассматривался как исконно античный жанр. Оказалось, однако, что задолго до античных авторов египтяне знали этот литературный прием. Приведенные факты достаточно убедительны, хотя далеко не представляют собой систематического или исчерпывающего обзора литературных связей между Египтом и античным миром.

В целом древнеегипетская литература была в большей мере дающей, а не берущей, влияющей, а не подвергающейся влиянию. Конечно, исключать всякое влияние на египетскую литературу было бы неверно. В демотической лигературе существует цикл сказании о фараоне Петубасте. В этих сказаниях имеются неегипетские литературные моменты, и можно допустить здесь влияние «Илиады» Тот факт, что знакомство с «Илиадой» наложило какой-то отпечаток на цикл о Петубасте, свидетельствует вместе с тем, что впечатление от "Илиады" было воспринято по египетски, как всегда бывает при взаимовлиянии двух больших литератур Египетская культура и литература, воспринимавшие иноземные элеменгы, адаптировали и к себе, не теряя при этом своего самобытного облика.

М. Коростовцев

Все переводы из древнеегипетской словесности выполнены М. Коростовцевым и отредактированы С. Маркишем специально для «Библиотеки всемирной литературы». Переводы А. Ахматовой и В. Потаповой даются по книге: «Лирика древнего Египта», составление, вступительная статья, подстрочные переводы и примечания И. Кацнельсона. М., «Художественная литература», 1965 (Все помещенные в томе переводы, источник которых на русском языке не указан, публикуются впервые).

Сказка потерпевшего кораблекрушение

1 Сказал достойный «спутник»: «Да будет спокойно

2 сердце твое, первый среди нас, ибо вот достигли мы царского подворья, подан

3 на берег деревянный молот[1],

4 вбит в землю причальный кол, носовой канат

5 брошен на сушу. Звучит благодарность и хвала богу, и

6 каждый обнимает своего товарища.

7 Люди наши вернулись невредимы, нет

8 потерь в отряде нашем. Мы достигли

9 рубежей страны Уауат[2] и миновали

10 остров Сенмут[3]. И вот вернулись

11 с миром. Прибыли в страну нашу.

12 Послушай меня, первый среди нас, – я ничего

13 не прибавлю лишнего: сверши омовение и возлей 

14 воду на пальцы твои. И,

15 когда спросят тебя, отвечай. Говоря с

16 царем, владей собою,

17 отвечай как подобает, не запинайся, ибо спасение чело-

18 века – в устах его, ибо слово 

19 пробуждает снисхождение.

20 Поступай, однако ж, по желанию сердца твоего,

21 ибо утомительно уговаривать тебя. Поведаю

22 тебе лучше, как случилось и со мною

23 подобное. Отправился я в

24 рудники царя.

25 Спустился я к морю, и вот – судно:

26 сто двадцать локтей в длину и сорок в ширину 

27 и сто двадцать отборных моряков из

28 Египта. Озирают ли они

29 небо, озирают ли землю – сердце их неустрашимее,

30 чем у льва. И возвещают они

31 бурю до прихода ее и грозу

32 до наступления ее. И вот грянула буря,

33 когда мы были в море, и не успели

34 мы достигнуть суши, плывя под парусами.

35 И вот ветер все крепче, и волны высотою в

36 восемь локтей. И вот рухнула мачта

37 в волну, и судно

38 погибло, и никто из моряков

39 не уцелел. Я один был выброшен

40 на остров волнами моря.

41 Я провел три дня в одиночестве, и лишь

42 сердце мое было другом моим. Я лежал

43 в зарослях

44 деревьев, в объятиях

45 тени. После поднялся я на ноги,

46 чтобы поискать, что положу в рот свой.

47 И вот нашел я фиги,

48 и виноград, и всякие прекрасные овощи, и

49 плоды сикомора, и

50 огурцы, словно выращенные человеком, и рыбу, и

51 птицу. И нет такого яства,

52 которого бы там не было. И вот

53 насытился я и положил на землю,

54 то, что осталось в руках моих. Вырезал я коловорот,

55 добыл огонь и

56 принес огненную жертву богам. Тут услыхал

57 голос грома. Поду-

58 мал я, что это волны

59 моря. Деревья трещали,

60 земля дрожала.

61 Когда же раскрыл я лицо[4] свое, то увидел, что это

62 змей приближается ко мне.

63 Длина его – тридцать локтей. Борода его – больше

64 двух локтей.Чешуя его – из

65 золота, брови его – из лазурита,

66 тело его изогнуто кверху.

67 Он разверз уста свои предо мной, я же

68 лежал, распростершись ниц.

69 Сказал он мне: «Кто принес тебя сюда, кто принес тебя, малыш?

70 Кто принес тебя? Если замедлишь

71 назвать мне его, то гляди,

72 изведаешь превращенье в золу,

73 исчезнешь, и никто тебя не увидит».

74 Отвечал я ему: «Вот, ты говоришь со мной, а я не понимаю.

75 Ниц распростерт я перед тобой». И

76 я обмер от страха. Тогда забрал он меня в пасть свою,

77 и отнес

78 в жилище свое, и положил на землю,

79 невредимого, ибо я был

80 цел и члены мои не оторваны от туловища.

81 И отвел он уста свои, я же

82 простерся на чреве ниц перед ним.

83 Сказал он мне: «Кто принес тебя сюда, кто принес тебя,

84 малыш? Кто принес тебя на этот остров средь

85 моря, берега которого – волны?»

86 Отвечал я ему,

87 сложив почтительно

88 руки, сказал я ему так:

89 «Я отправился

90 в рудники посланцем

91 царя на судне

92 длиною сто двадцать локтей и шириною – сорок,

93 со ста двадцатью отборными моряками

94 из Египта.

95 Озирают ли они небо, озирают ли землю,

96 сердца их неустрашимее, чем у льва.

97 Возвещают они бурю

98 до прихода ее и грозу до наступления ее.

99 Один отважнее другого сердцем и

100 сильнее руками, и не

101 было недостойного среди них. И вот грянула

102 буря, когда мы были в море,

103 и не успели мы достигнуть земли, плывя под парусами.

104 И вот ветер все крепче, и волны

105 высотою в восемь локтей. И вот мачта рухнула

106 в волну, и судно погибло,

107 и не уцелел ни один,

108 кроме меня. И вот я близ тебя.

109 Я был выброшен на этот остров волнами моря».

111 Сказал он мне: «Не бойся, не бойся,

112 малыш, не закрывай от страха лица своего здесь,

113 предо мною. Вот бог даровал тебе

114 жизнь, он принес тебя на этот остров ка[5].

115 Нет такого, чего бы на нем не было, и он полон всяким добром.

117 Вот ты проведешь, месяц за месяцом,

118 четыре месяца на этом острове,

120 пока не придет из царского подворья судно,

121 и люди на нем – твои знакомцы.

122 С ними ты вернешься в царское подворье

123 и умрешь в городе своем.

124 Как радуется повествующий о былых горестях, ибо страдание миновало!

125 Вот я поведаю тебе о происшедшем на этом острове.

126 Я жил здесь с моими братьями и детьми,

127 нас было семьдесят пять змеев

128 с детьми и братьями моими, не считая

129 малой дочери, которую я добыл себе молитвой. И вот упала звезда

130 и попалила их. Это случилось, когда меня не было –

131 не было меня среди них. Я чуть было не умер, когда нашел их всех

132 в одной груде спаленных тел. Если ты силен, владей сердцем своим, ибо

133 ты еще обнимешь детей своих, и поцелуешь

134 жену свою, и увидишь дом свой,– это прекраснее всего.

135 Ты достигнешь царского подворья и будешь там

136 среди подобных тебе». Я

137 простерся ниц и коснулся челом

138 земли, говоря ему так:

139 «Я поведаю о могуществе твоем царю – пусть узнает

140 о величии твоем. Моею заботою царь пришлет тебе благовония – иби, хекену,

141 нуденб, хесант и храмовый ладан,

142 которым умилостивляют всех богов. Я поведаю ему о происшедшем здесь,

143 и, узрев мощь твою,

144 воздадут тебе хвалу пред лицом Совета страны[6]. Я принесу тебе в огненную жертву

145 быков. Я принесу тебе в жертву

146 птиц. Моими заботами доставят тебе суда, груженные

147 лучшим, что рождает Египет,– словно как богу, любящему

148 людей, в стране далекой, безвестной человеку».

149 Тогда посмеялся он надо мною, ибо сказал я пустое.

150 Сказал он мне: «Ты не богат миррою[7], не родился ты хозяином ладана.

151 Я же владыка Пунта[8], и вся мирра его – моя.

152 Ты говорил о хекену – обилен хекену этот остров.

153 И вот ты расстанешься с этим местом – и никогда

154 не увидишь его снова, ибо превратится оно в воду». Судно, о

155 котором заранее известил меня он, прибыло.

156 Я взобрался на высокое дерево, и узнал знакомцев своих по царскому подворью,

157 и пошел доложить змею. И увидел я, что ему уже ведомо все.

158 И сказал он мне: «Прощай, прощай, малыш, в доме твоем да узришь ты 

159 детей твоих, и да прославишь имя мое в городе твоем – вот и все, чего

160 я хочу от тебя».

161 Распростерся я ниц перед ним, сложив почтительно руки.

162 Он даровал мне груз мирры,

163 иби, хекену, нуденба, хесанта, даровал черни для глаз, хвосты

164 жираф, большую груду ладана, слоновьи клыки,

165 охотничьих собак, обезьян и всякое прекрасное добро.

166 Погрузил я все на судно и распростерся ниц,

167 чтобы воздать ему хвалу. Тогда сказал он мне: «Вот достигнешь ты царского подворья 

168 через два месяца. Обнимешь ты детей своих и помолодеешь 

169 в царском подворье и там же будешь погребен». Тогда спустился я к берегу,

170 туда, где стояло судно, и окликнул

171 людей, которые были на нем. И воздал я хвалу владыке этого острова,

172 и моряки на судне – также. И двинулись мы на север,

173 к подворью царя. Достигли мы царского под-

174 ворья через два месяца, как предсказал змей. Тогда я предстал перед царем

175 и принес ему дары, которые доставил с того острова.

176 И тогда царь воздал мне хвалу перед Советом страны, и

177 удостоен я был звания «спутник царя»,

178 и вознагражден

179 подначальными людьми.

180 Вот как я причалил счастливо к земле, после того как

181 испытал все, что довелось испытать. И вот ты видишь меня. Слушал же меня,

182 ибо хорошо внимать людям».

183 Сказал он мне: «Не хитри,

184 друг! Кто дает воду

185 птице на заре, перед тем как

186 зарезать ее поутру?» [Колофон:] Доведено сие от начала 

187 до конца – как было найдено написанным

188 в писании писца, искусного пальцами своими, сына Амени, Амепаа, –

189 да будет он жив, невредим и здрав![9]

Папирус 1115 Государственного Эрмитажа в Ленинграде датируется временем XII—XIII династии (XX—XVII вв. до н. э.). Единственный экземпляр. Начало «Сказки» не сохранилось, но совершенно ясно, что завязкой служил рассказ о возвращении откуда-то с юга египетской экспедиции, результаты которой были не совсем удачны; ее руководитель в смятении, он боится предстать перед фараоном. Другой участник экспедиции, его друг, успокаивает и наставляет его и в пример приводит собственный опыт. «Сказка» является древнейшим в мировой литературе образцом «приключенческой» повести.

Рассказ Синухе

R 1 Благородный, первенствующий[10], правитель земель царя в стране кочевников,

R 2 истинный знакомец царя, любимец царя, спутник царя[11], Синухе. Так говорит он: «Я спутник царя,

R 3 сопутствующий владыке моему, слуга женских покоев царя и благородной царицы, вознесенной милостью царя,

R 4 супруги царя Сенусерта в Хнум-сут[12] и дочери царя Аменемхета в

R 5 Канефру[13] – Нефру достойной. Год 30-й, время разлива, месяц 3-й, день 7-й.

R 6 Вознесся бог к опоему своему, царь Верхнего и царь Нижнего Египта Схетепибра[14].

R 7 Вознесся он в небеса и соединился с солнцем. Божественная

R 8 плоть царя слилась с тем, кто породил ее[15]. Царский двор погрузился в безмолвие,

R 9 сердца погрузились в печаль. Великие Врата[16] замкнулись,

R 10 придворные опустили головы на колени,

R 11 народ рыдал. Отправили его величество войско

R 12 в страну Темеху[17], старший сын царя

R 13 возглавлял войско, бог благой Сенусерт. Для того послал царь Сенусерта,

R 14 чтобы победить чужеземцев, истребить жителей страны Чехен[18]. Вот он уже

R 15 возвращается, ведет за собою пленных из страны Чехен 

R 16 и всякого скота без числа.

R 17 Царские друзья послали на западный берег[19]

R 18 известить царского сына о том, что произошло

R 19 во дворце. Нашли его посланные в пути,

R 20 встретились с ним ночью.

R 21 Ни мгновения не промедлил Сокол[20] – тотчас улетел со

R 22 спутниками своими, не сообщив даже войску своему. Но послали также

R 23 и к другим царским детям, что были с ним вместе в войске,

R 24 и вызвали гонцы одного из них[24]. Я стоял неподалеку,

R 25 а он разговаривал с ними, отойдя в сторону, и я слышал его голос.

R 26 Сердце мое смутилось, руки мои дрожали, тре-

R 27 пет охватил все тело – удалился я прыжками, нашел 

R 28 укрытие и затаился в кустах, очищая

R 29 дорогу идущему. Направился я на юг,

R 30 уже и не помышляя о царском подворье, ибо думал я:

R 31 будет резня во Дворце и не уйти мне живым после нее.

R 32 Пересек я озеро Маати[22] вблизи

R 33 Сикоморы. Остановился я на острове Снефру[23] и провел день

R 34 у края полей. Двинулся я дальше на рассвете. Встретил

R 35 я человека на дороге. Приветствовал он меня с почтением,

R 36 а я боялся его. Настало время ужина,

R 37 приблизился я к селению Негау[24].

R 38 Переправился я через Нил на плоту без руля,

R 39 под западным ветром. Я прошел к востоку

R 40 каменоломни над Владычицей Красной горы[25],

R 41 И направил я стопы свои

R 42 к северу. Дошел я до Стены Правителя[26],

R 43 возведенной, чтобы отразить кочевников и растоптать кочующих по пескам.

R 44 Скорчился я в кустах, опасаясь, что увидит меня со стены воин,

R 45 стоявший на страже в тот день. Отправился я ночью дальше.

R 46 Когда озарилась земля, достиг я Петен[27]. Остановился я на острове,

R 47 на Великом Черном озере[28]. Жажда напала на меня, овладела мною жажда, задыхался я, горло мое пылало, и

R 48 я подумал: «Это вкус смерти». Но тут ободрил я свое сердце и овладел своим телом, услыхав

R 49 мычание стад. Увидел я кочевников.

R 50 Узнал меня их вожак – он бывал в Египте.

R 51 Дал он мне воды и вскипятил мне молока. Я отправился с ним

R 52 к его племени. Прекрасно обошлись они со мною! Страна передавала меня стране!

R 53 Ушел я из Библа, и достиг я Кедема[29].

R 54 Провел я там полтора года. Принял меня

R 55 к себе Амуненши – он правитель Верхней Ретену[30]. Сказал он мне: «Хорошо тебе будет со мной, –

R 56 услышишь речь египетскую». Сказал он так потому, что знал мои достоинства

R 57 и слышал о мудрости моей, –

R 58 рассказали ему люди Египта, бывшие при нем. Сказал он мне: «Из-за чего ты здесь?

R 59 Случилось ли что в царском подворье?» Сказал я ему:

В 36 «Царь Верхнего и Нижнего Египта Схетепибра вознесся к окоему своему.

В 37 Что будет дальше, неизвестно». И солгал я:

B 38 «Вернулся я из похода в страну Темеху, и доложили мне о случившемся. И тогда сердце мое смутилось,

B 39 и хотело выпрыгнуть вон, и увлекло

B 40 меня на путь бегства, хотя и не осуждали меня,

B 41 и не плевали в лицо мне,– ибо не внимал я клевете,– и не звучало имя мое в устах

B 42 глашатая. Не знаю, что привело меня в чужеземную стра-

B 43 ну, – это подобно предначертанию бога, подобно тому, как если б увидел себя житель Дельты в Элефантине, человек Болот – в Нубии[31]». Тогда сказал он мне: «Что же будет впредь с Египтом без него, без 

B 44 бога прекрасного[32], – страх перед ним проникал 

B 45 в чужие земли, точно страх пред Сехмет[33] в годину чумы?» И сказал я ему

B 46 в ответ: «Нет сомнения, сын его вступил во Дворец, принял

B 47 наследие отца своего. Он тоже бог, не знающий себе

B 48 равного, и не было подобного ему прежде! Владеет он мудростью, замыслы его

B 49 прекрасны и повеления отменны, по приказу его

B 50 входят и выходят[34]. Это он смирял чужие земли, меж тем как отец его пребывал во Дворце.

B 51 Он докладывал отцу, когда сбывалось предначертанное отцом. Это муж

B 52 с могучею дланью, храбрец, нет ему подобного, когда,

B 53 у всех на виду, обрушивается он на чужеземцев, когда приближается к врагам,

B 54 он сокрушает рог[35] и ослабляет руку врагов своих, так что не в силах враги его

B 55 построить свои ряды. Это каратель, дробящий лбы, никому не устоять

B 56 против него. Он широко шагает и истребляет бегущих от него,– и

B 57 нет числа обращающим тыл. Он стоек сердцем в миг схватки,

B 58 он всегда обращает к врагу свой лик, никогда не обратит к нему спину свою. Отвага в его сердце,

B 59 когда узревает он пред собою множество врагов, – не допускает он робости в сердце свое,

B 60 неустрашим он, когда видит восточных кочевников, веселится он,

B 61 когда набрасывается на азиатов,– хватает щит свой и топчет их. Не

B 62 разит он дважды, убивая врагов. Нет никого, кто бы мог уклониться от стрелы его. Нет никого,

B 63 кто бы натянул лук его. Бегут чужеземцы пред десницею его, словно

B 64 пред мощью Великой богини. Бьется он без устали,

B 65 не щадя никого и истребляя всех без остатка. Всеобщий любимец, он полон очарования,

B 66 он внушает любовь. Город любит его больше, чем себя, предан

B 67 ему больше, чем своим богам. Проходят мимо мужчины и женщины и приветствуют его с

B 68 восторгом, – он царь!

B 69 Он обрел царскую власть еще в яйце, обратил к ней лик свой еще младенцем. Он умножает число современников своих,

B 70 он единственный, он дан людям от бога. О, как ликует страна, которую он правит!

B 71 Это он расширяет пределы ее. Он одолел страны Юга,

B 72 и он с презрением глядит на страны Севера, – он рожден, чтобы разбить азиатов и

B 73 растоптать бродящих по пескам. Пошли к нему гонцов,

B 74 дабы узнал он имя твое! Не высказывай злого против его величества! Ибо неиссякаемы

B 75 благодеяния его чужеземной стране, которая предана ему!» Тогда сказал он мне:

B 76 «Нет сомнения, счастлив Египет, ибо ведает доблесть его.

B 77 Но ты здесь. Ты будешь со мной. Благо сотворю я тебе».

B 78 Поставил он меня во главе детей

B 79 своих и выдал замуж за меня старшую дочь. Дал он мне выбрать землю в стране своей –

B 80 лучшую, в том краю, что лежала на границе

B 81 с другой страной; это красная земля, имя ей – Иаа. Там росли фиги

B 82 и виноград, и вина было больше, чем воды, и мед в изобилии, и

B 83 много оливкового масла; на деревьях всевозможные плоды;

B 84 ячмень, и пшеница, и бесчисленные стада скота.

B 85 Велики были выгоды мои из-за любви

B 86 его ко мне. Он назначил меня правителем л

B 87 учшего племени в стране своей. Доставляли мне хлеба и питье минт

B 88 ежедневно, и вареное мясо, и птицу

B 89 жареную, и это – не считая дичи пустыни,

B 90 которую ловили для меня и клали передо мною, и не считая того, что приносили

B 91 мои собаки. Много доброго делали для меня. И было молоко во

B 92 всем вареном. И прошло много лет, и сыны мои

B 93 стали силачами: каждый правил

B 94 племенем своим. Гонец, поспешавший на Север или на Юг, в подворье царя,

B 95 останавливался у меня, – я всех приглашал к себе, 

B 96 я поил жаждущего и направлял на путь заблудившегося, 

B 97 я спасал ограбленного. Азиатам,

B 98 принуждаемым к борьбе против чужеземных владык,

B 99 я советовал, куда двинуть войско.

B 100 Много лет провел я у правителя Ретену во главе

B 101 войска его. Каждый народ, против которого я выступал, я покорял, и

B 102 уходил он с пастбищ своих и от колодцев своих,

B 103 захватывал я в добычу стада его, уводил

B 104 людей его, отбирал припасы его, истреблял мужей его

B 105 своею дланью, луком своим, своими походами,

B 106 своими мудрыми предначертаниями. Покорил я сердце Амуненши.

B 107 Любил он меня, ибо знал, что я могуч. Поставил он меня

B 108 во главе детей своих. Видел он мощь

B 109 рук моих. Пришел силач Ретену. Вызвал он меня

B 110 в шатре моем на поединок. Это был смельчак, и не было равного ему. Покорил он страну Ретену

B 111 от края до края. Сказал он, что хочет биться со мной. Думал он

B 112 убить меня. Задумал взять в добычу стада мои, –

B 113 так научало его племя его. Правитель Амуненши совещался

B 114 со мною, и сказал я так: «Я не знаю его, я не

B 115 ходил в стан его. Разве я открывал

B 116 двери его? Разве сносил его ограды?

B 117 Это завистливое сердце, –

B 118 видит он, как я исполняю твои повеления. Истинно, подобен я быку, забредшему в

B 119 чужое стадо: нападает на него бык стада,

B 120 схватывается с ним длиннорогий бык. Нет человека толпы, который

B 121 был бы любим, сделавшись начальником. И нет кочевника, который

B 122 любил бы выходца из Дельты. [......] прикрепить папирус к горе.

B 123 Но разве согласится пришелец показать спину драчливому

B 124 быку – из страха, как бы драчливый с ним не сравнялся?

B 125 Если сердце его жаждет боя, пусть выскажет, что у него на сердце.

B 126 Разве бог не знает, что он же и предопределил? Он знает!»

B 127 С наступлением ночи натянул я тетиву лука моего,

B 128 уложил стрелы мои в колчан, дал легкий ход мечу моему

B 129 в ножнах, начистил оружие мое. Когда озарилась земля, народ Ретену пришел,

B 130 собрались племена его и

B 131 соседние народы,– силач изготовился биться.

B 132 И вот двинулся он на меня. Мужчины и женщины зашептали –

B 133 каждое сердце болело за меня. Думали

B 134 люди: «Кто может сразиться с ним?» Щит его, топор его в все дротики его

B 135 выпали из рук его,– я принудил его выпустить из рук все оружие.

B 136 И колчан его заставил я опорожнить – все стрелы

B 137 до последней, одна за другой, пролетели мимо. И тогда бросился он на меня.

B 138 И я застрелил его – стрела моя застряла в шее его.

B 139 Закричал он и упал ниц.

B 140 Я прикончил его топором и издал клич победы

B 141 на спине его. Все азиаты зарычали от радости,

B 142 а я вознес хвалу богу Монту[36]. Челядь его оплакивала его. Правитель

B 143 Амунеиши заключил меня в свои объятия. Я завладел

B 144 добром его и взял в добычу стада его. Что замыслил он

B 145 против меня, то исполнил я против него. Захватил я все, что было в шатре его,

B 146 и наложил руку на весь стан его. Так возвысился я, возвеличился

B 147 добром, разбогател стадами,

B 148 так одарил бог милостью своею того, на кого прежде гневался, кого изгнал

B 149 в чужеземную страну, и сегодня сердце его омыто от греха.

B 150 Прежде был я беглец, теперь же знают обо мне в царском подворье.

B 151 Полз я ползком от голода, а теперь я оделяю хлебом соседа.

B 152 Бежал человек из страны своей нагим,

B 153 теперь же щеголяю я в платьях из тонкого льна.

B 154 Бежал человек без спутников и провожатых,

B 155 теперь же богат я людьми, прекрасен мой дом, обширно поместье мое,

B 156 и помнят обо мне во Дворце. О бог, предначертавший мое бегство, кто бы ни был ты,

B 157 будь милосерд, приведи меня в царское подворье! Быть может,

B 158 ты дашь мне узреть края, где сердце мое бывает что ни день.

B 159 Что желаннее погребения в той стране, где я ро-

B 160 дился? Приди мне на помощь! Прошедшее – прекрасно:

B 161 даровал мне бог милость свою. Ныне вновь да будет милость его, да украсит он кончину того, кого прежде унизил.

B 162 Сердце его болело за изгнанника на чужбине. И сегодня

B 163 он полон милости и внимает мольбе издалека,

B 164 и длань его, обрекшая меня на кочевья, ныне простирается туда, откуда ты исторгнул меня.

B 165 Да будет милостив ко мне царь Египта, да буду я жив милостью его!

B 166 Приветствую Госпожу Страны[37], которая во Дворце его! Да получу

B 167 вести от детей его, и да омолодится

B 168 тело его, ибо вот, подступила старость:

B 169 слабость одолела меня, и глаза отяжелели, и руки обессилели, и

B 170 ноги уже не повинуются усталому сердцу. Я приближаюсь

B 171 к уходу, и уведут меня в город Вечности. Да последую

B 172 я за Владычицей, и да возвестит она мне добрую для детей весть, и да проведет она

B 173 вечность надо мною. И было доложено обо мне его величеству царю Верхнего и Нижнего Египта Хенсркара.

B 174 И послали его величество

B 175 мне царские дары, словно правителю чужеземной страны, желая обрадовать слугу своего.

B 176 Царские дети во Дворце дали

B 177 мне знать о себе.

B 178 «Список царского указа, доставленный этому слуге: о возвращении его в Египет.

B 179 [Следует официальная царская титулатура:] Хор[38], живущий своими рождениями, обе Владычицы, живущий своими рождениями, царь Верхнего и Нижнего Египта и Хеперкара, сын Ра,

B 180 Сенусерт, одаренный жизнью навеки. Царский указ спутнику царя, Синухе.

B 181 Доставлен тебе этот царский указ, дабы ведал ты:

B 182 Вот обошел ты чужие страны от Кедема до Ретену, и страна передавала тебя стране

B 183 по влечению сердца твоего. Но что сделал ты дурного, дабы ждать возмездия? Ты не злословил – некому отвергать речи твои.

B 184 Ты не изрекал хулы на Совет вельмож – некому опровергать слова твои.

B 185 Твоим сердцем овладело желание бежать, но не было ничего против тебя в сердце моем. Небо твое – царица Нефру, что во Дворце,

B 186 пребывает в цвете и поныне. Покрыта глава ее царским убором, дети ее

B 187 в царских покоях. Ты будешь копить добро, которое они тебе будут давать, и будешь жить от щедрости их. Итак,

B 188 отправляйся в Египет! Узришь ты подворье, в котором вырос, облобызаешь землю

B 189 у Великих Врат и соединишься с царскими друзьями. Ведь ты уже на-

B 190 чал стареть и уже расстался с мужеством. Подумай о дне

B 191 погребенья, о сопричислении к достоинству умершего. Получишь ты «ночь», и масла[39],

B 192 и погребальные пелена из рук Таит[42]. Составят для тебя погребальную свиту,

B 193 изготовят золотой гроб для мумии и возглавие гроба из лазурита, и небо напишут над тобою, и опустят тебя

B 194 в деревянный ящик, и быки потянут тебя, и певцы будут шагать пред тобою. Будут

B 195 плясать карлики у входа в гробницу твою. Прочтут тебе список заупокойных жертв, и вот –

B 196 заклания многие у входа к жертвенникам твоим. Колонны твоей гробницы высечены будут из белого камня, и усыпальница твоя – средь

B 197 усыпальниц царских детей. Не встретишь ты кончину в чужеземной стране, и не азиаты проводят тебя в могилу,

B 198 и не будешь завернут в баранью шкуру, и не насыплют холма над тобою. Поздно тебе

B 199 бродяжничать по земле. Подумай о недугах. Вернись!» Застиг меня царский указ, когда я стоял

B 200 среди племени моего. И прочитали мне указ, и простерся я ниц, и коснулся

B 201 земли, и взложил землю на волосы мои. Обошел я свой стан, ликуя, и говорил я:

B 202 «Как сделано сие для слуги, чье сердце направило его в чужеземные страны?

B 203 Поистине прекрасна снисходительность сердца, спасающая меня от смерти! И да соизволишь ты повелеть, дабы

B 204 завершил я телесную жизнь свою в царском подворье». Список извещения, что указ получен:

B 205 «Слуга Дворца, Синухе, говорит: «Мир тебе! Прекрасно, что ведомо

B 206 богу благому, Владыке Обеих Земель, любимцу Ра, избраннику бога Монту, Владыке Фив Амону[42], неумышленное бегство слуги его.

B 207 Владыка Обеих Земель, Себек, Ра, Хор, Хатхор, Атум и его Девятерица[42],

B 208 Сопд[43], Нефербау, Семсеру, Хор восточный, Владычица Буто (да оберегает она

B 209 главу твою), боги на водах[44], Мин среди пустынь, Уререт, Владычица

B 210 Пунта, Нут, Хорур и все боги Страны Возлюбленной[45]

B 211 и островов в море – да ниспошлют они жизнь и власть ноздрям твоим, да одарят тебя дарами по щедрости своей,

B 212 да оделят тебя вечностью без предела и конца! Да охватит страх пред тобой

B 213 равнины и горы, и да покоришь ты все, что обегает солнечный диск. Это мольба слуги

B 214 господину своему, спасающему его от Аменти[46].

B 215 Владыка познания человеческого[47], он знал про раба своего Синухе, что страшится раб высказать это и тяжко ему и трудно

B 216 повторить это. Бог великий, подобие Ра, он сам образумил своего слугу.

B 217 Слуга – в руках пекущегося о нем; поистине, есть мне место в предначертаниях твоих. Твое величество –

B 218 Хор-победитель, в дланях твоих больше мощи, чем во всех горах и равнинах.

B 219 Да повелит твое величество доставить Меки из Кедема, Хентиуше

B 220 из Хенткешу, Менуса из Финикии[52].

B 221 Это все правители, славные именами своими,

B 222 неизменные в любви к тебе, не говоря уже о правителе Ретену: его страна – твое имение,

B 223 подобно псам твоим. Непредумышленно было бегство слуги твоего, не задумывал я бегства в сердце моем,

B 224 не знаю, что удалило меня от моего места. Это

B 225 подобно сновидению: как если бы видел себя житель Дельты в

B 226 Олефантипе, человек Болот – в Нубии. Ведь

B 227 не боялся я, и не было погони за мною. Ведь не внимал я клевете, и не звучало имя мое

B 228 в устах глашатая. И все же дрожало тело мое, и ноги

B 229 пустились бежать – сердце мое увлекло меня в бегство. Бог предначертал это, он

B 230 увел меня из страны моей. Ведь нет во мне высокомерия, и опаслив тот, кто знает

B 231 страну свою[49], и разлил Ра страх пред тобой по равнинам и ужас пред тобой

B 232 надо всеми горами. Будь я в твоем подворье – ты, и только ты властен закрыть мне

B 233 свет неба. Солнечный диск восходит по желанию твоему. Воду речную – пьют ее

B 234 по воле твоей. Ветер вышний – вдыхают его, когда ты прикажешь.

B 235 Слуга твой передаст должность верховного сановника, которой достигнул в месте этом, кому повелишь.

B 236 Да поступит твое величество, как заблагорассудит, ибо мы живем воздухом, который даруешь нам ты.

B 237 Да любят Ра, Хор, Хатхор ноздри твои благородные,приснолюбимые богом Монту, Владыкою Фив! И да будут ноздри твои вечны!»

B 238 И вот пришли к слуге и дали ему провести еще день в стране Иаа.

B 239 И передал я добро мое детям моим. Первенец мой стал во главе племени,

B 240 и все племя мое и все имущество мое перешло в руку его – все мои люди и скот,

B 241 все припасы, все плодоносные деревья. Отправился затем слуга на юг.

B 242 Остановился я у Путей Хора[50]. Начальник рубежной стражи

B 243 послал в царское подворье гонца с вестью о моем возвращении. Повелели его величество, дабы

B 244 отправился в путь искусный начальник царских земледельцев и доставил мне на судах

B 245 царские дары для азиатов, сопровождавших меня до Путей Хора.

B 246 Каждого из прибывших[51] назвал я по имени его, и каждый слуга был при деле своем. Отплыл я под

B 247 парусами. Месили рядом тесто и делали сусло, пока не достиг я города Иту[52].

B 248 Озарилась земля очень рано, и вот пришли и позвали меня. Десять человек пришли за мною,

B 249 чтобы отвести меня во Дворец. Я коснулся челом земли между сфинксами[53].

B 250 Царские дети ждали с приветствиями у ворот.

B 251 Повели меня царские друзья колонным двором в покои.

B 252 Застал я его величество, восседающим на Великом золотом троне под навесом. Распростерся я перед ним

B 253 ниц и обеспамятел. Бог

B 254 обратился ко мпе милостиво, я же был подобен охваченному мраком.

B 255 Душа моя исчезла, тело ослабло, и не было больше сердца в груди, и не различал

B 256 жизнь от смерти. Изрекли тогда его величество одному из друзей: «Подними

B 257 его, пусть говорит со мною». И еще изрекли его величество: «Вот ты прибыл. На чужбине, после твоего бегства, покорил ты чужеземные страны.

B 258 Но нагрянула старость, достиг ты ее порога. Немалое дело – погребение

B 259 тела твоего. Не азиаты проводят тебя в могилу. Так не поступай, не поступай, как раньше,– ведь безмолствуешь ты теперь, когда

B 260 названо имя твое». Я боялся возмездия и отвечал ответом

B 261 испуганного: «Что вещает мне мой владыка? Как мне ответить на это. Лучше промолчать.

B 262 Ведь это длань божия: ужас, который ныне во мне, подобен тому, что обратил меня в бегство, предначертанное богом.

B 263 Вот я пред тобою – жизнь моя принадлежит тебе. Да поступит твое величество по изволению своему».

B 264 Повелели его величество привести царских детей. Изрекли его величество царской супруге: «Смотри,

B 265 вот пришел Сипухе, он как азиат, он превратился в кочевника». Издала она громкий крик, а

B 266 царские дети в один голос сказали

B 267 его величеству: «Воистину, это не он, царь, владыка наш». Изрекли его величество: «Это

B 268 воистину он». И вот принесли они ожерелья свои – мениты и систры своп, и трещотки[54] свои с собой

B 269 и теперь поднесли его величеству, говоря: «Руки твои, о царь, да простираются

B 270 к прекрасному,– к убранству Владычицы Неба, о непреложный владыка! Богиня золота да ниспошлет

B 271 вечную жизпь твоим ноздрям! И да соединится с тобою Владычица Звезд[55]! Да спустится венец Юга вниз по течению, и да поднимется вверх по течению венец Севера,

B 272 и да соединятся по слову его величества, и да возложат урей[56] на чело твое! Ограждал

B 273 ты простолюдина от несчастья. Да будет милостив к тебе Ра, Владыка Обеих Земель.

B 274 Слава тебе и Владычице Мира[57]! Ослабь свой лук, отложи стрелу свою.

B 275 Верни дыхание задыхающемуся, а нас одари даром прекрасным —

B 276 даруй нам этого вождя кочевников, сына богини Мехит[58], азиата, рожденного в Стране Возлюбленной,

B 277 совершившего побег из страха пред тобою, бежавшего из

B 278 ужаса пред тобою. Но у созерцавшего лик твой нет более страха, и

B 279 не ужасается глаз, видавший тебя». Изрекли его величество: «Пусть не страшатся

B 280 и не ужасается. Он будет царским другом,

B 281 один из числа придворных,

B 282 Ступайте в утренние покои, отведите

B 283 ему место». Я вышел из покоя,

B 284 и царские дети подали мне руки свои, и направились мы к Великим Вратам.

B 285 Отвели мне место в доме царского сына,

B 286 Прекрасно там – прохладительная палата[59],

B 287 и лики богов, и образ небосвода. И повсюду бесценные

B 288 сокровища, а там – одеяния из царского полотна и

B 289 в самолучшее царское умащение для вельмож, которых любит царь, и

B 290 при каждом деле – свой служитель. Стерли следы годов с тела моего,

B 291 побрили меня, причесали волосы, пустыне оставил я мерзость,

B 292 ветошь – скитающимся в песках,

B 293 Одет я в тонкое полотно, умащен самолучшим умащением и лежу

B 294 на кровати. Оставил я пески живущим в них

B 295 и деревянное масло – умащающимся им. Дали мне дом

B 296 владельца сада, он был царским другом. Множество мастеров,

B 297 строили дом, и каждое дерево посажено заново. Кушанья приносили мне

B 298 из Дворца три и четыре раза в день,

B 299 не считая того, что давали царские дети, и не было ни в чем промедления.

B 300 Построили мне пирамиду из камня среди

B 301 пирамид. Начальник над строителями размерил

B 302 место для постройки. Начальник над художниками писал изображения,

B 303 Начальник над ваятелями

B 304 работал резцом. Начальник над зодчим города Вечности следил за пирамидой. Все, что кладут обычно

B 305 в гробницу, было наготове. Назначили жрецов для посмертных священнослужений.

B 306 Отвели посмертный надел с полями в должном месте,

B 307 как подобает царскому другу первой близости. Изваяние мое украшено

B 308 золотом, набедренник из тонкого золота. Его величество повелели сделать так.

B 309 Нет человека толпы, которому сотворили подобные благодеяния! И был

B 310 в милости у царя по день смерти.

B 311 [Колофон:] Доведено до конца, как было найдено написанным.

Текст сохранился на берлинском папирусе 3022, обозначенном в науке буквой B; здесь нет начала. Датируется временем XII династии (XX – XVIII вв. до п. э.). Берлинский папирус 10499 содержит начало и первую половину «Рассказа». Папирус найден в Рамессуме и обозначается в науке буквой R. Датируется временем XVIII династии (XVI—XIV вв. до н. о.). Перевод дан по R и В. Сюжет «Рассказа»: вельможа Синухе из опасений за свою жизнь бежит из Египта н проводит многие годы в Сирии. Причина – смерть фараона Аменемхета I, за ней последовала дворцовая смута, исход которой был неведом. Синухе близок к законному наследнику Сенусерту I. При вести о заговоре против него ужас охватил Синухе, и, поддавшись малодушию, он бежал. Фараон прощает Синухе его малодушие и возвращает его на родину. Язык рассказа местами очень труден, даже вызывает в некоторых местах (например, в 118—121) разночтения и разное понимание.

Правда и Кривда

2.1 [...] Сказал Кривда

2.2 Девятерице: «Пусть приведут Правду и ослепят его на оба глаза, и пусть сидит

2.3 привратником у ворот моего дома». И Девятерица исполнила все, что он сказал.

2.4 И вот прошли дни, и взглянул Кривда на Правду, своего старшего брата,– и увидел

2.5 многие его достоинства. Тут же сказал он двум слугам Правды:

2.6 «Возьмите своего господина и бросьте его

2.7 злому льву и многид! [......! Повиновались слуги и

2.8 поднялись с Правдой. И Правда [...]: «Не касайтесь меня».

[......]

3.1 – [.........]

3.3 [......]

3.4 [.. .] И вот, прошло много дней,

3.5 вышла [...] из дому [...]

3.6 [......I не было подобного ему во всей стране.

3.7 Тогда они явились к ней и сказали: «Пойдем с нами, посмотри [...]

4.1 [.. .1 брошенный у холма, и пусть сидит привратником у ворот нашего дома».

4.2 Она отвечала: «Ступай взгляни на него». Служанка пошла и привела его.

4.3 Когда она увидела его, то загорелась вожделением неудержимым. Когда она увидела его [...]

4.4 что он [...] Он провел с нею ночь и познал ее, как познает

4.5 мужчина. И тою же ночью понесла она мальчика. И вот

4.6 прошло много дней, и она родила сына. И не было подобного ему

4.7 во всей этой стране. Он был большой [...] и подобен рожденному от бога. Отдали его в

5.1 школу. Он выучился писать отлично и исполнял все мужские работы. Он

5.2 превзошел во всем старших товарищей, которые были в школе с ним вместе.

5.3 Тогда товарищи сказали ему: «Чей ты сын? У тебя нет отца».

5.4 И они издевались над ним и оскорбляли его, говоря: «В самом деле, нет у тебя отца!» Тогда

5.5 мальчик сказал своей матери: «Кто мой отец? Я назову его им

5.6 моим товарищам. Они все говорят мне: «Где твой отец?»

5.7 Так говорят они и обижают меня». Тогда мать сказала: «Смотри,

5.8 вот слепой сидит у ворот – это отец твой»,

6.1 Так сказала ему мать. Он сказал: «По-настоящему стоило бы созвать

6.2 твоих родичей и призвать крокодила[60]!» Мальчик привел

6.3 отца в дом, усадил его на стул, и подставил скамейку

6.4 ему под ноги, и положил перед ним хлеб,– он дал ему есть

6.5 и пить. И сказал мальчик своему отцу: «Кто

6.6 ослепил тебя? Скажи, чтобы я мог отомстить за тебя». Отец сказал ему: «Мой младший брат

6.7 ослепил меня». И он рассказал сыну все, что с ним произошло. И сын пошел, чтобы отомстить

7.1 за отца. Он взял десять хлебов, посох,

7.2 сандалии, один мех и один меч. Взял он одного быка,

7.3 прекрасного с виду, и направился туда, где паслось стадо Кривды.

7.4 Он сказал пастуху: «Вот десять хлебов, и посох,

7.5 и мех, и меч, и сандалии – это все тебе.

7.6 А быка сохрани для меня, пока я не возвращусь из города». И вот прошло много дней,

7.7 и бык оставался много месяцев

7.8 в стаде Кривды. И вот Кривда

8.1 пришел на пастбище посмотреть свои стада и увидел этого быка,

8.2 который был прекрасен с виду. Он сказал своему пастуху: «Отдай мне этого быка, я его съем».

8.3 Пастух сказал ему: «Это не мой бык [...], не могу отдать его тебе». Тогда Кривда сказал ему:

8.4 «Все мои быкн в твоих руках – отдай любого из них хозяину». Услышал мальчик,

8.5 что забрал Кривда его быка, и отправился туда, где паслось стадо

8.6 Кривды. Он сказал пастуху: «Где мой бык? Я не вижу его

8.7 между твоих быков». Пастух сказал ему: «Все быки до единого в твоем распоряжении. Выбирай

9.1 любого, какой тебе нравится». Сказал ему мальчик: «Есть ли среди них подобный моему по размерам?

9.2 Ведь когда он стоит в Пайамупе, кончик хвоста его – в зарослях папируса[61].

9.3 Один его рог покоится на западной горе, другой – на

9.4 восточной. Место его отдохновения – главное русло реки. И шестьдесят телят рождаются от него

9.5 ежедневно». Тогда сказал ему пастух: «Разве бывают быки таких размеров, как ты говоришь?»

9.6 Тогда мальчик схватил его и потащил к Кривде. А Кривду он потащил

10.1 на суд Девятерицы. Боги Девятерицы сказали мальчику: «Неправда [...],

10.2 мы не видали быка таких размеров, как ты говоришь». Тогда мальчик сказал Девятерице:

10.3 «А нож таких размеров, как вы говорите,– чтобы гора Ял была клинком[62] [...],

10.4 а рукоятью [...1 Коптоса, ножнами – гробница бога, а поясом – стада Кал[.. .]?

10.5 Потом он сказал Девятерице: «Рассудите Правду и Кривду. Я пришел

10.6 отомстить за него». Тогда Кривда поклялся именем Владыки,– да будет он жив,

невредим и здрав! – говоря: «Как вечен Амон, как вечен Владыка – так да разыщут

10.7 Правду и, если жив он, да ослепят меня на оба глаза и да посадят привратником у ворот

его дома!» Тогда и

11.1 мальчик поклялся именем Владыки,– да будет он жив, невредим и здрав!»

Как вечен Амон, как вечен Владыка – так да разыщут

11.2 Кривду и, если он жив, [......] и нанесут ему пятьсот ударов и пять ран,

11.3 и ослепят на оба глаза, и посадят привратником у врат дома Правды»,

11.4 [...] Правды и Кривды.

(Далее следы поврежденного колофона.}

Папирус Честер-Витти II, палеографически датируется временем XIX династии (III в. до н. э.). Начало сказки – очень повреждено. Любопытно отметить, что Девятерица богов вовсе не отличается ни милосердием, ни справедливостыо: они выполняют жестокое желание Кривды и ослепляют Правду.

Два брата

1.1 Рассказывают, что были два брата, родившиеся от одной матери н одного отца. Анупу – так звали старшего, звали меньшего Бата. Были у Анупу и дом и жена, а

1.2 меньшой брат был ему наместо сына: он делал старшему его одежду и выходил со скотом его в поле, и

1.3 он пахал, и собирал жатву в его житницы. Все это исполнял он для брата, всякие работы в поле. Меньшой брат

1.4 был прекрасный юноша, и не было подобного ему во всей стране, и была сила бога в нем. И вот прошло много дней, и меньшой брат

1.5 каждый день, по заведенному порядку, уходил со скотом, и каждый вечер возвращался, нагруженный

1.6 всяческими травами полей и молоком, деревом и всяческим прекрасным полевым добром, и все складывал перед братом своим, который сидел

1.7 со своею женой, и пил он, и ел, а потом удалялся в хлев, чтобы провести ночь среди скота своего.

1.8 [...] А после того как земля озарялась и наступал следующий день [...], он варил пищу и ставил перед братом своим старшим,

1.9 а тот давал ему хлебы в поле, и он выгонял свой скот в поле пасти и шел со своим скотом.

1.10 И животные говорили ему: «Хороша трава там или там»,– и он слушал их и вел их в

2.1 место, обильное прекрасной травой, как они хотели. И скот, который он пас, тучнел весьма и давал приплод

2.2 весьма щедрый. И вот, когда наступило время пахать, старший брат сказал ему: «Готовь нам упряжку [...],

2.3 будем пахать, потому что поле вышло из-под разлива, оно хорошо для пахоты. И ты тоже придешь

2.4 в поле, с зерном для посева придешь ты, потому что мы начинаем пахать завтра утром». Так он сказал.

2.5 И меньшой брат выполнил все наказы старшего, о чем бы тот ни сказал: «Сделай это!» И после того как земля

2.6 озарилась и наступил следующий день, оба отправились в поле с зерном для посева. И сердца их

2.7 ликовали весьма и радовались их трудам уже в начале труда. И вот прошло много дней,

2.8 и братья были в поле и перестали сеять – все зерно вышло. Тогда старший послал брата в селение,

2.9 сказав: «Поспеши принести нам зерна из селения». Меньшой застал невестку свою за

2.10 причесыванием. Он сказал ей: «Встань и дай мне зерна,

3.1 я спешу обратно, потому что брат мой старший ждет меня в поле. Не медли!» Она сказала ему: «Ступай и

3.2 открой житницу и возьми сам, сколько нужно,– чтобы не остановилась прическа моя на полпути». Тогда юноша пошел

3.3 в свой хлев и взял большой сосуд. Хотелось ему унести побольше зерна. Нагрузился он

3.4 пшеницею и ячменем и вышел из житницы. Тогда она сказала ему: «Что за ноша у тебя на плече?» Он сказал ей: «Три хара[63]

3.5 пшеницы, два хара ячменя, всего пять хар – вот какая ноша на плече моем». Так он сказал. Она же сказала: «Много силы

3.6 в тебе! Я вижу твои достоинства ежедневно». И пожелало сердце ее познать его, как познают мужчину,

3.7 Она встала, и обняла его, и сказала ему: «Идем, полежим вместе час. На пользу будет это тебе – я сделаю

3.8 тебе красивую одежду». Тогда юноша стал подобен южной пантере в гневе [...] из-за

3.9 скверных слов, которые она произнесла, и она испугалась весьма. И он заговорил с ней и сказал: «Как же это? Ведь ты мне

3.10 наместо матери, а твой муж наместо отца, ведь он старшин брат, он вырастил меня.

4.1 Что за мерзость ты мне сказала! Не повторяй ее мне никогда, и я не скажу никому, и замкну уста свои, чтобы не

4.2 услыхал об этом никто из людей». И он поднял свою ношу и отправился в поле. Он вернулся к брату, и они снова взялись за дело и

4.3 занялись своею работою. И вот, когда наступил вечер, старший брат пошел в

4.4 дом свой, а меньшой погнал скот, нагрузившись всяческим полевым добром.

4.5 В селение погнал он скот свой, чтобы спал скот в хлеве своем ночью. И вот жена старшего брата была в страхе

4.6 из-за слов, которые она сказала. Взяла она жир и натерлась им, словно бы перенесла побои,– чтобы

4.7 сказать своему мужу: «Это брат твой меньшой избил меня». А муж возвратился вечером, как

4.8 и всякий день, по заведенному порядку. Вошел он в дом свой и застал жену свою лежащей и якобы больной.

4.9 Не полила она воды ему на руки, как обычно. Не зажгла света перед ним, и дом был во мраке. Она лежала, жалуясь

4.10 на тошноту. Муж сказал ей: «Кто обидел тебя?» Она сказала ему: «Никто не обижал меня, кроме твоего брата

5.1 меньшого. Пришел он взять для тебя зерно, и застал меня одну, и сказал мне: «Идем, полежим

5.2 вместе час. Надень свой парик». Так он сказал. Но я не стала слушать его. «Разве я не мать тебе? Разве твой брат тебе не наместо твоего отца?»

5.3 Так я сказала ему. Он испугался и избил меня, чтобы я не рассказывала тебе. Если оставишь его жить, я умру. Вот, когда

5.4 он придет [...], ибо я страдаю из-за этого скверного умысла, который он собирался исполнить вчера[64]». Тогда старший брат

5.5 сделался подобен южной пантере. Он наточил свой нож и сжал его в руке своей. Он встал за воротами

5.6 хлева, чтобы убить брата своего меньшого, когда тот возвратится вечером и станет загонять скот свой в

5.7 хлев. И вот, когда солнце село, меньшой брат, нагруженный, по ежедневному своему обыкновению, всякими травами полевыми,

5.8 пришел. И первая корова взошла в хлев. И сказала она своему пастуху: «Вот твой старший брат стоит

5.9 с ножом, чтобы убить тебя. Беги от него!» И услыхал он, что сказала первая корова.

6.1 Взошла и другая корова и сказала то же. Тогда взглянул он под ворота хлева

6.2 и увидел ноги брата, который стоял за воротами с ножом в руке,

6.3 Тогда положил он ношу свою на землю и бросился бежать, спасаясь. А старший брат

6.4 пустился вдогонку с ножом в руке. Тогда меньшой призвал на помощь бога Ра-Хорахти, воззвав:

6.5 «Владыка благой! Ты, правящий суд над лживым и праведным!» И

6.6 внял Ра его мольбе. И повелел Ра, чтобы легли воды между ним и его братом

6.7 и кишели бы крокодилами те воды. И вот один из братьев оказался на одном берегу, второй – на другом.

6.9 И вот старший дважды ударил себя по руке, досадуя, что не убил меньшого. Тогда

6.10 меньшой обратился к нему с другого берега и сказал: «Останься на месте, пока не озарится земля. Когда же взойдет солнечный диск, я буду

7.1 судиться с тобой пред его ликом, и он воздаст по заслугам лживому и праведному – потому что я не останусь с тобой [...] во веки веков,

7.2 не буду там, где ты, но отправлюсь в долину Кедра[65]». И вот земля озарилась, и наступил следующий день,

7.3 и поднялся Ра-Хорахти, и смотрели один на другого братья. И тогда заговорил меньшой и сказал так:

7.4 «Что это значит? Ты погнался за мною, чтобы убить коварно! А ведь ты даже не выслушал моих слов! Ведь я – твой брат меньшой,

7.5 ведь ты мне наместо отца! Ведь супруга твоя мне наместо матери! Поистине это так! Когда ты послал меня принести зерна, твоя

7.6 жена сказала мне: «Идем, полежим час вместе». Но погляди, как она все вывернула и перевернула в глазах твоих!» После этого он

7.7 поведал брату обо всем, что случилось между ним и невесткою. И он поклялся именем Ра-Хорахти[66] и примолвил:

7.8 «Так что же это значит, что ты гонишься за мною и хочешь коварно убить меня ножом ради распутницы?» И взял он

7.9 острый лист тростника, и отсек себе тайный уд, и бросил в воду, а потом рыба-сом проглотила его[67]. И

8.1 лишился он силы, и стал несчастен, а старший брат сокрушался сердцем своим весьма и громко зарыдал, но не мог перебраться к брату своему меньшому через воды, кишевшие крокодилами.

8.2 И обратился к нему меньшой и сказал: «Почему ты думал одно лишь дурное, почему не вспомнил чего-либо доброго, что сделал я для тебя? Ступай же теперь в свой дом

8.3 и сам ходи за своим скотом, ибо не буду больше там, где ты, но отправлюсь в долину Кедра. Но вот ты сделаешь для меня – ты придешь мне на помощь, если

8.4 узнаешь, что приключилось со мною недоброе. Я вырву свое сердце и возложу его на верхушку цветка кедра. Если срубят кедр и свалят наземь,

8.5 ты придешь, чтобы найти мое сердце. И если семь лет пройдет в поисках – не падай духом. Когда же ты найдешь его, то положишь в сосуд с прохладной водой, и я оживу и отомщу

8.6 тому, кто причинил мне зло. А что недоброе приключилось со мною, ты узнаешь, когда подадут тебе в руки пиво и вдруг выплеснется оно за край. Не медли тогда нисколько!» И он отправился

8.7 в долину Кедра, а старший брат отправился в дом свой, схватившись руками за голову и осыпав себя пылью. И достиг он дома своего, и убил

8.8 жену, и бросил ее собакам, и сел оплакивать брата своего меньшого. И вот прошло много дней, и меньшой брат оставался в долине Кодра

8.9 и был один. Дни проводил он в охоте за дичью пустыни, вечером ложился спать под кедром, на верхушку цветка которого положил свое сердце.

9.1 И вот прошло много дней, и он собственными руками построил себе в долине Кедра дворец ,

9.2 полный всевозможными прекрасными вещами, и желал обзавестись семьей. И вот вышел он из своего дворца и встретился с Девятерицею.

9.3 Боги шли, исполняя предначертанное ими для всей земли. Изрекла Девятерица, обращаясь

9.4 к нему: «Эй, Вата, бык Девятерицы, ты живешь здесь в одиночестве, после того как покинул селение свое из-за жены Анупу, брата твоего

9.5 старшего? Но гляди, убита жена его, ты отомстил». И сокрушались боги сердцем

9.6 из-за него весьма. Сказал Ра-Хорахти богу Хнуму[68]: «Сотвори для Баты жену, чтобы не жил он

9.7 в одиночестве». И Хнум сотворил ему супругу. Телом и лицом была она прекраснее всех женщин

9.8 во всей стране. Семя всех богов пребывало в ней. И вот явились семь Хатхор взглянуть на нее и изрекли

9.9 единогласно: «Она умрет от меча». Бата хотел ее весьма сильно, и она поселилась в его дворце. И проводил он дни

10.1 в охоте за дичью пустыни и приносил добычу домой и складывал перед нею. А после он сказал ей: «Не выходи наружу,чтобы море

10.2 не схватило тебя: ты не сможешь спастись, потому что ты женщина. Мое сердце покоится на верхушке

10.3 цветка кедра. Если кто найдет его, я буду сражаться». И он открыл ей все до

10.4 конца. И вот прошло много дней, и Бата отправился на охоту по заведенному порядку.

10.5 Вышла женщина погулять под кедром рядом с ее домом. Увидело ее море,

10.6 погнало за нею свои волны. Она побежала и укрылась в доме. А море

10.7 обратилось к кедру и сказало: «Поймай ее для меня!» И кедр раздобыл для моря прядь ее волос, а

10.8 море отнесло их в Египет и вынесло на берег там, где работали портомои фараона, – да будет он жив, невредим и здрав! И запах

10.9 ее волос пропитал одеяния фараона, – да будет он жив, невредим и здрав! И его величество бранили портомоев фараона, – да будет он жив, невредим и здрав! – говоря: «Запах умащений в одеяниях фараона,– да будет он жив, невредим и здрав!» Так бранили они портомоев ежедневно, и портомои

11.1 не знали, что делать. И начальник портомоев фараона,– да будет он жив, невредим и здрав! – вышел на берег, и на сердце его было тяжело

11.2 весьма из-за того, что ежедневно бранил его фараон. Он остановился на возвышении как раз против пряди волос,

11.3 лежавшей в воде. И он велел спуститься и принести их. Оказалось, что запах их весьма приятен, и он взял их с собою и отнес фараону, – да будет он жив, невредим и здрав!

11.4 И призвали мудрых писцов к фараону, – да будет он жив, невредим и здрав! – и сказали они фараону, – да будет он жив, невредим и здрав! – так: «Это волосы

11.5 девицы бога Ра-Хорахти, семя всех богов в ней. Это дар тебе из чужой страны. Разошли

11.6 посланных твоих во все чужестранные земли, чтобы найти ее. Что же до посланного, который отправится в долину Кедра, пусть множество

11.7 людей сопутствуют ему, дабы доставить ее сюда». Тогда изрекли его величество, – да будет он жив, невредим и здрав! – так: «Весьма прекрасно то, что вы сказали». И дозволено было им удалиться. И вот прошло много дней, и

11.8 посланцы, разосланные по чужестранным землям, возвратились и доложили его величеству,– да будет он жив, невредим и здрав! – так:

11.9 «Не вернулись посланные в долину Кедра – всех перебил Бата и только одного пощадил, чтобы известил он об этом его величество,– да будет он жив, невредим и здрав!»

11.10 Тогда его величество, – да будет он жив, невредим и здрав! – повелели отправить множество воинов и колесниц

12.1 и с ними женщину, которой вложили в руки всяческие прекрасные украшения для женщин. И женщина вернулась в

12.2 Египет с супругою Баты. И было ликование по всей стране. И его величество, – да будет он жив, невредим и здрав! – полюбили

12.3 её весьма и нарекли ее «Великою любимицей». И говорили с ней и велели поведать о ее

12.4 супруге. И она сказала его величеству, – да будет он жив, невредим и здрав! – так: «Пусть срубят кедр – и он умрет».

12.5 И фараон приказал послать воинов с оружием и срубить кедр. И воины пришли к

12.6 кедру и срубили цветок, на котором покоилось сердце Ваты.

12.7 И Бата упал мертвым тотчас же. Когда же земля озарилась и наступил день, следующий за тем, как был

12.8 срублен кедр, Анупу, старший брат Баты, вошел в дом свой. Он

12.9 сел помыть руки свои. И подали ему сосуд с пивом, и оно выплеснулось за край;

12.1 подали ему другой сосуд, с вином, и оно замутилось. Тогда он взял свой

13.1 посох, и свою обувь, и одежду свою, и свое оружие. И направился он в

13.2 долину Кедра. И вошел он во дворец брата своего меньшого и застал брата лежащим

13.3 на кровати, был он мертв. Заплакал старший брат, увидев брата меньшого мертвым. И пошел он

13.4 искать сердце брата своего меньшого под кедром, на месте, где спал меньшой по ночам.

13.5 Три года провел старший брат в поисках сердца и не находил. И когда начался четвертый год, пожелал он вернуться в Египет.

13.6 Подумал он: «Завтра отправлюсь в Египет». Но после того как земля озарилась и наступил следующий день, снова

13.7 направился он к кедру, и провел день в поисках сердца брата своего меньшого, и вернулся вечером, озабоченный мыслью найти сердце во что бы то ни стало.

13.8 И вот нашел он горошину, и это было сердце брата его меньшого. Он взял сосуд с

13.9 прохладною водой, и бросил в него горошину, и сел, по каждодневному своему обыкновению. Когда же наступила ночь,

14.1 сердце впитало в себя воду, и Бата задрожал всем телом и обратил взгляд к брату своему,

14.2 в то время как сердце его было еще в сосуде. И тогда старший брат, Апупу, взял сосуд с прохладною водой, где

14.3 лежало сердце брата его меньшого, и дал ему выпить. И встало сердце на место свое, и сделался Бата таким, как раньше. И они

14.4 обняли друг друга и заговорили друг с другом. И сказал меньшой брат

14.5 старшему брату: «Вот я превращусь в большого быка, масть его прекрасна, замыслы же неведомы,

14.6 и ты сядешь мне на спину до восхода солнца, и мы будем там, где моя

14.7 жена. Я отомщу за себя. Ты поведешь меня туда, где его величество, потому что облагодетельствуют тебя его величество за то,

14.8 что приведешь ты меня к фараону,– да будет он жив, невредим и здрав! – отвесят тебе золота и серебра столько, сколько весишь сам, ибо буду я чудом великим,

14.9 и будет ликовать народ по всей стране, ты же возвратишься в селение свое». И после того как земля

15.1 озарилась и наступил следующий день, Бата принял обличье, о котором сказал брату своему старшему. И тогда Анупу,

15.2 старший его брат, сел на его спину спозаранку, и он достигнул того места, где пребывали его величество. И доложили

15.3 его величеству,– да будет он жив, невредим и здрав! – о быке. И его величество осмотрели быка и радовались весьма. И устроено было по сему случаю большое

15.4 жертвоприношение, и говорили: «Чудо великое свершилось!» – и ликовал народ по всей стране. И

15.5 отвесили старшему брату серебром и золотом собственный его вес, и возвратился он в свое селение, и дали ему его величество множество

15.6 людей и всяческого добра, ибо фараон,– да будет он жив, невредим и здрав! – полюбил его весьма, больше всякого иного во всей стране.

15.7 И вот прошло много дней, и бык взошел в кухню, и встал подле Великой

15.8 любимицы, и заговорил с ней, и сказал: «Смотри, я поистине жив». Она сказала

15.9 ему: «Кто ты?» Он сказал ей: «Я Бата. Я знаю, когда

15.10 ты просила фараона,– да будет он жив, невредим и здрав! – срубить кедр, это было из-за меня, чтобы я умер. Но смотри,

16.1 я поистине жив, я бык». Она испугалась весьма, услышав эти слова, которые

16.2 сказал ей муж. Он же вышел из кухни. Его величество,– да будет он жив, невредим и здрав! – воссели, чтобы провести приятный день со своею любимицей. Она

16.3 налила вина его величеству,– да будет он жив, невредим и здрав! – и его величество были с нею милостивы весьма. И она сказала его величеству,– да будет он жив, невредим и здрав! – так: «Поклянись мне богом и скажи: «О чем ты просишь, исполню ради тебя».

16.4 И он слушал ее со вниманием, и она сказала: «Дай мне поесть печени этого быка,

16.5 потому что ничего более мы от него не увидим». Так сказала она фараону. И его величество фараон,– да будет он жив, невредим и здрав! – были весьма огорчены тем, что она сказала, и

16.6 сокрушались из-за быка сердцем своим весьма. И после того как земля озарилась и наступил следующий день, объявили великое жертвоприношение.

16.7 Послали первого мясника фараона,– да будет он жив, невредим и здрав! – заколоть быка.

16.8 После этого приказали заколоть его. И когда был он уже на плечах прислужников и мясник нанес ему

16.9 удар в шею, упали две капли крови у косяков Великих Врат его величества,– да будет он жив, невредим и здрав! – одна капля по одну сторону Великих Врат фараона,–

16.10 да будет он жив. невредим и здрав! – а другая по другую, и выросли из них

17.1 две больших персей, и каждая из них была совершенна. И пошли доложить об этом фараону, – да будет он жив, невредим и здрав! – и сказали так:

17.2 «Чудо великое фараону,– да будет он жив, невредим и здрав!» И ликовали по

17.3 всей стране, приносили жертвы чудесным деревьям. И вот прошло много дней, и его величество, – да будет он жив, невредим и здрав! –

17.4 явились в лазуритовом окне, сияя ликом, с цветочным венком на шее, а после

17.5 и выехали из дворца фараона, – да будет он жив, невредим и здрав! – чтобы взглянуть на обе персей. И Великая любимица выехала вслед за фараоном, – да будет он жив, невредим и здрав!

17.6 И тогда его величество, – да будет он жив, невредим и здрав! – сели под одною из персей и беседовали со своею супругой. И сказал бык: «Эй, лживая! Я

17.7 Бата, я все живу вопреки твоему коварству. Я знаю, это ты сделала, чтобы фараон, – да будет он жив, невредим и здрав! – повелел срубить

17.8 кедр. Я превратился в быка. А ты сделала так, чтобы меня убили». И вот прошло много дней, и

17.9 встала любимица и налила вина фараону, – да будет он жив, невредим и здрав! И его величество были с нею очень милостивы. И она сказала его величеству,– да будет он жив, невредим и здрав! – так:

17.10 «Поклянись мне богом и скажи: «О чем бы ни просила любимица – исполню ради нее». Так скажи!» И он слушал

18.1 ее со вниманием, и она сказала: «Вели срубить эти персей и сделать из них красивую мебель».

18.2 И его величество выслушали все, что она сказала. И в следующий миг его величество,– да будет он жив, невредим и здрав! – повелели

18.3 послать искусных мастеров, и срубили они персей для фараона,– да будет он жив, невредим и здрав! А царская

18.4 супруга, любимица, смотрела на это. И отскочила щепка, и влетела любимице в рот, и она

18.5 проглотила ее и в тот же миг понесла. И его величество повелели сделать из

18.6 срубленных деревьев все, что она желала. И вот прошло много дней, и она

18.7 родила мальчика. И явились к фараону,– да будет он жив, невредим и здрав! – с вестью: «Родился

18.8 у тебя сын». И показали его фараону. И его величество назначили ему кормилицу и охрану. И

18.9 ликовали по всей стране. И воссели его величество, чтобы провести приятный день, и

18.10 пребывали они в радости. И его величество,– да будет он жив невредим и здрав! – возлюбили младенца весьма и с первого взгляда и назначили его

19.1 царским сыном Куш[69]. И вот прошло много дней, и его величество, – да будет он жив, невредим и здрав! – назначили его

19.2 наследником всей страны. И прошло много дней, и

19.3 много лет оставался он наследником всей страны. И его величество,– да будет он жив, невредим и здрав, вознеслись на небо.

19.4 И сказал тогда фараон: «Пусть явятся ко мне мои вельможи, и фараон,– да будет он жив, невредим и здрав! – поведает им обо всем, что

19.5 произошло с ним». И привели его жену. И он судился с нею перед ними. И сказали они: «Да».

19.6 И привели к нему старшего его брата. И он сделал его наследником всей своей страны. И был он царем Египта тридцать лет, а

19.7 затем умер. И старший брат его вступил на его место в день погребения[74]. [Колофон:] доведено сие до конца

19.8 прекрасно и мирно,– для души писца из сокровищницы фараона,– да будет он жив невредим и здрав!—писца Кагабу,

19.9 писца Хори, писца Меримне. Исполнил писец Иннана[71], владелец этой книги. Если же кто станет оспаривать истинность ее, да будет бог Тот ему врагом.

Папирус Орбинэ, находится в Британском музее. Переписан рукой писца Иннана с не дошедшего до нас текста в конце XIX династии (конец XIII в. до н. э.).

Обречённый царевич

[......]

4.1 Рассказывают об одном царе, что не было у него сына и просил он сына у богов своей земли [...]

4.2 И повелели боги, чтобы родился у него сын, и провел царь ночь со своею женой, и она [...] понесла. Когда же исполнился

4.3 положенный срок, родила она сына. И пришли богини Хатхор предсказать судьбу младенца. И провещали они:

4.4 «Умрет от крокодила, или от змеи, или от собаки». Те, что приставлены были к младенцу, услыхали и доложили

4.5 его величеству,– да будет он жив, невредим и здрав! И тогда его величество,– да будет он жив, невредим и здрав!—огорчились и опечалились сердцем. И приказали тогда его величество,– да будет он жив, невредим и здрав!—построить каменный дом

4.6 в пустыне и наполнить его людьми и всякими прекрасными вещами из палат царя, – да будет он жив, невредим и здрав! – дабы жил сын его в том доме и не выходил наружу. И вот

4.7 вырос младенец и поднялся однажды на крышу дома и увидел на дороге человека, а позади собаку.

4.8 Тогда сказал царевич слуге, который стоял рядом: «Что это там движется вслед за человеком на дороге?»

4.6 Слуга сказал: «Это собака». Царевич сказал: «Пусть приведут ко мне такую же». Тогда слуга отправился доложить его

4.10 величеству,– да будет он жив, невредим и здрав! Тогда его величество,– да будет он жив, невредим и здрав! – сказали: «Доставить ему маленького щенка, дабы не огорчался он сердцем». И привели к нему щенка.

4.11 И вот прошли дни, и возмужал царевич всем телом своим,

4.12 и сказал отцу: «Что проку сидеть безвыходно, взаперти? Все равно я обречен своей судьбе. Пусть же позволят мне

4.13 поступать по влечению моего сердца, пока бог не поступит по воле своей!» И тогда запрягли ему колесницу, и снабдили всевозможным

5.1 оружием, и дали слугу в услужение, и переправили на восточный берег[72].

5.2 И сказали ему: «Отправляйся по влечению сердца своего!» И его собака была с ним. И отправился он по влечению сердца в пустыню и питался лучшим из дичи пустыни.

5.3 И вот достиг он владений правителя Нахарины[73]. И вот не было у правителя Нахарины иных детей, кроме

5.10 дочери. И выстроили для нее дом, и окно возвышалось над землею на

5.5 семьдесят локтей. И повелел владыка Нахарпны созвать сыновей всех правителей сирийской земли и сказал им:

5.6 Кто допрыгнет до окна моей дочери, тому станет она женою.

5.7 Много дней миновало в бесплодных попытках, и вот проезжает мимо юноша на колеснице. И взяли сыновья

5.8 правителей юношу в свои дом, и омыли его, и задали

5.9 корма его упряжке, и сделали для него все, что могли,– умастили его, перевязали его ноги, дали

5.10 хлеба его слуге. И, беседуя, сказали ему «Откуда ты прибыл, прекрасный

5.11 юноша?» Он сказал им: «Я сын воина из земли египетской.

5.12 Моя мать умерла. Отец взял другую жену Мачеха возненавидела меня, и я бежал от нее» И они обняли

5.13 его и целовали. Много дней миновало после этого, и он сказал сыновьям правителей:

5.14 «Что вы делаете [...!»«[...] тремя месяцами раньше. С того времени мы и прыгаем.

6.1 Кто допрыгнет до окна, тому

6.2 правитель Нахарины отдает дочь в жены». Он сказал им: «Если бы ноги не болели, пошел бы и я прыгать

6.2 с вами вместе». И они отправились прыгать, как и во всякий день, а юноша

6.4 стоял в отдалении и смотрел. И лицо дочери правителя обернулось к нему, и

6.5 после этого он пошел прыгать вместе с остальными. Прыгнул юноша и допрыгнул до окна.

6.6 И дочь правителя поцеловала его и

6.7 обняла его. И вот отправили доложить правителю. Сказали ему: «Один человек допрыгнул до

6.8 окна твоей дочери». А правитель спросил: «Которого правителя этот сын?» Ему сказали:

6.8 «Это сын какого-то воина, он бежал из земли египетской от своей мачехи». Тогда

6.9 правитель Нахарины очень разгневался. Он сказал: «Неуже–

6.11 ли я отдам свою дочь беглецу из Египта? Пусть отправляется восвояси!» И передали юноше: «Отправляйся туда, откуда пришел».

6.12 И тогда дочь правителя обняла юношу и поклялась именем бога, промолвив: «Как вечен бог Ра-Хорахти, так,

6.13 если отнимут у меня этого юношу, не буду есть, не буду пить, умру тотчас же».

6.14 Тогда отправились доложить обо всем, что она сказала, ее отцу, и тот приказал послать людей и убить юношу

6.15 на месте. Но дочь сказала посланцам: «Как вечен Ра, так, если его убьют, умру тотчас после захода солнца.

6.16 На миг единый не останусь жива после него». Тогда отправились доложить об этом ее отцу, и тот приказал

7.1 привести юношу вместе с дочерью. Тогда юноша [.. .] в то время, как дочь правителя

7.2 вошла к отцу [...] И обнял его правитель и целовал его. И сказал ему: «Поведай о себе –

7.3 ты у меня как сын». Юноша сказал правителю: «Я сын воина из земли египетской. Моя мать умерла. Мой отец взял

7.4 другую жену, она возненавидела меня, и я бежал». Правитель дал ему в жены свою дочь. Он дал ему

7.5 поле и дом, а также скот и всякое иное добро. И вот миновало после того много дней, и сказал юноша

7.6 жене: «Я обречен трем судьбам – крокодилу, змее, собаке». Жена сказала ему: «Прикажи

7.7 убить свою собаку». Он сказал ей: «Не прикажу убить собаку, которую взял щенком и вырастил».

7.8 С тех пор жена очень оберегала мужа и не давала ему выходить одному.

7.9 В тот самый день, как юноша прибыл из земли египетской, чтобы [...], крокодил,

7.10 который был одною из его судеб [...] оказался подле [...

7.11 .. .] в водоеме. Но был в том же водоеме могучий водяной дух. И не позволял дух крокодилу выйти

7.12 из воды, а крокодил не давал духу отлучиться.

7.13 Когда поднималось солнце, они бились, сходясь в единоборстве, и так – что ни день, полных три месяца.

7.14 И вот истекли и миновали дни, и юноша воссел, чтобы провести радостный день в своем доме. А после того как затих

7.15 вечерний ветер, юноша лег на свою кровать, и сон овладел всем его телом. Тогда

8.1 жена наполнила один сосуд [...], а другой пивом. И вот выползла змея

8.2 из своей норы, чтобы укусить юношу. Жена сидела с ним рядом, она не спала. И вот [...

8.3 ...]змея. Она пила, и опьянела, и заснула, перевернувшись кверху брюхом. Тогда

8.4 жена приказала разрубить ее на куски секачом. Тогда разбудили ее мужа а [...]

8.5 Она сказала ему: «Смотри, твой бог отдал в твои руки одну из твоих судеб. Он будет оберегать тебя и впредь».

8.6 Юноша принес жертвы Ра и восхвалял его и его могущество ежедневно. И после того как миновали дни,

8.7 юноша вышел погулять [...] на своей земле [...]

8.8 И его собака следовала за ним. И вот обрела собака дар речи [...

8.9 ...] он бросился бежать от нее и приблизился к водоему. Он спустился к [... ]

8.11 Крокодил схватил его на том самом месте, где имел пребывание водяной дух.

8.11 Крокодил сказал ему: «Я твоя судьба, преследующая тебя.

Вот уже полных три месяца

8.12 я сражаюсь с водяным духом. Теперь я отпущу тебя [...

8.13 ...] убей водяного духа». [...]

8.14 И после того как земля озарилась и наступил следующий день, прибыл [.. .]

(Здесь текст обрывается.)

Папирус Харрис 500, палеографически текст датируется временем XIX династии, более точно – временем царствования Рамсеса II или несколько позже (XIII в. до н. э.). Это время, как и предшествующие времена XVIII династии,– эпоха египетских завоеваний в Палестине, Сирии и прилегающих странах.

Взятие Юпы

1.1 [...] сто двадцать сирийских воинов [...] как и корзины [...]

1.2 для Джехути[74] [...]

1.3 войско фараона,– да будет он жив, невредим и здрав! [...] их лица [...] И через час они были пьяны. Джехути сказал правителю Юпы[75] [...]

1.4 [...] с моей женой и детьми в твой город. Пусть войдут с ними вместе сирийские

1.5 воины и кони, и пусть дадут им есть, или же пусть один апр[76] сопровождает

1.6 [...] каждого из них. И дали им коров и пищу.

1.7 [...] царь Менхеперра,– да будет он жив, невредим и здрав! Пришли доложить об этом Джехути.

1.8 Враг из Юпы сказал Джехути: «Мое желание – взглянуть на великую палицу царя Менхеперры[77],– да будет он жив, невредим и здрав! –

1.9 имя которой – [...] Прекрасная. Клянусь душой царя Меяхеперры,– да будет он жив, невредим и здрав! – она твоя сегодня в твоих руках [.. .]

1.10 [.. .] принеси ее мне». И вот как поступил Джехути: он принес палицу царя Менхеперры

1.11 [...] в его (?) одежде. Встал Джехути перед врагом из Юпы и сказал: «Взгляни на меня, враг из

1.12 Юпы! Вот палица царя Менхеперры,– да будет он жив, невредим и здрав! – грозного льва, сына богини Сехмет, Амон наделил его

1.13 своею силой». И поднял он руку и нанес удар в висок врагу из Юпы. И враг из Юпы упал [...]

2.1 [...] перед ним. Джехути приказал надеть на него ярмо и связать ремнем из кожи

2.2 [...] поверженного врага из

2.3 Юпы. И привязали к его ногам медный груз весом в четыре немсета[81]. И Джехути приказал

2.4 доставить двести корзин, которые загодя повелел сплести, и приказал спрятать в них двести воинов.

2.5 И вот полны руки воинов веревками и ярмами, и опечатаны корзины

2.6 печатью. И дали людям в корзинах также их обувь

2.7 и оружие [...] И отрядили отборных воинов – всего пятьсот человек – нести корзины.

2.8 И сказали им: «Когда войдете в

2.9 город, откройте корзины, выпустите товарищей своих. И вы захватите всякого человека в городе и свяжете его

2.10 без промедления». И вышли сказать возничему врага из Юпы:

2.11 «Твой господин говорит: «Иди скажи своей госпоже: «Ликуй! Бог Сутех[79] отдал нам в руки Джохути, жену его и детей его!

2.12 Лик мой отнял у них свободу». Так скажи ей про эти двести корзин, полных людьми,

2.13 веревками и ярмами И возничий отправился впереди отряда, чтобы порадовать сердце своей госпожи,

2.14 сказав: «Мы захватили Джехeти!» И открыли врата города перед отрядом Джехути,

3.1 и воины вступили в город. Они

3.2 выпустили своих товарищей и захватили

3.3 город,– юных и возмужалых, – и наложили

3.4 на всех узы и ярма без промедления. Так могучая длань

3.5 фараона,– да будет он жив, невредим и здрав! – захватила вражеский город.

3.6 А Джехути лег спать, отписавши сперва в Египет

3.7 царю Менхеперра,– да будет он жив, невредим и здрав! – своему владыке:

3.8 «Да возликует сердце твое – отдал в твои руки Амон, твой благой отец, врага

3.9 из Юпы, и всех его людей, и город его.

3.10 Присылай за пленными

3.11 и добычею, и да наполнишь ты дом отца твоего Амона-Ра[80], царя богов,

3.12 рабами и рабынями. И да будут они повержены под стопы твои

3.13 навеки!»

[Колофон:] доведено сие прекрасно до конца

3.14 ради души искусного своими пальцами войскового писца

[...]

(Конец колофона не сохранился.)

Папирус Харрис 500, палеографически текст датируется тем же временем, что и «Обреченный царевич». Однако время действия отнесено к царствованию Менхеперра, иначе Тутмоса III, величайшего завоевателя (XVIII династия, XV в. до н. э.).

Гимн богу Атону

(1) Прославляем бога по имени его: "Жив бог Ра-Хорахти, ликующий на небосклоне, в имени его имя Шу, – он и есть Атон"[81]. Да живет он во веки веков, Атон живой и великий, Владыка всего, что обегает диск солнца, Владыка неба и Владыка земли, Владыка храма Атона в Ахетатоне[82] и слава царя Верхнего и Нижнего Египта, живущего правдою, слава Владыки Обеих Земель Неферхепрура, единственного у Ра[83], сына Ра, живущего правдою, Владыки венцов Эхнатона, – да продлятся дни его жизни! – слава великой царицы любимой царем, Владычицы Обеих Земель, Нефернефруитен Нефертити, – да живет она, да будет здрава и молода во веки веков!

(2) Говорит он Эпе: «Ты сияешь прекрасно на склоне неба, диск живой, начало жизни! Ты взошел на восточном склоне неба и всю землю нисполнил своею красотою. Ты прекрасен, велик, светозарен! Ты высоко над всей землею! Лучи твои объемлют все страны, до пределов того, что создано тобою.

(3) Ты Ра, ты достигаешь пределов. Ты подчиняешь дальние земли сыну, любимому тобою. Ты далек, но лучи твои на земле, ты пред людьми [...] твое движение. Ты заходишь на западном склоне неба – и земля во мраке, наподобие застигнутого смертью. Спят люди в домах, и головы их покрыты, и не видит один глаз другого, и похищено имущество их, скрытое под изголовьем их,– а они не ведают.

(4) Лев выходит из своего логова. Змеи жалят людей во мраке, когда приходит ночь и земля погружается в молчание, ибо создавший все опустился на небосклоне своем. Озаряется земля, когда ты восходишь на небосклоне; ты сияешь, как солнечный диск, ты разгоняешь мрак, щедро посылая лучи свои, и Обе Земли просыпаются, ликуя, и поднимаются на ноги. Ты разбудил их – и они омывают тела свои, и берут одежду свою.

(5) Руки их протянуты к тебе, они прославляют тебя, когда ты сияешь надо всею землей, и трудятся они, выполняя свои работы. Скот радуется на лугах своих, деревья и травы зеленеют, птицы вылетают из гнезд своих, и крылья их; славят твою душу. Все животные прыгают на ногах своих, все крылатое летает на крыльях своих –

(6) все оживают, когда озаришь ты их сияньем своим. Суда плывут на север и на юг, все пути открыты, когда ты сияешь. Рыбы в реке резвятся пред ликом твоим, лучи твои [проникают] в глубь моря, ты созидаешь жемчужину в раковине, ты сотворяешь семя в мужчине, ты даешь жизнь сыну во чреве матери его, ты успокаиваешь дитя – и оно не плачет,– ты питаешь его

(7) во чреве, ты даруешь дыхание тому, что ты сотворил, в миг, когда выходит дитя из чрева [...I день своего рождения, ты отверзаешь уста его, ты создаешь все, что потребно ему. Когда птенец в яйце и послышался голос его, ты посылаешь ему дыхание сквозь скорлупу и даешь ему жизнь. Ты назначаешь ему срок разбить яйцо, и вот выходит он из яйца, чтобы подать голос в назначенный тобою срок. И он идет на лапках своих, когда покинет свое яйцо. О, сколь многочисленно творимое тобою и скрытое от мира людей, бог единственный,

(8) нет другого, кроме тебя! Ты был один – и сотворил землю по желанию сердца твоего, землю с людьми, скотом и всеми животными, которые ступают ногами своими внизу и летают на крыльях своих вверху. Чужеземные страны, Сирия, Куш, Египет – каждому человеку отведено тобою место его. Ты создаешь все, что потребно им. У каждого своя пища, и каждому отмерено время жизни его. Языки людей различаются меж собою, несхожи и образы их, и

(9) цвет кожи их, ибо отличил ты одну страну от другой. Ты создал Нил в преисподней и вывел его на землю по желанию своему, чтобы продлить жизнь людей,– подобно тому как даровал ты им жизнь, сотворив их для себя, о всеобщий Владыка, утомленный трудами своими, Владыка всех земель, восходящий ради них, диск солнца дневного, великий, почитаемый! Все чужеземные, далекие страны созданы тобою и живут милостью твоею, – ведь это ты даровал небесам их Нил, чтобы падал он наземь, –

(10) и вот на горах волны, подобные волнам морским, и они напоят поле каждого в местности его. Как прекрасны предначертания твои, владыка вечности! Нил на небе – для чужестранцев и для диких животных о четырех ногах, а Нил, выходящий из преисподней,– для Земли Возлюбленной. Лучи твои кормят все пашни: ты восходишь – и они живут и цветут. Ты установил ход времени, чтобы вновь и вновь рождалось сотворенное тобою,– установил

(11) зиму, чтобы охладить пашни свои, жару, чтобы [...] Ты создал далекое небо, чтобы восходить на нем, чтобы видеть все, сотворенное тобой. Ты единственный, ты восходишь в образе своем, Атон живой, сияющий и блестящий, далекий и близкий! Из себя, единого, творишь ты миллионы образов своих. Города и селения, поля и дороги и Река[84] созерцают тебя, каждое око устремлено к тебе, когда ты, диск дневного солнца,

(12) [........................].

Ты в сердце моем, и нет другого, познавшего тебя, кроме сына твоего Неферхепрура, единственного у Ра, ты даешь сыну своему постигнуть предначертания твои и мощь твою. Вся земля во власти твоей десницы, ибо ты создал людей; ты восходишь – и они живут, ты заходишь – и они умирают. Ты время их жизни, они живут в тебе. До самого захода твоего все глаза обращены к красоте твоей. Останавливаются все работы, когда заходишь ты на западе. Когда же восходишь, то велишь процветать [.. .] для царя. Спешат все ноги с тех пор, как ты основал земную твердь. Ты пробуждаешь всех ради сына твоего, исшедшего из плоти твоей, для царя Верхнего и Нижнего Египта, живущего правдою, Владыки Обеих Земель, Неферхепрура, единственного у Ра, сына Ра, живущего правдой, Владыки венцов Эхнатона, великого, – да продлятся дни его! – и ради великой царицы, любимой царем, Владычицы Обеих Земель Нефернефруитен Нефертити, – да живет она, да будет молода она во веки веков!»

Текст гимна сохранился в гробнице сановника Эйе, приближенного фараона XVIII династии Аменхотепа IV, или, иначе, Эхнатона (время его правления приблизительно 1367—1350 гг. до н. э.). С именем этого царя связана грандиозная религиозная реформа: Аменхотеп IV, по-видимому, впервые в истории человечества совершил попытку провозгласить официально монотеизм. Многовековой политеизм не был, конечно, искоренен, но был, безусловно, оттеснен на задний план. Религией египетского государства стал культ единого бога Атона, который был объявлен единственным богом вместо древнего Амона и его триады (его жена Мут, их сын, бог луны Хонсу). Если Амон и его триада (как и другие бесчисленные боги) были либо зооморфными или антропоморфными, то Атон – это сам солнечный диск, единственный источник жизни во вселенной. Если ранее фараон считался сыном бога Амона, то Эхнатон рассматривал себя как сын Атона.

125 Глава «Книги мертвых»

Привет тебе, великий бог, Владыка Двух Истин!

Я пришел, дабы узреть твою красоту!

Я знаю тебя, я знаю имена сорока двух богов, пребывающих здесь, на Великом Дворе Двух Истин,– они поджидают злодеев и пьют их кровь в день, как предстанут злодеи на суд Уннефера. Вот, я знаю вас Владыки справедливости! К вам прихожу со справедливостью, ради вас отринул несправедливость.

1 Я не чинил зла людям.

2 Я не нанес ущерба скоту.

3 Я не совершил греха в месте Истины.

4 Я не [...]

5 Я не творил дурного.

6 [.........]

7 Имя мое не коснулось слуха кормчего священной ладьи.

8 Я не кощунствовал.

9 Я не поднимал руку на слабого,

10 Я не делал мерзкого пред богами,

11 Я не угнетал раба пред лицом его господина.

12 Я не был причиною недуга.

13 Я не был причиною слез.

14 Я не убивал.

15 Я не приказывал убивать.

16 Я никому не причинял страданий.

17 Я не истощал припасы в храмах.

18 Я не портил хлебы богов.

19 Я не присваивал хлебы умерших.

20 Я не совершал прелюбодеяния.

21 Я не сквернословил.

22 Я не прибавлял к мере веса и не убавлял от нее.

23 Я не убавлял от аруры.

24 Я не обманывал и на пол-аруры.

25 Я не давил на гирю.

26 Я не плутовал с отвесом.

27 Я не отнимал молока от уст детей.

28 Я не сгонял овец и коз с пастбища их.

29 Я не ловил в силки птицу богов.

30 Я не ловил рыбу богов в прудах ее.

31 Я не останавливал воду в пору ее.

32 Я не преграждал путь бегущей воде.

33 Я не гасил жертвенного огня в час его.

34 Я не пропускал дней мясных жертвоприношений.

35 Я не распугивал стада в имениях бога.

36 Я не чинил препятствий богу в его выходе.

37 Я чист, я чист, я чист, я чист!

Чистота моя – чистота великого феникса в Гераклеополе, ибо я нос Владыки дыхания, что дарует жизнь всем египтянам в сей день полноты ока Хора в Гелиополе – во второй месяц зимы, в день последний – в присутствии Владыки этой земли.

Да, я зрел полноту ока Хора в Гелиополе!

Не случится со мной ничего дурного в этой стране, на Великом Дворе Двух Истин, ибо я знаю имена сорока двух богов, пребывающих на нем, сопутников великого бога.

1 О Усех-немтут, являющийся в Гелиополе, я не чинил зла!

2 О Хепет-седожет, являющийся в Хер-аха, я не крал!

3 О Денджи, являющийся в Гермополе, я не завидовал!

4 О Акшут, являющийся в Керерт, я не грабил!

5 О Нехехау, являющийся в Ра-Сетау, я не убивал!

6 О Рути, являющийся на небе, я не убавлял от меры веса!

7 О Ирти-ем-дес, являющийся в Летополе, я не лицемерил!

8 О Неби, являющийся задом, я не святотатствовал!

9 О Сед-кесу, являющийся в Гераклеополе! Я не лгал!

10 О Уди-Несер, являющийся в Мемфисе, я не крал съестного!

11 О Керти, являющийся на Западе, я не ворчал попусту!

12 О Хеджи-ибеху, являющийся в Фаюме, я ничего не нарушил!

13 О Унем-сенф, являющийся у жертвенного алтаря, я не резал коров и быков, принадлежащих богам!

14 О Унем-бесеку, являющийся в подворье 30-ти, я не захватывал хлеб в колосьях!

15 О Владыка Истины, являющийся в Маати, я не отбирал печеный хлеб!

16 О Тенми, являющийся в Бубасте, я не подслушивал!

17 О Аади, являющийся в Гелиополе! Я не пустословил!

18 О Джуджу, являющийся в Анеджи! Я не ссорился из-за имущества!

19 О Уамти, являющийся в месте суда, я не совершал прелюбодеяния!

20 О Манигеф, являющийся в храме Мина, я не совершал непристойного!

21 О Хериуру, являющийся в Имад, я не угрожал!

22 О Хеми, являющийся в Туи, я ничего не нарушил!

23 О Шед-Херу, являющийся в Урит, я не гневался!

24 О Нехен, являющийся в Хеха-Джи, я не был глух к правой речи!

25 О Сер-Херу, являющийся в Унси, я не был несносен!

26 О Басти, являющийся в Шетит, я не подавал знаков в суде!

27 О Херефхаеф, являющийся в Тепхет-Джат, я не мужеложествовал!

28 О Та-Ред, являющийся на заре! Не скрывает ничего мое сердце!

29 О Кенемтче, являющийся во мраке, я не оскорблял другого!

30 О Инхетенеф, являющийся в Саисе, я не был груб с другим!

31 О Неб-Херу, являющийся в Неджефет, я не был тороплив в сердце моем!

32 О Серехи, появляющийся в Удженет, я не нарушил [...]

33 О Неб-Ацп, появляющийся в Сиуте, я не был болтлив!

34 О Нефертум, являющийся в Мемфисе, нет на мне пятна, я не делал худого!

35 О Тем-Сен, являющийся в Бусирксе, я не оскорблял царя!

36 О Иремибеф, являющийся в Чебу, я не плавал в воде!

37 О Хен, являющийся в Куне, я не шумел!

38 О Уджи-рехпт, являющийся в подворье, я не кощунствовал!

39 О Нехеб-Неферт, являющийся в Нефер, я не надменничал!

40 О Нехеб-Хау, являющийся в городе, я не отличал себя от другого!

41 О Джесер-теп, являющийся в пещере, [.........]

42 О Инаеф, появляющийся в Югерт, я не оклеветал бога в городе своем!

«Книга Мертвых» – нечто вроде руководства для умершего в загробном мире. В полном объеме она появляется во времена XVIII династии, то есть в XV в. до н. э. Здесь нет возможности даже коротко рассказать о ее содержании в целом, о ее происхождении и т. д. «125 глава „Книги Мертвых“» – одна из самых интересных ее глав. «Книга Мертвых», и, в частности, ее «125 глава», дошла до нас во множестве экземпляров, но вряд ли можно найти два совершенно тождественных. Тем не менее композиция и содержание «125 главы» в основном во всех экземплярах одинаковы. Умерший после смерти попадает в загробный суд – Великий Двор Двух Истин, где председательствует «великий бог» Уннефер (одно из имен Осириса), суд должен рассмотреть поступки человека на земле и решить дальнейшую судьбу умершего в загробном мире. В заключении первой речи «чистота» умершего отождествляется с чистотой великого феникса в Гераклеополе, иначе, с чистотой самого Осириса. Каждый из сорока двух богов – членов суда «заведует» особым грехом, и во второй речи умерший убеждает каждого члена суда в отдельности в своей невинности.

Поэзия Древнего Египта

в переводах Анны Ахматовой и Веры Потаповой

1

Любовь к тебе вошла мне в плоть и в кровь

И с ними, как вино с водой, смешалась.

Как с пряною приправой – померанец

Иль с молоком – душистый мед.

О, поспеши к Сестре своей,

Как на ристалище – летящий конь,

Как бык,

Стремглав бегущий к яслям.

Твоя любовь – небесный дар,

Огонь, воспламеняющий солому,

Добычу бьющий с лету ловчий сокол.

2

Меня смущает прелесть водоема.

Как лотос нераскрывшийся, уста

Сестры моей, а груди – померанцы.

Нет сил разжать объятья этих рук.

Ее точеный лоб меня пленил,

Подобно западне из кипариса.

Приманкой были кудри,

И я, как дикий гусь, попал в ловушку.

3

Твоей любви отвергнуть я не в силах.

Будь верен упоенью своему!

Не отступлюсь от милого, хоть бейте!

Хоть продержите целый день в болоте!

Хоть в Сирию меня плетьми гонте,

Хоть в Нубию – дубьем,

Хоть пальмовыми розгами – в пустыню

Иль тумаками – к устью Нила.

На увещанья ваши не поддамся.

Я не хочу противиться любви.

4

Согласно плещут весла нашей барки.

По Нилу вниз плыву с вязанкой тростника.

В Мемфис[85] хочу поспеть и богу Пта[86] взмолиться!

Любимую дай мне сегодня ночью!

Река – вино!

Бог Пта – ее тростник,

Растений водяных листы – богиня Сехмет,

Бутоны их – богиня Иарит[87], бог Нефертум[88]– цветок.

Блистая красотой, ликует Золотая[89],

И на земле светло. Вдали Мемфис,

Как чаша с померанцами, поставлен

Рукою бога.

5

Улягусь я на ложе

И притворюсь больным.

Соседи навестят меня.

Придет возлюбленная с ними

И лекарей сословье посрамит,

В моем недуге зная толк.

6

Вот загородный дом Сестры моей,

Распахнута двустворчатая дверь,

Откинута щеколда.

Любимая разгневана донельзя.

Взяла бы хоть в привратники меня!

Ее бы выводил я из терпенья,

Чтоб чаще слышать этот голос гневный,

Робея, как мальчишка, перед ней.

7

Пройдя Канал Владыки[90] по теченью,

Свернула я в другой, носящий имя Ра.

Чтоб вовремя поспеть к разбивке

Шатров, когда канал Мертиу[91]

Свое откроет устье.

Плыву, – не опоздать бы мне на праздник! -

А сердцем порываюсь к богу Ра.

Пускай поможет мне увидеть Брата,

Когда направится он в храм Владыки.

Канала устье нам двоим предстало.

Мое унес ты сердце в Гелиополь,

И я ушла с тобой к деревьям рощи,

Всевышнему Владыке посвященной.

С деревьев Солнечного бога

Срываю ветвь – себе на опахало.

Лицом я обернулась к роще

И в сторону святилища гляжу.

Отяжелив густым бальзамом кудри,

Наполнив руки ветками персей.

Себе кажусь владычицей Египта,

Когда сжимаешь ты меня в объятьях.

1

О Брат мой! Желанья твои

Предугаданы мной.

Забота у сердца одна:

Чтоб милый меня возлюбил.

Я вышла на промысел птичий.

В руке у меня западня,

В другой – птицеловная сеть

И острого дротика древко.

Из Пунта в Египет летят

Пернатые, чье оперенье

Пропитано миррой. В приманку

Впивается первая птица.

Душистыми смолами Пунта

Наполнены когти у ней.

На волю отпустим ее,

Чтоб остаться вдвоем!

Прощальный услышал ты крик

Прекрасной моей, умащенной бальзамом,

Когда я силки расставляла,

И были мы вместе.

Несказанная радость —

К любимому выйти на луг!

2

Дикий гусь кричит

Жалобно в силках.

Бьюсь в плену любовном,

Словно в западне.

Дичи не поймав,

Как я без добычи

К матери вернусь?

Что отвечу ей?

Я сетей не ставила сегодня:

Я сама в сетях его любви.

3

Дикий гусь кружит

И ныряет в заводь.

Вьется птичья стая. Что мне до нее,

Если я поглощена любовью?

В одиночестве – и то

Не нарадуюсь любви!

Сердце у меня в ладу с твоим.

Красота моя с твоей поспорит.

4

От милого я вышла,

И сердце замирает

При мысли о его любви.

И яства сладкие —

Мне соли солоней

И вина сладкие —

Гусиной желчи горше.

Лишь поцелуй его

Живителен для сердца.

Что я нашла, Амоя,

Мне сохрани навеки!

5

Как бы я желала, мой прекрасный,

Стать твоей заботливой хозяйкой,

Чтоб рука моя в руке твоей лежала,

Чтоб любовь моя была тебе отрадой.

К сердцу своему – в твоей груди! —

Я взмолилась: «Дай сегодня ночью

Мне в мужья того, кого люблю!

Без него – что ложе, что гробница».

Ты – само здоровье, жизнь сама!

Ты живешь – о, счастье!

Ты здоров – о, радость

Для души, стремящейся к тебе!

6

Ласточки я слышу голос:

«Брезжит свет, пора в дорогу!»

Птица, не сердись,

Не брани меня!

Милый у себя в опочивальне.

Радуется сердце.

Говорю я другу: «Не уйду!»

И рука моя – в его руке.

Для прогулок выбираем оба

Уголок уединенный сада.

Стала я счастливейшей из женщин.

Сердца моего не ранит милый.

7

К воротам обратив лицо, —

Вот-вот придет любимый! —

С дороги не спускаю глаз

И каждый звук ловлю.

Любовь – моя забота.

Мое занятье – ждать.

Любви – и только ей! —

Я сердцем откликаюсь.

Послал бы скорохода,

Чтоб вестник быстроногий

Мне без обиняков

Сказал про твой обман!

Признайся, ты завел другую!

Она тебя прельщает.

Возможно ль кознями своими

Ей вытеснить меня?

8

Мне вспомнилась твоя любовь!

Кудрей заплетена лишь половина:

Стремглав бегу тебя искать,

Пренебрегая гребнем и прической.

О, если ты не разлюбил и ждешь —

Я косы живо заплету,

Готова буду вмиг!

1

Цветок мех-мех[92] вплетаю в свой венок.

Как полный мех уравновешен мехом,

Так сердце у меня в ладу с твоим;

И, волю дав ему, лежу в твоих объятьях.

Мое желанье – снадобье для глаз:

При взгляде на тебя они сияют!

Я нежно льну к тебе, любви ища,

О мой супруг, запечатленный в сердце!

Прекрасен этот час!

Пусть он продлится вечность,

С тех пор, как я спала с тобой,

С тех пор, как ты мое возвысил сердце.

Ликует ли, тоскует ли оно —

Со мной не разлучайся!

2

В моем венке – вьюнок.

Я вью венок – твой юный лоб венчать.

Ведь я тебе принадлежу,

Как сад,

Где мной взлелеяны цветы

И сладко пахнущие травы.

Ты выкопал прохладный водоем.

И северного ветра дуновенье

Приносит свежесть,

Когда вдвоем гуляем у воды.

Рука моя лежит в руке твоей.

По телу разливается блаженство,

Ликует сердце.

Мы идем бок о бок

Мне голос твой – что сладкое вино.

Я им жива.

Еды с питьем нужнее мне

Твой взгляд.

1

Говорит гранатник

Ряд ее зубов за образец

Я избрал для зерен, а примером

Для плодов – ее грудей округлость.

Я листвой красуюсь круглый год.

Под моим шатром чета влюбленных,

Умащенных маслом и бальзамом,

От вина и браги охмелев,

В знойный день приют себе находит.

Соблюдая года времена,

Осыпаются деревья сада.

Я, не увядая, зеленею

Все двенадцать месяцев подряд.

Не успеет облететь мой цвет —

На ветвях уже набухли почки.

Дерево я первое в саду!

Мало чести мне вторым считаться.

На себя пеняйте, если впредь

Вы меня осмелитесь унизить!

Я уловки ваши обнаружу:

Пусть в глаза бросается обман!

Милая получит по заслугам,

И – жгутом из голубых и белых

Лотосов – любимого проучит,

Выместит на нем свою досаду.

Заточит его по обвиненью

В опьяненье пивом всех сортов;

Взаперти заставит провести

День любви в беседке тростниковой.

– Что и говорить, гранатник прав!

Улестим как следует его,

Чтоб на целый день под ним укрыться!

Говорит смоковница

Вот блаженство – ей повиноваться!

Среди знатных женщин равной нет!

Если мало у нее рабынь,

Я могу пойти к ней в услуженье.

Уроженку Сирии – меня

Привезли, как пленницу, влюбленным.

Было госпоже моей угодно.

Чтобы я росла в ее саду.

Сами наслаждаясь опьяненьем,

Мне вина не жертвуют ни капли.

Из мехов прохладною водой

Тела моего не наполняют.

Тень моя нужна им для утех

Только в день, когда они не пьют.

О прекрасная, клянусь душой,

Будет за меня тебе отмщенье!

Заговорил маленький сикомор, посаженный её рукой

Шелест листвы сикомора

Запаху меда подобен.

Пышные ветви его

Свежестью взор веселят.

Грузно свисают плоды

Яшмы краснее.

Листья под стать бирюзе,

Лоском поспорят с глазурью.

Ствол будто выбит из камня

Серого с голубизной.

Манит к себе сикомор,

В зной навевая прохладу.

Владелица сада

Любимому пишет письмо

И дает отнести

Быстроногой садовника дочке:

«Приходи погостить в окруженье подруг!»

Деревья в роскошном цвету.

Шатер и беседка

Тебя дожидаются здесь,

И домочадцы, как мальчики, рады тебе.

Нагруженных пожитками слуг

Выслать вперед поспеши.

Предчувствие встречи с тобой

Пьянее вина.

Челядь сосуды несет

С пивом различных сортов,

Хлебы и овощи,

Пряные травы, плоды в изобилье.

О, приходи провести

Три усладительных дня под моими ветвями!

Друга сажают

По правую руку прекрасной.

Она опьяняет его

И покорна ему.

Где стояло хмельное – гости хмельные лежат.

Она остается с любимым.

Обыкновенье у них —

Уединяться под сенью моей.

Что видел – то видел... Но я не болтлив

И не обмолвлюсь об этом ни словом.

Одна несравненная дева

Желаннее всех для меня,—

Та, что блистает под стать Новогодней звезде[93]

В начале счастливого года.

Лучится ее добродетель,

И светится кожа ее.

Взгляд упоителен, сладкоречивы уста,

Без пустословья.

Горделивая шея у ней над сверкающей грудью.

Кудри ее – лазурит неподдельный.

Золота лучше – округлые руки ее!

С венчиком лотоса могут сравниться персты.

Поступь ее благородна,

И стройные бедра

Словно ведут на ходу спор об ее красоте.

Сердце мое похищает она, величаво кивнув.

Встречных мужей вынуждает она обернуться

И вслед поглядеть непременно.

Кому улыбнется – счастливец,

Средь юношей равных – избранник!

Ей стоит лишь из дому выйти —

И люди ее, как богиню, приветствуют – с первого шага.

Два слова промолвит мой Брат, и заходится сердце.

От этого голоса я, как больная, брожу.

Наши дома – по соседству, рукою подать,

Но к нему я дороги не знаю.

Было бы славно, вступись моя мать в это дело.

Она бы ему запретила глазеть на меня.

Силится сердце о нем позабыть,

А само любовью пылает!

Вот он, какой бессердечный!

Его я желаю обнять, а ему невдомек.

Хочу, чтоб у матери выпросил в жены меня,

А ему невдогад.

Если тебе Золотою заступницей женщин

Я предназначена, Брат,

Приходи, чтобы я любовалась твоей красотой.

Чтобы мать и отец ликовали,

Чтобы люди чужие тобой восхищались,

Двойник мой прекрасный!

Три сердечных желанья слились у меня воедино:

Храм посетить, Золотую увидеть и ей помолиться.

В колеснице попался мне Мехи,

Юношами окруженный своими.

Неискушенное сердце мое!

Зачем ты меня подстрекаешь противиться Мехи?

Не лучше ли, с ним поравнявшись.

Обнаружить свою благосклонность?

«Я – для утехи твоей!» – намекнуть,

И он поместит меня в главном покое,

Где содержится свита его.

На радостях имя мое возвеличит он трижды.

Раза в четыре быстрее колотится сердце,

Когда о любви помышляю.

Шагу ступить по-людски не дает,

Торопливо на привязи скачет.

Ни тебе платье надеть,

Ни тебе взять опахало,

Ни глаза подвести,

Ни душистой смолой умаститься!

О милом подумаю – под руку так и толкает:

«Не медли, не мешкай! Желанной меты добивайся!»

Ты опрометчиво, сердце мое!

Угомонись и не мучай меня сумасбродством.

Любимый придет к тебе сам,

А с ним – любопытные взоры.

Не допускай, чтобы мне в осужденье сказали:

«Женщина эта сама не своя от любви!»

При мысли о милом терпеливее будь, мое сердце:

Бейся, по крайности, медленней раза в четыре!

Пять славословий вознес я Владычице неба,

Перед богиней Хатхор Золотой преклонился.

Всевластной вознес я хвалу,

Благодарности к ней преисполнен.

Мою госпожу побудила, внимая мольбам,

Проведать меня Золотая.

Счастье безмерное выпало мне:

Сестра посетила мой дом!

Восторг, ликованье и гордость

Мной овладели, когда услыхал я: «Гляди, она здесь!»

При ее появленье, любовью великой пылая,

Юноши молча склонились,

Я воскурил благовонья Владычице неба

И любимую в дар получил на три дня.

Божественным именем я заклинал, но она удалилась.

Теперь в одиночестве пятые сутки живу.

Шесть локтей отделяли меня от распахнутой двери,

Когда мне случилось пройти мимо дома его.

Любимый стоял подле матери, ласково льнули

Братья и сестры к нему.

Невольно прохожих сердца проникались любовью

К прекрасному мальчику, полному высших достоинств,

К несравненному юноше,

Чье благородство отменно.

Когда проходила я мимо,

Он бегло взглянул на меня.

Взгляд уловив,

Я ликовала душой.

Хочу, чтобы мать умудрилась раскрыть мое сердце.

О Золотая, не медли, – уменьем таким

Сердце ее надели!

И войду я к любимому в дом.

Его на глазах у родни поцелую,

Не устыжусь и чужих.

Пусть их завидуют люди,

Что любимый познает меня!

Справлю я праздник богини своей.

О, как порывисто мечется сердце в груди!

«Позволь мне, – скажу, – Золотая,

На Брата глядеть шесть ночей напролет!»

Семь дней не видал я любимой.

Болезнь одолела меня.

Наполнилось тяжестью тело.

Я словно в беспамятство впал.

Ученые лекари ходят —

Что пользы больному в их зелье?

В тупик заклинатели стали:

Нельзя распознать мою хворь.

Шепните мне имя Сестры —

И с ложа болезни я встану.

Посланец приди от нее —

И сердце мое оживет.

Лечебные побоку книги,

Целебные снадобья прочь!

Любимая – мой амулет:

При ней становлюсь я здоров.

От взглядов ее – молодею,

В речах ее – черпаю силу,

В объятиях – неуязвимость.

Семь дней глаз не кажет она!

1

О, торопись к Сестре,

Подобно посланцу,

Вестей которого в нетерпенье ждет царь,

Потому что он желает узнать их как можно скорее.

Для него запряжены все упряжки,

Для него приготовлены лошади,

Всюду, где он находится, закладывают для него колесницы,

Он не должен отдыхать в дороге,

Кто достигает дома Сестры,

Сердце того начинает ликовать.

2

Ах, если бы ты примчался ко мне,

Как царский конь,

Выбранный из тысячи упряжек,

Украшение царских конюшен.

Его кормят отборным зерном,

Хозяин узнает его поступь;

Когда он слышит свист хлыста,

Его нельзя удержать.

Лучший возница

Не может обогнать его.

Сердце Сестры знает,

Когда он недалеко от нее.

3

Ах, если бы ты устремился к Сестре,

Подобно газели, мчащейся через пустыню,—

Ноги ее устали, тело ее ослабело,

Всю ее охватил страх.

Охотники гонятся за ней, собаки окружили ее,

Она не видна в облаке пыли,

Место отдыха – только помеха в ее бегстве,

А река стелется дорогой перед ней.

Пусть ты достигнешь ее обиталища

Быстрее, чем твою руку четырежды поцелуют.

Потому что Золотая так велела, друг мой.

1

Если ты придешь с этим к дому Сестры,

Если ты устремишься к обиталищу ее,

Жилище ее станет иным,

Украсившись песнями и танцами.

Вдобавок дай ей вина.

Тогда ты победишь ее хитрость

И вознаградишь ее за ночь.

И она скажет тебе: «Заключи меня в свои объятья!»

И завтра сделай так же.

2

Когда ты приносишь песни во двор к Сестре,

Если ты один и рядом нет никого,

Ты поступаешь по своему желанию на ее празднике.

Ветер колеблет гирлянды на стене.

Небо опускается на воздух, воздуху не удержать его,

Небо приносит тебе свой запах,

Одуряющий запах,

Опьяняющий всех вокруг.

Смотри, Золотая одаряет тебя,

Вкуси жизнь свою.

3

Хорошо умеет бросать петлю Сестра,

Не заботясь об уплате налога на скот.

Она накидывает на меня петлю из своих волос,

Она притягивает меня своими глазами,

Она опутывает меня своими ожерельями,

Она ставит на мне клеймо своим перстнем.

4

Почему говоришь ты своему сердцу:

«К ней влечет меня, жажду обнять ее!»

Клянусь Лионом, я приду

И одежду принесу в руках.

5

Я нашла брата у воды,

Ноги он опустил в реку.

Перед ним был праздничный поднос с едой и вином,

Похожий на грудь мою.

6

Вот что сделала со мной Сестра.

Должен ли я молчать об этом?

Она оставила меня у дверей своего дома,

А сама ушла вовнутрь.

Она не сказала мне: «Войди ты, красивый».

Она была глухой сегодня ночью.

7

Ночью я проходил мимо ее дома.

Я постучал, но мне не открыли, —

Превосходная ночь для привратника.

О засов, я хочу отомкнуть тебя!

Дверь! Ты судьба моя,

Ты мой добрый дух.

Там, внутри, для тебя зарежут быка.

В жертву твоему могуществу, о дверь!

На закланье принесут длиннорогого быка – тебе, дверь!

Короткорогого быка – тебе, замок!

Жирного гуся – вам, петли!

Жир – тебе, ключ!

Самые лакомые куски быка —

Подмастерьям плотника,

Чтоб он сделал засов из тростника,

А дверь из соломы.

Пусть приходит Брат, когда захочет,

Он найдет дом открытым,

Он найдет постель, покрытую лучшим полотном,

И прекрасную девушку в этой постели.

И девушка скажет мне:

«Дом принадлежит правителю города».

1

Сестра – на другом берегу.

Преграждая дорогу любви,

Протекает река между нами.

На припеке лежит крокодил.

Вброд я иду по волнам,

Пересекая теченье.

Храбрости сердце полно.

Тверди подобна река.

Любовь укрепляет меня, —

Как от воды заклинанье,

Пропетое девой.

Я вижу ее приближенье – и руки простер.

Сердце взыграло,

Как бы имея вечность в запасе.

Царица моя, подойди, —

Не медли вдали от меня!

2

Ее обняв, я ощущаю

Ответное объятье рук ее,

Напоминающее негу Пунта,

Смолою благовонной умащенье!

Когда от поцелуя моего,

Помедлив, разомкнутся

Ее уста —

Я опьянен без хмеля.

4

Когда наконец уготовишь ты ложе, слуга?

Говорю я тебе:

Покров из виссона возьми, чтобы тело ее облегал.

Только не вздумай царское класть полотно!

Простого – белёного – остерегайся подавно!

Тканью, что миррой пропитана, ложе укрась для нее.

5

Быть бы мне черной рабыней,

Мойщицей ног!

Мог бы я вволю

Кожей твоей любоваться.

6

Рад бы стиральщиком стать

На один-единственный месяц:

Платья твои отмывать

От бальзама и мирры душистой.

7

Быть бы мне перстнем с печатью на пальце твоем!

Ты бы меня берегла,

Как безделушку,

Из тех, что жизнь услаждают.

1

Целый день я молю мою госпожу:

Не будь мне врагом!

О госпожа моя, не заставляй,

Не заставляй меня ждать.

Я не могу сдержать мою лошадь,

В ее теле – буря.

Но я еще могу править,

Лежа поверженный в колеснице.

2

Госпожа моя отплывает в страну опьяненья,

На остров из чистейшего золота.

Не жертвуй Мехи во имя любви,

Скажи, что мы пробудем там целый день.

3

О, прекрасный день, день чудесного опьянения,

Я проведу этот день рядом с ним,

Не покидая его, —

Пусть бушует ветер.

Я обращаюсь к своему сердцу;

«Почему сердца любят его?

Я отдана тебе

Силою моей любви».

Мой голос охрип от слов:

«Да будет Мехи жив и невредим,

Он в своем доме!»

Приходит ветер – и слетает к сикомору,

Приходишь ты – спешишь ко мне...

Любовь твоя – птицы любовь.

Облик твой – отрока облик.

Благоуханье твое – благоуханье бальзама.

Кожу твою уподоблю кожице нежной плода.

Жизненной силе зерна жизнь уподоблю твою.

Восходящее солнце – твой лик.

Веселости полон твой взор.

Руки свои простираешь и раскрываешь уста

Для восхваления Ра, отрок божественный!

Есть на тебе отпечаток владыки Гермополя[94].

Сие начертал Амоннехт, сын Ипуи.

Сладостная, сладкая любовью, говорит жрица Хатхор Мутирдис;

Сладостная, сладкая любовью, говорит царь Менхеперра.

Госпожа, сладостная любовью, говорят мужчины.

Повелительница любви, говорят женщины.

Царская дочь, сладостная любовью,

Прекраснейшая из женщин.

Отроковица, подобной которой никогда не видели,

Волосы ее чернее мрака ночи.

Уста ее слаще винограда и фиников.

Ее зубы выровнены лучше, чем зерна.

Они прямее и тверже зарубок кремневого ножа.

Груди ее стоят торчком на ее теле...

1

Мы будем с тобою вместе,

И бог разлучить нас не сможет.

Клянусь, что я с тобой не расстанусь

До тех пор, пока не наскучу тебе.

Отныне пробудем свободными от труда,

И дурного с нами не будет.

Мы удалились в страну вечности.

Чтоб наши имена не были позабыты.

Прекрасно время,

Когда сияние солнца видно

Вовеки и когда оно царит

Над гробницами.

2

Ах, вечно ты пребываешь здесь

И остаешься постоянно,

Я вижу тебя день изо дня,

Я не могу расстаться с тобою.

В радостном серцце моей – ликованье,

Когда вспоминаю тебя вновь молодым,

И рассказываю детям, по обыкновению,

Непрестанно об отце и матери.

Любимая мужем супруга, влекущая, сладостная любовью,

С чарующими устами и приятной речью.

Все, что исходило из ее губ, было подобно творению Истины.

Женщина превосходная, восхваляемая в своем городе,

Всякому протягивает она руку помощи,

Говорит хорошее и рассказывает то, что любят слышать.

Творит то, что нравится людям,

Уста ее не породили никакого зла.

Все любят ее, Ренпетнефрет.

1

Ученостью зря не кичись!

Не считай, что один ты всеведущ!

Не только у мудрых —

И неискушенных совета ищи.

Искусство не знает предела.

Разве может художник достигнуть вершин мастерства?

Как изумруд, скрыто под спудом разумное слово.

Находишь его между тем у рабыни, что мелет зерно.

2

Если дружбой дорожишь

Ты в дому, куда вступаешь

Как почтенный гость иль брат,—

Обходи с опаской женщин!

Не к добру сближенье с ними,

Раскусить их мудрено.

Тьмы людей пренебрегли

Ради них своею пользой.

Женских тел фаянс прохладный ослепляет, обольщает,

Чтобы тотчас превратиться в пламенеющий сардоникс.

Обладанье ими – краткий сон.

Постиженье их – подобно смерти!

3

Если ты склонен к добру, заведи себе дом.

Как подобает, его госпожу возлюби.

Чрево ее насыщай, одевай ее тело,

Кожу ее умащай благовонным бальзамом,

Сердце ее услаждай, поколе ты жив!

Она – превосходная пашня для своего господина.

Привет тебе, Ра – Хорахти, отче богов,

Привет вам, Семь Хатхор[96],

Вам, украшенным алыми повязками!

Привет вам, боги,

Владыки небес и земли!

Пусть она, дочь его, будет следовать за мной,

Словно бык за кормом.

Словно служанка за детьми,

Словно пастух на стадом.

Если вы не принудите ее следовать за мной,

Я напущу огонь на Бусирис[100]

И спалю его.

Прими цветок лотоса из твоего сада,

Его не отняли у тебя.

Пусть несет он тебе всякие дары

И плоды, созревающие в нём,

Чтобы ты мог утешиться его лакомствами

И насладиться его приношениями.

Сердце твое освежают цветы сада.

Тело твое охлаждает тень его деревьев.

Во веки веков ты будешь делать то, чего пожелает твое сердце.

1

Не желает ли Истина

В сердце своем опьянения?

2

Умасти миррой локоны Истины —

Пусть благополучие и здоровье будут с ней.

3

О, приди, северный ветер,

Я высматривал тебя,

Когда был в башне.

Видишь, имя мое ненавистно

И зловонно, как птичий помет

В летний полдень, когда пылает небо.

Видишь, имя мое ненавистно

И зловонно, как рыбьи отбросы

После ловли под небом раскаленным.

Видишь, имя мое ненавистно

И зловонно, как утиное гнездовье

В тростниках на болоте гнилотворном.

Видишь, имя мое ненавистно

И зловонно, как болотная тина,

Как рыбачьи отрепья и невод.

Видишь, имя мое ненавистно

И зловонно, как дыханье крокодилье,

Как житье с крокодилами в соседстве.

Видишь, имя мое ненавистно

И зловонно, как напраслина, которой

Очернили жену перед мужем.

Видишь, имя мое ненавистно

И зловонно, как навет непристойный

На отрока, чистого сердцем.

Видишь, имя мое ненавистно

И зловонно, словно город-изменник,

Что задумал от царства отложиться.

Кому мне открыться сегодня?

Братья бесчестны,

Друзья охладели.

Кому мне открыться сегодня?

Алчны сердца,

На чужое зарится каждый.

Кому мне открыться сегодня?

Раздолье насильнику.

Вывелись добрые люди.

Кому мне открыться сегодня?

Хулу мирволят повсюду,

Благу везде поруганье.

Кому мне открыться сегодня?

Над жертвой глумится наглец,

А людям потеха – и только!

Кому мне открыться сегодня?

У ближнего рады

Последний кусок заграбастать!

Кому мне открыться сегодня?

Злодею – доверие,

Брата – врагом почитают.

Кому мне открыться сегодня?

Не помнит былого никто.

Добра за добро не дождешься.

Кому мне открыться сегодня?

Друзья очерствели,

Ищи у чужих состраданья!

Кому мне открыться сегодня?

Потуплены взоры,

От братьев отвернуты лица.

Кому мне открыться сегодня?

В сердцах воцарилась корысть.

Что толку – искать в них опоры?

Кому мне открыться сегодня?

Нет справедливых,

Земля отдана криводушным.

Кому мне открыться сегодня?

Нет закадычных друзей,

С незнакомцами душу отводят.

Кому мне открыться сегодня?

Нету счастливых,

Нет и того, с кем дружбу водили.

Кому мне открыться сегодня?

Бремя беды на плечах,

И нет задушевного друга.

Кому мне открыться сегодня?

Зло наводнило землю,

Нет ему ни конца, ни края.

Мне смерть представляется ныне

Исцеленьем больного,

Исходом из плена страданья.

Мне смерть представляется ныне

Благовонною миррой,

Сиденьем в тени паруса, полного ветром.

Мне смерть представляется ныне

Лотоса благоуханьем.

Безмятежностью на берегу опьяненья.

Мне смерть представляется ныне

Торной дорогой.

Возвращеньем домой из похода.

Мне смерть представляется ныне

Небес проясненьем,

Постижением истины скрытой.

Мне смерть представляется ныне

Домом родным

После долгих лет заточенья.

Воистину, кто перейдет в загробное царство —

Будет живым божеством,

Творящим возмездье за зло.

Воистину, кто перейдет в загробное царство —

Будет в ладье солнечной плыть,

Изливая оттуда благодать, угодную храму.

Воистину, кто перейдет в загробное царство —

Будет в числе мудрецов, без помехи

Говорящих с божественным Ра.

Процветает он, этот добрый властитель,

Прекрасный конец настиг его.

Одни поколения проходят, а другие продолжают существовать

Со вреден предков.

Боги, бывшие некогда,

Покоятся в своих пирамидах.

Благородные и славные люди

Тоже погребены в своих пирамидах.

Они строили дома —

Не сохранилось даже место, где они стояли,

Смотри, что случилось с ними.

Я слышал слова Имхотепа[98] и Джедефхора[99],

Слова, которые все повторяют.

А что с их гробницами?

Стены обрушились,

Не сохранилось даже место, где они стояли,

Словно никогда их и не было.

Никто еще не приходил оттуда,

Чтоб рассказать, что там,

Чтоб поведать, чего им нужно,

И наши сердца успокоить,

Пока мы сами не достигнем места,

Куда они удалились.

А потому утешь свое сердце,

Пусть твое сердце забудет

О приготовленьях к твоему просветленью.

Следуй желаньям сердца,

Пока ты существуешь.

Надуши свою голову миррой,

Облачись в лучшие ткани.

Умасти себя чудеснейшими благовоньями

Из жертв богов.

Умножай свое богатство.

Не давай обессилеть сердцу.

Следуй своим желаньям и себе на благо.

Свершай дела свои на земле

По веленью своего сердца,

Пока к тебе не придет тот день оплакиванья.

Утомлённый сердцем не слышит их криков и воплей

Причитания никого не спасают от могилы.

А потому празднуй прекрасный день

И не изнуряй себя.

Видишь, никто не взял с собой своего достоянья.

Видишь, никто из ушедших не вернулся обратно.

Благолюбивые духи, Гелиополя девять богов!

Услышьте похвальное слово «Отцу божества»[100].

Был он саном возвышен и безупречен душой.

В городе Вечности[101] он сопричислен к бессмертным богам.

Вы печетесь о судьбах

Посетителей этой гробницы.

Мне песни известны, что издревле взывают со стен усыпальниц,

Бытие восхваляя земное обители вечной в ущерб.

Зачем они сводят на нет славу загробного мира,—

Страны справедливой, блаженной, где страху нет места,

Обители упокоенья, чьим жильцам омерзительны распри,

Где нечего ближних бояться, ибо нету вражды в этом крае?

Наши предки покоятся там со времен мирозданья.

Из тех, что родятся на свет во множестве неисчислимом,

Не осядет в Египте никто:

В городе Вечности всем поголовно приют уготован.

Разве долго продлится пора гостеванья земного?

Время, как сон, промелькнет,

И «добро пожаловать!» – скажут

В полях Заката пришельцу.

Мудрые писцы

Времен преемников самих богов,

Предрекавшие будущее,

Их имена сохранятся навеки.

Они ушли, завершив свое время,

Позабыты все их близкие.

Они не строили себе пирамид из меди

И надгробий из бронзы.

Не оставили после себя наследников,

Детей, сохранивших их имена.

Но они оставили свое наследство в писаниях,

В поучениях, сделанных ими.

Писания становились их жрецами,

А палетка для письма – их сыном.

Их пирамиды – книги поучений,

Их дитя – тростниковое перо,

Их супруга – поверхность камня,

И большие и малые —

Все их дети,

Потому что писец – их глава.

Построены были двери и дома, но они разрушились,

Жрецы заупокойных служб исчезли,

Их памятники покрылись грязью,

Гробницы их забыты.

Но имена их произносят, читая эти книги,

Написанные, пока они жили,

И память о том, кто написал их,

Вечна.

Стань писцом, заключи это в своем сердце,

Чтобы имя твое стало таким же.

Книга лучше расписного надгробья

И прочной стены.

Написанное в книге возводит дома и пирамиды в сердцах тех,

Кто повторяет имена писцов,

Чтобы на устах была истина,

Человек угасает, тело его становится прахом,

Все близкие его исчезают с земли,

Но писания заставляют вспоминать его

Устами тех, кто передает это в уста других..

Книга нужнее построенного дома,

Лучше гробниц на Западе,

Лучше роскошного дворца,

Лучше памятника в храме.

Есть ли где-нибудь кто-то, подобный Джедефхору?

Есть ли кто-то, подобный Имхотепу?

Нет среди нас такого, как Нефри[102]

И Хетти[103], первого из всех.

Я напомню тебе имя Птахемджхути[104]

И Хахеперра-сенеба[105].

Есть ли кто-нибудь, подобный Птахотепу

Или Каресу[106]?

Мудрецы, предрекавшие будущее,—

Вышло так, как говорили их уста.

Это написано в их книгах,

Это существует в виде изречения.

Их наследники – дети разных людей,

Как будто все они – их собственные дети.

Они скрыли свое волшебство от людей,

Но их читают в наставлениях.

Они ушли,

Имена их исчезли вместе с ними,

Но писания заставляют

Вспомнить их.

Видишь, сердце мое убежало тайком

И помчалось к знакомому месту.

Заспешило на юг, чтоб увидеть Мемфис.

О, когда бы хватило мне силы сидеть,

Дожидаясь его возвращенья, чтоб сердце

Рассказало, что слышно у Белой стены[107]!

Я беспомощен, все выпадает из рук,

Потому что нет сердца на месте обычном.

Приходи ко мне, Пта, и в Мемфис отнеси.

Неотрывно дозволь мне глядеть на тебя.

Целый день мое сердце в мечтанье,

А в груди моей нет больше сердца.

Злым недугом охвачены все мои члены,

Слух закрылся мой, очи устали глядеть,

Все слова исказились, и голос охрип.

О, будь милостив, дай до него мне добраться.

О, погляди на свои виноградники,

Наш повелитель, и сердцем возрадуйся!

Сок выжимают ногами давильщики.

Лозы увешаны крупными гроздьями.

Ягоды, соком обильнее прежнего,

Сердце твое услаждать предназначены.

Ты в опьяненье себе не отказывай,

Пей, предавайся утехам и радостям!

Время приметно склоняется к вечеру.

Спелые кисти подернулись росами.

Ягоды выжать спешат виноградари,

Сусло в сосудах несут повелителю.

Пей, господин, божеству в прославление.

Всякое благо богами даровано.

Доброму духу, садов покровителю,

Ты соверши возлиянье и вымоли

В новом году нам вина изобилие.

1

Слава тебе, Хапи!

Ты пришел в эту землю,

Явился, чтоб оживить Египет.

Бег его таится, подобно мраку

Среди дня, когда слуги его воздают хвалу ему.

Он орошает поля, созданные Ра,

Чтобы дать жизнь каждой козе;

Он поит и пустыню и сушь,—

Ведь эю его роса падает с неба;

Он любит землю,

Он правит Непра[108],

Он дарует процветание ремеслам Пта.

2

Владыка рыб, повелевающий им подниматься к порогам,

Нет птиц, кружащихся над теми,

Кто сеет зерно и сбирает полбу.

Когда же пальцы его пребывают в лени, а ноздри закупорены»

Нищают все люди.

Когда случается так, скудеет небо богов

И гибнут люди целыми народами.

3

Когда случается самое страшное, вся земля в бедствии,

Гибнут и большие и малые.

Но собираются в толпы люди при приближении его.

Когда Хнум сотворил его,

Когда появляется он – и земля ликует,

Всякая тварь радуется,

Каждый позвонок хохочет

И все зубы обнажаются в смехе.

4

Приносящий пищу, богатый едою,

Творящий прекрасное.

Владыка силы, благоуханный,

Тот, кому радуются,

Кто родит траву стадам,

Кто сердцем помнит о жертвах богу,

Пребывающему под его покровительством,

Где бы ни был он: в преисподней, в небесах или на земле.

Он держит в своей власти Обе Земли,

Он наполняет житницы, и насыпает груды зерна,

И отдает добро беднякам.

5

Одаряющий деревья цветеньем,

Рождающий деревья в изобилье

Для всех, кто желает их видеть.

Строящий суда своей мощью,

Возлагающий на статуи белый венец

Без стараний каменотесов.

Незримый,

Он не держит слуг и сборщиков налогов.

Тайны сути его – непостижимы,

Никто не знает места, откуда он,

И, читая писания, не найти его пещеры.

6

Нет таких житниц, чтоб вместили твои дары,

Никому не надо повелевать твоим сердцем.

Тебе радуются юноши твои и дети твои.

Тебе воздают почести, как царю.

Законы при тебе неколебимы.

Ты выходишь у Верхнего и у Нижнего Египта.

Каждый пьет очами воду твою.

Всем сердцем стремишься ты умножить прекрасное.

7

Когда о тебе возвещает глашатай,

Радость выходит наружу, каждое сердце веселится.

Крокодилы беременны, у Нейт[109] начинаются роды.

Все твои девять богов Гелиополя – прекрасны.

Всходы на полях подобны излишкам чревоугодия.

Урожай делает людей сильными,

Одного насыщает, другого услаждает.

И нет между ними спора,

Готовящий дары кому-то, никого нет с ним рядом.

Люди ставят ему границы.

8

Всё освещающий, выходящий из мрака,

Тучность стад своих,

Мощь, творящая все.

Нет среди живущих никого, кто бы не знал его.

Одаряющий людей, чтобы они выполняли его намерения,

Сердцем обращенный к работе на поле

И вечером ласкающий свои поля.

Друг Пта,

Трудящийся с ним вместе,

Творец божественных писаний

И всего в Нижнем Египте.

9

Ты входишь с журчащей речью в середину земли

Желанный, расстающийся с тайной.

Когда ты гневаешься, исчезает рыба,

Тогда ждут люди большой воды,

Тогда богатый подобен бедняку.

Тогда заметен всякий, идущий на поля с орудиями

И нет друга, оставшегося ради друзей.

Нет тканей, чтобы одеться.

Нет украшений для детей из знатных семей.

Нет никого, ночью слышащего воду.

И нет в речах желанной прохлады.

Все люди умащивают кожу

На радости, что начинается половодье.

10

Утверждающий истину, которой алчут люди,

В изреченье: «Пребывай в готовности до тех пор,

Пока тебе ответят».

Тогда ответит о Ниле Великое Зеленое море.

Знатные следуют за бедняками,

Непра правит живущими,

Ему воздают хвалу боги.

Нет птиц, слетающихся из пустыни.

Руки твои помнят золото,

Когда льют серебро в формы.

Никто не ест лазурит,

Когда созревает зерно.

11

Для тебя звучит арфа,

Тебе рукоплещут.

Юноши твои и дети твои радуются тебе

И достойно воздают тебе, когда наступает урожай.

Когда нриносит он ценности,

Земля украшается.

Суда его несут людям прибыль.

Он, дающий жизнь сердцам беременных,

Любящий бесконечные стада свои.

12

Когда вступаешь ты в город,

Торжествует владелец прекрасных вещей.

Бедняк говорит: «О, если бы был у меня лотос!»

Все на земле едино.

Все травы отданы детям его.

Если же вкушающие пищу забывают его,

Довольство покидает дома

И земля впадает в бедствие.

13

Когда прибываешь ты, о Хапи,

Тебе приносят жертвы,

Приводят быков на закланье,

Откармливают птиц для тебя,

Ловят для тебя львов в пустыне,

Дарят тебе прекрасные вещи.

И так нее, как приносят жертвы Хапи,

Приносят их каждому богу:

Небесные благовония, быки, скот,

Птицы, огонь.

Хапи прорыл пещеры в Фивах,

Но имя его неизвестно в преисподней.

14

Взывают люди к богам

Из страха перед могуществом Владыки всего земного,

Моля о процветании для обоих берегов.

Процветай же, процветай же, Хапи.

Процветай же,

Дарами полей

Оживляющий людей и скот.

Процветай же, процветай же, Хапи,

Процветай, процветай, ты, прекрасный дарами.

Доведено до конца благополучно в мире

Трудами писца обоих домов серебра Кагабу.

О ты, шагающая так широко,

Сеющая смарагды, малахит и бирюзу, словно звезды,

Когда цветешь ты, цвету и я,

Цвету, подобно живому растению.

Золотая появляется на судне Солнца,—

Ра любит ее.

Дневное судно могуче,—

Ра любит ее.

Твоя сила достигает Средиземного моря,—

Ра любит ее.

Ра вышел, чтоб узреть красоту ее,—

Ра любит ее.

Во чреве неба зрела ночь.

Из чрева неба вышла ночь.

Ночь принадлежит матери своей.

Мне принадлежит покой телесный.

О ночь, даруй мне мир —

И я подарю тебе мир!

О ночь, даруй мне отдых —

И я подарю тебе отдых!

Вечер убрался прочь,

Сломан посох его,

Расколот его кувшин,

И дурная вода пролилась.

Ночь принадлежит матери своей, Золотой богине.

Мне принадлежит покой природы.

Благовонное масло мерит царица своими руками.

Бесценною миррой умащено ее тело.

Росою божественной пахнет оно.

Его аромат мешается с благоуханием Пунта.

Подернута золотом, кожа ее сверкает,

Как звезды, что блещут на сводах высокого храма,

Страну озаряя до самых ее рубежей.

Мерные наши удары – для тебя,

Мы пляшем для величества твоего,

До высот неба

Мы воздаем хвалу тебе.

Ведь ты владычица скипетров,

Владычица ожерелья и систра,

Владычица музыки,

Которая звучит для тебя.

Мы воздаем хвалу величеству твоему каждый день,

С вечера до той поры, когда заря встает над землей,

Мы ликуем пред ликом твоим, повелительница Дендера[110],

Мы чествуем тебя песнопеньями.

Ведь ты владычица ликованья, повелительница пляски,

Ты владычица музыки, повелительница игры на арфе,

Ты владычица хороводов, повелительница плетенья венков,

Ты владычица благовоний, повелительница танцев.

Мы славим величество твое,

Мы воздаем хвалу тебе,

Мы возносим твою славу

Над всеми богами и богинями.

Ведь ты владычица гимнов,

Повелительница книг,

Великая обладательница знаний,

Хозяйка дома писцов.

Мы радуемся величеству твоему каждый день,

Сердце твое ликует, когда внимаешь ты нашим песням.

Мы радуемся, глядя на тебя каждый день, каждый день,

И наши сердца ликуют при виде тебя.

Ты владычица венков, повелительница хороводов,

Владычица беспредельного опьянения,

Мы ликуем перед тобой, мы играем тебе,

И твое сердце радуется тому, что свершаем мы для тебя.

Я – женщина, прекрасная для своего мужа,

Жена твоя, Сестра твоя,

Приди ко мне скорее!

Потому что я жажду узреть тебя

После того, как не видела лица твоего.

Тьма вокруг нас, хотя Ра в небесах.

Небо смешалось с землей. Тень легла на землю.

Сердце мое горит от злой разлуки.

Сердце мое горит, потому что стеною отгородился ты от меня,

Хотя не было зла во мне.

Оба наши города разрушены, перепутались дороги.

Я ищу тебя, потому что жажду видеть тебя.

Я в городе, в котором нету защитной стены.

Я тоскую по твоей любви ко мне.

Приходи! Не оставайся там один! Не будь так далек от меня!

Гляди, сын твой Гор гонит Сета к месту казни.

Я спряталась в камышах и спрятала твоего сына,

Чтобы отомстить за тебя.

Потому что так плохо пребывать вдали от тебя

И невыносимо для плоти твоей.

О господин мой, пребывающий вдалеке от меня в Джебауте[113]

Я увижу тебя сегодня. Тело твое источает аромат Пунта.

Тебе воздают хвалу знатные женщины,

Радуется тебе вся Эннеада.

Возвращайся к своей супруге.

Сердце ее трепещет от любви к тебе.

Она обнимет тебя, и ты не покинешь ее,

Потому что сердце ее ликует при виде твоей красоты.

Любитель хмельного пить

Удалился в Страну без воды.

Житниц несчетных владелец

Нуждается в горсти зерна.

Древняя культура застыла для нас в двух формах – в зрительном образе и в письменном слове. Даже те цивилизации, чья письменность сохранилась и ныне нам понятна, все равно для нас гораздо более вещественны и образны, чем словесны, не говоря уже об археологических культурах (а ведь каждый из этих миров охватывает несколько тысячелетий). Шумеро-вавилонская культура представляет в этом плане одно из немногих, если не единственное, исключение. Ее можно назвать цивилизацией письменности, настолько количество письменных памятников превосходит памятники вещественные. Такой, казалось бы, громоздкий и неудобный для письма материал, как глина (а затем и камень), оказался едва ли не самым надежным хранилищем древнего слова, и теперь в нашем распоряжении сотни тысяч клинописных табличек, целые гигантские архивы. По числу сохранившихся произведений литература клинописная превосходит многие литературы древности, хотя памятники эти и составляют не такую уж большую часть клинописного наследства: на первых порах письменность не имела к словесности, к литературе никакого отношения и, будучи изобретена с практической целью, обслуживала хозяйство. Поэтому большая часть дошедших до нас архивов состоит из хозяйственных, административных и юридических документов, дающих возможность судить о социальной структуре и экономическом состоянии общества, а также об его истории.

История древнего Двуречья в том виде, в каком она представляется нам сейчас, вкратце такова: в конце IV тыс. до н. э. шумеры, или шумерийцы, племена неизвестного этнического происхождения, освоили болотистую, но очень плодородную аллювиальную долину рек Тигра и Евфрата, осушили болота, справились с нерегулярными, по временам катастрофическими разливами Евфрата путем создания системы искусственной ирригации и образовали первые в Двуречье города-государства. Среди разнообразных достижений цивилизации, приписываемых шумерийцам, наиболее значительным следует признать изобретение в конце IV – начале III тыс. до н. э. письменности. Шумерский период истории Двуречья охватывает около полутора тысяч лет, он завершается в конце III—начале II тыс. до н. э. так называемой III династией города Ура (XX в. до н. э.) и династиями Исина и Ларсы, уже только частично шумерскими. С самой глубокой древности соседями шумерийцев были семиты-аккадцы, которые в III тыс. до н. э. занимали северную часть нижнего Двуречья и находились под сильным шумерским влиянием. Во второй половине III тыс. до н. э. аккадцы проникают и утверждаются на самом юге Двуречья, чему способствует объединение Двуречья в XXII в. до н. э. аккадским правителем Саргоном Древним или Великим. История Двуречья во II тыс. до н. э.– это уже история семитских народов; из них главную роль в первой половине II тыс. до н. э. играли вавилоняне – народ, говоривший по-аккадски и образовавшийся из слияния шумерийцев и аккадцев. Шумерский язык к этому времени становится языком мертвым и в вавилонской культуре играет примерно такую же роль, что и латынь в средневековье: его изучают в школах, на нем записывают многие тексты, это язык науки и литературы. Наивысшего расцвета Вавилон достигает при шестом царе I Вавилонской династии Хаммурапи (1792—1750 г. до н. э.), но уже при последних царях этой династии Вавилония подвергается нашествию горных племен и приходит в упадок более чем на пятьсот лет. Ассирия, с чьими памятниками для нас связано первое знакомство с передне-азиатской культурой, появляется на исторической арене примерно в XIII в. до н. э., а в конце IX—VII вв. до н. э. становится могущественнейшим государством Передней Азии и подчиняет себе все Двуречье, распространяя свое влияние на Малую Азию, Средиземноморье и одно время даже на Египет. Именно в этот период была собрана библиотека Ашшурбанапала, многочисленнейшее собрание клинописных текстов, собрание, снабженное каталогами-списками, один из значительных источников наших знаний клинописной литературы.

Последние страницы истории Двуречья снова связаны с Вавилоном. В конце VII в. до н. э. вавилонянам совместно с соседями-индийцами удалось нанести Ассирии поражение, после которого она не могла уже оправиться. Еще около ста лет существует Нововавилонское царство (так принято называть этот период в современной историографии), пока в 538 г. до н. э. оно не пало под ударами персидских войск. Однако клинопись по-прежнему остается господствующей системой письма в Двуречье, и самые поздние клинописные тексты датируются селевкидским и парфянским временем, то есть последними веками до нашей эры.

Как соотносится с историей Двуречья история его литературы? В общих чертах ее можно представить следующим образом.

Начало III тыс. до н. э. Первые литературные тексты на шумерском языке; списки богов, записи гимнов, пословиц, побасенок и поговорок, некоторые мифы.

Конец III тыс. до н. э.—начало II тыс. до н. э. Основная масса известных нам ныне шумерских литературных памятников: гимны (главным образом в канонических списках из города Ниппура, так называемый «Ниппурский канон»): гимны, мифы, молитвы, эпос, обрядовые песни, тексты школьные и дидактические, погребальные элегии, каталоги-списки литературных произведений, названных по первой, начальной строке текста и сохранившие нам, таким образом, заглавия восьмидесяти семи памятников, из которых пока известно немногим более трети (всего же мы знаем более ста пятидесяти шумерских литературных текстов). Первые литературные тексты на аккадском языке. Старовавилонская версия эпоса о Гильгамеше; сказание о потопе, рассказ о полете на орле (сказание об Этане); переводы с шумерского.

Конец II тыс. до н. э. Создание общелитературного религиозного канона. Основная масса известных нам памятников на аккадском языке. Поэма о сотворении мира. Гимны и молитвы. Заклинания. Дидактическая литература.

Середина I тыс. до н. э. Ассирийские библиотеки. Библиотека Ашшурбанапала. Основная версия эпоса о Гильгамеше. Царские надписи, молитвы и другие произведения.

Уже из этого краткого конспективного обзора, который все же может дать читателю некоторое представление о «месте и времени действия», видно, что речь должна пойти о нескольких литературах. Действительно, с самого раннего знакомства с клинописью исследователи увидели, что ассирийская литература, пожалуй, самостоятельна только в жанре надписей и что легенда о потопе, сказания о Гильгамеше и его друге Энкиду (или о Издубаре и Эабани, как тогда ошибочно прочли их имена), равно как и многие другие истории, являются переработкой произведений другого народа – вавилонян, говоривших на языке, близком ассирийскому (по существу, вавилонский и ассирийский – это диалекты аккадского языка, принадлежащего к семье семитских языков).

Скоро к представлениям о вавилонской литературе прибавилось понятие «литература шумерская». Отдельные шумерские литературные тексты были известны с того же времени, что и вавилонские, но так как изучение шумерского языка началось гораздо позже, чем аккадского, и двигалось много медленнее, то и первые публикации носили как бы предварительный характер. Немногие известные нам шумерские тексты были настолько труднопонимаемы, что одно время получили даже репутацию малохудожественных и невыразительных. В последние десятилетия положение изменилось. К шумерской литературе, родоначальнице литератур клинописных, привлечено внимание ученых. Очень много сделал для того, чтобы открыть нам шумерскую литературу, американский шумеролог С.Н. Крамер, который одним из первых начал регулярно и последовательно публиковать памятник за памятником. И тут обнаружилось, что большинство сюжетов литературы вавилонской заимствовано у шумерийцев, что она как будто выросла из шумерской литературы. Значит ли ото, что вавилонскую литературу следует рассматривать только как придаток шумерской литературы? Конечно, наши представления о древних литературах сглажены несколькими тысячелетиями, которые отделяют нас от нее, и литературу, насчитывающую, как мы видели, более трех с половиной тысяч лет, вполне можно бы воспринять как единое целое, тем более что это литература, связанная общностью территории и единой системой письма. Но если мы это сделаем, то от нас ускользнет одна «деталь», которая представляется нам весьма существенной не только в историческом (или литературно-историческом), но и в чисто человеческом смысле, а именно, процесс рождения литературы. Мы можем проследить его, изучая шумеро-вавилонские памятники в сравнении, путем сопоставления друг с другом односюжетных, но разновременных версий, а это один из путей и к познанию клинописной литературы в целом.

Ибо мы до сих пор не можем сказать, что эта литература изучена нами и понятна нам. Не удивительно, что специалисты-шумерологи и ассириологи все еще заняты главным образом публикациями новых текстов, и обобщение до сих пор не поспевает за публикациями. Перед шумерологами, например, все еще стоит проблема элементарного понимания памятников. Мы вынуждены сознаться, что мы еще не очень хорошо знаем шумерский язык. То обстоятельство, что не удается обнаружить языков, родственных шумерскому, осложняет его изучение. И, конечно, в первую очередь это сказывается на текстах литературных, с их идиомами, образными сравнениями, магическими формулами, требующих знания и понимания реалий. Во многих случаях шумерологи вынуждены оставлять лакуны, ставить вопросительные знаки, иногда довольствуясь только общим пониманием абзаца и часто надеясь лишь на интуицию. Но и этого мало. Мы не можем точно датировать наши памятники, причем это относится не только к шумерским, но и к вавилонским текстам.

Большинство шумерских литературных произведений, как уже было сказано, датируются XIX – XVIII вв. до н. э., то есть тем временем, когда шумерский язык был уже мертв, и на этом основании считаются копиями более ранних записей. Значительная часть вавилонских текстов дошла до нас через библиотеку Ашшурбанапала, – ясно, что оригиналы списков в массе своей были гораздо древнее, по насколько, сказать нелегко, так как язык при переписке подновлялся, в текстах делались вставки, к тому же языковые архаизмы вполне могут оказаться стилистическим приемом и не должны являться надежным критерием при попытке датировки. В отдельных случаях можно датировать памятник по характерным терминам, по историческим аллюзиям, но упоминание исторических лиц и событий в клинописных литературных текстах, как правило, редкое явление, время жизни действительных авторов также неизвестно. Некоторую возможность для датировки дают географические названия, но и они могут оказаться поздними вставками. Поэтому почти все датировки текстов приблизительны, а часто очень спорны, и пока не может быть речи ни о какой истории клинописной литературы, представленной в строго хронологическом порядке.

К этим частным проблемам добавляются проблемы общего характера.

Древние литературы обычно принято рассматривать как нечто промежуточное между литературой и фольклором, с одной стороны, и между литературой и памятниками письменности – с другой. В этом есть определенный резон. Действительно, древняя литература почти сплошь безымянна, что, как известно, является неотъемлемым признаком фольклора. Народная словесность знает как будто бы только исполнителя, а последний, как правило, считает себя не автором, но лишь хранителем традиции («передаю, как отцы рассказывали»), тем не менее это не исключает его творческого, а тем самым авторского соучастия. С того же момента, как определенные тексты начали записываться, у них появился еще один автор – переписчик, большей частью тоже безымянный, который, конечно, подобно сказителю, мог рассматривать себя только носителем и передатчиком древней традиции, но мог и восприниматься как автор произведения в том виде, как оно было записано. Можно высказывать разнообразные предположения, но для нас важнее всего было бы узнать отношение самих шумерийцев и вавилонян к этому вопросу.

Вот перед нами раздел древнего каталога, куда вошел целый ряд произведений на шумерском и вавилонском языке,– своды обрядов, заклинаний, предзнаменований, но среди них и тексты литературного характера. В конце списка читаем: «записано из уст бога Эа». Здесь логика как будто понятна: тексты эти как бы божественное откровение, «слова бога». Но вот еще один текст: спор-диалог между конем и волом. Оказывается, он записан «из уст коня». Следует ли ато понимать как остроумную шутку или как-то иначе, может быть, как стремление «авторизировать» литературу? Знаменитый аккадский эпос о Гильгамеше записан из уст «заклинателя Син-леке-уннинни», эпос о герое Этапе – со слов Лу-Нанны («человека Нанны»), эпос об Эрре якобы приснился человеку по имени Кабту-илани-Мардук, а довольно поздний текст под условным названием «Вавилонская Теодицея» содержит акростих, дающий имя автора – Саггиль-кина-уббиб («молитва очистила верного»). Не все из этих имен неправдоподобны. В ряде случаев, сопоставляя их с лексикой текста, можно ставить вопрос и о реальности некоторых авторов; например, Лу-Нанна вполне может оказаться автором эпоса об Этане, ибо имена такого типа характерны для последних столетий III и первых столетий II тыс. до н. э., времени первой записи этого текста; возможно, не вымышлен и автор эпоса об Эрре, поскольку в тексте о нем даны подробные сведения, а вот Син-леке-уннинни никак не мог быть автором ранней версии эпоса о Гильгамеше, относящейся к первой половине II тыс. до н. э., так как имена из трех составных частей обычно позднего происхождения, не ранее второй половины II тыс. до н. э. Значит, Син-леке-уннинни может оказаться только редактором последней версии поэмы. Следовательно, независимо от фантастичности имени автора мы можем говорить об определенном стремлении к литературе авторской.

Далее. Какими критериями мы пользуемся, когда пытаемся говорить о художественной литературе древности, отделить ее от культовой, ритуальной, деловой, исторической? Очень часто это оказывается для нас невозможным, ибо идеология древности тесно связана с религией, и не легко разделить литературу на светскую и религиозную, а там, где мы хотим видеть литературу светскую, мы рискуем обнаружить материал, к литературе в нашем понимании никакого отношения не имеющий. Но не можем же мы относить к древней литературе «все, что записано», и на этом основании считать ее «предлитературой», «межлитературой». Здесь опять было бы уместно обратиться к самим создателям древней литературы, если это возможно. Видимо, какое-то свое понятие жанра в клинописной литературе существовало. В конце большинства текстов (и даже в самых ранних из известных нам записей) есть название категории, к которой данное произведение относится, иногда с указанием, как его надо исполнять. Правда, сам принцип жанровой классификации большей частью нам неясен (особенно, если судить по спискам и каталогам, видимо, каноническим. Но, может быть, это были каталоги наличия, составленные по порядку их расположения в храмовой библиотеке?). Так, среди группы текстов, которые в нашем представлении относятся к гимнам, есть песни "баль-баль", но не все, с нашей точки зрения, однородные категории названы так. Есть «за-ми» – «хвалебные песни», к которым относятся произведения, называемые нами и гимном, и мифологическим эпосом, и героической песнью; есть «ир-шем» – плач, который должен был сопровождаться исполнением на музыкальном инструменте «шем», но опять-таки не все плачи древние авторы относили в эту категорию.

Здесь, конечно, нужно быть очень осторожным, чтобы не впасть в другую крайность – излишнюю модернизацию. То, например, обстоятельство, что среди очень ранних клинописных текстов, датируемых примерно XXVII в. до н. э., мы находим записи пословиц и поговорок, невольно вызывает современные ассоциации. Кто и с какой целью записал эти тексты? Не должны ли мы представить себе древних писцов кем-то вроде собирателей фольклора XVII – XIX вв., а если нет, то чем объясняется этот непривычный для историков литературы факт?

И тут перед нами раскрываются возможности, которые представляет нам сама древняя литература уже в той стадии, какой она нами изучена. Клинописная литература вводит нас в мир, который во многом оказывается нам уже знакомым. Вот вождь, предводитель дружины, кличет в трудный и опасный поход холостых одиноких молодцов, и «пятьдесят их, как один», становятся рядом с ним... Находчивый и отважный юноша-подросток, младший из братьев, очутился один-одинешенек в темном лесу. Он находит орленка – птенца чудовищной птицы, исполинского орла, наряжает его и кормит лакомствами: в награду за это орел готов одарить хитреца всеми благами мира; а тому ничего не надо, он хочет вернуться к своим братьям и своему войску, и тогда орел наделяет его даром скорохода... Два владыки двух городов-соперников пытаются одолеть друг друга, неоднократно посылая гонца туда и обратно и загадывая друг другу загадки. Победа будет на стороне того, кто сумеет волшебным путем разрешить и выполнить загадку-задачу... Два могучих героя-побратима бродят по свету, совершая чудесные подвиги; гибель одного приводит другого в такое отчаяние, что он готов удалиться от мира и в «тоске по своем друге горько плачет и бежит пустыней...». Для спасения спустившейся в подземное царство и погибшей там богини достают «травы жизни и плоды жизни». К ней прикладывают чудесную траву, ее поят целебной водой, и она встает... Пастух, спасаясь от злобных демонов, воздевает в мольбе руки к солнцу, и оно превращает его в быстроногую газель... Змея заводит дружбу с орлом, а тот пожирает ее детенышей, и змея жестоко мстит ему. Орла спасает и выкармливает царь, который ждет наследника и жена которого не может разродиться. В награду за спасение орел обещает помочь царю достать «траву рождения» и на своих крыльях возносит его в небо, к богам, у которых эта трава есть... Злое чудовище-божество обманом занимает престол законного владыки мира и пытается погубить человечество, насылая на него голод и болезни. Еле удается его утихомирить и вернуть престол законному владельцу...

Одна из древнейших литератур мира, возможно, и родина многих названных нами сюжетов, открытая нами слишком поздно, может быть, и лишила нас радости первого узнавания, но зато облегчила нам первое с ней знакомство и ввела нас в мир сказок, мифов и легенд, близкий нам с детства и потому особенно дорогой. И вот что еще интересно: когда мы вошли в этот мир, узнали его, как будто бы освоились с ним и готовы продолжить за рассказчика уже слышанный сюжет, нас подстерегает неожиданность: он вдруг начинает звучать как-то по-иному, не совсем привычно нам, и этот нежданный поворот знакомой дороги, видимо, и следует назвать своеобразием клинописной литературы, за которой встает еще один мир – мир ее создателей.

Люди в этом мире вылеплены из глины, замешанной на крови убитого божества, и благословлены пьяными богами. Бог близок человеку, – через тростниковую хижину и глиняную стенку он передает ему решение совета богов, спасая его и обманывая своих божественных братьев. Но и человек держится на равных с богом – он может отказаться от любви, предложенной ему богиней, и поносить ее при этом, как девку, проклиная ее вероломство и коварство. Богиня, спустившаяся под землю, не может подняться обратно без выкупа, ибо закон подземелья один для богов и смертных – «за голову – голову». Спасая себя, она предает своего любимого супруга. Боги как будто бы живут на одной земле с людьми, в их тростниково-глиняном мире, очень скудном и незатейливом. Воин, поднявшийся на крепостную стену, принят главой враждебного войска за вождя-предводителя (не потому ли, что одевались они одинаково?), прекрасная девушка хороша, как молодая телочка, как коровье масло и сливки, и добиться ее любви можно, поколдовав с маслом, молоком и сливками. Она поражает воображение юноши, пронзив ему грудь «стрелой-тростником» (как Эрот). Она блудница, которая шляется по рынкам и постоялым дворам, но при этом она – существо крайне почитаемое и вызывающее чувство необыкновенного уважения, ибо она служительница культа богини, который обеспечивает плодородие и рождение, а потому – самого важного.

Эту жизнь среди тростников и глины, которая и объясняет нам, почему красота птичьего оперения может быть сравнена с клинописными табличками, а таинство священного брака со сверлением каменной цилиндрической печати или любовные стрелы названы тростниковыми,– уже не спутаешь ни с какой другой.

И в этой жизни, в которой ходили, распевая свои сказы, сказители, собирались для совместных обрядов с пением и плясками толпы людей, устраивались общенародные моления к богам, зарождался непонятным и незаметным образом для них самих новый вид искусства – литература. Сперва, наверное, это были просто грамотеи, которые могли постичь удивительную премудрость – записать остроугольными знаками текст, а потом по складам прочесть-расшифровать его слушателям, текст, который постепенно становился таким необходимым, что во многих частных домах при раскопках мы находим клинописные таблички с записью какой-нибудь песни (видимо, чуть ли не в каждой семье был хоть один такой «грамотей»), затем это писец, ученик «эдуббы» (шумерской школы), который сам сочиняет, то ли как упражнение, то ли для своего удовольствия, текст любовной ссоры, полный живых интонаций и искреннего чувства, и, наконец, это вполне образованный человек, который уже один, не «с листа», но глазами только, «про себя», и, наверное, не без наслаждения смакует нравоучительную поэму, где начальные строки каждого стиха составляют акростих: «Я, Саггиль-кина-уббиб, заклинатель, благословляющий бога и царя» (автор произведения? Или, быть может, тот, кто заказывал и для кого составлен этот текст?).

Так что же все-таки, фольклор или литература, литература или запись?

Как уже было упомянуто, письменность на первых порах не имела к литературе никакого отношения,– первые пиктографические тексты были документами учета, хозяйственными списками, перечнями. Но уже очень скоро письменность начинает делать свои первые шаги в сторону литературы, и способствовал этому не столько культ, как того можно было бы ожидать, но школа. Шумерская школа оказалась именно тем учреждением, которое не только сохранило нам основные литературные памятники, но и способствовало развитию литературы. С самого начала существования «эдуббы» (или «дома табличек», так называлась шумерская школа), видимо, обнаружилось, что тексты фольклорные более всего удобны для заучивания, легче воспринимаются, поотому в ранние записи попали пословицы, поговорки, побасенки и прочие тексты, которые принято называть памятниками «народной мудрости». Школа, которая своим возникновением сама обязана изобретению письменности, становится, таким образом, хранителем памятников народного творчества. Одновременно она показывает, как могло происходить создание литературного произведения, – сочинения «эдуббы» много рассказывают о школьной жизни, о процессе обучения.

Мифология, культ оказали на литературу, вернее, на запись литературных текстов, скорее косвенное влияние, так как культовые тексты заучивались наизусть из поколения в поколение и начали записываться только при канонизации, которая произошла сравнительно поздно и была лишь частичной. Мифологическое начало древней литературы сказалось в другом – в мировоззрении. Древневосточная, в частности, клинописная литература настолько пронизана мифологией, религией, что невозможно безболезненно отделить первую от последней, она подобна кровеносным сосудам, пронизывающим живую ткань, в то время, как фольклор составляет ее костяк, остов.

Предполагается, и вполне справедливо, что литература, письменность, возникла из словесности и развивалась на ее основе. Действительно, возникновение литературы как бы перерезает процесс развития словесности, но, конечно, дальнейшего развития устного творчества оно не останавливает, ибо литература и фольклор имеют каждый свои способы воздействия на слушателя и, может быть, даже разного адресата. Но это не относится к древней клинописной литературе, ибо она еще не была литературой, рассчитанной на чтение про себя, глазами. Клинописную табличку нельзя читать просто так, «с листа», исключая те редкие случаи, когда знакомый текст и заранее известное приблизительное содержание текста могло подсказать правильный выбор чтения для того или иного клинообразного знака (каждый из которых допускает много чтений). Обычно и для древнего грамотного человека чтение клинописного текста содержало определенный элемент дешифровки, интуитивного угадывания текста. Человек должен был постоянно останавливаться, чтобы задумываться над читаемым. В таких условиях письменный текст оставался в какой-то мере мнемоническим пособием для последующей передачи его содержания наизусть и вслух. Поэтому грамотный читатель в Двуречье не только адресат, на которого рассчитано создаваемое произведение, но и посредник между автором и слушателем текста. Поэтому древнее произведение, записанное клинописью, могло быть адресовано не только грамотному читателю, но сколь угодно широкой аудитории, а каноническая запись текста не исключала известной, и иногда даже значительной доли импровизации при исполнении произведения (она не допускалась лишь в культовых памятниках). В некультовых текстах творческая роль сказителя может быть гораздо большей, поэтому многие из них дошли до нас в нескольких вариантах. Но и сказительская импровизация должна была использовать уже выработанные словесные формы, образы и обороты, поскольку это помогает не только лучше запомнить произведение, но и лучше его воспринять: монотонные ритмические повторы-формулы приводят слушателя в экстатическое состояние, возбуждают его. Кроме того, эти повторы помогают сохранить и содержание, и форму произведения (в основных чертах), передавая его от сказителя к сказителю. Если мы вспомним также, что для всего периода древней литературы характерна еще одна важная черта – каноничность сюжета, то мы можем представить себе, в каком направлении могла развиваться такая литератора. Сюжет, который восходит к мифу и культу, не сочиняется, а только разрабатывается поэтом, содержание большой частью известно слушателям заранее, и им важно не что им рассказывают, а как, им важно не само узнавание события, а вызываемые рассказом коллективные эмоции. Герои таких произведений, как правило, обобщены и являют собой определенные мифологические типы, нет особого интереса к личности как таковой, не раскрыты внутренние переживания героев.

Вавилонская литература в сюжетном отношении как будто целиком вышла из литературы шумерской – в ней мы встречаем те же имена героев, те же события, иногда это просто шумерские тексты, переведенные на аккадский язык. И все же это уже не та литература, что-то, иногда, может быть, неуловимое, появилось в ней. Размеры клинописной таблички не изменились, а умещается на ней как будто больше, нет той композиционной расплывчатости, которую мы наблюдали в литературе шумерской, нет и многочисленных повторов, которыми так пестрила литература шумерская. Процесс «устной литературы», если можно так выразиться, закончился. Начинаются подходы к собственно литературе. Одним из завершающих ее признаков можно считать и такое формальное явление, как акростих, показывающее, что эмоциональность уступает созерцательности, слух – зрению. Но это произошло не сразу, н на всем пути своего развития вавилонская литература обнаруживает то там, то здесь, и во многих направлениях, свое медленное привыкание к абстрактному, графическому образу.

Сравним два текста – начало шумерского мифа о нисхождении Инанны и начало вавилонского сказания о нисхождении Иштар в подземное царство – текст, прототипом которого является шумерское сказание.

В первых тринадцати строках развивается одна только мысль – Инанна уходит в подземное царство (глагол «уходить» повторен десять раз). Важен не сам факт ухода, а то, как она уходит, то есть сам показ того, как развертывается действие. Эти многочисленные повторы есть не что иное, как прием, позволяющий слушателю лучше запомнить происходящее, а певцу-сказителю – настроиться и распеться. Такого рода повторами изобилует вся шумерская литература. Прямая речь, которая вводится в текст очень охотно, – причем она не всегда вводится фразой «такой-то сказал такому-то то-то», как это принято в вавилонских произведениях (что опять-таки заставляет предполагать, что слушатели знали, а может быть, и видели, кто произносит эти речи) – будет повторена в тексте столько раз, сколько это кажется необходимым рассказчику произведения, без какого бы то ни было логического усечения. Это обилие прямой речи и повторов при некоторой монотонности и однообразии придает тексту особую эмоциональную выразительность.

Иного рода выразительность литературы вавилонской.

Текст о нисхождении Иштар начинается так:

К «Стране без возврата», земле великой,

Иштар, дочь Сипа, обратила мысли.

Обратила дочь Сина светлые мысли

К дому мрака, жилищу Иркаллы,

Откуда входящему нет возвращенья,

К пути, откуда нет возврата,

Где напрасно вошедшие жаждут света,

Где пища их – прах, где ода их – глина,

Где света не видя, живут во мраке,

Как птицы, одеты одеждою крыльев,

На дверях и засовах стелется пыль...

Интонация распева заменилась интонацией рассказа, описанием мрачного места, куда отправляется богиня, описанием, проникнутым отношением автора к ее уходу.

В таком же духе построено все произведение. Композиция от этого стала как будто лаконичнее, строже, потеряла прежнюю кажущуюся рыхлость, приобрела большую выразительность.

Мы не можем отдельные шумерские песни-сказы о Гильгамеше, приведенные в нашем издании, воспринять как монументальную эпопею (это скорее волшебные сказки или что то близкое нашим былинам), а вавилонское сказание называем эпопеей, сходной с гомеровскими. Дело тут, конечно, не в количестве текста, а в продуманном компоновании материала, пронизанного единым авторским замыслом (материала, кстати, того же шумерского), в глубине мысли, последовательно развиваемой автором, в силе чувства, в трагизме образов. Не то чтобы герои шумерских произведений были бледнее многих вавилонских: героев,– они просто другие, и Гильгамеш шумерский, и Гильгамеш аккадский – это разные люди.

Герои шумерских произведений ближе к удачливым сказочным молодцам, которые всеми своими доблестями, всеми подвигами обязаны не самим себе, а какому-то могучему покровителю (волшебному помощнику, роль которого в шумерских сказаниях часто выполняет божество). Шумерский Гильгамеш по сравнению с вавилонским более статичен, он герой только потому, что герой, и в этом его качестве (равно как и в волшебной помощи ему) единственное объяснение его подвигов.

Гильгамош вавилонский предстает перед нами в развитии. В начале поэмы он буйствующий богатырь, наделенный силой, которую ему некуда девать (вспомним юность Давида Сасунского, или Амирана с его братьями, или Добрыни Никитича, которые калечили своих сверстников: «кого дернет за праву ручушку, оторвет у того праву ручушку, кого дернет за леву ноженьку, оторвет у того леву ноженьку», и т. п.).

Второй этап становления образа Гильгамеша – его решение «все, что есть злого, уничтожить на свете», принятое им под влиянием облагораживающей дружбы с Энкиду, и поход его на свирепого Хумбабу.

И следующий этап (и еще один скачок духовного роста) – отчаяние при виде смерти друга, раздумья о смысле жизни, отрицание «гедонизма» Сидури, тщетная попытка добыть цветок вечной молодости и, наконец, высшее проявление мужества – признание собственного поражения.

А Энкиду – названый брат-близнец, друг Гильгамеша, равный ему по силе? В шумерских сказаниях Энкиду – слуга Гильгамеша, почти безликое существо. Энкиду вавилонский также преображается в ходе повествования: вначале дикарь, живущий среди животных, затем – существо, познавшее любовь женщины-блудницы и вкусившее хлеба и вина, то есть дикарь, приобщившийся к цивилизации, и, наконец,– герой, человек, полный благородных чувств, преданный друг, страданиями и гибелью заплативший богам за общие свершения – свои и Гильгамеша.

Если сравнить шумерские эпизоды с аналогичными в аккадском эпосе, но имеющими шумерскую основу, то окажется, что шумерские происходят как бы мимоходом, по принципу «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается», – и вот перед нами сразу же результат действия. В эпосе сказитель подготавливает нас к этому действию, подводит к нему не спеша; оно обрастает такими чисто «эпическими» деталями, как описание вооружения, готовящегося специально к походу, совещание героев перед битвой, троекратные кличи Хумбабы. Вместо волшебных даров солнечного бога Уту (не то амулетов, не то волшебных помощников) появляются семь ветров, которые дуют по воле Шамаша (аккадская ипостась шумерского Уту) на Хумбабу и облегчают Гильгамешу победу над страшным чудовищем...

Сто лет назад один из первых ассириологов Сэйс в своем очерке вавилоно-ассирийской литературы (первом обзоре клинописной литературы), пересказывая содержание немногих известных к тому времени памятников клинописной литературы, писал: «...пройдет еще много времени, прежде чем ассириолог решится сделать попытку передать их (то есть вавилонские сказания. – В. А.) в надлежащей поэтической форме, и еще больше понадобится времени для того, чтобы ему удалось восполнить многочисленные пробелы и пропуски, ослабляющие теперь впечатление даже наилучших мест...»

Представленная здесь антология древней поэзии шумерских и вавилонских памятников (из которых большинство публикуется в поэтическом переводе впервые) показывает, насколько прав оказался Сэйс. Но, может быть, именно это и составляет для нас главную прелесть древней клинописной литературы – ее... молодость. Она молода, потому что мы все еще находимся в стадии «открывания» ее, познавания, проникновения в ее внутренний мир. И она будет молодой и повой для нас еще очень долго.

В. Афанасьева

Литература Шумерии