ПРЕДИСЛОВИЕ

Нас ненавидели. Причем ненавидели настолько, что из уютных домиков, разбросанных по всей Европе, решались идти в снега и болота рисковать жизнью и здоровьем. Во имя этой ненависти целые страны шли на сотрудничество с одним из самых жестоких режимов в истории человечества. Истоки ненависти, заставляющей идти, порой за тысячи километров от родного дома, были самыми разными. Кто-то руководствовался идеологическими соображениями, кто-то вспоминал старые и новые обиды. Кем-то двигало шакалье желание поживиться остатками добычи крупного хищника. Представляемый сборник описывает мотивы и масштабы участия в войне против СССР на стороне Германии солдат и офицеров целого ряда европейских государств.

Если побудительные причины «восточных походов» союзников Третьего рейха существенно различались, то мотивы немецкого руководства были вполне однозначными. Германия была промышленно развитой страной, но большое количество занятых в промышленном производстве мужчин ограничивало ее возможности в комплектовании миллионной армии нового времени. Особенно сложной проблемой было восполнение потерь. Получался замкнутый круг: пополнение армии требовало изъятия рабочих из промышленного производства, а уменьшение числа рабочих неизбежно вызывало снижение объемов и качество продукции, в том числе военного назначения. Усугублял ситуацию популизм руководства Третьего рейха, с осторожностью вводившего такие меры, как замена мужчин у станков на промышленных предприятиях женщинами. Такая мера широко применялась как в СССР, так и в кайзеровской Германии в период Первой мировой войны. Все это вынуждало идти на сотрудничество с соседними странами, вовлекая их в орбиту своей внешней политики и войны как ее продолжения. При этом немцы были вынуждены одновременно использовать венгров и румын, ненавидевших друг друга. В 1940 году Венгрия попыталась начать войну с Румынией из-за Трансильвании. Начинающийся пожар удалось погасить, но по условиям Венского договора Венгрия получила ряд спорных территорий. Впоследствии Верховное командование вермахта строжайше приказывало своим командующим не ставить рядом румынские и венгерские войска во избежание вооруженных столкновений между ними. В конце 1944-го и начале 1945 года румынские войска уже на стороне Красной Армии участвовали в боях за столицу Венгрии – Будапешт.

Участие европейских союзников Германии в войне 1941—1945 годов можно условно разделить на три этапа. В начальный период войны участие армий и отдельных частей и соединений имело ограниченные масштабы и значимость. Войска союзников Германии и иностранные добровольцы задействовались на второстепенных направлениях. Исключение составлял, пожалуй, только французский «легион триколор», прибывший в ноябре 1941 года под Москву. Французские добровольцы были объединены в полк, вошедший в состав 7-й пехотной дивизии 4-й полевой армии. Лето 1942 года и зима 1942—1943 годов стали периодом наиболее широкого использования войск союзников Германией на Восточном фронте. Операция «Блау» потребовала задействовать на прикрытии фланга разворачивающихся на Кавказ немецких армий значительные силы, и немцы запросили у своих союзников крупные соединения. Венгрия выставила 200-тысячную армию в составе трех армейских корпусов и даже одну танковую дивизию. Румыния выставила десять пехотных, четыре кавалерийских, три горных и одну танковую дивизию. Итальянская 8-я армия насчитывала 227 тыс. человек. Зимой 1942—1943 годов все эти войска оказались вовлечены в тяжелые бои на Дону, на Северном Кавказе и большей частью были уничтожены. После этого Гитлер сказал: «Я больше не хочу видеть союзных солдат на Восточном фронте». Даже «романтики-добровольцы» в лице испанской 250-й пехотной дивизии и бельгийского 373-го валлонского полка были осенью 1943 года выведены с фронта и оправлены на родину. Наконец, на третьем прагматичная часть союзников капитулировала или даже перешла в стан противников Германии, а часть продолжала воевать на стороне Гитлера до самого конца опрометчиво названного «тысячелетним» рейха. Причем со стороны Германии однажды понадобилась некоторая гальванизация готового капитулировать союзника. В Венгрии 15 октября 1944 года Хорти попытался объявить перемирие. В ответ на это немцы его арестовали и привели к власти ультранационалистический режим Салаши. Частично формирование соединений из иностранных добровольцев и союзников перешло в ведение ведомства Гиммлера и осуществлялось уже в форме дивизий войск СС, а не национальных соединений в той или иной форме.

Боеспособность войск союзников была различной. Во многом это определялось экономическими и социальными условиями тех стран, которые волею судеб оказывались на стороне Третьего рейха. Выставившие наиболее многочисленные объединения Венгрия и Румыния не были промышленно развитыми странами с высоким уровнем образования населения. В силу этих причин союзники не могли вооружить свои армии современным оружием и обеспечить высокий уровень подготовки офицеров. Например, несмотря на все усилия румынского короля Кароля в 1930-х годах по реорганизации и перевооружению армии, радикально изменить характерные черты армии аграрного государства он не мог. Закупавшегося за границей современного вооружения и боевой техники не хватало, и по меркам Второй мировой войны румынские дивизии были многочисленными (по 17,5 тыс. человек в каждой), но сравнительно слабо вооруженными. Их противотанковая артиллерия первоначально состояла всего из шести 47-мм пушек Шнейдера. Возросший в результате реформ 1930-х годов боевой дух армии Румынии не мог скомпенсировать отсутствие боевого опыта и невысокий образовательный уровень офицерского корпуса.

Начальник оперативного отдела воевавшего бок о бок с румынами осенью 1941 года XXXXIX горно-егерского корпуса Ганс Штеетс впоследствии так охарактеризовал румынскую армию: «Румынский солдат был смел, но, тем не менее, его образование и вооружение были недостаточны. Приложенная ему противотанковая оборона была недостаточна и устарела. При появлении русских танков уже нельзя было считаться с одной выдержкой румынского подразделения. (…) Унтер-офицерский корпус и среднее руководство не соответствовали требованиям современной борьбы. Это было следствием отсутствия основательной боевой подготовки, необходимого опыта и обучения в сражении. Выводов из этого сделано не было. Румынские подразделения назначались далее согласно немецким принципам[1]. Катастрофа Донского фронта Дона в 1942—1943 году была неизбежным следствием этого» (H.Steets. Gebirgsjager in der Nogaischen Steppe. Vom Dniepr zum Azowischen Meer August – October 1941. Kurt Vovinkel Verlag. Heidelberhg 1956, S.70).

Зимой 1942—1943 годов армиям союзников пришлось пройти суровые испытания. Они были выстроены на Дону на прикрытии фланга группы армий «Б». К югу от Воронежа находились позиции 2-й венгерской армии, к северу от Сталинграда – 3-й румынской армии. Между ними, как это предписывалось Верховным командованием, был буфер из 8-й итальянской армии. Эти три армии попали под главные удары операций «Уран» и «Малый Сатурн» в ноябре – декабре 1942 года, а затем Острогожско-Россошанской и Воронежско-Касторненской операций в январе – феврале 1943 года. Технический и тактический уровень противотанковой обороны румынской, венгерской и итальянской армий позволял советским войскам довольно легко взламывать их оборону и развивать успех в глубину. Устаревшие и немногочисленные 37-мм и 47-мм противотанковые пушки не могли справляться с «KB» и «Т-34». Так, например, в румынских пехотных полках было по восемнадцать 37-мм пушек Бофорс и по шесть 47-мм пушек фирм Шнейдер или Бёлер. Последняя также состояла на вооружении итальянской армии. Эта пушка австрийской разработки поступила в производство в 1935 году и часто именовалась Model 35 (в итальянской армии Canone da 47/32 М35). Против танков 1930-х годов она была грозным оружием, но бронепробиваемость в 47 мм на дистанции 500 м была уже явно недостаточной по меркам 1942 года. Только в октябре 1942 года противотанковые дивизионы румынских дивизий получили по шесть 75-мм противотанковых орудий ПАК-97/38 немецкого производства, представлявших собой тело французского 75-мм орудия образца 1897 года на лафете 50-мм противотанковой пушки «ПАК-38». Основным противотанковым боеприпасом этого орудия был кумулятивный снаряд, которым рекомендовалось поражать танки «Т-34» и «KB» выстрелами в борт. «ПАК-97/38» была паллиативом 1942 года, вскоре снятым с производства самими немцами. При этом невысокий уровень подготовки набранной весной 1942 года из крестьян армии не позволял союзникам реализовывать немецкие приемы борьбы с танками в «ближнем бою», гранатами и зажигательными средствами. Вследствие этого соединения союзников довольно быстро оказывались в окружении или под его угрозой. Коллапс фронта на Дону вызвал поистине катастрофические последствия для 6-й армии Паулюса и всей группы армий «Б». Ценой больших усилий и за счет крупных резервов немцам удалось стабилизировать положение в южном секторе фронта только в марте 1943 года. Достаточно хорошую оценку боеспособности войск союзников Германии дает соотношение потерь убитыми и пленными. Так финны за всю войну потеряли около 80 тыс. (по другим данным 55 тыс.) человек убитыми и всего 2377 человек попали в плен. На другом полюсе словаки, которые потеряли всего 1565 человек убитыми и 5200 человек пленными. Качественно близко к ним подходят итальянцы, которые потеряли 43910 человек убитыми и 48957 – пленными. Румыны потеряли 245388 человек убитыми и 229682 человека пленными. Довольно высоко в шкале боеспособности стояли испанцы. Сама Испания не была промышленно развитой страной с высоким уровнем образования. Однако в «Голубую дивизию» отбирали только добровольцев, причем на одну должность в дивизии претендовали три-четыре человека. Многие офицеры и унтер-офицеры дивизии уже получили боевой опыт в ходе Гражданской войны в Испании, и их стремление воевать с СССР имело вполне определенную идеологическую подоплеку. Еще одним важным фактором было вооружение «голубой дивизии» практически полностью немецким оружием. Все это обусловило достаточно устойчивое поведение испанцев в тяжелых боях под Ленинградом. Но оборотной стороной этого были тяжелые потери, когда в феврале 1943 года соединение потеряло до 75% численности. Всего «Голубая дивизия» потеряла 12726 человек, в том числе 3934 убитыми, 8466 ранеными и 326 пропавшими без вести. Одновременно нельзя не отметить, что Испания выставила на фронт всего около 20 тыс. отборных солдат и офицеров. В том случае, если бы Франко предоставил Гитлеру армию, по численности сравнимую с 3-й румынской или 2-й венгерской армиями, средний уровень подготовки неизбежно снизился бы, и возможности испанцев оказались бы сопоставимыми с румынами или венграми. Одновременно возросла бы доля людей, нелояльных к режиму Франко. И так в «Голубой дивизии» находились добровольцы, записывавшиеся в нее, чтобы в СССР перебежать в Красную Армию. Такие эпизоды хотя и носили единичный характер, но имели место на Волховском фронте. Вообще говоря, добровольцы-«романтики» составляли отдельную, наиболее опасную группу иностранных солдат и офицеров на службе германской армии. Дошли до Майкопа и Кавказа добровольцы из скандинавских стран в составе моторизованной дивизии СС «Викинг». Соединение с 1941 года до самого конца войны почти непрерывно находилось на Восточном фронте и составляло своего рода элиту немецкой армии, так как было полностью моторизованным. Одним словом, наиболее боеспособными были малочисленные добровольческие формирования и финская армия, а наименьшую боевую ценность имели насчитывавшие сотни тысяч человек принудительно набранные армии Венгрии, Италии и Румынии.

Однако, несмотря на все свои недостатки, добровольческие формирования и армии союзников Германии имели отличную от нуля боевую ценность. Особенно это было важно в переломном 1942 году, потребовавшем от СССР наивысшего напряжения всех сил. Один только перечень войск государств, участвовавших в войне с Советским Союзом в 1941—1945 году, вызывает уважение к нашим предкам. Они сражались и победили не только Германию, но и ее многочисленную «свиту», в той или иной степени ненавидевшую нашу страну.

Алексей Исаев

Г.С. Филатов

ВОСТОЧНЫЙ ПОХОД МУССОЛИНИ

22 июня 1941 года в Риме и Берлине

Вечером 21 июня 1941 года министр иностранных дел Италии Чиано поздно не ложился спать: германский посол фон Бисмарк предупредил его, что ожидает из Берлина сообщение чрезвычайной важности. В полночь появился фон Бисмарк с папкой, на которой были вытиснены орел и имя фюрера: внутри лежало личное послание Гитлера. Фюрер сообщал, что он принял, «может быть, самое важное решение в своей жизни» – решение атаковать Россию.

«Мы сели на диван, – пишет начальник кабинета Чиано Анфузо в своих воспоминаниях, – и я перевел на итальянский язык гитлеровское послание. Когда Бисмарк, который следил за моим чтением по тексту, находил, что я перевожу недостаточно точно, он похлопывал меня по плечу и повторял перевод на английском языке»1.

По окончании затянувшегося чтения Чиано поспешил к телефону, чтобы доложить о потрясающей новости Муссолини. Тем временем потомок «великого канцлера» скороговоркой добавил, что Гитлер рассчитывает окончить кампанию за восемь недель. «Он высоко поднял брови, – рассказывает Анфузо, – показывая, что это кажется ему слишком оптимистичным, и поднял их еще выше, назвав имя Розенберга. «Это он будет заниматься администрацией оккупированных областей, – прошептал мне посол. – Планы уже готовы, и это будет повторением Польши. Я задаю себе вопрос, к чему это приведет». Он не сказал, что кампания будет проиграна, но выразил свой затаенный пессимизм несколькими тяжкими вздохами, смысл которых он предоставил мне толковать по собственному разумению»2.

Было уже четыре часа утра, когда возвратившийся Чиано сообщил, что едва Муссолини услышал сообщение своего министра, как предложил использовать итальянские войска против России. «Ему не терпится заработать в России чесотку», – комментировал слова своего тестя Чиано.

Во дворце Киджи, итальянском министерстве иностранных дел, с раннего утра началось необычное оживление: созванные в неурочный час чиновники срочно составляли дипломатические документы. Служащие протокольного отдела пребывали в большом волнении: было воскресенье – и им никак не удавалось связаться с советским послом. Лишь в 12.30 министр иностранных дел Италии встретился с представителем СССР. Заявление Чиано о том, что Италия присоединяется к агрессии гитлеровской Германии, не произвело ожидаемого впечатления, и молодой зять Муссолини был этим явно уязвлен.

Чувство разочарования испытал и итальянский посол в Берлине Альфьери. 22 июня он был разбужен телефонным звонком в четыре часа утра. Через двадцать пять минут – Альфьери пишет об этом с гордостью – его машина уже подъезжала к министерству иностранных дел Германии. В кабинете его ожидал Риббентроп, окруженный многочисленными адъютантами и секретарями: «Я имею честь сообщить вам. что сегодня в три часа утра немецкие войска перешли русскую границу…» Вернувшись в посольство и послав сообщение в Рим, Альфьери собрал своих ближайших сотрудников. «Мы обменялись впечатлениями, – пишет он, – и еще раз констатировали, что Германия поставила Италию перед свершившимся фактом, не предупредив заранее, что было ее долгом»3.

Немного погодя из Рима позвонил Чиано. Он просил расстроенного посла сообщить Гитлеру, что Италия в соответствии со «стальным пактом» считает себя в состоянии войны с Россией с трех часов утра 22 июня. Осторожный Альфьери попросил Чиано подтвердить это сообщение телеграммой. «Опыт сделал меня недоверчивым, – объясняет он, – уже были случаи, когда директивы так круто и неожиданно менялись, что я оказывался в тяжелом положении». Дождавшись телеграммы, Альфьери отправился к Риббентропу. Ему пришлось долго ожидать аудиенции: как объяснил секретарь, Риббентроп после бессонной ночи лег вздремнуть. Наконец, перед затянутым в блестящую дипломатическую форму итальянским послом появился немецкий министр иностранных дел. Он был в халате и домашних туфлях. «У него был заспанный вид и он выслушал мое сообщение, не придав ему значения», – сообщает Альфьери.

В то время как экстренные выпуски итальянских газет сообщили о «стальной решимости» союзников по оси «в соответствии с заранее согласованными планами» начать «крестовый поход против большевизма», Муссолини изливал своим близким негодование по поводу образа действий Гитлера. «Я не решаюсь ночью беспокоить прислугу, а он заставляет меня вскакивать с постели без всякого зазрения совести», – говорил он Чиано. «Я спрашиваю себя, – говорит он другому приближенному, журналисту д'Арома, – что такое Гитлер? В октябре прошлого года во Флоренции мы договорились о том, что сразу же после того, как будет сломлена Греция, он обрушит всю мощь своей авиации на Северную Африку. Теперь он неожиданно объявляет крестовый поход против России, хотя знает, что Япония не даст ни одного солдата и не истратит ни одного патрона против России… Это настоящее безумие, это идиотизм, сплошная импровизация!»4.

Чиано возвратился к событиям, сопутствовавшим вступлению Италии в войну против Советского Союза, через три года в весьма трагической для него обстановке. В январе 1944 года бывший министр иностранных дел Италии находился в сырой камере Веронской тюрьмы, ожидая расстрела за участие в свержении Муссолини 25 июля 1943 года. Надежды на спасение не было – на расправе со своим личным врагом настаивали Гитлер и Риббентроп, и Чиано решил излить свою ненависть к немцам и Муссолини на бумаге.

Его предсмертная записка стала предисловием к изданным после войны дневникам: «Во время итальянского нейтралитета и когда Италия вступила в войну, политика Берлина по отношению к нам была сплошной цепью вранья, интриг и обманов. С нами всегда обращались не как с партнерами, а как со слугами. Все действия предпринимались за нашей спиной, обо всех решениях, даже самых важных, нам сообщали, когда дело было уже сделано. Только подлая трусость Муссолини позволяла без возражения переносить это и делать вид, что все остается незамеченным. О нападении на Россию нам сообщили через полчаса после того, как войска рейха перешли восточную границу. А речь шла вовсе не о второстепенном событии… За неделю до этого, 16 июня, я был с Риббентропом в Венеции. Мир полнился слухами о предстоящей агрессии против Страны Советов, хотя чернила, которыми был подписан договор о дружбе, еще не совсем высохли. Я спросил об этом моего коллегу по оси, когда мы ехали в гондоле из отеля Даниели. «Дорогой Чиано, – ответил с хорошо продуманной медлительностью Риббентроп, – я еще ничего не могу вам сообщить. Любые решения скрыты в непроницаемой груди фюрера. Во всяком случае, одно можно сказать с уверенностью: если мы атакуем, то Россия через восемь недель будет стерта с географической карты». Из этих слов можно было заключить, что к большой доле вероломства по отношению к Италии следовало добавить столь же значительную дозу непонимания реального положения вещей, достаточную, во всяком случае, чтобы проиграть войну»5.

Для того чтобы разобраться в том, насколько обоснованным было негодование руководителей внешней политики Италии, следует вернуться немного назад. Если Гитлер и его приспешники тщательно скрывали от Муссолини дату нападения на Советский Союз, то это не значит, что война против Страны Советов была для Муссолини неожиданностью.

«Крестовый поход» против коммунизма был давнишней мечтой дуче. Об этом счел нужным напомнить официозный журнал «Вита итальяна» в связи с вступлением Италии в войну против Советского Союза: «В войне против СССР – войне, которую ведет ось, – Италия стоит на первой линии плечом к плечу с рейхом. Отправка итальянского экспедиционного корпуса на русский фронт символизирует присутствие Италии на передовой линии с военной точки зрения; она в то же время демонстрирует братство по оружию и итальянскую военную мощь. Но если такое различие возможно, мы хотели бы сказать, что Италия была первой в борьбе против большевизма с политической точки зрения; это – линия 1919 года, и она, как сказал в свое время Муссолини, является «нашим старым знаменем»6.

Муссолини даже напоминал Гитлеру о необходимости не забывать про «главную задачу фашистских государств». В письме к Гитлеру от 3 января 1940 года он писал в наставительном тоне: «Фюрер, вы не можете оставить антисемитское и антибольшевистское знамя, которое вы держали на протяжении двадцати лет… Разрешение вопроса о жизненном пространстве Германии лежит в России, и нигде более»7.

Убеждение в том, что Гитлер нападет на Советский Союз, Муссолини сохранял всегда и не скрывал этого. Выступая на заседании Совета министров в сентябре 1940 года, он советовал своим приближенным хорошо помнить о том, что столкновение стран оси с Советской Россией неизбежно. Правда, он выражал надежду, что это произойдет между 1945 и 1950 годами, когда, по его мнению, Италия будет готова к «большой войне».

Высокопарные слова и уверения в дружбе, которыми обменивались оба диктатора, не исключали взаимной подозрительности и попыток любыми средствами узнать тайные намерения своего партнера. В январе 1941 года через одну неаполитанскую даму, в которую был влюблен полковник немецкого Генерального штаба, Муссолини стало известно содержание совершенно секретного документа. Документ этот, помеченный 18 декабря 1940 года, содержал общие замечания Гитлера по разработке плана «Барбаросса». В нем, в частности, говорилось, что Германия рассчитывает на активное участие в войне против Советского Союза Финляндии и Румынии, и указывалось, в каких формах это участие должно осуществляться. Говорилось также о возможном участии Венгрии. Об итальянских войсках в документе даже не упоминалось. Муссолини был поражен таким пренебрежением.

Весной 1941 года сведения о подготовке германской агрессии против Советского Союза, поступавшие в Рим, становились все более настойчивыми. 14 мая Чиано записал в свой дневник, что, по сообщению начальника военной разведки, атака против России решена и начнется 15 июня. «Это может быть. Но это опасная игра. И, на мой взгляд, без точной цели. История Наполеона повторяется», – так комментировались им эти сведения.

30 мая Муссолини вызвал начальника Генерального штаба Каваллеро и сообщил, что предвидит возможность конфликта между Германией и Россией. «Италия не может остаться в стороне», – сказал он и приказал подготовить три дивизии8.

2 июня 1941 года Гитлер и Муссолини встретились в Бреннере. Точное содержание бесед между ними осталось неизвестным. Известно только, что во время встречи Муссолини всячески пытался выяснить намерения Гитлера. Однако Гитлер ограничился самыми общими декларациями, и Чиано со злорадством отмечал, что Муссолини «остался с носом».

В 1940 году Муссолини, не предупредив фюрера, начал «свою собственную войну» против Греции. Теперь Гитлер расплачивался той же монетой. Это объяснение соответствует общему духу отношений между главами фашистских государств. Кроме того, фюрер не считал Италию достаточно сильным союзником в войне против Советского Союза. Несомненно и другое – скрытность (по словам итальянцев, «вероломство») гитлеровцев была вызвана также сомнением в способности окружения Муссолини сохранить тайну.

Гитлер имел широкую сеть осведомителей во всех слоях римского общества. Он прекрасно знал об антинемецких настроениях министра иностранных дел Италии. Не менее хорошо была известна несдержанность зятя Муссолини на язык. Все это заставляло немцев особенно опасаться Чиано. Гитлер специально советовал дуче не сообщать ничего о своих планах в итальянское посольство в Москве, маскируя свое недоверие к итальянскому министру иностранных дел фразой: «Возможно, наши секретные сообщения дешифруются».

Тем временем сообщения о грядущих событиях становились все более настойчивыми. 15 июня в Рим со специальным докладом прибыл военный атташе в Берлине генерал Маррас. На приеме у Муссолини он заявил, что, по его сведениям, нападение Германии на Россию – дело ближайших недель. Он даже назвал главные стратегические направления – Ленинград, Москва, Одесса. Это, правда, не было большим откровением, так как достаточно было бегло взглянуть на географическую карту. Однако в устах Марраса это сообщение приобретало силу достоверности.

21 июня в Риме не было сомнений насчет того, что нападение на Советский Союз следует ожидать со дня на день. В этот день Муссолини позвонил Каваллеро и предупредил, что движение на Восток вот-вот начнется. «Говорят, уже готов специальный поезд для фюрера», – сообщил дуче в подтверждение своих сведений. В этот день Каваллеро отметил в своем дневнике: «Ускоряю подготовку экспедиционного корпуса».

Вечером того же дня Чиано сделал запись, которая свидетельствует о том, что привычка критически подходить к действиям Гитлера позволяла ему более реалистично, чем многим другим представителям фашистской верхушки, оценивать положение: «Многочисленные признаки говорят о том, что начало операций против русских теперь близко, – писал он. – Идея войны с Россией сама по себе полезна, ибо дата краха большевизма будет одной из выдающихся дат в истории цивилизации. Но мне не нравится это как симптом. Поскольку не хватает ясной и убедительной мотивировки, обычное объяснение сводится к тому, что речь идет о попытке найти выход из ситуации, которая развивается не так, как это предполагали… Каков будет ход войны? Немцы думают, что в течение восьми недель все закончится, и это возможно, так как военные расчеты Берлина всегда были более точными, чем политические. Но если этого не случится? Если Красная Армия окажет сопротивление более стойкое, чем армии буржуазных государств? Какова будет реакция в широких пролетарских массах всего мира?»9

Ночное сообщение немецкого посла в Риме вывело итальянских руководителей из состояния напряженного ожидания. В послании Гитлера, которое передал немецкий посол, не содержалось никаких обвинений против Советского Союза. Не содержалось там и соображений идеологического порядка. Гитлер рассуждал как откровенный завоеватель, для которого на первом месте стоят захватнические соображения. Англия побеждена, писал он, но не желает признать себя таковой до тех пор, пока имеется надежда на получение помощи союзников. После падения Франции такими союзниками могут быть только США и Россия. Поэтому следует ликвидировать Россию, бросив против нее все силы. Тогда судьба войны будет решена. Не скрывал Гитлер и грабительских целей, которых он надеялся достичь: «Война на Востоке будет, безусловно, тяжелой, но я ни на минуту не сомневаюсь в ее полном успехе. Я особенно надеюсь, что нам таким образом удастся на долгое время превратить Украину в общую базу военного снабжения, которое, возможно, нам понадобится…»

Наиболее неожиданной и неприятной для Муссолини была та часть послания, которая касалась итальянского участия в войне. «Генерал Маррас сообщил, – писал Гитлер, – что вы, дуче, предоставите в распоряжение по крайней мере экспедиционный корпус. Если таково ваше желание, я его, безусловно, принимаю с сердечной благодарностью, – то у вас будет достаточно времени для его осуществления, учитывая, что на столь обширном театре военных действий продвижение не может происходить одновременно. Однако решающую помощь вы, дуче, сможете оказать, увеличивая ваши силы в Северной Африке»10.

Из слов Гитлера было совершенно ясно, что он охотно обошелся бы без итальянских войск. Было также очевидно, что он хотел бы закончить войну до того, как итальянцы прибудут на фронт. «Этого не было сказано в документе, но было настолько очевидно, будто это было написано», – записал по этому поводу начальник кабинета итальянского министра иностранных дел Анфузо. Точно так же интерпретировал послание Гитлера сам Чиано.

Рассуждения Гитлера опирались на здравый смысл. Действительно, у Италии был свой театр военных действий в Северной Африке, и она там терпела такие неудачи, что была вынуждена просить помощи у немцев. Военное производство Италии испытывало трудности, командные кадры ее армии были слабыми, а солдаты плохо обучены. Логически она должна была сосредоточить все силы на Средиземном море, которое Муссолини считал главным объектом своих походов.

Дуче делал вид, что он не понимает советов Гитлера. Сообщая о решении Муссолини послать войска в Россию, Чиано напоминал итальянскому послу в Берлине: «Постарайся добиться согласия. Здесь этого ждут с большим нетерпением». Чиано подчеркнул слово «здесь», и было ясно, что под ним следовало понимать Муссолини.

Что же заставляло главу итальянского фашизма при первых слухах о подготовке Гитлером нападения на Советский Союз позаботиться о готовности экспедиционного корпуса? В официальных выступлениях Муссолини делал упор на идеологическом характере войны, подчеркивая, что фашистская Италия считает своим долгом участвовать в походе против коммунизма. Этот же мотив он широко использовал во время переговоров с Гитлером. «Ваше решение взять Советскую Россию за горло вызывает у нас энтузиазм», – писал он в ответ на сообщение Гитлера о начале войны.

Официальная пропаганда получила указание срочно извлечь на свет лозунг верности фашистской Италии «старому знамени антикоммунизма», сданному в архив в годы действия германо-советского пакта. Не имея возможности дать вразумительные объяснения агрессии против Советского Союза, фашистские писаки прибегли к невероятной смеси риторики, мистицизма и вульгарных домыслов. Так, Паскуале Пеннизи писал в журнале «Вита итальяна»: «Никакая другая война не может принести того ощущения спокойствия, как эта, и никакой другой взрыв насилия неспособен найти столь полного отзвука в сознании, как этот высший акт справедливости… Теперь, когда наше старое знамя антибольшевизма опять развевается во главе батальонов, духовная, идеологическая, политическая и военная перспективы стали ясными и очевидными. Для Духа объявление войны Советскому Союзу явилось актом освобождения. А для Революции это радостное освобождение Духа, эта абсолютная ясность позиций явилась лучшей перспективой для марша вперед во время войны и после нее».

Далее автор статьи серьезно заявлял, что в военном плане СССР является «придатком Британской империи», а в политическом – «большевизм представляет собой окончательную логическую трансформацию демолиберализма, официальное название которого – иудаизм».

Смешно было бы искать в пропагандистских тезисах обоснование истинных мотивов действия фашизма. Мотивы идеологического «крестового похода» имели определенное влияние на внешнюю политику Италии – это вытекало из самой сущности фашистского режима. Однако они объясняли в первую очередь юридический акт присоединения Италии к агрессивной войне против Советского государства, а не поспешность, с которой Муссолини стремился послать своих солдат на Восток. Причины, заставлявшие Муссолини так торопиться, были обусловлены соперничеством между Италией и Германией.

Как известно, Италия не вступила в войну, когда Гитлер напал на Польшу. И произошло это не из-за недостатка воинственного пыла у руководителей, но от сознания несвоевременности вступления Италии в «большую войну». Во время заключения «стального пакта», в мае 1939 года, Муссолини вручил Гитлеру специальный меморандум с просьбой о трехлетней отсрочке, после которой страна сможет участвовать в войне против «плутократических» государств.

Вынужденное состояние «невоюющей» стороны, в котором находилась Италия с сентября 1939 года, чрезвычайно раздражало Муссолини. Он с нескрываемой завистью наблюдал за действиями Гитлера; нетерпение Муссолини перешло в лихорадочное возбуждение, когда гитлеровские дивизии вторглись на территорию Франции. 11 июня итальянские войска получили приказ напасть на агонизирующую Францию. «Мне нужно несколько тысяч убитых для того, чтобы обеспечить себе место за столом мирной конференции», – так объяснил Муссолини свое решение.

В сентябре Муссолини отдал приказ о наступлении на Египет: эта война должна была «принести Италии славу, о которой она тщетно мечтала на протяжении многих веков». В октябре того же года, стремясь уравновесить успехи Гитлера в Европе, Муссолини напал на Грецию. «Мы сломаем Греции ребра», – громогласно заявил дуче. Однако ни «сломать Греции ребра», ни въехать на белом коне в Каир Муссолини не удалось. Более того, в обоих случаях пришлось прибегать к помощи немецких войск, для того чтобы избежать тяжелого поражения. Муссолини быстро нашел причину неудач итальянской армии: «Дело в том, что человеческий материал, с которым я работаю, ничего не стоит, – говорил он Чиано. – Надо признать, что итальянцы 1914 года были лучше нынешних. Это неутешительный результат для фашистского режима, но это так».

Тем не менее Муссолини не оставлял надежды на успех в соревновании с Гитлером. Для усиления позиции фашистской Италии после победы – а в этой победе в тот момент Муссолини не сомневался – необходимо было участие в войне на Восточном фронте. Об этом дуче говорил на первом после нападения на СССР заседании Совета министров (5 июля 1941 года). «В ночь на 22 июня, – сказал Муссолини, – Гитлер передал мне послание с сообщением о том, что он принял решение атаковать Россию. Это – историческое решение, и я сразу осознал его серьезность и значение, которое оно имеет для будущего Германии и Европы: последствия этого решения будут ощущаться на протяжении веков».

Тут Муссолини сделал театральную паузу, во время которой министры (ни один из них не был не только проконсультирован, но даже предупрежден о решениях дуче) не смели пошевельнуться. Затем он продолжал: «Перед лицом этих грандиозных событий, способных изменить судьбу Европы и всего мира, Италия не может отсутствовать на новом фронте и должна активно участвовать в новой войне. Поэтому я отдал приказ немедленно послать в Россию три дивизии – они будут на фронте в конце июля. За ними последуют еще три дивизии, которые сейчас готовятся. Я задал себе вопрос: успеют ли наши войска прибыть на поле боя до того, как судьба войны будет решена и Россия будет уничтожена? Обуреваемый сомнениями, я вызвал германского военного атташе генерала Ринтелена и задал ему этот вопрос. Я получил от него заверения, что итальянские дивизии прибудут вовремя, чтобы принять активное участие в боевых действиях»11.

Речь шла о борьбе за передел мира, о дележе военной добычи. Муссолини было достаточно ясно, что обещания

Гитлера превратить Украину в «общую базу продовольственного и военного снабжения» останутся пустым звуком, если соотношение сил внутри фашистского блока не позволит Италии настаивать на своей доле. Присутствие итальянских дивизий должно было обеспечить это.

Наиболее откровенно о планах, связываемых с участием Италии в войне на Востоке, высказался министр военного производства генерал Фавагросса, который в силу своего служебного положения был тесно связан с промышленными магнатами. 21 июня 1941 года, то есть когда война против Советского Союза еще не была объявлена, он был на приеме у Каваллеро. Речь шла о недостатке металла для нужд военной промышленности. «В скором времени дело должно улучшиться, – заявил Фавагросса, – ведь до зимы русский вопрос будет решен и мы получим доступ к богатейшим ресурсам». Каваллеро не возражал поправить состояние военной промышленности за счет будущих захватов, но, имея большой опыт сотрудничества с гитлеровской верхушкой, был настроен скептически. Он посоветовал министру не очень рассчитывать на ресурсы России, «так как большая часть добычи попадет к немцам».

Алчные вожделения итальянских правящих кругов находили отражение даже в официальных документах. Воодушевляя солдат на «ратные подвиги», командующий итальянским экспедиционным корпусом обратился к ним со следующей речью: «Я вижу, как вы смело и решительно пересекаете румынскую границу, движетесь по неустроенным дорогам Бессарабии, ценой огромных усилий продвигаетесь в глубь необъятных просторов плодородной Украины, которая завтра станет житницей победителей…»12

Относительно исхода «восточного похода» у подавляющего большинства представителей итальянской верхушки в то время не возникало особых сомнений. Фраза о восьми неделях, которые фюрер считал достаточными для достижения победы, без конца повторялась гитлеровскими чиновниками своим итальянским коллегам и действовала на них гипнотически.

23 июля 1941 года Чиано записал в свой дневник: «Каваллеро, который беседовал с дуче в Риччоне, считает,

что немцы легко могут одержать решающую победу. Он считает, что вооруженные силы большевиков рассеются, вызвав всеобщий крах». Заместитель Каваллеро – генерал Дзанусси пишет в своей книге13, что вначале он сомневался в реальности немецких планов относительно России. Однако первые успехи немцев рассеяли его сомнения.

Что касается собственных источников информации итальянской верхушки, то они были весьма скудными и позволяли строить самые оптимистические прогнозы. А. Валори, который был весьма близок к руководству итальянской фашистской армии, пишет, что мнение о слабости СССР, основанное на донесениях итальянских дипломатов, распространилось весьма широко.

Безотчетная уверенность Муссолини и его окружения в силе немецкого оружия была столь велика, что даже доставляла им беспокойство. Муссолини боялся, как бы не повторилась история с Францией, когда Италия вмешалась слишком поздно. «Не опоздают ли мои войска в Россию?» – с тревогой спрашивал он немецкого военного атташе и торопил начальника Генерального штаба с подготовкой экспедиционного корпуса. Лихорадочная суетливость итальянских руководителей была бы даже комичной, если могут быть комичными действия, связанные с жизнью десятков тысяч людей. В частности, итальянский посол в Германии Альфьери во время проводов экспедиционного корпуса обратился к стоящему с ним рядом немецкому генералу: «Эти солдаты успеют прибыть вовремя, чтобы принять участие в каком-либо крупном сражении?» Гитлеровский генерал в изумлении скосил глаза и ответил вопросом на вопрос: «Это ваша единственная забота, господин посол?»

Итальянский экспедиционный корпус: путь на Восток

Ко времени вступления Италии во Вторую мировую войну в боевом расписании ее армии числилось 67 дивизий. Из них 43 – пехотные и 24 – «специальные»: бронетанковые, моторизованные и «подвижные». Но только

16 дивизий были полностью вооружены и экипированы, хотя и не укомплектованы личным составом. Оружие солдата ограничивалось винтовкой образца 1891 года, штыком-кинжалом и гранатами, боевая эффективность которых была почти равна нулю. В отличие от армий большинства стран итальянские дивизии были двухполковыми и скорее напоминали пехотные бригады, усиленные артиллерией и другими видами дивизионного вооружения. Все это затрудняло маневр в глубину и ограничивало способность итальянских дивизий к созданию эшелонированной обороны. Как острили в среде итальянских военных, единственное преимущество двухполковых дивизий заключалось в создании большого количества генеральских должностей.

Артиллерия итальянской армии калибром 75 и 100 мм состояла из орудий устаревшего образца – образца времен Первой мировой войны, часть которых досталась в наследство от австрийской армии. Бронетанковые силы насчитывали 1500 танков – большей частью это были трехтонные танкетки, уязвимые даже для стрелкового оружия и прозванные солдатами «спичечными коробками». Так называемых средних, 11-тонных танков было всего 70, а единственный образец тяжелого танка увидел свет весной 1943 года, то есть в канун капитуляции Италии.

Авиация, которую Муссолини называл «оружием фашистского режима», насчитывала 2586 самолетов различных типов, но только 1190 из них находились в состоянии боевой готовности. По своей скорости, вооружению и радиусу действий итальянские самолеты уступали иностранным образцам. Месячное производство самолетов колебалось между 150 и 180 единицами, и лишь в 1943 году оно достигло 250 самолетов в месяц.

Наиболее уязвимым местом итальянской армии было отсутствие запасов сырья для военной промышленности: по основным видам материалов они составляли не более месячной потребности. Так, по расчетам итальянских военных специалистов, необходимый минимум снарядов для артиллерии мог быть создан только к 1944 году, запас мин для пехотных минометов – к 1947 году, а боеприпасов для стрелкового оружия – к 1949 году.

За год, прошедший с момента нападения на Францию до присоединения к агрессии против Советского Союза, положение в итальянской армии не изменилось, поэтому посылка даже одного корпуса на новый фронт была довольно затруднительна для Италии. Тем более что этому корпусу предстояло действовать совместно с лучшими дивизиями гитлеровской армии, хорошо моторизованными и натренированными в молниеносных походах.

Но Муссолини по-своему заботился о национальном престиже: 15 июня, когда впервые зашел разговор о подготовке экспедиционного корпуса, он сам наметил его состав – бронетанковая дивизия, механизированная дивизия и дивизия гренадеров. Гренадеры входили в корпус, которым командовал король, и на этом основании не пользовались расположением дуче. Однако в этом случае Муссолини решил поступиться личными симпатиями. «Гренадеры высокого роста, – сказал он. – Они хорошо представят нашу расу».

Однако жизнь заставляла вносить коррективы в предначертания дуче. На совещании, созванном вскоре в Генеральном штабе, выяснилось, что подготовить бронетанковую дивизию, достойную подобного названия, не представляется возможным. Итальянские генералы справедливо рассудили, что трехтонные танкетки с бензиновым мотором не идут ни в какое сравнение с сорокатонными немецкими и пятидесятитонными русскими танками. Кроме того, было очевидно, что гренадерская дивизия, столь хорошо выглядевшая на военных парадах, по уровню механизации и вооружения совершенно не подходит для современной войны: высокий рост солдат этой дивизии не мог компенсировать отсутствие автомашин. В итоге было принято решение включить в состав экспедиционного корпуса две механизированные дивизии – «Пасубио» и «Торино» и дивизию «Челере», носившую имя принца Амедео, герцога Аосты. Кроме того, корпусу придали авиационную группу, состоявшую из транспортных самолетов и эскадрильи истребителей.

Все эти дивизии были приданы армии «По», созданной в 1938 году в качестве «ударной армии немедленного использования». Армия оснащалась наиболее современным вооружением, а ее штаты были укомплектованы в соответствии с требованиями военного времени. Фашистская пропаганда не колеблясь называла эту армию «самым потрясающим современным соединением», которое сочетает в себе «максимум огневой мощи и подвижности». Газеты называли ее «жемчужиной итальянской армии», рожденной «концепцией молниеносной войны Муссолини». Однако А. Валори, присутствовавший на предвоенных маневрах, вспоминает, как во время наступления танки шли в атаку в колоннах: было ясно, что экипажи не были обучены действовать в развернутом строю. Это зрелище вызвало немалое веселье среди иностранных военных атташе.

Разумеется, итальянский Генеральный штаб делал все возможное, чтобы послать в Россию лучшее, чем располагала итальянская армия: таковы были указания Муссолини, и дуче сам следил за ходом подготовки корпуса. 30 июня Муссолини получил долгожданный ответ от Гитлера. В этом послании фюрер делился первыми впечатлениями о ходе операций на Востоке. Гитлер не скрывал, что сопротивление русских оказалось сильнее, чем предполагалось. «Русские солдаты сражаются фанатически», – отмечал он и сообщал, что наличие у русских 54-тонных танков явилось для немецкого генерального штаба полной неожиданностью. «Я с благодарностью принимаю ваше благородное предложение послать экспедиционный корпус и истребительную авиацию на восточный театр военных действий», – сообщал Гитлер Муссолини. В этом же письме указывался маршрут, по которому предстояло продвигаться итальянским эшелонам: Бреннер – Инсбрук – Зальцбург – Вена – Братислава – Будапешт и далее через Венгрию и Молдавию. Насчет предполагаемого использования корпуса были даны самые общие сведения. Зато в конце письма Гитлер делал Муссолини весьма заманчивое предложение встретиться на Восточном фронте, что крайне польстило самолюбию дуче.

1 июля на рабочем столе Муссолини лежал полный отчет о ходе подготовки дивизий. Каваллеро докладывал, что он «приложил максимум усилий», для того чтобы «подобрать части и командный состав, следуя строгим критериям профессиональной пригодности и соответствия поставленным задачам». В докладе подробно перечислялись сведения о вооружении и снабжении корпуса. Прочитав доклад, Муссолини сделал на нем замечание красным карандашом: «Четыре тысячи шестьсот мулов? Это слишком много для трех современных дивизий. Если 5500 автомашин способны перебрасывать только 1 дивизию, а не 2, как это предусматривалось, то этого слишком мало. На этот раз я не потерплю никаких «приблизительно». Нужно отдать все! Мы победим! Муссолини».

Ценность указаний «первого маршала империи» не превышала ценности автографа, ибо его железная воля, столь решительно проявлявшаяся на бумаге, не могла преодолеть слабости военной промышленности. Значительное количество транспорта итальянская армия уже потеряла в Греции и Африке. Для снаряжения дивизий на Восточный фронт военным властям пришлось широко прибегнуть к реквизициям, но и они не давали возможности полностью моторизировать экспедиционный корпус.

Едва первая дивизия экспедиционного корпуса была готова к отправке, Муссолини, прервав свой летний отдых, прилетел в Верону, чтобы осмотреть ее. По мнению дуче, дивизия была подготовлена превосходно. Немецкий военный атташе Рентилен позволил себе не согласиться, но его возражения Муссолини оставил без внимания.

Большое значение Муссолини придавал выбору названия экспедиционных сил, которые должны были прославить фашистскую армию на Восточном фронте. Одно время предполагалось утвердить название «итальянский антисоветский корпус» (сокращенно – КАИ). Однако в последний момент кто-то заметил, что КАИ уже имеется – «итальянский альпийский клуб». Пришлось отказаться от политического наименования и согласиться на вариант, предлагаемый военными, – «итальянский экспедиционный корпус в России» (сокращенно – КСИР).

Командование корпусом принял генерал Дзингалес. Ознакомившись с состоянием дивизий, он направился в Генеральный штаб, требуя их усиления: замена легких танков средними, резкое увеличение числа противотанковых орудий, минометов и автоматического оружия. Однако Муссолини, к которому Каваллеро специально прилетал на пляж в Риччоне, на этот раз оказался глух. «Передайте Дзингалесу, что с этого момента он может просить у меня для своих людей только ордена и медали», – сказал он заранее приготовленную фразу. Об оружии не было сказано ни слова.

20 июля Муссолини получил очередное послание Гитлера, в котором говорилось: «Ваши контингенты, дуче, как только позволят обстоятельства, сразу же вступят в борьбу, и я уверен, что они смогут с пользой и победно участвовать во втором этапе наступления на юге. Я особенно доволен, что речь идет о многочисленном и полностью укомплектованном корпусе, так как это облегчает задачу по дальнейшему продвижению вперед. Я более чем убежден, что война выиграна… После победы над Россией не будет в мире никакой силы, способной угрожать нашим позициям в Европе и вашим в Северной Африке. Кроме всего прочего, для нас станет возможным обеспечить на огромном восточном континенте те основные экономические условия, которые даже в случае продления войны обеспечат для остальной части Европы все необходимое»14.

Муссолини всей душой рвался к участию в колониальном грабеже на Востоке, который Гитлер называл «созданием экономических условий». Дуче уже забыл о «марше к океанам». Он мечтал о России. Однако для посылки новых дивизий требовались снаряжение и автотранспорт, которого в тот момент не было. Попытка обратиться за помощью к союзнику ничего не дала. Начальник немецкого Генерального штаба Кейтель сообщил своему итальянскому коллеге Каваллеро 25 августа: «Что касается посылки второго итальянского корпуса в Россию, то немецкая сторона с большим чувством благодарит вас. Но мы вас предупреждаем, что немецкое командование не может предоставить вам никакой помощи автотранспортом. С другой стороны, было бы неразумным использовать для этого корпуса автотранспорт, предназначенный для Ливии»15.

План посылки второго корпуса пришлось отложить до лучших времен. Тем временем 10 июля три дивизии первого корпуса начали свое движение: 225 эшелонов через всю Европу везли на Восток 62 тыс. итальянцев – 2900 офицеров и 59 тыс. рядовых. Но подвижной состав, срочно собранный по всей Италии, не был подготовлен для столь дальнего путешествия: один из эшелонов на горном перевале Бреннера разорвался пополам, и 15 солдат дивизии «Пасубио» выбыли из строя. Экспедиционный корпус понес потери, еще не покинув пределов Италии.

Подготовка командного состава для КСИР не сопровождалась никаким специальным инструктажем о предстоящем театре военных действий. Генеральный штаб распространил обширное исследование о Советском Союзе – плод многолетних трудов разведывательного управления. Однако в нем содержались главным образом этнографические сведения и некоторые данные о политическом строе. Это, конечно, могло способствовать культурному развитию офицеров, но мало помогало штабам в разработке планов оперативного использования дивизий. К тому же не было дано никаких разъяснений о взаимоотношениях итальянского корпуса и его частей с немецким командованием: итальянский Генеральный штаб предпочел обойти щекотливый вопрос, предоставив решать его на месте.

Зато при отправлении эшелонов было произнесено много речей, в которых превозносилось братство по оружию, выражалась уверенность в скорой победе. Солдат провожали фашистские главари, представители королевского двора, городские власти. Активистки из женских фашистских организаций дарили воинам цветы и памятные подарки. В Италии стояла солнечная погода, и казалось, солнце будет сопровождать итальянцев на всем протяжении этой кампании. А в том, что к зиме все будет кончено и можно будет возвратиться домой с орденами и наградами, никто не сомневался. Солдаты с трудом представляли, что их ждет впереди. Только в батальонах чернорубашечников имелись добровольцы. Остальные рассматривали поездку как продолжение службы, которая ни у кого не вызывала энтузиазма.

Наиболее выдающимся событием в пути была смена командующего экспедиционным корпусом. Генерал Дзингалес заболел, и на его место был назначен генерал Мессе – представитель той части итальянской военной верхушки, которая безоговорочно поддержала фашистский режим. Прослужив после Первой мировой войны некоторое время адъютантом короля, он участвовал затем во всех захватнических походах Муссолини. Во время войны в Абиссинии Мессе был уже бригадным генералом, а за участие в войне против Греции получил чин корпусного генерала. Июнь 1941 года застал его в должности командующего «специальным корпусом» на Балканах. В своих мемуарах Мессе позднее писал: «Немецкая атака в июне 1941 года, по тому, как она была задумана и осуществлена, обладала всеми характерными чертами агрессии». Тем не менее назначение, которое делало его непосредственным соучастником, Мессе принял в 1941 году с явным удовлетворением.

Мессе догнал свои войска в Ботошанах. Ознакомление с дивизиями корпуса привело его к убеждению, что «войска и материальная часть находятся в отличном состоянии». Единственно, что вызывало беспокойство командующего, это убежденность солдат и особенно офицеров в легкой и короткой военной прогулке, ожидающей их. По мнению Мессе, это было отражением настроений, царивших в Риме: «Ко мне в штаб прибыли из Рима шесть журналистов… Я спросил их, что думают в Риме об этой войне и какие указания они получили для описания событий. Все они единодушно заявили, что в Италии весьма распространено мнение, что война близится к победному концу. В связи в этим им рекомендовали не драматизировать событий, чтобы не производить тяжелого впечатления своими корреспонденциями. Таковы были указания министерства культуры»16.

Мессе был недоволен легкомысленными настроениями молодых офицеров. Выступив перед ними с речью, он пытался рассеять их иллюзии, однако его слова не всегда достигали цели. Это видно из дневника одного молодого лейтенанта, который в отличие от мемуаров Мессе был опубликован до падения фашистского режима в Италии и его автор не имел возможности внести коррективы, вытекающие из дальнейшего хода событий: «Его превосходительство сказал в своей речи нечто, что можно свести к одной фразе: „Господа, имейте в виду, что эта война – вещь серьезная“. Такое неожиданное заявление нас не взволновало и было встречено скептически. Мы прекрасно знаем, что всякая война – не вечер танцев. Но ведь все знают, что немцы здорово наступают, а русские хоть и сопротивляются, но бегут. Сам генерал об этом сказал. Зачем же так напирать на опасности и трудности? Зимой в России холодно, и мы это знаем. Ну и что из этого?.. За обедом комментариям нет конца… Я даже пытаюсь процитировать слова Толстого про писателя Андреева: „Этот господин пытается меня напугать, но мне не страшно“17.

Да и у главнокомандующего в те дни появились более серьезные заботы, чем охлаждение избытка боевого пыла офицеров. Он отправился из Италии, не имея представления о том, как его корпус будут использовать немцы. Подразумевалось, что он будет действовать как самостоятельная боевая единица, находящаяся в оперативном подчинении немецкой армии. Первые дни пребывания в России говорили об обратном. Командование 11-й немецкой армии, в которую был включен итальянский корпус, дало понять, что намеревается распоряжаться прибывающими дивизиями и частями по своему усмотрению.

Это задевало престиж итальянского командующего, и Мессе тут же начал жаловаться в Рим. Темпераментного генерала заставило смириться письмо Кейтеля. «Мы постараемся использовать итальянский корпус как единое целое, – писал Кейтель. – Однако не исключена возможность, что создастся обстановка, при которой отказ от использования одной или двух дивизий, уже имеющихся в наличии, противоречил бы чувству ответственности»18.

Недостаточная подвижность итальянских дивизий путала все планы немецкого командования. Командующие немецкими армиями отдавали итальянскому корпусу приказы, но эти приказы в срок не выполнялись. 11-я армия в момент прибытия КСИР была расположена на Днестре, готовясь осуществить охватывающий маневр между Днестром и Бугом, действуя главным образом своим правым крылом.

Итальянский корпус должен был сконцентрироваться на Днестре у Ямполя в качестве армейского резерва. Движение началось 30 июля. Поскольку автотранспорта хватало для одновременной переброски только одной дивизии, вперед выдвинулась «Пасубио». Дивизия «Торино» последовала за ней пешим порядком. Пошли дожди, дороги размокли, и дивизия «Пасубио» завязла в грязи. Колонны итальянского корпуса, растянувшись на сотни километров, вышли из-под контроля своего командующего.

В это время немецкое командование вывело итальянский корпус из состава 11-й армии и передало его бронетанковому корпусу фон Клейста, двигавшемуся к переправам через Днепр между Запорожьем и Днепропетровском. Итальянцы, боровшиеся с дорожными невзгодами, не смогли участвовать и в этой операции. Тогда Клейст приказал корпусу прибыть 29 августа на Днепр и сменить немецкие части гарнизонной службы, освободив их для выполнения активных задач.

Только 3 августа основные силы трех итальянских дивизий наконец вышли к Днепру и заняли оборонительный сектор в 150 км. Они еще не участвовали в боях, но уже выглядели потрепанными. Пехотинцы «Торино» прошли пешком 750 км и выглядели хуже всех. Такой же путь проделали нагруженные до предела мулы. Автомобильный парк после езды по размытым дорогам понес значительный ущерб.

Настроение подогревалось надеждой, что основные трудности позади. 13 августа в штаб корпуса прибыл следующий оптимистический прогноз: «1) после поражения под Рославлем и Уманью предвидится в скором времени эвакуация Харькова, Москвы и Ленинграда, что поведет за собой потерю важнейших жизненных центров; 2) эффективные силы противника для продолжения борьбы на всем фронте насчитывают 60—65 пехотных плюс максимум 10 бронетанковых дивизий. Следует считать, что этих сил недостаточно ни для крупных атак, ни для создания нового фронта обороны…»19

В это время Гитлер пригласил Муссолини на Восточный фронт. Муссолини прибыл в сопровождении начальника Генерального штаба Каваллеро, начальника кабинета министерства иностранных дел Анфузо и посла в Берлине Альфьери. По словам Анфузо, оставившего подробное описание визита, встречи в ставке были заполнены длинными монологами Гитлера. Наиболее интересным для итальянцев были признания Гитлером просчетов в оценке потенциала Советского Союза. «Русские оказались не теми «степными полуварварами», попавшими под ярмо марксизма, которые рисовались Гитлеру до начала военных действий, – пишет он, – у них было, быть может, грубое, но, что гораздо важнее, хорошее оружие, и они яростно сражались. Хотя Гитлер продолжал утверждать, что он уничтожил Красную Армию, было ясно, что он натолкнулся на крепкий орешек». Муссолини с некоторым удовлетворением отмечал поток прилагательных, которыми Гитлер пытался оправдать «издержки» плана «молниеносной войны». Свои впечатления он суммировал следующим образом: «Тяжелая война для Германии отвлечет большую часть ее сил и восстановит при заключении мира то равновесие между Италией и Германией, которое сейчас нарушено»20.

На заключительном обеде в ставке Гитлер вернулся к теме «крестового похода». «Я защищаю Европу от азиатского марксизма», – говорил он, пристально глядя в окно, за которым расстилался лес: за ним при большом воображении можно было представить себе поля России, которые следовало завоевать. Все согласно поддакивали: Риббентроп слушал с блестящими от возбуждения глазами, Кейтель, знавший эти речи наизусть, подчеркивал жестами наиболее значительные места.

Из ставки, находившейся в районе Растенбурга, Муссолини направился в Брест, где расположился штаб Геринга. Дуче был поражен видом Брестской крепости, носившей следы недавно окончившихся боев: победные реляции немцев не вязались с наглядным свидетельством героизма советских воинов. Специальные поезда повезли двух диктаторов через Польшу на Южный фронт. Конечной целью была Умань, где находился штаб Рундштедта. Здесь их встретила целая дивизия немецких солдат. Гитлер принял львиную долю восторгов, оставив Муссолини сиротливо стоять в стороне. Самолюбие дуче было сильно задето, о чем он не преминул сообщить своей свите. Затем Гитлер подвел всех к огромной карте военных действий и склонился над ней вместе с Муссолини. Так все стояли до тех пор, пока не прибыла группа официальных фотографов и не запечатлела двух диктаторов, делавших вид, что они совместно обсуждают планы военных операций.

Затем Гитлер и Муссолини направились на перекресток дорог в 18 км от Умани, где был назначен смотр итальянским частям, двигавшимся на фронт. Муссолини стоял в открытой машине рядом с Гитлером, принимая парад проходящих частей. Муссолини считал, что настал его черед, и надеялся показать Гитлеру блестящую дивизию, полную боевого духа. Однако с трудом подготовленный спектакль не удался. На бортах проезжавших грузовиков были ясно видны плохо закрашенные надписи фамилий бывших владельцев: «Пиво Перрони», «Братья Гондрад» и г. д. Мотоциклисты-берсальеры, с петушиными хвостами на стальных шлемах, ехали по скользкой дороге, широко расставив ноги, что придавало им комичный вид. Немцы взирали на эту картину с мрачными и насупленными лицами. Они никак не реагировали на восхищенные возгласы итальянских коллег, будучи убеждены, что эти чернявые солдатики разбегутся при первом же выстреле.

Наконец, самолет с двумя диктаторами на борту поднялся с аэродрома в Умани. Неожиданно Муссолини, который среди прочих титулов носил звание «первого пилота итальянской империи», заявил, что хочет сесть за штурвал. Все побледнели. Эсэсовские охранники, для которых это было равнозначно покушению на фюрера, вперили свои взоры в Гиммлера… В течение получаса в самолете царила напряженная тишина: как казалось Анфузо, все думали о возможных заголовках газет, в случае если бы руководители держав оси рухнули на землю…

Когда Муссолини, уже пересев на поезд, направлялся к итальянской границе, ему стало известно, что Риббентроп готовится опубликовать коммюнике о визите, не согласовав его с итальянской стороной. Этого Муссолини никак не мог перенести. «Передайте немцам, – сказал он, – что я прикажу остановить поезд на ближайшей остановке и не тронусь с места, пока мне не представят текста». Документ принесли, и Муссолини был очень горд одержанной победой. Он приказал выделить те места, где говорилось, что он пилотировал самолет, на котором летел фюрер.

Расставание диктаторов сопровождалось комическим эпизодом. Гитлер захотел проводить своего гостя до самой границы. В Бреннере он сел на поезд, который должен был увезти его обратно. Военный оркестр заиграл гимны. На последних тактах, как было предусмотрено, поезд тронулся. Однако, проехав несколько десятков метров в гору, он остановился и дал задний ход: окошко Гитлера оказалось напротив Муссолини. Оркестр опять заиграл гимны, а диктаторы вновь обменялись приветствиями. Поезд сделал еще и еще попытку. Звуки гимнов отдавались похоронным звоном в ушах начальников протокольных отделов. После семи попыток Муссолини приказал прекратить музыку, и наступившая тишина, видимо, разрушила колдовство: на этот раз Гитлер действительно уехал. Его никто не приветствовал, думая, что он опять вернется.

Расследование с итальянской стороны показало, что виноваты в инциденте были немецкие железнодорожники, и это вызвало ликование Муссолини. Однако, когда через несколько дней Анфузо встретил своего немецкого коллегу и поспешил спросить, сильно ли ему досталось от фюрера, тот ответил: «Что вы, ведь виноваты-то были итальянцы».

В своих мемуарах Анфузо утверждает, что во время поездки он присутствовал на всех встречах Гитлера и Муссолини. Он пишет, что никаких серьезных совещаний, на которых рассматривался бы план войны, не было и никаких секретных решений не принималось. Гитлер заставлял итальянских гостей выслушивать свои речи, совершенно не интересуясь мнением партнеров. За внешними проявлениями солидарности и позированием перед фотографами скрывалось явное нежелание Гитлера хотя бы в какой-то мере считаться со своими маломощными союзниками.

В довершение всего Муссолини стало известно, что во время поездки некий немецкий генерал сказал про него: «Вот наш гауляйтер в Италии». Вне себя Муссолини потребовал от итальянского посольства в Берлине произвести расследование и доложить результаты. Инциденты подобного рода не были новостью для Альфьери. Незадолго до этого немецкий министр Руст, выпив больше чем следует, хлопнул итальянского министра Боттаи по плечу и заявил: «Покончив с Россией, фюрер скажет: покончим с Италией». Сотрудники Руста пытались замять слова министра, но тот с пьяной настойчивостью повторял: «Я знаю, что я говорю. Фюрер пошлет дуче письмо и скажет: «Настал твой черед»»21.

Не все эпизоды подобного рода достигали ушей Муссолини, но то, что ему было известно, он переносил со все большей покорностью. «Гитлер наговаривает грампластинки, а другие их повторяют, – говорил он в октябре 1941 года Чиано. – Первая пластинка была об Италии – верном и равном союзнике, властительнице Средиземного моря. После побед появилась другая пластинка: Европа будет под господством Германии. Побежденные страны станут колониями, а присоединившиеся – федеральными провинциями. Италия будет главной из них. Приходится соглашаться с этим, ибо всякая попытка реакции приведет к тому, что из положения федеральной провинции мы попадаем в разряд колоний…»22

Визит Муссолини не оказал заметного влияния на судьбу солдат экспедиционного корпуса, продолжавших месить грязь на осенних дорогах Украины. К середине сентября итальянские дивизии сосредоточились у Днепропетровского плацдарма, где силы 7-й немецкой армии, натолкнувшись на сопротивление, были остановлены. Командующий Южной группой фон Клейст приказал бронетанковым дивизиям форсировать Днепр у Кременчуга и, двинувшись на север, окружить советские войска, которые прикрывали путь на Полтаву. Итальянцы были введены в действие, когда советские дивизии уже начали отход. Части корпуса провели несколько операций местного значения: за период активных боевых действий с 22 сентября по 1 октября итальянский корпус потерял 87 человек убитыми и 190 ранеными.

Бой у Петриковки, в котором участвовали преимущественно итальянские части, вошел в историю корпуса как его первая самостоятельная операция. Муссолини направил своим войскам поздравление. В свою очередь Гитлер поздравил Муссолини. При этом его послание содержало намек на подсобную роль итальянцев: «Удар

Клейста для создания плацдарма у Днепропетровска дал возможность также и вашим дивизиям с успехом провести собственную боевую операцию». Приказ командующего корпусом Мессе отличался пышностью и риторическими оборотами, характерными для фашистского стиля: «С гордостью командующего, – писал он, – я выражаю восхищение в связи с тем, что экспедиционный корпус показал несокрушимое единство, энергию и волю, полное сознание, что он представляет за рубежом страну, идущую к великому будущему». Однако официальные восторги явно не соответствовали масштабам проведенной операции и положению корпуса.

В тот период перед ним нависла реальная угроза окончательно превратиться в тыловую часть. 2 октября Гитлер обратился к войскам действующей армии с приказом о начале наступления по всему фронту для нанесения Красной Армии сокрушительного удара. 8 октября бронетанковая армия фон Клейста получила приказ двигаться на Сталино, Таганрог и Ростов. Итальянский корпус должен был прикрывать левый фланг армии, двигаясь по Донбассу в направлении Павлоград – Сталино Однако темпы продвижения, которые намечались для КСИР, были для него явно непосильными. «С самого начала, – пишет генерал Мессе, – немцы показали, что они не желают понять реальные возможности нашего корпуса. Название «моторизованные» означало лишь, что пехота этих дивизий обучена передвижению на автомашинах, но она не имела автотранспорта. «Специальные соединения», как их называли до войны, на деле не обладали достаточным количеством автомашин и обозначались как «автоперевозимые», это была одна из гениальных находок преувеличения нашей пропаганды. Я всячески убеждал немцев зачеркнуть на их картах колесики на условных знаках наших дивизий»23.

Хотя Мессе и стремится показать, что в возникших недоразумениях повинны непонятливые немцы, даже из его слов ясно, что большую часть ответственности несет итальянский Генеральный штаб, механизировавший свои дивизии на бумаге. Как бы там ни было, но задача, поставленная перед корпусом, оказалась ему не по плечу. Мессе направил фон Клейсту протестующее письмо, где указал свой собственный план движения дивизий, наметив рубежом реку Донец. Немецкое командование заметило, что итальянский корпус является частью германской армии и поэтому «обязан подчиняться приказам вышестоящих штабов, так же как любой другой корпус рейхсвера».

На это Мессе возразил, что он не только командир корпуса, но и «представитель итальянской армии и отвечает за своих солдат только перед собственной страной». Результатом этой перепалки было ограничение задач итальянского корпуса. Двигаясь в заданном направлении, он далеко отстал от немецких дивизий. До самого Сталино корпус двигался, растянувшись в длинную колонну, почти без боев. Достаточно сказать, что свои первые потери, исчисляемые несколькими солдатами, дивизия «Челере» понесла только в боях под Сталино.

После того как 1-я германская танковая армия заняла Сталино, итальянский корпус получил указание двигаться по направлению Горловка – Никитовка – Трудовая. В Никитовке и Горловке итальянские дивизии столкнулись с сопротивлением арьергардов Красной Армии и партизанских отрядов. В Никитовке один итальянский полк даже попал в окружение, потеряв на несколько дней связь с основными силами. Итальянский корпус понес относительно большие потери – около 150 человек убитыми и 700 ранеными. Можно было думать, что период беспрепятственного продвижения вперед подходит к концу. Очередной приказ командования немецкой 1-й армии – продвинуться вперед до Городища для восстановления контакта с выдвинувшимся 17-м немецким корпусом – итальянцами выполнен не был. Мессе в своих мемуарах пишет, что он сделал это сознательно, учитывая плохое состояние своих войск. Военный историк Валори сообщает другую версию: он пишет, что Мессе отдал приказ о наступлении, но попытка выполнить его успеха не имела.

Так или иначе, но итальянский корпус окончательно остановился 14 ноября, ограничившись занятием населенного пункта Хацепетовка. Мессе отдал приказ корпусу приступить к фортификационным работам и готовиться к зимовке. Новые усилия генерала фон Клейста заставить Мессе двинуться вперед, до станции Дебальцево, чтобы выпрямить линию фронта и укрепить связь с 17-м корпусом, ни к чему не привели. Как пишет Мессе, «перед лицом решительного сопротивления немцы наконец уяснили мою точку зрения». На самом деле приказ Гитлера, отданный в середине декабря о прекращении наступательных действий, был вызван событиями на решающих участках фронта, и в первую очередь провалом наступления на Москву. Что касается участка Южной группировки, на котором действовали итальянские дивизии, то линия поведения немецкого командования определялась здесь начавшимся в конце ноября контрнаступлением советских войск, закончившимся взятием Ростова.

В известной мере упрямство Мессе было вызвано объективными трудностями, о которых он так много пишет. К этому времени дивизии КСИР прошли в среднем по 1300 км: из них 1000 км – догоняя немецкие войска от румынской границы до Днепра и 300 км – по Донбассу. Длительное продвижение по Украине и первые бои подтвердили, что материальная часть итальянского корпуса уступает немецкой. Пулеметы и винтовки засорялись и требовали непрерывной чистки. Гранаты, помимо небольшой боевой мощи, попадая на мягкую почву, в грязь и снег, как правило, не взрывались. Артиллерия была слишком малого калибра. Во время пробных стрельб по подбитому советскому танку снаряды 47-миллиметровых итальянских пушек лишь оставляли на броне небольшие вмятины или рикошетили и с громким воем уходили в небо.

Особенно плачевно обстояли дела с автопарком. Подвеска грузовиков совершенно не выдерживала тряски по грунтовым дорогам. Покрышки не имели достаточного сцепления, и даже после небольшого дождя автоколонны начинали буксовать. Открытые кабины заставляли итальянских водителей задыхаться от пыли летом и мерзнуть зимой. Пестрота марок реквизированных машин крайне затрудняла их ремонт. Мотоциклы берсальерских батальонов значительную часть пути проделали на телегах и в кузовах грузовиков, так как распутица сделала их непригодными.

В то же время солдаты дивизии «Торино», значившейся в немецких документах механизированной, прошли от румынской границы почти 1300 км пешком. Это вызвало у участников похода ассоциации с картинами средневековых войн, когда, отправляясь на войну, конные рыцари окружали себя пехотой, набранной среди своих вассалов.

«На пыльных дорогах России, – пишет один из итальянских штабных офицеров, – итальянцы, румыны, венгры, австрийцы и баварцы с трудом поспевали за быстро двигавшимися вперед пруссаками, которые в башнях их танков и бронетранспортеров казались синьорами нынешней войны. Когда эти рыцари уставали и останавливались на привал, они располагали вокруг себя пехоту, которая должна была охранять их отдых и награбленные трофеи»24.

Одной из причин трений между итальянским и немецким командованием явилось тыловое снабжение. Организация и функционирование тыловых служб итальянского корпуса были определены специальным немецко-итальянским соглашением. Этим протоколом было предусмотрено, что основная часть снабжения поставлялась немецким командованием. Кроме того, от немецкого командования зависело предоставление транспорта для поставок из Италии.

Особенно много конфликтов вызывали железнодорожные перевозки. Итальянское командование считало, что для нормального снабжения корпуса требовалось 15 эшелонов в месяц. Однако в силу различных причин это условие немцами не выполнялось: в сентябре была предоставлена только треть этого количества, что было одним из мотивов неоднократных угроз Мессе приостановить движение корпуса.

Итальянцев не устраивал и немецкий паек. Командование КСИР считало, что он должен соответствовать итальянскому уставу, Однако на протесты итальянской стороны немецкое командование ответило письмом, в котором говорилось: «Немецкий солдат не имеет права на твердый паек; он получает то, что родина и интендантство могут ему предоставить. Раздача производится в зависимости от наличия продуктов. Войска берут все, что имеется, из ресурсов страны, где они находятся. В соответствии с этим принципом немецкое интендантство не может гарантировать постоянное наличие всех продуктов, составляющих итальянский паек»25.

Немецкий ответ означал: мы вам будем давать как можно меньше. Устраивайтесь, как можете. Несомненно, и без советов и примера немцев командование итальянским корпусом «принимало меры к использованию местных ресурсов», иначе говоря, проводило реквизиции. Однако итальянцам мало что доставалось после гитлеровцев. «Мы постоянно сталкивались, – горестно отмечает по этому поводу Мессе, – с органами немецкой экономической оккупации, которые с невероятной оперативностью учреждались в захваченных населенных пунктах и накладывали руку на все имеющиеся ресурсы».

В октябре 1941 года положение со всеми видами тылового снабжения настолько обострилось, что Мессе счел необходимым представить немецкому командованию настоящий ультиматум. Об этом он сообщил в Рим 26 октября длинной шифрованной телеграммой: «Вследствие тяжелого положения, которое сложилось в результате плохой погоды и отвратительного состояния дорог, но больше всего из-за нарушения немцами договоренности, выразившейся в отсутствии даже минимального числа эшелонов и полном пренебрежении в снабжении продуктами питания, я запросил штаб армии о его намерениях относительно КСИР, после достижения промышленных районов Сталино и Горловки. Я получил следующий ответ: «Участие КСИР очень желательно для достижения конечных целей, которыми могут быть Сталинград или Майкоп».

Поэтому я изложил командованию армии условия, которые необходимы для того, чтобы мы смогли выполнить задачи, следующей телеграммой: «Моя определенная воля, так же как и воля моих войск, заключается в том, чтобы продолжать всеми способами сотрудничать с армией. Однако для дальнейшего участия КСИР в операциях на восток от Сталино и Горловки абсолютно необходимо следующее.

Первое: реальное и немедленное разрешение вопроса о прибытии эшелонов из Днепропетровска, в том числе и застрявших в пути. Второе: гарантия того, что будут даны эшелоны из Сталино, как только восстановят железнодорожную линию. Третье: временное снабжение итальянского корпуса продуктами питания с немецкого склада в Сталино, до тех пор пока там не будет создана наша передовая база. Четвертое: наличие в Днепропетровске горючего для обеспечения колонн снабжения. Пятое: наличие бензина в Запорожье и Сталино для создания передовой базы. Шестое: дать передышку войскам, с тем чтобы подтянуть артиллерию, тыловые службы и боеприпасы, которые частично находятся в пути»26.

Итальянский корпус, не участвуя в серьезных боях, столкнулся с трудностями, которые превосходили все предполагавшиеся при его отправке. Причины этого заключались как в общих недостатках итальянской армии, так и в том, что немецкое командование, без всякого энтузиазма согласившееся на сотрудничество войск своего союзника, выделяло ему снабжение в последнюю очередь. Жалобы итальянского командования на злую волю германского командования были обоснованы лишь частично: гитлеровская армия в эти месяцы сама испытывала острый недостаток в некоторых видах снабжения, в частности горючего.

С другой стороны, Мессе явно сгущал краски как в своих обращениях к немецкому командованию, так и в донесениях в Рим. Именно поэтому большая часть его апелляций оставалась без ответа. Мессе достаточно хорошо усвоил идею Муссолини о «демонстративной войне». За всеми его действиями угадывалось стремление сохранить войска до финальных сражений, которые, по уверениям немецкого командования, недалеки и участие итальянских сил в которых подняло бы престиж итальянской армии. Он предпочитал сохранять КСИР, «хрупкий организм», как он неоднократно называет его в своей книге, в тылу у наступающих бронетанковых колонн немцев, не подвергая его угрозе серьезного поражения. К концу летней кампании итальянский экспедиционный корпус, хотя и не добыл военных лавров на полях сражений, но и понес относительно небольшие потери, которые не идут в сравнение с потерями передовых немецких соединений.

Первые морозы

Уже первые месяцы войны стали вызывать у итальянских солдат и офицеров серьезные сомнения в том, что речь идет об увеселительной прогулке, которую обещала им фашистская пропаганда. Бесконечные марши по тылам гитлеровской армии, нераспорядительность штабов, высокомерие союзников – все это вызывало чувство пока еще едва осознанного беспокойства.

Наступление зимы осложнило положение итальянского экспедиционного корпуса. Правда, итальянские дивизии расположились в местности, где имелось достаточно помещений для расквартирования. Итальянское интендантство разместило заказы в Румынии на изготовление меховых полушубков и теплого белья. Однако русские морозы доставили много неприятностей итальянским солдатам в эту первую зиму.

Заказанное в Румынии теплое обмундирование начало поступать на фронт только после 15 декабря, причем оно выдавалось лишь офицерам и часовым для несения караульной службы. Большая часть солдат продолжала ходить в широких и коротких шинелях, совершенно неприспособленных к морозной погоде. Наиболее уязвимым местом обмундирования была обувь. Армейские ботинки, подбитые согласно требованиям итальянского устава 72 гвоздями, на морозе моментально обледеневали и сжимали ноги ледяными тисками. Между гвоздями набивался снег, что заставляло солдат поминутно заниматься эквилибристикой. Это вызывало насмешки деревенских жителей и недовольство итальянских офицеров.

Итальянские ботинки не выдерживали конкуренции с немецкими сапогами и тем более с русскими валенками. Упоминание о русских валенках является обязательным элементом всех воспоминаний участников войны. Историк Валори подробно описывает, что такое валенки, и под конец меланхолически замечает: «Это непревзойденная обувь, теплая и удобная… Если бы эта обувь была распространена среди наших войск, скольких обморожений можно было бы избежать».

Достоинства валенок оценил и итальянский главнокомандующий. Он велел отобрать несколько образцов и послал их в военное министерство с просьбой срочно наладить производство валенок в Италии. Образцы прибыли в Рим, когда в столице Италии была уже весна и стояла теплая погода. Одна за другой интендантские комиссии рассматривали столь непривычные их взору предметы. Возможно, что авторитетные инстанции пришли к заключению, что изготовление валенок является причудой Мессе. Более вероятно, что нашлись люди, которые были заинтересованы в том, чтобы валенки не перекрыли путь уставным ботинкам. Как бы то ни было, но производство валенок не было налажено, и итальянские солдаты продолжали воевать в ботинках. По официальным данным, зимой 1941/42 года 3614 человек из 60 тысяч получили обморожения и почти две тысячи из них (3,3% от общей численности корпуса) были отправлены на излечение в Италию27.

Недовольство итальянских солдат вызывала и плохая работа военной почты: письма из Италии приходили крайне редко. Пока дивизии двигались вперед, солдаты мирились с этим положением, но после приостановки операций недовольство приняло более широкие размеры. Солдаты не могли понять задержек, тем более что газеты из Италии поступали на фронт регулярно, причем помещенные в них корреспонденции с советского фронта служили предметом постоянных шуток и насмешек.

«Население России зимой и летом ходит в ватных телогрейках, – писал один журналист в римской газете. – Основное занятие русских – это сидение на завалинке и беспрерывное лузганье семечек». Единственное, что, по словам итальянского журналиста, способно вывести русских из состояния безразличия, – это вид итальянских автомашин, поскольку население никогда ранее не встречало автомобиля.

Русские не любят мыла и воды и никогда не моются, сообщал далее журналист. Зачем мыться, когда опять испачкаешься? Зато повсюду видны «прекрасные бронзовые торсы» итальянских солдат, которые в одних трусах оживленно разыскивают воду. «Воинственный вид и решительное поведение наших солдат и офицеров, уверенность, с которой они движутся по улицам, в том числе и по окраинам, где ходить особенно опасно, демонстрируют туземцам наше превосходство»28.

Особое раздражение фронтовиков вызывал бравурный тон газет, продолжавших изображать войну как увеселительную прогулку. На неуместность такой пропаганды сетовал даже итальянский главнокомандующий Мессе.

Посылки с родины, так же как и письма, прибывали с большим запозданием. Кроме того, они доходили до фронтовиков сильно облегченными: во время следования по инстанциям часть посылаемых вещей бесследно исчезала. Деятельность многочисленных комиссий, назначаемых для расследования этих фактов, не давала результатов, и изъятия из посылок продолжались.

Непривычный климат, тяготы фронтовой жизни и непригодное обмундирование вызывали в итальянских дивизиях большое количество заболеваний. В марте 1942 года Мессе послал в Генеральный штаб отчет об итогах зимней кампании, в котором он, в частности, писал: «Много больных, поразительно трудно поправляющихся даже после самых легких инфекций. Нервное истощение, сердечные заболевания и туберкулез обнаруживаются у людей, которые ранее этим никогда не страдали»29.

Маршал Мессе писал в своих мемуарах о том, что осень 1941 года была периодом «победы духа над материей», о том, что, несмотря на все трудности, ему удалось сохранить в корпусе высокий боевой дух и дисциплину. Приказы командиров итальянских частей и материалы допросов итальянских солдат и офицеров, попавших в этот период в плен, говорят об обратном. Командир 82-го пехотного полка дивизии «Торино» издал 25 октября приказ, в котором говорилось: «Дисциплина на сегодняшний день оставляет желать лучшего. Многие солдаты ходят неопрятными и имеют страдальческий вид. Слишком много солдат под различными предлогами покидают строй: напоминаю, что для отправления личных нужд существуют привалы. Некоторые солдаты заходят в частные дома, выдумывая самые нелепые предлоги. Я предал суду пять солдат. Дисциплина в полку должна быть восстановлена. Я ожидаю, что завтра к 9 утра командиры подразделений доложат мне о наложенных взысканиях за нарушения дисциплины. Не может быть, чтобы таких нарушений не было, учитывая то, что я лично видел в деревнях Константиновка и Роя».

Показания итальянских военнопленных говорят о том, что перелом в состоянии боевого духа экспедиционного корпуса произошел весьма быстро. Лишь в первые месяцы его пребывания на фронте некоторые повторяли тезисы фашистской пропаганды. Так, один младший лейтенант-артиллерист из дивизии «Челере», попавший в плен в сентябре 1941 года, заявлял, что итальянские войска «прибыли на фронт для того, чтобы уничтожить коммунизм… Для этой цели в Россию прибыли отборные войска, укомплектованные членами фашистской партии и фашистских молодежных организаций». Всем своим поведением он показывал, что для него нет сомнений в скорой победе союзных армий. Он не скрывал, что солдаты его дивизии на марше заходили в дома и забирали у населения различные предметы в качестве «сувениров».

Менее уверенно оправдывал участие Италии в войне против Советского Союза лейтенант из дивизии «Торино», попавший в плен на месяц позже. По его словам, итальянцы не хотят войны против России и не питают к ней никакой ненависти. Однако Италия является союзником Германии и решила ей помочь, потому что Германии нужны хлеб, нефть и другое сырье для продолжения войны против Англии. По словам лейтенанта, его солдаты верят в победу Германии. Нетрудно догадаться, что и сам лейтенант придерживался того же мнения. Лейтенант не называл предметы, которые его солдаты забирали у населения, «сувенирами», а говорил, что речь шла о хлебе, молоке, масле, курах и овощах. Он добавил, что итальянское командование реквизирует оставшийся колхозный скот, выдавая расписки с обязательством оплатить его стоимость после окончания войны.

Начиная с ноября тон показаний пленных заметно изменился: в протоколах допросов невозможно найти оптимистических высказываний о судьбе войны, совершенно исчезли нотки превосходства, которые поначалу проскальзывали в ответах офицеров. Пропали заявления о высоких боевых качествах корпуса. Зато участились похвалы в адрес Красной Армии, ее вооружения и снаряжения ее солдат. Основным объяснением упадка боевого духа было нежелание солдат воевать за чуждые и непонятные им цели. «Когда итальянский солдат знает, за что он воюет, – говорил берсальер третьего полка дивизии «Челере», – он воюет неплохо, как это было во времена

Гарибальди. В этой же войне солдаты не только не знают, за что они воюют, но они не желали и не желают этой войны. Поэтому они только и думают о том, как бы вернуться домой». Все без исключения пленные говорили об упадке дисциплины в своих частях, причем большинство выражало недовольство своими офицерами, которые слабо подготовлены и мало занимаются с солдатами. Многие жаловались на питание и особенно на недостаток зимнего обмундирования.

«Несмотря на хорошее обеспечение корпуса врачами, санитарным оборудованием, – говорил батальонный врач дивизии «Торино», попавший в плен в декабре 1941 года, – материальное положение войск плохое. Большинство солдат не мылись со времени отъезда из Италии. В дивизии имеются душевые установки, но они с наступлением осени оказались непригодными. Кроме того, из-за движения форсированным маршем их не удавалось использовать даже летом, тем более что были большие перебои в снабжении мылом. В связи с этим все солдаты и большинство офицеров завшивели. Большое распространение получили всевозможные кожные заболевания. Есть опасность эпидемии сыпного тифа, случаи которого наблюдались в соседнем румынском корпусе. Что касается обморожений, то итальянские части несут от них не меньше потерь, чем от огня русских. Солдаты остро чувствуют отрыв от родины. Они называют свой корпус итальянским корпусом, затерявшимся в России».

Пленные все более враждебно рассказывали о своих союзниках-немцах и жаловались на плохое отношение с их стороны. «Наши газеты пишут о дружбе между немецкими и итальянскими солдатами, – говорил капрал из дивизии «Челере» в марте 1942 года. – Между нами нет согласия, а тем более дружбы. Немцы резки и грубы. Кроме того, очень велика разница в нашем положении. Немцы нас оскорбляют на каждом шагу. Я видел драку в Днепропетровске, возникшую из-за того, что немцы не хотели пускать итальянских солдат в кино. В ней участвовало более пятидесяти человек с каждой стороны».

Первые неудачи немецкой армии осенью 1941 года, слухи о которых просачивались к солдатам, играли важную роль в упадке настроения. «Официальных сообщений о том, что немцы оставили Ростов, не было, – говорил в декабре младший лейтенант из дивизии «Челе-ре». – Однако среди офицеров и солдат ходят слухи, что немцы под Ростовом потерпели поражение и отошли. Ходят также слухи о поражении немцев под Москвой. Эти слухи оказывают огромное воздействие. Мы все более начинаем понимать, что эта война для нас бесперспективна».

Упадок боевого духа коснулся не только армейских частей, но распространился также и на чернорубашечников, которых Муссолини считал наиболее крепким ядром итальянской армии. «Солдаты открыто выражают недовольство войной, плохим питанием и недостатком военного обмундирования, – говорил лейтенант легиона «Тальяменто», взятый в плен в декабре 1941 года. – До этого наш батальон в боях не участвовал и не имел больших потерь. Однако солдаты панически боятся партизан. Ходит слух, что в районе Сталино действует отряд в 2000 человек».

Другой офицер из того же легиона «Тальяменто» жаловался на плохое настроение солдат, которые мерзнут и голодают. Основная причина столкновений с немцами, по его словам, – это соперничество при захвате продовольствия. Немецкие коменданты стремятся все прибрать к рукам, ничего не оставляя союзникам. Офицер сообщил также, что ему известно пять случаев перехода итальянских солдат на сторону русских за последний месяц.

Появление дезертиров и перебежчиков служило одним из важных показателей ухудшения морального состояния итальянских войск. В своих мемуарах маршал Мессе категорически утверждает: «За все время существования экспедиционного корпуса в нем не наблюдалось ни одного случая дезертирства»30. Однако материалы штабов советских соединений, действовавших против итальянского корпуса, опровергают заявление итальянского командующего и подтверждают слова офицера из легиона «Тальяменто».

Уже в осенние месяцы 1941 года в расположение советских войск стали попадать дезертиры и перебежчики. Один из таких солдат говорил во время допроса: «Я знаю, что из моей дивизии дезертировало несколько человек, – они скрываются у русских женщин в городе Орджоникидзе. Я знаю также случаи, когда за дезертирство расстреливали. В моей батарее были ребята, готовые каждую минуту бросить оружие».

Случаи дезертирства и добровольной сдачи в плен были еще исключением. Да и трудно было дезертировать, находясь за тысячи километров от родины, в чужой стране. Кроме того, фашистская пропаганда убеждала итальянцев, что все попадающие в руки Красной Армии солдаты противника подвергаются пыткам и расстреливаются. Солдаты видели, как обращаются гитлеровцы с советскими военнопленными, и думали, что Красная Армия будет платить той же монетой. И если все же находились в таких условиях люди, предпочитавшие окончить войну дезертирством, то это говорило о серьезных явлениях в дивизиях, посланных Муссолини на Восточный фронт.

Существует мнение, что показаниям военнопленных нельзя доверять, поскольку положение заставляет их говорить то, что может благоприятно повлиять на их судьбу. В данном случае имеется возможность сравнить показания итальянских военнопленных с показаниями немецких солдат, захваченных в тот же период. Это солдаты 97, 98 и 111-й немецких дивизий, которые были расположены рядом с итальянским корпусом.

Показания немецких солдат и офицеров подтверждали сведения об ухудшении отношений между немецкой армией и войсками союзников. Один солдат 97-й немецкой дивизии говорил: «Старая немецкая пословица гласит: сохрани нас бог от друзей наших, а с врагами мы как-нибудь сами справимся. Первая половина поговорки относится к нашим союзникам. Мы смеемся при виде итальянцев. Как солдаты они никуда не годятся, скорее это пушечное мясо. Нам запрещено вступать с ними в близкие отношения. В начале войны мы еще держались вместе, но теперь этого уже нет, С помощью этих союзников мы войны не выиграем, а проиграть ее мы и сами сумеем». Другой солдат из 111 – й дивизии пояснял: «С этими союзниками одни мучения. Только напакостят, а мы должны поправлять их дела. И в самом деле, зачем им драться, – у них нет для этого никаких причин».

В середине ноября генерал Мессе решил выпрямить линию расположения своих дивизий, для чего необходимо было занять станцию Хацепетовку на линии Дебальцево – Малая Орловка. Операция была поручена дивизии «Торино», и во главе передовой колонны шел полковник Кьяромонти. Подойдя к станции Трудовая 7 декабря, Кьяромонти обнаружил, что силы русских превосходят его колонну, и решил отойти обратно, к Никитовке. Здесь он и попал в. окружение. Шесть дней части, которыми командовал Кьяромонти, провели в осаде. С первых же дней он стал просить помощи у немцев, а не у собственного командования. Однако отчаянные призывы остались без ответа: немцы не двинулись со своих позиций.

Лишь 13 декабря, когда к Никитовке подошли итальянские части, в том числе берсальерский полк Каретто, сильно поредевшей колонне Кьяромонти удалось уйти из Никитовки. Дивизия «Торино» понесла в этом бою серьезные потери – из ее состава выбыло почти полторы тысячи человек. Был убит заместитель командира дивизии генерал де Каролис, неосмотрительно выскочивший из убежища во время артиллерийской перестрелки.

Неудачный поход на Хацепетовку, проведенный Мессе без санкции немецкого командования, вызвал недовольство фон Клейста. Видимо, для этого были основания. Во всяком случае, приказы итальянского командования о проведении операции, попавшие в руки советских войск, говорят о том, что она была весьма плохо подготовлена. Анализируя эти документы, офицеры штаба 18-й армии отмечали в оперативной разработке серьезные упущения. Главными из них они считали отсутствие сведений о противнике и недостаточно четко поставленную задачу, что придавало действиям итальянского авангарда характер импровизации и послужило источником серьезных неприятностей для частей, выполнявших операцию.

«Рождественский бой» начался двумя неделями позже. Едва забрезжил рассвет после рождественской ночи, как на передовые позиции итальянцев обрушилась атака советской пехоты. Удар пришелся по частям дивизии

«Челере» и чернорубашечникам легиона «Тальяменто». Это был первый серьезный оборонительный бой экспедиционного корпуса. Нельзя сказать, что удар был полной неожиданностью для итальянского командования. Один из офицеров легиона «Тальяменто» во время допроса говорил о том, что 18 декабря командир батальона предупреждал командиров рот о готовящемся наступлении. В числе трофейных документов, попавших в руки советского командования, оказалась запись телефонограммы, переданной из штаба дивизии «Челере» 23 декабря, то есть накануне атаки: «Штаб дивизии «Челере» предупреждает о готовящемся в ближайшее время наступлении противника на нашем направлении. Усильте наблюдение и ускорьте строительство оборонительных сооружений».

Однако никаких серьезных мер предосторожности принято не было. Передовые части в первый же день в панике бежали или, оказавшись в окружении, сдавались в плен. Чернорубашечники из легиона «Тальяменто», впервые попавшие на передовую, оказались наименее стойкими. Передовая рота, находившаяся в деревне Новая Орловка, не успев отступить, сдалась в плен, а остальные поспешно откатились назад. За несколько часов советские части заняли три населенных пункта.

К новому году итальянский корпус вернулся на прежние позиции, и официально его престиж был восстановлен. Муссолини, которого первые известия об отступлении привели в бешенство, сменил гнев на милость и даже послал Мессе поздравительную телеграмму.

Однако итоги «рождественского сражения» оказались весьма тревожными для экспедиционного корпуса. Общие потери, большая часть которых приходилась на дивизию «Челере», составили 1400 человек. Мессе обратился к фон Клейсту с настойчивой просьбой отвести дивизию «Челере», а возможно, и весь корпус во вторую линию. Его обращение было полно драматических нот: «Рапорты, которые я получаю в эти дни, говорят о том, что дивизия «Челере» крайне ослаблена, и части, сохраняя высокое моральное состояние, находятся на грани физических сил. Поэтому считаю своим долгом еще раз обратить внимание на срочную необходимость заменить немецкими частями все части дивизии «Челере». Дивизии «Пасубио» и «Торино» также устали и понесли тяжелые потери… Считаю своим прямым долгом обратить ваше личное внимание на это положение, которое, по моему мнению, весьма серьезно и которое может стать невыносимым»31.

Телеграмму аналогичного содержания Мессе послал в Рим. В обоих случаях его демарши не имели никакого успеха: итальянский Генеральный штаб остался так же глух к призывам о помощи, как и немецкий генерал.

Тревожное настроение, охватившее итальянского командующего, все более нарастало. Вслед за операцией местного значения на итальянском секторе Красная Армия нанесла сильный удар по немецким войскам на Изюм-Барвенковском направлении. Это наступление, проходившее в непосредственной близости от итальянского корпуса, заставило Мессе строить самые пессимистические предположения. По его приказу штаб занялся вопросом о том, как следует поступать в случае продолжения наступления советских войск. Учитывая трудности, связанные с отступлением в зимних условиях, Мессе решил, что если операция затронет итальянский сектор, то следует создать круговую оборону и ожидать помощи извне. Прекращение наступления советских войск не дало возможности Мессе испытать реальность его плана.

На итальянском секторе после декабрьского боя наступило затишье. Однако общий ход событий заставлял итальянского командующего делать весьма неутешительные прогнозы. Говоря о «поразительном зимнем возрождении русских», он следующим образом обобщал свои впечатления в докладной записке: «Зимнее наступление русских привело к значительным, хотя и не решающим, результатам. Оно показало в первую очередь неугасимую материальную и духовную жизненность армии, которую немцы считали окончательно разбитой в ходе летне-осенней кампании. Секрет этой чудесной способности к возрождению следует искать в несомненных организационных способностях командования, которое осуществляло руководство войной энергично, последовательно и строго реалистично во всех ситуациях, всегда оценивая ее ход с большой широтой взглядов; в решительности, с которой руководство оказалось способным вести сражения, пресекать все признаки слабости и контролировать самые трагические события; в огромных материальных и людских ресурсах страны; в превосходной способности людей переносить самые тяжелые испытания, не теряя веры и дисциплины. Последняя – характерная черта, кроме особого физического и духовного склада русского народа, явилась плодом постоянной заботы и пропаганды в рядах русской армии»32.

Длительное затишье позволило потрепанному корпусу несколько привести себя в порядок. Из Италии прибыло новое пополнение. Лыжный батальон «Червино», специально подготовленный для действий зимой, был поистине лучшим, что могла дать итальянская армия. Он состоял из альпийских стрелков, прошедших специальную тренировку. Обмундирование, и особенно утепленные лыжные ботинки, которым его снабдили, служили предметом зависти не только итальянских солдат, но и немцев. «Альпийцы быстро приспособились к условиям России, – пишет А. Валори. – Они сумели максимально использовать местные ресурсы, для того чтобы улучшить паек, выдаваемый интендантством. Даже советские кошки не избегли этой участи: этих домашних хищников ловили при помощи всяких хитростей, и они приятно разнообразили обычный стол. Один из альпийских стрелков по фамилии Каччьалупи (что значит охотник на волков. – Г.Ф.) был даже переименован в Каччьагатти (кошачий охотник) за свое умение охотиться на этих животных».

Конец зимних холодов и приближение обещанного летнего наступления немцев несколько приободрили итальянского главнокомандующего. 4 мая Мессе послал в Рим отчет, в котором отказывался от попыток добиться замены итальянских дивизий немецкими: «Я вскоре убедился, что наличие сил и сложность фронтовой обстановки не позволят заменить мои войска на первой линии и что престиж и чувство самосохранения требуют стоять насмерть». Слово «вскоре» свидетельствовало об относительности понятия времени у генерала: оно соответствовало отрезку времени, который потребовался для того, чтобы убедиться в тщетности попыток добиться у фон Клейста замены. Что касается соображений престижа, то они играли определяющую роль. Во всяком случае, идеи, которые Мессе развивает в том же документе, свидетельствуют о том, что, не слишком веря в способность своих войск, он думал о продолжении итальянского участия в войне против Советского Союза. Мессе выдвинул предложение, суть которого сводилась к тому, чтобы две свежие дивизии, присланные из Италии, прошли вперед КСИР, давая ему возможность передохнуть.

Итальянское Верховное командование по-прежнему хранило загадочное молчание, никак не реагируя на предложения беспокойного генерала. Оно не посвящало командующего в свои планы, которые определялись волей Муссолини. В конце мая Мессе был вызван для доклада в Рим. Он повез с собой обширную докладную записку, в которой говорилось: «После окончания летне-осенней кампании, по моему мнению, три дивизии итальянского экспедиционного корпуса должны быть отозваны на родину. Считаю, что они или, во всяком случае, масса ветеранов, которые их составляют, не в силах перенести вторую зимнюю кампанию»33. Лишь попав на прием к начальнику Генерального штаба, Мессе узнал о новых «исторических решениях» дуче. Эти решения вызвали у него чувство глубокой обиды: Муссолини намеревался отправить на Восточный фронт целую армию, но не Мессе должен был стать ее командующим. Разумеется, немцы знали об этом, и только сам Мессе пребывал в неведении до последнего момента.

От экспедиционного корпуса к экспедиционной армии

Выступая на заседании Совета министров 5 июля 1941 года, Муссолини говорил: «Есть одна мысль, которая часто приходит мне в голову: после немецкой победы над Россией не будет ли слишком велика диспропорция между немецким и итальянским вкладом в дело оси? В этом вопросе заключается основная причина, побудившая меня послать итальянские силы на русский фронт»34. На том же заседании Совета министров он сообщил о трех новых дивизиях, которые он приказал послать на советский фронт. А через некоторое время дуче мечтал уже о двадцати дивизиях.

22 сентября Чиано записал в своем дневнике: «Видел дуче. Как всегда главная тема его разговоров – ход военных действий. Он говорил, что недовольство народа вызвано тем, что мы недостаточно энергично участвуем в войне с Россией. Я не согласен с ним. Война непопулярна, и недовольство населения вызвано недостатком хлеба, жиров, яиц и т. д. Но эта сторона дела мало трогает дуче…» 10 октября: «Конек» Муссолини – это посылка итальянских вооруженных сил в Россию. Он хочет послать туда весной еще двадцать дивизий, говоря, что таким образом мы приблизим наше военное усилие к немецкому и избежим того, что после победы (он уверен, что она будет) Германия станет нам диктовать свои условия точно так же, как побежденным странам»35.

Начальник Генерального штаба Каваллеро хорошо понимал несоответствие замыслов Муссолини возможностям итальянских вооруженных сил. Однако честолюбие заставляло его угождать желаниям дуче, даже если он в душе и не был с ними согласен. 2 октября Каваллеро записал в свой дневник: «Я обещал дуче, что мы сделаем все, чтобы оправдать его доверие. Теперь я уверен, что мы это выполним». Но Каваллеро приходилось сокращать фантастические цифры, называемые Муссолини. Это видно из памятной записки Генерального штаба итальянской армии от 23 октября 1941 года: «Поскольку дуче выразил намерение послать новые силы на русский фронт весной 1942 года, начальник Генерального штаба изучил вопрос и представил дуче следующие соображения и предложения:

1. Посылка частей зависит от: а) выполнения программы усиления армии, предусмотренной к весне 1942 года; б) спокойного положения как на Балканах, так и на Западном фронте.

2. Допустив эту последнюю гипотезу, мы сможем дать максимум шесть дивизий, взяв их с западной границы и из резерва в Центральной Италии. Эти дивизии могут быть полностью укомплектованы личным составом и боевой техникой. Однако они: а) не смогут получить противотанковой и зенитной артиллерии, помимо той, что имеется в частях, уже находящихся в России; б) не будут обеспечены автотранспортом – об автотранспорте должны позаботиться немцы»36.

Переговоры о посылке новых войск на советско-германский фронт Муссолини поручил вести Чиано. Министр иностранных дел Италии в октябре 1941 года отправился в Германию, где был принят Гитлером и Риббентропом. Результаты бесед Чиано изложил Муссолини в подробном отчете37. Гитлер сразу же заявил Чиано, что теперь Россия «вне игры» и «операции близки к победному завершению». Правда, русские пытаются осуществить эвакуацию массы промышленных рабочих в Сибирь, чтобы наладить там производство, но «Гитлер категорически отвергает возможность какого-либо успеха. Он отвергает возможность, что общество, в котором даже распределение зубных щеток (если допустить, что русские чистят зубы) регулируется государством, может создать новый опорный центр сопротивления. Думать, что Россия может продолжать войну, равно предположению, что это могла бы сделать Германия, потеряв Рур и Верхнюю Силезию, 95% своих военных заводов и 65% своих транспортных путей». В таком же духе Гитлер довольно долго развивал свои взгляды. Трудно сказать, насколько он сам был уверен в своих словах. Одно несомненно: целью монолога было доказать посланцу Муссолини, что планы полностью осуществлены и Германия уже выиграла войну на главном театре военных действий. Министр иностранных дел Италии сумел уловить это тайное стремление. Изложив содержание речей Гитлера, Чиано комментировал их следующим образом: «Можно отметить противоречия в том, что говорит Гитлер. С одной стороны, он настойчиво утверждает, что кампания в России может считаться завершенной, а с другой, подчеркивает многочисленные сюрпризы, которые ему принесла эта война. Это сюрпризы военного характера, ибо вооружение и боевая подготовка войск, компетенция штабов оказались бесконечно выше любых предположений и информации, которой он располагал. Это сюрпризы промышленного характера, ибо о некоторых предприятиях, на которых работало до 65 тыс. человек, буквально несколько дней тому назад ничего не было известно. Это, наконец, сюрпризы политического характера, так как поведение солдат в бою и отношение населения показали их приверженность к советскому режиму, которой никак не ожидали. Теперь Гитлер – он этого не говорит, но это можно понять из того, с какой настойчивостью он хочет убедить других и самого себя в том, что кампания в России действительно окончена, – как будто задает себе вопрос, кончилась ли эта серия сюрпризов или же обширные пространства, которые еще остались под контролем Сталина, заключают в себе новые возможности для сопротивления и борьбы».

Что касается вопроса о посылке новых итальянских войск на Восток, то Чиано докладывал о полном успехе своей миссии. «Я встретил со стороны фюрера полное понимание наших пожеланий». Правда, это понимание носило несколько своеобразный характер. Гитлер сказал Чиано, что «широкое участие итальянских сил будет особенно полезным после преодоления Кавказа, так как на этой территории итальянский солдат будет более пригоден, чем немецкий, из-за характера местности и климата». Это можно было понять как предложение не слишком спешить. Однако Чиано было важно показать, что он сумел выполнить поручение Муссолини. Поэтому он с оттенком гордости писал в конце: «Если наш Генеральный штаб войдет в контакт с соответствующими немецкими органами, я не думаю, что он теперь встретится с возражениями и трудностями».

Кроме того, Чиано уличал Гитлера в противоречиях и доказывал, что положение на Восточном фронте не так радужно, как уверял фюрер, и не только потому, что ему нужно было доказать дуче свою дипломатическую ловкость и умение видеть вещи в их истинном свете. Он хорошо знал, что Муссолини неприятно было бы получить сведения о слишком быстрой и легкой победе союзника. В своих дневниках Чиано неоднократно писал о том, что приостановка немецкого наступления осенью 1941 года обрадовала Муссолини.

«Сейчас Муссолини хочет: или чтобы война кончилась компромиссом, который спасет европейское равновесие, или чтобы она длилась так долго, чтобы мы могли с оружием в руках возродить потерянный престиж. Это его вечная иллюзия…»58

Можно было бы не поверить Чиано, если бы его сведения не подтверждались другими свидетельствами. Макиавеллизм дуче, желавшего затруднений своему союзнику, лишний раз иллюстрировал характер отношений между державами оси. При этом Муссолини как бы забывал, что военные поражения трудно дозировать и что вместе с гитлеровскими войсками в России находились итальянские дивизии, которые попали туда по его собственной воле. Впрочем, судьба итальянских солдат мало трогала Муссолини, уверенного в том, что великие исторические свершения требуют крови.

Между тем из Берлина, в донесениях итальянского посольства, настойчиво подчеркивалась мысль, что немецкие поражения уже перешли те границы, которые могли бы быть полезны Италии, не ставя под угрозу конечный результат войны. Итальянские дипломаты в Берлине были ближе к источникам информации, говорившей о серьезности положения. Кроме того, они хорошо видели отношение гитлеровцев к Италии и не строили никаких иллюзий насчет ее положения в оси. Так, советник посольства в Берлине полковник М. Ланца в своем дневнике следующим образом описывал встречу Риббентропа с Чиано, которую последний характеризовал в официальном отчете «теплой и дружественной»: «Церемония была очень пышной. Риббентроп произнес длинную речь, которая должна была быть гимном европейскому сотрудничеству, но которая скорее напоминала приказ деспота своим вассалам. Чиано был в ярости. «Я хотел ответить ему в том же тоне!» – кричал он. Неясно, почему он этого не сделал»39.

Контрнаступление советских войск зимой 1941 года заставило Гитлера резко изменить отношение к предложениям Муссолини. В январе 1942 года итальянский посол Альфьери получил сообщение о том, что Гитлер не только согласен на увеличение итальянского контингента на Восточном фронте, но и просит ускорить посылку войск, причем посол имел бурное объяснение с военным атташе Маррасом, который попытался узнать, каким образом немцы намереваются использовать итальянские дивизии. Альфьери считал это излишним, будучи уверен, что Муссолини все равно согласится на все условия Гитлера. Однако к вечеру посол одумался и ночью вызвал к себе Ланца. Было видно, что предложение Марраса казалось ему крайне заманчивым: он сообразил, что в Риме его старания могут быть должным образом оценены. Он сообщил Ланца, что сотрудники Гитлера отказываются давать какие-либо разъяснения относительно будущего итальянских дивизий, и сказал, что было бы желательно это узнать. «Но, чтобы добиться этого, придется прибегнуть к средствам, которые вы до сих пор отказывались использовать», – возразил Ланца. «В том положении, в котором мы находимся, нужно использовать все в интересах самой оси», – патетически воскликнул посол.

Ланца принялся за дело. Быстрота, с которой к нему стали поступать первые сведения, ставят под сомнение его слова о том, что ему «впервые» пришлось использовать каналы, не совсем обычные для сношений между союзниками. Уже 14 февраля он записывал в дневник, что «попытка узнать планы будущей кампании немцев дает свои плоды», а 8 марта представил Альфьери развернутый план действий немецкой армии на летний период40. Правда, о том, как немецкое командование намерено использовать итальянские войска, так ничего узнать и не удалось, но, видимо, это в то время было неясно и самому германскому командованию.

Зато выявилось одно важное обстоятельство: Гитлер теперь был крайне заинтересован в итальянских войсках. О причинах этого он позднее сам рассказывал Муссолини во время их свидания в Зальцбурге, состоявшегося в апреле 1942 года. «Во время встречи в Зальцбурге, – говорил Муссолини, выступая на заседании Совета министров, – Гитлер признался мне, что прошедшая зима была ужасной для Германии и она чудом избежала катастрофы… Германское верховное командование пало жертвой нервного кризиса. Большая часть генералов под воздействием русского климата сначала потеряла здоровье, а потом голову и впала в полную моральную и физическую прострацию. Официально немцы сообщают о 260 тыс. убитых. Гитлер мне говорил, что в действительности их вдвое больше, кроме того, более миллиона раненых и обмороженных. Нет ни одной немецкой семьи, в которой не было бы убитых или раненых. Холод превосходил все предсказания и достигал 52 градусов ниже нуля… Столь низкая температура вызывала ужасные явления, такие как потеря пальцев, носов, ушей и век, которые падали на землю, как сухие листья, вызывая у солдат панику. У танков лопались радиаторы, и целые бронедивизии исчезали за одну ночь или сокращались до нескольких машин».

Главную новость Муссолини приберег на конец своей речи: «Я могу сообщить вам, – сказал он, – что итальянский корпус в России будет усилен еще шестью дивизиями и достигнет численности в 300 тыс. человек. На Восток будут посланы три пехотные и три альпийские дивизии плюс 18 батальонов чернорубашечников. Для того чтобы попасть на фронт, нашим солдатам придется проделать 3200 км по железной дороге. Я договорился с Гитлером, что переброска будет произведена через Германию, с целью показать немецкому народу, насколько значительно итальянское участие в общей войне. Гитлер обещал мне, что, когда итальянские силы увеличатся до масштабов армии, им будут предложены такие цели, которые привлекут внимание всего мира»41.

Гитлер был заинтересован в получении возможно большего числа войск сателлитов для советско-германского фронта. Однако уверенность Чиано, что переговоры между Генеральными штабами пойдут гладко, не подтвердилась. Итальянский Генеральный штаб пытался выторговать максимум немецкого снаряжения для новых дивизий. Особенно настойчиво он просил снабдить их противотанковыми средствами и автотранспортом.

Итальянское командование теперь знало боевую мощь русских танков. Для изучения их качеств в Германию ездила специальная комиссия. После ее возвращения Каваллеро сделал в своем дневнике невеселую запись: «Наши специалисты, посланные в Германию, сообщают о превосходных качествах русского танка «Т-34». Мы готовим к выпуску «Р-40», скорость которого едва достигает 40 км в час, в то время как у русского она равна 56»42. Танк «Р-40», о котором упоминал Каваллеро, так и не был запущен в серию. Для усиления армии, посылаемой на Восток, Генеральный штаб смог собрать всего несколько десятков трехтонных танкеток, которые давно уже стали объектом солдатских шуток.

По сравнению с 1941 годом положение с противотанковым оружием не улучшилось. Когда Муссолини вызвал к себе Каваллеро на доклад о состоянии вооружения армии, то в представленной сводке указывалось, что итальянская промышленность способна производить в месяц 280 орудий. Однако в ходе беседы Каваллеро пришлось признать, что эта мощность – теоретическая, и тут же, в присутствии Муссолини, он исправил карандашом цифру 280 на 160. «Такие скидки делают только спекулянты на черном рынке», – заметил по этому поводу Чиано. Муссолини был возмущен столь явной мистификацией, но успокоил себя следующей сентенцией: «Я убедился, что все они вруны. Только Скуэро (один из заместителей Каваллеро. – Г.Ф.) — честный. Глупый, но честный».

Немецкое командование не оправдало надежд итальянцев. В ответ на просьбу предоставить противотанковую и зенитную артиллерию Кейтель ответил 6 февраля письмом, в котором сообщал: единственно, что может обещать немецкая сторона, – это железнодорожный транспорт. В утешение он напоминал, что германская армия сама испытывает трудности и «снаряжение немецких войск не может быть таким хорошим, как этого хотелось бы». Кейтель торопил итальянцев с подготовкой армии и настаивал, чтобы первый корпус был готов к 1 мая, а второй – к 1 июня. 18-го числа того же месяца Каваллеро ответил согласием, но продолжал торговаться, выпрашивая у немцев хотя бы автомашины.

Окончательные детали подготовки корпуса были согласованы во время поездки Каваллеро в Германию в начале мая. Он был принят Гитлером, от которого узнал, что итальянская армия займет на фронте сектор между венгерской и румынской армиями. Гитлер обещал также, что итальянская армия будет всегда использоваться как единое целое. Первое обещание Гитлера было в дальнейшем выполнено, второе оказалось пустым звуком: немецкие генералы по-прежнему продолжали распоряжаться итальянскими дивизиями по своему усмотрению.

А. Валори, осуждающий Муссолини за участие в войне против СССР из соображений военно-стратегического порядка, пишет о том, что превращение итальянского корпуса в армию было крупной ошибкой. Он считает, что это не усилило, а лишь раздуло итальянское участие, что проблема заключалась не в количестве дивизий, а в их качестве, и поэтому вместо посылки новых контингентов, следовало улучшить оснащение уже находившихся на фронте. А в 1942 году единственным, кто протестовал против планов увеличения итальянских контингентов, был Мессе. В середине мая, когда подготовка армии шла полным ходом, он еще ничего не знал о том, что не ему придется командовать ею. Поэтому, прибыв в Рим в конце месяца, он сразу начал оспаривать целесообразность посылки новых дивизий. Опыт пребывания на фронте достаточно хорошо убедил его в этом.

Впечатление Мессе от пребывания на Восточном фронте Чиано синтезировал следующим образом: «Как и все, кто имел дело с немцами, он их ненавидит и считает, что единственный способ разговаривать с ними – это пинок в живот. Он говорит, что русская армия сильна и хорошо вооружена и что абсолютной утопией является надежда на крах Советов сверху. Немцы одержат летом успехи, и, может быть, серьезные, но решить ничего не смогут. Мессе не делает выводов, но и не скрывает вопросительных знаков, которых много и которые серьезны»43. Однако к голосу Мессе никто не хотел прислушиваться.

В конце двухчасовой беседы у Каваллеро начальник Генерального штаба резко прервал Мессе: «Решение принято дуче по политическим соображениям, и бесполезно его обсуждать». Через два дня Мессе попал на прием к самому Муссолини. По словам Мессе, он «горячо доказывал дуче неразумность посылки новых дивизий». «Это истинное чудо, что КСИР до сих пор не разбит и не стерт в порошок в этой войне гигантов. В течение этой зимы мы несколько раз были на краю гибели»44. Муссолини рассеянно слушал доводы Мессе. Он закончил беседу словами, которые больно задели честолюбивого генерала: «За столом мирной конференции 200 тыс. солдат экспедиционной армии будут много весить. Намного больше, чем 60 тыс человек экспедиционного корпуса». Потом он неожиданно добавил: «Скажите, что вы сами теперь собираетесь делать?»

Мессе пришлось смириться с тем, что его командиром теперь стал генерал Гарибольди, при упоминании о котором, по словам Чиано, у Мессе глаза наливались кровью. Не последнюю роль в смещении Мессе сыграл Каваллеро, считавший, что Мессе начинает расти слишком быстро. Новый командующий итальянскими силами на советско-германском фронте Гарибольди был одним из самых старых генералов итальянской армии. Он не отличался большими военными талантами, а Чиано называл его просто «глупым и старым». Флегматичный старик, носивший под массивным носом подкрашенные усики, очень почитал французский Генеральный штаб, считал, что немецкий Генеральный штаб неплох, но чересчур увлекается, а в отношении русских он вообще сомневался, что они могут быть военными. «Мы о нем мало что можем сказать, – пишет один из офицеров штаба Гарибольди, – так как его деятельность, так же как у конституционного монарха, ограничивалась риторическими приказами, речами, награждениями и представительскими обедами. Он очень заботился о том, чтобы его подчиненные носили все награды. Кампания в Северной Африке приучила его к почитанию представителей политической власти: перед отправкой в Россию он нанес визит молодому министру иностранных дел Чиано». Назначением Гарибольди был очень доволен Гитлер: по его сведениям, Гарибольди не отличался сильным характером и не был столь строптив, как Мессе. Это вполне устраивало немецкое командование.

Новые итальянские дивизии не смогли прибыть на Восточный фронт к началу летнего немецкого наступления, как просил Гитлер. Лишь в июне 1942 года была окончена подготовка дивизий, снятых с французской границы. Это повлекло за собой серьезное ослабление военных позиций Италии на средиземноморском театре военных действий: Италия лишалась последних резервов в случае высадки англо-американских войск в Северной Африке или попытки открыть второй фронт в Южной Франции45.

Ядром новых контингентов служили три альпийские дивизии «Тридентина», «Юлия» и «Кунеэнзе». Альпийские части всегда считались в Италии наиболее надежными войсками. Их личный состав набирался из жителей Северной Италии, преимущественно горцев, которые переносили невзгоды военной жизни легче южан. Набор в альпийские батальоны производился по территориальному признаку, и в ротах, и взводах служили не только соседи по деревне, но часто даже родственники. Это придавало подразделениям альпийцев внутреннюю спайку и служило преимуществом при действиях небольшими группами, как это бывало обычно в горной местности. Дивизии, как правило, принимали наименование областей, в которых они формировались.

Вооружение альпийских дивизий было приспособлено для действий в горах. В них отсутствовала артиллерия крупных калибров, горные пушки перебрасывались во вьюках. Основной тягловой силой альпийских частей были мулы. Перед отправкой на фронт подразделения проходили усиленную тренировку в передвижении по равнине. Однако все были уверены, что конечная цель альпийского корпуса – Кавказские горы, поэтому горные стрелки взяли с собой веревки, клинья, альпенштоки и другое имущество. Как впоследствии писал один итальянский офицер, альпенштоки им очень пригодились… сшибать головы курам и уткам в украинских деревнях.

Вместе с альпийскими дивизиями на Восточный фронт отправился второй армейский корпус в составе дивизий «Равенна», «Коссерия» и «Сфорцеска». Перед отправкой они были полностью укомплектованы личным составом, а для их вооружения было собрано все, что еще оставалось на армейских складах. К этим дивизиям для несения тыловой службы была добавлена дивизия «Винченца» неполного состава, не имевшая тяжелого вооружения. Ее солдаты и офицеры были недавно призванные резервисты, многие из них – люди пожилого возраста, давно не служившие в армии. За маловоинственный вид эта дивизия была немедленно окрещена солдатами «дивизией оловянных солдатиков».

В составе экспедиционных сил увеличивалось число батальонов чернорубашечников. Вместе с новыми дивизиями на фронт отправились четыре бригады: «Имени 3 января», «Имени 23 марта», «Балле Скривиа» и «Леонесса». Эти бригады, как и легион «Тальяменто», действовавший в составе КСИР, принадлежали к так называемой Добровольческой милиции национальной безопасности. «Добровольческая милиция» была создана в начальный период фашистского движения. Позднее Муссолини сохранил ее в качестве своей личной гвардии и на предложение о ее ликвидации как-то энергично ответил: «Кто тронет милицию, получит свинец в живот!»

Милиция представляла собой плохую копию итальянской армии, и последняя относилась к ней с презрением и ненавистью. Части милиции носили пышные названия, заимствованные из терминологии древнего Рима, – «легионы», «крылья», «манипулы» и т. д., а офицеры —звания римских военачальников: «консул», «проконсул», «командир манипулы». Вооружение милиции было «облегченным» по сравнению с соответствующими частями пехоты. Зато батальоны чернорубашечников, которые назывались «штурмовыми», были хорошо снабжены автотранспортом.

«Преданность идее» и «высокий боевой дух» должны были восполнить слабость вооружения. «К сожалению, этого боевого духа никому не дано было увидеть, – пишет в своих мемуарах заместитель начальника итальянского Генерального штаба генерал Дзанусси. – Он исчезал при первых же стычках с противником. Самые «преданные» Муссолини фашисты быстро убедились, что на войне недостаточно кричать «дуче, дуче, дуче» и маршировать гусиным шагом. Особо стоит сказать о «консулах» и других офицерах этого войска. Это были отбросы армии, – те, кого обошли при присвоении звания, или карьеристы самого низкого пошиба. Кроме того, среди них имелись люди, сделавшие карьеру по самым невероятным причинам – благодаря личным связям, успехам в спорте или на поприще изящных искусств. Когда я с ними сталкивался, я каждый раз поражался смеси невежества и нахальства. Достойным их представителем был командующий милицией Гальбиати: в одном из своих выступлений он заявил, что задача чернорубашечников – «бороться с врагами, которые угрожают Италии со всех трехсот шестидесяти пяти градусов горизонта». Видимо он решил, что для фашистов обычный горизонт слишком узок, и расширил его на пять градусов»46.

К 1942 году батальоны чернорубашечников успели несколько утерять свое звание «избранной гвардии» фашистского режима. Если офицерские должности в них продолжали занимать ветераны партии и руководители местных фашистских организаций, жаждавшие получить медали за боевые заслуги, то для восполнения недостатка солдат-добровольцев пришлось прибегать к обычной мобилизации военнообязанных. Таким образом, среди фашистского воинства появились люди, приверженность режиму которых выражалась главным образом в ношении черной рубашки.

Новая армия, в состав которой должен был влиться экспедиционный корпус, получила наименование «итальянской армии в России» (сокращенно – АРМИР). В июле – августе началась переброска новых дивизий на фронт. За год, прошедший со времени отправки на фронт экспедиционного корпуса, обстановка в Италии значительно изменилась. Неудачи в Северной Африке, продовольственные затруднения, которые становились все ощутимее, начало англо-американских бомбардировок – все это сказывалось на моральном состоянии населения, вызывая рост антивоенных настроений.

В середине июля в готовившиеся к отправлению части прибыл циркуляр, обобщавший опыт боевых действий экспедиционного корпуса. В нем ничего не говорилось о русских танках, автоматах и «катюшах», но зато он уверял, что русские не хотят сражаться и армия агонизирует. Правда, в нем содержался ряд советов о том, как себя вести, вроде следующего: «Зимой бывает очень холодно, настолько холодно, что русские спят не на кроватях, а предпочитают проводить ночь на печах. Вода плохого качества, и ее следует подвергать химической очистке». Особенно загадочным для офицеров был пункт о печах, поскольку они представляли их в виде небольшой плиты итальянского типа, абсолютно непригодной для спанья.

Итальянская армия в то время уже испытывала недостаток в офицерских кадрах, а число добровольцев резко сократилось. Возможности тщательного отбора, как это было во времена подготовки экспедиционного корпуса, ограничились. Дело дошло до того, что на советско-германский фронт стали отправлять офицеров, антифашистские настроения которых были хорошо известны полиции. Среди них был начальник организационного отдела штаба армии капитан Д. Толлои. Он принадлежал к группе либералов-антифашистов и был связан с деятелями, положившими начало движению «Справедливость и свобода». Толлои был отправлен на фронт по прямому доносу тайной полиции, занимавшейся делами антифашистов, – ОВРА. Однако основу итальянской армии в России составляли кадровые офицеры и резервисты, преданные фашизму.

Летом 1942 года гитлеровские армии быстро продвигались к Кавказу, и победные сводки заставляли многих забывать про тревоги прошедшей зимы. «Известия с русского фронта хорошие, – писал в эти дни лейтенант Францини, готовясь отправиться на Восточный фронт с дивизией «Кунеэнзе». – Наша печать громко превозносит молниеносное продвижение немецких танковых дивизий. Под Сталинградом русские миллионами сдаются в плен. Со дня на день ожидается падение Москвы. Наша поездка на фронт будет простой прогулкой. Есть, правда, пессимисты, но их немного»47. Таково было настроение большинства офицеров, собиравшихся в эти жаркие июльские дни в далекую Россию.

Солдатская масса состояла из молодых рекрутов, недавно попавших под ружье. Фашистские руководители обещали им легкую победу, а католические священники благословили их перед отъездом. Но голос здравого смысла порождал в их душах смутную тревогу. Одна из книг, которые издал после войны Н. Ревелли, состоит из записей рассказов сорока альпийцев, находившихся на Восточном фронте48. Это были рядовые солдаты, в основном крестьяне. «Весной 1942 года, – рассказывал солдат Серале, участвовавший уже в походе на Балканы, – начинают говорить о России… На этот раз все немного подавлены. Мы чувствуем, что нас ожидает совсем не такая война, какая была на Западе и в Албании. Но мы молоды, и песня заставляет нас забывать даже грустные вещи». «Мы знали, что едем навстречу беде, – пишет другой солдат того же полка. – Мы помнили, как кончил Наполеон, и знали, что нас ждет такая же судьба. Офицеры говорили, что у нас будет особое оружие, но мы сомневались. Это было грустное расставание. Все провожающие плакали».

Поездка через Германию и Польшу имела совсем не тот эффект, на который рассчитывал Муссолини. «Единственная вещь, которая произвела на меня впечатление во время путешествия, – пишет солдат Беллини, участвовавший до этого в войне против Франции и Албании, – это жестокое, зверское отношение немцев к русскому населению. Два или три раза мы были готовы броситься на немцев, настолько их поведение было позорным. Мы не привыкли к подобной жестокости. Немцы безжалостно избивали женщин, девушек, детей. Детский плач не производил на них никакого впечатления, они загоняли детей в вагоны, как загоняют скот… Наши союзники – настоящие варвары…»

Когда эшелоны с итальянскими солдатами начали углубляться в белорусские леса, итальянские солдаты стали замечать, что террор гитлеровцев не смог сломить сопротивления русских. По вагонам был отдан приказ держать оружие наготове, офицеры объясняли солдатам, что можно ожидать налетов партизан. Поезда замедляли ход, и на перегонах приходилось выстаивать долгие часы, ожидая, пока будет отремонтировано железнодорожное полотно. Высунувшись из окон, солдаты показывали друг другу лежащие вверх колесами локомотивы, пущенные под откос поезда. Несколько вагонов с альпийцами подверглись обстрелу, один эшелон с солдатами дивизии «Кунеэнзе» взлетел на воздух. «Мы ехали с сердцами, сжавшимися от страха из-за партизан», – вспоминает один из солдат этой дивизии. «Это было нам предупреждением со стороны русских», – пишет другой солдат той же дивизии. Навстречу эшелонам двигались госпитальные поезда, подтверждая невеселые догадки альпийцев.

Таковы были первые впечатления солдат, еще не успевших покинуть свои эшелоны. Во многом похожи на них рассказы офицеров. «Во время проезда через Германию, – записал в своем дневнике лейтенант Францини, – меня поразила одна вещь: товарищество по оружию, о котором пишет так много наша печать, как будто совсем не существует. Вернее, оно проявляется только в обмене пайками между итальянскими и немецкими солдатами. Немцы ценят у итальянцев только макароны и рагу. В остальном они смотрят на нас свысока и всячески нас унижают. Альпийским стрелкам это не нравится. Время от времени вспыхивают кулачные бои. Мы видим, что с нами обращаются, как со слугами»49. «За двенадцать дней пути в эшелоне, – вспоминает Н. Ревелли, – я уже увидел войну, хотя фронт был еще далеко. В Австрии и Германии босые и изнуренные военнопленные вдоль полотна. В Польше толпы евреев с желтой звездой на спине, собирающие отбросы на станциях. На Украине дети с глазами, казавшимися огромными на истощенных лицах, просящие кусок хлеба»50.

К середине августа 1942 года большая часть итальянской армии прибыла в Донбасс. Повторилась история 1941 года: итальянским частям пришлось в пешем строю догонять быстро удалявшийся фронт. Опять, как летом 1941 года, мимо беспорядочно двигавшихся колонн итальянцев проезжали моторизованные союзники, вызывая зависть и раздражение альпийцев, непривычных к переходам по равнине. «Мы не видели пеших немцев, – пишет в своем дневнике лейтенант Францини. – Они проезжают мимо на автомашинах, взирая на нас с презрением и заставляя глотать тонны пыли. Иногда хочется продырявить им из винтовки покрышки, а то и головы. Когда кому-то из нас становится плохо и мы просим его подсадить, они почти всегда делают вид, что не замечают»51.

Высадка из эшелонов произошла на значительном удалении от итальянской базы в Миллерово, и части оказались без продовольствия. Консервы, выданные сухим пайком, скоро кончились, а немецкие коменданты отказывались снабжать проходившие части. Итальянские батальоны двигались по деревням, как саранча, отыскивая у населения продукты, которые не успели захватить немцы.

Достигнув района Миллерово, вновь прибывшие итальянские части попадали в расположение итальянского экспедиционного корпуса. Многие думали, что теперь речь может идти только о гарнизонной службе, поскольку немецкие сводки писали, что конец сопротивления советских армий – дело ближайших недель «Ветераны видели на их губах улыбку, – пишет Ф. Гамбетти, – ту самую улыбку, которая была у них год назад. Улыбку туристов, которые готовы спросить у первого встречного, как пройти к местным достопримечательностям, а может быть, к дому терпимости. Ветераны не хотели их разочаровывать сразу. Они даже надеялись их несколько раз разыграть, пока те сами не поймут, как в действительности обстоят дела»52.

Итальянская армия на Дону

В то время как итальянские дивизии прибывали в район боевых действий, немецкое летнее наступление 1942 года было в полном разгаре. «Яростная битва на Восточном фронте, – писал Гитлер Муссолини в начале августа 1942 года, – на этот раз проходит в полном соответствии с планами. Сейчас положение таково, что в восточной излучине Дона наши дивизии, после того как они получат пополнение горючим и боеприпасами, проведут решительную битву против русских частей, которые туда срочно переброшены. Я ни на минуту не сомневаюсь, что в результате этого Сталинград попадет в наши руки. Тем временем дивизии правого крыла движутся к Кавказу, ведя непрерывные бои…»53

Относительно использования итальянской армии Гитлер писал следующее: «Ваша армия, дуче, моторизованная дивизия которой «Челере» уже вступила в бой на Дону, будет расположена нами для отражения возможных атак противника на флангах. Я бы хотел просить, дуче, вашего согласия на то, чтобы альпийские дивизии были использованы вместе с нашими горными и легкими дивизиями на Кавказе. Тем более что форсирование Кавказа приведет нас на территорию, которая не входит в сферу немецких интересов, и поэтому также по психологическим мотивам было бы важно, чтобы вместе с нами там были итальянские части, если возможно, альпийский корпус, который более пригоден для этой цели. Вместо этого на Донском фронте я бы придал вашей армии и поставил под ее командование одну или две свежие дивизии, а затем бронетанковую дивизию в качестве резерва вашей армии. Считаю это уместным, поскольку можно ожидать вступления в бой русских бронетанковых сил, в борьбе с которыми наши дивизии постепенно стали настоящими специалистами. В общем, дуче, я с полной уверенностью считаю, что Россия уже через несколько недель потеряет свои наиболее важные источники снабжения нефтью, в то время как мы в ближайшее время окончательно ликвидируем наш постоянный голод в горючем»54.

Итальянская армия в России, получившая порядковый номер «восемь», насчитывала в своем составе 7 тыс. офицеров и 220 тыс. солдат: 10 дивизий и 4 бригады чернорубашечников. Она имела на вооружении 2850 ручных и 1400 станковых пулеметов, 860 минометов, 380 47-миллиметровых пушек, 19 самоходных 47-миллиметровых орудий, 225 20-миллиметровых пушек, 52 76-миллиметровых орудия и 960 орудий разного калибра и типов. Танковые силы армии сводились к 55 легким танкам. Транспортные средства армии состояли из 25 тыс. лошадей и мулов, 16 700 автомашин, 1130 тракторов55.

Бывший экспедиционный корпус в составе дивизий «Пасубио», «Торино» и «Челере» принял название 35-го армейского корпуса. Второй армейский корпус составляли пехотные дивизии «Равенна», «Коссерия» и «Сфорцеска». Альпийский корпус насчитывал также три дивизии: «Тридентина», «Юлия» и «Кунеэнзе». Дивизия «Винченца» и бригады чернорубашечников действовали самостоятельно или придавались тому или иному корпусу.

К началу продвижения немецких армий к Дону на линии фронта находились лишь три дивизии, входившие ранее в экспедиционный корпус. Альпийский корпус в соответствии с пожеланиями Гитлера был нацелен на Кавказ, и уже началась переброска на юг дивизии «Кунеэнзе». Остальные соединения двигались к Донцу. Дивизия «Челере», вопреки обещаниям Гитлера, была изъята из-под итальянского контроля и включена в состав 6-й немецкой армии. Бывший командующий Мессе предпринимал различные маневры, чтобы не попасть под командование Гарибольди. Гарибольди, со своей стороны, начал реорганизацию армии, целью которой, по мнению сторонников Мессе, было раздробить испытанный в боях КСИР. Гарибольди был также озабочен вопросами субординации. «Не из личных соображений, а из интересов престижа итальянской армии, – писал он в Рим, – сообщаю, что меня ставят под командование немецкого генерала ниже меня по званию». Одновременно он сообщал, что итальянские дивизии вооружены и снаряжены гораздо хуже немецких.

Итальянский Генеральный штаб принимал это к сведению, но не торопился отвечать. Офицер связи итальянской армии подполковник Каваллеро, хорошо знавший настроения римских кругов, поскольку он являлся сыном начальника Генерального штаба, объяснял своим коллегам по штабу: «Чего вы еще хотите? Мы прибыли, чтобы приобрести акции для мирной конференции, и через месяц все будет кончено».

Впечатление, что «через месяц все будет кончено», заставило Гарибольди торопиться. Хотя только одна из новых дивизий прибыла на место, он поспешил принять командование армией, смирившись с тем, что при этом он оказался в подчинении немецкого генерала ниже его по чину. Одновременно Гарибольди взывал к Риму, настаивая на том, чтобы альпийский корпус не посылали на Кавказ и не изымали из-под его командования. Из Рима отвечали, что это невозможно, поскольку такое решение «соответствует политическим взглядам дуче». Но не успел этот категорический ответ прибыть в штаб армии, как немецкое командование из-за транспортных затруднений переменило свое решение и раздумало посылать альпийские дивизии на Кавказ. «Политические взгляды дуче» были тут же забыты, и альпийцы резко изменили свой маршрут, повернув к Дону. В июльско-августовском наступлении смогли принять участие дивизии 35-го корпуса и дивизия «Сфорцеска». Приказ о наступлении последовал после того, как немецкие войска, находившиеся на флангах итальянского сектора, уже продвинулись далеко вперед. По замыслу немецкого командования, они должны были, продвигаясь между Донцом и Доном, взять в клещи находившиеся там советские войска. Однако советское командование вывело войска из-под удара, и когда итальянские дивизии двинулись вперед, выяснилось, что перед ними образовалась пустота.

«Единственный бой, который нашим войскам пришлось выдержать, – писал Д. Толлои, – произошел в Ивановке, где немецкие пикирующие бомбардировщики по ошибке разбомбили колонну наших берсальеров: повсюду немцы были первыми. Русские войска, находившиеся в излучине Дона, отошли, и в мешок, который немцы считали закрытым, попала только 8-я итальянская армия»56.

Левое крыло немецких войск, входивших в группу армий «Б», было остановлено на Дону под Воронежем. Зато 6-я армия фон Паулюса, входившая, так же как и итальянская армия, в группу армий «А», заняла Серафимович и устремилась к Волге. Продолжавшая отставать от немецких бронетанковых дивизий итальянская армия была передана из группы армий «А» в группу армий «Б». Она должна была занять позиции вдоль Дона и прикрывать фланг немецкой армии, двигавшейся к Сталинграду. Исключением служила дивизия «Челере», которая до середины августа продолжала входить в состав 6-й немецкой армии. Вместе с ней она участвовала в боях за Серафимович, где первой из итальянских дивизий 30 июля испытала удар советских танковых частей. Дивизия была атакована 30 советскими танками и потеряла за день почти всю свою артиллерию. В боях у Серафимовича выбыли из строя 1700 человек – около трети личного состава дивизии. 14 августа ее вывели на отдых, а затем возвратили в состав 8-й армии.

Едва итальянские дивизии заняли отведенный им сектор, как 20 августа на расположение дивизии «Сфорцеска» с другой стороны Дона обрушился удар советских войск. Дивизия не выдержала, и ее части начали беспорядочно откатываться назад; 21 августа дивизия разделилась на две части и, по словам Валори, «практически выбыла из боя». 24 августа советские войска заняли станицу Чеботаревскую, открыв проход между итальянским 35-м и 18-м немецким корпусами. По словам Валори, это «поставило под угрозу судьбу всей итальянской армии».

На место разбежавшейся дивизии командование армии спешно перебросило части дивизий «Челере» и «Равенны». Одновременно Мессе, командовавший 35-м корпусом, запросил помощи у соседнего 17-го немецкого корпуса. Немецкое командование выслало лишь небольшие заслоны, которые перехватывали итальянских солдат, покидавших поле боя. Одновременно оно направило на место происшествия фотографов, которые усердно снимали группы бегущих итальянцев. «Поскольку все мои обращения не дали результатов, – пишет Мессе, – я отдал приказ отступить и оставить долину реки Шушкан».

Реакция немцев была быстрой и неожиданной. Офицер связи при 35-м корпусе потребовал пересмотреть приказ Мессе. Мессе ответил, что приказ уже одобрен итальянским командованием. Тогда, через командование итальянской армией, в штаб Мессе прибыло распоряжение группы армий «Б», в котором говорилось: «Никто не имеет права отходить назад с занимаемых позиций; всякий, кто отдаст подобный приказ, подлежит самому суровому наказанию». Второй пункт гласил: все итальянские части, находившиеся в секторе дивизии «Сфорцеска», передаются под командование 17-го немецкого корпуса, «для того чтобы любой ценой прекратить отход этой дивизии»57.

Для осуществления этого приказа в расположение «Сфорцески» прибыл генерал Блюментритт. Генерал Мараццани, командовавший дивизией, узнав, что Блюментритт ниже его по званию, отказался подчиниться. «В итальянской армии такого положения не может быть», – заявил он.

Одновременно Мессе направил в штаб 8-й армии протест, который напоминает дипломатическую ноту великой державы, понесшей тяжкое оскорбление. «От имени живых и мертвых, – писал он, – как их командир, как прямой свидетель и как итальянец, я должен поднять гордый протест против инсинуаций о том, что отход частей был добровольным и что достаточно немецкого генерала, чтобы восстановить положение».

Мессе требовал срочного свидания с Гарибольди для объяснения. Ответ Гарибольди был сух и саркастичен: «Учитывая обстановку, не следует вашему превосходительству оставлять командный пункт для свиданий. Сейчас важно победить». Мессе не удовлетворился этим и написал новое письмо, в котором требовал вычеркнуть из приказа группы армий, «который войдет в историю», слова «любой ценой прекратить отход дивизии «Сфорцеска». Штаб группы армий «Б» ответил, что решение передать под контроль 17-го корпуса «то, что еще оставалось от дивизии «Сфорцеска»», было принято «на основании абсолютно объективных данных», а фраза, оскорбившая итальянского генерала, «соответствует немецкой военной терминологии»58.

Со своей стороны, немецкое командование пожаловалось на поведение Мессе и подчиненной ему дивизии в Берлин, а оттуда жалоба была переправлена в Рим, где вызвала большой шум. 3 сентября Каваллеро прислал в штаб армии указание «срочно потребовать у его превосходительства Мессе рапорт о действиях «Сфорцески» и передать его полностью». 28 сентября последовала новая телеграмма, которая категорически требовала «срочно сообщить о поведении во время боя всех офицеров дивизии, вплоть до командира батальона».

Мессе был страшно обижен на Гарибольди, подозревая, что тот не поддержал его из личной неприязни и проявил излишнюю угодливость перед немцами. «Он считал, что с немцами достаточно протестовать, – писал Мессе. – Но этого было недостаточно. С этими толстокожими и бессовестными товарищами по оружию нужно было другое! Следовало в случае нужды отказываться выполнять их приказы, если они шли вразрез с нашим престижем»59.

Случай с дивизией «Сфорцеска» окончательно испортил отношения между итальянскими генералами. Мессе стал писать рапорты с просьбой отозвать его с Восточного фронта, мотивируя это «духовным несогласием с командованием 8-й армии». В начале ноября его просьба была удовлетворена. Это произошло в период, когда наступление зимы грозило осложнениями для итальянских войск. Можно предположить, что желание избежать зимних трудностей сыграло не последнюю роль в настойчивом стремлении Мессе покинуть русский фронт.

Защищая действия дивизии «Сфорцеска», Мессе стремился реабилитировать себя как командира и не очень считался с объективными фактами. За дни боев дивизия потеряла, по данным Мессе, 232 человека убитыми, 1005 ранеными и 924 пропавшими без вести. Высокий процент солдат, пропавших без вести, сам по себе свидетельствует о беспорядочном хаотичном отступлении.

Поспешность отступления дивизии подтверждает большое количество трофеев, взятых советскими частями за два первых дня наступления: 79 тяжелых и 39 легких пулеметов, 13 орудий, 45 минометов, 4 вещевых и продовольственных склада, большое количество штабных документов и т. д. Для сравнения можно указать, что дивизия «Равенна», которая пришла на выручку «Сфорцеске», потеряла за это же время, по данным Мессе, 370 человек убитыми и ранеными и не имела ни одного пропавшего без вести.

Что касается мнения немецкого командования, то после войны генерал Блюментритт, давая интервью английскому историку Лиделл-Гарту, сказал по поводу этого боя, что «один батальон русских обратил в бегство целую итальянскую дивизию». Выразительным был приговор солдат итальянской экспедиционной армии. Они окрестили «Сфорцеску» именем «дивизии «Тикай». Украинское слово «тикай» в то время было достаточно хорошо известно итальянским солдатам и в переводе не нуждалось. Офицеры других дивизий решили не отдавать чести и не отвечать на приветствия офицеров «Сфорцески». По свидетельству Ревелли, попавшего в армейский госпиталь вместе с целой группой офицеров этой дивизии, «они чувствовали себя на положении париев».

Батальон, с которым прибыл на фронт Ревелли, прямо с марша был направлен на смену потерявшим боеспособность частям дивизии «Сфорцеска»: «Поблуждав, – рассказывает он, – мы попали на высоту 228. Майор запаса командовал батальоном, в котором осталось 220 человек. Это тяжелая, и в то же время комичная сцена. Бедный старичок сидел на ящике из-под продовольствия со страдальческим выражением на лице. Он был явно не в себе. Время от времени ему сообщали о новых потерях. Он вздыхал, но не знал, как ему поступать. Жалкая картина: пехотинцы, почти все южане, сидят в неглубоких ямках, боясь пошевелиться из-за русских минометов. Я хожу по позиции, и в то время, как слышен разрыв мины, какой-то пехотинец в ужасе восклицает: «Да здесь убивают!» И он прав: ждать, когда тебя подстрелят, не так уж весело… А главное, постоянный ужас перед тенью русских танков: в этом случае им остается надеяться только на собственные ноги»60.

Альпийские батальоны были выдвинуты в контратаку с целью восстановить положение. Это был их первый бой, и они должны были пойти вперед при поддержке немецких танков. Однако немцы сообщили, что танки еще не готовы. «Справимся сами», – сказал командир батальона. Вместо немецких в атаку пошли итальянские танки. Их тут же перебили из противотанковых ружей. Альпийцы откатились назад, потеряв сотни убитыми. В Рим была послана телеграмма, в которой говорилось, что высокие потери были вызваны «избытком боевого задора альпийцев, еще не освоившихся с ведением боевых действий на равнине».

Окончился бой, который итальянские историки называют «первым оборонительным сражением на Дону». Это был бой ограниченного масштаба как по территории, на которой происходили операции, так и по количеству участвовавших в нем сил. Однако уже здесь проявились некоторые моменты, которые в дальнейшем сыграли важную роль: отсутствие солидарности со стороны немецкого командования и общий недостаток гитлеровской стратегии, заключавшийся в линейном построении обороны.

Немецкое командование категорически приказало держать на первой линии все имевшиеся силы, пресекая попытки форсирования реки, и в первый же момент немедленно контратаковать группы противника, которым удалось высадиться на берег. «Непонятно, – с возмущением пишет Валори, – почему немецкое командование придерживалось столь упрощенной концепции. Может быть, загипнотизированное тем, что происходит в Сталинграде, оно считало, что на других участках достаточно жесткой обороны. Может быть, оно боялось, что, получив разрешение маневрировать, командиры соединений смогут уклоняться от выполнения распоряжений»61.

Рассуждения итальянского военного историка об отсутствии товарищества между войсками союзников не лишены оснований. В отчете штаба 63-й советской армии, подводившей итоги боя, отмечалось, что между войсками союзников «нет не только единства, а, наоборот, господствующая рознь и ненависть к немцам постоянно усиливаются, принимая подчас характер серьезных эксцессов». В доказательство приводился приказ командира 29-го немецкого корпуса генерала Обстфельдера «О поведении при встрече с итальянскими частями», в котором говорилось: «Климат и природные условия сделали итальянцев не такими солдатами, каким является немец. Их темперамент более подвержен различным воздействиям, чем у закаленного немца. Следствием этого является восторженность, с одной стороны, и быстрая утомляемость – с другой. Несдержанность и зазнайство по отношению к нашим итальянским друзьям недопустимы. Надо сделать всем офицерам, унтер-офицерам и солдатам указания о необходимости поддерживать дружеский тон. Необоснованные требования и претензии следует отклонять без всякой резкости. Применение кличек, а также дерзкое и вызывающее поведение строго воспрещаются».

Что касается ошибочности концепции жесткой обороны, то в значительной степени она носила вынужденный характер, поскольку немецкое командование не имело достаточно резервов для построения эшелонированных заслонов. Кроме того, не исключается, что оно действительно питало сомнения в способности итальянских дивизий вести маневренную оборону.

Важно отметить и другое: советские войска имели в этом бою совершенно незначительный перевес в силах, тем не менее они сумели опрокинуть итальянские части в первые же дни; итальянские части показали недостаточную стойкость, о чем со всей определенностью говорится в отчете 63-й советской армии, составленном на основании многочисленных документов и опросов военнопленных.

После августовских боев на итальянском секторе наступило длительное затишье, подействовавшее самым ободряющим образом на командование армии, которое из Макеевки перебралось в Миллерово.

Персонал штаба армии отличался многочисленностью. В оперативном отделе имелось вдвое больше офицеров, чем полагалось по штату. Еще более раздутым был разведывательный отдел. Возглавлявший его полковник, бывший до войны военным атташе в Москве, создал гигантский аппарат. В нем числилось 105 офицеров, вместо 17. Он создал даже специальную секцию по захвату неприятельских документов, снабженную орудиями взлома. Полковник надеялся когда-нибудь захватить один из тех сейфов советского командующего, которые немцы, по их словам, время от времени находили в лесах. Деятельность разведотдела имела странный уклон: русские белоэмигранты, выписанные из Италии и посылаемые в поисках информации, добывали главным образом телятину, свинину и яйца для столовой.

Кроме того, имелся отдел пропаганды из 42 офицеров, отдел военной экономики из 12 офицеров, который вел постоянную войну с немецкими комиссарами из-за распределения местных ресурсов, и отдел гражданских дел, находившийся в том же положении. Существовал генерал карабинеров, носивший титул «инспектора службы полиции в России», генерал-комиссар чернорубашечников, член «большого фашистского совета» в отставке, и масса различных фашистских чинов, стремившихся выслужиться или получить теплое место. Типичной фигурой для фашистской армии был офицер связи – молодой подполковник Каваллеро. Сын начальника Генерального штаба, пустой и заносчивый, он отличался восторженно-подобострастным отношением к немецким генералам. Недолгое пребывание его на фронте было необходимо для дальнейшего продвижения по службе: вскоре он был направлен на учебу в берлинскую военную академию.

Многие тыловые офицеры увлекались спекулятивными операциями. В этом они следовали примеру своих союзников. Как пишет Толлои, итальянцы с изумлением убедились, что гитлеровские вояки соединяли жестокость палача с жадностью ростовщика. «Итальянцы, которым казалось совершенно невероятным, что они обнаружили у своего союзника качества, которые считали своим собственным, национальным пороком, ограничивались, по крайней мере, воровством на складах. Зато это они делали с полным бесстыдством, оправдываясь тем, что золото и серебро можно было достать только в обмен на муку и сахар. Те, кто не имел доступа к складам, ограничивались личными «торговыми точками», основанными на импорте часов и сигарет из Италии, – в этих «фирмах» денщики играли роль управляющих. Карабинеры, которые по роду своей деятельности имели дело с отбросами общества, поскольку именно здесь они искали своих политических осведомителей, имели в этой коммерции ряд безусловных преимуществ»62.

С наблюдениями Толлои перекликаются записи в дневнике Н. Ревелли. «Окопавшиеся офицеры торгуют чем попало, – писал он. – Те, что покрупнее, продают товары, уворованные на складах целыми партиями, сержанты ведут мелочную торговлю. В общем, на рынке можно купить не только любой сорт сигарет, в то время как на передовой нечего курить, но и все виды вещевого снабжения, принятого в королевской армии. Лозунг тыловиков – каждый после войны должен открыть собственное дело»63.

Благодушие и беззаботность, царившие в штабе дивизии и окружавших его службах, начали исчезать с наступлением холодной погоды. «Жара и пыль сменились холодом и снегом, – записывает Д. Толлои. – Русские крестьянки не выбегают из домов в сарафанах, которые оставляют открытыми их пышные плечи, – они закутались в платки и надели валенки. Немцы не сидят в машинах, голые по пояс, с яркими спортивными козырьками на глазах, всегда готовые броситься в реку, встретившуюся на их пути, как это положено на «войне-прогулке», а, скрючившись от холода, бегают в смешных наушниках. Гарибольди уже не думает о Сирии и не занимает свое время распределением наград, а растерянно призывает офицеров «сохранять веру». Все старшие офицеры за несколько месяцев постарели на десять лет… Еще три месяца назад на Макеевке, полные здоровья и радужных надежд, они думали только о спокойной жизни и с любопытством и благодушием взирали на образ жизни русских и на немецкие жестокости»64.

Особенно сильное впечатление на офицеров штаба произвел налет советской авиации на Миллерово 12 ноября. Больше всех перепугались те, кто громче других кричал о «победе» и «вере». Представитель фашистской партии – консул Гуаттьери заявил, что его отделу не хватает в Миллерове помещений, и перебрался в соседний населенный пункт. Фашистские журналисты и разного рода дельцы, крутившиеся вокруг штаба, немедленно испарились. Начальник оперативного отдела совершенно прекратил работу и лишь просил установить под потолком балки покрепче. «Налет на Миллерово потряс умы и распространил уныние, – отметил Толлои, – гораздо больше, чем бегство «Сфорцески», неудачи под Сталинградом и высадка англо-американцев в Северной Африке… Вечерние партии в карты были отменены, и часто можно было слышать тяжкие вздохи. Однако дни проходили, и все начинали убеждаться, что выдержать подобную бомбежку было настоящим героизмом. Военный бюллетень штаба армии говорил о «семнадцати воздушных эшелонах», умалчивая о том, что эти эшелоны состояли из одного или двух самолетов, и тот, кто больше всего напугался, чувствовал себя главным героем. «Семнадцать эшелонов, два часа бомбежки!» – повторяли они, раздуваясь от гордости. И если поблизости оказывался кто-нибудь с передовой, то для него добавляли: «Да… в современной войне стирается грань между высшими штабами и линейными частями»65.

Рассказы итальянских солдат, собранные Ревелли, примерно одинаково описывают жизнь на передовой: подготовка к зиме, забота о пропитании, страх перед ночными вылазками советских патрулей, война с крысами. «На Дону у меня не было времени размышлять, – рассказывал солдат Виетто из 1 – го альпийского полка. – Днем я нес охрану, по ночам рыл окопы и устраивал бункер. Потом нас перевели на другую позицию, где местность была голая, как стол, и мы опять начали рыть землю, сооружая окопы. Пищевой рацион все время скуден. Сухарь и булка с кофе утром, в полдень суп и мясо. Мы все двадцатилетние ребята, и нам хочется есть: мы устраиваемся, разыскивая картофель и горох на полях. Рожь также идет в ход. Мы ее обмолачивали на плащ-палатках, а ночью мололи и жарили оладьи. Мы жили сегодняшним днем, не зная ничего о том, что творилось вокруг».

«Наш бункер, – пишет сержант Ригони, – находился в рыбацкой деревне на берегу Дона. За отлогой частью берега, направо – бункер батальона «Морбеньо», с другой стороны – бункер лейтенанта Ченчи. Между мною и Ченчи, в разрушенном доме, – отделение сержанта Гарроне с тяжелым пулеметом. Перед нами, на расстоянии менее 500 метров, на другой стороне реки, бункер русских. Там, где мы стояли, должно быть, была красивая деревня. Сейчас от домов остались лишь кирпичные трубы. Церковь наполовину разрушена; в уцелевшей ее части – штаб роты, наблюдательный пункт и тяжелый пулемет. Когда мы рыли ходы сообщений в огородах, в земле и снегу находили картофель, капусту, морковь и тыквы. Иногда они еще были годны в пищу и тогда попадали в суп. Единственными живыми существами, оставшимися в деревне, были кошки. Они бродили по улицам, охотясь на крыс, которые были повсюду. Когда мы ложились спать, крысы забирались к нам под одеяла. На рождество я хотел зажарить кошку и сделать из ее шкурки шапку. Но кошки хитрые и не попадались в ловушки»66.

В ноябре 1942 года сектор, занимаемый итальянской армией, несколько сократился: она передала румынскому корпусу участок южнее станицы Вешенской. Наиболее пострадавшие дивизии («Челере» и «Сфорцеска») были отведены во второй эшелон. Вместе с 294-й немецкой дивизией они составили армейский резерв. Затем обе эти дивизии перешли под командование 29-го немецкого корпуса, а в состав 35-го итальянского корпуса вошла 298-я немецкая дивизия. Одновременно командование группы армий вклинило между итальянскими дивизиями немецкие полки и тактические группы, надеясь тем самым укрепить итальянскую армию. Восьмая армия оказалась расчлененной, что создавало трудности для ее командования. Однако, несмотря на все протесты Гарибольди, из Рима ограничивались указанием выполнять требования немецкого командования, поскольку «все было уже обсуждено и решено между двумя верховными командованиями». В действительности эти соглашения сводились к простой регистрации немецких предложений.

Итальянские дивизии деятельно готовились к длительной обороне. Холмистый берег Днепра покрывался долговременными огневыми точками, окопами, ходами сообщений, бункерами. Солдаты рыли противотанковые рвы, расставляя проволочные заграждения. Распоряжения начальства свидетельствовали о том, что следует готовиться к зимовке. Хозяйственный командир 54-го полка дивизии «Сфорцеска» писал в приказе: «Учитывая наши многочисленные и разнообразные нужды на зиму, следует обратить особое внимание на рациональное использование местных ресурсов… Нужно собирать все: даже гвозди и пустые банки, доски, железо, дерево, солому, словом, все. Предложить, вернее, приказать населению заготовить по крайней мере вчетверо больше кирпичиков из кизяка для отопления, дав им понять, что 3/4 они должны будут уступить нам. Дело это не терпит отлагательства».

В памяти фронтовиков сохранились эпизоды, которые несколько оживляли монотонную окопную жизнь. Лейтенант Миссироли описывал случай, приключившийся с неким капитаном, спавшим в одной землянке с двумя телефонистами. «Ему приснилось ночью, что русские ворвались в землянку, и он вскочил с кровати с криком: «Тревога!» Один из телефонистов, разбуженный этим криком, увидел рядом с собой человеческую тень и подмял капитана под себя. Этот последний, почувствовав, что на него напали, окончательно убедился, что он в руках русских. Некоторое время прошло в молчаливой борьбе, потом капитан, которому приходилось плохо, опять закричал. Только тут телефонист разобрался, что он сидит верхом на своем начальнике».

Ре Марчеллино, из батальона «Борго сан Дальмаццо», рассказывал: «Однажды утром в голову что-то ударило. Я решил убить русского. Было холодно, и я был один на наблюдательном посту. Я отказался от смены. Я знал, что на той стороне есть открытый участок и внимательно следил за ним, приготовив винтовку. За четыре часа никто не показывался. Наконец из убежища вылезли двое. Для того чтобы лучше прицелиться, я наполовину высунулся из окопа. Двое русских спокойны: они ничего не подозревают, и мне их хорошо видно на снегу. Бац, и один из них падает замертво. Второй хочет помочь товарищу, я стреляю, но промахиваюсь… В штабе батальона меня представили к награде. Она прибыла через три или четыре дня. Это был тюбик крема для бритья! Ничего себе награда! Лейтенант, который мне его принес, сказал: «Это тебе за русского, которого ты убил»67.

В ноябре 1942 года началась замена ветеранов экспедиционного корпуса новым пополнением, прибывшим из Италии. Как отмечает Толлои, «этого очень добивался Мессе и его штаб, которые во что бы то ни стало хотели удалиться до того, как их лавры потускнеют в результате эпизодов типа «Сфорцески». Командование армии всячески поддерживало это мероприятие, видя в нем способ избавиться от Мессе»68. Смена личного состава происходила весьма медленно.

К середине декабря в Италию была отправлена лишь половина солдат и офицеров 35-го корпуса. Среди вновь прибывших офицеров встречались оптимистически настроенные молодые люди. «Однажды я попробовал обратиться к молодому кавалерийскому офицеру, только что окончившему училище, – вспоминает Толлои. – Я объяснял ему немецкие стратегические ошибки, которые исключали возможность их победы в России. Молодой человек слушал меня с видом иронического превосходства…» Однако подавляющее большинство новичков, особенно солдаты, были уже совсем иными. За прошедшее время изменилась обстановка в Италии, изменилось и положение гитлеровских армий. «Это была совсем зеленая молодежь, – пишет Ф. Гамбетти. – Но на их лицах уже не было улыбки, которая сопровождает интересную авантюру, той знаменитой улыбки, которая была у всех прибывавших ранее и от которой у нас осталось лишь одно воспоминание… Боевые тревоги, круглосуточное бодрствование по пути следования давно уже были введены для всех воинских эшелонов, и на них это произвело особое впечатление… Если среди ветеранов через 30 месяцев находились такие, кто считал, что еще не все потеряно, то большинство молодых, которые пробыли в военной форме всего три месяца и даже не получили боевого крещения, уже полностью потеряли эти надежды»69. Хотя в ноябре и начале декабря в секторе итальянской армии было относительно спокойно, тревожное чувство все более охватывало тех, кто был способен объективно оценивать положение. Э Кастеллани, покидавший фронт вместе с другими офицерами КСИР, писал: «Осенью 1942 года мы ясно видели, что разгром – дело ближайшего будущего. Достаточно было взглянуть на карту. Мы понимали, что это должно было означать крах всего: крах 8-й армии и, вероятно, крах Италии. 17 декабря я отбыл вместе с другими 700 ветеранами из Кантемировки: через 36 часов она была занята русскими»70.

Бывший главнокомандующий экспедиционным корпусом Мессе, также возвращавшийся в Италию, был далек от мысли о возможности краха режима Муссолини. Однако опыт, накопленный им за время пребывания на Восточном фронте, заставлял Мессе довольно решительно выражать опасения по поводу перспектив и судьбы итальянской армии. В пространном отчете, представленном Генеральному штабу в ноябре 1942 года, он, в частности, писал: «Деятельность пропаганды нашего немецкого союзника, которая сопровождала военные действия на Восточном фронте, привела к тому, что в итальянском и немецком общественном мнении создалось фальсифицированное представление о Советском Союзе, его военном потенциале и боевой силе его армии. Это, безусловно, привело к разочарованию в наших странах и недовольству в наших боевых частях, которые прекрасно знают, что дело обстоит совсем иначе… То же самое следует сказать относительно способности русской армии к сопротивлению, о моральном состоянии войск противника, о русской зиме, описаниями которой бездумно увлеклись некоторые комментаторы итальянского радио. Жизнь показала превосходные боевые качества русского солдата, его отличное вооружение, выносливость и способность приспосабливаться к любым условиям… Какие-либо предсказания насчет способности русских к сопротивлению и их военного потенциала в настоящее время могут быть только поверхностными, и поэтому их следует избегать в пропаганде. Наоборот, было бы хорошо, если бы она попыталась изменить общественное мнение по этому поводу, с тем чтобы избежать новых, и более серьезных разочарований…»71

Оккупационная политика

Неисчислимые бедствия и лишения принесла русским людям гитлеровская оккупация. Не составляли исключения и районы, где находилась итальянская армия. «Население оккупированных районов находится в очень тяжелом положении, – отмечается в одном из документов штаба Юго-Западного фронта, – все продукты питания и теплую одежду немцы отобрали. В городе Орджоникидзе – голод. Вследствие употребления населением в пищу мяса павших лошадей в городе эпидемия сапа. Торговли почти никакой нет, а если есть, то частная торговля по непомерно высоким ценам. Так, например, литр молока стоит 40 руб., десяток яиц – 200 руб., коробок спичек – 18 руб. В городах и населенных пунктах промышленность не работает, за исключением небольших частных мастерских и мелких шахт. На базаре в Макеевке сильно развита спекуляция. Буханка хлеба стоит 150—200 руб., стакан пшеницы – 15 руб. Оккупированные районы как будто вымерли. Настроение населения угнетенное. В грабежах и издевательствах участвует «украинская полиция», созданная из числа изменников родины. Из городов население бежит в деревни и села. Из Сталино, Макеевки и других рабочих поселков Донбасса идет непрерывный поток населения…»

Хозяевами положения в районах расположения итальянских частей была немецкая военная администрация. «Итальянские власти, – пишет Толлои, – избегали непосредственных экзекуций и лицемерно передавали свои жертвы немцам. Наши солдаты, так же как и румыны, рассказывали вполголоса и с отвращением об этих фактах. Офицеры старались говорить об этом как можно меньше. Впрочем, официальная немецкая терминология, которая называла партизан «бандитами», устраивала многих. Что касается евреев, то идея о том, что они не являются людьми, вошла гораздо прочнее в неустойчивые итальянские мозги, чем это думают»72.

Командование итальянской экспедиционной армии не одобряло «излишне жестокой» оккупационной политики гитлеровцев. Помимо всего прочего, оно опасалось, что расправы с мирным населением и различного рода грабежи способны усилить ненависть к захватчикам и эта реакция распространится также и на итальянские войска. С самого начала пребывания итальянских войск на фронте Мессе учредил специальный орган, который должен был, не вызывая подозрений немцев, следить за их отношением к гражданскому населению. «По-существу, – пишет Мессе, – речь шла о том, чтобы сообщать сведения о политике Германии на Восточном фронте вообще и на Украине в частности…»

На основании донесений Мессе составлял сводки, которые направлялись в Рим. В одном из таких отчетов в мае 1942 года говорилось, что в области политической «реквизиции у гражданского населения, бесчеловечное обращение с пленными, которых население справедливо считает своими братьями, зверские методы допросов и экзекуций, жестокость репрессий, грабежи, убийства… вызывают повсюду чувство ненависти к захватчикам». Относительно экономической политики гитлеровских властей Мессе писал в том же отчете, что она, проводимая через военные и экономические органы, а также путем личной инициативы, заключается в «тотальном присвоении всех ценностей, методическом ограблении, которые ведут к истощению источников производительной деятельности»73. Однако и командование итальянской армии также несет ответственность за бедствия, которые переживало население оккупированных районов.

Оккупационный режим стал особенно суровым в осенние месяцы 1942 года. «На это были причины, – пишет в своих воспоминаниях командир роты чернорубашечников капитан Дотти. – С ноября месяца деятельность партизан так усилилась, что вызывала серьезное беспокойство. Партизаны уничтожали склады продуктов и боеприпасов, жилые помещения и мосты…»

Особо итальянское командование предупреждало об опасностях, которые грозили итальянской армии со стороны женской части гражданского населения. «Для получения сведений, – говорилось в приказе по дивизии «Равенна», – партизаны пользуются исключительно лицами женского пола. Эти лица живут некоторое время на нашей территории и возвращаются в партизанские районы, добыв нужные сведения. Необходимо принимать все меры предосторожности против лиц, прибывающих из партизанских местностей, даже если они безобидны с виду».

Осторожности, к которой призывало итальянское начальство по отношению к «лицам женского пола», не всегда удавалось добиться в желаемой мере, даже среди чернорубашечников. Так, капитан Дотти рассказывает о том, как его приятель подвез на машине двух молодых девушек, направлявшихся в колхоз, где стоял батальон. «Никто из нас не подозревал, что это были самые настоящие партизанки. Мы узнали об этом через неделю, когда на воздух взлетел склад боеприпасов. Девушки исчезли, а на нас посыпались проклятья командира бригады. Он называл нас дегенератами и подонками штурмовых батальонов чернорубашечников».

Итальянское командование соревновалось с немецкой администрацией в ограблении оккупированной территории. «Использование местных ресурсов, главным образом зерновых, скота и жиров, было организовано через колхозы, – пишет А. Валори. – Мы давали заявки германским властям, которые ведали участками, предназначавшимися для эксплуатации каждому соединению. Так, каждая дивизия имела свой сектор эксплуатации, эти участки составляли сектор корпуса, все вместе регулировалось интендантством армии, при котором имелась немецкая группа связи»74.

Речь шла о тотальном ограблении оккупированных районов. Существовали самые широкие проекты экономического использования территории Советского Союза. «Итальянцы, – пишет Валори, – много раз предлагали свое сотрудничество немецким штабам для использования оккупированной территории… Однако немцы не имели никакого желания делиться с союзником своими трофеями и всеми способами противились тому, чтобы Италия получала хотя бы скромную часть сельскохозяйственных продуктов и сырья… В Италию почти ничего не посылалось. Только преодолевая огромные трудности, удалось послать некоторое количество железного лома и различных металлов. С немцами было заключено соглашение на 10 тыс. тонн, но в действительности удалось отправить значительно больше»75.

Министерство военной промышленности Италии при полной поддержке Генерального штаба давно уже мечтало об участии в дележе захваченных территорий. Осенью 1941 года был поднят вопрос о присылке в Италию на тяжелые работы советских военнопленных. «Мы захватили в России 10 тыс. человек. Для работы на шахтах нам нужно 6 тыс. человек»76, – деловито подсчитывал начальник Генерального штаба Каваллеро в своем дневнике. Соответствующий проект был предложен Муссолини, но он отказался от его осуществления, опасаясь «политической инфекции».

Для осуществления плана экономической эксплуатации при штабе армии до осени 1942 года существовал специальный отдел во главе с бывшим губернатором итальянской колонии Сомали полковником Дзоли. В ноябре этот отдел расширился и получил наименование инспекции оперативной зоны. Его возглавил заместитель командующего фашистской милицией генерал Гуаттьери. Инспекция состояла из многочисленного штата офицеров, являвшихся специалистами в различных отраслях хозяйства. «Все они должны были руководить использованием русских ресурсов – текстиля, угля, кожи и т. д. в зоне действия итальянской армии»77, – пишет Н. Ревелли.

Наряду с «инспекцией» осенью 1942 года в Миллерове появилась группа работников министерства иностранных дел во главе с бывшим посланником в США. Эта группа выполняла миссию, которую держали в строгом секрете от немцев. В ее задачу входило изучение возможностей эксплуатации экономики Украины в послевоенные годы.

Политику военного грабежа, планируемую из Рима и осуществлявшуюся итальянским командованием 8-й армии, продолжали в порядке личной инициативы и солдаты. Артиллерист Джузеппе Фачченда из дивизии «Сфорцеска» в письме, которое он не успел отправить домой, писал 18 декабря 1942 года: «Здесь мы живем вместе с гражданским населением, и если нам не хватает пайка, то всегда можно устроиться. Мы уходим подальше и добываем продуктов на месяц. Мы лечимся куриным мясом и всегда держим его про запас. К Рождеству мы «организовали» две овцы, козу и десять куриц. Нас десять человек, и, с божьей помощью, мы устроим хороший пир… Мы отдаем стирать белье, и если нам отказывают, то мы заставляем это делать силой. Они должны делать все, что мы хотим, или мы их всех перебьем»78.

Капрал Фалькони из 52-го артиллерийского полка выражается иначе, но по сути дела рассказывает то же самое. «Больше, чем фронтовые опасности, – писал он домой, – нас занимает проблема питания. Мы все время думаем о том, где бы добыть поесть. Мы забираем и воруем продукты в деревнях, которые мы проходим, так как, если бы мы жили на то, что нам дают, мы давно бы умерли с голоду… Все мы стали мастерами по части «организовать» курицу, поросенка, овцу и т. д. Но и в этом деле по сравнению с немцами мы выглядим бедными родственниками»79.

Отношения итальянских военнослужащих с населением занятых районов не ограничивались осуществлением оккупационной политики и охотой на домашнюю живность. Несмотря на все старания командования держать войска в изоляции, контакты с населением, особенно после стабилизации фронта, становились все более широкими. Этот факт вызывал беспокойство итальянского командования, которое опасалось, что это приведет к падению «фашистского духа» в армии и проникновению в ее ряды «коммунистических идей». По этому поводу по возвращении в Италию Мессе писал в своем отчете следующее: «Что касается пропаганды среди итальянских войск, то не следует исключать, что затяжка войны и результаты длительного пребывания в России, где они находятся в контакте с населением, управляемым коммунизмом, и учреждениями, которые являются его прямым порождением, могут в дальнейшем сделать необходимым разъяснительную и воспитательную работу по проблемам войны и коммунизма»80.

Операция «Малый Сатурн»

В ноябре 1942 года южнее итальянского сектора на Дону происходили серьезные события. Советские войска неожиданными и мощными ударами прорвали оборону противника северо-западнее и южнее Сталинграда и окружили немецкую армию, прорвавшуюся к берегам Волги. В кольце оказалась крупнейшая группировка немцев и их союзников общей численностью более 300 тыс. человек. Операция была проведена силами Донского и Сталинградского фронтов; в ней участвовал также левый фланг Юго-Западного фронта. Правый фланг Юго-Западного фронта, против которого были расположены основные силы итальянской армии, в ноябрьском наступлении участия не принимал.

Немецкое командование вначале не придало значения окружению сталинградской группировки, считая, что у Красной Армии не хватит сил не только уничтожить, но даже удержать в кольце немецкие бронетанковые и механизированные дивизии. Поэтому в конце ноября и начале декабря оно предпринимало попытки прийти на помощь армии фон Паулюса ограниченными силами, но двинувшиеся было вперед немецкие и румынские дивизии вскоре остановились и перешли к обороне.

Тогда немецкое командование начало срочно перебрасывать резервы к левому флангу Юго-Западного фронта. Одновременно была создана крупная группировка перед Сталинградским фронтом, в районе Котельниковского. К 10 декабря эти группировки представляли собой уже внушительную силу, перед которыми ставилась задача прорвать оборону советских войск в северовосточном направлении и соединиться с окруженной сталинградской группировкой. Восьмая итальянская и остатки румынской армии, расположенные против правого крыла и центра Юго-Западного фронта и левого крыла Воронежского фронта, должны были упорной обороной на реке Дон сковать советские войска и прикрыть левый фланг и тыл ударных группировок.

Появление ударных группировок не прошло незамеченным. Поэтому советское командование несколько видоизменило общий план наступательных операций Юго-Западного и Воронежского фронтов, который носил кодовое название «Сатурн» и был утвержден Ставкой 3 декабря 1942 года. Его первоначальной целью было развить наступление на Ростов, отрезав кавказскую группировку немцев. Теперь главный удар направлялся не на юг, как это было задумано вначале, а на юго-восток. Уточненный план операции получил кодовое название «Малый Сатурн». Сроки подготовки наступления были сокращены, и начало операции было перенесено на 16 декабря.

Главную задачу операции должны были выполнить войска Юго-Западного фронта, которым командовал генерал Ватутин. Перед ними была поставлена задача прорвать оборону итальянской армии, разгромить ее, выйти в район Тацинской, Морозовска и Тормосина и нанести удар по флангу и в тыл немецких группировок, готовившихся к освобождению армии фон Паулюса. С войсками Юго-Западного фронта взаимодействовала 6-я армия, расположенная на левом фланге Воронежского фронта. Нанеся удар на своем участке, она должна была обеспечить войска Юго-Западного фронта от возможных контратак с фланга.

Учитывая конфигурацию линии фронта и имевшиеся в наличии плацдармы, командующий Юго-Западным фронтом решил нанести концентрированный удар двумя группами с разных участков по сходящимся направлениям. С этой целью были созданы две ударные группировки: одна в районе Осетровского плацдарма, другая – восточнее станицы Боковской. Первая группировка, которой командовал генерал Кузнецов, наносила главный удар с рубежа Дерезовка – Журавка. Она должна была развить наступление в направлении на Тацинскую, Морозовск. Вторая группировка под командованием генерала Лелюшенко готовилась нанести удар в направлении Боковская, Нижний Астахов, Морозовой. Войска Воронежского фронта, начав наступление с рубежа Новая Калитва – Дерезовка, должны были двигаться в общем направлении: Кантемировка, Марковка81.

В документах штабов Юго-Западного и Воронежского фронтов указывались причины, заставлявшие считать итальянскую армию «слабым звеном». В них отмечалось, что итальянские солдаты не желают воевать за интересы Германии, они не проявляют вражды к русским и неприязненно относятся к гитлеровскому союзнику, их боевой дух невысок, и они легко сдаются в плен. В сводках советских штабов отмечалась также слабая профессиональная подготовка офицерского состава итальянской армии, большая часть которого не имела достаточно боевого опыта, что приводило к дезорганизации частей и большим потерям.

Вот как, например, выглядела заключительная часть характеристики дивизии «Коссерия» накануне наступления. «В ходе активных боевых действий дивизия показала слабое упорство в обороне. Многие солдаты бросали оружие и спасались бегством. Политико-моральное состояние дивизии низкое. Пленные объясняют это трудностями войны и нежеланием воевать за Гитлера. В целом подготовка дивизии слабая. Она боеспособна, но упорства в боях не проявляет. Для действий в условиях сурового климата не тренирована».

Ведущая роль в выполнении общей задачи наступления отводилась танковым и механизированным соединениям, которые должны были стремительным броском проникнуть в глубокий тыл врага. Движение танковых колонн в тылу противника планировалось параллельно линии фронта, с тем чтобы в первые же дни нарушить всю систему управления связи и материального обеспечения. Глубина удара достигала 150—350 км, среднесуточный темп движения планировался 45—75 км. Это был невиданный до тех пор темп наступления.

Переброска войск проходила в большой тайне, и принимаемые меры вводили в заблуждение противника. «Советское командование, – говорилось в официальном отчете исторического отдела итальянского Генерального штаба, – в отличие от того, что имело место раньше, совершало концентрацию своих войск быстро и скрытно, перебрасывая танковые части ночью и маскируя их движение шумом тракторов и автомашин. Таким образом, ему удалось скрыть до последнего момента часть вновь прибывших войск»82.

В первой декаде декабря 1942 года итальянская армия занимала позиции между 2-й венгерской и 3-й румынской армиями, разместив свои дивизии в одну линию вдоль Дона. Левый фланг, примыкавший к венгерской армии, составлял альпийский корпус (дивизии «Тридентина», «Юлия», «Кунеэнзе»), который оставался вне зоны декабрьского наступления Красной Армии.

Далее, вниз по течению Дона, стояли две дивизии 2-го армейского корпуса «Коссерия» и «Равенна», между которыми занимал позиции 318-й немецкий пехотный полк. Затем следовал 35-й армейский корпус (его позиции начинались у устья реки Богучар), который составляли 298-я немецкая дивизия и итальянская дивизия «Пасубио». На правом фланге итальянской армии был 29-й корпус, имевший немецкий штаб, но включавший в себя три итальянские дивизии: «Торино», «Челере» и «Сфорцеску», сектор которой кончался у станицы Вешенской.

230 тыс. итальянцев занимали сектор в 270 км. По расчетам итальянского Генерального штаба (учитывая тыловые службы и штабы), на одного человека приходилось семь метров линии фронта83: это не так уж много, но значительно больше того, чем имели немцы на этом секторе до прихода итальянской армии, и вдвое больше того, чем располагали советские армии под Москвой осенью 1941 года во время наступления немцев на столицу.

Итальянская армия практически не имела оперативных резервов: три немецкие дивизии, находившиеся у нее в тылу, в конце ноября были переброшены к Сталинграду, а шедшие им на смену три другие бронетанковые дивизии были срочно переданы румынской армии. Дивизия «Челере», стоящая во втором эшелоне, сменила на передовой немецкую дивизию, также направленную под Сталинград. Таким образом, в тылу у итальянской армии позади альпийского корпуса оказалась только дивизия «Винченца», не имевшая тяжелого вооружения.

Немецкое командование, будучи не в состоянии обеспечить резервами итальянскую армию, требовало не отступать от берега Дона при любых обстоятельствах. «Концепция, на которой основывалась оборона, была изложена в ряде немецких инструкций, – говорится в одной из публикаций итальянского Генерального штаба. – Она заключалась в следующем: оборона линии Дона должна быть жесткой, а не гибкой. Запрещалось использовать тактический отход как с целью маневра, так и для сокращения линии фронта. Подобные передвижения могли быть произведены только по приказу немецкого командования. В случае прорыва фланги не должны были отходить».

Недостаток сил в известной мере компенсировался удобными для обороны рубежами и их хорошим оборудованием. Более двух месяцев итальянские солдаты трудились, создавая линию обороны на Дону. Рубеж реки был хорошо подготовлен в инженерном отношении, а сильно развитая система огня прикрывала все подступы к переднему краю. Костяк обороны составляли опорные пункты и система узлов сопротивления, расположенные на господствующих высотах. Подступы к ним и промежутки между ними были насыщены противопехотными и противотанковыми заграждениями. Особенно много было минных полей и проволочных заграждений.

Учитывая недостаток противотанкового оружия, итальянское командование позаботилось о том, чтобы все удобные проходы были перерезаны противотанковым рвом. Слабость оборонительной линии составляла ее незначительная глубина, однако в то время итальянских генералов это мало беспокоило. Командир альпийского корпуса генерал Наши даже после разгрома итальянской армии продолжал утверждать, что «альпийцы на Дону построили непреодолимую линию».

Генерал Наши имел возможность писать о неуязвимости своего сектора, поскольку альпийский корпус не подвергался фронтальным ударам советских войск. Однако дивизии других корпусов готовились к обороне не менее активно, и их командиры до утра 16 декабря думали примерно так же, как генерал Наши. Офицер дивизии «Равенна», разгромленной в первые же дни наступления, писал впоследствии: «Именно то, что части нашей дивизии не имели указаний о порядке отхода на запасные позиции, заставляло считать, что командование рассматривает наши позиции как абсолютно неприступные».

Итальянские историки описывают период с 11 по 16 декабря как «дни жестоких боев на изнурение», во время которых итальянские войска, нанося противнику огромные потери, сдерживали массированные атаки. В действительности до 16 декабря командование фронтом вело разведку боем, используя ограниченные силы.

Наступление советских войск началось утром 16 декабря. В этот день густой туман застилал оба берега Дона. В 8 часов утра на всем протяжении реки – от Осетровской излучины до устья реки Чир и станицы Вешенской – загремели орудия. Массированный артналет (5 тыс. орудий и минометов) по переднему краю длился полтора часа, после чего артиллерия перешла к методическому огню на подавление и разрушение укреплений противника. Артиллерийская подготовка закончилась повторным концентрированным ударом всех огневых средств по переднему краю обороны противника. Вслед за этим стрелковые части пошли в атаку. Начались бои за прорыв основной полосы обороны.

Как и было запланировано, главные удары против итальянских, немецких и румынских войск наносились по трем направлениям. Больших успехов в первые дни достигли войска левого фланга Воронежского фронта. Соединения 6-й армии, которой командовал генерал Харитонов, разгромили дивизию «Коссерия» и прорвали полосу обороны на участке Новая Калитва – Дерезовка. Соединения Воронежского фронта вскоре оказались на фланге и в тылу основных сил итальянской армии.

В районе Осетровской излучины Дона, где наступали войска 1-й гвардейской армии Юго-Западного фронта, они обладали плацдармом на правом берегу реки. Этот плацдарм был потерян дивизией «Равенна» в ходе августовских боев, и, несмотря на очевидную угрозу, которую он представлял, командование итальянской армии не предприняло серьезных попыток вовремя его ликвидировать. Теперь паром у Верхнего Мамона беспрепятственно переправлял советскую пехоту и танки, снабжая войсками направление главного удара. Острие этого удара было нацелено против итальянской дивизии «Равенна».

Советская пехота двигалась вперед, с боями занимая оборонительные рубежи. Итальянское командование всеми силами пыталось организовать на этом направлении сопротивление. Оно бросило в бой дивизионные резервы, бригаду чернорубашечников «23 марта». Одновременно по просьбе штаба 2-го корпуса немецкое командование передало в его распоряжение противотанковые и тяжелые орудия. На помощь «Равенне» были двинуты части 298-й немецкой дивизии, стоявшей справа от нее. Дивизия «Коссерия» получила приказ образовать линию обороны позади «Равенны»: ее место должна была занять 385-я немецкая дивизия. Правда, «Коссерия» уже не могла выполнить этот приказ, так как части этой дивизии были смяты войсками генерала Харитонова.

Особенно ожесточенные бои развернулись в центре ударной группировки, у высоты 197. Здесь итальянские позиции были хорошо укреплены и прикрыты минными полями. Это задержало продвижение танковых частей, которые вступили в бой уже в полдень 16 декабря.

Сопротивление противника было сломлено 17 декабря. В этот день дивизия «Равенна» стала стремительно откатываться назад, открывая фланги и тылы соседней с ней 298-й немецкой дивизии. Стрелковые части 1-й гвардейской армии двигались вперед, окружая и обходя отступавшие итальянские и немецкие части. Серьезное сопротивление они встретили со стороны 298-й немецкой дивизии в городе Богучар. Однако в ночь на 19 декабря и эта дивизия начала отход. В итоге трехдневных боев оборона противника была прорвана на всем Богучарском направлении. Стрелковые части за первые три дня наступления продвинулись вперед до 35 км.

Активное участие 2-го корпуса итальянской армии в операциях на советско-германском фронте кончилось.

По приказу немецкого командования сектор передавался 24-му немецкому бронетанковому корпусу, в подчинение которого переходили все немецкие части, находившиеся на месте и сохранившие боеспособность. Итальянские дивизии «Коссерия» и «Равенна», потерявшие до 70% своего состава, снимались с фронта.

35-й корпус 8-й армии, в который входили дивизия «Пасубио», бригада чернорубашечников и 298-я немецкая дивизия, также фактически распался. Он испытывал меньшее давление с фронта, но прорвавшиеся со стороны дивизии «Равенна» советские подвижные части уже 18-го заняли его тылы, заставив штаб корпуса поспешно эвакуироваться. Перемешавшись с немецкими частями, дивизия «Пасубио» двинулась на юго-запад. 19 декабря начали запоздалый отход дивизии «Торино», «Челере» и «Сфорцеска», входившие в 29-й армейский корпус: советские войска находились у них в тылу, и штабы бежали до того, как началось отступление передовых частей.

Части генералов Харитонова и Кузнецова, двигаясь в одном направлении, образовали правый – основной клин, который врезался в расположение 8-й итальянской армии, отрезав от нее альпийский корпус. Левый клин – юго-восточнее расположения итальянской армии – создавал угрозу ее полного окружения. Третья гвардейская армия генерала Лелюшенко должна была выполнить эту задачу, начав атаку также 16 декабря с рубежа Астахов – Краснокутская в направлении Боковской. Перед ней стояли немецкие дивизии и остатки румынской армии.

На главном направлении, где оборонялись 62-я и 294-я немецкие дивизии, бои приняли ожесточенный характер. За два дня стрелковым соединениям не удалось вклиниться в оборону противника, однако напряженные бои значительно ослабили сопротивление. Не дожидаясь прорыва обороны стрелковыми соединениями, генерал Лелюшенко 18 декабря ввел в бой танковые и механизированные части. Противник не выдержал удара и стал отходить. Южнее расположения итальянской армии образовался выступ, который угрожал ее флангу.

В итоге первых дней наступления советских войск была прорвана укрепленная полоса итальянской оборонительной линии по Дону и рассечен на части фронт 8-й армии. Все ее дивизии стремительно откатывались назад. Служебная сводка Юго-Западного фронта, подводившего итоги боев, гласила: «На правом фланге фронта от Новой Калитвы до Боковской (т. е. на фронте итальянской армии. – Г.Ф.) противник начал повсеместный отход, прикрываясь арьергардными боями и частными контратаками вновь подошедших частей из резерва. На отдельных участках отход противника перешел в беспорядочное отступление».

В ходе боев за прорыв фронта советские войска нанесли противнику большие потери. Только войска Юго-Западного фронта за три первых дня уничтожили 17 тыс. солдат и офицеров противника и 4 тыс. взяли в плен.

После прорыва фронта и первых ударов нужно было не дать противнику опомниться и закрыть прорыв прибывавшими из тыла дивизиями. Советское командование знало о том, что противник уже приступил к срочной переброске оперативных резервов. Перед войсками армии правого фланга были обнаружены части альпийской дивизии «Юлия», 385-й и 387-й немецких пехотных и 27-й танковой дивизий. В район Боковской подошла 306-я немецкая дивизия. Учитывая все эти обстоятельства, командующий фронтом генерал Ватутин особой директивой обратил внимание войск на необходимость решительных действий для того, чтобы не упустить благоприятного момента. Командирам соединений первого эшелона он приказал не ввязываться в длительные бои с сопротивляющимися группами противника, а обходить их, блокируя ограниченными силами. Особое внимание войск обращалось на то, чтобы их действия были непрерывными и не прекращались в ночное время. В своей директиве генерал Ватутин требовал создания подвижных групп, которые, передвигаясь на автомашинах, были бы способны перерезать пути отхода отступающих войск. Директива подчеркивала, что наступило время броска танковых соединений. В соответствии с общим планом операции им предписывалось выйти на оперативный простор, развернуться и начать безостановочное движение параллельно линии фронта.

Наиболее быстро в дни прорыва фронта двигались вперед танкисты корпуса генерала Полубоярова. Начав марш на секторе дивизии «Коссерия», они сразу же оторвались от стрелковых частей и уже 19 декабря зашли в тыл железнодорожной станции Кантемировка. Успешными были действия корпусов генералов Баданова и Павлова, наступавших в составе армии Кузнецова. Танкисты Павлова за 18 декабря прошли с боями 70 км и к исходу дня дрались уже в районе станции Сетраки. Двигаясь затем по направлению к Морозовску, танкисты взяли в плен более 10 тыс. солдат и офицеров противника. Всего танковый корпус генерала Полубоярова прошел во время рейда 200 км.

Еще более впечатляющим был бросок 24-го корпуса генерала Баданова. Он двигался к Тацинской, преодолев за пять дней 240 км. 24 декабря части корпуса заняли станцию Тацинская, перерезав тем самым главную артерию, питавшую Тормосинскую группировку противника. Корпус нанес противнику огромные потери: более 300 самолетов было уничтожено и захвачено только на аэродромах. Танковые части и соединения, принимавшие участие в операции, блестяще выполнили поставленную перед ними задачу: в первые же дни наступления дивизии противника потеряли связь с командованием и между собой, а неожиданное появление советских танков вносило в ряды отступающих невероятную панику.

Важную роль в разгроме итальянской армии сыграли также подвижные группы, созданные командованием фронта. Уже 19 декабря большая часть передовых соединений выдвинула впереди стрелковых частей моторизованные отряды, усиленные артиллерией и танками. Двигаясь вдоль дорог, эти группы внезапными налетами громили отступавшие части противника. Применяя широкий маневр, они не ввязывались в бой с отдельными частями, а стремились выйти на узлы коммуникаций, для того чтобы закрепиться в пунктах, по которым уже прокатилась танковая волна.

Стрелковые части, двигавшиеся следом, завершали окружение и разгром сопротивлявшихся групп противника. Таким образом, бои шли на всем пространстве – в тылу противника и в тылу у наступавших советских войск. Никакой определенной линии фронта не существовало; в некоторых случаях населенные пункты, через которые уже прошли советские танки или подвижные группы, вновь занимались колоннами отступавших. Нередко вторым эшелонам приходилось вновь вести бои за деревни, которые уже считались занятыми. Разрозненные и перемешанные части итальянских и немецких дивизий стихийно объединялись в группы, которые двигались наобум, стремясь прорваться на запад.

Для дальнейшего разгрома соединений противника генералом Кузнецовым было принято решение несколько изменить направление движения левого фланга 1-й гвардейской армии. Ее правый фланг должен был продолжать преследование противника в общем направлении на Миллерово. Левый, часть сил которого прошла вперед и нависла над отставшими итальянскими и немецкими дивизиями, должен был захватить их с запада и востока в клещи. В образовавшееся в результате этого маневра кольцо попали части итальянских дивизий «Равенна», «Пасубио», «Торино» и 298-я немецкая дивизия. С 21 декабря отступавшие по степи солдаты этих дивизий начали повсюду наталкиваться на заслоны из советских частей.

В некоторых случаях советские солдаты одерживали быстрые победы над намного превосходившим их по численности противником. Так, в Калмыкове 400 советских бойцов атаковали группу итальянцев, в шесть раз превосходившую их по численности. В результате быстротечного боя только пленными советские воины захватили более 2 тыс. итальянских солдат и офицеров. В редких случаях окруженные оказывали ожесточенное сопротивление. Так, зажатые в кольцо у Арбузовки части 298-й немецкой дивизии и колонна, состоявшая из солдат нескольких итальянских дивизий, 23 декабря несколько раз переходили в контратаки. Советское командование направило в этот район гвардейские минометы. Залпы «катюш», обрушившиеся на гарнизон Арбузовки, быстро решили исход сражения. Это была последняя группировка противника, которая пыталась оказать сопротивление частям армии генерала Кузнецова.

Танковые и моторизованные части 18-го корпуса, участвовавшие в окружении итало-немецкой группировки в Арбузовке, после подхода стрелковых частей получили новое задание. В то время как вокруг Арбузовки стягивалось плотное кольцо, они в ночь на 22 декабря, проделав стремительный бросок по направлению к станице Верхне-Чирской, должны были перехватить итальянские дивизии, отступавшие от станицы Вешенской. Восемь часов понадобилось танкистам Бахарова для того, чтобы разметать колонны отступавших. Только пленными было захвачено более 2,5 тыс. человек.

Пока левый фланг и центр 1-й гвардейской армии проводили операции с целью окружения и уничтожения войск противника, отступавшего на Богучарском и Мигулинском направлениях, ее правый фланг продолжал преследование, углубляя прорыв фронта. Правый фланг армии Кузнецова смог успешно и быстро выйти на намеченные рубежи благодаря тому, что его марш надежно прикрывался армией генерала Харитонова, образовавшей после 19 декабря правый фланг Юго-Западного фронта. Против этой армии направлялись главные силы резервов немецкого командования. Ей пришлось выдержать контратаки трех немецких дивизий, поддержанных частями итальянского альпийского корпуса, пытавшихся зайти ей во фланг и тыл. Однако армия продолжала двигаться вперед. Пройдя Кантемировку, она повернула на юго-восток и к 25 декабря подошла к Миллерову. Сюда же на день раньше вышел левый фланг 1-й гвардейской армии.

Выйдя на рубеж Кризское – Миллерово, войска армий Кузнецова и Харитонова закончили второй этап операции. В течение шести суток, с 18 по 24 декабря, используя все силы стрелковых и подвижных частей, они вели неотступное преследование отходивших итальянских и немецких войск. Несмотря на зимние условия и растягивавшиеся с каждым днем коммуникации, стрелковые части прошли за это время с боями по 100—120 км.

Всего с 16 по 30 декабря советские войска продвинулись вперед на 150—200 км, освободив 1246 населенных пунктов. За это время они разгромили шесть итальянских и пять немецких дивизий, бригаду чернорубашечников и ряд отдельных частей. Противник потерял только убитыми более 50 тыс. человек, много солдат и офицеров было взято в плен. Точный подсчет потерь противника был крайне затруднен: сражение вылилось в множество мелких стычек и велось на огромных покрытых снегом пространствах. Сдавшиеся в плен солдаты часто оставались без достаточной охраны, разбегались и гибли в степи. Иногда пленных освобождали вновь подошедшие колонны отступавших, которые в свою очередь рассыпались в новых столкновениях или опять сдавались советским войскам.

Трофеи наступавших войск были огромны. В эти дни они захватили 368 самолетов, 178 танков, 1927 орудий, 7414 автомашин, много минометов, пулеметов, автоматов и самого различного военного имущества. 27 декабря генерал Кузнецов приказал прекратить наступление и перейти к обороне.

В результате разгрома на Дону румынской, а затем итальянской армий южный фланг ударной группировки немецких войск, готовящейся к прорыву сталинградской блокады, оказался открытым. Железнодорожная магистраль, по которой шло основное снабжение Тормосинской группировки, была перерезана. Немецкое командование окончательно отказалось от идеи деблокирования своих войск, зажатых в сталинградском кольце. Боясь нового окружения, оно стало выводить дивизии из района Нижне-Чирская – Тормосин.

Анализируя обстоятельства, обеспечившие успех операции, следует отметить, что «успеху операции способствовали правильный выбор направлений главного удара (наличие итальянских войск на правом фланге и спешно созданный рубеж обороны на левом фланге) и времени для наступления (все внимание противника в этот период было обращено на помощь окруженным немецким войскам под Сталинградом). Решающее влияние на ход и результаты операции оказал метод ее проведения: охват основной группировки противника железными клещами бронетанковых корпусов с последующими дробящими ударами по его боевым порядкам. Удары подвижных соединений привели к окружению и изоляции его соединений, что дало возможность уничтожать их по частям. В ходе операции стрелковые части показали образцы упорства, стойкости и стремительности. Противнику, несмотря на то что он был снабжен автотранспортом гораздо лучше, не удалось вывести свои главные силы из-под удара наших войск. Большая часть их была окружена и уничтожена или пленена».

Что касается слабостей противника, то советские историки подчеркивают значительную протяженность участка фронта и недостаток сил для обороны. Глубина обороны противника была явно недостаточной, а оперативные резервы к началу наступления у него отсутствовали. Вместе с тем они отмечают хорошую подготовку оборонительной полосы по реке Дон, умело построенную и сильно развитую систему огня и мощную систему инженерного оборудования84.

Интересно сравнить выводы советских военных специалистов с отчетом командующего итальянской армии Гарибольди, представленным им в Генеральный штаб в феврале 1943 года. Отмечая, что «неблагоприятное развитие событий следует искать в ряде причин, которые не затрагивают доблести нашего солдата, а касаются главным образом оперативной стороны и состояния тылов», итальянский главнокомандующий делит их на две категории: причины, существовавшие до начала сражения, и причины, возникшие в ходе его. К первой группе он относит несоответствие протяженности фронта наличию сил, малочисленность второго эшелона и отсутствие резервов, линейное построение обороны, недостаток транспорта, горючего и рабочей силы, требование жесткой обороны со стороны германского командования, значительное превосходство сил противника, особенно в бронетанковых средствах. Ко второй группе причин он относит упорство германского командования в защите линии Дона, в то время как, по его мнению, обстановка диктовала широкий отход с целью контрманевра, недооценку возможностей противника, который не дал времени германскому командованию для концентрации массы резервов и перемалывал по частям прибывавшие подкрепления.

К этим причинам, которые итальянский командующий называет основными, он добавляет еще ряд факторов, называя их «менее значительными»: причины, касающиеся боевой подготовки, и причины технического характера. В первую группу он включил недостаточное вооружение пехоты, особенно противотанковыми средствами, нехватку зимнего обмундирования и его несоответствие местным климатическим условиям, профессиональную и моральную неподготовленность некоторых офицеров запаса. Вторая группа касается недостатков в техническом оснащении войск. Важнейшими Гарибольди считал плохое качество радиостанций и оборудования итальянских самолетов, не позволявшее проведение ночных полетов85.

Итальянский главнокомандующий в своем отчете воздерживается от критики подчиненных. Единственное осторожное указание о «некоторых офицерах» касается резервистов, призванных из запаса: по мнению генерала, это не задевало чести кадровой армии. Основную вину итальянский командующий возлагал на немецкое командование и объективные причины, относя при этом, как ни странно, недостатки вооружения и боевой подготовки к разряду «менее важных».

Между тем немецкие штабы, не слишком высоко оценивая боевые качества итальянской армии, в первую очередь отмечали эту сторону вопроса. Генерал Типпельскирх, бывший представитель немецкого командования при итальянской армии, выступая после войны в качестве историка, писал о союзных армиях: «Командование группы армий «Б», которому подчинялись эти армии, уже давно не сомневалось в том, что если войска союзников Германии могут еще как-то удерживать 400 км фронта, пока русские ограничиваются отдельными атаками, то перед крупным наступлением русских им не устоять. Оно неоднократно и. настойчиво высказывало это опасение. Дивизии союзников были оснащены слабее немецких, особенно им недоставало противотанкового оружия. Их артиллерия не имела современных тяжелых систем, как немецкая или русская, а недостаточное количество средств связи и плохая подготовка не позволяли им осуществлять внезапное массирование огня… Румыны, итальянцы и венгры вели бой главным образом живой силой, и в борьбе против русских их людские ресурсы быстро таяли. Они нередко воевали самоотверженно, но ввиду недостатка в технике, небольшого боевого опыта и невысокой боевой выучки уступали в тактике русским, которые умели щадить собственные силы»86.

Генерал Гарибольди в своем отчете очень скупо говорил о тех качествах советских войск, которые сыграли решающую роль в исходе операции. Более объективными в этом отношении оказались авторы официального издания итальянского генерального штаба, вышедшего после войны. Они отмечают, что операция была проведена советскими войсками на основе прогрессивных оперативных принципов: широкие охватывающие маневры и стремительность продвижения срывали все попытки организовать оборону на промежуточных рубежах. Они отмечают также массированное применение танков, короткую, но очень интенсивную артиллерийскую подготовку, участие в боях реактивных минометов, поддержку авиации. «Русское командование, – пишут авторы отчета, – умело применило новую доктрину, проявляя инициативу, гибкость и готовность использовать выгодную ситуацию. Численность русских сил, введенных в действие, быстрота сосредоточения и новые оперативные принципы несомненно явились неожиданностью для немецких штабов, которые, кроме всего прочего, были уверены, что после потерь, понесенных летом, русские неспособны к широким действиям зимой»87.

Немецкое верховное командование допустило явные просчеты в оценке возможностей Красной Армии, что сыграло немаловажную роль в судьбе итальянских войск. Однако, оценивая обстановку накануне наступления, и сами итальянцы допускали явные просчеты. Об этом свидетельствует обзор положения на фронте, сделанный итальянским Верховным командованием 19 декабря, то есть в то время, когда дивизии АРМИР, за исключением альпийского корпуса, уже начали беспорядочное отступление: «Сейчас противник проявляет активность на опасном направлении (линия Дона). Для того чтобы предотвратить прорыв фронта, у 8-й армии не имеется достаточного количества резервов. Первые резервы (бронетанковая дивизия) прибывают на место, но смогут эффективно вступить в бой только через три-четыре дня. Значительные подкрепления (семь дивизий) перебрасываются по железной дороге из Франции; они будут в зоне военных действий только через неделю. Тем не менее имеется уверенность в том, что кризис будет преодолен, так как противник, по-видимому, не располагает большими силами и не оказывает сильного давления»88.

В своем отчете Гарибольди патетически пишет о «52 днях беспрерывной битвы против превосходящих сил противника», которые пришлось выдержать итальянским дивизиям. В действительности основные силы 8-й армии – шести дивизий – вышли из боя и передали свой сектор немецкому корпусу 30 декабря, то есть через 15 дней после начала наступления советских войск. Остальные итальянские дивизии, составлявшие альпийский корпус, и дивизия «Винченца», наоборот, до середины января спокойно оставались на Дону, южнее Воронежа, оказавшись вне волны советского наступления. Исключением была дивизия «Юлия», участвовавшая в неудачных попытках немецких войск провести контратаку против правого фланга армии генерала Харитонова. Ее место на правом фланге альпийского корпуса заняла дивизия «Винченца».

57 тыс. итальянцев, входивших в альпийский корпус, занимали позиции на Верхнем Дону. Слева от них располагалась 2-я венгерская армия, справа – 24-й немецкий корпус, прикрывавший участок фронта, оставленный итальянскими дивизиями в ходе декабрьского отступления. В январе 1943 года против них и были направлены удары Воронежского фронта. Это наступление осуществлялось как первая после Сталинграда операция на окружение. Оно протекало еще более стремительно, чем предшествующее наступление Юго-Западного фронта на Среднем Дону. Командование Воронежского фронта не обладало превосходством в силах над противником. Исходя из этого, оно пошло на смелый маневр, оставив минимальные силы в центре: на 1 км фронта здесь приходилось 50 бойцов и 2 пулемета, на каждые 2 км – 1 орудие и 1 миномет. За этот счет оно создало на флангах мощные группировки прорыва.

По плану операции наступление было намечено на 14 января. Уже 12 января командование фронта предприняло разведку боем. Последовавший удар главными силами принес немедленный успех: венгерские дивизии стремительно покатились назад; не смогли сдержать атаки советских частей и немецкие дивизии 24-го корпуса. Уже 18 января войска двух фланговых группировок соединились в районе Алексеевки, позади итальянского альпийского корпуса. В образовавшемся кольце, помимо четырех итальянских, оказались четыре немецкие дивизии и части разбитой венгерской армии.

Попав в кольцо, эти группы не оказали сильного сопротивления. Объединившись в сборные колонны, разрозненные части направились на запад. Стояли сильные морозы, метели и заносы затрудняли движение. Тем не менее как механизированные соединения советских войск, так и стрелковые части сумели организовать преследование, перехватывая пути отхода и разрезая на части колонны отступавших. Огромную помощь в эти дни наступавшие советские войска получили от местного населения. Кроме того, ощутимые удары по блуждавшим вражеским частям наносили партизанские отряды.

Командование итальянской армии довольно быстро реагировало на опасность, нависшую над альпийским корпусом. Уже 15 января, при первых известиях об отступлении венгерских дивизий, оно запросило у штаба группы армий разрешение отвести корпус для того, чтобы выровнять линию фронта. Об этом было доложено Гитлеру, который не только не разрешил отход, но и отказался санкционировать уже согласованную ранее передислокацию 24-го немецкого корпуса с целью усилить фланговый заслон. Это решение имело чисто формальное значение: 24-й корпус уже стремительно откатывался назад под ударами советских войск. Его штаб даже не успел или не посчитал нужным сообщить командующему итальянскими войсками о том, что правый фланг альпийцев остался открытым. Об этом «сообщили» советские танкисты, которые на рассвете 15 января внезапно появились в Россоши, где был расположен штаб альпийского корпуса. Лишь 17 января, когда основные пути отхода были уже перехвачены советскими механизированными частями, альпийский корпус получил указание об отходе. В тот же день связь альпийцев с армией прервалась навсегда.

Командир дивизии «Кунеэнзе», попавший в плен, рассказывал позднее: «С 17 января никаких приказов… я не получал. Связи как с корпусом, так и с другими дивизиями не было. Дивизия все время вела бои с превосходящими силами русских танков и мотопехоты, против которых не имела противотанковых средств, так как при отходе с Дона большая часть артиллерии была оставлена на месте»89.

Отступление итальянского альпийского корпуса длилось 15 дней. Огромные толпы людей разных национальностей, страдая от холода и голода, двигались на запад. Они шли через степь, покрытую снегом, по дорогам, забитым брошенными автомашинами и повозками. Куда бы ни направлялись альпийцы, они неизменно натыкались на советские войска или партизан, под ударами которых колонны отступавших редели. Этот марш окончился в Шебекино, более чем за 300 км от Дона. Из 57 тыс. человек, попавших в окружение, удалось вырваться едва 27 тысячам. Во время отступления альпийский корпус потерял 90% лошадей и мулов, 99% автосредств, 100% артиллерии, автоматического оружия и материальной части90.

После разгрома альпийского корпуса на советско-германском фронте не осталось боеспособных итальянских дивизий. По приказу немецкого командования 1 февраля итальянская армия покинула свой сектор, а остатки разбитых дивизий направились пешим порядком в зону реорганизации, к северо-востоку от Киева. По официальным данным итальянского Генерального штаба, с 11 декабря 1942 года по 31 января 1943 года итальянская армия на советском фронте потеряла убитыми, пропавшими без вести и пленными 84 830 человек, 29 690 ранеными и обмороженными. Это равнялось 60% офицерского и 49% рядового состава армии до начала наступления91.

Возвращение

В Италии мало кто знал о том, что происходит под Сталинградом и на Дону. Гитлеровцы, как всегда, старались скрыть от итальянцев свои неудачи. «Гитлер хочет закончить битву за Сталинград, – говорил Геринг Муссолини в конце октября 1942 года. – Это, видимо, произойдет в ближайшие восемь дней, поскольку уже сейчас 8/10 города находится в руках немцев… Тогда в этом районе прекратятся бои на Волге»92.

Газеты продолжали писать об успехах «непобедимой немецкой армии» и «героизме итальянских легионеров». Недельная сводка разведывательного отдела Генерального штаба с 16 по 23 декабря 1942 года гласила: «В положении на фронте, удерживаемом итальянской армией, не произошло существенных изменений. Вследствие этого графическое изображение линии фронта опускается»93.

Письма с фронта продолжали приходить еще в течение нескольких месяцев после того, как их авторов уже давно не было в живых. Лишь небольшая группа лиц из окружения Муссолини знала более или менее точно о том, как на самом деле обстояли дела. «Ужасное Рождество 1942 года. – записал в своем дневнике итальянский посол в Берлине Д. Альфьери. – Драма в России не оставила никаких сомнений в неизбежности поражения и того, что это будет означать для Италии». Через несколько дней он отмечал: «Начало разгрома рейха носит название «Сталинград».

Чиано, который с самого начала войны против Советского Союза проявлял скептицизм, осенью 1942 года начал заносить в дневник отрывки из донесений турецкого посла в Советском Союзе Зорлу, которые перехватывала итальянская военная разведка. Он отмечал, что, по словам турецкого дипломата, несмотря на тяжесть войны, не наблюдается никаких признаков ослабления «внутреннего фронта» и Россия продолжает оставаться сильной. По мнению дипломатического корпуса, писал Зорлу, акции оси падают. Единственно, на что жаловались иностранные дипломаты, находившиеся в то время в Куйбышеве, это на недостаток развлечений, которые они компенсировали усиленным пьянством94.

Несмотря на то что Муссолини все еще продолжал верить в мощь немецкой армии, он раньше своего партнера по оси отметил поворот в ходе событий на Востоке и пришел к определенным заключениям, тем более что Сталинградская битва совпала по времени с поражениями войск оси в Северной Африке.

Поскольку Муссолини считал, что непосредственная опасность Италии угрожает с юга, он попытался склонить Гитлера к сепаратному миру с Советским Союзом, что дало бы возможность сконцентрировать усилия фашистского блока на Средиземном море и на Западе. Впервые он заговорил об этом в ноябре 1942 года, во время беседы с немецким военным атташе Рентиленом. Когда в начале декабря в Рим приехал Геринг, Муссолини возвратился к этой теме. В записи, сделанной самим Муссолини, говорилось: «Дуче выражает мнение, что тяжелая война против России должна быть теперь так или иначе окончена. Если бы сейчас было возможным добиться второго Брест-Литовска, а это можно было бы сделать, предоставив территориальные компенсации России в Центральной Азии, то нужно было бы создать оборонительную линию, которая парализовала бы всякую инициативу противника, отвлекая минимальные силы оси»95.

Для того чтобы убедить Гитлера в необходимости подобной попытки, Муссолини стал настаивать на личной встрече с ним. Однако Гитлер не спешил. Он понимал, что поражение под Сталинградом ставит его в невыгодное положение, и ждал улучшения обстановки. Все же 6 декабря 1942 года немецкий посол в Риме передал Муссолини приглашение с указанием, что встреча произойдет в Клесхейме. 15 декабря, в разгар приготовлений, из Берлина прибыла новая телеграмма: Гитлер сообщал, что положение на фронтах не позволяет ему отлучаться из ставки, и предлагал вместо запланированной встречи прислать к нему в Восточную Пруссию Чиано и Каваллеро. Гитлер не сообщал о повестке дня, а указывал только, что «переговоры будут очень важными и закончатся в несколько дней».

Это означало, что Гитлер стремился избежать обсуждения общеполитических вопросов. В предыдущие дни он несколько раз высказывал в адрес итальянцев самые нелестные оценки. «С итальянцами мы никогда не добьемся успеха», – говорил он. Теперь он хотел изучить способность Италии к сопротивлению. Для этого ему вполне достаточно было видеть министра иностранных дел и начальника Генерального штаба. Не имея выбора, Муссолини согласился.

Через день после получения телеграммы поезд с Чиано, Каваллеро и немецким послом в Риме Макензеном уже катил на север. О настроении, царившем во время путешествия, пишет барон Ланца, присоединившийся к свите Чиано в Берлине: «Шикарный состав: Чиано, Макензен и Каваллеро имеют по отдельному вагону… Во время остановок в одно мгновение устанавливается связь с Римом. Но Риму нечего нам сказать, …не думаю, чтобы и у министра были какие-либо важные соображения для передачи в Рим. Его блестящие и развлекательные эскапады поразительно пусты и однообразны. Любимая тема – немцы. Он забавляется тем, что говорит про них всякие гадости. Макензен, видимо, привык к этому и с молчаливым достоинством игнорирует более чем прозрачные намеки. Каваллеро не показывается. Чиано, когда упоминает о нем, говорит: «Этот коротконогий дурак». Дурак один, дурак другой. Немцы – идиоты, немцы – кретины и так далее… Под звуки подобных фраз наш поезд медленно двигался к пункту назначения»96.

Чиано не знал повестки дня предстоящих переговоров. Со своей стороны, он имел лишь одну ясную директиву: изложить Гитлеру предложения Муссолини о сепаратном мире с Советским Союзом. В краткой записи инструкции Муссолини выглядели следующим образом: «Если мы не хотим войны на два фронта, то необходим, если возможно, Брест-Литовск. Если это невозможно, то по крайней мере – стабилизация Восточного фронта. Отвод наиболее боеспособных соединений оси. Война с Россией бесцельна. Посмотреть, нет ли возможности добиться вступления Японии»97.

В то время как комфортабельный поезд Чиано пересекал Германию, две трети итальянской армии на Дону уже было разбито, и солдаты начали свой марш по заснеженной равнине. Ни Чиано, ни начальник Генерального штаба ничего об этом не знали. Но ставка Гитлера была хорошо информирована и посланцам Муссолини оказали такой прием, который заставил Чиано не только оставить свой легкомысленный тон, но и забыть о важности миссии, с которой он прибыл. Вот как рассказывает об этом маркиз Ланца: «Чиано сразу же направился к Гитлеру, а мы стали налаживать связь с Римом. Когда мы присоединились к свите Чиано в небольшом деревянном домике фюрера, то все они выглядели страшно возбужденными и растерянными. Их буквально атаковали немцы, которые были в ярости от положения на Восточном фронте. Они обвиняют наши дивизии в том, что те бежали сегодня ночью, поставив под угрозу войска под Сталинградом. Мы сразу поняли, почему Риббентроп и его окружение встретили нас так мрачно. Чиано вернулся к нам только через несколько часов. «Положение очень серьезно», – сказал он. Сам фюрер просил его позвонить Муссолини, с тем чтобы тот обратился к итальянским войскам с торжественным призывом прекратить отступление». Атмосфера была такая, что казалось, нас с минуты на минуту отправят в военный трибунал, заключает Ланца98.

Хотя прием в ставке и озадачил Чиано, но он не сразу уяснил себе серьезность положения. Вечером он записал в свой дневник: «Атмосфера тяжелая. Может быть, к плохим новостям добавляется тоска от этого мокрого леса и скука от жизни в бараках. Запах кухни, военной униформы, сапог. Когда я прибыл, то ни от меня, ни от моих спутников не скрывали беспокойства в связи с сообщениями с русского фронта. При этом вину за случившееся открыто приписывали нам… Хевел, который очень близок к Гитлеру, имел с моим сотрудником Панса следующий разговор:

Панса: У нашей армии большие потери?

Хевел: Совсем наоборот. Она просто бежит.

Панса: Как вы в прошлом году бежали под Москвой?

Хевел: Вот именно»99.

В подобной атмосфере Чиано трудно было надеяться на то, что предложения Муссолини встретят понимание. Действительно, когда ему наконец предоставилась возможность изложить план «политического урегулирования вопроса с Россией», Гитлер ясно дал понять, что он считает его совершенно нереальным и беспочвенным. Он лишь хотел, чтобы итальянцы прекратили отступление. На следующий день Гитлер послал к Чиано Риббентропа, который заявил об этом достаточно ясно.

В своем отчете в Рим Чиано сообщал об этих беседах: «Касаясь нашего сектора на русском фронте, Риббентроп попросил меня добиться личного вмешательства Муссолини, с тем чтобы убедить итальянские войска сражаться и умереть на месте. В интересах истины должен сказать, что он это делал в весьма умеренных тонах и, насколько это возможно, тактично. Но я не могу скрывать, что Риббентроп несколько раз подчеркивал серьезность положения на итальянском секторе: некоторые соединения, говорил он, сражались весьма доблестно, в то время как другие «отступали слишком быстро»100.

Переговоры в ставке Гитлера окончились 20 декабря. На прощание Гитлер подчеркнул, что «вопрос о заключении мира с Россией еще не созрел для обсуждения». Обе стороны расстались, крайне недовольные друг другом. Гитлер нашел в поведении Чиано подтверждение своих подозрений о недостаточной воле итальянцев к продолжению войны. Со своей стороны, Чиано был обижен невниманием к предложениям Муссолини и обвинениями в адрес итальянской армии.

Если Чиано воспринимал неудачи итальянской армии с несколько отвлеченным чувством, то начальника Генерального штаба Каваллеро они касались лично. Узнав от немцев о кризисе, он немедленно позвонил генералу Гарибольди. «Гарибольди говорит, что дела идут плохо. Подразделения отошли на 40 км. Резервов нет. Войска вели себя хорошо. Вечером узнаю, что положение 8-й армии очень тяжелое»101.

На следующий день, 20 декабря, в своем обычном телеграфном стиле Каваллеро записал в дневник: «Прорыв между Харьковом и Кантемировкой. Резервы, которые должны закрыть брешь, прибудут из Франции. Здесь стараются приписать вину Гарибольди. Это нечто вроде заранее подготовленного маневра, чтобы его обвинить. А надо вину отнести за счет их распоряжений». В этой записи Каваллеро полностью раскрывает самого себя: прийти в голову, что немцы предприняли отступление для того, чтобы бросить тень на итальянского генерала, могло только человеку, рассматривающему все события с точки зрения хитрых дипломатических интриг. Еще не получив точных сведений о том, что произошло на самом деле, он уже подготовил программу действий: отвечать на обвинения обвинениями, валить все на немцев.

Эту программу он конкретизирует в последующей записи, сделанной при возвращении в Рим: «Неопровержимо ясно, что вина за случившееся в России абсолютно не касается Гарибольди, а целиком лежит на немецком командовании. Хотя наступление русских предвиделось, оно не подготовило ни тактических, ни стратегических резервов. На протяжении шести дней яростного сражения, которое вели наши войска, не прибыло никаких сколько-нибудь значительных подкреплений, как это было обещано. Кроме того, это результат превосходства русских сил и использования ими новых средств, таких как ракеты».

Аргументы для оправдания командования 8-й армии, сформулированные Каваллеро, послужили основой для официальной версии, которую Муссолини изложил своим министрам на заседании правительства 23 января. Начав с того, что «положение германской армии является очень серьезным» не только в связи с потерей под Сталинградом целой армии, но «главным образом потому, что русское командование твердо взяло в свои руки инициативу в ведении операций и немецкое командование не в силах ничего изменить», Муссолини объяснил превосходство русского командования «новой тактикой», которая заключается, в частности, в массовом использовании танков.

«Итальянский фронт, – продолжал Муссолини, – также был смят, несмотря на упорное сопротивление наших частей. Важная причина прорыва заключалась в слишком большой протяженности фронта, который установило немецкое командование для наших частей. Наши дивизии двухполкового состава обороняли в среднем по 30 км каждая. Но решающей причиной был отход немецких дивизий на наших флангах, и это позволило русским окружить наши позиции. После прорыва фронта наша армия была смята и мы понесли серьезнейшие потери как в людском составе, так и в технике. Менее крепкие дивизии целиком развалились и оставили противнику 700 орудий и 6 тыс. автомашин. Три альпийские дивизии сумели сохранить единство; они прорвали окружение ценой значительных потерь»102.

В конце января в итальянском Генеральном штабе уже достаточно хорошо представляли себе масштабы катастрофы, постигшей армию Гарибольди. 25 января офицер связи министерства иностранных дел при Генеральном штабе доносил Чиано: «Восьмая армия в последних боях практически разбита. Можно предполагать «в общих чертах», что удалось спасти 50% людского состава; вооружение и склады со снабжением в своем большинстве потеряны. Немецкое командование предложило, чтобы уцелевшие люди были направлены в глубокий тыл (800 км пешком) для реорганизации, в то время как части, которые еще в состоянии сражаться, должны остаться на фронте под немецким командованием. По этому вопросу с немцами сейчас ведутся переговоры. Мы отвергли эти требования, и от имени дуче было сказано (с тем, чтобы это передали фюреру), что генерал Гарибольди несет ответственность за свои войска перед дуче и, следовательно, их нельзя изымать из-под его командования; кроме того, предложение отвести войска в тыл может быть принято только в случае, если они будут переброшены по железной дороге. Все это я узнал «благодаря личным связям и строго доверительно…»103.

Вскоре после этого итальянский военный атташе в Берлине, через которого осуществлялась связь между двумя Генеральными штабами, получил от Муссолини телеграмму следующего содержания: «Гарибольди сообщает мне, что его войска должны будут двигаться пешком. Его телеграмма кончается следующими драматическими словами: «Мы усеем путь истощенными солдатами, которые будут служить свидетельством того, как с нами обращались». Я прошу вас сделать от моего имени официальное представление фельдмаршалу Кейтелю, чтобы добиться обещанного уже много раз. Столь же горестно и легко предвидеть, что мы потеряем много людей во время этого марша, но еще легче предвидеть последствия этого не только в войсках, но и в Италии, куда кое-какие сведения уже проникли. Скажите Кейтелю, что необходимо оказать хотя бы минимум помощи, если слово «товарищество» еще имеет какой-то смысл»104.

Получив столь необычное послание, генерал Маррас устремился в немецкий Генеральный штаб. Как он рассказывал позднее, его разговор с Кейтелем вылился в яростную перепалку. Кейтель сообщил, что, по решению фюрера, итальянские войска будут направлены в болотистую местность около Гомеля и ничто не может изменить решения. Что касается поездов, которые должны были быть направлены навстречу итальянским войскам, то Кейтель об этом даже слышать не хотел. Разговаривая с итальянскими генералами, как с провинившимися вассалами, Кейтель передавал настроения гитлеровской верхушки.

16 февраля Гитлер направил Муссолини письмо, которое по тону и по содержанию было самым резким в истории их переписки. Гитлер нарисовал апокалиптическую картину Европы, которая в случае поражения оси будет разрушена и уничтожена «большевиками и международным еврейством». «Я буду сражаться на Востоке с союзниками или без них», – патетически восклицал он в заключение, совершенно явно подразумевая Италию среди этих союзников, способных ему изменить.

Рассматривая положение в Греции и Югославии, Гитлер осыпал итальянскую армию градом упреков. Но особенно много язвительных замечаний было в той части письма, которая касалась положения на Восточном фронте. «Целью операции 1942 года, – писал Гитлер, – было захватить или, во всяком случае, целиком уничтожить зону угольного бассейна и большую часть русской нефти. Эта операция не могла быть предпринята без поддержки 40 или по крайней мере 30 дивизий наших союзников. Брешь, открытая противником на протяжении 400 км вдоль Дона и на Сталинградском фронте, заставляет теперь удерживать новую линию немецкими силами… Остановка продвижения русских была достигнута посылкой новых сил. Это продвижение было сдержано, наши части были успешно усилены людьми, взятыми в транспортных колоннах, частях ПВО, группах территориальной обороны, батальонах тыловых служб, которые были посланы на передовую. Их вооружение было абсолютно недостаточным, однако им удалось сдерживать русские дивизии на протяжении недель, выигрывая таким образом время для переброски на фронт новых немецких дивизий и проведения реорганизации…

Кавказская армия была вынуждена целиком отойти назад. Некоторые дивизии проделали по 600—700 км за 30 дней по территории, покрытой снегом, ведя непрерывные бои, и тем не менее они не бросили ни одной своей батареи… Поскольку мне пришлось использовать все возможности, для того чтобы закрыть брешь в несколько сот километров шириной, я был вынужден призвать очень молодых новобранцев. Эти ребята до сих пор получали закалку в районах, пораженных партизанским движением, где они охраняли линии коммуникаций. Учитывая, что абсолютно невозможно отводить с линии фронта немецкие войска, находящиеся на передовой линии, несмотря на то что они сражались уже на протяжении многих месяцев, а иногда нескольких лет, я подумал о том, что могу просить у 8-й итальянской армии, которая отвела с фронта некоторые свои соединения, перевести по крайней мере эти соединения в район Гомеля, с тем чтобы можно было взять наших рекрутов, которые там находятся, и направить их на фронт»105.

Предложение послать армию, которая, как предлагал Муссолини, еще немногим больше года назад должна была принять участие в финальных боях на Востоке, на смену безусым юнцам, несущим тыловую службу, явилось большим унижением, и Муссолини ни в коем случае не мог согласиться на это. С другой стороны, он не хотел возвращения армии в Италию, как это советовал ему король и новый начальник итальянского Генерального штаба Амброзио.

В своем ответном послании Гитлеру Муссолини подтверждал верность иллюзорной идее сепаратного мира с Россией, высказывая, правда, свои предложения в менее категорической форме. «Вы можете себе представить, фюрер, с каким напряженным вниманием я следил за развитием последних событий в России, – писал он. – Я никогда не сомневался – ни на секунду, – что вооруженные силы рейха восстановят положение… Но в момент, когда вы создадите восточный вал, истощенная Россия уже не будет представлять собой той смертельной опасности, какой она была два года назад, и, если вы не будете абсолютно уверены в возможности навсегда ее разбить, я спрашиваю себя, не слишком ли рискованно возобновить битву против необъятного, практически бесконечного, пространства России, в то время как увеличивается англосаксонская опасность на Западе. В тот день, когда Россия будет так или иначе ликвидирована или нейтрализована, победа будет за нами».

Переходя к повседневным делам, Муссолини продолжал: «Италия должна быть представлена на Восточном фронте. Следовательно, второй армейский корпус останется в России. Он должен быть реорганизован и снабжен эффективным оружием. Если он примет линейное построение, как это было с 8-й армией на Дону, без резервов и с устаревшим вооружением, то нельзя рассчитывать, что дела пойдут иначе, чем это было до сих пор… Я бы хотел, чтобы итальянский армейский корпус был использован в зоне боевых действий, а не в тыловых службах»106.

Пожелания, которые высказывал Муссолини в своем послании, несколько запоздали. Его письмо было отправлено 9 марта, а за несколько дней до этого Гитлер во время совещания в ставке, прервав Йодля, докладывавшего об итальянских предложениях относительно восстановления армейского корпуса на Восточном фронте, заявил: «Я скажу дуче, что это не имеет смысла. Давать им оружие – значит обманывать самих себя… Нет никакого смысла давать итальянцам вооружение для организации армии, которая побросает оружие перед лицом врага при первом же случае. Точно так же ни к чему вооружать армию, если нет уверенности в ее внутренней прочности… Я не дам себя обмануть еще раз»107.

Для Гитлера вопрос об итальянских войсках на советско-германском фронте был решен. Единственное, что оставалось сделать Муссолини, – это отказаться от использования на охранной службе дивизий, которые еще недавно именовались пропагандой «цветом итальянской армии». Подобное решение диктовалось не только соображениями престижа. В Рим прибывало все больше сведений самого тревожного характера о состоянии армии и настроениях итальянских солдат и офицеров, находившихся в Белоруссии. В начале апреля Бастианини, ставший министром иностранных дел, после того как с этого поста был удален Чиано, получил от своего близкого друга из России письмо, которое показалось ему столь важным, что он передал его для прочтения Муссолини. Близкий друг министра иностранных дел только что прибыл из Рима, чтобы принять на себя командование остатками дивизии «Торино», и был поражен увиденным. В письме, на котором стоит штамп «Прочитано дуче», говорилось: «Солдаты оборваны, изнурены и полны неверия. Месяцами они переходят из деревни в деревню, а это люди, которые в своем большинстве прошли пешком от 400 до 800 км по снегу… Они до сих пор спят на полу, в тесных помещениях, как стадо, без соломы, и нет возможности вывести у них вшей. Сыпной тиф уже начал гулять по подразделениям… Четвертая часть солдат не в состоянии нести службу. В результате холода и перенесенных лишений они страдают воспалением легких, хроническим бронхитом, истощением и т. д.

Моральное состояние войск невероятно низкое, и то же самое следует сказать об офицерах, особенно младших. Нужно побывать в частях, для того чтобы отдать себе отчет в истинном состоянии людей: все они перенесли психическую травму, которая повергла их в глубокий фатализм, боевой дух отсутствует… Гостеприимное и милосердное отношение местных жителей во время отступления часто оттеняло нетоварищеское поведение союзников. Теперь наши солдаты в России, включая, как я уже говорил, большинство младших офицеров, инстинктивно не считают более русских главным противником. Доказательства этому мы находим в письмах, отправляемых родным. Среди офицеров, как старших, так и младших, кроме того, господствуют настроения вражды и недоверия к режиму, который они обвиняют за все ошибки. Зреет, распространяется опасный дух антифашизма. Даже сам дуче, более или менее замаскированно, подвергается нападкам…»108

Итоги

При описании судьбы войск Муссолини на советско-германском фронте многие авторы проводят сравнение между этой кампанией и участием итальянских войск в походе Наполеона. Действительно, здесь имеется ряд аналогий. Оба раза итальянские войска участвовали в качестве вассалов более сильного партнера. В 1941 году из соображений престижа Муссолини послал на Восток свои лучшие дивизии. Точно так же в 1812 году вице-король Италии и король Неаполя отрядили в «великую армию» свои отборные батальоны. При этом если в армии Наполеона неизвестно почему оказались неаполитанские моряки, то вместе с немецкими бронетанковыми колоннами по степи следовали альпийцы со своим горным оборудованием.

В обоих случаях участие в войне закончилось сокрушительным разгромом итальянских войск. В 1812 году войска Евгения Богарне и Мюрата оставили в России 70%, своих людей и 100% материальной части и лошадей. Немногим меньшими были потери итальянской армии на Дону. Кампания 1812 года ослабила итальянские государства в военном отношении: Южное Королевство не в силах было противостоять англо-бурбонскому давлению. Отсутствие дивизий 8-й армии сказалось во время начала немецкой оккупации Италии в сентябре 1943 года.

Однако внешнее сходство двух кампаний касается главным образом военной стороны. Важнейшее принципиальное отличие вытекало из характера, который придавала фашистская верхушка участию в войне против Советского Союза. Посылая свои войска в СССР, Муссолини подчеркивал идеологический характер похода. Вторая мировая война завершилась для Италии не простым ослаблением военной мощи государства, а крахом фашистского режима.

События на Дону знаменовали собой серьезный кризис «оси Берлин – Рим». Вторая мировая война была развязана Гитлером при прямом соучастии Муссолини. Несмотря на внутренние разногласия и соперничество, неизбежные в разбойничьем блоке, совпадение основных интересов заставляло их держаться вместе. Разгром итальянских войск на советско-германском фронте образовал глубокую трещину в фашистском блоке, и взаимное недовольство приняло самые крайние формы. «Разгром на Дону, – пишет английский историк Ф. Дикин, исследовавший отношения между Гитлером и Муссолини, – явился важнейшим поворотом в отношениях между двумя странами. Более того, он представляет собой решающий психологический крах фашистской войны»109.

Отсутствие духа военного товарищества отмечалось с обеих сторон и раньше, особенно во время африканской кампании, когда итальянские и немецкие войска впервые действовали совместно. Но то, что произошло на Восточном фронте, далеко превосходило Северную Африку. Здесь речь шла о решающих битвах на главном для Германии фронте. Поэтому тот факт, что итальянцы, как считал Гитлер, «подвели» под Сталинградом, вызвало со стороны фюрера бурную реакцию.

В послевоенные годы обвинения против итальянской армии повторяет Типпельскирх. «Решающей причиной, которая заставила прекратить продвижение, был новый удар русских на Дону 16 декабря», – пишет он и указывает, что «уже через два дня весь фронт итальянской армии, который удерживали семь итальянских и одна немецкая дивизия, был прорван до самой Новой Калитвы. Создать импровизированную оборону на новом рубеже… итальянцы, при их взглядах и боевых качествах войск и командного состава, не могли. Если в отдельных местах окруженные итальянские части под влиянием немцев нередко оказывали ожесточенное сопротивление, то во многих других местах войска теряли выдержку и бежали в панике»110.

Со своей стороны, А. Валори, автор двухтомной работы об итальянской армии на Восточном фронте, главной причиной разгрома 8-й армии справедливо считает «истерическую стратегию» Гитлера.

Полемика, принявшая после войны характер исторического спора, в 1943 году носила более острые формы и привела к отчуждению между фашистскими союзниками на всех уровнях. Никогда еще Гитлер не позволял себе такого тона в обращении с Муссолини, как после событий на Дону. По примеру фюрера и вся немецкая политическая и военная верхушка делала все возможное, для того чтобы унизить своего неудачливого союзника.

Архивы сохранили фотографию, сделанную во время приема в итальянском посольстве в Берлине по случаю приезда генерала Гарибольди. На этот прием послу с трудом удалось заполучить нескольких немецких офицеров, представлявших коменданта города. Посол Альфьери, одетый в парадную форму, произносит речь о доблести итальянской армии, перед ним, насупившись и мрачно уставившись в пол, стоит Гарибольди. Вся его старчески поникшая фигура свидетельствует о неуместности этой процедуры.

На втором плане неподвижно застыли немецкие офицеры: их подтянутые фигуры полны достоинства, а взгляды выражают высокомерие и презрение.

Примечания

1 Anfuso F. Da Palazzo Venezia al Lago di Garda, R. San Casciano, 1957, p. 204.

2 Ibid., p. 205.

3 Alfieri D. Deux dictateurs face a face. Paris, 1948, p. 204.

4 Fusco G. La lunga marcia, Milano, 1961, p. 11.

5 Ciano G. Diario, vol. I, Milano – Roma, 1950, p. 56.

6 «La vita italiana», Luglio, 1941, p. 18.

7 Valori A. La campagna di Russia, vol. I, Roma, 1950, pp. 18—19.

8 См.: Cavallero U. Comando Supremo, R. San Casciano, 1948, p. 112. 9 Ciano G. Diario, vol. II, Roma – Milano, 1950, pp. 46—47.

10 Valori A. La campagna di Russia, vol. I, pp. 36—37.

11 Goria G. L'ltalia nella seconda guerra mondiale, Milano, 1959, pp. 216—217.

12 «La tragedia dell Armir nelle arringhe di Sotgiu e Paone al processo d'Onofrio», Milano, 1950, p. 216.

13 См.: Zanussi P. Guerra e catastrofe d'ltalia, Roma, 1946.

14 Valori A. La campagna di Russia, vol. I, p. 53.

15 Ibid., vol. I, p. 52.

16 Messe G. La guerra al fronte russo, Roma, 1947, p. 50.

17 «Nuova antologia», Maggio – Agosto, 1942, p. 39.

18 Valori A. La campagna di Russia, vol. I, p. 54.

19 Ibid., vol. I, p. 81.

20 Anfuso F. Da Palazzo Venezia al Lago di Garda, pp. 206, 208.

21 Simoni L. Berlin. Ambassade d'ltalie. Paris, 1947, p. 306.

22 Ciano G. Diario, vol. II, p. 72.

23 Messe G. La guerra al fronte russo, p. 26.

24 Tolloy G. Con I'armata italiana in Russia, Torino, 1947, p. 17.

25 Valori A. La campagna di Russia, vol. I, p. 146.

26 Ibid., vol. I, pp. 178—179.

27 См.: Messe G. La guerra al fronte russo, p. 134.

28 Valori A. La campagna di Russia, vol. I, pp. 443—444.

29 Ibid., p. 367.

30 Messe G. La guerra al fronte russo, p. 167.

31 Ibid., p. 146.

32 Ibid., p. 160.

33 Ibid.

34 Goria G. L'ltalia nella seconda guerra mondiale, p. 217.

35 Ciano G. Diario, vol. II, pp. 63, 71.

36 Messe G. La guerra al fronte russo, p. 174.

37 Текст отчета см.: Valori A. La campagna di Russia, pp. 172—174.

38 Ciano G. Diario, vol. II, p. 51.

39 Simoni L. Berlin, Ambassaded'ltalie, p. 306.

40 Ibid., p. 313.

41 Goria G. L'Italia nella seconda guerra mondiale, pp. 307—310.

42 Cavallero M. Comando Supremo, p. 212.

43 Ciano G. Diario, vol. II, p. 169.

44 Messe G. La guerra al fronte russo, p. 178.

45 См.: Deakin F. Storia della repubblica di Salo, Torino, 1963, p. 25. 46ZanussiP. Guerra e catastrofe d'ltalia, pp. 59—60.

47 Franzini E. In Russia, Venezia, 1962, p. 9.

48 См.: Revetli N. La strada del davai, Torino, 1966.

49 Franzini E. In Russia, p. 12.

50 Revelli N. La strada del davai, p. 14.

51 Franzini E. In Russia, p. 29.

52 Gambetti F. I morti e i vivi dell'ARMIR, Milano, 1948. p. 21.

53 Messe G. La guerra al fronte russo, pp. 199—200.

54 Ibid.

55 См.: Valori A. La campagna di Russia, vol. I, p. 420.

56 Tolloy G. Con I'armata italiana in Russia, p. 44.

57 Messe G. La guerra al fronte russo, pp. 215, 218.

58 Valori A. La campagna di Russia, vol. I, p. 473.

59 Messe G. La guerra al fronte russo, p. 238.

60 Revelli N. Maitardi, p. 53.

61 Valori A. La campagna di Russia, vol. I, p. 465.

62 TolloyG. Con I'armata italiana in Russia, p. 51.

63 Revelli N. Mai tardi, p. 84.

64 Tolloy G. Con I'armata italiana in Russia, p. 50.

65 Ibid., p. 147.

66 Rigoni M. II sergente nella neve, Torino, 1953, p. 12.

67 Revelli N. La strada del davai, p. 141.

68 См.: TolloyG. Con I'armata italiana in Russia, p. 143.

69 Gambetti F. I morti e i vivi dell'ARMIR, p. 25.

70 Revelli N. Mai tardi, p. 3.

71 Messe G. La guerra al fronte russo, p. 169.

72 Tolloy G. Con I'armata italiana in Russia, p. 122.

73 Messe G. La guerra al fronte russo, pp. 57, 60.

74 Valori A. La campagna di Russia, vol. I, p. 543.

75 Ibid., pp. 238—239.

76 Cavallero M…Comando Supremo, p. 144.

77 Revelli N. Mai tardi, p. 81.

78 «Alba», 1943, №2.

79 «Perche non si e fatta luce sulla campagna in Russia», p. 10.

80 Messe G. La guerra al fronte russo, p. 170.

81 См.: Сидоров В., Фокин Н. Разгром итало-немецких войск на Дону, М., 1944. С. 8.

82 «L'armata italiana nella seconda battaglia difensiva del Don», p. 13.

83 Ibid., p. 11.

84 См.: Сидоров В., Фокин Н. Разгром итало-немецких войск на Дону. С. 7.

85 См.: ValoriA. La campagna di Russia, vol. I, pp. 765—766.

86 Типпельскирх К. История Второй мировой войны, М., 1956, стр. 267.

87 «L'armata italiana nella seconda battaglia difensiva del Don», p. 14.

88 Valori A. La campagna di Russia, p. 658.

89 «История Великой Отечественной войны…». Т. III. С. 104.

90 См.: Valori A. La campagna di Russia, vol. II, p. 699.

91 См.: «L'armata italiana nella seconda battaglia difensiva del Don», p. 4.

92 Deakin F. Storia della repubblica di Salo, p. 88.

93 Tolloy G. Con l'armata italiana in Russia, p. 203.

94 См.: Ciano G. Diario, vol. II, pp. 191,237.

95 Deakin F. Storia delta repubblica di Salo, p. 89.

96 Simoni L. Berlin. Ambassade d'ltalie, p. 344.

97 Deakin F. Storia della repubblica di Salo, pp. 92—93.

98 См.: Simoni L. Berlin. Ambassade d'ltalie, pp. 346—347.

99 Ciano G. Diario, vol. II, pp. 230—231.

100 См.: Deakin F. Storia della repubblica di Salo, p. 101.

101 Cavallero U. Comando Supremo, pp. 294, 421, 422.

102 Goria G. L'ltalia nella seconda guerra mondiale, p. 392.

103 Deakin F. Storia della repubblica di Salo, pp. 146—147.

104 Simoni L. Berlin, Ambassade d'ltalie, p. 362.

105 «Les lettres secretes echangees par Hitler et Mussolini», pp. 156—158.

106 Ibid., p. 170.

107 Deakin F. Storia della repubblica di Salo, p. 206.

108 Ibid., pp. 218—219.

109 Deakin F. Storia della repubblica di Salo. p. 206.

110 Типпельскирх К. История Второй мировой войны. С. 261.

В. И. Барышников, Э. Саломаа

ВОВЛЕЧЕНИЕ ФИНЛЯНДИИ ВО ВТОРУЮ МИРОВУЮ ВОЙНУ

В то время, когда Германия готовилась напасть на Советский Союз, целый ряд малых европейских стран был различными путями вовлечен в этот «крестовый поход». Некоторые страны были оккупированы без сопротивления, в случае надобности применялась сила. Их экономика и – в очень значительной степени – военная машина ставилась на службу этому давно задуманному и в начале лета 1941 года осуществленному мероприятию. Присоединение Финляндии к фашистской оси в качестве неофициального члена, а в действительности – в качестве надежного и при расчетах полностью учитываемого союзника, представляет собой особую статью.

Зимняя война между Финляндией и Советским Союзом окончилась подписанием мирного договора 12 марта 1940 года, финско-советский мирный договор содержал предпосылки развития мирных взаимоотношений между этими соседними странами, а также основу для развития взаимовыгодных экономических и культурных связей.

Однако тогдашняя правящая группировка Финляндии и стоявшие за нею политические силы считали мирный договор лишь «перемирием» (этот термин утвердился также в современной финской исторической литературе). Эта группировка выжидала, зная, что гитлеровская Германия рано или поздно нападет на Советский Союз. Она получила соответствующие прямые и косвенные намеки и одобрения. Однако надо было еще ждать, готовиться и оттягивать время.

Президент республики Каллио был болен и стоял в стороне от политической жизни, поэтому его было легко ввести в заблуждение. Правительством руководили «сильные люди»: премьер-министр Ристо Рюти и известный своими пронацистскими настроениями министр иностранных дел Рольф Виттинг. Вяйне Таннер, который временно был вынужден отстраниться, также принадлежал к этой группе. Несмотря на то что гитлеровская Германия не могла еще летом 1940 года сообщить своим возможным союзникам о подготовляемом плане «Барбаросса», финские власти стремились по собственной инициативе к союзу с Германией. Премьер-министр Рюти, например, пригласил к себе 16 августа 1940 года аккредитованного в Хельсинки германского посланника Блюхера и уверял его в том, что симпатии к немцам увеличились во всех слоях населения страны. До этого, 2 августа 1940 года, министр иностранных дел Виттинг во время доверительной беседы предложил Блюхеру, чтобы Германия при решении территориальных вопросов в Прибалтике действовала так же, как на Балканах. Он надеялся, что Гитлер примет его, и готов был направиться в Берлин. В своих мемуарах Блюхер отмечает, что он был вынужден сдерживать этих слишком рьяных политиков. Официальные отношения Германии и Финляндии должны были временно быть сдержанными. Однако Блюхеру уже намекали, что положение может вскоре измениться. Наконец заветные желания этой группировки сбылись. Маршал Маннергейм, остававшийся Верховным главнокомандующим, несмотря на то, что в мирных условиях этот пост должен был принадлежать президенту, получил из Берлина телеграмму, которую он охарактеризовал как луч солнца во тьме. В телеграмме указывалось, что по поручению Геринга в Финляндию направляется для переговоров некий подполковник Велтьенс. Приезд этого до тех пор неизвестного нацистского офицера в Финляндию не был случайностью. Он вместе с Герингом был у Гитлера, когда велись переговоры о планах касательно Финляндии. Теперь его откомандировали в Финляндию с непременным указанием вести переговоры исключительно с Маннергеймом. Если первый контакт будет удачным, можно будет привлечь к переговорам премьер-министра, министра иностранных дел и министра обороны. На посту министра обороны находился ставленник Маннергейма, бывший царский офицер Р. Валдэн. Переговоры и последующие за ними мероприятия ни в коем случае не должны были стать известны финляндскому сейму. Велтьенсу было поручено сообщить финскому политическому и военному руководству следующее: 1) Германия поставит Финляндии в секретном порядке и при определенных условиях оружие; 2) Германия намерена перебросить войска через Финляндию в Норвегию.

Финский подполковник Мартти В. Теря, игравший видную роль в начальной стадии переговоров об объединенном финско-немецком плане, писал в книге с метким названием «На перепутье», что Велтьенс был полномочным представителем великой державы. Посланнику Финляндии в Берлине Т.М. Кивимяки Велтьенс сообщил, что едет в Финляндию в качестве особого уполномоченного германского правительства.

Велтьенс вел переговоры 18—19 августа 1940 года не только с Маннергеймом, но также и с Рюти, Виттингом и Валдэном. Премьер-министр Рюти выразил ему благодарность и подтвердил согласие Маннергейма как главнокомандующего на предложения Велтьенса. Вероятно, это было первым совещанием на высшем уровне, в результате которого Финляндия была подключена к плану «Барбаросса».

Когда к 5 августа 1940 года в Генштабе сухопутных войск Германии был готов первый вариант плана войны против Советского Союза, то в нем Финляндии отводилась лишь пассивная роль – провести мобилизацию и в дальнейшем, не вступая в боевые действия, сковать 15 советских дивизий. Позднее, 15 сентября, с появлением нового варианта плана, им предусматривалось уже, что финская армия должна будет совместно с немецкими войсками в Заполярье образовать отдельную оперативную группу, в задачу которой входило вести наступление частью сил на Мурманск, а основными силами – на Ленинград из района севернее Ладожского озера1. Этот план, получивший условное наименование «Отто», в дальнейшем стал уточняться и должен был быть представлен Гитлеру.

В какой степени могли проникать в Финляндию полные сведения о замыслах фюрера и высшего военного командования? Скорее всего в кругах финского руководства улавливали лишь наметившуюся направленность действий с их стороны и нащупывали возможности, чтобы включиться в военный поход на Восток. Во всяком случае, после визита в Хельсинки Вейссауера, а затем Велтьенса и начавшейся переброски немецких войск в Финляндию на основе соглашения о «транзите», такая перспектива определенно вырисовывалась. Генерал Талвела писал в своих мемуарах: «Вести вторую войну одной (Финляндии. – В.Б.) против Советского Союза было бы безнадежно. Германия являлась нашей единственной слабой надеждой, и мы интенсивно обдумывали способ, чтобы можно было сблизиться с нею»2.

Именно на этапе появления плана «Отто» в весьма узком кругу государственного и военного руководства Финляндии принимается решение направить в Берлин такое лицо, которое бы не представляло Генштаб, но являлось весьма компетентным в оперативных вопросах. Предпочтение было отдано не находившемуся на действительной военной службе генералу Талвела. Он уже справился с одним из важных поручений, касавшихся поставок немецкого вооружения в Финляндию и организации «транзита» немецких войск. К тому же его не нужно было особо вводить в курс дела: Талвела все и так хорошо представлял. «Маршал, Вальден и Рюти решили, – писал он, – что мне было бы все же необходимо прозондировать возможность получения из Германии помощи…» Правда, явно камуфлируя цель поездки, добавил: «если Советский Союз использует вооруженные силы вновь против нас»3.

Перед отправкой Талвела в Германию Маннергейм поставил там перед ним задачу добиться встречи с благосклонно относившимся к Финляндии Герингом4, чтобы в неофициальной беседе изложить ему позицию финского руководства.

Побывав, однако, с 17 по 25 сентября в Берлине, Талвела не смог, как свидетельствуют его дневниковые записи, встретиться с Германом Герингом. Зато было выполнено другое не менее важное поручение, касавшееся установления сотрудничества между германским и финским Генеральными штабами в целях скоординированных совместных военных действий против Советского Союза. Впервые об этой тайной миссии П. Талвела стало известно на Нюрнбергском процессе из показаний, данных 27 декабря 1945 года полковником X. Кичманом, ставшим в октябре 1941 года заместителем военного атташе в Финляндии. Располагая информацией, полученной тогда в аппарате атташе в Хельсинки, Кичман сообщил суду то, что до сих пор не раскрывается финскими документальными источниками: «…В сентябре 1940 года генерал-майор X. Рессинг (Рёссинг. – В.В.), по заданию Гитлера и германского Генерального штаба, организовал поездку генерал-майора Талвела – особоуполномоченного маршала Маннергейма – в Берлин в ставку Гитлера, где им было достигнуто соглашение между германским и финским Генштабами о совместной подготовке нападения на Советский Союз и ведении войны против него». Возможные сомнения в достоверности этого развеиваются тем, что Кичману сказал сам Талвела: «…Вспоминаю, – отметил немецкий военный дипломат, – что, когда в ноябре месяце 1941 года я посетил генерала Талвела в его штаб-квартире в районе города Аунус (финское название Олонца. – В. В.), он в беседе рассказал мне, что поличному поручению маршала Маннергейма он еще в сентябре 1940 года одним из первых установил связь с германским верховным командованием в деле совместной подготовки нападения Германии и Финляндии на Советский Союз»5.

Эти же данные, но без указания конкретных участников переговоров X. Рёссинг лично сообщил весной 1941 года и шведскому военному атташе в Хельсинки Г. Стедингу. Шведский атташе тогда срочно решил доложить в Стокгольм сенсационную информацию: по данным Рёссинга, указывал он, «со стороны Финляндии, начиная с сентября 1940 года, все время выражалась надежда на получение военной помощи в войне против Советского Союза… Финны не рассматривали здесь возможность ограниченной помощи, а надеялись на концентрацию сил для возвращения обратно Восточной Карелии и Карельского перешейка»6. Таким образом, переговоры Талвела в Германии имели весьма важный скрытый смысл.

Некоторые скудные сведения, относящиеся к миссии.

Следует иметь в виду, что в Берлине очень опасались, как бы не произошло утечки данных о привлечении Финляндии к участию в войне с Советским Союзом. По сведениям, исходящим от фельдмаршала Ф. Паулюса, который в сентябре 1940 года принимал участие в составлении оперативного плана войны против СССР, на Финляндию конкретно не возлагались еще боевые задачи. «На северном фланге, – отмечал он, – предусматривалось участие Финляндии в войне, но во время разработки этих оперативных планов этот момент не учитывался»3 Следовательно, и с Талвела не могли вестись еще конкретные разговоры о роли и месте финских вооруженных сил в войне. Это должно было произойти позднее.

Тем не менее немецкий военный атташе в Хельсинки в конце октября 1940 года передал перечень вопросов, которые интересовали немецкое военное командование в Норвегии Они касались дорожных условий и военных приготовлений на Севере Финляндии10. Маннергейм достаточно оперативно предоставил конкретные ответы на все поставленные ему вопросы, что, естественно, свидетельствовало о уже начавшихся первых шагах совместной координации военных приготовлений. Когда же начальник Генерального штаба финской армии Э. Хейнрикс лично после этого встретился с германским военным атташе, то Рёссинг всячески стремился еще и полностью раскрыть смысл слов Гитлера о том, что «Германия, очевидно, рано или поздно скрестит оружие с Россией»11.

В Финляндии стремились ускорить процесс сближения с Германией по военной линии и получить большую ясность в перспективном плане. Финляндский военный атташе в Германии Вальтер Хорн старался приложить максимум усилий, чтобы все-таки представитель финляндского руководства смог в Германии продолжить обсуждение немецко-финляндского сотрудничества. Он прямо по этому поводу подчеркивал, что все должно решаться в Берлине на самом высоком уровне, поскольку в данном вопросе это зависит от мнения «лишь Гитлера и Риббентропа»12.

Однако в рейхе не особенно спешили с форсированием своих переговоров с финнами. К этому времени уже было достаточно ясно, что Финляндии остается выбирать только одно из двух: либо вместе с Германией участвовать в войне против СССР, либо приступить к выдворению немецких войск из своей страны, а это в данном случае было уже нереально13. К тому же продолжающаяся осторожность Берлина по поводу дальнейших переговоров с Финляндией, возможно, была связана с жесткой позицией СССР, внимательно следившего за немецко-финским сотрудничеством.

Тем не менее из Берлина все же негласно подбадривали финляндское руководство. 29 октября Геринг направил Маннергейму специальное послание, в котором говорилось: «Смелая позиция вашего народа принесет свои плоды»14. Действительно, в Финляндии активно продолжали искать пути к тому, чтобы более четко определить перспективы военного сотрудничества с Германией. Спустя полтора месяца после очередной поездки в Берлин Талвела опять был направлен в германскую столицу. Этот визит в Финляндии готовили достаточно долго. Планировалось, что Талвела все же сможет получить аудиенцию у высшего гитлеровского руководства. С этой целью была заготовлена и специальная памятная записка, которую финский эмиссар должен был вручить Герингу в ходе их встречи. Сама же программа предстоящего посещения рейха тщательно продумывалась, и обсуждения по этому поводу велись как среди высшего военного, так и дипломатического руководства Финляндии15.

Столь скрупулезно готовящийся визит оказался для финского эмиссара очень продолжительным. Он проходил с 8 по 22 ноября. Причем само прибытие Талвела в Германию происходило при достаточно тревожных для

Финляндии обстоятельствах. Это можно судить и по телеграмме, которую накануне приезда Талвела в Берлин направил министр иностранных дел Финляндии посланнику Кивимяки. В ней лаконично сообщалось: «Талвела прибудет в пятницу вечером. Обстановка развивается плохо»16.

Какие же обстоятельства озадачивали организаторов задуманной поездки? Дело заключалось в том, что нахождение Талвела в Берлине совпало со временем пребывания там Молотова на переговорах с Гитлером. Ситуация складывалась довольно оригинально: фюрер в имперской канцелярии в беседе с Молотовым пытался всячески скрыть все то, что прикрывалось «транзитом», а где-то вблизи в тот же самый момент действовал непосредственно причастный к данному делу человек, вновь прибывший из Хельсинки для достижения дальнейших договоренностей в интересах подключения Финляндии к военным планам Германии.

Эмиссар маршала опять не смог встретиться с Герингом. Также ему не удалось, как предполагалось, провести беседы с другими высокопоставленными представителями высшего военного руководства Германии фельдмаршалами Кейтелем и Браухичем. Однако Талвела сумел все же вступить в контакт с одним из ближайших советников Гитлера по морским делам адмиралом Отто Шниевиндом и сообщить ему, что имеет задачу по поручению Маннергеима проинформировать руководящих военных деятелей Германии относительно военного положения Финляндии. «Я заметил, – писал Талвела об этом разговоре, – что после того, как мы получили от Германии оружие и немецкие войска прошли маршем по Северной Финляндии, мы обрели смелость, почувствовав, что судьба Финляндии неотделима от Германии. Поэтому требовалось также, чтобы военные проблемы Финляндии интересовали Германию, особенно в том отношении, где интересы являются взаимосвязанными»17.

Уже перед самым отъездом из Берлина, ночью 22 ноября, Талвела встретился с Велтьенсом, который, может быть, сказал наиболее важное относительно перспектив будущих германо-финляндских контактов. Велтьенс заявил, что «ответ Германии в данной связи по-прежнему обдумывается с точки зрения формулировок»18. Иными словами, в Берлине все еще не спешили дать точные разъяснения финскому руководству и демонстрировали, что еще изучают этот вопрос.

Возвратившись 23 ноября в Хельсинки, Талвела в тот же день обстоятельно доложил о результатах своей поездки президенту, главнокомандующему, министрам обороны и иностранных дел, а также начальнику Генштаба. Судя по тому, какой круг лиц заслушивал его, можно предположить, сколь значима была его информация в военно-политическом отношении.

Действительно, для Хельсинки многое еще оставалось невыясненным. Неконкретность достигнутых результатов во время ноябрьской поездки Талвела требовала новых разъяснений. Они могли быть достигнуты уже в конце ноября, поскольку в столицу Финляндии вслед за П. Талвела сразу же вновь прибывает Ё. Велтьенс. Как отмечает по этому поводу М. Теря, он был направлен ввиду того, что «правительство Германии… считало все же необходимым в какой-то степени показать теплоту»19.

Визит Велтьенса продолжался в течение четырех дней, с 23 по 26 ноября. В ходе него он встречался с Вальденом, Виттингом, Маннергеймом и другими представителями финского руководства. Причем круг вопросов, который в ходе этого визита обсуждался, был достаточно широкий: от расширения поставок Финляндии вооружения до политической информации, которую германский представитель пытался донести до высокопоставленных лиц, т. к. «финнов не следовало слишком опечаливать»20.

Более того, Велтьенс постарался сообщить об итогах визита Молотова в Берлин и показать, что Гитлер «активно защищал» на переговорах Финляндию от попыток Молотова добиться согласия фюрера «на захват Финляндии». К тому же Маннергейму он передал особое послание Геринга, а от себя советовал в отношениях к СССР быть решительными, но не «дерзить»21. Иными словами, Велтьенс стремился продолжить тот процесс переговоров, который вел Талвела в Берлине и в то же время опять напомнить финнам о «советской военной угрозе». В этой связи профессор М. Ёкипии восклицает: «Трудно осудить руководителей нашей страны в их связях с Германией… если представить, что они в полной мере были информированы о планах ликвидации их страны, высказанных на столь высоком государственном уровне»22.

Таким образом рейх стремился активно использовать визит Молотова в Берлин с тем, чтобы дипломатическим путем еще больше привязать финское руководство к немецкой политике, направленной на подготовку войны против СССР. И эти действия находили понимание и полную поддержку у правительственных кругов Финляндии. Теперь Маннергейм опять начал выяснять вопрос о возможности нового визита Талвела в Берлин, причем речь уже велась о непосредственной встрече с начальником Генштаба сухопутных войск Германии Гальдером23.

В это время в Берлине приступали к завершающей стадии выработки плана нападения на СССР, и, конечно, один из главных участников этого процесса как раз и был начальник Генштаба сухопутных войск. Естественно, что б это время он был невероятно занят. Однако новое посещение представителя финского военного командования стало теперь уже необходимо для руководства вермахта. 5 декабря 1940 года на совещании германских генералов у Гитлера фюрер совершенно определенно заявил, что в операции против СССР «будет участвовать Финляндия». Как зафиксировал тогда в этой связи Гальдер; «финны… выступят вместе с нами, так как их будущее связано с победой Германии»24. В результате именно в декабре 1940 года настал уже тот день, когда в Германии могли наконец заслушать Талвела.

События стали разворачиваться невероятно стремительно. Не прошло и десяти дней после окончания визита Велтьенса в Хельсинки, как Талвела вновь прибывает в столицу Германии. Эта поездка, подобно предыдущей, носила крайне законспирированный характер. Как по этому поводу отмечается в финской исторической литературе, «читая воспоминания Талвела. поражаешься, сколь смехотворными зачастую выглядят уверения в том, что он в декабре 1940 года случайно оказался в Берлине»25. Но именно только в данный момент ему наконец удается встретиться с высокопоставленными представителями вермахта и прежде всего с генерал-полковником Ф. Гальдером.

Оценивая произошедшие встречи, профессор Охто Маннинен отметил, что «у генералов были достаточно широкие полномочия обсуждать важнейшие вопросы»26. В свою очередь финский военный историк Хельге Сеппяля, пользовавшийся неопубликованной рукописью воспоминаний Талвела о 1940—1941 годах, обратил внимание на следующее: «Из мемуаров видно, что Талвела встречался с рядом лиц в ресторанах. Удивительно, что многие встречи остались за пределами воспоминаний, равно как и темы разговоров»27. Почему? Мы видели уже, какой круг вопросов обсуждался с его участием в закрытых кабинетах ресторанов Хельсинки. Очевидно, способ обсуждения важных, острых вопросов и здесь оказался своеобразно традиционным.

В финском военном архиве удалось обнаружить в данной связи лишь лаконичные телеграммы финляндского военного атташе из Берлина. 9 и 17 декабря в них был один и тот же текст: «Ставка. Маршалу. Хельсинки. Генерал Талвела действует»23. Но не более того. Вместе с тем посланец маршала не счел возможным приоткрыть в своих мемуарах суть происходившего на встречах и переговорах с представителями германского командования. Они, кстати, проходили уже совместно с прибывшим тогда в Берлин бывшим командующим финскими войсками на Карельском перешейке в «зимнюю войну» генералом Хуго Эстерманом. «Переговоры Талвела и Эстермана, – заметил X. Сеппяля, – наверняка могли бы заинтересовать нас, как и оставшиеся неизвестными беседы в ресторане, но, увы!»29.

При всем этом, надо полагать, самыми важными являлись встречи Талвела с Гальдером. В памятной записке, которую составил финский генерал по случаю произошедших переговоров, имеется весьма лаконичная запись: «Обсудили дело, о котором ген. – полк. Г. (генерал-полковник Гальдер. – В.Б.) не захотел делать письменных заметок и о котором разрешил сообщить только финскому Генштабу»30. Дело в том, что тогда в руководстве вермахта впервые были подвергнуты рассмотрению уже чисто оперативные вопросы, связанные с проблемой боеготовности финской армии и планами проведения Финляндией мобилизации, а также временем, необходимым для скрытой подготовки к наступлению ее войск в юго-восточном направлении31. Причем, как справедливо заметил немецкий историк М. Менгер, все эти проблемы как раз «могли иметь значение только при неожиданном нападении» на СССР32.

В ходе той встречи Гальдера особо интересовали также районы финского Заполярья, где должны были размещаться немецкие войска. В этой связи Талвела писал в своих мемуарах: «Взяв карту Финляндии, Гальдер отметил, что мы правильно делаем, заботясь об этом направлении… Он поинтересовался, как мы сами оцениваем нынешнюю границу, проходящую по Карельскому перешейку»33. Таким образом германское руководство уже обстоятельно изучало вопросы, связанные с осуществлением нападения на СССР с территории Финляндии. И, судя по всему, позиция финского политического и военного руководства, изложенная Талвела в германском Генштабе, была учтена при окончательном определении места Финляндии в ходе разработки оперативного плана похода на Восток.

Через день после этой беседы, 18 декабря, Гитлер подписал уже известную директиву № 21, содержавшую общий замысел и исходные указания об агрессии против СССР. Ей было дано условное наименование плана «Барбаросса». «На флангах нашей операции, – говорилось в этом плане, – мы можем рассчитывать на активное участие Румынии и Финляндии в войне против Советской России… Основным силам финской армии будет поставлена задача в соответствии с успехами немецкого северного фланга сковать как можно больше русских сил путем нападения западнее или по обе стороны Ладожского озера, а также овладеть Ханко»34.

С завершением визита Талвела для финляндского руководства не было уже особых сомнений относительно перспектив будущей германской политики. Как отметил в данном случае О. Маннинен, предположение о возможности войны Германии против «России, не могло получить иного истолкования у Талвела, поскольку немцы хотели иметь сведения для своих военных планов»35.

Следовательно, можно предполагать, что после поездки Талвела в Германию в ноябре в финской ставке и в Генштабе только еще пытались согласовывать намечавшиеся составителями плана «Барбаросса» перспективы участия Финляндии в войне, а уже в декабре, перед подписанием Гитлером директивы № 21, согласие финского руководства с определенными уточнениями было доложено в Берлин. Иными словами, по мнению профессора Мауно Ёкипии, между Финляндией и Германией была все-таки достигнута принципиальная договоренность. Свою позицию М. Ёкипии подтвердил в обстоятельном исследовании «Рождение войны-продолжения». В качестве источника в подтверждение сделанного вывода им приводилась телеграмма фельдмаршала В. Кейтеля от 15 июня 1941 года, адресованная находившемуся в Финляндии начальнику штаба немецкой армии «Норвегия» полковнику Эриху Бушенхагену, в которой подтвердил его полномочия и разъяснил, что Финляндия должна осуществлять свои действия «в соответствии с тем, что подлежало выполнению»36.

В ходе своей последней поездки в Германию Талвела, более того, получил возможность дважды встретиться с Герингом. Это произошло 18 и 19 декабря. Наиболее примечательной при этом была первая предоставленная ему аудиенция. Тогда во время часовой беседы Талвела зачитал заранее подготовленный текст, одобренный до этого Маннергеймом. В нем значительное место отводилось необходимости военного сотрудничества Финляндии с Германией и ряду конкретных оперативных вопросов. «…У Германии в конфликте с Россией, – сказал он, – едва ли есть более естественный союзник, чем Финляндия… Стратегическое положение Финляндии является также таким, что с севера можно в ходе крупной войны нанести серьезный удар по жизненным коммуникациям Северной России. В этой связи следует помнить, что уже в последней войне с Россией Финляндия сковала 45 русских дивизий…»37

В ответ на это Геринг заверил в твердой позиции рейха осуществлять военное взаимодействие с Финляндией. После того, как «Финляндия оказалась в сфере интересов Германии», заявил он, «Вы можете, генерал, сказать маршалу, что Финляндии больше нечего бояться». В заключение Геринг с особой силой подчеркнул, что Финляндии «надо идти вместе с Германией последовательно и неколебимо», и когда «она одержит победу, то также победит и Финляндия»38.

На следующий день Геринг посчитал необходимым вновь встретиться с Талвела. Во время беседы рейхсминистр упомянул, что сам Гитлер получил сведения об этих неофициальных переговорах39. Тем самым имелось в виду уведомить финляндское руководство, что их «вопросом» уже занимались в рейхе на самом верху.

Позднее, возвратившись в Финляндию, Талвела сделал в своем дневнике довольно красноречивую запись: «Надеюсь, что в наступающем году мы вместе с Германией разобьем рюсся (презрительная кличка русских. – В.Б.), и тогда осуществится моя давняя мечта о Карелии»40. Действительно, в 1920-е годы он неоднократно высказывался о вожделенной мечте присоединить к Финляндии Советскую Карелию. Следовательно, замыслы были далеко не только об одном реванше.

Рассматривая события и факты, связанные с выполнявшейся миссией в Германии доверенным лицом Маннергейма, уместно поставить вопрос: имелись ли у Финляндии первоначальные сведения относительно плана «Барбаросса»? Утвердительный ответ на это дать трудно. Известно, что Гитлер проявил большую предосторожность, чтобы директива № 21 сохранялась в глубокой тайне. Из девяти изготовленных ее экземпляров три было вручено главнокомандующим видами вооруженных сил, а шесть закрыли в сейфе Верховного главнокомандования41.

Вместе с тем вряд ли для финляндского руководства оставалось секретом, что в возможном плане германского нападения на СССР уже должна была фигурировать Финляндия. Как по этому поводу отметил О. Маннинен, тогда «фактически в Финляндии были получены достоверные данные о том, что в ОКВ составлялся план нападения на Советский Союз»42. Посланник в Берлине Кивимяки этого вовсе не скрывал при своих встречах с немецкими дипломатами. Так, 31 декабря 1940 года он прямо сказал статс-секретарю Э. Вайзеккеру, что «на его родине люди теперь успокоились, так как они знают, что в следующем конфликте с Россией они не будут одни»43.

Наивно бы было сомневаться в том, что финское руководство, согласовав через Талвела вопрос об участии Финляндии в агрессии против СССР, не представляло себе, как могли развиваться последующие события. О ближайшей будущности хода развития Второй мировой войны, безусловно, имел даже сведения и финляндский посланник в Берлине Тойво Кивимяки. В январе 1941 года он сообщил в Хельсинки: «Что касается перспектив войны с Россией, то, по-видимому, имеется уже замысел операции, которая, весьма возможно, будет осуществляться в этом году…»44 Очевидно, определенная ориентация в отношении срока начала войны против Советского Союза давалась финской стороне. Не случайно Талвела называет 1941 год в качестве времени вероятного «разгрома рюсся».

Докладывал же он финскому руководству о результатах своей поездки в Берлин 20 декабря. Прежде всего его отчет заслушал Маннергейм. Маршал был доволен своим эмиссаром. Теперь начатое им дело должен был вести дальше непосредственно начальник Генерального штаба. 7 января в письме к Герингу Маннергейм «благодарил рейхсмаршала» за то, что тот пошел «навстречу надеждам, выраженным Финляндией«45.

О том, что Талвела удалось достигнуть на основе данных ему указаний конкретного результата в переговорах с высшим немецким руководством, свидетельствует тот факт; что на следующий день после его доклада начинаются в духе замыслов германского командования серьезные изменения в финском военном планировании. В оперативном отделе Генштаба уже 21 декабря составили первые наброски относительно возможного нападения Финляндии на Советский Союз46. Вопрос стоял о решительном наступлении с финской стороны северного побережья Ладожского озера и расчленении там советских войск. Что же касалось овладения Карельским перешейком, то это «должно было произойти до того, как продолжится продвижение в глубь Ладожской Карелии»47.

Столь серьезное изменение в планах финского военного командования могло произойти только при учете того обстоятельства, что война против СССР будет проходить при условии уже готовящегося нападения Германии на Советский Союз. Иными словами, период, когда выяснялись перспективы германо-финляндского сотрудничества, закончился. Начиналась новая стадия развития отношений между двумя странами, которая выражалась в осуществлении конкретного военного планирования общих наступательных боевых действий, направленных против СССР.

На ранней стадии подготовки Германией по плану «Барбаросса» войны против СССР, в Москве, естественно, еще не располагали какими-то четкими и достоверными данными о той роли, какую может играть Финляндия с точки зрения перспектив возможного участия в советско-германской войне. Тем не менее существовали достаточно основательные признаки того, что финская армия весьма активно начинает к ней готовиться.

В специальном сообщении разведывательного управления Генштаба Красной Армии о проводившихся на рубеже 1940—1941 годов «мобилизационных мероприятиях в сопредельных с СССР капиталистических странах» указывалось, что в Финляндии уже был отмечен определенный рост численности армии. В частности, по агентурным данным и сведениям разведывательного отдела штаба Ленинградского военного округа, в Финляндии в декабре был проведен «частичный призыв резервистов», а в конце декабря и начале января отмечался «скрытый частичный призыв рядового и унтер-офицерского состава». По оценкам советской разведки, финская армия насчитывала уже около 222 000 человек48.

Эта цифра не полностью соответствовала реальной действительности. Тогда общая численность финских вооруженных сил достигала 109 000 человек49. Но даже и такое число в три раза превышало количество финских войск в мирное время50. Что же касается скрытого призыва солдат для прохождения воинской службы, то эта информация не далека была от действительности. В то время часто практиковался призыв на так называемые чрезвычайные сборы определенных категорий резервистов. Кроме того, в финской армии тогда приступили к развертыванию дополнительных подразделений, и на этой основе в течение зимы 1940—1941 годов началось увеличение численного состава дивизий, а также происходила их переподготовка и обучение новым военным специальностям. Более того, в январе 1941 года был увеличен и срок срочной службы для призывников, что, естественно, вело к увеличению войск51.

Советская разведка своевременно стала получать сведения о начавшемся увеличении войск финской армии. Но что, собственно, могло знать советское руководство о более важном: об активизировавшемся процессе сближения между Германией и Финляндией в военном плане, а также вообще об их совместных замыслах в отношении СССР? Имелись ли такие сведения, которые бы являлись неоспоримым доказательством того, что уже следовало брать курс на переход советских войск к повышенной боевой готовности для своевременного отражения возможного нападения противника?

Информация о тайных военных приготовлениях, проводившихся в тесном взаимодействии Германии с Финляндией, поступала в Москву. Значительные усилия по выявлению таких данных предпринимали военные атташе. Это не ускользало от внимания финских дипломатов в Берлине. Кивимяки докладывал 21 января 1941 года: «…Русские чувствуют, что политика Германии в отношении Финляндии изменилась, и это проявляется во многих обстоятельствах, из которых упомянем только, что русские военные атташе выясняют у других стран, в первую очередь, у военного атташе Швеции, о намерениях Германии по отношению к России и о том, почему Финляндия… оказалась теперь в сфере интересов Германии»52. Действительно, подобного рода сведения интересовали советское руководство, и оно обобщало их по мере поступления.

Заслуживает особого внимания, в частности, донесение, направленное Молотову из полпредства СССР в Берлине 7 декабря 1940 года. В нем содержалась информация, поступившая 5 декабря из анонимного источника. «Гитлер намеревается будущей весной напасть на СССР…» —говорилось в этом сообщении. И далее: «Тайное соглашение с Финляндией. Финляндия наступает на СССР с севера. В Финляндии уже находятся небольшие отряды немецких войск». Добавляя к этому факт разрешение Швецией транспортировки германских частей через свою территорию, делается заключение, что таким образом Берлин «предусматривает быстрейшую переброску войск в Финляндию в момент наступления»53. Забегая вперед, скажем, что летом 1941 года 163-я немецкая пехотная дивизия действительно была переброшена через Швецию для ведения наступления в Карелии.

В целом, такого рода сведения вызывали большую озабоченность у советского руководства. Не случайно, только что назначенный на пост полпреда в Берлин В. Деканозов уже при первой встрече с Риббентропом 12 декабря сразу же поставил перед ним вопрос о финско-шведских контактах и об «отношении к этому германского правительства»54. Тем самым давалось почувствовать руководителю внешнеполитического ведомства Германии, что в СССР с пристальным вниманием следят за ситуацией, которая развивается в Северной Европе.

Деканозов на этой встрече также сделал намек на готовящееся шведско-финляндское «соглашение о подчинении политики Финляндии Стокгольму», которое «состоит в том, чтобы высвободить Финляндию из-под влияния Германии»55. Этим заявлением, естественно, полпред стремился выяснить реакцию Риббентропа на это с тем, чтобы уточнить степень влияния на скандинавские проблемы Германии. Однако немецкий дипломат уклонился от обсуждения данного вопроса, заявив, что «ему ничего подобного не известно»56. Заметим, и при встрече Деканозова с Гитлером предпринимался соответствующий зондаж и у него57.

По проблеме финско-шведского сотрудничества состоялся на том этапе обстоятельный разговор и у Молотова с Паасикиви. Нарком иностранных дел при этом пытался выяснить у финского дипломата, «не участвует ли Германия в этих переговорах»58. Таким образом Советский Союз предпринял разностороннюю дипломатическую разведку тех планов, которые могли быть у Германии в отношении стран Северной Европы.

Объективно вопрос о новом финско-шведском сближении действительно стал в это время объектом внимания в международном плане. Разговоры о якобы сохраняющейся возможности сотрудничества двух стран продолжали вызывать тогда весьма большой интерес за рубежом. Это ясно можно заметить по материалам, хранящимся среди архивных документов президента Рюти. Там, в частности, имеется информация о том, что на рубеже 1940—1941 годов в европейских дипломатических кругах циркулировали слухи, что «вновь Финляндия сближается со Швецией»59.

На самом деле ничего подобного не происходило. К тому же в Швеции мало верили в реальность возможного нового нападения СССР на Финляндию, о чем сообщалось даже немецким представителям60. Но Германия тогда выражала лишь свое весьма критическое отношение к проблеме финско-шведского союзного объединения. Так, 19 декабря в Хельсинки были переданы слова фюрера, в которых указывалось на то, что «если Финляндия заключит персональную унию со Швецией, то с этого момента Германия полностью прекратит проявление к Финляндии интереса»61.

Отрицательное отношение в Берлине к такому союзу при наличии плана «Барбаросса» было естественно, поскольку это лишь усложняло для Германии дипломатическую ситуацию в Северной Европе. Таким образом, идею союзного объединения между Финляндией и Швецией тогда было просто нереально осуществить.

Кроме того, в кругах советских дипломатов, работавших в Финляндии, продолжался процесс интенсивного сбора информации о главном – относительно германо-финляндского сотрудничества. В декабре 1940 года началась подготовка обобщающего документа «о политическом и оперативном положении в Финляндии на конец 1940 года и о немцах в Финляндии»62. Эта работа закончилась в начале 1941 года и. по мнению его разработчиков, «результат оказался успешным» с точки зрения определения направленности внешней политики Финляндии. Накопленные сведения показывали, что в кругах финского руководства «готовят с немцами враждебную акцию против Советского Союза»63. Этот документ был направлен в два адреса – в наркомат иностранных и внутренних дел, и о нем, судя по воспоминаниям Е.Т. Синицына, также докладывали и Сталину64. Сам же Синицын был специально вызван в Москву в декабре для информирования о складывающейся ситуации в Финляндии Молотова, Берия, а также начальника разведки НКВД П. Фитина. В итоге сделанного подробного сообщения им было высказано наиболее существенное: «В связи с передвижением немецких войск наши источники высказывают опасения о возможном вступлении Финляндии в войну против Советского Союза в случае, если Германия нападет на СССР»65.

В том же месяце разведка Северного флота продолжала сообщать командованию о том, что так называемый транзит является лишь прикрытием сосредоточения частей германской армии в Лапландии. «Немецкие войска в Финляндии, – говорилось в переданной информации, – ведут себя как хозяева, разжигая страсти финской военщины на реванш с СССР. Сосредоточиваются в постоянные, долговременные гарнизоны в пунктах: Рованиеми, Соданкюля, Ивало, Петсамо и Кемиярви, из которых основным центром сосредоточения является Рованиеми»66.

В другом донесении этого же разведывательного органа в январе 1941 года называется уже количество сосредоточенных между Виртаниеми и Рованиеми немецких войск – 18 тысяч. Информируя командование о контактах между офицерским составом финской и германской армий, советская разведка сообщала: «Со стороны финских офицеров имеются отдельные высказывания о том, что финляндское правительство отомстит советскому правительству за понесенные убытки зимой 1939—1940 гг. и что весной Карелия будет финской. Советский Союз потерпит поражение, так как Финляндия в настоящее время имеет крупную помощь со стороны Германии»67. То же самое отмечалось и 24 января в отчетном докладе об охране государственной границы Мурманского округа. В обобщенном виде здесь фиксировалось, что «в связи с вводом германских войск в Финляндию реваншистские элементы последней… „воспряли духом“, резко усилили антисоветскую агитацию внутри своей страны…»68.

Как не трудно заметить, советскими разведывательными органами правильно фиксировалось и докладывалось о направленности развития событий и в донесениях назывались близкие к реальности сроки возможного вступления Финляндии в войну против СССР на стороне Германии – весна или лето 1941 года.

Естественно, в Москве стремились активно препятствовать дальнейшему скольжению Финляндии к фашистскому блоку. В новых условиях советское руководство уже видело мало смысла в усилении жесткого давления на нее. «Именно в тот момент у Советского Союза, – отмечал Паасикиви, – не чувствовалось агрессивных намерений против нас. «Правда» и «Известия» не публиковали длительное время материалов о нас. Это являлось отрадным и обнадеживающим признаком. К тому же и войска не сосредотачивались у нашей границы, так во всяком случае заверял наш военный атташе»69.

В данном случае новый нюанс политической линии СССР в отношении Финляндии выражался в другом. В Москве в это время предприняли попытку по мере возможности изменить ее прежний курс с учетом приближавшихся в Финляндии президентских выборов. Обстановка тогда была такой, что президент К. Каллио серьезно болел после произошедшего у него инсульта, и в связи с этим 27 ноября 1940 года подал прошение в Государственный совет о своей отставке. В результате в стране должны были состояться внеочередные президентские выборы, которые были назначены на 19 декабря70.

За две недели до их проведения, 6 декабря, Паасикиви был приглашен к Молотову. В ходе произошедшей беседы, нарком заявил: «Мы не хотим вмешиваться в ваши дела, и мы не делаем никакого намека по поводу кандидатуры нового президента Финляндии, но внимательно следим за подготовкой этих выборов. Желает ли Финляндия мира с Советским Союзом, будет понятно по тому, кого изберут президентом». Далее Молотов твердо заявил, что СССР категорически возражает против таких кандидатур, как Таннер, Маннергейм или Свинхувуд. При этом все возражения финляндского посланника о том, что «президентские выборы являются полностью нашим внутренним делом»71, никаким образом не повлияли на высказанное Молотовым отношение к ним. Таким образом, советское руководство ясно выразило здесь свою позицию.

Более того, как отмечено в мемуарах Паасикиви, на одной из последующих бесед в неофициальном порядке в момент, когда уже финский посланник покидал кабинет, Молотов ему в заключение неожиданно сказал: «Мы рады здесь Вас видеть, но с удовольствием приветствовали бы Вас также и в качестве финляндского президента»72.

Таким образом в Москве определили свою позицию и сочли, что наиболее приемлемым для СССР финляндским президентом мог быть тогдашний посланник в Советском Союзе, который был известен как умеренный, весьма осторожный и одновременно достаточно авторитетный финский политик. Паасикиви записал в своих мемуарах слова Молотова, которые он ему сказал еще летом 1940 года: «Вы единственный, кто хочет хороших отношений между Советским Союзом и Финляндией», но, как видно, «не сможете достигнуть цели…».

Видимо, пожелание, чтобы Паасикиви стал президентом Финляндии в 1940 году, свидетельствовало о том, что в Москве еще продолжали надеяться на возможность скоординировать внешнеполитическую линию Финляндии. Так, собственно, заявление Молотова расценил и сам Паасикиви. Он по этому поводу заметил: «Отношение Москвы ко мне, как кандидату в президенты, можно было рассматривать признаком того, что у них тогда не было плохих намерений и что они относились к Финляндии с деловых позиций»73.

Тем не менее в Хельсинки сочли, что наиболее удобным в качестве президента Финляндии был Р. Рюти. Дело в том, что его кандидатуру считали весьма подходящей тогда в Германии. Еще 14 сентября 1940 года В. Блюхер в своем донесении в Берлин отмечал, что премьер-министр Финляндии является одним из наиболее вероятных кандидатов на пост президента страны. Ну, а затем уже, в декабре, в Берлине эту кандидатуру активно поддержали, поскольку Р. Рюти стал тогда проявлять «большое понимание германских интересов»74. Таким образом, накануне выборов в немецком МИДе четко определили свою позицию относительно кандидатуры на пост президента Финляндии и явно давали понять, что Р. Рюти наиболее приемлемый в данном случае для рейха человек.

Избрание президентом Р. Рюти усилило прогерманскую позицию Финляндии. Когда же в январе 1941 года формировалось новое правительство, то на пост премьер-министра в качестве компромиссного политического деятеля предлагалась кандидатура Паасикиви75. Однако Рюти настоял на том, чтобы этот пост занял представитель финансовых кругов Ю. Рангель, имевший тесные личные связи с новым президентом и неплохие контакты с германским руководством.

В результате позиции лиц, придерживавшихся прогерманского направления, в руководящих кругах Финляндии явно возросли. Еще большее усиление прогерманского курса в правительстве заметно сближало его с военными кругами, где велось уже активное сотрудничество с Генштабом вермахта. Так, министр иностранных дел Р. Виттинг получил письменное донесение П. Талвела о его переговорах в Берлине. Другими ведущими государственными деятелями, которые уже ознакомились с результатами поездки Талвела в Германию, были новый президент Рюти и премьер-министр Рангель. Это означало, что немецко-финские военные переговоры вышли на качественно новый уровень – государственного согласования отрабатывавшихся оперативных планов с германским командованием.

В таких условиях у СССР осталась лишь одна возможность стремиться продолжать контролировать ситуацию, складывающуюся на севере Финляндии. В самом конце 1940-го и начале 1941 года на дипломатическом уровне прошла целая серия советско-финляндских консультаций и встреч относительно особых экономических интересов Советского Союза в Северной Финляндии и стал вопрос об «организации смешанного советско-финляндского общества по эксплуатации никелевых месторождений в Петсамо»76.

Естественно, что эти переговоры продолжали сохранять не только экономическую направленность. Они явно затрагивали интересы и германо-финляндского сотрудничества, активно развивавшегося в Лапландии. Немецкий посланник в Москве так прямо и заявил Молотову 10 февраля 1941 года, что Берлин еще раз просит «принять во внимание германские интересы в Петсамо»77.

Иными словами, советское руководство, очевидно, здесь пыталось усложнить сотрудничество Финляндии с рейхом.

Кроме того, в Москве изъявили желание создать в губернском центре Лапландии, городе Рованиеми, свое вице-консульство78. Очевидно, что организация этого дипломатического представительства СССР на севере Финляндии должна была также осложнить скрытое германо-финляндское военное сотрудничество в Заполярье.

Ситуация в советско-финляндских отношениях начала быстро обостряться, и в результате между двумя странами возник в январе 1941 года достаточно острый политический кризис. Финляндское руководство уже просто не могло принимать советские предложения, и переговоры о «петсамской» проблеме начали замораживаться79. В свою очередь 18 января 1941 года из Хельсинки выехал в Советский Союз полпред И.С. Зотов, чем явно давалось понять, что в Москве действительно не нравился ход развития отношений с Финляндией.

В это же время перед Паасикиви был поставлен вопрос о ходе выполнения Финляндией Московского мирного договора и, в частности, относительно строительства железной дороги, которая должна была соединить территорию Советского Союза с Ботническим заливом, проходя по Северной Финляндии80. Эта железная дорога имела военно-стратегическое значение, поскольку в случае возникновения там боевых действий могла позволить быстро перебросить советские войска на запад и к тому же отрезать северную часть Финляндии от основной территории страны. Это было предельно очевидно, и Паасикиви в своих мемуарах утверждал, что в Финляндии вообще существовало «всеобщее мнение», что указанная дорога исключительно «имела цель подготовки нового наступления против Финляндии»81.

Тем самым Москва стала явно демонстрировать свой возросший интерес к финской Лапландии, давая руководству Финляндии почувствовать, что Советский Союз не собирается безразлично взирать на расширяющиеся германо-финские контакты на этой территории. Обострение же в целом отношений между СССР и Финляндией привело к тому, что вечером 23 января 1941 года Маннергейм поставил даже вопрос о проведении в стране мобилизации82.

Вот как описывает эти события в своем дневнике Рюти: «23 января 1941 года очень поздно вечером главнокомандующий попросил встречи со мной и премьер-министром по важному делу. Мы прибыли к нему домой, где уже находились генералы Вальден и Хейнрикс»83. Таким образом, Маннергейм собрал все высшее военное и политическое руководство страны. Что же касается вопроса, который начал обсуждаться на квартире маршала, то он касался исключительно «советской военной угрозы» для Финляндии, выраженной будто бы в концентрации войск Ленинградского военного округа на финской границе84. В свою очередь Маннергейм призвал к ответным действиям и сразу, «уже сейчас, провести мобилизацию численностью до двух дивизий». Однако это предложение не получило поддержки. Президент не выразил уверенности, «что наблюдавшиеся перемещения означали подготовку к нападению». Факт же осуществления военных мероприятий в финский армии, по словам Рюти, мог лишь вызвать обеспокоенность в стране и «раздражение у русских»85. Тем не менее само требование о проведении мобилизации было весьма показательным. Иными словами, решительные действия советского руководства сразу же имели весьма жесткую ответную реакцию с финской стороны.

В результате в очередной раз советскому правительству становилось предельно ясно, что меры дипломатического характера реально не могли изменить ситуацию в политике Хельсинки. Финское руководство целенаправленно устремилось к активной подготовке страны к новой войне против СССР. В Москве же лишь оставалось только продолжать фиксировать происходящие изменения, не имея возможности каким-то образом эффективно помешать развивающемуся процессу.

Что же касалось Финляндии, то избрание президентом страны Рюти еще более упростило дальнейший путь в развитии германо-финляндского военного сотрудничества, поскольку именно он стоял у истоков этого процесса. Имея соответствующие конституционные права, президент теперь мог без лишних формальностей передать все полномочия в руки военных для подготовки вступления Финляндии в войну на стороне Германии. Колебаний у него уже реально не проявлялось. 28 января Рюти довольно открыто говорил о дальнейшем развитии событий: «Есть основание верить, что отношения между Советским Союзом и Германией вовсе не являются хорошими и что агрессия Германии на восток и юг для разгрома России возможна в начале лета»86.

В наступившем 1941 году события уже стали развиваться довольно стремительно. Началась целая серия встреч представителей высшего немецкого и финского военного руководства, в ходе которых конкретно рассматривались вопросы совместных действий в процессе планировавшейся агрессии против Советского Союза.

По распоряжению Маннергейма в Германию выезжает начальник Генштаба генерал-лейтенант Эрик Хейнрикс, командовавший до этого на заключительном этапе «зимней войны» армией Карельского перешейка. Поводом для этого визита был доклад германскому военному руководству о боевом опыте финской армии в «зимней войне»37. Однако на самом деле речь шла о более значимых вещах.

В сложных ледовых условиях на Балтике Э. Хейнрикс тайно на корабле прибыл 30 января в Германию и сразу же приступил к переговорам с начальником Генштаба сухопутных войск генерал-полковником Ф. Гальдером. Переговоры, безусловно, должны были многое определить как для финского, так и для немецкого руководства. Однако, как отметил финский историк А. Корхонен, «этот первый контакт между начальниками Генеральных штабов Германии и Финляндии дал довольно скудные результаты»88.

Соответствует ли действительности такое утверждение и что конкретно происходило 30 января на этих переговорах? Об этом весьма сжато можно судить из записей служебного дневника Гальдера. Он тогда лаконично зафиксировал следующее:

«13.00 – завтрак с генералом Хейнриксом (начальник финского Генштаба).

16.00 – совещание с генералом Хейнриксом. Для доведения войск на границе до штатов военного времени (после объявления мобилизации) потребуется девять дней. Скрытая мобилизация. Однако нельзя сделать совершенно незаметной. Направление главного удара – по обе стороны Ладожского озера. Пять дивизий – южнее и три дивизии – севернее Ладожского озера»89.

Если бы для историков оставалось известно только это, то можно было уже вполне определенно заключить: велись переговоры о порядке приведения финской армии в готовность для наступления и согласовывался вопрос о нанесении ею главного удара на Карельском перешейке и в Карелии. При этом Хейнрикс, как вытекает из записи Гальдера, уже сообщил германскому командованию новые разработки оперативного штаба финской армии о ведении боевых действий против СССР. Это было не мало, поскольку германское командование получало четкое представление о возможностях Вооруженных сил Финляндии и соответствующем использовании группировок финских войск на намечавшемся оперативном направлении. В результате, как замечает немецкий историк М. Менгер, «германская сторона из первых рук получила важные сведения, которые были затем использованы в дальнейшем при фашистском военном планировании»90.

Но детальные исследования, проведенные финскими и немецкими историками, позволили расширить сведения об этих переговорах. Прежде всего можно отметить, что в ходе них Ф. Гальдер также посвятил Э. Хейнрикса и в замыслы германского командования о наступлении немецких войск на Ленинград из Восточной Пруссии. Было также четко определено, что части германской армии, используя финскую территорию, будут вести наступление в Заполярье на мурманском и Кандалакшском направлениях91.

Иными словами, Э. Хейнрикс конкретно получил представление о плане нападения Германии на Советский Союз в той его части, которая касалась непосредственно Финляндии, что являлось уже серьезным сдвигом в развитии финско-германского военного сотрудничества.

Как по этому поводу заметил историк О. Маннинен, «именно агрессивная направленность, проявившаяся в постановке вопросов, дала финнам возможность заключить, что за планами в действительности находится наступательное намерение»92.

Этот результат встречи Хейнрикса и Гальдера был показательным и для германского командования. Адъютант Гитлера майор Г. Энгель так по данному поводу записал в своих мемуарах: «Начальник Генштаба Финляндии генерал Хейнрикс находился в ОКБ, и его ввели в суть наброска плана «Барбаросса». Все были удивлены тому, как заинтересованно он отнесся ко всем планам… Фюрер дал ОКВ свободу действий в переговорах с Финляндией, поскольку времени оставалось чуть больше трех месяцев»93. Следовательно, финской стороне теперь было ясно дано понять, что немецкое военное планирование против СССР достигло кульминационного момента и в Хельсинки уже не могло быть никаких сомнений в том, что финские вооруженные силы приглашены участвовать в этой операции.

Тем не менее, как и предполагалось, пребывание Хейнрикса в Германии было использовано, кроме того, для его выступления перед офицерами и генералами штабов армейских групп, а также отдельных армий с изложением опыта сражений финских войск в 1939—1940 годах. Как отмечал Паулюс, доклад начальника Генштаба финской армии представлял значительный интерес, поскольку раскрывал особенности ведения боевых действий против СССР и «давал представление о расстановке сил финских войск», как вероятного «партнера Германии»94.

Оценивая окончившиеся у Ф. Гальдера переговоры, присутствовавший на них финский военный атташе полковник В. Хорн сделал в своем дневнике лаконичную, но весьма выразительную запись: «30.1.41 года Знаменательный день в истории Финляндии…»95 Действительно, те финские политические и военные круги, которые не скрывали стремления подключить страну к походу Гитлера на Восток и ждали того момента, когда это найдет реальное воплощение в оперативных планах, могли быть удовлетворены. Как заметил по этому поводу профессор Маннинен, теперь «у финского военного руководства укрепилась мысль, что в следующей войне будет возможность иметь свое оперативное направление»96.

Таким образом, тайный визит Хейнрикса в Берлин закончился к обоюдному удовлетворению обеих сторон и его венцом стал торжественный ужин в финляндском представительстве в честь участников состоявшихся переговоров, который «прошел под знаком дружбы и традиционного германо-финляндского братства по оружию»97.

Финляндско-германское военное сотрудничество теперь бесповоротно вступило в фазу практического планирования боевых операций против СССР. На следующий день после встречи Гальдера и Хейнрикса была уже отдана директива главного командования сухопутных войск Германии, в которой четко отмечалось: группа армий «Север», наступая «совместно с финской армией и переброшенными для этого из Норвегии немецкими войсками, окончательно лишает противника последних оборонительных возможностей в северной части России»98. В Берлине, очевидно, все было совершенно понятно относительно целей финских войск в готовящейся войне.

Совместное с Германией военное планирование стало уже приобретать весьма конкретные очертания. Как по этому поводу отмечает М. Менгер, «период с февраля по апрель 1941 года являлся масштабным этапом в развитии военного сотрудничества, направленного на подготовку нападения на Советский Союз, выражался в серьезной интенсификации контактов»99. Показательным было и то, что в Финляндии уже 5 февраля начальник топографического отдела Генштаба направил во все штабы и части финской армии запрос относительно наличия у них трофейных советских карт100. Это явно свидетельствовало о том, что в Генштабе конкретно приступили к практическим мероприятиям по подготовке к ведению боевых действий на территории СССР.

Более того, в конце февраля из финского Генерального штаба германскому руководству также была передана подробная информация, содержавшая характеристику территорий на севере Финляндии, примыкающих к советской границе, а затем представлен обстоятельный обзор важных военно-топографических сведений этого района101.

Так немецким командованием развернулось детальное изучение финляндского плацдарма для использования его в готовившемся наступлении на мурманском и Кандалакшском направлениях. Штабными офицерами армии «Норвегия» сосредоточивалось внимание на военных особенностях Северной Финляндии, усилилось посещение ее с подобными целями высокопоставленного германского командования. С 12 по 20 февраля 1941 года, в частности, в Финляндии находился инкогнито по распоряжению Геринга главный квартирмейстер ВВС Германии генерал-лейтенант Ганс-Георг Зейдель. Для конспирации немецкий генерал официально представлялся под чужим именем и был одет в обычную штатскую одежду102. Проводя переговоры с Маннергеймом, Хейнриксом и Талвела, он совершил недельную поездку разведывательного характера на север, где осматривал прежде всего районы для размещения немецкой авиации103. Когда английские спецслужбы все же узнали об этой поездке и в Лондоне поинтересовались у финляндского посланника Георга Грипенберга, что это означает, то указанный визит был представлен как поездка в Лапландию с целью «охоты на медведя»104. Но в Интеллиджент сервис не было столь наивных людей, чтобы поверить в такое объяснение.

В Швеции в этот период особенно внимательно следили за тем, что происходит в Финляндии. В Стокгольме от своего посланника в Берлине в феврале 1941 года были получены первые неофициальные сведения о приближающейся советско-германской войне. Тогда же немцы дали понять шведскому военному руководству, что и Финляндия примкнет к Германии в этой войне105. 25 февраля в шведский МИД была направлена информация из Генштаба, в которой указывалось, что немцы направляют значительно больше войск в Норвегию, чем выводят оттуда106. Это был весьма настораживающий факт, касавшийся обстановки в Заполярье.

Тогда же, в середине февраля, возглавлявший советскую разведку НКВД в Финляндии Е.Т. Синицын, пользуясь дипломатическим прикрытием, пытался выяснить складывающуюся на севере Финляндии ситуацию. Он совершил явно неожиданное для финнов посещение Лапландии, где смог вести наблюдения за германскими военнослужащими и интенсивным военным строительством, которое развернулось на севере Финляндии. Им были получены дополнительные сведения о визитах туда немецких и финских генералов107.

Между тем несколькими днями позднее посещения страны Зейделем, в Финляндию прибыл начальник штаба армии «Норвегия» полковник Эрих Бушенхаген и начальник армейской разведки майор Гейндрих Мюллер. Встречали их подчеркнуто радушно. Генерал Хейнрикс, прибыв в отель, где разместились оба представителя вермахта, вручил Бушенхагену сразу две государственные награды – командорский крест и орден Белой розы, Этому, отмечал позднее Бушенхаген, «я был очень удивлен, так как получил награду до начала своей деятельности в Финляндии»108,

Находясь в Хельсинки, Бушенхаген и Мюллер имели цель обсудить совместные операции немецких и финских войск в Заполярье, и эта задача была решена при «полном единодушии». Затем ими совершилась продолжительная поездка по Северной Финляндии и вдоль советской границы в сопровождении представителей командования финской армии. Их интересовали районы намечавшегося сосредоточения немецких войск для наступления в Заполярье. Детальное изучение финляндского плацдарма было необходимо для подготовки трех операций: «Голубой песец» (ставилась цель перерезать Мурманскую железную дорогу): «Северный олень» (предусматривала наступление на Мурманск) и «Чернобурая лиса» (планировалось нанесение удара по району Полярное и на Кандалакшском направлении)109. «В результате этой поездки, – по словам Бушенхагена, – был разработан главным командованием войск, находящихся в Норвегии, оперативный план, который предусматривал совместные операции с финской территории. Этот оперативный план был представлен в ОКВ и был утвержден»110.

Указанные сведения стали известны лишь в период Нюрнбергского процесса и долгое время являлись единственным источником, раскрывавшим планы германского командования в Заполярье. Находясь впоследствии в плену в Советском Союзе, Бушенхаген (к тому времени уже генерал, командовавший армейской группой в Румынии) обстоятельно изложил их в письменном заявлении 26 декабря 1945 года и дал затем пояснение некоторых данных на допросе 12 февраля 1946 года. Хотя делалось это по памяти и могли быть допущены отдельные ошибки в деталях111, все же в целом сама суть изложенного была правильной.

Также на север Финляндии хлынули высокопоставленные представители немецких войск, размещавшихся в Норвегии. Финские пограничные службы уже с января 1941 года не требовали никаких документов для перемещения здесь через границу немецких военнослужащих'12. Германские генералы и старшие офицеры в штатской одежде могли совершать длительные разведывательные поездки по финской Лапландии, уточняя районы будущих мест наступления немецких войск на мурманском и Кандалакшском направлениях113.

Уже после войны стало также известно, насколько тесно осуществлялось сотрудничество между разведками Германии и Финляндии. У шефа абвера адмирала Вильгельма Канариса и начальника иностранного отдела финского Генштаба полковника Ларса Меландера установились особенно тесные личные контакты. По словам военного атташе в Берлине В. Хорна, полковник Л. Меландер «уже многие годы находился в доверительных связях с адмиралом Канарисом» и отношения между ними были на «ты», что в то время в Германии проявлялось крайне редко114.

В качестве законспирированного отделения абвера действовала на финской территории так называемая «Военная организация Финляндии»115 или «Бюро Целлариуса». Через эту службу поступала в Германию исключительно важная разведывательная информация об СССР. А «весной 1941 года Финляндия знала о дислокации советских войск, – пишет известный финский журналист Юкка Рислакки, – лучше, чем какая-либо другая страна»116.

В Германии северный фланг будущего фронта вторжения на территорию СССР был отнюдь не второстепенным, и немецкое командование уделяло ему достаточно большое внимание. Так, при дальнейшем обсуждении плана «Барбаросса» при участи Гитлера тогда четко было зафиксировано: «Фюрер в общем и целом с представленной разработкой плана операции согласен. При дальнейшей разработке не упускать из виду главную цель: овладеть Прибалтикой и Ленинградом»117. Естественно, что эти требования Гитлера германское руководство не могло не учитывать. По имевшимся у Т. Кивимяки сведениям, «позиция Германии окончательно прояснилась» и, с точки зрения Финляндии, произошел «исключительно выгодный политический поворот»118. К тому же в Берлине видели, что в Финляндии о готовности участвовать в войне уже никто в руководстве не сомневался. 30 марта Ф. Гальдер, записал в своем дневнике: «Никаких иллюзий по отношению к союзникам! Финны будут храбро сражаться…»'19

Такая уверенность подтверждалась тем, что финское командование четко ориентировало войска на решительное проведение наступательных действий. Так, 1 апреля для уточнения задач военно-морских сил указывалось: «В ходе военных действий предполагается продвижение сухопутных сил вперед»120. Это говорило о том, что в армии особых колебаний уже не было.

В Финляндии тогда проявлялась готовность пойти и на создание из добровольцев части СС, когда из Берлина дали понять о том, что финскому руководству более решительно «следовало делами подтвердить свое желание в отношении Германии следовать немецким курсом» и в отношении лояльности к нацизму «пропагандистские выступления отдельных лиц здесь недостаточны». В качестве награды за преданность Третьему рейху обещалось, что «Германия в войне против России будет заботиться о том, чтобы Финляндия не только вернула свои прежние границы, но и установила границы там, где она сама захочет». Этот аргумент, как считает финский исследователь М. Ёкипии, «был действительно сильный»121.

В Финляндии закипела весьма энергичная работа по организации формирования части СС. Этим занялась специальная группа вербовщиков. В конечном итоге весной 1940 года было отобрано более тысячи человек для службы в эсэсовских войсках122. Они затем были направлены в Германию, где из них сформировали батальон, целиком влившийся в немецкие войска СС.

Между тем финляндское руководство стремилось втянуть и Швецию в «восточный поход» против Советского Союза, чего также, собственно, и хотел добиться рейх. Немецкие дипломаты тогда всячески побуждали шведов продолжать, как и прежде, оказывать помощь Финляндии, поскольку «очень хорошо, что Швеция помогает Финляндии, т. к. настоящая война может превратиться в войну Карла XII»123. С другой стороны, в Германии руководствовались директивным указанием, датированным 31 января 1941 года, которое предупреждало, что «не следует ожидать участия Швеции в войне на нашей (немецкой. – В.Б.) стороне», хотя не исключалось, что Стокгольм «допустит использование своих дорог для передвижения немецких войск в Северную Финляндию и для снабжения последних»124.

Тем не менее в это время шведская военная разведка неоднократно начала фиксировать неофициальные высказывания, делавшиеся в финских военных кругах, что «если Швеция добровольно не присоединится к финско-германскому наступлению в ходе войны, то ее вынудят к этому»125. При том выражались надежды и на помощь со стороны шведских «добровольческих частей», и на необходимость совместной обороны Аландских островов, которые «также интересуют Швецию»126.

О возможности же новой войны на севере Европы и в балтийском регионе открыто стали говорить шведам и немецкие представители. Так, уже в апреле 1941 года у Г. Стединга прошла целая серия «доверительных встреч» с германским военным атташе в Хельсинки X. Рёссингом, в ходе которых тот открыто заявил по поводу обоснованного ожидания, что «Германия намерена скоро разбить Советский Союз», причем «Финляндия будет активно участвовать и получит вознаграждение за это». X. Рёссинг также назвал даже и возможную дату войны – «в начале или середине июня»127, что показывало его большую осведомленность и одновременно откровенность со шведским представителем.

Естественно, что вся эта информация давалась не случайно и рейх, очевидно, стремился оказать воздействие на Швецию. Более того, X. Рёссинг даже приоткрыл завесу над причинами посещения Северной Финляндии немецкими высокопоставленными офицерами, коснувшись тайны осуществлявшегося тогда германо-финляндского оперативного планирования, предусматривавшего нападение на Советский Союз128.

Столь важные сведения были срочно направлены в Стокгольм. Г. Стединг приложил к ним при этом карту-схему с обозначениями направлений наступления немецких войск с территории Финляндии129. Единственное, что в данном случае дипломатическое и военное руководство Швеции волновало при получении таких сенсационных и весьма секретных данных – насколько они были достоверны. Как отметил по этому поводу шведский историк Л. Бьеркман, «в Стокгольме в то время прямо-таки не могли прийти к заключению, являются ли правдой переданные Рёссингом сведения»130. К тому же все это сочеталось и с потоком совершенно иных данных, которые исходили из весьма осведомленных кругов Третьего рейха. Упоминая об этих слухах, распространявшихся весной 1941 года, А. Корхонен отметил, что они тогда «являлись одной небольшой частью той „огромной в военной истории операции по дезинформации“, которая в тот момент велась разнообразными формами в различных частях Европы»131.

Безусловно, что и свободно переданная по германским военно-дипломатическим каналам такая важная и секретная информация несколько настораживала. Но если учесть, что она затем подтвердилась на практике, то становится ясным, как финские, так и германские представители пытались «мягко» обрабатывать шведское руководство под углом зрения планировавшейся войны. В новой ситуации любое финско-шведское военно-политическое объединение уже вело бы Швецию к участию в войне против СССР. Ясно, что в Стокгольме это не могли не чувствовать. Спустя некоторое время, в 1943 году, шведский министр обороны П.Э. Шёльд как-то заметил, что в тот период «Швеция могла бы быть втянута в войну на стороне Гитлера»132.

Тогда руководство шведской армии приступило к разработке вариантов действий в случае начала военных операций Германии против СССР и возможного включения в эту войну Финляндии. Причем командующий шведской армии генерал О.Г. Тёрнель считал, что в этом случае Финляндии надо будет предоставлять военную помощь133. Уже 8 марта 1941 года командующий шведским флотом отдал первые распоряжения на случай войны на востоке134.

Тем не менее подготовка Финляндии к новой войне против СССР становилась все более очевидной. Это замечали и не только шведы. Весьма подробную информацию о том посылали своим правительствам и английское, и американское представительства в Хельсинки135. Дипломатической миссии США в Финляндии было тогда дано задание особо обращать внимание на присутствие германских войск на финской территории и продолжать делиться своей информацией с англичанами136.

Вместе с тем поток немецких войск в Финляндию стал нарастать. Это тщательно фиксировали и советские представители, работавшие тогда в Финляндии. Дело в том, что в крупнейшем порту на Ботническом побережье Турку тогда могли находиться советские наблюдатели137, которые давали конкретные сведения об увеличении количества германских войск, прибывающих туда. Один из ответственных за «немецкий транзит» представитель Финляндии в Турку жаловался, что «русский вице-консул никак не желал покидать порт без вмешательства полиции» в момент, когда там оказывались немцы138.

Вообще, финскому руководству все труднее становилось скрывать масштаб переброски на север страны германских солдат. В Москву из разных стран поступала тревожная информация о том, что «немцы перебрасывают в Финляндию войска»139. Как сообщал в конце апреля советский военный атташе в Германии, «потоки военных транспортов из Германии в Финляндию идут непрерывно, а в последнее время получаются сведения о транспортировке войсковых частей»140. Тем не менее в то время наиболее обращающим на себя внимание был «туркуский транзитный коридор». По мнению профессора М. Ёкипии, в этот период, «когда на улицах небольшого Турку появилось порядка трех тысяч немецких солдат, получивших возможность в ожидании посадки в железнодорожные составы побывать в городе, это не могло не приковывать к себе очевидного интереса»141.

По оценке английского военного атташе, в Финляндию в целом за март – начало мая 1940 года было переброшено четыре с половиной тысячи немецких войск, оснащенных тяжелым вооружением. Считалось, что большинство из них прибыло в Финляндию именно через Турку142. Всего же, по финским источникам, к началу мая на территорию страны из Германии было направлено около 13 тысяч немецких солдат143.

Представители зарубежных стран обращали пристальное внимание не только на чисто военные вопросы. Их не в меньшей степени интересовала общеполитическая информация, связанная с финско-германским сотрудничеством в плоскости подготовки к совместному ведению войны. 23 марта военный атташе США в Хельсинки передал в Вашингтон, что финский генерал-майор А.Ф. Айро проговорился на одном из ужинов английскому военному атташе, что уже теперь ожидается новая война с Советским Союзом. «Но, – как заметил генерал, – на этот раз результат будет иным, поскольку мы получим помощь от Германии»144. А тремя днями раньше, 20 марта, посол Великобритании в Москве Р.С. Криппс решил обменяться мнениями по поводу финско-германского военного сотрудничества со своим шведским коллегой. Кроме того, английский дипломат посчитал необходимым открыто поговорить об имеющихся у него в этой области сведениях с советскими представителями145.

Это затем и произошло. Р.С. Криппс имел продолжительную беседу с заместителем министра иностранных дел А.Я. Вышинским о том, что «создалась новая ситуация в Скандинавии, и СССР не может не интересоваться ею»146. Конкретизируя сказанное, английский дипломат сосредоточил прежде всего внимание на том, что в Финляндии «ведется оживленная антисоветская пропаганда, инспирируемая со стороны Германии». Затем он указывал на посещение Финляндии немецкими военными делегациями, отметив, в частности, визиты генерала Зайделя и полковника Бушенхагена147. Эта информация свидетельствовала, что германская военная активность в Финляндии стала настолько явной, что британские дипломаты решили заострить на происходившем внимание советского руководства.

Естественно, подобные сведения не были совершенно неожиданны для Москвы. Подготовка Финляндии к войне становилась все более заметной. К тому же советская разведка перехватывала определенную информацию, которая поступала в английскую миссию в Хельсинки по этому вопросу. А через агентурную сеть в Москве советским разведчикам удалось получить сведения о состоявшихся тогда доверительных встречах, которые происходили с финскими представителями у английских и у шведских дипломатов. В ходе их беседы велись переговоры относительно намерения Финляндии «принять участие в войне против Советского Союза»148.

Ни Великобритания, ни США не скрывали свою озабоченность происходившим в Финляндии. 28 апреля руководитель американской миссии в Хельсинки выражал английскому коллеге особое беспокойство тем, что финско-немецкое взаимодействие имеет не только военный характер, но и то, что «финляндское правительство связывает себя также политическим сотрудничеством с Германией»149.

Было бы наивно думать, что тогда в Советском Союзе не могли не располагать информацией о готовящейся войне. В частности, в это время советская контрразведка четко фиксировала обостренное внимание у финляндских спецслужб к территории СССР. Как отмечалось в документах наркомата обороны в апреле 1941 года, финская разведка проявляла «особую активность» и указывалось, что ее деятельность в целом концентрировалась на получении информации о «дислокации воинских частей, строительстве военных сооружений и укрепрайонов», а также всего того, что было связано с «расположением штабов воинских частей, военных складов, баз» на территории, отошедшей к Советскому Союзу в марте 1940 года. Поэтому делался вывод о необходимости обратить особое внимание на то, чтобы воспрепятствовать финским разведывательным органам в получении «данных по интересующим их вопросам»150.

Естественно, и советская разведка сама пыталась обеспечивать стоявшие перед нею задачи по сбору информации о готовящейся Финляндией войне и об ее сотрудничестве с рейхом. Здесь, наряду с достаточно развитой сетью советских агентов, работающих в различных странах и добывающих весьма важную информацию о подготовке Германией нападения на СССР, советские разведчики подбирали ключи к шифротелеграммам дипломатической переписки ряда государств, а также наладили прослушивание зданий иностранных дипломатических представительств в Москве, в том числе и финского151.

Более того, советская военная разведка имела агентурный доступ к определенным документам разведывательной службы Англии, материалы которой представляли государственные секреты большой важности. В результате в Москву нередко попадали аналитические документы британской разведки, в том числе и отдельные материалы относительно германо-финляндского сотрудничества.

Так, в частности, на стол Сталину, Молотову и Берия легли сводки английской разведки за конец апреля 1941 года, перехваченные советской агентурой, где в разделе «Германия и Финляндия» сообщалось о существовании в финском Генштабе уже к концу марта мнения, что «немцы немедленно начнут наступление на район Мурманска, используя для этой цели свои дивизии из Северной Норвегии», и, более того, «немецкие морские и воздушные силы окажут помощь финской армии, находящейся в Южной Финляндии»152.

Согласно справке наркомата госбезопасности, обобщавшей тогда новые агентурные сведения о подготовке Финляндии совместно с Германией к нападению на Советский Союз, имелись сведения, что Финляндия должна была вступить в войну, но «ввиду ее слабости первый удар последует не со стороны Финляндии, как одно время предполагалось, а из Восточной Пруссии»153. Из последующих событий хорошо известно, что так именно и произошло.

Весьма достоверным оказалось агентурное сообщение, переданное из Берлина в наркомат госбезопасности 30 апреля. «По сведениям, полученным в штабе авиации, – говорилось в нем, – в последние дни возросла активность в сотрудничестве между германским и финским Генеральными штабами, выражающаяся в совместной разработке оперативных планов войны против СССР.

Предполагается, что финско-немецкие части перережут Карелию с тем, чтобы сохранить за собой никелевые рудники Петсамо, которым придается большое значение»154.

К тому же достаточно объемная информация поступала в Москву и из самой Финляндии. Весной 1941 года в советском представительстве в Хельсинки продолжали внимательно анализировать политическую обстановку в стране. «Враждебность против нас нарастала, – вспоминал об этом периоде Е.Т. Синицын. – По радио, в газетах, в театрах больше всего времени отводилось победам фашистской Германии на фронтах Европы. Правящая элита каждую победу немцев принимала как свою»155. Тогда полпредство подготовило в Москву объемный информационный материал, из которого следовало, что финское правительство продолжает активно вести переговоры с Германией «о совместной войне против Советского Союза, если ее начнут немцы»156.

Общий оперативный план подготовки СССР к отражению возможной агрессии со стороны Германии был утвержден в октябре 1940 года. Он сохранялся без принципиальных изменений до февраля 1941 года. Однако вскоре, с приходом к руководству Генеральным штабом Г.К. Жукова, начался процесс существенных доработок первоначального варианта плана «стратегического развертывания». К 11 марта 1941 года к нему были уже готовы уточнения для утверждения в высших инстанциях. В отношении Финляндии в них, по существу, повторялись прежние основные положения осеннего варианта, но последний, наиболее важный его раздел, посвященный именно конкретным задачам советских войск в случае начала войны, не раскрывался. Тем не менее новым в этом разделе было то, что на западных границах СССР выделялось два направления. Одно из них относилось непосредственно к боевым действиям на западных рубежах страны, а другое – к стратегическому развертыванию на «Финском фронте»157.

Не раскрывая в плане определения конкретных задач по этим направлениям, однако, указывалось количество войск, предполагаемое для ведения боевых действий. Причем, по мнению советского командования, на «Финском фронте» следовало развернуть значительное количество войск – 135 стрелковых дивизий158. Это число чуть ли не втрое превышало то, которое было определено для проведения боевых операций против Финляндии осенью 1940 года159, что показывает, насколько серьезно оценивались те сведения, которые были получены о начале сосредоточения немецких войск на финской территории.

С другой стороны, безусловно, такая численность дивизий, планируемых развернуть в приграничной с Финляндией зоне, указывала на то, что в Москве в случае начала войны отнюдь не предполагали осуществлять здесь сугубо оборонительные боевые операции. Более того, эти силы, очевидно, рассчитывалось использовать к тому же вовсе не против только лишь финской армии, которая, по советским оценкам, могла «выставить против Советского Союза до 18 пехотных дивизий»160. Иными словами, советское военное руководство действительно полагало, что один из первых ударов будет нанесен Германией именно «через Финляндию»161, и готовилось решительно его отразить. Таким образом, в СССР безальтернативно Финляндию отнесли к одному из главных участников немецкой коалиции в войне против Советского Союза.

О том, насколько серьезно в данном случае подошло советское командование к северо-западным рубежам СССР, свидетельствует разработанный план проведения сборов высшего командного состава, полевых поездок и учений Ленинградского округа на 1941 год. Чуть меньше половины всех готовящихся мероприятий по этому плану приходилось на отрезок времени до конца июня. При этом наибольшее внимание, естественно, было уделено финскому направлению162.

Однако перспектива активных наступательных действий на северном и северо-западном направлениях не получила своего окончательного развития. К 15 мая с учетом указаний Сталина был составлен окончательный вариант плана «стратегического развертывания вооруженных сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками». В него Генеральным штабом были внесены все необходимые поправки с учетом реальных возможностей советских вооруженных сил.

Этот документ оказался последним вариантом плана советского командования перед началом войны, и он скорее напоминал те разработки, которые были составлены в отношении Финляндии еще летом 1940 года. Составители плана исходили из того, в частности, что Финляндия выставит против СССР до 20 пехотных дивизий. Однако в задачи войск, прикрывавших север и северо-запад страны, входило лишь осуществление «обороны Ленинграда, порта Мурманска, Кировской железной дороги и совместно с Балтийским военно-морским флотом обеспечить за нами полное господство в водах Финского залива». Для этого выделялась в общей сложности 21 дивизия. Тем самым было очевидно, что теперь опять не предполагалось проведение наступательных операций против войск, находившихся в Финляндии, а лишь отражение их возможного наступления. Здесь имелось коренное отличие от характера боевых действий советских войск на южном направлении, где конкретно ставилась задача быть готовыми «к нанесению удара против Румынии при благоприятной обстановке»163.

В результате, в окончательной разработке плана «стратегического развертывания» произошли серьезные изменения в сравнении с недавними, предшествовавшими ему, вариантами. Советское командование оставило идею ведения активных наступательных действий на финской территории.

В большей степени это было связано с реальными возможностями Вооруженных сил СССР в то время. Учитывалась, конечно, серьезная опасность возможного наступления из Финляндии финских и немецких войск на жизненно важные районы северо-запада и севера Советского Союза, однако не шли на то, чтобы реализовывать известное положение – «бить противника на его собственной территории». Главное, самое опасное для страны направление, совершенно обоснованно, считалось западное, где у границы с СССР явно концентрировались основные силы германской армии164.

Таким образом, объективно, к началу лета 1941 года реальная военная опасность на северо-западе существовала скорее для Советского Союза, нежели чем для Финляндии в случае начала здесь большой коалиционной войны. Именно Германия вместе с финскими вооруженными силами на этом направлении четко выступала как активная сторона в подготовке наступательной войны. Причем уже ни у советского, ни у финского руководства в данном случае не было никаких иллюзий.

В течение зимы – весны 1941 года заканчивался процесс детальной разработки конкретных немецко-финских наступательных операций. Тезис о «немецкой военной помощи в случае советского нападения на Финляндию», по выражению профессора М. Менгера, реально «стал фиктивным»165. Тогда координация наступательных действий двух армий была в стадии перехода от первых общих договоренностей между начальниками Генеральных штабов к непосредственному взаимодействию командования немецких войск в Норвегии и финских частей в этом регионе. Иными словами, планирование уже вступило в фазу разработки и подготовки конкретных боевых операций.

Что же касалось военного руководства Советского Союза, то оно, учитывая процессы, происходившие в Финляндии, готовилось лишь к отражению агрессии с ее территории. В политическом же плане прилагались усилия, направленные на то, чтобы сохранять с ней добрососедские отношения.

Тем не менее реалистическая оценка обстановки свидетельствовала, что на данном этапе война уже становится неотвратимой и произойдет в самое ближайшее время.

В конце апреля Гитлер окончательно определил дату нападения на СССР – 22 июня 1941 года. Тогда до этого дня оставалось менее двух месяцев. Естественно, что руководству Третьего рейха следовало уже спешно приняться за оставшееся время решать с Финляндией все проблемы, связанные с участием ее в войне. 30 апреля Гитлером было отдано распоряжение незамедлительно довести до конца «официальные переговоры об участии в войне против Советского Союза» финской армии166.

На следующий день, 1 мая, для начальника штаба вермахта генерала Йодля была составлена специальная памятная записка, в которой четко определялись задачи финских и немецких войск в момент начала войны и механизм взаимодействия германского и финского военного командования. Как считает профессор М. Ёкипии, этот документ должен был теперь стать общей основой для продолжения военных переговоров с Финляндией167. Одновременно в тот же день на совещании в главном штабе военного командования был рассмотрен график непосредственной реализации подготовительных работ по плану «Барбаросса». В порядке его осуществления отмечалось: «Совещание с Финляндией: Результаты утверждены фюрером согласно документу от 28.04.1941 года»168 Таким образом тогда, видимо, были подведены определенные итоги предшествующего военного планирования, которыми Гитлер был, очевидно, доволен.

Следующим шагом стало распоряжение В. Кейтеля пригласить из Финляндии в Берлин «уполномоченных» для продолжения германо-финских военных переговоров169. С целью же придания этому процессу более широкого характера и привлечения к нему представителей уже дипломатического ведомства 12 мая Йодль передал в министерство иностранных дел рейха информацию, что «настало время для детальных переговоров о военном сотрудничестве с Финляндией»170. Приглашение финляндской делегации для достижения окончательных договоренностей по военной линии решили поручить именно представителям МИДа. Так, постепенно приходила в движение громадная германская государственная машина, расчищая дорогу для последнего раунда финско-немецких переговоров.

20 мая из Германии в Хельсинки негласно прибыл посол для особых поручений Карл Шнурре. Целью этого визита являлась встреча немецкого дипломата с президентом Рюти. В ходе ее он должен был изложить суть своей секретной миссии. О его переговорах знали далеко не все даже из числа высокопоставленных чиновников финского МИДа. Исследователи же обращают внимание и на то, что по непонятным причинам об этой поездке нет донесений в финских архивных фондах, так же как о ней не упоминает в своих воспоминаниях и немецкий посланник В. Блюхер171. Все это, очевидно, было не случайно и требует внимательного рассмотрения.

По сохраняющейся еще версии суть проходивших переговоров заключалась лишь в том, что Шнурре при встрече с Рюти вел речь относительно опасности «возможного нападения СССР на Финляндию» и предложил «направить в Германию одного или несколько офицеров Генштаба для переговоров и координации военных действий на случай, если Финляндия окажется объектом нападения». Само предложение направить делегацию для ведения переговоров не вызывает никаких сомнений. Это, как известно, было одним из необходимых последующих шагов в продолжении финско-германского военного сотрудничества. Но кажется невероятным, чтобы за месяц до начала агрессии против СССР для Шнурре являлось центральным передать Рюти «предостережение Гитлера» об опасности нападения на Финляндию Советского Союза. Более того, удивительным стал и последующий ответ президента. Рюти сказал на столь устрашающие заявления Шнурре, что «Финляндия может и своими силами отразить нападение», но «будет очень рада, если в такой ситуации можно рассчитывать на помощь извне»172.

Поскольку основным источником по выяснению существа состоявшихся переговоров являются записи самого Рюти, которые содержатся в его дневнике, то, вероятно, произошло явное смещение акцентов в процессе изложения характера указанной встречи. Сам факт постоянного подчеркивания Германией о якобы усиливавшейся «советской военной опасности» был далеко не нов, но явно, что главным предметом переговоров было другое. Факт о сохраняющейся «опасности» с востока использовался в данном случае германскими спецслужбами для дезинформации в целях прикрытия готовившейся агрессии против СССР. Финское руководство также часто прибегало к этому утверждению, даже когда, как заметил СО. Фрич, «было уже совершенно ясно, что война против России у порога»173. Поэтому это как раз и заняло особое место в документах президента.

Что же касается ответов Рюти, которые он излагал на страницах своих дневниковых записей, то скорее всего финский президент пытался что-то и оставить, не раскрывая. Объективно, реальный ответ на запросы немецкого эмиссара был уже выработан обычным узким кругом лиц в день начала этих переговоров, и он являлся абсолютно положительным. Финляндия направляла в Германию свою военную делегацию.

Это, в принципе, мало для кого могло быть неожиданным. Что же касается утверждений относительно отражения готовящейся против Финляндии «советской агрессии», то они совершенно не укладывались тогда в собственные разработки германского и финского Генеральных штабов, где, как уже отмечалось, полным ходом шел процесс подготовки армий к наступлению на советскую территорию. К тому же Рюти именно в это время начал активный обмен мнениями с германским руководством относительно уже будущих финских восточных границ. В конце мая он дал задание Т. Кивимяки «представить немецкому внешнеполитическому руководству пожелание… о том, чтобы Финляндии были возвращены старые границы, а также стратегические и этнографические границы Восточной Карелии»174. При этом самой «смелой» из различных вариантов, которые тогда были представлены в Берлин, являлась идея установления новой границы от Белого моря к Онежскому озеру и далее по Свири через Ладогу к Ленинграду175. Из этого уже можно было видеть, как Финляндия собиралась «обороняться» от «советской военной угрозы».

В целом теперь уже отчетливо вырисовывалось то, как будут в ближайшее время развиваться события. В финляндском представительстве в Москве тогда высказывались довольно определенно, что в случае нападения Германии на Советский Союз Финляндия «не будет на русской стороне». Временный поверенный П. Хюннинен не стал скрывать от шведского посланника В. Ассарссона, какую именно позицию займет Финляндия. «У нас может быть, – говорил он, – только один выбор: быть всецело в немецком жизненном пространстве». Из прослушанного 12 мая 1941 года советской разведкой разговора, происходившего в финском представительстве в Москве, вообще становилось очевидно, что в дипломатических кругах Финляндии знали о возможном начале войны уже довольно много. В частности, высказывалось предположение, что «конфликт этот возможен в июне месяце», и считалось, что, по крайней мере, «в течение следующих двух месяцев отношения с Советским Союзом окончательно выяснятся». Твердо также заявлялось, что «война между Советским Союзом и Германией неизбежна», а вмешательство Финляндии «надо оттягивать». Имелась в виду такая ситуация: когда немецкая армия будет приближаться к Ленинграду, финны начнут «наступать с восточной стороны Ладожского озера»176. Все это свидетельствовало о том, что полученная информация о приближающемся нападении Германии на Советский Союз довольно быстро распространялась в финской дипломатической среде. Возвратившийся 14 мая из Хельсинки в Москву посланник Паасикиви охарактеризовал обстановку в Финляндии одной общей фразой: «В Хельсинки храбрятся как черти»177.

Тем временем 24 мая начальник Генштаба финской армии генерал Эрик Хейнрикс и начальник оперативного отдела полковник Кустаа Тапола в сопровождении еще трех представителей вооруженных сил прибыли в Германию для окончательного согласования планов совместных операций с немецкой армией. Переговоры были крайне деловые и весьма сжатые по времени. Они проходили в Зальцбурге и Цоссене. С немецкой стороны германскую делегацию возглавляли фельдмаршал Вильгельм Кейтель, генералы Альфред Йодль и Франц Галь-дер. Длились они всего четыре дня.

Кейтель в своих заметках, сделанных во время тюремного заключения и судебного процесса в Нюрнберге осенью 1946 года, отмечал: «С начальником Генерального штаба финской армии генерал-лейтенантом Хейнриксом я в мае 1941 года, имея намеченный Гитлером маршрут, заключил в Зальцбурге основополагающее соглашение (которое затем было учтено Йодлем в оперативном отношении) с целью допуска на территорию Финляндии армии «Норвегия» под командованием генерал-полковника фон дер Фалькенхорста. Ни я, ни Йодль даже и не предполагали, что наша миссия являлась всего лишь подтверждением предварительных переговоров ОКХ…»178 Что имелось в виду под «основополагающим соглашением»? Из материалов генерала Хейнрикса, представленных (в рукописи) Маннергейму по поводу состоявшегося визита, не следует, что он вообще вел обстоятельные переговоры с Кейтелем179. Там все сводилось лишь к рассмотрению чисто оперативных вопросов.

Тогда с немецкой стороны было определено, что целью всей операции ставился быстрый захват севера Советского Союза и установление господства на Балтийском море. Для этого немецкие войска должны были начать наступление из Восточной Пруссии через Прибалтику на Ленинград, а финской армии следовало нанести скоординированный с ними сильный удар вдоль восточного или западного побережья Ладожского озера и в зависимости от обстановки продвигаться вперед для соединения с германской группой армий «Север». Имелось в виду, что наступление финских войск на ленинградском направлении начнется не сразу, а примерно через 14 дней после начала Германией войны180. При этом Хейнрикс записал: «Йодль считает, что финский народ, который недавно мужественно выстоял в тяжелой войне, может быть этим изнурен». С учетом сказанного имелось в виду, что на юго-восточном направлении – на Карельском перешейке и в Приладожье – финнам необходимо вначале лишь сковать силы русских, которые будут действовать против немецких войск. Дословно говорилось так, что финские войска «не должны вести наступление по обе стороны Ладожского озера, пока рюсся в соку»181. Предполагалось также, что и сроки проведения всеобщей мобилизации в Финляндии не следует проводить, опережая ход развития международных событий.

Характер и дух последних встреч на высшем уровне между германским и финским военным руководством в канун войны свидетельствовал о том, что речь велась уже исключительно об окончательных согласованиях последних приготовлений перед началом войны. Германия, по крайней мере, в этот период особо не волновалась уже как поведет себя Финляндия182. Подтверждением тому было отданное 28 мая Гитлером указание, согласно которому финляндскому руководству можно было передавать сведения о планирующихся немецких операциях против СССР, но, естественно, «лишь о тех, которые им необходимо знать для взаимодействия» с немецкими вооруженными силами183.

Да и в Хельсинки процесс германо-финского сотрудничества не вызывал больших споров. 30 мая состоялось у Рюти совещание «узкого круга», на котором было принято решение через посланника в Берлине Кивимяки сообщить о том, какие территориальные интересы преследует Финляндия в войне против СССР и в чем она с точки зрения экономики ожидает поддержки от Берлина. Как отмечает в своих мемуарах Кивимяки, по его мнению, здесь, прежде всего, «вопрос заключался в сближении с интересами Германии», финский посланник сразу же с получением такого задания отправился в немецкий МИД. «С внесенными соображениями надо было спешить…, – писал он. – Я сразу же, захватив с собой документы и карты, направился к Вайцзеккеру»184.

Процесс развития военно-политического сотрудничества между Германией и Финляндией перед началом войны на этом, естественно, не закончился. Вскоре, 3– 6 июня, состоялся новый раунд военных переговоров, проходивших уже в Финляндии. Во главе немецкой делегации был полковник Э. Бушенхаген, а также начальник восточного отдела разведки Генштаба сухопутных войск полковник Э. Кинцель. С финской стороны в переговорах участвовали представители высшего оперативного командования, которых возглавлял начальник Генерального штаба Хейнрикс.

В ходе этой встречи был решен вопрос об установлении по реке Оулунйоки разграничительной линии между немецкими и финскими войсками. Ill корпус финской армии, находившийся в Лапландии к северу от этого рубежа, переходил в подчинение командующего армии «Норвегия» генерал-полковника Н. Фалькенхорста. Тогда же была достигнута договоренность о передаче Финляндией целого ряда своих аэродромов немецким военно-воздушным силам185. Кроме того, на переговорах обсуждались и конкретные «текущие» дела. В частности, устанавливалось, когда на финскую территорию будут дополнительно переброшены значительные контингенты немецких войск, а также время размещения в финляндских шхерах германских боевых кораблей186.

Результат этих переговоров лаконично был определен в телеграмме, которую отправили 3 июня 1940 года из Хельсинки немецкому военному командованию: «Финляндия к каждому пункту сотрудничества готова»187. Так важнейшие межгосударственные вопросы, касавшиеся территориального суверенитета и подчинения части финской армии непосредственно иностранному государству, решились снова без ведома парламента на уровне офицеров, которым поручалось достигнуть соответствующий договоренности.

Более того, профессор Ёкипии считает, что эти переговоры оказались как бы центральными. «В сущности, – пишет он, – решение Финляндии об участии в плане «Барбаросса» на стороне Германии приобрело окончательный характер в ходе переговоров, состоявшихся в Хельсинки с 3 по 6 июня», что было «роковым для страны». По его словам, финны и немцы после этих переговоров «превратились в компаньонов по коалиции»188.

Реально теперь ход событий в связи с военными приготовлениями давал основание руководству финскими вооруженными силами с полной уверенностью считать, что наступил завершающий этап подготовки к совместным с Германией действиям. По сложившейся традиции в ресторане «Савойя» в Хельсинки Маннергейм 5 июня в узком кругу приглашенных на доверительную беседу – с Вальденом, Хейнриксом и Талвела – сообщил весьма значительное известие: «Германия на днях совершит нападение на Советский Союз». При этом маршал добавил: «Немцы не просят нас ни о чем другом, кроме как нанести сильнейший удар в направлении Ленинграда»189. Тогда же было решено в группировке войск, которая будет осуществлять этот удар, на острие прорыва поручить командовать соединением Талвела. Стремительно поднявшись со стула, тот патетически заявил присутствовавшим: «Это есть величайший момент в моей жизни»190.

3 июня первые представители командования немецкого 36-го армейского корпуса прибыли на круизном судне «Адлер» в финский порт Раума. В составе этой группы было уже большое количество высокопоставленных офицеров, которые отправились по железной дороге через всю Финляндию на север в район Рованиеми. В целях конспирации немецких военнослужащих переодели в финскую военную форму191.

Массовая же переброска немецких войск началась 7 июня. В этот день генерал Йодль отдал приказ об их транспортировке в порты Финляндии192. Туда было направлено громадное количество судов, на борту которых находились военнослужащие двух немецких дивизий. Всего в июне 1941 года на более чем 70 транспортных кораблях перевезли свыше 21 тысячи германских солдат. Они выгружались в портах Оулу, Пиетарсаари, Вааса, Каскинен и Турку193. Затем эшелонами по железной дороге эти войска перемещались в район Рованиеми. Ограниченные возможности этой дороги, естественно, не могли не привести к тому, что начавшиеся перевозки полностью парализовали всякую другую функциональную деятельность железнодорожных магистралей на этом направлении. В целом для проведения указанных перевозок потребовалось, по крайней мере, 260 поездов194. Вместе с тем в финскую Лапландию из Норвегии стали маршем прибывать и первые механизированные части дивизии СС «Норд». Вообще же в те дни благодаря переброске войск из Северной Норвегии группировка немецкой армии в районе Рованиеми увеличилась более чем на 40 тысяч солдат195.

Разумеется, что такое значительное перемещение войск уже не могли не фиксировать за рубежом. Первыми информацию о начавшейся переброске получили шведы. Они еще до ее проведения сумели расшифровать немецкую радиограмму, в которой сообщалось о планируемой операции196. Поэтому шведская разведка заблаговременно приступила к отслеживанию процесса происходивших перевозок. Одновременно за развитием событий на Севере Европы с пристальным вниманием наблюдали и англичане. «У английской разведывательной службы не было ни малейшего затруднения следить за сосредоточением немцев», – отметил финский исследователь Ю. Невакиви. Ознакомившись с соответствующими фондами архивов Великобритании, он пришел к заключению, что «в Лондон поступали детальные сведения обо всех прибывающих в Финляндию войсках, с момента первого удара колокола 07.06. в 12 часов, когда дивизия СС „Норд“ начала перемещать первые подразделения в сторону Финляндии»197. По данным английской разведки, только тогда через границу с Норвегией прошло порядка 12 тысяч немецких солдат198.

Более того, информацией о происходящих событиях стали интенсивно обмениваться дипломаты ряда стран. Так, уже 11 июня произошла встреча английского представителя с посланником Швеции в Хельсинки. Сведения, которые они сообщили друг другу по поводу переброски немецких войск, оказались аналогичными. Об этом из шведских источников узнал также и американский посланник в финской столице А. Шоенфельд199.

Однако прежде всего важно, что точно знало о всем происходившем в то время в Финляндии советское руководство. Из информации, которая была представлена в начале мая 1941 года Сталину и некоторым другим руководителям СССР на основе данных из разведывательного управления Генерального штаба Красной Армии, становится ясно, что именно такое развитие событий и предполагалось в перспективе советским командованием. В указанной информации говорилось, что «вероятно дальнейшее усиление немецких войск на территории Норвегии, северо-норвежская группировка которых в перспективе может быть использована против СССР через Финляндию и морем»200.

Советская разведка располагала также информацией о настораживавших фактах взаимодействия Генштабов германской и финской армий. В донесении, поступившем 11 июня в наркомат НКВД, сообщалось: «В руководящих кругах германского министерства авиации и в штабе авиации утверждают, что вопрос о нападении Германии на Советский Союз окончательно решен… Переговоры о совместных действиях между германским, финским и румынским Генштабами ведутся в ускоренном порядке. В ежедневных разведывательных полетах над советской территорией принимают участие также и финские летчики»201.

Действительно, авиационная разведка с финской стороны территории СССР наиболее активизировалась в конце мая – начале июня. Нарушения воздушного пространства Советского Союза осуществлялись главным образом в районах Карельского перешейка и Заполярья202. В это время был решен уже вопрос о предоставлении в распоряжение немецкой авиации аэродромов в районах Хельсинки, Кеми и Южной Финляндии. При передаче районов авиабазирования германских ВВС с финской стороны выражалась просьба, чтобы «немцы уничтожали те советские аэродромы, которые могли угрожать территории Финляндии»203.

По поводу переброски в Финляндию немецких войск Сталину неоднократно и достаточно подробно направлялась обстоятельная разведывательная информация о происходивших тогда на севере Европы процессах. В ней верно указывалось, что с 5 по 15 июня в порты Финляндии «выгрузилось не менее двух моторизованных дивизий». Также сообщалось, что «немцы перебрасывают из Северной Норвегии в Финляндию дивизию, которая прибывает в Рованиеми»204. Таким образом сведения поступали в Москву весьма четкие. К тому же по дипломатической линии советское руководство получало определенную информацию и из Великобритании. По личному распоряжению министра иностранных дел А. Идена, советскому послу в Лондоне сообщили: «11 июня… в Финляндию переброшены 2 германских дивизии и что третья идет морем из Осло. В Або и других финских гаванях по Ботническому заливу в июне отмечается большое количество немецких судов с войсками и снаряжением»205.

9 июня 1941 года Рюти выступил в правительстве. Его выступление носило в целом характер дозированной передачи части информации, которая и так была очевидна. Он сказал о начале новой переброски в Финляндию немецких войск и о необходимости проведения частичной мобилизации в финскую армию. Эту информацию он подкрепил своего рода уведомлением, что, возможно, уже приближается война между Германией и Советским Союзом. Сенсацией в данном случае являлось лишь названное время, когда это произойдет: «будет, вероятно, до Иванова дня»206.

До советского руководства произошедшее в финских правительственных кругах дошло достаточно быстро. Оно стало известно через министра финансов М. Пеккала, который заметил, что Финляндия приготовилась к нападению вместе с Германией на СССР, а «вопрос будет ли война между Германией и СССР или нет, разрешится

24 июня». Это на следующий день было сказано им советским представителям, работавшим в Хельсинки207. Вообще же в течение 5, 9, 11 и 13 июня на имя Сталина и Молотова поступала информация, в которой подробно, чуть ли не стенографически, сообщалось об обсуждениях финским правительством вопросов, касавшихся возможности вступления страны в войну против СССР на стороне Германии208.

В советском представительстве в Хельсинки пытались каким-то образом продолжать оказывать влияние на финское руководство. Так Е.Т. Синицын срочно прибыл в министерство иностранных дел и категорически поставил вопрос: «В чем заключалась причина мобилизации финнов?» Последовавший ответ, однако, не давал убедительных объяснений. Советскому представителю лишь сообщили, что «Финляндия призывает на службу некоторую часть своих солдат, поскольку на территории страны много иностранных войск». Показательно, что ответ финского руководства сразу же стал достоянием германского посланника В. Блюхера209.

Между тем, согласно воспоминаниям Е.Т. Синицына, он 11 июня получил сведения, заключавшиеся в том, что в этот день «утром в Хельсинки подписано соглашение между Германией и Финляндией об участии Финляндии в войне гитлеровской Германии против Советского Союза»210. Эта информация поступила по каналу агентурных связей. Нет никаких данных о том, были ли в этот день вообще переговоры между финским и германским руководством. Однако новость, которая сообщалась Синицыну, оказалась подкрепленной другим сенсационным сообщением: война «начнется 22 июня, т. е. через 12 дней…», а «финны вступят в нее на четыре дня позже»211. Как отмечает советский дипломат, он уже через час после этого сообщения направил полученную информацию в Москву на имя Берии, а затем, как это он выяснил позже, 17 июня это сообщение легло уже на стол Сталина212.

Трудно сказать, какими достоверными источниками пользовался Синицын, получая эти данные. В своих мемуарах он их не раскрыл, а лишь указал, что человек, который передал эту информацию, имел агентурную кличку «Монах» и был «видным политическим и общественным деятелем» Финляндии213. Однако тогда не все, даже высшие финские военные руководители, знали о точной дате начала войны. В день, когда Синицын передавал полученные данные в Москву, 11 июня, начальник Генерального штаба Хейнрикс только еще сообщил германскому командованию, что финские войска «в соответствии с планом будут готовы к наступлению 28 июня, но… хотели бы знать за пять дней до нападения его точную дату»214. Тем не менее то, что процесс неуклонно приближался к началу войны, в этом отношении никаких сомнений уже не было. По крайней мере тогда из советского представительства в Хельсинки шла непрерывная информация, указывавшая на «факты скрытой подготовки Финляндии к войне»215.

К тому же III финский армейский корпус, дислоцировавшийся в Северной Финляндии, уже перешел в оперативное подчинение немецкой армии «Норвегия», а ее командующий Н. Фалькенхорст и все руководство со штабом уже 10 июня прибыли в Рованиеми. «Как бы то ни было, – отмечает финский историк X. Сеппяля, – в Генштабе Финляндии 10 июня знали, что Сийласвуо (командир III армейского корпуса. – В.Б.) получил задачу наступать, т. е. Финляндия присоединилась к агрессии за 12 дней до нападения Германии на СССР»216.

Тем временем, 12 июня из немецких портов в финские территориальные воды под торговыми флагами рейха взял курс отряд боевых кораблей, в который входили лучшие торпедные катера Германии217. Эти суда должны были вместе с финскими кораблями с началом войны постараться перекрыть выход советского Балтийского флота из Кронштадта. Присутствие до 40 немецких кораблей в гаванях на юге Финляндии, несмотря на их маскировку, сразу же было замечено.

Тогда же министр иностранных дел Р. Виттинг обратился к посланнику Великобритании в Хельсинки с требованием отозвать всех английских наблюдателей из Северной Финляндии, обвинив их в шпионаже218. Обеспокоенный английский дипломат вскоре все же получил соответствующие разъяснения от Рюти и маршала Маннергейма. По их словам, там происходило «сосредоточение немецких войск, которые были нацелены для боевых действий против Мурманского района»219. Англичане, естественно, являлись уже лишними тому свидетелями и должны были удалиться из Лапландии.

Завершающим событием этого отрезка времени было заявление, которое доверительно сделал начальник Генерального штаба Хейнрикс 13 июня шведскому военному атташе. Не раскрывая всего, он сообщил, что уже следующая неделя будет «богатой на события»220.

Действительно, теперь, когда оставались считаные дни до начала агрессии, руководству Финляндии требовалось принять ряд весьма ответственных решений. Как по этому поводу тогда заявил депутатам парламента министр иностранных дел Р. Виттинг, «если между Германией и Россией вспыхнет война, то не будет времени задумываться над ходом событий»221. Теперь, уведомил он, за остающийся крайне небольшой срок следовало приложить максимум усилий к тому, чтобы к началу войны подойти оптимально подготовленными и полностью скоординировать планы с немецким военным руководством.

13 июня в Финляндию в штатской одежде прибывает представитель германского верховного командования генерал Вальдемар Эрфурт. В его функции как раз и входила координация действий между немецкими и финскими войсками. Через день он уже проводит важное совещание с Хейнриксом. На нем рассматривался вопрос о начале всеобщей мобилизации в Финляндии. Несмотря на то что к этому времени в стране уже прошла повторная частичная мобилизация, в результате которой было призвано в войска еще 30 тысяч человек, требовалось довести до предусмотренной расчетами численность финской армии перед началом наступления. Более того, выполняя пожелание финского военного руководства, Эрфурт 16 июня направил в Германию секретную телеграмму: «Хейнрикс по поручению Маннергейма просит, чтобы по внутриполитическим соображениям главная операция финнов могла начаться, если это возможно, только через два-три дня после начала» немецкого наступления на севере. Ответ был лаконичным: «Начало главной операции финнов зависит от развития событий на германском фронте»222.

Таким образом финское командование продолжало пытаться скрыть свое участие в наступлении по германскому плану. Тем не менее 17 июня приказ о всеобщей мобилизации был уже подписан. «При этом, – как отметил профессор М. Ёкипии, – отмобилизованную финскую армию совершенно не собирались держать на месте и использовать только для обороны границ. Ей предстояло в соответствии с планом «Барбаросса», принять участие в наступательных действиях. Жребий был брошен»223. К тому же одновременно закончились и последние согласования оперативных планов наступательных операций. С 15 по 19 июня в Генштабе финской армии были внесены окончательные уточнения в наступательные операции в северном Приладожье и на Карельском перешейке224. Так финские войска вплотную подошли уже к последнему рубежу, на котором должно было быть отдано распоряжение о начале войны. Развернулась эвакуация населения из приграничных с СССР районов.

18 июня немецкие войска стали выдвигаться на севере непосредственно к самой границе с Советским Союзом и занимать позиции для наступления225. За день до этого финскому военному командованию уже четко сообщили, что начало войны – 22 июня. Теперь в Генеральном штабе финской армии состоялось совещание начальников оперативных отделений штабов корпусов, где их проинформировали о намечаемом развитии событий. 19 июня Талвела записал в своем дневнике: «Предварительный приказ о наступлении получен»226.

В соответствии с планом «Барбаросса» финская армия выдвигалась главным образом на Карельский перешеек и севернее Ладожского озера для действий на ленинградском направлении. Нанесение основного удара возлагалось на образованную до этого Карельскую армию, командующим которой стал генерал Хейнрикс. На острие ее должен был действовать, наступая к реке Свирь навстречу немецким войскам группы армий «Север», VI корпус под командованием генерала Талвела – бывшего эмиссара маршала на переговорах в Германии в 1940 году.

За день до нападения Германии на Советский Союз, 21 июня, Вооруженные силы Финляндии были приведены в состояние полной боевой готовности. Тогда же утром генерал Эрфурт уже официально сообщил высшему военному руководству Финляндии, что война начнется 22 июня. Наступил «исторический момент», – прокомментировал данное известие Хейнрикс и добавил при этом: «Если только все будет хорошо идти»227.

Так, в Финляндии уже были готовы к переходу отмобилизованной армии в наступление. Теперь оставалось лишь заблаговременно составленный для этого приказ Маннергейма, находившийся тогда в типографии Генштаба, начать тиражировать и затем официально объявить в войсках228.

К тому же тогда финляндские подводные лодки и германские минные заградители, располагавшиеся в шхерах, направились в территориальные воды Советского Союза для постановки мин. Они получили на это санкцию лично президента Финляндии229. Одновременно началась заброска агентуры и отдельных диверсионных групп в приграничные районы СССР. В частности, две партии диверсантов проникли на Карельском перешейке в район Кексгольма (Приозерска) и начали действовать также на участке Уусикиркко—Кивеннапа (Поляны—Первомайское)230.

В эти последние дни перед войной советская радиоразведка перехватила ряд шифровок зарубежных посланников в Хельсинки. В одной телеграмме, адресованной 18 июня японскому послу в Москве, а в другой, отправленной 19 июня итальянским посланником в Рим, говорилось о последних военных приготовлениях, происходящих в это время в Финляндии. Так, в частности, отмечалось: «Всеобщая мобилизация, объявленная неофициально, сейчас завершена. Страна находится на военном положении. Продолжается прибытие германских вооруженных сил, включая авиационные части. Считается, что Германия немедленно примет решение в отношении СССР»231. Более того, советской разведке стало известно из сообщения японского посланника своему руководству о том, что в его дипломатическом представительстве в финской столице начали сжигать секретную документацию232. Все это говорило только об одном – неотвратимо приближается война с СССР.

Основываясь на воспоминаниях командующего войсками Ленинградского военного округа генерал-лейтенанта М.М. Попова и начальника штаба округа генерал-майора Д.Н. Никишева, можно заключить, что они, располагая поступавшей разведывательной информацией, имели довольно ясное представление о приближавшейся военной опасности с территории Финляндии. Как пишет Д.Н. Никишев, им уже заблаговременно было сообщено, что «срок перехода в наступление именно 22 июня 1941 года»233. Не случайно после этого стали срочно приниматься необходимые меры. По словам Никишева, командующий войсками округа дал указание «уточнить все наши планы с таким расчетом, чтобы быть готовыми к отражению возможной агрессии»234.

19 июня почти весь состав военного совета округа выехал специальным поездом в Заполярье для изучения на месте складывавшейся обстановки, поскольку именно там, у границы с СССР, сосредотачивавшиеся немецкие войска могли представлять наибольшую опасность. Впоследствии М.М. Попов писал об этом: «В ходе полевой поездки практически на местности изучались возможные варианты вторжения противника на нашу территорию и отрабатывались мероприятия по нашему противодействию. Пребывание на границе лишний раз убедило меня в том, насколько откровенно немцы и финны подводят свои войска к нашим рубежам и готовят плацдарм для наступления»235.

Таким образом, у командующего войсками округа почти не было сомнений, что война уже на пороге. «…Мы и лично наблюдали, – вспоминал он, – поднимаясь на некоторые вышки пограничников, отчетливо видимые группы немецких офицеров, группы солдат, продвигавшихся в различных направлениях, машины, носившиеся по дорогам, и много дымов – очевидно, от полевых кухонь, так как в жаркий июньский день вряд ли кто-нибудь разводил костры»236.

Не просто М.М. Попову было принять решение о скрытом выдвижении к границе войск 14-й армии. Ему был хорошо известен строжайший запрет, поступивший из Москвы, в котором указывалось о недопустимости подобного рода действий. Но надо было брать ответственность на себя. По указанию командующего к государственному рубежу направляются части 122-й дивизии. Одновременно началась переброска на Кандалакшское направление из района Пскова 1-й танковой дивизии.

В неменьшей степени имела большое значение решительность руководства Военно-Морского Флота. По приказу наркома ВМФ Н.Г. Кузнецова 21 июня в 23:40 Балтийский и Северный флоты были приведены в боевую готовность № 1.

Рано утром 22 июня 1941 года Германия обрушила всю свою военную мощь на СССР. Началась широкомасштабная агрессия в соответствии с планом «Барбаросса». В этот момент, в половине пятого утра, финляндский посланник Т. Кивимяки срочно был вызван к И. Риббентропу. Он буквально летел на встречу с немецким министром иностранных дел, «перепрыгивая через ступеньки и не скрывая радости на своем лице»237. Аудиенция длилась всего около восьми минут. В ходе нее Риббентроп торжественно сообщил, что началась война, и добавил, что в ней «Финляндия получит вознаграждение»238. Какое оно будет, в будущем в рейхе особо не скрывали. Немецкое руководство было упоенно верой в быстрый успех и «для великой Финляндии желало счастья». В Берлине даже шутливо предлагали финнам тогда перенести столицу в Петербург239.

Вероятно, в тот момент это казалось возможным. Уже спустя день после германского нападения из Берлина в Хельсинки докладывали о катастрофической ситуации, складывавшейся для Советского Союза: «Боевые действия развиваются неожиданно хорошо. 2632 самолета уничтожено к минувшему утру, из них 700 сбито или сожжено на аэродромах… Танковые войска в Минске, взяты Вильно и Ковно»240. Все говорило о том, что расчеты, изложенные в плане «Барбаросса», успешно реализуются.

Однако финская армия пока еще не начала тогда боевых действий. Строго следуя выработанному замыслу, отмобилизованные и сконцентрированные в восточных районах страны войска Финляндии не пересекли границы с СССР. Также не приступила к военным действиям и германская армия на мурманском направлении. Это являлось вполне естественным, поскольку планировалось, что финские войска могли перейти в решительное наступление только после выхода немецкой группы армий «Север» на дальние подступы к Ленинграду. Тогда единым ударом как с юга, так и с севера предполагалось поставить советские войска в критическое положение.

Между тем первоначальные «пассивные действия» протекали в сочетании с тем, что финский флот уже в ночь перед началом войны приступил к минированию советских территориальных вод. Более того, немецкая авиация стала также использовать аэродромы Финляндии для нанесения ударов по жизненно важным районам северо-запада СССР. Это само по себе свидетельствовало о том, что Финляндия включилась в германскую агрессию. Вместе с тем и Гитлер 22 июня подтвердил, что в едином строю с немецкими войсками на Севере находятся «финские братья по оружию»241.

Официально же финское руководство не делало заявления о начале военных действий против СССР и, более того, всячески уходило от ответов на вопросы, которые задавались ему о позиции Финляндии в начавшейся войне242. Это положение, естественно, долго продолжаться не могло. К тому же удары авиации, наносимые по советской территории с использованием аэродромов Финляндии, могли вызвать ответные действия с советской стороны. Такое развитие событий облегчило бы, несомненно, финскому правительству решение об официальном объявлении войны СССР, поскольку в этом случае Москву можно было обвинить в «новой агрессии» против Финляндии.

Так, собственно, и случилось. 25 июня советская авиация по решению советского военного командования, которое вынуждено было действовать, осуществляя «активную оборону против Финляндии»243, нанесла ответные удары по местам дислокации самолетов противника на финской территории. Именно оттуда в течение нескольких дней совершались налеты немецких бомбардировщиков на тыловые районы северо-запада СССР, и это требовалось пресечь.

Произошедшее послужило, однако, предлогом для официального объявления Финляндией войны Советскому Союзу, к которой ее руководство тщательно готовилось и вступило в нее в соответствии с заранее разработанным совместно с Германией планом. К тому же в этот день, 25 июня, немецкий посланник В. Блюхер в разговоре с Р. Виттингом как раз и побуждал безотлагательно сделать такой шаг, поскольку случившееся являлось, по его словам, «де-факто сложившемуся сострянию войны»244. На следующий же день президент Рюти в выступлении по радио официально объявил, что Финляндия находится в состоянии войны с СССР.

Примечания

1 JokipiiM. Jatkosodan synty. HelS., 1987. S. 132; История второй мировой войны 1939—1945. Т. 3. М., 1974, С. 234.

2 Talvela P. Sotilaan elama. Muisteimat. OS. 1. Jyvaskyla, 1976. S. 223.

3 Ibid. S. 238.

4 Ibid.

5 Нюрнбергский процесс над главными военными преступниками.Т. II. М., 1958. С. 660,

6 Цит. по: Bjorkman L. Suomen tie sotaan 1940—1941. HelS., 1975. S. 132.

7 Sota-arkisto (далее: SA). S Ark 2139/35. Военный атташе в Берлине, № 63.

8 Ibid. № 69.

9 Нюрнбергский процесс над главными военными преступниками. Т. II. С. 601.

10 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 142—143; Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. Berlin, 1988. S. 90; Manninen O. Political expedients for security during the «Interim peace» and at the start of the Continuation war (1940—1941) // Revue Internationale d'Histoire Militair, 1985, № 62. P. 108.

11 Maninen O. Suur-Suomen aariviivat. Kysymys tulevaisuudesta ja turvallisuudesta Suomen Saksan – politiikassa 1941. HelS., 1980.

S.31.

12 Ulkoasiainministerion arkisto (далее: UM), 5C5. Донесение из Берлина 25 сентября 1940 г. 53Lehmus K. Tuuntematon Mannerheim. HelS, 1967. S. 29.

14 Цит. по: Невакиви Ю. Финляндия и план «Барбаросса» // Война и политика 1939—1941. М., 1999. С. 448.

15 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 143.

16 UM, Menneet Sahkeet Berliiniin. Телеграмма из МИДа Финляндии

в Берлин, 5.11.1940 (В документе, по всей видимости, ошибочно указана его дата – 5 октября).

17 Talvela P. Sotilaan elama. Muistelmat. OS. 1. S. 247.

18 UM, Menneet sahkeet Berliiniin. Телеграмма из МИДа Финляндии в Берлин, 22.11.1940.

19 Tera M.V.Tienhaarassa. HelS., 1962. S. 81.

20 Korhonen A, Barbarossa-suunnitelma ja Suomi. Porvoo – HelS., 1961. S. 156.

21 Ibid. S. 157; Tera M.V. Tienhaarassa. S. 84; Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 144.

22 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 147.

23 Ibid.

24 Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 2. М., 1969. С. 278,281.

25 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 147.

26 Manninen O. Saksa tyrmaa Ruotsin-Suomen unioni. Sotilaalliset yhteydenotot Saksaan loppuvudesta 1940 // Historiallinen Aikakauskirja, 1975, № 3. S. 225.

27 Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. Porvoo-HelS. – Juva, 1984. S. 60.

28 Sota-arkisto (далее: SA), 2139/35. Телеграммы финского военного атташе из Берлина 9, 17.12.1940.

29 Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. S. 60.

30 Цит. по: ManninenО. Saksa tyrmaa Ruotsin-Suomen unioni. Sotilaalliset yhteydenotot Saksaan loppuvudesta 1940. S. 233.

31 Ibid.; Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. S. 60; Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 2. С. 306.

32 Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 91.

33 Talvela P. Sotilaan elama. Muistelmat. OS. 1. S. 252.

34 Нюрнбергский процесс над главными военными преступниками. Т. 2. С. 560,563.

35 ManninenО. Saksa tyrmaa Ruotsin-Suomen unioni. Sotilaalliset yhteydenotot Saksaan loppuvudesta 1940. S. 234.

36 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 346—349; Suomen ja Saksan aseveljeudesta oli kiihtea sopimus // Kansan Uutiset, 1977. 11.5.

37 Talvela P. Sotilaan elama. Muistelmat. OS. 1. S. 258; Manninen O. Saksa tyrmaa Ruotsin-Suomen unioni. Sotilaalliset yhteydenotot Saksaan loppuvudesta 1940. S. 227.

38 Talvela P. Sotilaan elama. Muistelmat. OS. 1. S. 262, 265; Manninen O. Saksa tyrmaa Ruotsin-Suomen unioni. Sotilaalliset yhteydenotot Saksaan loppuvudesta 1940. S. 229, 230.

39 Manninen O. Saksa tyrmaa Ruotsin-Suomen unioni. Sotilaalliset yhteydenotot Saksaan loppuvudesta 1940. S. 230.

40 Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. S. 64.

41 История второй мировой войны 1939—1945. Т. 3. С. 235.

42 ManninenО. Saksa tyrmaa Ruotsin-Suomen unioni. Sotilaalliset yhteydenotot Saksaan loppuvudesta 1940. S. 235.

43 1939—1941. Советско-нацистские отношения. Париж – Нью-Йорк, 1983. С. 256—257.

44 UM, 5C5. Донесение из Берлина 21 января 1941 г.

45 ReimaaM. Puun ja kuoren valissa. Rytin toinen hallitus (27.3 – 20.12.1940). Ulkopoliittisten vaihtoehtejen edessa. Keuruu. 1979. S. 244.

46 Maninen O. Suur-Suomen aariviivat. S. 33.

47 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 427.

48 1941 год. Кн. 1.М., 1998. С. 655.

49 ManninenО. Political expedients for security during the «Interim peace» and at the start of the Continuation war (1940—1941). P. 100.

50 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 69.

51 Ibid. S. 69,72.

52 UM, 5C5. Донесение из Берлина 21 января 1941 г.

53 1941 год. Кн. 1. С. 440; Известия ЦК КПСС, 1990, №3. С. 221.

54 Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2 (часть 1). М., 1998. С. 185.

55 Там же.

56 Там же.

57 Там же. С. 214. 58 Там же. С. 210.

59 Kansaliisarkusto (далее: KA). Risto Rytin kokoelma. Донесение из представительства в Берлине № 4, 3.1.1941 (Новые слухи о намерениях Финляндии).

60 Bjorkman L. Suomen tie sotaan 1940—1941. S. 23.

61 Manninen O. Saksa tyrmaa Ruotsin-Suomen unioni. Sotilaalliset yhteydenotot Saksaan loppuvudesta 1940. S. 230.

62 Синицын Е. Резидент свидетельствует. М., 1996. С. 98.

63 Там же. С. 105.

64 Там же.

65 Там же. С. 101.

66 РГАВМФ. Ф. р-2045. Оп. 1. Д. 28. Л. 64.

67 Там же. Д. 69. Л. 9—11, 17.

68 Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 1, кн. 2. М., 1995. С 8.

69 PaasikiviJ.K. Toimintani Moskovassa ja Suomessa 1939—1941. OS. II. Porvoo, 1958. S. 186.

70 См.: Hirvikallio P. Tasavallan presidents vaalit Suomessa 1919—1950. Porvoo-HelS., 1958. S. 85.

71 Paasikivi J.K. Toimintani Moskovassa ja Suomessa 1939—1941. OS. U.S. 127.

72 Ibid. S. 129.

73 Paasikivi J.K. Toimintani Moskovassa ja Suomessa 1939—1941. OS. U.S. 129.

74 Hirvikallio P. Tasavallan presidentin vaalit Suomessa 1919—1950. S. 94.

75 Барышников Н.И., Барышников В.Н., Федоров В. Г. Финляндия во Второй мировой войне. Л., 1989. С. 143.

76 Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2 (часть 1). С. 262, 334—335, 353—354, 392—394.

77 Там же. С. 389.

78 Там же. С. 262.

79 Paasikivi J.К. Toimintani Moskovassa ja Suomessa 1939—1941. OS. U.S. 152.

80 Там же. С. 208—209, 354; Paasikivi J.К. Toimintani Moskovassa ja Suomessa 1939—1941. OS. II. S. 173—174.

81 Paasikivi J. K. Toimintani Moskovassa ja Suomessa 1939—1941. OS. M.S. 172.

82 KA. Risto Rytin kokoelma. Oikeuskanslerin virasto. Дневник Р. Рюти (1940—1941); Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 162.

83 KA. Risto Rytin kokoelma. Oikeuskanslerin virasto. Дневник Р. Рюти (1940—1941).

84 Ibid.

85 Ibid.

86 Цит. по: Jagerskiold S. Suomen marsalka. Gustaf Mannerheim 1941—1944. HelS. – Keuruu, 1981. S. 27.

87 Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. Berlin, 1988. S. 92; Korhonen A. Barbarossa – suunnitelma ja Suomi. Porvoo-HelS., 1961. S. 217.

88 Korhonen A. Barbarossa – suunnitelma ja Suomi. S. 220.

89 Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 2. M., 1969. С. 343.

90 MengerМ. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 93.

91 Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. Porvoo-HelS. – Juva, 1984. S. 68; Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 92—94.

92 Manninen O. Suur-Suomen aariviivat. Kysymys tulevaisuudesta ja turvallisuudesta Suomen Saksan – politiikassa 1941. HelS., 1980. S.40.

93 Цит. no; Jokipii M. Jatkosodan synty. HelS., 1987. S. 160.

94 Нюрнбергский процесс над главными военными преступниками. Т. П. М., 1958. С. 594, 605.

95 JokipiiМ. Jatkosodan synty. S. 160.

96 Manninen O. Suur-Suomen aariviivat. S. 44.

97 Нюрнбергский процесс над главными военными преступниками. Т. П. С. 626.

98 1941 год. Кн. 1.М., 1998. С 576.

99 Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 93.

100 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 185.

101 Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 95.

102 Korhonen A. Barbarossa – suunnitelma ja Suomi. S. 225.

103 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 178—179; Rislakki J. Erittain salainen. HelS., 1976. S. 99.

104 Nevakivi J. Ystavista vihollisiksi. Suomi Engiannin politiikassa 1940—1941. HelS., 1976. S. 99.

105 Bjorkman L. Suomen tie sotaan 1940—1941. HelS.,1975. S. 37,47.

106 Ibid. S. 63.

107 Синицын Е. Резидент свидетельствует. М., 1996. С. 109.

108 Нюрнбергский процесс над главными военными преступниками. Т. П. С. 622.

109 Там же. Т. 1. м., 1955. С. 358.

110 Там же. Т. П. С. 623.

111 KrosbyH.P. Suomen valinta 1941. HelS., 1967. S. 117—118; Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 179—180.

112 Menger M. Deutschland unci Finland im zweiten Weltkrieg. S. 95.

113 См.: Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 213—215.

114 Ibid. S. 183.

115 Магер Ю. Генералы абвера дают показания // Новая и новейшая история, 1981, №6. С. 141.

116 Rislakki J. Erittain salainen. S. 170.

117 1941 год. Кн. 1.С. 592.

118 Soikkanen H. Sota-ajan valtioneuvosto // Valtioneuvoston historia. 1917—1966. HelS., 1977. S. 123.

119 ГальдерФ. Военный дневник. Т. 2. С. 429.

120 Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. S. 95.

121 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 191.

122 Барышников Н.И., Барышников В.Н., Федоров В.Г. Финляндия во Второй мировой войне. Л., 1989. С. 148.

123 1941 год. Кн. 2. М., 1998. С. 107.

124 Цит. по: КанА. С. Внешняя политика скандинавских стран в годы Второй мировой войны. М., 1967. С. 177.

125 Bjorkman L. Suomen tie sotaan 1940—1941. С. 97.

126 Ibid. S. 98, 99. 127 Ibid.S. 133.

128 Ibid. S. 129.

129 Ibid.

130 Ibid. S. 140.

131 Korhonen A. Barbarossa – suunnitelmaja Suomi. S. 240.

132 Цит. по: ВайнуХ.М. О попытках политического сближения Финляндии со скандинавскими странами в 1940 году // Скандинавский сборник, XXV, Таллинн, 1980. С. 157.

133 Bjorkman L. Suomen tie sotaan 1940—1941. С. 108.

134 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 486.

135 См.: Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 239.

136 Schwartz A.J. America and the Russo-Finnish War. Washington. 1960. P. 52.

137 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 250.

138 Ibid.

139 1941 год. Кн. 2. С. 24—25, 78.

140 Там же. С. 116.

141 JokipiiM. Jatkosodan synty. S. 251.

142 См.: Ibid.S. 250—251.

143 Ibid. S. 252.

144 Цит. по: Nevakivi J. Ystavista vihollisiksi. S. 100.

145 Assarsson V. Staiinin varjossa. Porvoo, 1963. S. 67—68.

146 Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2 (часть 2). М., 1998. С. 492.

147 Там же. С. 491.

148 1941 год Кн. 2. С. 120—121; 132.

149 NevakiviJ. Ystavista vihollisiksi. S. 105.

150 Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 1, кн. 2. М., 1995. С. 105, 106.

151 Секреты Гитлера на столе у Сталина. Разведка и контрразведка о подготовке германской агрессии против СССР. Март—июнь 1941 г. Документы из Центрального архива ФСБ России. М., 1995. С. 78, 83—86.

152 Очерки истории российской внешней разведки. Т. 3. М., 1997. С. 479.

153 Известия ЦК КПСС, 1990, № 4. С. 209; Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 1, кн. 2. С. 71; 1941 год. Кн. 2. С 14, 26.

154 Известия ЦК КПСС, 1990, № 4. С. 202; Секреты Гитлера на столе у Сталина. Разведка и контрразведка о подготовке германской агрессии против СССР. Март—июнь 1941 г. Документы из Центрального архива ФСБ России. С. 78, 83—86; 1941 год. Кн. 2. С. 130.

155 Синицын Е. Резидент свидетельствует. С. 116.

156 Там же.

157 1941 год. Кн. 1.С.745.

158 Там же.

159 Там же. С. 255.

160 Там же. С. 742.

161 1941 год. Кн. 2. С. 26.

162 Там же. С. 38—39.

163 Там же. С. 215—220; Горьков Ю.А. Кремль. Ставка. Генштаб. Тверь, 1995. С. 304—306.

164 1941 год. Кн. 2. С. 215—216.

165 Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 89.

166 Ibid. S. 98.

167 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 291. 168 1941 год. Кн. 2. С. 146.

169 Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 98.

170 Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. S. 78.

171 См.: Korhonen A. Barbarossa – suunnitelma ja Suomi. S. 253.

172 Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. S. 79; Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 297; Korhonen A. Barbarossa – suunnitelma ja Suomi. S. 253—254.

173 Frietsch CO. Suomen kohtalonvuodet. HelS., 1945. S. 306.

174 Kansallisarkisto (далее: КА). Risto Rytin kokoelma. Oikeuden-kansleri virasto.

175 Manninen O, Suur-Suomen aariviivat. S. 63—69; Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 296.

176 Секреты Гитлера на столе у Сталина. Разведка и контрразведка о подготовке германской агрессии против СССР. Март—июнь 1941 г. Документы из Центрального архива ФСБ России. С. 84-85.

177 Ассарссон В. Московский дипломатический корпус, 1941 год// Международная жизнь, 1991, №6. С. 134—135.

178 Кейтель В. Взгляд в прошлое накануне смертного приговора // Новая и новейшая история, 1991, № 2. С. 199.

179 Sota-arkisto (далее: SA). PK 1172/15. Kenraali Heinrichsin kokoelma. Воспоминания о поездке в Германию, 1941.

180 Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 2. С. 545.

181 SA. PK 1172/15. Kenraali Heinrichsin kokoelma. Воспоминания о поездке в Германию, 1941.

182 См.: Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. 102—103.

183 Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. S. 84; Korhonen A. Barbarossa – suunnitelma ja Suomi. S. 275.

184 Kivimaki T.M. Suomalaisen poliitikon muistelmat. Porvoo-HelS., 1965. S. 207.

185 SeppalaH. Suomi hyokkaajana 1941. S. 85—86; Нюрнбергский процесс над главными военными преступниками. Т. П. С. 629.

186 Jokipii M. Jatkosodan synty. С. 325.

187 Цит. по: Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg.

S. 100. 188Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 326—327.

189 Talvela P. Sotilaan elama. Muistelmat. OS. 1. Jyvaskyia, 1976. S.269.

190 Ibid.

191 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 372—373.

192 Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. S. 93.

193 Ibid. S. 93; Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 104.

194 Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 104.

195 SeppalaH. Suomi hyokkaajana 1941. S. 93; Носков A.M. Скандинавский плацдарм во второй мировой войне. М., 1977. С. 145.

196 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 478.

197 Nevakivi J. Ystavista vihollisiksi. S. 112.

198 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 496.

199 Ibid. S495; Nevakivi J. Ystavistavihollisiksi. S. 113.

200 1941 год. Кн. 2. С 173.

201 Известия ЦК КПСС, 1990, № 4. С. 26; Очерки истории российской внешней разведки. С. 486; С 10 по 19 июня самолеты с территории Финляндии нарушали границу с СССР практически ежедневно (см.: Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 1, кн. 2. С. 269).

202 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 171—472.

203 Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. S. 99.

204 1941 год. Кн. 2. С. 366; Секреты Гитлера на столе у Сталина. Разведка и контрразведка о подготовке германской агрессии против СССР. Март—июнь 1941 г. Документы из Центрального архива ФСБ России. С. 154.

205 1941год кн. 2. С. 374; Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2 (часть 2). С. 739.

206 Цит. по: JokipiiM. Jatkosodan synty. S. 331.

207 Секреты Гитлера на столе у Сталина. Разведка и контрразведка о подготовке германской агрессии против СССР. Март—июнь 1941 г. Документы из Центрального архива ФСБ России. С. 151—152.

208 Правда, 1989, 8 мая; Секреты Гитлера на столе у Сталина. Разведка и контрразведка о подготовке германской агрессии против СССР. Март—июнь 1941 г. Документы из Центрального архива ФСБ России. С. 140, 151—153.

209 Blucher W. Suomen kohtalonaikoja. Muistelmia vuosilta 1935—1944. Porvoo-HelS., 1951. S. 232.

210 Синицын Е. Резидент свидетельствует. С. 117.

211 Там же. С. 117—118.

212 Там же. С. 132.

213 Там же. С. 71.

214 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 428.

215 Синицын Е. Резидент свидетельствует. С. 118.

216 Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. S. 95—96.

217 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 459; Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 108.

218 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 498.

219 Nevakivi J. Ystavistavihollisiksi. S. 118.

220 Bjorkman L. Suomen tie sotaan 1940—1941. S. 254.

221 Войонмаа В. Дипломатическая почта. С. 30.

222 Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. S. 97.

223 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 353.

224 См.:lbid. S. 427.

225 Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 108.

226 Цит. по: Jokipii M. Jatkosodan synty S. 430.

227 Цит по: Menger M. Deutschland und Finland im zweiten Weltkrieg. S. 108.

228 Tiedonantaja, 1979, 16.2.

229 Jokipii M. Jatkosodan synty. S. 573—574; Seppala H. Suomi hyokkaajana 1941. S. 205—206.

230 Historiallinen Aikakauskirja, 1985, № 4. S. 280.

231 Известия ЦК КПСС, 1990, № 4. С. 216—217; Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 1,кн. 2. С. 254,266.

232 Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 1, кн. 2. С. 268.

233 Архив штаба Ленинградского военного округа. Ф. 47127. Оп. 1. Л. 272.

234 Там же.

235 Оборона Ленинграда. Воспоминания и дневники участников. Л., 1968. С. 36.

236 Там же. С. 36-37.

237 Jokipii M. Jatkosodan synty. HelS., 1987. S. 519.

238 Kivimaki T.M. Suomalaisen poliitikon muistelmat. Porvoo-HelS., 1965. S. 212, 300.

239 Ibid. S. 300.

240 UM., 12 L, Телеграмма из Берлине в МИД Финляндии, 24.5.1941.

241 Salaiset keskustelut. Lahti, 1967. S. 77; Барышников ИМ., Барышников В.Н., Федоров В. Г. Финляндия во Второй мировой войне. Л., 1989. С. 153.

242 UM… 110 А 1. Sahko Moskovasta 24.6.1941.

243 1941 год. Кн. 2. М., 1998. С. 216.

244 Blucher W. Suomen kohtalonaikoja. Muistelmia vuosilta 1935—1944. Porvoo-HelS., 1951. S. 236.

И.Э. Левит

ВСТУПЛЕНИЕ РУМЫНИИ В ВОЙНУ ПРОТИВ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

На рассвете 22 июня 1941 года, когда Германия, нарушив советско-германский пакт о ненападении 1939 года, напала на СССР, армия фашистской Румынии тотчас развернула военные действия против Красной Армии вдоль Прута и Дуная. В ряде мест немецко-румынские войска переправились на левый берег Прута, стремясь захватить опорные пункты пограничных застав, а также шоссейные и железнодорожные мосты1. Взлетающая с румынской территории авиация обрушила удары на советские города и села2.

На советско-румынской границе фашистское командование сосредоточило три армии (11-ю немецкую, 3 и 4-ю румынские) и ряд других частей, общая численность которых превышала 600 тыс. человек3. Больше половины этой армии составляли румынские солдаты и офицеры. По данным румынского Генштаба, в июле 1941 года численность личного состава армии под ружьем составляла около 700 тыс. человек, в том числе непосредственно на фронте находилось 342 тыс. солдат и офицеров4. Как впоследствии отмечал Й. Антонеску в одной из своих бесед с немецким генералом Ганзеном, Румыния выставила при вступлении в войну против СССР значительно больше дивизий, чем от нее требовало немецкое командование5.

В обращениях к армии король Михай и Й. Антонеску объявили войну против СССР «священной». Солдатам было сказано, что они выполняют историческую миссию «освобождения своих братьев», защищают «церковь и европейскую цивилизацию от большевизма»6. Не надеясь, по-видимому, что высокопарные слова «об освобождении своих братьев», «защите цивилизации» и т. д. воодушевят на ратные подвиги сотни тысяч простых румынских крестьян, одетых в солдатские шинели, М. Антонеску. назначенный в первый день войны вице-премьером правительства, а спустя несколько дней – и министром иностранных дел, объявил в своей речи по радио, что на «завоеванных землях крестьянские руки найдут благодаря справедливым реформам должное вознаграждение за пролитую кровь во имя этих земель»7. В армии был распространен циркуляр № 1500/А, в котором говорилось, что «воинские части должны составить именные списки отличившихся офицеров, унтер-офицеров и солдат, заслуживающих быть наделенными землей. Списки должны составляться воинскими частями через каждые 15 дней»8.

В первые же дни войны советское правительство предупредило королевскую Румынию о последствиях ее участия в гитлеровской агрессии против СССР. Г. Гафенку в своей книге воспроизводит беседу, состоявшуюся у него 24 июня 1941 года с советским наркомом по иностранным делам В,М. Молотовым. Последний, по словам Гафенку, сказал, что «Румыния не была вправе нарушать мир с СССР», советское правительство после урегулирования бессарабского вопроса неоднократно заявляло о своем желании улучшить отношения между двумя странами, иметь на своей границе «миролюбивую и независимую Румынию». Советский нарком отметил, что итало-германские «гарантии» означали «конец румынской независимости», за ними последовала оккупация страны немецкими войсками. Подчеркнув в конце беседы, что у Румынии «не было никакого резона присоединиться к агрессии германских бандитов против СССР», В.М. Молотов предупредил румынского посланника, что его правительству придется нести ответственность за последствия этой агрессии и что оно пожалеет о содеянном9. Но правительство фашистской Румынии не вняло этим предупреждениям.

В Румынии встретили войну против СССР с удовлетворением и одобрили действия генерала Й. Антонеску. Король Михай в телеграмме, направленной кондукэтору, находившемуся на фронте, выразил признательность за доставленную «радость дней былой славы». М. Антонеску, захлебываясь от восторга, воскликнул в своем выступлении по радио: «Сегодня генерал – это страна, генерал – это наше будущее»10. Председатель национал-царанистской партии Ю. Маниу в своих письмах Й.Антонеску от 11 и 18 июля 1941 года призывал вести борьбу «за великую Румынию со всеми ее провинциями». Он выражал уверенность в победе фашистских армий и надежду, что она приведет к «падению большевистского режима» и «возвращению России к системе частной собственности»11. Заместитель председателя НЦП И. Михалаке на второй день войны демонстративно отправился «добровольцем» в армию, за ним последовал и заместитель председателя НЛП Г. Брэтиану, удостоившийся гитлеровских наград. Характеризуя позицию И. Михалаке, К. Арджетояну в своем дневнике писал в 1941 году: «…Барон де Тополовень (так он иронически называл И. Михалаке. – И.Л.) отдает себе отчет, что до победы англичан необходимо уничтожить Россию, которую мы не можем ликвидировать иначе как с помощью немцев»12. Сам Арджетояну, узнав о том, какие обширные советские территории обещаны Гитлером его стране за участие в войне против СССР, с восторгом записал в свой дневник: «Пишу и спрашиваю себя: не сон ли это?»13

Следует сказать, что в начале войны под воздействием националистического угара, созданного фашистской пропагандой, воинственные настроения проявляли и некоторые слои мелкой буржуазии, надеявшейся нажиться на войне, часть солдат, поверивших обещаниям о наделении их землей на завоеванной территории. Относительно последних В. Адам писал: «Кое-кого из них, надо полагать, соблазняла земля в Бессарабии и на территории между Днестром и Бугом, которую Гитлер посулил маршалу Антонеску, окрестив ее Транснистрией.

Воинственные настроения поддерживались во многом мифом о непобедимости вермахта, хвастливыми обещаниями быстрой победы. П. Кирноагэ признает, что многие румынские офицеры и солдаты уверовали «в могущество германской армии», были убеждены, что «война будет недолгой и победоносной, с продвижением в глубь русской территории произойдет восстание против коммунистического режима…»14 На деле же все сложилось по-иному.

На бессарабском, как и на всех других участках советско-германского фронта, немецко-румынские войска натолкнулись на упорное сопротивление Красной Армии и советских пограничников. Поставленную Гитлером задачу о создании до конца июня «плацдармов восточнее Прута» осуществить не удалось. Как отмечается в отчете Управления политпропаганды (УПП) Южного фронта за период с 22 по 30 июня 1941 года, «попытки германо-румынских войск форсировать Прут отбиты со значительными для врага потерями, и государственная граница, за исключением Скулян, которые немцам удалось захватить; прочно удерживается нашими войсками»15.

В июньских боях на советско-румынской границе особенно большие потери понесла румынская армия. 1 июля 1941 года, на девятый день войны, полиция не без тревоги сообщила в Бухарест, что раненые румынские солдаты «появляются на железнодорожных станциях в окнах вагонов в окровавленных рубахах или же показывают свои раны» и тем самым «влияют на настроение солдат других частей, направляющихся в свои полки»16. Большие потери отрицательно сказывались и на моральном состоянии населения. Полицейским органам было дано указание во время прибытия поездов с ранеными «устраивать хороший прием и подбадривать их», доступ же на перрон «частных лиц запретить»17.

В начале июля 1941 года немецко-румынские войска перешли в наступление на бессарабском участке фронта. Накануне (1 июля) в письме, адресованном Гитлеру. Й. Антонеску выражал «уверенность в том, что окончательная победа уже близка», и заверял, что наступательная операция на румынском участке фронта «должна привести к окончательному уничтожению советских вооруженных сил на южном фланге»18

Создав большое превосходство в войсках и технике на Могилев-Подольском и Бельцком направлениях, вражеской армии удалось в первой декаде июля продвинуться вперед19. В связи с тяжелым положением, создавшимся на стыке Юго-Западного и Южного фронтов, советское командование Южного фронта решило отвести правофланговые части 18-й армии на рубеж Хотин – Липканы20. В течение 5—12 июля немецко-румынские войска заняли города Черновцы, Бельцы, Сороки, Хотин и вышли к Днестру на этом участке. 12 июля генерал Войкулеску был назначен «уполномоченным генерала Антонеску» по управлению Бессарабией, а полковник Риошяну – Буковиной. В посланной им директиве М. Антонеску подчеркнул, что на этих территориях «до подписания декрета об аннексии устанавливается режим военной оккупации». В заявлении для печати он объявил, что «следы коммунизма будут вырваны с корнем»21.

В связи с этим «уполномоченным» кондукэтора и военной администрации на оккупированной территории ставилась в качестве первейшей задача «очищения территории от коммунистов, отстранения большевиков, ненадежных элементов и евреев», а уже затем проведения «предварительной переписи всей собственности и собственников» с учетом положения до 28 июня 1940 года, «принятия мер по сбору урожая», объявленного «собственностью румынского государства», немедленного изъятия советских денег по эквиваленту за рубль – один лей22.

Побывавший 17 июля в г. Бельцы кондукэтор дал оккупационной администрации дополнительные указания. Вот некоторые из них в том виде, в каком они были записаны подчиненными: «Дороги восстановить с помощью населения. Трудовую повинность ввести и на завоеванных территориях. При самом незначительном сопротивлении со стороны населения – расстреливать на месте. Фамилии казненных опубликовать… Население Бессарабии подвергнуть проверке, подозрительных и тех, которые выступают против нас, нужно уничтожать… Ни один еврей не должен оставаться в селах и городах, их следует интернировать в лагеря…»23 Террор и массовое уничтожение советских граждан, издевательство над ними были возведены правителями военно-фашистской Румынии в ранг официальной политики.

В духе этих указаний румынские фашисты иногда сами, а иногда вместе с эсэсовцами, врываясь в тот или иной населенный пункт, устраивали охоту на коммунистов, уничтожая без суда и следствия тысячи людей, включая детей, женщин, стариков. В обвинительном заключении по делу главных румынских военных преступников содержатся следующие факты о зверствах оккупантов: «8 июля 1941 года в м. Маркулешты Сорокского уезда было собрано все еврейское население. Мужчины, женщины и дети выведены на окраину населенного пункта, расстреляны и закопаны в противотанковых рвах. Таким путем было уничтожено 1000 человек. В последующие дни таким же образом поступили во Флорештах, Гура-Каменке, Гура-Кайнарах. В населенном пункте Климауцы Сорокского уезда было согнано 300 детей, женщин и мужчин и 12 июля 1941 года расстреляно и погребено на окраине села в общей яме…»24 Массовые расстрелы с первого же дня оккупации производились на Буковине.

В центральных и южных районах Молдавии и в Измаильской области Украины в это время еще велись кровопролитные бои. Попытки немецко-румынских войск, предпринявших в первые дни июля наступление на кишиневском направлении, захватить столицу Молдавии с ходу провалились. Подводя итоги боев на указанном направлении в первой декаде июля 1941 года, начальник штаба сухопутных сил гитлеровской армии генерал-полковник Гальдер записал в служебном дневнике: «Атаки на правый фланг армии фон Шоберта25, видимо, вызвали значительное ослабление румынских соединений. Командование 11-й армии доносит, что оно считает эти соединения небоеспособными для дальнейшего наступления. Необходима «новая операция» против Кишинева»26. Только в ходе одной контратаки 90-го стрелкового полка 95-й Молдавской стрелковой дивизии в районе Ниспорены – Быковец были почти полностью разгромлены 63-й артиллерийский и 67-й пехотный полки румынской армии27, а 8-го и 9 июля в результате контрнаступательной операции 241-го стрелкового полка той же дивизии большой урон был нанесен 15-му и 55-му пехотным румынским полкам28. Неудачно закончились наступательные операции 4-й румынской армии в районе Фэлчиу – Лека – Епурень с целью поддержать с юга наступление на Кишинев. В течение 5—12 июля на этом участке шли ожесточенные бои. Части советского 14-го стрелкового корпуса нанесли группировке противника у Фэлчиу большой урон в живой силе и технике, не дав ей продвинуться вперед29.

Упорное сопротивление Красной Армии, внезапные контратаки советских войск, которые, по признанию румынского полковника, взятого в плен 8 июля 1941 года, «действовали ошеломляюще» на румынские войска и вызывали «полную панику»30, пробуждали антивоенные настроения у рядовых солдат. Среди документов, захваченных у разгромленного в боях на бессарабском участке фронта румынского полка, имеется циркуляр № 81, в котором говорится, что «некоторые солдаты вместо того, чтобы быть в бою, уклоняются, прячутся и возвращаются в свои подразделения лишь после окончания боя…»31. В другом документе, подписанном командиром этого полка Симеонеску и офицером Чумикэ. отмечается, что «в полку происходят самокалечения с целью увильнуть от войны (случай, происшедший с солдатом Теодором Василиу из 3-й роты, которому солдат Ешану В. прострелил ногу)»32. В конце циркуляра Симеонеску грозно требует «предать военно-полевому суду как раненых, так и тех, которые ранили».

Отпор, встреченный немецко-румынскими войсками со стороны Красной Армии на границе и в междуречье Прута и Днестра, заставил призадуматься и многих офицеров, ранее уповавших на легкую победу. Спустя всего месяц с лишним после начала войны тайная полиция докладывала в Бухарест: «Среди кадровых офицеров наблюдается некоторое беспокойство по причине гибели многих из них на фронте»33. А в упомянутом циркуляре полковника Симеонеску прямо сказано: «Я с горечью установил, что в операциях, которые имели место, было много нарушений своего долга со стороны подчиненных мне офицеров»34. И хотя румынская пресса еще продолжала трубить о «скорой победе», однако на ее страницах стали появляться нотки беспокойства. Еженедельник «Раза» («Луч»), который в начале июля с полной уверенностью писал, что «дни большевистского режима сочтены» и «победа цивилизованного мира… уже обеспечена», в середине этого же месяца заговорил о том, что зря многие надеялись на быстрое окончание военных действий в Бессарабии, что русские не будут воевать, а с первых же дней войны будут сдаваться массами»35.

Вместе с расчетами на слабость Красной Армии рушились и надежды на то, что после первых ударов фашистских войск возникнут конфликты между русскими и нерусскими народами. Румынские солдаты и офицеры, которым фашистская пропаганда вдалбливала в голову мысли о том, что они являются «освободителями», убеждались в другом. Подавляющая часть населения вовсе не встречала их как «освободителей». В ходе боев в июне-июле 1941 года румынские солдаты и офицеры видели, как весьма часто вместе с солдатами Красной Армии против фашистских войск сражались истребительные батальоны и отряды народного ополчения из местного населения, десятки тысяч жителей рыли окопы, строили оборонительные сооружения, оказывали другую помощь советским войскам.

Несмотря на тяжелые потери, 16 июля немецко-румынским войскам удалось захватить г. Кишинев36. 17 июля по приказу ставки начался отвод 9-й армии за Днестр. Он завершился в основном 22 июля, а 14-й стрелковый корпус закончил переправу на левый берег нижнего течения Днестра 26 июля37. Планы гитлеровского командования об окружении и уничтожении советских войск в междуречье Прута и Днестра не осуществились.

Правители Румынии старались использовать выход своих войск к Днестру для поднятия новой волны национализма в стране и укрепления диктатуры Антонеску. Пресса славила «генерала-победителя», «генерала-спасителя» нации. С большой помпой была установлена оккупационная администрация. В Кишиневе и Черновцах состоялись парады. Присутствие на всех этих церемониях «полномочного представителя» рейха Пфлаумера должно было подчеркнуть, что королевская Румыния получает Бессарабию и Северную Буковину благодаря Германии.

Румынская фашистская пропаганда вовсю славила румыно-германское содружество. Вся печать воспроизводила слова кондукэтора, высказанные в интервью итальянской газете «Трибуна», что «Румыния прекрасно вписалась в новый европейский порядок» и она «навеки с государствами оси»38. Фашистский листок «Порунка времий» объявил германо-румынский союз не больше и не меньше как «аксиомой национального существования» румынского народа. «Он будет впредь, – клялась газета, – перманентностью румынской политики в новой Европе»39.

27 июля Гитлер направил письмо Й. Антонеску. Он поздравлял кондукэтора с «возвращением провинций» и благодарил его за решение воевать «до конца на стороне Германии». Заодно он указал ему участки фронта на Украине, где румынской армии предстояло участвовать в боях, и предложил «нести охрану» на оккупированной территории40. В начале августа Гитлер наградил Й. Антонеску Железным Крестом41.

Между тем увлеченные официальной пропагандой «о румынском возрождении», фашистские молодчики продолжали «смывать позор 1940 года» и «искоренять» коммунизм путем организации массовых расстрелов советских граждан.

По признанию самих оккупационных властей, в этой атмосфере разнузданного террора «господствовало чувство безответственности, которое подогревало и возбуждало низменные инстинкты, и многие окунулись в море злоупотреблений»42. В информационном бюллетене кишиневской квестуры полиции от 19 августа 1941 года читаем. «Военные, прибывшие в первые дни, грабили дома, не делая исключения по отношению к христианам, оставив многих без движимого имущества». Далее сказано, что некоторые местные жители подвергались ограблению прямо на улице: «… их останавливали и отбирали у них ценные вещи при обыске»43. Полковник Тудосе, первый румынский комендант оккупированного фашистами Кишинева, хотя и старается, обелить румынскую армию, вынужден был признать, что не только немецкие части «на правах завоевателей совершали акты насилия, забирали все лучшее и ценное из складов, домов», но и румынские войска, якобы «подражая» им, присоединились к этим грабежам, что «поиски и присвоения ценностей… были всеобщим увлечением»44.

Нередко на почве дележа награбленного между «союзниками» происходили конфликты. Тот же Тудосе жаловался, что немецкие части присваивали себе все лучшее, что было обнаружено на складах и предприятиях оккупированной советской территории. Аналогичные жалобы поступали из Северной Буковины. 5 августа 1941 года правитель Буковины Риошяну телеграфировал в Бухарест, что немецкие солдаты, «открыв предварительно огонь из пулеметов, отстранили румынскую охрану от различных складов и нагрузили машины всевозможными вещами»45.

Грабежи, как и массовые расстрелы, были узаконены. Как уже отмечалось, вся сельскохозяйственная продукция объявлялась «собственностью румынского государства», а весь скот – «блокированным». В предписаниях армейским частям и оккупационной администрации указывалось, что войска «будут снабжаться за счет своей зоны и ничего не будет привезено из Запрутья»46; необходимо «брать на месте все, что надо, все, что есть, брать без всяких церемоний; „хлеб, крупный рогатый скот должны быть изъяты у населения для армии“, „в каждом доме необходимо производить тщательный обыск и забирать все без остатка“; „за утайку продовольствия, малейшее сопротивление – расстреливать на месте, а дом сжигать“. Грабеж, сопровождавшийся убийством советских граждан, принял такие размеры, что префект Бельцкого уезда полковник Ханчиу в письме от 26 августа 1941 года на имя правителя Бессарабии генерала Войкулеску вынужден был признать: „Бессарабия скорее, чем это можно было предполагать, будет совсем оголена“47.

Захват левобережных районов Молдавии и территории Украины между Днестром и Бугом.

Поражение румынской армии под Одессой

С выходом немецко-румынских войск к Днестру правители военно-фашистской Румынии вовсе не собирались прекратить военные действия против Советского Союза. В письме на имя Гитлера от 30 июля 1941 года Й. Антонеску подтвердил свое обещание «сражаться вместе с германской армией до победного конца». Дальнейшее участие в антисоветской войне кондукэтор объяснял «скромным желанием сохранить румынскую нацию на той стороне Днестра», внести свой вклад «в установление нового порядка в Европе»48.

Бои шли еще в междуречье Прута и Днестра, когда румынская пропаганда развернула идеологическую подготовку обоснования дальнейшего участия страны в антисоветском походе. Пресса и радио во весь голос заговорили о «правах» Румынии на заднестровские земли. В конце июля вновь начала выходить издаваемая в 30-х годах газета «Транснистрия». В редакционной статье первого номера цель газеты была сформулирована следующим образом: «…утверждать наши извечные права на эту древнюю румынскую область». Небезызвестный Онисифор Гибу, внесший в 1918 году большой «вклад» в подготовку захвата Бессарабии, объявил устаревшим прежний лозунг «От Днестра до Тисы», а националист-белогвардеец П. Ильин прямо назвал свою газетную статью: «От Тисы до Буга». Президент румынской академии И. Симионеску в этом первом же номере «научно» обосновал «исторические права» королевской Румынии на советскую территорию. Н. Смокинэ на страницах газеты «Тимпул» с видом большого знатока заявлял: «Даже и Одесса была создана румынами»49.

Редко какая буржуазная румынская газета не упражнялась в эти дни в доказательствах «прав» Румынии на советские земли, расположенные восточнее Днестра. Одни устанавливали этот рубеж на Буге, другие – на Днепре и дальше. Бухарестская «Вяца» («Жизнь»), например, в редакционной статье писала: «Дакия простиралась не только до Днестра, как это ранее полагали, а до устья Днепра». Следовательно, продолжала газета, «румыны имеют на заднестровские территории древние права, более древние, чем другие проживающие там народы»50. Воинственный еженедельник «Раза» безапелляционно твердил, что «эта война принесет нам не только Бессарабию и Транснистрию, но и сердца вызволенных братьев, живущих в пограничных с Транснистрией районах»51.

Под эту газетную шумиху румынские войска были двинуты кликой Антонеску за Днестр и дальше на Восток. 3-я румынская армия была направлена в район Буга, а 4-я под командованием генерала Чуперкэ в составе 17 пехотных, 3 кавалерийских дивизий и 1 фортификационной бригады52 была брошена на Одессу. Как явствует из дневника Гальдера (запись от 18 июля 1941 года), Гитлер придавал большое значение захвату Одессы и первоначально выделил для этого наряду с румынскими дивизиями

54-й немецкий армейский корпус, однако по настоянию Антонеску53 осуществление данной операции взяло на себя румынское командование. Кондукэтор полагал, что это обеспечит его стране право навсегда стать хозяином упомянутого крупного порта, а заодно и занять господствующее положение в Черноморском бассейне.

В условиях, когда гитлеровские войска продвинулись к Бугу и дальше, захват Одессы предполагалось осуществить с ходу. В одном из документов румынского командования, захваченных у противника, говорилось: «Одессу взять к 10 августа, после чего дать войскам отдых…»54 Ценой больших потерь румынской армии удалось подойти вплотную к Одессе и окружить ее с трех сторон55. Антонеску настолько был уверен в быстром взятии города, что, не задумываясь, положительно откликнулся на новое предложение Гитлера, сделанное ему в письме от 14 августа 1941 года, об отправке на фронт для участия в операциях восточнее Днепра одного горнострелкового и одного кавалерийского корпусов56. «Я счастлив вместе с румынскими войсками, что мы принимаем участие в победоносных сражениях по ту сторону Днепра…» – писал Й. Антонеску 17 августа в ответном письме Гитлеру. В этом же письме кондукэтор согласился взять «на себя ответственность за охрану, поддержание порядка и безопасности на территории между Днестром и Днепром», а также «за администрацию и экономическую эксплуатацию» советской территории между Днестром и Бугом57.

19 августа 1941 года Й. Антонеску издал декрет об установлении румынской администрации на территории между Днестром и Бугом, официально названной в нем Транснистрией. Своим полномочным представителем в Транснистрии кондукэтор назначил профессора Г. Алексяну. Румынские чиновники, назначенные на работу в Транснистрию, – говорилось в декрете, – «будут получать двойное жалованье в леях и жалованье в марках58, не превышающее жалованья в двойном размере в леях»59. Спустя несколько дней, 27 августа 1941 года, немецкая военная миссия в Румынии вручила румынскому Генштабу инструкцию о функциях оккупационных войск60. Согласно этой инструкции румынская армия обязана была обеспечить охрану военных и промышленных объектов, шоссейных и железных дорог, мостов, аэродромов, портов, телефонной и телеграфной связи и главное – «предупреждение восстаний, забастовок, саботажа, шпионажа…» Й. Антонеску было предложено выделить для этого 9 крупных соединений, в том числе 2 кавалерийские бригады, один армейский и 2—3 корпусных штаба, береговую артиллерию, истребительную авиацию и средства противовоздушной обороны. «Для связи, разведки и использования в случае восстания» рекомендовалось выделить три авиаэскадрильи. Иными словами, на румынскую армию были возложены карательные функции, в первую очередь борьба с партизанским движением.

Зачарованные победными гитлеровскими реляциями, правящие круги Румынии одобряли курс Антонеску на продолжение войны. Королевским декретом от 21 августа 1941 года кондукэтору было присвоено звание маршала, он был также награжден высшим румынским орденом – Михая Витязу. В указе о награждении отмечалось. что орден дан ему «за особые заслуги» в руководстве боями на территории «между Днестром и Бугом», «за продолжение священной войны», приведшей к «освобождению за/днестровского населения61. Этим подчеркивалось, что монархия поддерживает политику Антонеску и после достижения Днестра.

Такую же позицию заняли лидеры «исторических» партий. В письме от 8 ноября 1941 года, адресованном Й. Антонеску, Ю. Маниу от имени национал-царанистской партии заявил, что он одобряет акцию по «освобождению5 Бессарабии и Буковины, а также «румынского элемента по ту сторону Днестра» и «с воодушевлением воспринимает достигнутые в этом деле результаты»62.

Антонеску отправлял на фронт все новые дивизии. Однако румынские войска не в состоянии были овладеть Одессой. Командованию приходилось каждый раз назначать новые сроки взятия города: 23, 25, 27 августа…63 Это вызывало у гитлеровцев раздражение. В дневнике Гальдера читаем: «20 августа. Одесса все еще продолжает вызывать беспокойство. К северо-западной окраине города подошла только одна румынская пограничная дивизия. Пока еще вызывает сомнение вопрос, доросли ли румынское командование и его войска до выполнения такой задачи». «21 августа… Румыны считают, что им удастся занять Одессу только в начале сентября. Это слишком поздно. Без Одессы мы не можем захватить Крым»64.

Обозленное неудачами на фронте командование румынской армии пыталось сломить сопротивление защитников Одессы, лишив город питьевой воды. Захватив Беляевку, противник перекрыл основной источник водоснабжения Одессы.

В начале сентября румынские войска продолжали топтаться на месте. Под удар был поставлен престиж новоиспеченного маршала Антонеску, который в 20-х числах августа вместе с королем находился на фронте под Одессой, явно рассчитывая с триумфом въехать в город. 22 августа кондукэтор прибыл в штаб 4-й румынской армии, осаждавшей Одессу. Посыпались грозные приказы, выдержки из которых воспроизводятся в книге маршала Советского Союза Н.И. Крылова, принимавшего участие в 1941 году в обороне города. «Господин маршал Йон Антонеску приказывает, – говорилось в одном из них, – командиров, части которых не наступают со всей решительностью, снимать с постов, предавать суду, лишать права на пенсию. Солдат, не идущих в атаку с должным порывом или оставляющих оборонительную линию, лишать земли и пособий семьям…»65 4сентября кондукэтор издал специальный приказ № 1539, полный ругани и обвинений в адрес румынских солдат и офицеров. «Позор такой армии, – восклицает Антонеску, – которая в 4—5 раз превосходит противника по численности66, превосходит его вооружением… и вместе с тем топчется на одном месте…» Объявив себя «спасителем» нации, выведшим якобы страну «из унизительного позорного положения, в которое ее завела преступная и недальновидная политика» прежних руководителей, Антонеску приказывал солдатам идти «смело вперед к победе, а командирам всех степеней – показывать пример»67. Но эти приказы и призывы не возымели особого действия. Солдаты не шли «смело вперед к победе».

Как явствует из приказа румынского командования № 210802 от 12 сентября 1941 года, разосланного всем фронтовым частям, солдаты задавали вопрос: «Зачем нам нужна Одесса?» Приказ требовал от всех командиров частей разъяснять солдатам и офицерам «живым словом, а не письменно», что «только после взятия Одессы Бухарест, Констанца, Плоешты не будут бомбиться авиацией противника. Одесса даст нам свободу на море и спокойствие в стране»68. Тем самым солдатам внушалась мысль, что операция под Одессой – вынужденная военная акция, что после взятия города для румынской армии наступит мир.

Борьба с «коммунистической пропагандой» на фронте и среди войск в тылу выдвигалась командованием румынской армии в качестве задачи особой важности. На этот счет был издан строго секретный приказ Ставки от 29 сентября 1941 года, а в начале ноября разослан еще один приказ, подписанный командующим внутренними силами безопасности генералом Драгомиреску, в котором прямо говорилось: «Проблема поддержания морально-патриотического духа и дисциплины войск становится сегодня, как никогда раньше, проблемой первостепенного значения, тем более что различные враждебные течения развернули непристойную пропаганду…»69 Чтобы парализовать коммунистическую пропаганду, Драгомиреску рекомендовал военным органам на местах насаждать тайных осведомителей в госпиталях среди раненых и на вокзалах с целью выявления «коммунистических агентов», которые ведут пропаганду среди солдат.

Поражения на фронте вызвали грызню в стане высшего командного состава румынской армии. Начались взаимные обвинения. Ряд генералов, в том числе командующий 4-й армией Чуперкэ, были смещены со своих постов. В конце сентября Й. Антонеску объявил себя министром обороны, отстранив от этой должности генерала Якобича. Тщеславному кондукэтору, хоть он этого и не хотел, пришлось обратиться за помощью к Гитлеру, чтобы овладеть Одессой. 26 сентября 1941 года Гальдер записал в своем дневнике: «Генерал Хауффе (начальник миссии сухопутных войск в Румынии) докладывает об обстановке на одесском участке фронта: позавчера Антонеску принял решение просить немецкой помощи, так как румыны не смогли взять Одессу одни»70.

С аналогичной просьбой по дипломатическим каналам обратился в Берлин М. Антонеску. 30 сентября в беседе с Киллингером он заявил, что Румыния имеет с начала войны 90 тыс. убитых и раненых солдат и офицеров, в том числе 56 тыс. она потеряла менее чем за месяц в боях под Одессой, и если она не получит немецкой помощи вооружением и боеприпасами, а также не будут выполняться рейхом поставки сырья и материалов для румынской военной промышленности, то все жертвы «окажутся напрасными». М. Антонеску заявил своему собеседнику, что «для снабжения германских войск и финансирования нужд вермахта Румыния отдала все, что было возможно, и продолжает делать все, что в ее силах»: отправила в Германию все запасы нефти и хлеба, пошла на развал своей денежной системы и национального бюджета, допустила инфляцию, – но если помощь не будет ей оказана, страна будет охвачена волнениями, что «не в интересах Германии»71.

Спустя несколько дней Гитлер обещал Й. Антонеску выделить тяжелую артиллерию и пехотную дивизию, чтобы «облегчить румынским войскам наступление на Одессу и избежать излишней крови»72. Выполнение распоряжения Гитлера было поручено командующему группы армии «Юг» Рундштету 11 октября он сообщил в Бухарест, что обещанная помощь «для первой фазы наступления' может быть предоставлена, „по-видимому, только 24 октября…“, следовательно, „главная атака с юго-запада может иметь место не ранее начала ноября… Наступление на Одессу, если противник намерен ее дальше защищать, следует отложить до того момента, пока немецкие подкрепления будут готовы к действиям“. Вместе с тем Рундштет объявил Антонеску, что руководство действиями по захвату города будет осуществлять командование 42-го армейского корпуса во главе с генералом Кунценом, который „считает полезным взять под свое руководство все немецкие и румынские войска для главного наступления на юго-западном участке Одесского фронта“73. Иными словами, это означало, что румынское командование отстранялось от руководства операцией, а 4-я армия переходила в подчинение немецкого генерала Кунцена.

Но, как известно, Верховное командование Красной Армии, исходя из стратегических соображений, приняло решение об эвакуации наших войск из Одессы, завершившейся 16 октября 1941 года. Насколько искусно была проведена эта операция, указывает такой факт. Еще накануне, 14 октября 1941 года, командование 4-й румынской армии в очередной сводке отмечало: «Противник продолжает удерживать занимаемые позиции, яростно защищая их даже тогда, когда его атакуют большими силами»74. Лишь к концу следующего дня румынское командование обнаружило признаки эвакуации. 15 октября румынским частям и соединениям был разослан приказ штаба армии № 302266, в котором говорилось: «Каждый армейский корпус на рассвете 16 октября предпримет наступление силами одного батальона при поддержке артиллерии в избранном им направлении с целью проверки намерения противника. Не позже 9 часов утра первые результаты атаки должны быть известны командованию 4-й армии»75.

Между тем в 9 часов 16 октября от пирсов Одесского порта ушел последний советский сторожевой катер. И только в конце дня противник осмелился вступить в город. Это не помешало фашистской пропаганде трубить о «грандиозной победе», в высокопарных словах расписывать «доблесть» войск в боях за Одессу. Еженедельник «Албина» («Пчела»), например, недвусмысленно заявлял: «…благодаря Одессе мы достигаем высокой чести находиться рядом с великими народами мира, Одессой мы показываем всем, кем мы являемся и на какой основе можем мы требовать и получить наши естественные и положенные права»76. 17 октября перед королевским дворцом был устроен митинг, на котором король Михай поздравил «маршала-победителя», а в начале ноября в Бухаресте при участии гитлеровского фельдмаршала Кейтеля был устроен торжественный «парад победы»77.

В действительности же занятие Одессы и территории до Буга было пирровой победой. Она обошлась очень дорого румынской армии. Ее потери были колоссальны. Трудно сказать, насколько верно Й. Антонеску информировал своих министров, но на заседании правительства 13 ноября 1941 года он объявил, что армия в боях между Прутом и Бугом потеряла 130 тыс. человек убитыми, ранеными и без вести пропавшими78. Немецкий историк А. Хильгрубер приводил еще более внушительные цифры: от начала войны до 6 октября 1941 года —70 тыс. погибших и около 100 тыс. раненых, при этом он подчеркивает, что эти данные были представлены руководству вермахта румынским командованием79.

Но дело не только в потерях. Уже в период самих боев под Одессой в румынских войсках господствовали страх и растерянность.

С каждым днем становилось очевиднее, что стратегия «молниеносной» войны потерпела крах. Широко разрекламированное геббельсовской пропагандой Генеральное наступление гитлеровцев на Москву, начатое 30 сентября 1941 года, разбилось о величайшую стойкость и выдержку солдат Красной Армии. В конце октября дальнейшее продвижение войск вермахта было приостановлено. Неприступной крепостью продолжал стоять перед врагом Ленинград. Предпринятое во второй половине октября наступление немцев в Крыму захлебнулось у стен Севастополя.

В связи с большими потерями немецкой армии в живой силе и технике, Гитлер требовал от своего румынского союзника новых контингентов войск. 31 октября 1941 года немецкая военная миссия в Бухаресте потребовала от румынского Генштаба в соответствии с «обещаниями Й. Антонеску» направить 1, 2 и 18-ю румынские пехотные дивизии на территорию между Бугом и Днепром и кавалерийские бригады в район Мелитополя для обеспечения там «порядка», находившиеся на фронте горнострелковый и кавалерийский корпуса передать в подчинение командованию 11-й немецкой армии, а всем остальным румынским частям, расположенным восточнее Буга, «удовлетворять требования немецких командований на местах»80. Эти, как и все предыдущие, распоряжения гитлеровцев Антонеску выполнил.

Кондукэтор полагал, и эти его убеждения пропагандистский аппарат старался внушить солдатам и офицерам, что за активное участие Румынии в войне против СССР Германия щедро вознаградит ее не только за счет территории Советского Союза, но и возвращением Северной Трансильвании.

Гитлеровцы поддерживали у своих румынских союзников иллюзии о желании Германии удовлетворить все их территориальные притязания. Геринг при вручении ему высшего румынского ордена Михая Витязу бранил венгров за «жадность» и, как сообщал румынский военный атташе в Берлине, заверил, что в его лице румыны имеют убежденного сторонника их правоты и что «настоящее положение долго не протянется»81. Румынская секретная служба информации доносила правительству, что побывавшие в стране видные представители промышленных кругов Германии Кристиан Хенк и Армии Шеве, имеющие «доступ во все политические и культурные сферы Германии», хвалили румын и ругали венгров, авторитетно заявляли, что «после войны в Центральной Европе будут изменены границы в пользу Румынии и в качестве вознаграждения за жертвы в войне она получит также Украину до Буга». Сейчас, мол, этого сделать нельзя, но после войны «справедливость будет соблюдена»82.

Большую роль в решении Антонеску продолжать активно участвовать в войне против СССР сыграла, конечно, его ненависть к большевизму. Гитлеровцы использовали в своих интересах тщеславие румынского кондукэтора, его желание войти в историю не только в качестве «спасителя» румынской нации и «воссоздателя Великой Румынии», о чем он сам неоднократно говорил, но и одного из вершителей судеб «новой» Европы и наиболее активных борцов против коммунизма. Они не скупились на лестные высказывания и похвалы в адрес кондукэтора.

С явным расчетом на то, что это тотчас же будет доложено Антонеску, личный переводчик Гитлера и начальник пресс-службы германского министерства иностранных дел Шмидт во время торжественного приема, устроенного в Берлине, передал румынскому военному атташе следующие слова: «Из всех государственных деятелей союзных и дружественных Германии стран фюрер считает маршала Антонеску самой выдающейся личностью. Фюрер считает, что на маршала Антонеску он может больше всего полагаться»83. И маршал изо всех сил старался оправдать доверие фюрера. Конечно, в ту пору Й. Антонеску еще слепо верил в победу Германии и вслед за лживой гитлеровской пропагандой объяснял неудачи немецкого наступления на Москву в октябре 1941 года климатическими условиями. Выступая на заседании правительства 13 ноября 1941 года, он следующим образом охарактеризовал положение на советско-германском фронте: «Если бы мы могли окинуть взором весь русский фронт от Черного моря до Северного Ледовитого океана, то видели бы только застывшие автомашины. Если немецкая армия не продвигается, то вовсе не потому, что ей противостоят значительные русские силы У них не более 5—6 дивизий в Петрограде, еще 6 дивизий вокруг, 7—8 дивизий перед Москвой, а от Тулы и до Донца немецкой армии никто не противостоит»84.

Спустя две недели по случаю первой годовщины присоединения фашистской Румынии к оси Берлин – Рим – Токио кондукэтор направил в Германию своего заместителя М. Антонеску с дружественным визитом. Здесь в беседах с Гитлером. Герингом и Риббентропом были подведены итоги годичного «сотрудничества» и намечены планы на будущее. Итоги, как видно из немецких записей бесед, были далеко не утешительными для румынской стороны М. Антонеску плакался на то, что финансовая система страны расшатана, золотой запас иссяк, и так как главные предметы румынского экспорта – нефть, продовольственные товары и лес – отправляют в основном в Германию и Италию, взаиморасчеты с которыми производились по клиринговой системе, то и возможности пополнения его отсутствуют. Согласно приведенным М. Антонеску данным, из 5,5 млн. т нефти, добытых в Румынии в 1941 году, 3,3 млн. т было отправлено в Германию и Италию, в том числе за 4 месяца войны, начиная с июля 1941 года, – 1,5 млн. т, не считая запаса высококачественного бензина, который весь был отдан военно-воздушным силам Германии85. Румынский вице-премьер просил во имя облегчения финансового положения его страны уменьшить в ней численность немецкой «военной миссии», достигшей 65 тыс. человек. На содержание этой «миссии» только в последние 8 месяцев было истрачено 20 млрд. леев, а еще 30 млрд. было затребовано немецким командованием86. М. Антонеску жаловался и на нелегальные закупки продовольствия, производимые немецкими службами на рынках Румынии, что вызвало только за два последних месяца повышение цен в два раза87 и дальнейший рост инфляции.

Правительство Германии обещало рассмотреть просьбу своих союзников об уменьшении численности «немецкой миссии» в Румынии, но при этом Геринг не без ехидства спросил М. Антонеску: действительно ли кондукэтор настолько верит в прочность своего внутриполитического положения, что решается отказаться от части немецких войск?88 Это был недвусмысленный намек на то, что диктатура Антонеску удерживается у власти благодаря наличию в стране немецких войск и зависит от благожелательного отношения к ней Берлина89.

Румынский вице-премьер не добился от правительства Германии ничего, кроме общих обещаний помочь стране в какой-то мере преодолеть тяжелое экономическое бремя войны. Стоило М. Антонеску заговорить о том, что Румыния собирается вложить значительные средства в химическую промышленность, как тут же Геринг напомнил об отведенной упомянутой стране роли аграрного придатка в новой Европе… «Что касается планов индустриализации, – читаем в немецкой записи беседы, – рейхсмаршал предупредил румынского вице-премьера относительно их проведения. В будущем Румыния, – говорил Геринг, – станет страной с громадными зерновыми богатствами, и ей нужно будет думать о продаже этих излишков»90.

В один голос правители рейха потребовали от своего румынского союзника увеличить поставки Германии нефти, зерна и продовольствия91. Геринг заявил, в частности, что во имя победы над Россией «добыча нефти должна быть увеличена даже с риском истощения румынских нефтяных скважин». Он утешал румынского вице-премьера обещаниями, что затраты его страны в будущем будут компенсированы за счет ближневосточной нефти, что Румыния примет участие «в русских и иранских нефтяных компаниях» и еще в декабре, самое позднее в январе, 1942 года «германские и союзные войска доберутся до нефтеносной территории Майкопа»92. Тогда, говорил Геринг, можно будет продолжать наступление «до Урала и, если будет необходимо, на Свердловск, Омск или Иркутск»93.

Чтобы подбодрить своего союзника, с хвастливыми заявлениями выступили также Гитлер и Риббентроп. Последний прямо заявил, что «война уже выиграна» и остается «просто закрепить конечную победу Германии, Италии и других союзников над Англией и Россией в самое короткое время и с минимальными потерями». Гитлеровский министр иностранных дел обещал, что еще до зимы немецкие войска продвинутся до «Кавказа и окружат Москву», что «Ленинград будет вскоре взят», после чего придется до мая 1942 года сделать передышку, чтобы затем снова «приняться за русских» и «изгнать их из Европы навсегда»94. Фюрер также внушал своему румынскому собеседнику, что «Ленинград и Москва сдадутся зимой», а «Севастополь будет в руках Германии через несколько дней», т. е. в декабре. Он утешал М. Антонеску, что вторая мировая война вообще продлится не более двух лет и за это время «Румыния ни в коем случае не выдохнется…»95.

Румынский вице-премьер, в свою очередь, обещал правителям рейха, что поставки нефти и сельскохозяйственных продуктов «очень быстро увеличатся» как за счет роста производства, так и за счет сокращения внутреннего потребления. Он повторил слова своего кондукэтора, что Румыния, которая рассматривает альянс с Германией не только как союз политический, но и главным образом как идеологический, «всегда будет идти вместе с ней» и сражаться на ее стороне «до конечной победы»96.

М. Антонеску пытался обсудить вопрос о румыно-венгерских отношениях, чтобы заручиться поддержкой немецких правителей в спорах с Венгрией. Однако Риббентроп оборвал его, заявив, что «преступление останавливаться на вопросах, представляющих наименьшую важность по сравнению с громадными задачами на Востоке». Гитлеровский министр дал понять, что не может быть и речи о пересмотре сейчас венского «арбитража», и, чтобы еще больше привязать своего младшего партнера к колеснице антисоветской войны, рисовал ему радужные перспективы на Востоке. «Завоеванные восточные территории, – заявил Риббентроп, – должны быть полностью освоены. В этом Румыния тоже должна принять большое участие. А для того чтобы осуществить это, нужно оставить в стороне все расхождения по европейским делам»97. В конце беседы германский министр иностранных дел назвал германо-румынский союз «краеугольным камнем их открытой борьбы против Советской России».

Гитлер подтвердил румынскому министру, что сфера взаимных интересов Германии и Румынии лежит не на Западе, а «в колонизации громадных территорий на Востоке»98. Согласно румынской записи беседы М. Антонеску и Гитлера, последний заявил: «Моя миссия, если мне удастся, – уничтожить славян». На это М. Антонеску ответил: «… славянские народы являются для Европы не политической или духовной проблемой, а серьезным биологическим вопросом, связанным с рождаемостью в Европе. Этот вопрос должен быть серьезно и радикально разрешен… По отношению славян необходимо занять непоколебимую позицию, а поэтому любое разделение, любая нейтрализация или занятие славянской территории являются законными актами». Довольный тем, что в лице М. Антонеску он нашел почитателя своей расистской человеконенавистнической «концепции», Гитлер продолжал: «Вы правы, славянство представляет собой биологический вопрос, а не идеологический… В будущем в Европе должны быть две расы: германская и латинская. Эти две расы должны сообща работать в России для того, чтобы уменьшить количество славян. К России нельзя подходить с юридическими или политическими формулами, так как русский вопрос гораздо опаснее, чем это кажется, и мы должны применить колонизаторские и биологические средства для уничтожения славян»99.

Гитлер обещал с пониманием относиться к территориальным притязаниям фашистской Румынии на Востоке, оснастить румынскую армию «всем, чем сможет ее снабдить Германия», и заверил своего собеседника, что он «желает увидеть сильную и могущественную Румынию»100. Не скупились правители рейха и на похвалы в адрес кондукэтора. Гитлер объявил его «национальным вождем своего народа».

Отправляясь домой, М. Антонеску никаких письменных документов, фиксирующих обязательства гитлеровцев по отношению к своему союзнику, не увез. Гитлер в ходе беседы сказал, что германо-румынское сотрудничество не нуждается в формальных договорах, иными словами, дал понять, что дальше устных обещаний он не пойдет.

Вскоре правители военно-фашистской Румынии сумели убедиться, чего стоили хвалебные слова и обещания их берлинских коллег. На Восточном фронте ничего из того, о чем говорили главари рейха, не осуществилось. Более того, те самые «остатки» советских дивизий, о которых с пренебрежением говорил Й. Антонеску 13 ноября 1941 года, успешно отразили и второе, ноябрьское, генеральное наступление гитлеровцев на Москву, предприняли контрнаступление на Южном фронте, освободив 29 ноября Ростов-на-Дону, за три дня до этого начали контрнаступательные операции под Тихвином, а 5 декабря развернули мощное контрнаступление под Москвой. В то же время несколько попыток немецких войск в Крыму захватить в декабре 1941 года Севастополь кончились провалом. Военные успехи гитлеровцев первых месяцев войны сменились тяжелыми поражениями. В результате контрнаступления Красной Армии под Москвой в декабре 1941 года – начале января 1942 года было разгромлено 38 немецких дивизий. Вермахт потерпел первое крупное поражение во Второй мировой войне. Стратегия «молниеносной войны» с треском провалилась. Политический и военный престиж Гитлера и его генералитета заметно упал.

Между тем в конце 1941 года рамки Второй мировой войны расширились. 7 декабря 1941 года Япония совершила нападение на тихоокеанский флот США в Пёрл-Харборе, а на второй день официально объявила войну США и Англии. 11 декабря Германия и Италия заявили, что находятся в состоянии войны с США, а еще через день королевская Румыния была принуждена своими союзниками по фашистскому блоку объявить войну Англии и США. Все это ускорило оформление антигитлеровской коалиции. 1 января 1942 года 26 государств, среди которых Советский Союз, США и Великобритания, подписали декларацию об объединении военных и экономических ресурсов для разгрома фашистского блока.

В королевской Румынии, как и во многих других странах, поняли, что война на Востоке не только не выиграна, как заранее объявили гитлеровские стратеги, а лишь только развертывается, притом не так, как этого хотели бы правители оси. Красная Армия, разгромив гитлеровские войска под Москвой, продолжала теснить противника все дальше на Запад. В ходе зимней кампании 1941—1942 года советские войска освободили свыше 60 городов и около 11 тыс. других населенных пунктов. В самой же Германии и в государствах гитлеровской коалиции, в том числе в фашистской Румынии, настроение ухудшилось: стали поговаривать о поражениях. В жандармском обзоре за декабрь 1941 года указывается: «…прекращение оперативных успехов на Восточном фронте, наступление большевиков на Востоке и англичан в Африке, а также вступление в войну Америки поставили под вопрос исход войны…»101

Неудачи на фронте несколько сбили спесь с руководителей фашистской Румынии. На заседании правительства 16 декабря 1941 года, в разгар советского наступления под Москвой, Й. Антонеску, который всего месяц назад вслед за фюрером грубил о поражении России и скорой победе, вдруг заговорил «о возможности достижения компромиссного мира»107. Спустя два месяца на заседании правительства 26 февраля 1942 года кондукэтор признал, что он «не представлял себе, что война примет сегодняшний оборот, ибо сведения тогда были другие. Согласно полученной информации из Берлина, думалось, что русская армия уже побеждена. Но она не была побеждена, она дала отпор, и этот отпор заставил нас приложить новые усилия и направить свои вооруженные силы дальше, не только в Транснистрию, а на Донец. Отсюда и новые потери, расходы и затраты материалов. Следовательно, изменилось исходное положение, которое заставило меня принять августовское решение»103, т. е. вести до конца войну на стороне Германии. Эти нотки растерянности и неуверенности проскальзывали и в заявлениях М. Антонеску. На заседании правительства 23 января 1942 года он сказал: «Мы не можем знать, как развернутся дальше военные события в России»104.

Можно было ожидать, что правители Румынии сделают для себя выводы из хода военных действий на Восточном фронте. Но этого не случилось. Они продолжали находиться под гипнозом временных успехов германских войск в начале войны и возлагали надежды на разрекламированное гитлеровцами «решающее наступление» вермахта летом 1942 года.105

В последних числах декабря 1941 года после поражений гитлеровских армий под Москвой, Тихвином и Ростовом-на-Дону Гитлер через полковника Шпалке отправил Антонеску письмо, в котором, поблагодарив его за согласие «участвовать с многочисленными дивизиями в новом весеннем наступлении против большевизма»106, выразил пожелание, чтобы выделяемые дивизии «были отправлены на фронт до начала таяния снегов», чтобы тотчас же, как подсохнет, начать наступление. Вместе с тем Гитлер просил своего «товарища по борьбе» сделать «все возможное и поставить на службу общей войны то, чем Румыния больше всего может помочь; нефть и бензин». Польщенный высокой оценкой своей личности и признанием его «заслуг» в борьбе против большевизма, Й. Антонеску просил полковника Шпалке «заверить фюрера, что, чем больше будут трудности, тем больше он и может полагаться на него, на армию и румынский народ»107. Единственное, на чем настаивал Антонеску перед Гитлером, – это «ускорить присылку обещанных Румынии вооружения и обмундирования».

4 января 1942 года кондукэтор издал приказ, в котором, напомнив «о славе румынского оружия», объявил, что румынскую армию ждет «новая миссия». «Наши немецкие союзники, – сказано в приказе, – ведя тяжелые бои, зовут нас на фронт…»108 В распоряжении немецкого командования находилось в феврале 1942 года около 10 крупных румынских соединений, общая численность которых составляла 170—180 тыс. человек109.

Начав готовиться к новому походу на Восток, на заседании правительства 15 января 1942 года М. Антонеску распорядился, чтобы «все зерновые из Транснистрии и даже из Бессарабии и Буковины… были предоставлены для удовлетворения эвентуальных военных потребностей», чтобы к моменту, когда начнутся «переброски войск», были созданы «базы снабжения» для них110.

В феврале Й. Антонеску выехал в Германию, где в течение нескольких дней он вел переговоры с Гитлером, Герингом, Риббентропом и Кейтелем. Одно из центральных мест в беседах занял вопрос об участии румынских войск в подготавливаемом гитлеровцами летнем наступлении111. Румынский диктатор подтвердил свое обещание направить большое число войск на советско-германский фронт.

Германское командование, ни во что не ставя жизнь румынских солдат, часто бросало их на самые опасные участки и, как рассказывали военнопленные, силой заставляло идти на прорыв112. Плохо вооруженные румынские части несли огромные потери. 1-я горнострелковая бригада, 8 и 10-й кавалерийские полки в ходе наступательных боев 17 и 18 декабря 1941 года потеряли у Севастополя до 50% личного состава113. Эта же горнострелковая бригада в январско-февральских боях 1942 года лишилась около 2400 солдат и офицеров. Большой урон был нанесен 4-й горнострелковой бригаде у Феодосии и Судака114. 31 декабря 1941 года приставленная к румынскому горнострелковому корпусу в Крыму немецкая группа связи докладывала командованию 11-й армии, что «моральное состояние румынских войск на пределе», и, чтобы заставить их воевать, предлагала во главе батальонов и рот поставить немецких офицеров. Штаб 3-й румынской армии, зная настроение своих войск, посчитал эту меру «опасной и чреватой противоположными последствиями». Гитлеровцы ограничились посылкой своих офицеров только в части и подразделения 4-й смешанной бригады115.

Значительные потери понесли румынские войска и в районе Харькова, где в составе немецкой армейской группы Кортцфлейта в боях участвовали части 6-го армейского корпуса. 2 февраля 1942 года, как явствует из сводки румынского командования, 85 и 95-й пехотные полки, имея много убитых и раненых, при паническом бегстве с поля боя потеряли свои знамена116.

Чем больше выявлялось нежелание румынских солдат воевать на советско-германском фронте, тем более открыто выражали гитлеровцы свое пренебрежение к румынам. Число стычек между румынскими и немецкими солдатами непрерывно возрастало. В связи с этим 29 ноября 1941 года появился приказ № 28010, подписанный командующим 3-й румынской армией генералом Думитреску, в котором указывалось, что «во избежание в будущем недоразумений и печальных инцидентов, имевших место между румынскими и немецкими солдатами», румынским частям «в случае жалоб по спорным вопросам с немцами следует соблюдать полнейшую вежливость», ибо, как отмечается далее в приказе, эти конфликты «могут иметь тяжелые последствия для осуществления наших пожеланий в будущем…»117.

Издевательское отношение к рядовым румынским солдатам проявляли не только гитлеровцы, но и румынские офицеры. Как показали многие румынские солдаты 5-го егерского полка, взятые в плен 8 и 9 февраля 1942 года, за малейшую провинность офицеры их «зло избивали», полковые интенданты вместе с офицерами присваивали себе из солдатского пайка жиры, сахар, мыло118.

Солдаты страдали от холода, голода, антисанитарии, многокилометровых переходов. Уповая на успех «блицкрига», военно-фашистское правительство Румынии не подготовило армию к действиям в зимних условиях. В результате большое число солдат было обморожено. 23 января 1942 года командир 2-го батальона 5-го егерского полка рапортовал начальству, что «приблизительно 50—60% строевого состава 2-го батальона обморожено вследствие перехода, совершенного вчера, 22 января»119.

Такое же положение сложилось в целом в 1-й пехотной дивизии, в связи с чем приказом № 12/215 от 5 февраля 1942 года командирам полков дивизии было предложено «принять меры к реорганизации подразделений, понесших потери…»120. О настроении солдатских масс красноречиво говорит содержание дневника сержанта Думитриу из второй роты 18-го пехотного полка. В нем встречаются такие слова: «два дня ничего не ел», «отправляемся в 25-километровый поход без хлеба», «уничтожаем вшей», «передвигаюсь на коленях, ноги замерзли», «питаюсь грязной пшеницей», «плачу и вспоминаю домашнюю пищу» и т. д.121

Сильно сказывалось на моральном состоянии румынских солдат тяжелое положение их семей в тылу. Известия об этом доходили до солдат, несмотря на преграды, устанавливаемые военной цензурой. В письме от 13 ноября 1941 года, адресованном солдату Гиля, жена просила: «Приезжай домой, отец больной, не двигается, некому пахать. Попроси отпуск, иначе мы погибнем, умрем от голода, некому было провести сев». Жена солдата Теодору в письме от 11 января 1942 года писала: «Ты оставил меня и семерых детей, чтобы умереть от холода и голода. Мы очень страдаем и глубоко несчастны»122. В письмах родные и близкие рассказывали о конфискации властями зерна и продовольствия, реквизиции лошадей и т. д. Все это усиливало у солдат антивоенные настроения.

Прямым следствием указанных фактов явился рост дезертирства из румынской армии. В 4-й горнострелковой бригаде за 2—3 месяца из каждого батальона сбежало примерно по 60 человек123. Бывали случаи, когда отдельные румынские солдаты или небольшие группы переходили линию фронта и сдавались в плен124. О фактах перехода румынских солдат на сторону Красной Армии сообщали и политорганы Юго-Западного фронта125.

Обеспокоенные таким положением дел, румынские офицеры запугивали солдат небылицами о «русском плене», старались внушить им, что их будут расстреливать. Как рассказывали военнопленные, солдаты еще находились под влиянием этой пропаганды и боялись переходить на сторону советских войск. В связи с этим политорганы Красной Армии выпустили ряд листовок, обращенных к румынским солдатам, в которых говорилось, что «советское командование обеспечивает всем, кто перейдет на сторону Красной Армии, жизнь, хорошее обращение и возвращение на родину после войны»126.

В тылу, как и на фронте, тяготы войны давали о себе знать все больше и больше. Материальное положение румын, и без того тяжелое, за 7—8 месяцев военных действий еще больше ухудшилось. «Население с малыми доходами (служащие, пенсионеры, рабочие) и беднота. – читаем в обзоре Генеральной дирекции о внутреннем положении за январь 1942 года, – недовольны, озабочены и явно обеспокоены из-за дороговизны, отсутствия товаров первой необходимости, роста спекуляции. Чтобы получить хлебный паек, с трех часов ночи создаются очереди у пекарен, и многим не удается его получить (Сучава). То же самое имеет место и у дровяных складов, и у лавок по продаже керосина»127. Полиция г. Сучава доносила, что в очередях за хлебом «раздаются протесты, возникают драки, в конечном счете большинство людей уходит без ничего». В то же время, сказано далее в этом документе, «из-за отсутствия рабочих рук и транспортных средств большие засеянные площади остались неубранными»128. В стране, отдававшей Германии миллионы тонн нефти, леса, продовольствия, народ испытывал голод и холод.

В начале 1942 года правительство Антонеску объявило о снижении норм потребления хлеба для жителей городов и о реквизиции всех зерновых у крестьян. На личное потребление оставлялось по 40 кг зерна на ребенка и до 80 кг – на взрослого. Это вызвало сильное недовольство на селе. Крестьяне были обречены на полуголодное существование, лишены возможности держать скот и птицу. Катастрофическое положение создалось в горных районах и в уездах, где отмечался неурожай. Дорохойская полиция сообщала, что сельскохозяйственные работы не выполняются, ибо многие крестьяне «не имеют что кушать, ходят по улицам города, попрошайничают и плачут от голода…». Некоторые, сказано далее, «три дня ничего не ели». Полицейские чины просили вышестоящее начальство принять меры, «ибо брожение среди населения с каждым днем нарастает»129.

На многих промышленных предприятиях, испытывавших трудности в снабжении сырьем, руководство переводило сотрудников на трехдневную рабочую неделю, соответственно урезывая им зарплату («Дымбовица», «Индустрия текстилэ ромынэ» и др.), многих вообще оставляли без работы («Оланда-текстилэ», «Виктория», «Герман и Моссер» и др.) и средств к существованию, взимали большие проценты за ссуды, полученные в кассах предприятия («Кредитул Миньер»), не выплачивали за сверхурочные работы, задерживали выплату зарплаты, по завышенным ценам отпускали через лавки предприятия промышленные товары («Астра ромынэ»), кое-где не выдавали даже хлебные пайки («Трикотание») и т. д.130

Полицейские власти вынуждены были признать, что одной из главных причин недовольства населения является «присутствие немецких войск»131. Расчеты правящих кругов фашистской Румынии на то, что приобретение с помощью гитлеровских войск советских территорий вызовет в народе признательность к рейху и его армии, не сбылись. Газетная шумиха о немецко-румынском «братстве по оружию», «боевом содружестве», пышные взаимные награждения не могли заслонить усиливавшуюся неприязнь румынского народа к гитлеровцам. «В связи с многочисленными случаями столкновений между немецкими и румынскими военнослужащими, а также с гражданским населением… – сказано в циркуляре Генеральной дирекции полиции Румынии от 25 октября 1941 года, направленном местным полицейским органам, – и в целях их предупреждения министерство внутренних дел предлагает, чтобы румынские военно-полицейские патрули при осуществлении ими контроля сопровождались немецкими…»'32

Гитлеровцы стремились приписать распространение антинемецких настроений «враждебной» пропаганде и требовали от румынских властей принятия мер. Некий Аугуст Гюнтер, который занимался в Румынии выяснением морального состояния возвратившихся с фронта румынских солдат, жаловался в начале декабря 1941 года сигуранце, что «враждебная» пропаганда, которая проводится не только среди демобилизованных солдат, но и среди «рабочих и служащих на вокзалах, в холлах гостиниц, на рынках и в магазинах», внушает народу, что немцы «присваивают себе продовольствие и являются виновниками голода среди бедного населения»133. Дело, конечно, было не только во «враждебной» пропаганде, о которой сообщал гитлеровский эмиссар, а и в той действительно грабительской политике, которую проводила Германия в «союзной» стране.

Очередной «конфиденциальный» протокол о взаимных поставках, подписанный 17 января 1942 года в Берлине сопредседателями смешанной германо-румынской правительственной комиссии К. Клодиусом и А. Рэзмерицэ, указывал на то, что гитлеровцы и после ноябрьского визита М. Антонеску в Берлин не собирались ослабить давление на своего союзника. «Румынское правительство, – читаем в подписанном протоколе, – сделает все возможное, чтобы в будущем, как и в прошлом, максимально увеличить экспорт нефти в интересах совместного ведения войны», притом, как сказано далее в протоколе, в первую очередь, за счет «сокращения внутреннего потребления»134. Как явствует из приложенного к договору письма Рэзмерицэ Клодиусу, «для удовлетворения возрастающих в последнее время потребностей в нефти для совместного ведения войны румынское правительство согласилось на растущую неэкономичную эксплуатацию источников нефти»135.

В то время как, по признанию самого Й. Антонеску, «народ в Бухаресте начинает умирать от голода»136, протоколом была предусмотрена отправка в Германию до 30 сентября 1942 года 200 тыс. т пшеницы, 300 тыс. т кукурузы, 90 тыс. голов разного скота, 45 тыс. т гороха и многое, многое другое. Немцы потребовали предоставить Германии все «излишки» урожая масличных культур, полученного не только в Румынии, но и на оккупированной ею советской территории. Взамен всего этого Румынии было обещано главным образом вооружение. Правительство Антонеску обязалось до 31 марта выделить 3 млрд. леев для «текущих нужд немецкой армии в Румынии» и «в кратчайший срок» – еще 7,1 млрд. леев «для других потребностей германской армии в Румынии»137.

В самой Румынии гитлеровцы хозяйничали как у себя дома, прибирая к рукам все богатства страны. При попустительстве правительства Антонеску все ключевые позиции румынской экономики заняли немцы. На положении государства в государстве находилось немецкое меньшинство в Румынии. «Они (т. е. румынские немцы. – И.Л.), – писали чиновники сигуранцы, – считают себя превыше румынского населения…»138 Военные формирования из молодежи немецкого меньшинства маршировали в гитлеровской форме по улицам Брашова и других румынских городов. Все это не могло не задевать самолюбия румын.

Рост недовольства в стране, огромные потери румынской армии на фронте, решение правительства Антонеску продолжить посылку войск на Восток в 1942 году заставили забеспокоиться лидеров так называемых исторических партий, еще не так давно благословивших участие фашистской Румынии в «крестовом походе» Гитлера. Председатель национал-царанистской партии Ю. Маниу в письме на имя Й. Антонеску от 8 ноября 1941 года, одобряя захват советских территорий до Буга, вместе с тем сожалел «об ослаблении румынской военной мощи» в результате потерь на фронте. Руководитель национал-либеральной партии Д. Брэтиану в письме, адресованном Й. Антонеску 24 ноября 1941 года, сокрушался по поводу того, что фронт поглотил «более 100 000 молодых рабочих рук»139.

Лидеры «исторических» партий считали, что после завоевания Одессы и территории до Буга все свое внимание правительство должно уделить вопросу о Трансильвании. Они упрекали Й. Антонеску в том, что он не заручился письменными гарантиями Германии об отмене решений венского диктата и выражали сомнение в готовности ее пересмотреть эти решения. Д. Брэтиану, как явствует из упомянутого его письма от 24 ноября 1941 года, был склонен думать, что в случае германской победы Трансильвания будет объявлена автономной областью под немецким протекторатом. По сообщениям тайных агентов сигуранцы, в кругах, близких к Г. Брэтиану, говорили, что «преждевременно питать чрезмерно оптимистические надежды» относительно обещаний гитлеровцев о том, что «Румыния будет играть ведущую роль в Юго-Восточной Европе», тем более что «не уточняется даже, как будет решена в конце войны проблема Трансильвании»140. Агенты также доносили, что на состоявшемся заседании руководства НЦП в феврале 1942 года высказывались подобные же сомнения141. Даже такой ярый сторонник политики диктатуры Антонеску, как К. Арджетояну, в узком кругу своих приближенных выразился: «Наше положение отличное, мы пользуемся доверием фюрера благодаря искренним отношениям г-на маршала Антонеску, но в вопросе о Трансильвании Венгрия имеет полную поддержку национал-социалистической партии… Симпатии же фюрера носят для нас платонический характер».

Лидеры «исторических» партий выражали сомнение в том, что посылка больших контингентов войск на советско-германский фронт склонит Гитлера к пересмотру венского «арбитража». Они полагали, что войны с Венгрией из-за Трансильвании не миновать. Между тем соотношение сил в венгеро-румынском конфликте складывалось не в пользу Румынии. «Вклад» последней в антисоветскую войну, а следовательно, и ее людские и материальные потери были значительно больше, чем у хортистской Венгрии142. Поэтому дальнейшую отправку войск на советско-германский фронт Ю. Маниу и Д. Брэтиану считали опасной для своей страны. Маниу, по сообщению секретных служб, полагал, что после завоевания Одессы Румыния «должна участвовать в антибольшевистской войне символически, посылая только части, укомплектованные легионерами»143. Король Михай придерживался мнения, что войска можно послать только в том случае, если Румынии будет гарантировано возвращение Северной Трансильвании144. Против отправки новых контингентов румынских войск на Восточный фронт высказался 8 января 1942 года начальник штаба румынской армии генерал И. Якобич145. В результате он был отстранен от должности, и его место занял генерал Штефля. Министром обороны кондукэтор назначил верного ему генерала Пантази.

Разногласия, появившиеся между кликой Антонеску и лидерами «исторических» партий относительно степени дальнейшего участия румынских войск в боях на советско-германском фронте, не вызывали беспокойства у правительства. Кондукэтор спокойно взирал на то, что Маниу и Брэтиану копии своих писем, направленных ему, распространяли среди своих сторонников в Румынии и определенных кругов в Англии и США, понимая, что все это делается для создания видимости оппозиции нынешнему курсу. Знал он и то, что Маниу поддерживал тесные контакты с легионерами. Как отмечалось в отчетах тайной полиции – сигуранцы, в начале 1942 года Маниу, завязал переговоры с «умеренными легионерами» о сотрудничестве в вопросе об отмене венского «арбитража». В качестве условия для сотрудничества легионеры потребовали, чтобы Маниу «не был против Германии».

Разъясняя свою позицию, председатель национал-царанистов заявил, что «его действия не носят антигерманский характер, а лишь направлены на возвращение Трансильвании, потерянной по воле держав оси в результате венского диктата, и он первый был бы всецело на стороне держав оси, если бы Германия вернула Трансильванию».

Маниу заверил железногвардейцев, что «не будет поддерживать акции правительства против легионеров»146. Несколько позже он встретился с руководителями железногвардейцев Думитреску-Зэпадой и Казаку Василе, «с которыми, – как сказано в донесении сигуранцы, – обсуждался вопрос о возможности включения определенных легионерских элементов в состав национал-царанистской партии»147.

В связи с появившимися в среде господствующей верхушки, в том числе генералитета, разногласиями по вопросу о степени дальнейшего участия в антисоветской войне Й. Антонеску созвал в феврале 1942 года командный состав армии, чтобы заручиться его поддержкой. На совещании было доложено о политике правительства148. Как отмечается в февральском 1942 года обзоре Генеральной дирекции полиции о внутреннем положении, в кругах «оппозиции» сам факт созыва такого совещания был расценен как признак «очень тяжелой ситуации внутри армии», «наличия сомнений и признаков недовольства»149.

Проводилась и усиленная идеологическая подготовка для оправдания посылки новых контингентов румынских войск на советско-германский фронт. 19 марта 1942 года перед представителями духовенства во главе с патриархом Никодимом, университетской профессуры, преподавательского состава школ выступил М. Антонеску. Назвав свой доклад «Румыния в завтрашней Европе», румынский вице-премьер старался обосновать необходимость дальнейшего широкого участия страны в антисоветской войне. Повторив все старые доводы, он на сей раз основной упор делал на «долг» помочь Гитлеру и Муссолини в их «великой миссии по уничтожению большевизма» и «защите европейской цивилизации», «частной собственности», на роль фашистской Румынии в создании «новой Европы», в «установлении политического равновесия». «Без этого Европа провалится, без этого Европа ославянится, без этого Европа – носительница вечного факела – окунется в царство тьмы!»150.

М. Антонеску заверял, что Румынию ожидает в «новой Европе» блестящее будущее, что она станет «воротами против восточных славян, воротами, через которые богатства немецкой Центральной Европы будут связаны с румынским Черным морем». «Через Северные Карпаты, – продолжал он, – мы проложим мост к великой немецкой массе. Через Львов мы свяжемся с Балтийским морем, через нас будут стекаться богатства европейского севера на юг и восток Европы; благодаря Дунаю мы принадлежим к Центральной Европе, мы кроны Балкан, а через Черное море мы протягиваем нашей сестре Италии руку вечной латинской веры»151. М. Антонеску призывал всех, в первую очередь молодежь, следовать по пути, начертанному королем и маршалом, принести на алтарь антисоветской войны новые жертвы.

Вице-премьер затронул также волновавший румынскую общественность трансильванский вопрос и, чтобы успокоить ее, резко отозвался о венгерских «союзниках», уверяя, что не забыта отторгнутая часть Трансильвании.

Но речь М. Антонеску не вызвала в стране ожидаемого энтузиазма. Даже в профашистских кругах ее оценили, согласно донесениям тайной полиции, как «анестезирующее средство для успокоения общественности в канун большой мясорубки на Востоке, в которой Румыния будет участвовать вовсю»152. Лидеры национал-либералов выразились, что речь «вызвана только стремлением стимулировать энтузиазм общественности и обосновать участие в войне на Востоке»153. Национал-царанисты усмотрели в ней попытку «вызвать фальшивый оптимизм», эта речь лишь подтвердила, что у Румынии «нет никаких заверений от Германии относительно возвращения Трансильвании»154.

Но дальше кулуарных разговоров и высказываний в частных беседах отдельных критических замечаний в адрес правительства, которые тотчас же становились известны Й. Антонеску, дело не пошло.

18 марта 1942 года Антонеску просил передать Кейтелю свое желание, чтобы шесть румынских дивизий, действовавших в Крыму и на Северном Донце, продолжали воевать на этом же участке155. На второй день румынский Генштаб сообщал, что «господин маршал считает сохранение румынских войск под общим немецко-румынским командованием моральной и естественной необходимостью»156. Это было на руку гитлеровцам, которые тем самым получили формальное право и далее распоряжаться войсками румынского союзника по своему усмотрению.

13 апреля 1942 года румынский Генштаб адресовал руководителю немецкой военной миссии в Бухаресте генералу Хауффе очередное письмо, в котором сообщал, что «маршал Антонеску в своем желании, чтобы войска первого эшелона участвовали не только в нынешних оборонительных, но также в будущих наступательных операциях, решил заблаговременно укрепить все звенья этого эшелона необходимым персоналом и материалами». Генштаб просил заранее известить, когда и в каких секторах выделенные части будут действовать157.

Румынское правительство явно старалось перещеголять других союзников гитлеровской Германии. По стране прокатилась очередная волна мобилизации в армию. Средства массовой информации с новой силой обрушили на слушателей воинственные речи и статьи. «Наша героическая армия, – писала газета «Униря», – готовится вместе с германской и другими союзными армиями нанести последний удар по врагу на Востоке, чтобы окончательно ликвидировать его и рассеять все угрозы, которые подстерегают христианство и цивилизацию…»158

Участие Румынии в летне-осенней кампании 1942 года

Воспользовавшись военной пассивностью Англии и США, задерживающих открытие второго фронта в Европе, фашистская Германия решила добиться в 1942 году окончательной победы над Советским Союзом. К июлю 1942 года она сконцентрировала на Восточном фронте 182 дивизии, 4 бригады и 4 воздушных флота. Кроме того, против советских войск действовали 47 дивизий и 12 бригад стран-сателлитов Германии159. В ходе летне-осенней кампании гитлеровцы и их союзники продолжали наращивать вооруженные силы против Красной Армии.

Из всех союзников гитлеровской Германии наибольшее число дивизий выставила против СССР Румыния. По сравнению с 1941 годом ее «вклад» в антисоветскую войну в 1942 году, как явствует из румынских же документов160, даже возрос. На 1 августа 1942 года на Восточном фронте и оккупированной советской территории находилось 32 крупных румынских соединения («grosse Einheiten»), т. е. дивизии и бригады. Столько же их насчитывалось в 1941 г., но общая численность солдат и офицеров в указанных соединениях в 1942 году была выше. Соединения включали 24 500 (23453)161 офицеров, 31 400 (18 321) унтер-офицеров и 654 000 (631 333) солдат. Кроме того, в 1942 году Румыния предоставила Гитлеру 52 (55) эскадрильи, 500 (310) транспортных и военных кораблей, 144 (120) зенитные и береговые батареи. Увеличивая «вклад» своей страны в антибольшевистскую войну, клика Антонеску надеялась, что гитлеровцы учтут это при дележе добычи. Не случайно в упомянутом документе «Вклад Румынии в войну против СССР» отмечается, что 80% людских и 75% материальных потерь162 румынская армия понесла в боях восточнее Днестра. Этим правители Румынии подчеркивали, что они вели войну не только ради того, чтобы вновь захватить Бессарабию и Северную Буковину, но и для того, чтобы внести еще больший «вклад» в войну против «большевизма» вообще, и, следовательно, вправе рассчитывать и на другие советские территории, а также пересмотр венского «арбитража» по вопросу о Трансильвании. Накануне упомянутой поездки М. Антонеску в Берлин в сентябре 1942 года газета промышленно-финансовых кругов Румынии «Аргус» с гордостью писала, что на Восточный фронт было отправлено не менее 24 тыс. военных эшелонов. «Это, – заключала газета, – говорит о самом большом вкладе в победу на Востоке»163.

В соответствии с директивой № 41 от 5 апреля 1942 года, содержащей план наступательных операций армий стран оси на весну и лето 1942 года, румынские войска должны были действовать на южном участке советско-германского фронта164. Как известно, цель всей кампании 1942 года оставалась, в сущности, той же, что и в плане «Барбаросса» – разгромить Советский Союз. Для решения этой задачи намечалось провести ряд последовательных операций: в Крыму, южнее Харькова и уже после этого на Воронежском, Сталинградском и Кавказском направлениях.

В майских и июньских наступательных операциях вермахта участвовала лишь часть румынских соединений, направленных на Восточный фронт: несколько дивизий – в Крыму, несколько – южнее Харькова. Пока гитлеровцы продвигались вперед, румынская армия, наступавшая вместе с ними, еще в какой-то мере сохраняла боеспособность. Правда, и в этих боях особого энтузиазма румынские солдаты не проявляли. Тем не менее вместе с немцами румынские войска в начале августа продвинулись к Сталинграду и Северному Кавказу. Воодушевленные успехами, румынские генералы слали в Бухарест победные реляции, а средства массовой информации на все лады расписывали «доблесть» войск и прочили им скорую победу.

У правителей Румынии разгорелись аппетиты, кое-кому показалось, что в торге с Германией они продешевили, мало попросили советской земли в качестве вознаграждения за участие в войне. Губернатор Г. Алексяну, в частности, мечтал о расширении границ Транснистрии путем включения в ее состав новых районов Украины, расположенных восточнее и севернее существовавшей демаркационной линии. В письме от 30 июля 1942 года, адресованном Й. Антонеску, он «доказывал», что иначе Транснистрия, «призванная самым широким образом помочь продолжению войны», в ее установленных границах «не может обеспечить себе экономическую самостоятельность». Алексяну старался даже подкрепить свои «доводы» фактами из исторического прошлого, вроде того, что г. Немирово был некогда крепостью молдавского господаря Дукэ-Воды, а г. Бар принадлежал известному молдавскому летописцу из богатого боярского рода Мирону Костину. «Поднимая перед вами этот вопрос, – писал губернатор, – оставляю на ваше единоличное усмотрение решить, можем ли мы в настоящее время присоединить районы, которые сейчас отделены от нас, и обеспечить себе в направлении Буковины прикрытие с севера путем установления румынской администрации»165.

На страницах прессы вновь появились явно инспирированные статьи об «историческом ареале румын», границы которого отодвигались все дальше за Буг. Некоторые идеологи румынского фашизма и экспансионистской политики до того были уверены в успехе летней кампании, что стали открыто писать о захватнических целях королевской Румынии в войне. Главный редактор фашистской газеты «Порунка времий» Илие Рэдулеску, еще до войны известный своими воинственными призывами и прогитлеровской политикой, издал сборник своих статей, опубликованных в дни войны, под недвусмысленным названием «За румынский империализм». «Румынский империализм?» – задает вопрос Рэдулеску, и сам отвечает: «Да! А почему бы нет…» Он упрекает довоенные правящие партии за их «близорукую концепцию», за то, что якобы после 1919 года они придерживались политики статус-кво и отказались от «неприкосновенных румынских прав, нереализованных в ходе Первой мировой войны, главным образом на востоке Европы»166. Во имя «мировой цивилизации и культуры», «спокойствия и безопасности европейского континента», восклицал Рэдулеску, «мы обязаны провозгласить и доказать логичность, правомерность и необходимость румынского империализма…»167. Ярый приверженец расистских «теорий», Рэдулеску считает, что румынский народ «должен находить себе жизненное пространство только на Востоке»168.

В летние месяцы 1942 года, когда казалось, что дела на фронте развиваются успешно для гитлеровской коалиции, «оппозиция» в лице Маниу и Брэтиану перестала донимать кондукэтора письмами и критическими замечаниями. Более того, в мае 1942 года Маниу в кругу своих друзей заявил: «Никто не вправе отказывать маршалу в патриотизме, который он поставил на службу высшим и перманентным интересам румынской нации; он должен продолжать руководить государством по своему разумению, и никто не должен пытаться становиться на его пути». А 19 июня 1942 года он же сказал, что «маршала и его соратников не следует трогать, их нужно даже подбадривать в деле руководства страной»169.

Уверовавший в победу кондукэтор снова начал совершать поездки на фронт и временно оккупированную территорию, хвастливо высказываться, выступая перед зарубежными корреспондентами. Так, в интервью газете «Трибуна», воспроизведенном центральными румынскими газетами, он заявил: «Мы должны всеми своими силами вытолкнуть русских за Волгу, чтобы создать непроходимую стену между нами и большевизмом». В тот же день при приеме нового посланника фашистской Испании в Бухаресте Й. Антонеску сказал, что Румыния воюет «главным образом, чтобы уничтожить коммунизм»170.

Следует, однако, сказать, что и в Германии, и особенно в Румынии далеко не у всех было оптимистичное настроение. Румынский военный атташе в Берлине полковник Ион Георге в присланном информационном бюллетене о политическом положении в Германии за май и июнь 1942 года писал, что, несмотря на успешное возобновление наступательных операций на Восточном фронте, «уверенность в победе не такая твердая, как прежде…». Далее он отмечал, что среди немецкого населения часто можно слышать: «…если все не кончится быстро, будет очень плохо…»171

Недовольство румын усугублялось массовыми мобилизациями в армию. Имели место открытые выступления против отправки на советско-германский фронт новых контингентов войск.

Постепенно разочарование стало охватывать даже самые оптимистически настроенные круги страны. Чем дальше на Восток углублялись фашистские армии, тем сильнее становились сопротивление и контрудары Красной Армии, тем ощутимее были потери в живой силе и технике. Все новые румынские дивизии вовлекались в кровопролитные сражения. В августе—сентябре в боях на Северном Кавказе участвовало 8 пехотных, кавалерийских и горнострелковых румынских дивизий. На Новороссийском направлении, под Темрюком, большие потери понесла 5-я румынская кавалерийская дивизия. Ее пришлось сменить 9-й кавдивизией, но уже в первые два дня наступления – 22 и 23 августа – ее потери составили до 1500 солдат и офицеров172. Особенно большой урон в районе Абинской был нанесен 3-й горнострелковой дивизии, переброшенной 2—3 сентября из Крыма для участия в наступлении на Новороссийск. В составе дивизии насчитывалось около 16 тыс. подготовленных и экипированных солдат и офицеров. В ходе ожесточенных боев с 19 по 26 сентября она потеряла убитыми, ранеными и пленными до 8 тыс. солдат и офицеров, много боевой техники173.

Но, как известно, главные события летне-осенней кампании развернулись в районе между Доном и Волгой. Бои, начавшиеся здесь в середине июля 1942 года, не стихали ни днем, ни ночью. Войска вермахта стремились захватить Сталинград, выйти к Волге, отрезать Кавказ от центральных районов страны и овладеть им.

Создав на Сталинградском направлении двойное превосходство в силах, гитлеровцы тем не менее не смогли взять город на Волге с ходу, поэтому военное командование вынуждено было направить на помощь своей 6-й армии 4-ю танковую армию, а также армии своих союзников.

Основные силы румынских войск – 3-я и 4-я армии – стали стягиваться к Дону и под Сталинград в конце сентября. 22 и 23 сентября во время переговоров в Германии М. Антонеску согласовал с заместителем начальника штаба ОКВ генерал-полковником В. Варлимонтом вопрос о дальнейшем использовании румынских соединений. Как выясняется из румынской записи беседы, М. Антонеску согласился на переброску в оперативную зону 4-й румынской армии 7-го армейского корпуса, а с возобновлением наступления на Кавказском фронте – вновь предоставить в распоряжение немецкой группы армий «А» кавалерийский корпус. Оборонительный фронт 3-й румынской армии был определен штабом ОКВ между Доном и Волгой174.

В результате осенью 1942 года на подступах к Сталинграду и на Дону оказалась большая часть Вооруженных сил Румынии: две из трех ее армий, шесть из семи армейских корпусов, 18 из 26 румынских дивизий, сражавшихся на советско-германском фронте175.

Как и немецкое, румынское командование направило на Сталинградский фронт самые боеспособные дивизии, почти всю свою тяжелую артиллерию. Наиболее укомплектованной была 3-я румынская армия, которая в октябре 1942 года занимала на Дону участок протяженностью в 130 км между населенными пунктами Басковская и Ярковский (северо-восточнее Клетской). В ее состав входили 8 пехотных, 2 кавалерийские и 1 танковая дивизии.

На фронте армии действовало 14 артиллерийских полков дивизионной артиллерии, 4 тяжелых артполка и 1 отдельный дивизион тяжелой корпусной артиллерии176. 4-я румынская армия по составу уступала 3-й. Она включала 5 пехотных и 2 кавалерийские дивизии.

Все перечисленные дивизии ранее участвовали в боях, следовательно, опыт войны у них был. Все же по боевой подготовке и особенно по оснащению военной техникой они значительно уступали немецким. Германия, которая взяла на себя обязанность вооружать румынскую армию, не очень-то баловала свою союзницу. В меморандуме, переданном М. Антонеску руководству рейха 22 сентября 1942 года, отмечается, что заявки румынской армии за последний год были удовлетворены: по вооружению – на 26%, снаряжению – 36, моторизованным средствам – 5, материалам для связи инженерных сооружений – 30, обмундированию и продовольствию – на 5% и только по медикаментам – полностью177.

Моральный дух румынских войск продолжал оставаться низким. В своей книге «Солдаты, которых предали», написанной в форме воспоминаний о пережитом, бывший майор вермахта Гельмут Вельц, сообщая свои впечатления о встречавшихся ему в пути румынских войсках, направляемых в конце сентября на Дон, пишет: «… румыны – солдаты свежие, крепкие. Но по лицам видно, что они не сами выбрали себе маршрут, ведущий их к смерти»178.

Румынское командование делало отчаянные попытки поднять моральный дух своих войск, прибегая в основном к старому, во многом уже исчерпавшему себя арсеналу пропагандистских средств. Вновь возобновились обещания, что после разгрома Красной Армии солдаты и офицеры получат крупные наделы и дома, и на оккупированной территории, а офицеры – целые имения179. Чтобы хоть чем-то заинтересовать румынских солдат, в частях был оглашен циркуляр румынского Генштаба № 361800 от 10 сентября 1942 года, в котором сообщалось, что на основе конвенции от 30 июня 1942 года, подписанной румынским генералом Штефля и немецким генералом Беккером, румынской армии предоставляется ряд «преимуществ», а именно: любой румынский военнослужащий, находившийся на фронте, при отъезде в отпуск или демобилизации может захватить с собой не только личные вещи, но и другие предметы «домашнего обихода», «сколько можно унести в чемоданах своими руками»180. Иными словами, румынским солдатам и офицерам разрешено было грабить советское население и увозить его имущество не только с румынской зоны оккупированной советской территории, но и с германской.

В частях, особенно тех, где было много уроженцев Трансильвании, офицеры-пропагандисты в часы «морального воспитания» убеждали подчиненных, что «война с СССР позволит румынам вернуть Трансильванию при поддержке Германии». Стараясь вызвать новый прилив национализма, они заявляли солдатам, что победа в войне приведет к созданию «Великой Румынии от Тисы до Буга». В то же время фашистская пропаганда продолжала твердить солдатам и офицерам, что, «пока существует Россия, сохранится угроза независимости Румынии», и лучше ее «защищать на Волге», нежели на своей территории. Чтобы подбодрить войска, отправляемые на фронт, солдатам говорили, что Красная Армия уже разбита и победа будет достигнута через 2—3 месяца. Еще в начале сентября румынские газеты писали, что немецко-румынские войска находятся в 8 км от центра Сталинграда, «ожидается с минуты на минуту капитуляция этого города», а затем «провал всего фронта в этом секторе»181. Многие солдаты, направленные в район Дона, верили таким сообщениям. Но вскоре они поняли, что их вновь обманули.

Первый ощутимый удар по румынским войскам, брошенным в бой под Сталинградом, был нанесен в двадцатых числах сентября 1942 г. В результате контратаки, предпринятой советскими частями 51-й и 57-й армий в районе озер Сарпа, Цаца, Барманцы, 1 – я и 4-я румынские пехотные дивизии потеряли только убитыми более 4000 человек, 4-я дивизия лишилась при этом всей своей артиллерии182. Спустя несколько дней Красной Армией был нанесен новый удар на участке 6-го румынского армейского корпуса в районе г. Садовое (в 50 км южнее Сталинграда). В результате были разгромлены 5-й и 21-й пехотные полки, 22-й артиллерийский полк, штаб 5-го пехотного полка; убит командир 5-го пехотного полка полковник Бутенеску; уничтожено до 3000 солдат и офицеров, 15 орудий, 17 танков, много пулеметов, минометов и автомашин, взяты большие трофеи. Румынских солдат и офицеров 6-го армейского корпуса охватила паника183. В ходе операции были захвачены ценнейшие секретные документы об оперативных замыслах врага не только на Сталинградском, но и на других фронтах, о взаимоотношении гитлеровцев с союзниками, о моральном состоянии румынских войск и т. д.

В результате анализа материалов, полученных в ходе сентябрьских контрнаступательных операций против румынских дивизий, штаб Сталинградского фронта сделал следующие выводы: «Румынские части хотя сравнительно достаточно были укомплектованы, но боеспособностью обладали довольно низкой. Где бы ни наступали наши части, даже меньшими силами, чем у противника, румыны всегда были биты. Это лишний раз подтвердилось частными операциями 57-й и 51-й армий с 29 сентября по 4 октября, когда армии, наступавшие по одному усиленному полку на две пехотные дивизии румын, смогли разгромить до трех полков. Частные операции 57-й и 51-й армий показали большую неустойчивость румын южнее Сталинграда, их значительную чувствительность к ночным внезапным ударам. Немцы вынуждены были снять из-под Сталинграда до 100—130 танков и одну мотодивизию, чтобы поддержать румын южнее Сталинграда. При этом было установлено, что за румынскими частями находились немецкие заградительные отряды, примерно на дивизию – один немецкий батальон».

Далее в документе обращается внимание на низкое моральное состояние румынских войск и плохие взаимоотношения между гитлеровцами и их румынскими союзниками. В заключение сказано: «Все это вместе взятое говорило за то, что обеспечение правого фланга сталинградской группировки немцев довольно ненадежно и сулит определенные успехи при нашем ударе южнее Сталинграда на участке обороны румынских частей»184.

К таким же выводам пришло командование Юго-Западного фронта на основе анализа разведданных о боевом и морально-политическом состоянии румынских войск на Дону. В одном из отчетов читаем: «Моральное состояние невысокое. С наступлением холодов оно еще более ухудшилось. Все это объяснялось следующими причинами: бесперспективностью войны для румын, которую понимало большинство солдат и офицеров. Солдаты, оторванные от своей страны на тысячи километров, не хотели воевать на стороне Германии. Нежелание воевать выражалось в массовом членовредительстве, дезертирстве и добровольном переходе на сторону Красной Армии. Питание солдат в связи с широко развитой системой хищений в интендантстве было организовано плохо, поэтому часть солдат бродила по окрестным деревням в поисках пищи. Солдаты боялись наступающей зимы. Тяжелое продовольственное положение в стране также отражалось на моральном состоянии румынских войск. Только суровыми мерами и широко развитой пропагандой об «ужасах» советского плена офицеры удерживали солдат от массовой сдачи в плен и поддерживали дисциплину в войсках»185.

Данные фронтов о боеспособности и моральном состоянии румынских войск имели важное значение при планировании операции по разгрому фашистской группировки на подступах к Сталинграду и выборе участков прорыва вражеской обороны. «Генеральный штаб на основе данных фронтов, – писал Г.К. Жуков, – изучил сильные и слабые стороны немецких, венгерских, итальянских и румынских войск. Войска сателлитов по сравнению с немецкими были хуже вооружены, менее опытны, недостаточно боеспособны даже в обороне. И самое главное – их солдаты, да и многие офицеры не хотели умирать за чуждые им интересы на далеких полях России, куда их забросило по воле Гитлера, Муссолини, Антонеску, Хорти и других фашистских лидеров».

Жуков отмечал, что еще до подготовки детальных расчетов контрнаступления у Сталинграда «было ясно, что основные удары нужно наносить по флангам сталинградской группировки, прикрывавшимся румынскими войсками»186. Это же подчеркивали в своих мемуарах A.M. Василевский и А.И. Еременко. Советскому командованию, писал A.M. Василевский, было хорошо известно, что фланги сталинградской группировки врага были «прикрыты более слабыми во всех отношениях, тяготившимися войной румынскими войсками. Большая протяженность участков обороны румынских войск и отсутствие за ними резервов еще более усугубляли уязвимость здесь вражеской обороны»187. Маршал А.И. Еременко отмечал, что при планировании разгрома фашистских армий под Сталинградом и на Дону во внимание принимались и политические факторы, «в частности, взаимоотношения между гитлеровцами и румынами»188. В отчете Сталинградского фронта по этому поводу сказано: «Между румынами и немцами царит скрытая вражда, которая иной раз прорывается наружу и выливается в крупные эксцессы. Немцы презирают румын и стараются на каждом шагу их унизить»189.

Не доверяя румынским солдатам, немецкое командование по различным поводам направляло в румынские части все большее число своих офицеров, а в тылу румынских войск увеличивало численность заградительных отрядов. Пленный полковник, командир 27-го полка 6-й румынской пехотной дивизии Иосиф Чобану рассказал: «По настоянию германского командования в каждой румынской дивизии имеется немецкий офицер, который контролирует и направляет действия румынского генерала – командующего дивизией. Это оскорбляет национальное достоинство румынских офицеров и вызывает среди них большое недовольство»190.

Все эти факты, став достоянием румынской общественности, усиливали недовольство и в стране. В одном из циркуляров Генеральной дирекции полиции от 24 ноября 1942 года констатируется: «В последние дни солдатами-фронтовиками распространяется слух, что наша армия находится в прямом подчинении немецкого командования, которое на передовой линии Восточного фронта выставляет только румынские части, а в тылу их размещает немецкие войска, с тем чтобы задерживать наши части, когда их теснят русские. В результате такой постановки наши потери в людях и технике очень велики. Этим способом Германия хочет застраховаться на случай возможного сопротивления наших войск, не желающих больше воевать на Восточном фронте»191. Полиция Антонеску, естественно, требовала принимать меры против «распространителей слухов».

Меры принимались, но они не приостановили упадка морально-психологического состояния румынских войск и населения. Апатия, чувство обреченности стали охватывать румынские войска, находившиеся в далеких донских степях и предгорьях Кавказа.

Антивоенные настроения, особенно сильные на фронте, быстро распространялись на тыловые части. В докладной записке от 16 октября 1942 года глава Секретной службы информации (ССИ) Е. Кристеску писал, что «вновь сформированные части, которые из страны перебрасываются в зону операций, вступают в действие с невиданной боязнью, моральное состояние их низкое. Имеются сигналы, – пишет далее Кристеску, – что в новых частях, находящихся на пути к фронту, низкое моральное состояние принимает и внешние формы проявления. Унтер-офицеры и низшие чины критикуют и обсуждают последние военные меры, выступают без подчеркнутого желания воевать»192.

О некоторых причинах недовольства и низкого морального состояния румынских солдат, возвращающихся с фронта в отпуск, писал в своей докладной записке от 22 октября 1942 года губернатор Бессарабии генерал Войкулеску. В ней отмечается, что солдаты, не получая полного продовольственного пайка, в пути «остаются голодными и вынуждены попрошайничать у населения и железнодорожников», некоторые ходят в рваной одежде, не имеют нательного белья. Далее в докладной сказано: «Солдаты, размещенные в привокзальных бараках, спят на полу без всяких подстилок, нет кроватей, а так как полы смазаны керосином, то одежда становится грязной. Бараков не хватает, солдаты вынуждены спать на улице.

Недовольство на фронте, – продолжал губернатор, – вызвано и тем, что румынские солдаты, хотя и сражаются рядом с немецкими, не получают такое же денежное вознаграждение. Немецкие солдаты получают по 2 марки в день, а румынский – 1 марку в месяц. Раненые румыны не пользуются тем уходом, что немецкие солдаты…»193

Как на фронте, так и в тыловых частях антивоенные настроения все больше проявлялись в форме дезертирства. Согласно отчетам румынского военного командования, еще на пути к фронту из 991, 993 и 994-го отдельных пехотных батальонов, насчитывавших каждый по 1000 солдат и офицеров, дезертировало соответственно 130, 180 и 93 человека, а после первых боев в 993-м батальоне сбежало 92 человека и 243 «пропало без вести», в 994-м дезертировало 98 солдат194. Красноречивым признанием роста дезертирства явился и приказ от 24 октября 1942 года командующего 3-й румынской армией генерала Думитреску, с явным беспокойством отметившего: «В результате обследования положения с дезертирством констатируется, что количество дезертиров большое и продолжает расти»195. Если в 1941 году румынские военно-полевые суды рассмотрели 3976 дел, связанных с дезертирством из частей, находившихся в самой Румынии, то в 1942 году – 20 456, т. е. в 5 с лишним раз больше. Кроме того, в течение 1942 года полевыми судами было рассмотрено 2000 дел по дезертирству из фронтовых частей и 10 406 – в связи с неявками на призыв в армию. Всего в 1942 году суду военного трибунала за различные правонарушения в армии подвергся 41 871 человек196. Следует иметь в виду, что далеко не все дезертиры и лица, уклонявшиеся от призыва, попадали под суд. Следовательно, их число было значительно больше, чем указано в статистике военно-полевых судов.

Моральное состояние румынских войск не могло не вызывать беспокойства у немецкого командования. Но положение самой германской армии после понесенных огромных потерь в летне-осенней кампании 1942 года было таково, что гитлеровцы при всем пренебрежительном отношении к румынской армии не могли без нее обойтись.

14 октября 1942 года Гитлер был вынужден подписать приказ о переходе к зимней обороне и о защите занятых рубежей «любой ценой», «до последней капли крови», что фактически означало признание провала планов немецкого командования о разгроме Красной Армии и победоносном окончании войны в 1942 году. Того, чего, по словам румынского военного атташе в Берлине И. Георге: больше всего боялась общественность Германии – затяжки войны до наступления новой зимы, – было не миновать. Конца войны, тем более успешного, не было видно. В информационном бюллетене, присланном И. Георге осенью 1942 года из Германии, читаем: «… продолжительность войны вызывает недовольство всего народа. Тяжелые потери на Восточном фронте серьезно повлияли на моральное состояние внутри страны… В среде немецкого народа наблюдаются большая нервозность, разочарование, растерянность и неуверенность». Единственное, чем мог утешить И. Георге свое бухарестское начальство, было то, что «по мере того, как растут внутренние трудности, увеличиваются эсэсовские организации – гарантия того, что хороший порядок будет сохранен»197.

Подводя итоги изложенному, можно сказать: второе стратегическое наступление вермахта и его союзников летом и осенью 1942 года, так же как наступление 1941 года, не принесло фашистским правительствам Германии, Румынии и других стран гитлеровской коалиции желаемого результата – разгрома Советского Союза. Красная Армия не только выдержала натиск вооруженных сил фашистской Германии и ее сателлитов, но и сокрушила их наступательную мощь. В ходе боев на советско-германском фронте в указанный период огромные потери понесла армия военно-фашистской Румынии. И хотя вместе с войсками вермахта она дошла до Волги и предгорьев Кавказа, однако не только ее солдаты, но и значительная часть офицеров утратили веру в победу, были охвачены чувством обреченности. Такие же настроения царили и в самой Румынии. Политика клики Антонёску вызывала все большее недовольство среди широких масс. В стране назревал новый кризис, начало которому было положено ноябрьским наступлением Красной Армии на Дону и под Сталинградом.

Оккупационная политика Румынии на захваченных советских территориях

В результате активного участия Румынии в войне против Советского Союза ей удалось оккупировать и ряд областей Украины. На этих территориях была установлена оккупационная администрация, созданы румынские органы власти. Из королевской Румынии на захваченные территории были направлены тысячи гражданских и военных чиновников, полицейских и жандармов.

Для управления оккупированной обширной советской территорией, общая площадь которой составляла около

100 тыс. кв. км, правительство Антонеску создало три губернаторства: Бессарабия198 (центр – г. Кишинев), Буковина199 (центр – г. Черновцы) и Транснистрия200 (центр – с 19 августа до 17 октября 1941 года г. Тирасполь, а затем – г. Одесса).

Прибыв 24 июля 1941 года в Черновцы, Й. Антонеску собрал румынских и иностранных журналистов и заявил, что «лично будет руководить организацией Бессарабии и Буковины», что с прежним отношением к этим областям покончено и «утверждается новый порядок, основанный на честности и труде, справедливости и правдивости»201. На одном из заседаний румынского правительства при обсуждении вопросов о будущих границах Румынии министр культуры и культов И. Петрович с пеной у рта говорил о необходимости «полностью ликвидировать… Молдавскую республику»202. Успокаивая своего министра, вице-премьер Михай Антонеску заявил, что в Берлине он обговорил все территориальные вопросы в плане того, чтобы «в будущем избегать создания молдавских республик»203.

Правительство Антонеску пыталось «сказать свое слово» в Берлине и в отношении будущего решения так называемой украинской проблемы. Оно не прочь было сотрудничать с различными группами Организации украинских националистов (ОУН) в борьбе против большевистской власти. Еще до войны в королевской Румынии, как и в Германии, действовали украинские националистические организации, различные «союзы» русских фашистов. С начала войны деятельность этих организаций и «союзов» заметно активизировалась, они охотно предлагали свои услуги гитлеровцам и румынским фашистам для борьбы с коммунизмом204.

Однако в лагере антисоветчиков проявились и серьезные противоречия. Тесно сотрудничая с гитлеровцами, вожаки ОУН надеялись увидеть себя во главе «самостийного» украинского государства и стали на страницах своих журналов открыто претендовать на всю Бессарабию и всю Буковину. В Бухаресте опасались, что создание «самостийного» украинского государства, пусть даже под эгидой Германии, может стать помехой на пути осуществления аннексионистских планов Румынии за счет территорий Молдавской и Украинской республик. Тревога усилилась особенно после того, как 30 июня 1941 года на съезде бандеровцев во Львове было объявлено о создании «Первого краевого правления» – своего рода правительства «самостийной» Украины. Как сообщал 25 июля 1941 года в Берлин германский посланник в Румынии Киллингер, «Антонеску проявил интерес к будущему украинскому государству» и выразил пожелание не иметь с ним общей границы. Посетивший за день до этого германский МИД румынский посланник в Берлине Босси передал желание своего правительства, чтобы в состав упомянутого государства не вошла Галиция, дабы не нарушить «прямую связь между Германией и Румынией». Румынский посланник запугивал гитлеровского дипломата, что большое украинское государство сможет подчинить себе не только Румынию, но и другие европейские страны205. Но опасения Бухареста были напрасны. В Берлине не собирались создавать украинское государство. У Гитлера были свои планы: Советская Украина должна была стать германской колонией. Он отверг «государственную» деятельность бандеровцев, несмотря на их клятвенные заверения в верности национал-социалистической Германии и готовности сражаться до конца против СССР. Детище оуновцев – «Первое краевое правление» – оказалось мертворожденным.

Между тем в начале сентября 1941 года в Бухаресте был опубликован декрет, определивший статус и устройство Бессарабии и Буковины206. «Уполномоченные» генерала Антонеску по руководству Бессарабией и Буковиной, соответственно генералы Войкулеску и Калотеску, стали именоваться губернаторами и в качестве «высшей власти» были наделены большими правами. Административный аппарат губернаторств распределялся по управлениям, именуемым директоратами. На территории оккупированных Бессарабии и Северной Буковины было вновь введено в действие законодательство королевской Румынии. В качестве официальной валюты был утвержден румынский лей.

В отличие от Бессарабии и Северной Буковины Транснистрия формально в состав румынского государства не входила. В соответствии с «Соглашением об обеспечении безопасности, администрации и экономической эксплуатации территории между Днестром и Бугом (Транснистрия) и Бугом и Днепром (область Буг – Днепр)», которое было подписано 30 августа 1941 года в Бендерах между представителями немецкого и румынского командования207, Румыния получила лишь немецкий мандат на осуществление временной «администрации и экономической эксплуатации» территории между Днестром и Бугом.

Для связи между кондукэтором и губернаторами, а также для руководства оккупационной администрацией и координации ее деятельности при Кабинете министров был создан так называемый Военно-гражданский кабинет для администрации Бессарабии, Буковины и Транснистрии (КББТ)208, возглавляемый генеральным секретарем правительства.

Сам факт подчинения губернаторств Бессарабия и Буковина, официально объявленных «румынскими провинциями», и оккупированной Транснистрии единому органу – КББТ, которому, кстати, вменялось в обязанность проводить и работу по поддержанию «национального самосознания» среди румын, проживавших на оккупированной германскими и итальянскими фашистами территории Югославии и Греции, говорил о том, что фашистские правители Румынии не делали большой разницы между губернаторствами. Все же решено было иметь на Востоке двойную демаркационную линию: одну вдоль Днестра, которая вроде отделяла «собственно Румынию» от ее же оккупационной зоны, другую – вдоль Буга, отделявшую румынскую и немецкую зоны оккупации.

В губернаторствах все руководящие посты в центральном аппарате, а также все должности префектов и преторов были доверены только уроженцам Старого королевства. Все префекты были главным образом военными.

В целях обеспечения своим аннексионистским акциям международного признания, МИД Румынии разослал правительствам ряда стран уведомление «о восстановлении румынского суверенитета» над Бессарабией и Северной Буковиной. Особый восторг вызвал у правящей верхушки ответ госдепартамента США. На одном из заседаний правительства М. Антонеску объявил: «Что касается Бессарабии и Буковины, могу сообщить, что их возвращение и аннексия признаны даже Соединенными Штатами»209.

Что же касается Транснистрии, то правители Румынии не собирались довольствоваться ролью только «администраторов». Они надеялись со временем аннексировать и эту территорию, включив ее в состав своего государства. 16 декабря 1941 года на заседании правительства губернатор Транснистрии Алексяну, обращаясь к Й. Антонеску, заявил: «Мы, господин маршал, работаем там с мыслью, что владеем этой областью твердо и окончательно». Предупреждая членов правительства, что «никакого политического заявления в отношении Транснистрии сделать сейчас не может», Й. Антонеску вместе с тем сказал: «Действуйте там так, будто власть Румынии установилась на этой территории на два миллиона лет». Восторженный губернатор произнес: «Именно это я хотел услышать от Вас»210.

Еще более определенно высказался кондукэтор о своих аннексионистских планах на заседании правительства 26 февраля 1942 года: «Не секрет, что я не склонен упустить из рук то, что приобрел, – заявил он. – Транснистрия станет румынской территорией, мы ее сделаем румынской и выселим оттуда все чуженациональное население. Во имя осуществления этой цели я готов вынести на своих плечах все тяжести…»211 Эта линия главы государства получила одобрение присутствующих членов правительства. В напыщенном тоне кондукэтор заверил: «Нет такой силы, которая могла бы нам помешать!»212

Что же мешало румынским официальным кругам открыто афишировать свои аннексионистские планы в отношении советской территории между Днестром и Бугом? Излагая эти причины на заседании правительства 23 января 1942 года, М. Антонеску говорил о нецелесообразности в данный момент менять «юридический статус Транснистрии» или же предпринимать какие-либо шаги, которые могли бы быть интерпретированы как стремление осуществить «территориальный суверенитет» Румынии над этой областью, во-первых, потому, что сами немцы сохраняют пока статус «военной оккупации» и официально еще не объявили о включении какой-либо части советской территории в состав рейха. Во-вторых, как заявил М. Антонеску, «пока неизвестно, что станет с Россией, очень трудно знать, как далеко простирается Транснистрия». Иными словами, он боялся, как бы не прогадать, заранее установив границы этой области. Однако правительство Румынии открыто не заявляло о своих намерениях в отношении Транснистрии больше всего из-за боязни того, как бы аннексия этой советской территории не рассматривалась в качестве компенсации Румынии за Северную Трансильванию. «Совершенно ясно, господа, – говорил М. Антонеску, – что Венгрия будет настаивать на этой мысли о компенсации; я же не хочу дойти до того (в случае если политические обстоятельства в один день, возможно, приведут к тому, что румынский народ станет господствовать на Черном море), чтобы мы потеряли нашу колыбель, ибо великие творцы мира уже будут проникнуты венгерской пропагандой, которая утверждает: венгры задыхаются, им негде жить, в то время как румыны имеют богатства Украины и могут владеть берегами Босфора, ибо являются черноморской державой; и все же они упрямо добиваются каких-то уездов, которыми они когда-то владели»213.

Одобряя эту линию своего руководства, члены правительства требовали вместе с тем усилить пропаганду «прав» королевской Румынии на территорию Транснистрии. «Вы совершенно правы, – заявил И. Петрович, обращаясь к М. Антонеску, – но следует вести пропаганду, ибо очень много румын спрашивают, что мы ищем в Одессе… Сейчас, когда у нас имеется возможность экспансии, ее нужно осуществлять. Это признак жизненности»214.

Новый поток литературы о «правах» фашистской Румынии на восточные территории заполнил книжный рынок. К выполнению правительственного задания были подключены профессора, академики. Профессор Э. Диаконеску в своем труде, озаглавленном «Восточные румыны. Транснистрия», сетовал по поводу того, что неверно проводилось «воспитание румынского народа», которому внушали, что граница Румынии должна быть всего лишь на Днестре. Румынские поселения, доказывает ясский профессор, простираются далеко на Востоке, и поскольку румыны «представляют здесь историческую перманентность по отношению к кочевым племенам варваров», они вправе включить эту территорию в состав Румынии. Создание «Великой Румынии» – «единой, сильной, хорошо подготовленной, проникнутой наступательным духом» – якобы нужно для «спокойствия Европы».

В саму Транснистрию посылались докладчики с лекциями на темы: «Откуда происходят и кто такие заднестровцы»; «Наше заднестровское происхождение, историческая и цивилизаторская роль Румынии»; «Древность румын в Транснистрии по сравнению с другими проживающими там народами» и др.215 Они должны были убедить местных жителей в их многовековой принадлежности к румынскому государству.

Активную деятельность по подготовке «присоединения» Транснистрии к румынскому королевству развернули местные националисты: Смокина, Зафтур, Булат, Ильин, Думитрашку и др. 15 декабря 1941 года они учредили в Тирасполе так называемый «Национальный совет заднестровских румын», цель которого состояла в том, чтобы «сотрудничать с административными органами в деле подготовки присоединения к родине-матери»216. Но так как по указанным политическим причинам правительство Румынии решило временно не выставлять официально свои аннексионистские требования в отношении Транснистрии, то и миссия этого «Совета» не афишировалась. Было решено замаскировать его деятельность под вывеской «Молдавского научного института», созданного осенью 1941 года в Тирасполе.

Поддерживая у румынских союзников иллюзии о «Великой Румынии», Гитлер вместе с тем не собирался делить захваченное со своими младшими партнерами. Излагая свои планы «освоения» оккупированных советских территорий, он прямо заявил на совещании 16 июля 1941 года в узком кругу своих приближенных: «Теперь является важным, чтобы мы не раскрывали своих целеустановок перед всем миром… Поэтому мы пока будем действовать так, как если бы мы осуществляли мандат. Но нам самим при этом должно быть совершенно ясно, что мы из этих областей никогда уже не уйдем». Касаясь далее отношений с Румынией, Гитлер сказал: «В настоящее время наши взаимоотношения с Румынией хороши, но никто не знает, как эти отношения сложатся в будущем. С этим нам нужно считаться, и соответственно этому мы должны устроить свои границы. Не следует ставить себя в зависимость от благожелательства третьих государств. Исходя из этого, мы должны строить наши отношения с Румынией»217. В рамках данных указаний своего фюрера и действовали гитлеровцы во взаимоотношениях с румынским «союзником».

В первые же недели войны закулисная возня завязалась вокруг Буковины. 20 августа 1941 года губернатор Буковины доносил в Бухарест об усиливающихся разговорах, исходящих от официальных представителей немецких властей, в частности от генерального секретаря дистрикта «Галиция», а также немецких офицеров, что этот дистрикт, как бывшее австрийское владение, вместе с Буковиной и Трансильванией, также входивших в свое время в состав австрийской империи, будут включены со временем в состав рейха и что в этом плане «публично проводится большая пропаганда»218. О планах гитлеровцев в отношении Буковины в Бухаресте было известно еще в начале Второй мировой войны. Армейская контрразведка уже тогда докладывала, что немецкие туристы, приезжавшие на Буковину в большом количестве, поют песню о «стране буков», в которой говорится, что «Буковина связана с Германией своей культурой, верой и обычаями населения»219.

В ту пору главную ставку в своей захватнической деятельности на Буковине и в Бессарабии правители Германии делали на проживавших там богатых немецких колонистов, среди которых им удалось создать широкую сеть национал-социалистических организаций. Летом же 1941 года этой возможности они не имели. Как известно, после освобождения Бессарабии и Северной Буковины Красной Армией немецкие колонисты в соответствии с советско-германским соглашением от 5 сентября 1940 года были репатриированы в Германию.

Лишившись этой опоры, гитлеровцы, чтобы в любой момент можно было доказать неспособность румынских властей обеспечить порядок на оккупированной территории, стали разжигать противоречия между румынскими властями и вожаками украинских националистов, имевших на Буковине и в северной части Бессарабии определенное влияние среди местного украинского населения.

Как докладывали в Бухарест румынские оккупационные власти, вместе с немецкими войсками на Буковину прибыли одетые в немецкую форму отряды украинских националистов. В Черновцах при немецкой комендатуре действовало Украинское бюро, а главный штаб оуновцев находился в помещении, занимаемом эсэсовцами220. Снабженные немецкими удостоверениями и пропусками, оуновцы разъезжали в машинах гестапо и абвера по городам и селам Буковины и Северной Бессарабии, распространяли свою литературу и антирумынские воззвания221. Под покровительством немецких властей украинские националистические организации устраивали на Буковине и в Северной Бессарабии свои съезды, открыто вывешивали портреты Петлюры, свободно контактировали с подобными же организациями из дистрикта «Галиция». В газете «Украiнський вiсник», издаваемой ОУН в Берлине, появилось решение руководства о том, чтобы украинцы – уроженцы Бессарабии и Буковины, которые скрывались на Западе, «немедленно возвратились на свои родные земли». Это объявление, вызвавшее недовольство правящих кругов королевской Румынии, было расценено ими как «инспирированное германским правительством»222.

По указке эсэсовцев оуновцы организовывали и передавали немецкому консулу в Черновцах, а также армейским и гестаповским органам на Буковине индивидуальные и коллективные жалобы на румынские власти. Как докладывала румынская контрразведка, по рекомендации самого Пфлаумера руководители украинских националистических организаций составили «меморандум» с фактами и фотографиями о преследованиях румынскими властями украинского населения в период оккупации Северной Буковины и Бессарабии в 1918—1940 годах. Этот «меморандум» 18 сентября 1941 года был переправлен в германское посольство в Бухаресте223.

Снабженные немецким оружием, бандеровцы нередко предпринимали вооруженные вылазки против румынских жандармов224. Продолжая надеяться, что правители рейха в конечном счете поставят их во главе «самостийного» украинского государства, бандеровцы старались доказать Берлину, что являются реальной силой, которая лучше, чем правительство Антонеску, сумеет обеспечить гитлеровский «новый порядок» в этой части Европы.

Румынские фашисты, зная, что за спиной оуновских организаций стоят гитлеровцы, боялись принять против них решительные меры и старались лишь ограничить их деятельность, обращаясь с жалобами к немецким представителям на Буковине и в Бухаресте. Все это было на руку Берлину: в любой момент можно будет «во имя поддержания порядка» потребовать установления немецкого «протектората» над Буковиной.

Документы румынских разведывательных органов свидетельствуют, что гитлеровцы вынашивали и планы возвращения в Бессарабию и на Буковину репатриированных осенью 1940 года немецких колонистов. Среди последних было немало искавших путей вернуться туда для того, чтобы вновь завладеть покинутыми владениями. В одном из документов говорится, что немецкий консул в Черновцах Шельхор направил в Берлин доклад о будущем устройстве Буковины, в котором он предлагал направить в Северную Буковину 15 тыс. немецких колонистов под видом создания «немецкого этнического острова между румынским и славянским государствами», а Черновцы объявить пока «свободным» городом для создания в нем «военно-политической базы»225.

Румынское правительство, которое само преследовало цель осуществить широкую колонизацию завоеванных советских территорий, всячески сопротивлялось планам возвращения в Бессарабию и на Буковину немецких колонистов. После долгих переговоров, улучив момент, когда потерпевшие поражение под Москвой гитлеровцы очутились в трудном положении и просили направить новые контингенты румынских войск на фронт, Бухарест добился в январе 1942 года подписания «Соглашения о регламентации прав на собственность репатриированных из Бессарабии и Северной Буковины граждан немецкого происхождения». Правительство Антонеску обязалось выплатить Германии 4,5 млрд. леев за собственность этих колонистов, а правительство рейха в свою очередь «заверяло, что эти граждане не будут больше предъявлять претензии к румынскому государству». Румынскому правительству было также обещано, что Германия на мирной конференции поддержит их претензии о возмещении суммы, выплаченной немецким колонистам, «за счет России»226.

Правительство Румынии постаралось вырвать у своего немецкого союзника и другие уступки в «украинской проблеме» на Буковине. Губернатор Калотеску доложил на заседании правительства 16 декабря 1941 года, что немецкий консул в Черновцах обещал ликвидировать действующий там без разрешения румынских властей так называемый «Национальный украинский комитет». М. Антонеску объявил, что во время своего посещения в конце ноября 1941 года Германии он обсудил с Гитлером «украинскую проблему» и может заявить, что в вопросе «украинского государства фюрер мыслит так же, как и румынское правительство»227. Кондукэтор в свою очередь отметил, что «немцы изменили отношение к украинцам», а посему он потребовал от своих подчиненных «в экономической области украинцам не позволять делать никакого шага вперед», наоборот, «пытаться прижать их», а тех, кто занимается политикой и составляет меморандумы, «отправлять в лагерь»228.

В целях осуществления своих политических и экономических планов на оккупированной королевской Румынией советской территории правители рейха держали под неослабным контролем деятельность румынской администрации. Упомянутый «государственный министр» Пфлаумер состоял в советниках «по всем вопросам» при губернаторах Бессарабии и Буковины.

Многие решения о совместной эксплуатации оккупированной королевской Румынией советской территории в интересах укрепления фашистской военной машины принимались при его непосредственном участии229. Этим занимался и небезызвестный Нейбахер – глава германской экономической миссии в странах Юго-Восточной Европы. Он «советовал» румынскому министру национальной экономики как следует «организовать» производство в Бессарабии, лучше использовать существующую там рабочую силу. Для реализации своих советов Нейбахер предлагал направить в Бессарабию «надежных организаторов»230. В августе 1941 года Кишинев посетил один из руководителей экономического департамента германского МИДа Клодиус231, а в мае 1942 года в Тирасполь приехал высокопоставленный гитлеровский чиновник Нейман, чтобы, как писали газеты, «ознакомиться с реальностями и румынскими достижениями в Транснистрии»232. В октябре 1941 года в Бессарабию и на Буковину были направлены группы «сельскохозяйственных экспертов»233. Эти назойливые немецкие «советники» и «эксперты», которых, как заявил на заседании правительства Й. Антонеску, «никто не призывал», но в то же время «выгнать нельзя»234, активно вмешивались в деятельность румынских оккупационных властей, подчеркивая при этом подчиненное положение последних в системе фашистской оккупационной администрации.

Особенно старались гитлеровцы проявить свою власть на оккупированной фашистской Румынией территории между Днестром и Бугом. Уже при составлении упомянутого соглашения «Хауффе – Тэтэряну» от 30 августа 1941 года они обеспечили себе ключевые позиции в Транснистрии. В конвенции говорилось, что все средства коммуникации, т. е. железные дороги, морские и речные транспортные пути, «находятся в распоряжении оперативных войск и администрируются германским транспортным командованием». В Одессе было учреждено специальное транспортное немецкое управление, при котором мог находиться эмиссар Бухареста для «представления румынских интересов». На крупных станциях учреждались немецкие транспортные комендатуры235. Гитлеровцы обеспечивали себе также первоочередное право распоряжаться телефонной и телеграфной связью. Для решения совместных экономических и прочих вопросов конвенция предусмотрела создание «комендатуры связи немецкой армии в Одессе», которую возглавил гитлеровский генерал фон Роткирх. Ей вменялось в обязанность среди прочего «содействовать ответственным румынским властям в экономической эксплуатации» области236, что практически открывало гитлеровцам возможность подчинить себе деятельность румынской администрации. Во всех уездах и районах Транснистрии под этой ширмой обосновались в качестве советников «сельскохозяйственные эксперты» в военной форме.

Важным рычагом Германии для обеспечения своих политических и экономических интересов в подведомственной королевской Румынии Транснистрии была действующая там денежная система. Как уже отмечалось, Й. Антонеску в своем приказе о создании губернаторства по настоянию правителей рейха утвердил в качестве единственно «законной» валюты для этой области немецкую оккупационную марку (Reichskreditkassenscheine, сокращенно – РККС), специально выпущенную гитлеровцами для оккупированных советских территорий. За этой валютой Бухарест должен был обращаться в Берлин. Начальник так называемой «Одесской службы трофеев» полковник Василиу писал в Президиум Совета министров Румынии, что в «Транснистрии румынская власть без румынской монеты воспринимается всеми как временное явление…»237.

Главной своей опорой в Транснистрии гитлеровцы стремились сделать местных граждан немецкой национальности. 13 декабря 1941 года губернатор Алексяну и оберфюрер СС Хофмайер подписали соглашение о статусе немецкого населения Транснистрии. Руководство населением немецкого происхождения, сказано в документе, осуществляется в принципе «Фольксдейче Миттельштелле»238. В целях создания компактных масс немецкого населения румынская администрация согласилась на отселение не только из немецких, но и из окружающих сел жителей других национальностей и поселение на их место немцев. Румынские оккупационные власти не имели права вмешиваться в административные дела немецких сел. Назначать и смещать примарей, нотаров, учителей в этих селах, вести пропагандистскую и «культурно-просветительную» работу могло только «Фольксдейче Миттельштелле». Для охраны «порядка» создавались собственные немецкие формирования во главе с командирами СС. Немецкое население получило ряд налоговых льгот, в отличие от местных жителей других национальностей оно могло без разрешения румынских оккупационных властей разъезжать в пределах губернаторства, в этих селах последние не могли проводить реквизиции и т. д. Конвенция предусматривала право «Фольксдейче Миттельштелле» направлять в Транснистрию представителей 12 германских фирм для «закупки и отправки» в рейх местных товаров»239.

О том, как гитлеровцы использовали и претворяли в жизнь эту конвенцию, говорят донесения румынских оккупационных органов»240. Так, например, 21 марта 1942 года из с. Василиново Березовского уезда были высланы семьи молдаван и украинцев и вместо них поселены немцы. То же имело место в апреле в с. Фрейберг Тираспольского уезда. В июне 1942 года из с. Петровка Дубоссарского уезда, в котором проживало всего 12 немецких семейств, было выдворено все коренное украинское население241, «22 апреля 1942 года представитель немецкой организации „Фольксдейче Миттелыителле“ из с. Сельтз, – сообщали органы губернаторства, – стал распоряжаться без всякого на то права мельницей и маслобойным заводом сел Сайки и Гельмауцы Тираспольского уезда», а в с. Агро Дубоссарского уезда «немецкий представитель захватил мельницу». В Очаковском уезде немецкий лейтенант Петер распределял «среди жителей немецкого этнического происхождения имущество колхозов, транспорт и скот жителей»242.

Начальник румынского Генштаба генерал Штефля писал 21 марта 1942 года в Совет министров, что поскольку румынские власти не могут принимать никаких мер в отношении немецких военнослужащих, то у местного населения «создается впечатление, что они (т. е. немцы. – И.Л.) являются подлинными хозяевами Транснистрии»245. Это задевало самолюбие Антонеску. На заседании правительства 16 декабря 1941 года кондукэтор заявил: «Транснистрия наша, и никто не вправе вмешиваться там»244. МИД Румынии обратился с письменной жалобой в немецкое посольство245. Гитлеровский наместник в Транснистрии Лудз обещал подчинить немецкие села румынской администрации, но фактически все оставалось по-старому. В бюллетене Министерства внутренних дел Румынии № 174 от 23 июня 1942 года говорится, что немецкое население продолжает не считаться «с распоряжениями румынских властей». Далее сказано, что в с. Бегдорф Дубоссарского уезда немцы «силой отняли около 200 га пахотной земли у соседнего с. Осиповка», а немцы из с. Войничевка присвоили себе 80 га пастбищ, принадлежавших с. Шосе – Островка246. По требованию «Фольксдейче Миттельштелле» губернаторство Транснистрия признало, что «имущество ненемецкого населения, выселенного из немецких сел, окончательно переходит к немецким селам»247.

Гитлеровцы не ограничивались только тактикой игнорирования румынских оккупационных властей. В отчетах и донесениях ССИ, сигуранцы, армейских органов сообщалось, что немцы и послушные им оуновцы ведут среди населения Транснистрии антирумынскую пропаганду, агитируют местных жителей, чтобы они сами обращались в соответствующие инстанции с просьбой о замене румынской администрации немецкой248.

18 августа 1941 года Генеральная дирекция полиции разослала директиву своим подведомственным органам на захваченной советской территории об аресте всех депутатов СССР и союзных республик. Аналогичные распоряжения получили органы ССИ и жандармерии249. Приказом № 8542 от 14 сентября 1941 года Й. Антонеску распорядился, чтобы в Бессарабии и Северной Буковине «все жители русской национальности и все те, кто служил при большевиках, считались подозрительными»250.

Й. Антонеску требовал от своих подчиненных обходиться с «подозрительными» беспощадно. На одном из писем Алексяну, датированном 30 октября 1941 года, он написал следующую резолюцию: «Любого подозрительного расстрелять»251. Зачисленных в категории «подозрительных» и «коммунистов» сгоняли для проверки в полицейские и жандармские комендатуры, где неделями держали в подвалах, подвергали пыткам, избивали резиновыми дубинками, вырывали ногти клещами, многих затем расстреливали.

Оккупированные советские территории покрылись густой сетью концлагерей и тюрем. Особенно много их было в Транснистрии, превращенной оккупантами в ссыльный район. Печальную память о себе оставили тюрьмы для «политзаключенных» Кишинева, Рыбницы, Тирасполя.

30 апреля 1942 года на заседании румынского правительства с участием губернаторов оккупированных территорий М. Антонеску с удовлетворением отметил, что, по данным правительства, были отправлены в лагерь «все, кто сотрудничал с большевиками и занимал при них должности, часть – после того, как были осуждены военно-полевым судом»252.

Победа под Сталинградом положила начало коренному перелому в ходе Великой Отечественной войны и всей Второй мировой войны в целом. В период контрнаступления с 19 ноября 1942 года по 2 февраля 1943 года советские войска разгромили пять вражеских армий, в том числе две румынские. Это было самое крупное поражение румынской армии на советско-германском фронте, которое наложило особенно тяжелый отпечаток на ее моральное состояние, вызвало глубокое потрясение в королевской Румынии и повлекло за собой усиление кризиса диктатуры Антонеску.

Разгром под Сталинградом поколебал престиж Германии у ее союзников и сателлитов. В лагере союзников по антисоветской войне усилилась нервозность. Правящие круги Румынии стали лихорадочно искать пути избежания надвигавшейся катастрофы.

Контрнаступление, начатое на Волге и Дону, вскоре переросло в общее стратегическое наступление Красной Армии на огромном фронте от Ленинграда до Главного Кавказского хребта. В ходе зимнего наступления 1942—1943 годов советские войска, преодолевая упорное сопротивление противника, на отдельных участках фронта продвинулись на запад до 600—700 км, очистив от врага территорию почти в 0,5 млн. кв. км. Началось массовое изгнание врага с территории страны.

Летом 1943 года, пользуясь отсутствием второго фронта в Европе и сконцентрировав на сравнительно небольшом участке Курского выступа большое количество войск и техники, немецкое командование сделало еще одну попытку захватить утраченную стратегическую инициативу, взять реванш за Сталинград, предотвратить распад гитлеровской коалиции. Но эта попытка завершилась полным крахом.

После победы под Курском Красная Армия впервые за время войны развернула невиданное по масштабам летнее наступление на фронте протяженностью в 2 тыс. км – от Невеля до Таманского полуострова. Оно продолжалось осенью и зимой 1943—1944 годов. Вместе с гитлеровцами терпели поражение и несли большие потери их румынские союзники, В результате наступления Красная Армия с ноября 1942 года по декабрь 1943 года продвинулась на запад от 500 км в центральной части фронта до 1300 км на юге. К концу 1943 года было освобождено более половины оккупированной советской территории. К весне 1944 года советские войска подошли вплотную к границам территории, оккупированной Румынией.

Освобождение советских территорий, оккупированных Румынией, началось весной 1944 г. В результате успешно проведенных войсками 1, 2 и 3-го Украинских фронтов Проскуровско-Черновицкой, Уманско-Ботошанской и Одесско-Тираспольской операций за месяц и десять дней наступления в марте—апреле 1944 года Красная Армия освободила большую часть территории: южные районы Винницкой и западные районы Николаевской областей, Одесскую и Черновицкую (за исключением ряда сел Путиловского района) области, северные и восточные районы Молдавской Республики. Наступление войск 4-го Украинского фронта и Отдельной Приморской армии завершилось 12 мая 1944 года полным разгромом крымской группировки немецко-румынских войск.

В ходе наступательных операций конца марта – начала апреля 1944 года советские войска вышли на государственную границу по р. Прут. Дальнейшие военные действия проходили уже на территории Румынии.

Примечания

1 ЦА МО СССР, ф. 931, оп. 7220, д. 2, л. 1; ф. 842, оп. 3974, д. 3, л. 1—2 и др.

2 Подробно о военных действиях на советско-румынской границе в первые дни войны см.: Афтенюк С, Елин., Коренев А., Левит И. Молдавская ССР в Великой Отечественной войне Советского Союза 1941—1945 гг. Кишинев, 1970, с. 84—99; Битва за Буковину. Ужгород, 1967. С. 35—41.

3 Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками, т. 2. М., 1958, с. 696. Фашистским войскам на советско-румынской границе противостояли части 9-й и 18-й советских армий, вошедших в состав Южного фронта.

4 ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов. Situatia efectivului sub arme (mobilizate) fata de efectivul mobilizabil pe anul respecliv.

5 Нюрнбергский процесс…, т. 2, с. 712.

6 Timpul, 22.VI 1941 (editiespeciala); 23.VI 1941; 24.VI 1941.

7 Ibidem, 24.VI 1941.

8 Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны, т. 1. М., 1946. С. 214.

9 Gafenco G. Preliminaires de la Guerre a i'Est. De I'accord de Moscou (21 Aout 1939) aux hostiiites en Russie (22 juin 1941). Fribourg, 1944. P. 360—362.

10 Timpul, 24.VI. 1941.

11 Лебедев Н.И. Крах фашизма в Румынии. М., 1976, с. 400. Studii, 1956, №6. Р. 20.

12 Попеску-Пуцурь и др. Румыния во Второй мировой войне. Очерки. Бухарест, 1964. С. 21.

13 Лебедев Н.И. Указ. соч. С. 341.

14 Chirnoagr P. Istoria politica si militara a razboiulni Romaniei contra Rusiei Sovietice. Madrid, 1965. P. 173.

15 ЦА МО СССР, ф. 228, on. 710, д. 13, л. 11.

16 ЦГА МССР, 706, on. 2, д. 1, л. 66.

17 ЧОГА, ф. 30, оп. 4, д. 35, л. 71.

18 Documents on German Foreign Policy (1918—1945) (далее: DGFP), series D, v. XIII. Washington, 1964. P. 66, 68.

19 Тюленев И. На Южном фронте. – Военно-исторический журнал, 1960, № 3, с. 30; Анфилов В.А. Начало Великой Отечественной войны. М., 1962. С. 189, 190.

20 ЦА МО СССР, ф. 228, оп. 2535, д. 32, л. 160—161. 21 Timpul, 14. VII. 1941.

22 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1,д. 1117, л. 1.

23 Там же, ф. 112,оп. 1, д. 445, л. 14—15.

24 Procesul marii tradari nationale (Stenograma desbaterilor de la tribunalul poporului asupralui Antonescu). Bucuresti, 1946. P. 36.

25 Фон Шоберт – командующий 11 – й немецкой армией.

26 Гальдер Ф. Военный дневник, т. Ill, кн. I. M., 1972. С. 116.

27 ЦА МО СССР, ф. 904, оп. 8915, д. 2, л. 73—74; д. 4, л. 247.

28 Там же, ф. 204, оп. 8915, д. 4, л. 266.

29 Там же, ф. 842, оп. 3974, д. 3, л. 47—49, 53, 55, 57, 59; д. 15, л. 60, 65, 67; ф. 228, оп. 710, д. 58, л. 28.

30 Там же, ф. 5871, оп. 5748, д. 2, л. 44.

31 Там же.

32 Защитник Родины, 5.VIII 1941.

33 ЦГА МССР, ф. 679, оп. 1, д. 6392 л. 8.

34 Защитник Родины, 5.VIII 1941. 35 Raza, 5—12 и 12—19 VII 1941.

36 ЦА МО СССР, ф. 931, оп, 7220, д. 4, л. 96, 98.

37 Там же, ф.842, оп. 3974, д. 15, л. 106. 38 Timpul, 1.VIII 1941.

39 Porunca vremii, 29.VII 1941.

40 Нюрнбергский процесс…, т. 2. С. 697—699.

41 Timpul. 8.VIII. 1941.

42 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 69, л. 6.

43 Там же, ф. 679, оп. 1, д. 6392, л. 8.

44 Там же, ф. 706, оп. 1,д. 69, л. 8, 14.

45 Там же, д. 10, л. 346; д. 1117, л. 34.

46 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 7, л. 34.

47 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 10, л. 337.

48 DGFP, scries D. v. XIII, p. 226.

49 Timpul, 1.VIII 1941. 50 Viata, 24.VIII 1941.

51 Raza, 5—12.VII 1941.

52 Marea conflagratie a secolului XX. Al doiiea razboi mondial, ed. II. Bucuresti, 1974, p. 165.

53 Гальдер Ф. Указ. соч., т. Ill, кн. I. С. 152, 294.

54 Крылов Н.И. Не померкнет никогда. М., 1969. С. 64.

55 ЦА МО СССР, ф. 288, оп. 9905, д. 12, л. 3.

56 Нюрнбергский процесс…, т. 2. С. 700.

57 Там же. С. 700—701.

58 Речь шла о немецких оккупационных марках, выпущенных гитлеровцами для захваченных советских территорий и объявленных единственно разрешенной монетой.

59 Одесса в Великой Отечественной войне Советского Союза. Сборник документов и материалов, т. II. Одесса, 1950. С. 5.

60 ИДА. ф. Микрофильмы румынских документов. Dosar: Schimb de corespondenta intre Marele Stat Major si misiunea germana. Memoriu asupra sigurantei Ucrainei.

61 Timpul, 25.VIII 1941.

62 Procesul marii tradari nationale… P. 16.

63 Крылов Н.И. Указ. соч., с. 165.

64 Гальдер Ф. Указ. соч., т. Ill, кн. I. С. 288, 291, 293.

65 Крылов Н.И. Указ. соч. С. 164—165.

66 В действительности противник имел шестикратное численное превосходство.

67 ЦА МО СССР, ф. 288, оп. 9905, д. 7, л. 44-46.

68 ЦА МО СССР, ф. 288, оп. 9905, д. 7, л. 25—26.

69 ЦГА МССР, ф. 680, оп. 1, д. 4178, л. 52.

70 Гальдер Ф. Указ. соч., т. Ill, кн. I. С. 376.

71 DGFP, series D, v. XIII. P. 592, 593.

72 Нюрнбергский процесс, т. 2. С. 702.

73 ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов. Scrisoarea Comandantului Grupului de Armate Slid von Rundstedt crtre M-1 Antonescu, 11.x 1941.

74 Там же.

75 Там же. Jurnal de operatie. Odessa. 76 Albina, W.Xl 1941.

77 Timpul, 19.X, 10.X1 1941.

78 ЦГА MCCP, ф. 706, on. 1, д. 1208, л. 326—327.

79 Hillgruber A. Hitler, Konig Carol und Marschall Antonescu. Die deutsch-rumanischen Beziehungen 1938—1944, 2-te Auflage. Wiesbaden, 1965. S. 138.

80 ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов. Dosar. Schimbde corespondenta intre M. St. Major Regal cu Misiunea gcrmana. Scrisoarea catre D-1 G-1 C. A. lacobici, 31 Octombrie 1941.

81 Прочитав это донесение, Й. Антонеску написал на полях: «Вопрос абсолютно секретный. Хранить в архиве МИДа среди дипломатических документов войны. Придет подходящий момент для предъявления наших прав. Поблагодарите реихсмаршала за самолет (Геринг подарил Антонеску самолет. – И.Л.) и за его деятельность» (ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов. Dosar: Corespondenta cu ata§atul militar roman din Berlin. № 537, 5 0ctombre1941).

82 ЧОГА, Ф. 30, on. 4, д. 2, л. 459.

83 ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов Dosar: Corespondenta cu atasatul militar roman din Berlin crrte Marele Cartier General. № 531, 29 Septembre 1941.

84 ЦГА МССР, ф. 706, on. 1,д. 18, л. 335.

85 DGFP, series D, v. XIII. P. 847.

86 Ibidem. P. 846.

87 Ibidem, p. 873.

88 DGFP, series D, v. XIII, p. 848.

89 Гитлеровцы принимали меры, чтобы сохранить у клики Антонеску чувство неуверенности в прочности своего положения. После подавления мятежа 21—23 января 1941 года в Германии скрывалось несколько тысяч железногвардейцев, большинство из них проживало в самом Берлине. Секретная служба докладывала, что легионеры в Германии «пользуются поддержкой немецких властей, сотрудников румынского посольства и при содействии румынских студентов-стипендиатов издают газету „Порунка времий“ (ЧОГА, Ф. 30, оп.4, д. 197, л. 361).

90 DGFP, series D, v. XIII. P. 848.

91 Ibidem. P. 844, 872, 894.

92 Ibidem. P. 844—845.

93 Ibidem. P. 846.

94 Ibidem. P. 871—872.

95 Ibidem. P. 894.

96 Ibidem. P. 846, 873.

97 DGFP, series D, v. XIII. P. 874.

98 Ibidem. P. 893.

99 Цит. по кн.; Шевяков А.А. Экономическая и военно-политическая агрессия германского империализма в Румынии. Кишинев, 1963. С. 108—109.

100 DGFP, series D, v. XIII. P. 893—894.

101 ЧОГА, ф. 30, on. 4, д. 198, л. 806.

102 ЦГА МССР, ф. 706, on. 1. д. 560, л. 296.

103 Там же, д. 566, л. 25. 104 Там же, д. 564, л.251.

105 Немалые надежды возлагались румынскими правящими кругами и на то, что Япония после головокружительных успехов в войне на тихоокеанском театре фронта против США не устоит перед соблазном захвата и советских территорий на Дальнем Востоке, что облегчит положение на советско-германском фронте.

106 ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов: Dosur: Schimb descrisori ontre Fiihrer 51 D-1 M-1 Antonescu. Scrisoarea lui Hitler catre Antonescu, 29 Decembrie 1941.

107 ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов. Dosar Raspunsul D-lui M-1 Antonescu dat colonelului Spaike, Decembrie 1941.

108 Там же. Jurnal de operatie. Odesa. Paza si siguranta ontre Bug $i Nipru. Crimeia. 3.09.1941 —9.11.1942.

109 Anale. 1960, № 1. P. 68.

110 ЦГА МССР, ф. 706, on. 1, д. 564, л. 252.

111 ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов. Darea de scema asupra vizitei §i ontrevederilor D-iui M-1 Antonescu on Germania. 9—15 Februarie 1942.

112 ЦА МО СССР, ф. 228, on. 710, д. 13, л. 13; д. 170, л. 12.

113 Там же, оп. 9905, д. 12, л. 261, 302.

114 Там же, ф. 371, оп. 6386, д. 112, л. 62—62 об. 115 Anale, 1965, №6, р. 51.

116 ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов.

117 ЦГА МССР, ф. 680, оп. 1, д. 4072, л. 640.

118 ЦА МО СССР, ф. 206. оп. 294, д. 48, л. 227.

119 Там же, л. 362.

120 Там же, л. 369.

121 ЦГА МССР, ф. Микрофильмы румынских документов.

122 Там же.

123 ЦА МО СССР, ф. 371, оп. 6386, д. 112, л. 63.

124 Там же.

125 Там же, ф. 206, оп. 294, д. 48, л. 245.

126 ЦГА МССР, ф. Микрофильмы румынских документов; Архив МО СССР, ф. 206, оп. 294, д. 46, л. 495.

127 ЧОГА, ф. 30. оп.4,д. 198, л. 338.

128 Там же, д. 2, л. 408.

129 ЧОГА, ф. Р-307, оп. 2, д. 134, л. 2.

130 Там же, д. 234, л. 475—476, 478.

131 Там же, д. 197, л. 478; д. 234, л. 34.

132 ЦГА МССР, ф. 680, оп. 1, д. 4072, л. 640.

133 Там же, ф. 679, оп. 1, д. 18, л. 498.

134 Там же, ф. 706, оп. 1, д. 433, л. 2, 3.

135 Там же, л. 70.

136 Там же, д. 23. л. 89.

137 Там же, д. 433, л. 62, 67.

138 ЧОГА, ф. 30. оп. 4, д. 197, л. 343.

139 ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов. Dosarcuprinzind scrisori si memorii d-lui Const. I.C. Brrtianu cu raspunsurile d-lui Maresai.

140 ЧОГА, ф. 30, on. 4, д. 197, л. 506.

141 Там же, л. 503.

142 В начале войны Венгрия направила на советско-германский фронт 4 бригады (всего 44,4 тыс. солдат и офицеров). Оккупационную службу осенью 1941 года несли около 40 тыс. человек (Страны Центральной и Юго-Восточной Европы во Второй мировой войне. Военно-исторический справочник. М., 1972. С. 57, 59).

143 ЧОГА, ф. 30, оп. 4, д. 198, л. 55.

144 Лебедев Н.И. Указ. соч. С. 401. 145 Anale, 1965, №6. Р. 52.

146 Там же, д. 234, л. 488.

147 ЦГА МССР, ф. 680, оп. 1, д. 4483, л. 470.

148 Там же, ф. 706, оп. 1, д. 566, л. 9.

149 ЧОГА, ф. 30, оп. 4, д. 197, л. 506.

150 Antonescu M. RomBnia on Europa de meine. Cuventarea rostita la Marea adunare a clerului ei onvatamontului on ziua de 19 Martie 1942 la facultatea de drept din Bucuresti, p. 22.

151 Antonescu M. Op. Cit., p. 28.

152 ЧОГА, ф. 30, on. 4. д. 234, л. 65.

153 Там же, л. 62.

154 Там же, л. 484.

155 ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов. Dosar: Schimb de scrisori ontre Misiunea militara germana si Cabinetui militar.

156 Там же.

157 Там же. 158 Unirea, 10.V1942

159 Хортистская Венгрия отправила на фронт 2-ю армию, насчитывавшую 205 тыс. солдат и офицеров. Фашистская Италия послала 8-ю армию в составе 7 дивизий и 2 бригад.

160 В связи с поездкой вице-премьера М. Антонеску в Берлин румынский Генштаб подготовил очередную справку о «Военном вкладе Румынии в войну против СССР». Она содержит данные на 1 августа 1942 года, приводимые в сравнении с 1941 г. (ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов. Dosar: lucrarile de documentare care au servit la ontrevederile d-lui vice-presedinte in Gern-iania on zilele de 22 si 23 Septembrie 1942. «Die militarischen Antrengungen Rumaniens im Kriege gegen USSR»).

161 Здесь и далее в скобках указаны данные за 1941 г., приведенные в румынском документе.

162 Людские потери Румынии (убитые, раненые, обмороженные, пропавшие без вести и т. д.) на 1 августа 1942 года составляли: офицеров – 6567, унтер-офицеров – 3119, солдат – 165 200, или, как отмечается в приводимом документе, треть вооруженных сил, принимавших участие в боях. Причем потери шли главным образом за счет молодого поколении – не старше 30 лет. Стоимость потерянных и израсходованных материалов составляла 52,1 млрд. леев.

163 Argus, 14.IX1942.

164 «Совершенно секретно! Только для командования!» Стратегия фашистской Германии в войне против СССР. Документы и материалы. М,1967. С.383.

165 ЦГА МССР, и. 706, оп. 1, д. 46, л. 329.

166 Radulescu I. Pentru un imperializm romanesc. Bucure§ti, 1942. P. 7—8.

167 Radulescu I. Op. Cit. P. 10.

168 Ibidem. P. 38. 169 Anale, 1956, №3. P. 63. 170 Unirea, 12.VI 19—12.

171 ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов. Dosar: infor-matiuni despre Germania din punct de vedere politic si militar trimise de atasatul militar roman la Berlin. Buletinul informativ pe mai si iunie 1942.

172 Гречко А.А. Битва за Кавказ. Изд. 2-е, дополненное. М., 1973. С. 134.

173 Там же. С. 149.

174 ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов. Dosar: Darea de seama asupra discutiilor ce an avut loc la O.K.W. in zilele de 22 si 23 Septembrie 1942.

175 Дивизии, действовавшие на Кавказе, были включены в состав немецких армий и подчинялись непосредственно их командованию. Несколько румынских дивизий дислоцировались на временно оккупированной советской территории для «охраны безопасности». В ноябре 1942 года Румыния имела под ружьем (по данным румынского Генштаба) 786 840 солдат и офицеров. Такого количества мобилизованных войск в течение всей войны фашистская Румыния больше не имела. (ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов. Situatia efectivului sub arma fata de efectivnl mobilizabil pe anual respectiv).

176 ЦА МО СССР, ф. 229, on. 590, д. 35, л. 6, 9.

177 ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов. Aspectui ge neral a moduliii cum s'au satisfacut cererile de materiale pentru dotarea armatei on ultimul an.

178 Гельмут Вельц. Солдаты, которых предали. Записки бывшего офицера вермахта. М., 1965. С. 36.

179 ЦА МО СССР, ф. 229, оп. 612, д. 92. д. 60.

180 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 25, л. 452.

181 Curentul, 5.IX1942.

182 Еременко А. И. Указ. соч. С. 220.

183 Там же. С. 224.

184 ЦА МО СССР, ф. 220, оп. 451, д. 166, л. 1 —2.

185 ЦА МО СССР, ф. 229, оп. 590, д. 35, л. 18.

186 Жуков Г. К. Разгром немецких войск в районе Дона, Волги и Сталинграда//Сталинградская эпопея. М., 1968. С. 36—37.

187 ВасилевскийA.M. Незабываемые дни // Военно-исторический журнал, 1965, № 10.

188 Еременко А. И. Указ. соч. С. 221.

189 ЦА МО СССР, ф. 220, оп. 451, д. 166, л. 2.

190 Сообщения Советского информбюро. М., 1944, т. III. С. 361—362.

191 ЦГА МССР, ф. 680, оп. 1, д. 4378, л. 573. 192 Апаlе, 1960, № 1. Р. 74—75.

193 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 25, л. 276.

194 ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов. Darea de seama asupra moclului de comportare on lupta a batalioanelor de infanterie independente.

195 Цит. по кн.: История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941—1945, т. III. M., 1964. С. 19.

196 OlteanuС, Ceaueescu /., Vocanu V. Activitatea Partidului Comunist roman on armata. 1941—1944. Bucure?ti, 1974. P. 195.

197 ИДА, ф. Микрофильмы румынских документов. Dosar: Informatiuni despre Germania din punct de vedere politic §i militar trimise de atasatui militar roman la Berlin. Buletinul informativ pe septembrie 1942.

198 В состав губернаторства Бессарабия были включены 6 уездов Молдавской Республики и Измаильская область Украинской Республики.

199 В состав губернаторства Буковина была включена Черновицкая область, некоторые северные районы Молдавской Республики.

200 В губернаторство Транснистрия были включены левобережные районы Молдавии, Одесская область, южная часть Винницкой области, западные районы Николаевской области. Вся территория губернаторства была разбита на 13 уездов, включающих 65 районов.

201 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 577 л. 2-6.

202 Там же, д. 564, л. 236.

203 Там же.

204 Там же, д. 8, л. 58.

205 Documents on German Foreign Policy (далее: DGFP). series D. v. XIII, p. 210—211.

206 Monitorul oficial, partea I, 4.IX 1941, p. 5192—5195.

207 ЦГА МССР, ф. 706, on. 1, д. 9. л. 65—69. Это соглашение в документах фигурирует еще под названием «Соглашение Хауффе – Тэтэряну».

208 Там же, д. 556, л. 89—90; д. 36. л. 6-7. 203 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 564, л. 231.

210 Там же, д. 560, л. 272.

211 Там же, д. 568, л. 166.

212 Там же, л. 166—167.

213 Там же, д. 564, л. 230—236.

214 ЦГА МССР, ф. 706, on. 1. д. 564, л. 236.

215 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1.д. 11, л. 719. 216 Там же, д. 19, л. 101.

217 Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками, т. 2. М., 1958. С 582.

218 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 1117, л. 283. 219 Там же. оп.2, д. 12, л. 251.

220 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 10, л. 249; ЧОГА, ф. Р-307, д. 165, л. 35.

221 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 10, л. 409 Об.

222 Там же, д. 9, л. 99.

223 ЧОГА, ф. 30, оп. 4, д. 198; Ф. Р-307, д. 16о, л. 35; ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1,д. 10, л. 240.

224 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 1177, л. 283; оп. 2. д. 12, л. 97; ЧОГА, ф. 30, оп. 4, д. 35, л. 49.

225 ЧОГА, ф. 30, оп. 4, д. 2, л. 536.

226 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 565, л. 64. 65, 79.

227 Там же, д. 560, л. 232, 233.

228 Там же, л. 295, 297, 299.

229 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 7, л. 34.

230 Там же, д. 559, л. 321—322. 231 Timpul, 14.VIII 1941. 232 Unirea, 7.VI 1942.

233 ЧОГА, ф. Р-307, д. 2137, л. 33.

234 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 567, л. 187.

235 В марте 1942 года с большим трудом Бухаресту удалось добиться передачи части железных дорог Транснистрии румынской администрации (ЦГА МССР, ф. 706. оп. 1. д. 562, л. 136).

236 Там же, д. 9, л. 64—69.

237 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 12, л. 652.

238 «Фольксдейче Миттельштелле» – служба войск СС по содействию местным лицам немецкого происхождения, проживавшим на территориях, временно оккупированных Германией.

239 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1,д. 21, л. 120—122.

240 По указанию Й. Антонеску было заведено специальное дело «Вмешательство немцев в румынскую администрацию». В нем аккуратно собраны факты о попрании «прав» румынской администрации со стороны гитлеровцев. Материалы готовились в связи с предстоящим приездом в Бухарест Гиммлера.

241 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1,д. 21, л. 5—5 об., 15.

242 Там же, л. 5 об.

243 Там же, д. 13, л. 28.

244 Там же, д. 560, л. 300.

245 Там же, д. 10, л. 273.

246 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 21, л. 50.

247 Одесса в Великой Отечественной войне Советского Союза. Сборник документов и материалов, т. II. Одесса, 1950. С. 59.

248 ЦГА МССР, ф. 706, оп. 1, д. 11, л. 67—68; л. 12, л. 66; ЧОГА, ф. 30, оп.4, д. 197, л. 371.

249 ЧОГА, ф. 30, оп. 4, д. 41, л. 261; ф. Р-307, д. 165, л. 29.

250 ЦГА МССР, ф. 680, оп. 1, д. 4128, л. 347.

251 Там же, д. 21, л. 79.

252 Там же, д. 574, л. 193.

А.И. Пушкаш

СОУЧАСТИЕ ВЕНГРИИ В НАПАДЕНИИ НА СССР

В правительственных кругах Венгрии существовали разногласия лишь в вопросе о сроках вступления в подготовлявшуюся Германией войну против Советского Союза. Определенная часть правящей верхушки была не прочь несколько повременить с началом военных действий, надеясь на то, что вторжение германской армии в пределы СССР приведет к примирению Англии с Германией, к созданию «всеобщей» европейской коалиции и антисоветскому «крестовому походу». Наиболее же нетерпеливые хортисты из числа военных и государственных деятелей не желали откладывать ни на один день участие венгерских войск в войне против Советского государства. Они требовали немедленно сообщить германскому правительству о добровольном присоединении Венгрии к предстоящему походу на Восток.

Начальник венгерского Генерального штаба Хенрик Верт, отмечая 6 мая в памятной записке правительству, что германская армия готовится к вторжению в Советский Союз, утверждал, будто бы Венгрии, как Румынии и Финляндии, не миновать войны на стороне Германии, в победе которой он не сомневался. Поэтому, писал далее начальник Генштаба, нужно не только без всяких колебаний ориентироваться прежде всего на Германию, но и заключить с ней военно-политический союз, ибо в противном случае Берлин заподозрит, что венгры стремятся лишь к территориальным приобретениям без активного участия «в этой войне», и лишит их своего покровительства, от которого-де зависят не только будущие, но и ранее достигнутые успехи, т. е. сохранение уже захваченных земель и присоединение к ним новых1.

Эта памятная записка пришлась по душе премьер-министру Бардоши. Его смущало лишь то, что Германия могла отклонить предложение о заключении военного союза с Венгрией «из-за огромной разницы в силе»2. 24 апреля 1941 года Хорти при очередной встрече с Гитлером пытался уточнить роль Венгрии в будущей войне против СССР, заверяя его в своей полной преданности. Подчеркнув, что он является «ветераном борьбы с большевизмом», Хорти выразил большое удовлетворение «предстоящим разгромом СССР»3. Кроме того, в следующем месяце, когда статс-секретарь германского министерства иностранных дел барон Вейцзеккер прибыл в Венгрию в качестве частного лица, такую же попытку предпринял и Бардоши4.

Конкретного ответа ни в том, ни в другом случае не последовало. Объяснялось это, как заявил впоследствии фельдмаршал Паулюс на Нюрнбергском процессе, тем, что Гитлер тогда еще не был вполне уверен в надежности своего венгерского союзника. Он также опасался, что Венгрия, поддерживавшая связи с западными странами, не сможет сохранить в тайне военные планы Германии. Кроме того, фюрер отлично понимал, что хортистам пришлось бы обещать «новые территории», которые он желал захватить для Германии5. Гитлер был уверен, что хортистская Венгрия при любых условиях примет участие в войне против СССР, и готовил ее к этому, снабжая вооружением и военными материалами, но он оставил за собой выбор того момента, когда можно будет посвятить этого союзника в свои окончательные военные планы6.

Между тем хортистская клика испытывала все большее нетерпение. Его еще сильнее разжигали донесения венгерского посланника в Берлине Стояи. Так, 24 мая 1941 года он сообщал о близящемся нападении Германии на Советский Союз с целью его уничтожения и «овладения русским… сырьем». Посланник писал, что на советской границе уже сконцентрировано 130—140 дивизий, «которые в середине июня должны начать поход против Советской России»7. Исходя из этого, Стояи, подобно Верту, предлагал безотлагательно заключить с Германией «оборонительно-наступательный союз»8.

В начале июня Стояи доносил, что Германия рассчитывает на «молниеносную войну» против Советского государства. В следующем докладе он выразил озабоченность по поводу ставших ему известными намерений Гитлера отвести Румынии и Финляндии более значительную роль в этой войне, чем Венгрии. Надо сказать, что германское командование действительно рассчитывало использовать Венгрию в начальный период антисоветской войны лишь в качестве поставщика сырья и военных материалов, а ее армию – для прикрытия немецких флангов на венгеро-советской границе в случае контрнаступления Красной Армии. В приложении к плану «Барбаросса» говорилось, что 14 июня 1941 года германское командование даст указание венгерской армии укрепить венгеро-советскую границу9.

Хотя подобные планы и не были еще известны хортистам, однако Стояи, находившийся в Берлине, узнал о беседе Гитлера с японским послом, из которой явствовало, что Германия для нападения на СССР избрала своими главными союзниками Финляндию на севере и Румынию – на юге. Стояи чрезвычайно обеспокоило то, что при этом не была названа Венгрия. Как он писал в Будапешт, заполучить южную часть Трансильвании, которую в свое время Гитлер обещал хортистам, удастся лишь при том условии, если у последних появятся новые «заслуги» перед немецким фюрером. Наилучшей возможностью для этого Стояи считал участие венгров в войне против СССР. Более того, по его мнению, «другой такой случай» не представится10. Если же Венгрия останется в стороне, утверждал Стояи, то румыны получат шансы не только сохранить за собой южную часть Трансильвании, но и добиться пересмотра в свою пользу решений второго венского арбитража. Посланник сообщил, что нападение на СССР начнется уже в середине июня, и поэтому настойчиво рекомендовал своему правительству немедленно поставить в известность Гитлера о готовности Венгрии принять непосредственное участие во вторжении11.

Венгерские сторонники Гитлера делали все возможное, чтобы Венгрия с самого начала приняла активное участие в вооруженном нападении Германии на СССР. Еще 30 мая начальник Генштаба X. Верт вновь обратился к правительству с меморандумом, в котором потребовал провести частичную мобилизацию и немедленно обратиться к германскому правительству с «формальным предложением о добровольном вступлении в германо-советскую войну». Обосновывал он это антибольшевистской позицией Венгрии, ее связями с державами оси, стремлением к дальнейшему «приращиванию» венгерской территории, ослаблению «русского соседа» и т. п.12 Верт также уверял, что германские вооруженные силы одержат «молниеносную победу», и, следовательно, участие Венгрии в войне будет настолько кратковременным, что можно рассчитывать на демобилизацию венгерских вооруженных сил уже через несколько недель после начала военных действий. Война закончится так быстро, утверждал он, что призывники запаса успеют вернуться домой к жатве13.

Начальник Генштаба вручил этот меморандум премьер-министру в три часа дня, а уже в шесть часов вечера началось чрезвычайное заседание правительства. Поскольку подавляющее большинство его членов представляло «осторожную» часть правящих кругов, то предложения Верта не были приняты. Любопытно, что мотивировалось это решение исключительно стремлением «не нарушить» германские военные планы, которые-де определенно не предусматривают действий венгерской армии на территории СССР, поскольку никаких переговоров об этом не велось. Что же касается перспективы захватить в ходе войны Словакию и южную часть Трансильвании, о чем также писал Верт, то Совет министров отметил нереальность таких надежд, ибо неприкосновенность и целостность этих территорий гарантировал Гитлер14.

Такая позиция венгерского правительства, разумеется, являлась следствием уже упоминавшихся выше настроений в пользу некоторой отсрочки участия Венгрии в антисоветской войне. Об этом свидетельствует и ответ Бардоши от 15 июня на донесение Стояи. Вряд ли удобно, писал премьер-министр, ставить перед германским правительством вопрос о включении венгерских войск в армию вторжения после того, как его представитель Вейцзеккер неоднократно уклонялся от переговоров на эту тему. Однако, подчеркнул Бардоши, Венгрия всегда готова стать «в критический момент» на сторону Германии15.

Итак, правительство Бардоши предпочло подождать с вступлением в войну до того момента, когда это понадобится гитлеровской Германии. Определенную роль при этом, несомненно, играли расчеты на то, чтобы, с одной стороны, побольше выторговать за участие в военных действиях против СССР и, с другой, по возможности дождаться «взаимопонимания» между Германией и западными державами.

Тем временем события продолжали развертываться.

16 июня немецкий посланник в Будапеште Эрдмансдорф вручил Бардоши заявление гитлеровского правительства, в котором говорилось, что Германия намеревается предъявить Советскому Союзу ряд требований, реакцию на которые «трудно предвидеть». Далее следовала официальная просьба укрепить венгеро-советскую границу «на случай возможных осложнений». Одновременно венгерское правительство извещалось, что в Будапешт приедет высокопоставленный офицер вермахта для обсуждения с венгерским Генштабом военных вопросов.

Приезд представителя гитлеровского командования был, несомненно, связан с тем, что Верт и другие венгерские генералы еще в мае начали непосредственные переговоры с немецким Генштабом о вступлении Венгрии в войну. Они предприняли этот шаг вопреки позиции Бардоши после того, как последний не дал положительного ответа на предложения Верта, содержавшиеся в вышеупомянутой его памятной записке от 6 мая.

Таким образом, сложилась своеобразная ситуация: прогитлеровски настроенный генералитет Венгрии уже фактически обсуждал с германским командованием вопрос об участии венгерских войск в войне против СССР, а правительство Бардоши все еще ожидало приглашения из Берлина, рассчитывая извлечь больше выгод из такой позиции. Оно решило придерживаться ее и после получения меморандума немецкого правительства, поскольку в нем пока что речь шла лишь об укреплении венгеро-советской границы на Карпатах и не содержалось пожеланий, связанных с участием Венгрии в нападении на СССР.

Следует вновь подчеркнуть, что, действуя в таком духе, правительство Бардоши отнюдь не имело в виду вообще уклониться от военных действий против Советского Союза. Насколько далека была от такой политики правящая верхушка Венгрии, видно из инструкции Бардоши Верту в связи с предстоящим приездом германского военного представителя. Позиция венгерского правительства, одобренная 14 июня, «оставалась прежней» и заключалась в выжидании того момента, когда Гитлер «сочтет нужным» участие венгров «в такой войне». Тогда «мы, – говорилось в инструкции, – естественно, готовы будем его (пожелание Гитлера. —А.П.) удовлетворить»16.

Итак, Бардоши хотел действовать в строгом соответствии с «пожеланиями» фюрера. А поскольку уже поступило одно из них – об укреплении венгеро-советской границы, то он и дал Верту указание принять необходимые меры. Осуществить их предлагалось в полном контакте с командованием германских вооруженных сил, который, как подчеркивалось в этой инструкции, особенно необходим ввиду того, что венгерские железные дороги в большой мере заняты немецкими военными перевозками17.

Однако с приближением срока нападения гитлеровской Германии на Советский Союз возрастала нервозность в тех кругах венгерской правящей верхушки, которые были недовольны вспомогательной ролью, отведенной Венгрии в предстоявшем вторжении в СССР. Они не могли мириться с тем, что активная военная подготовка Германии осуществляется без их участия, а также и с тем, что Румыния и Финляндия будут участвовать в войне против Советского Союза и получат за это от Гитлера новые территории, между тем как Венгрия – «первый друг Германии в Европе» – окажется в роли второстепенного союзника фюрера и может лишиться богатой добычи. Так, Стояи в своем донесении от 17 июня еще раз в самой категорической форме писал венгерскому правительству, что венгерские войска должны принять самое активное участие в войне Германии против Советского Союза и тем самым не допустить, чтобы «плодами победы» воспользовались «румыны и словаки»18.

Особенно настойчиво добивался непосредственного участия Венгрии в нападении на СССР венгерский Генштаб. Не ограничившись переговорами об этом с германским командованием, он начал и практическую подготовку к военным действиям. Именно в это время, как было потом установлено на Нюрнбергском процессе, Верт и руководитель оперативного отдела Генштаба Ласло фабриковали фальшивые сводки о том, будто бы Красная Армия сосредоточивала войска на советско-венгерской границе и якобы там уже находилось 14 советских соединений, в том числе 8 моторизованных. Кроме того, с ведома военного министра и по договоренности с руководителем абвера Канарисом начальник контрразведки Генерального штаба венгерской армии Уйсаси в начале июня 1941 года приступил к заброске на территорию СССР разведчиков с целью уточнить местонахождение тех объектов, которые намечалось уничтожить при нападении на Советский Союз19.

Но хотя в вопросе о сроках вступления и формах участия Венгрии в антисоветской войне хортистское правительство и германское командование руководствовались различными соображениями, тем не менее гитлеровцы, как уже отмечалось, тоже не спешили включить венгерские войска в армию вторжения. Вот почему позиция «осторожных» хортистов в этом смысле больше совпадала с гитлеровскими планами относительно Венгрии, чем точка зрения «нетерпеливых».

Это показал приезд в Будапешт начальника штаба сухопутных войск Германии генерала Гальдера. Он прибыл 19 июня и в тот же день начал обсуждать с Вертом вопросы «немецко-венгерского взаимодействия». О характере этих переговоров можно судить по записке, составленной Вертом для правительства Бардоши. В ней говорилось, что, как заявил Гальдер, «немцы решат русский вопрос» вооруженным путем «в ближайшее время (примерно на протяжении этой недели)». Немецкий генерал подчеркнул, что желательно иметь укрепленную линию на Карпатах, но в то же время воздержаться от любых мероприятий, которые могли бы вызвать «тревогу у русских» и помешать немецким военным перевозкам по венгерской территории20.

Он предупредил также о том, что если германскому командованию понадобятся железнодорожные линии, ведущие через Карпаты, то их придется передать в его распоряжение. Кроме того, Гальдер поставил вопрос о необходимости построить на территории Венгрии немецкие радиостанции. Наконец, он коснулся и главного, что интересовало хортистов, а именно их непосредственного участия в военных действиях против СССР. Когда это понадобится, многозначительно сказал Гальдер, то начальник Генштаба венгерской армии будет оповещен через специального немецкого представителя в Будапеште генерала Гимера21.

Появившаяся таким образом надежда на то, что Венгрия не останется в стороне от похода на восток, несколько успокоила венгерский генералитет. Но ненадолго.

Венгерским фашистам не удалось начать вторжение на советскую территорию одновременно с германским вермахтом. Это, как уже отмечалось, прежде всего объясняется тем, что Гитлер чувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы первоначально не привлекать Венгрию к непосредственному участию в военных действиях, и не хотел давать хортистам каких бы то ни было обещаний в отношении их территориальных претензий.

На рассвете 22 июня 1941 года германские войска напали на Советский Союз. Об этом венгерский посланник был проинформирован в 4 часа утра, т. е. сразу же после начала военных действий и задолго до официального сообщения по радио. В тот же день Гитлер направил к Хорти курьера со специальным письмом22, которое немедленно было вручено регенту германским посланником в Будапеште Эрдмансдорфом.

Впоследствии Хорти в своих воспоминаниях, стремясь представить себя в выгодном свете, от начала до конца фальсифицировал содержание письма Гитлера. Считая, видимо, это письмо утерянным и рассчитывая поэтому на то, что его не уличат в обмане, он утверждал, будто бы Гитлер настаивал на немедленном объявлении Венгрией войны Советскому Союзу23, а он-де отклонил это требование, поскольку якобы проводил «самостоятельную» политику. Эти вымыслы Хорти полностью опровергаются прежде всего подлинником письма Гитлера венгерскому регенту, найденным в конце концов в одном из венгерских архивов24. В нем содержится извещение о начале военных действий на Восточном фронте и одновременно выражается благодарность за мероприятия венгерских вооруженных сил по укреплению венгеро-советской границы, что, как подчеркнул Гитлер, уменьшило возможность фланговых ударов со стороны русских и связало часть их войск25.

Что же касается инициативы в вопросе о вступлении Венгрии в войну против СССР, то она, как показывают документальные данные, принадлежала именно хортистской клике.

23 июня по предложению Бардоши Совет министров принял решение о разрыве дипломатических отношений с СССР. Хотя мотивировалось оно тем, будто такое решение вытекает из условий тройственного пакта, к которому присоединилась Венгрия предыдущей осенью26, однако вполне очевидна надуманность этого обоснования, поскольку, например, ни Япония, ни Болгария, также являвшиеся участницами названного пакта, как известно, не порвали дипломатических отношений с Советским Союзом. Более того, хортистское правительство пошло на этот шаг после того, как венгерскому посланнику Криштоффи в первый же день войны было официально заявлено в Москве, что СССР не имеет никаких претензий к Венгрии и желает видеть ее нейтральной27.

Документы опровергают и версию Хорти о его реакции в связи с нападением гитлеровской Германии на Советский Союз. Так, в телеграмме от 22 июня 1941 года, отправленной Эрдмансдорфом в Берлин, сообщалось, что Хорти, прочитав письмо Гитлера, в восторге воскликнул: «22 года я ждал этого дня. Я счастлив»28.

Возникает вопрос, не являлось ли решение о разрыве отношений с СССР свидетельством непоследовательности правительства Бардоши, которое до этого, казалось бы, сдерживало тех, кто стремился как можно скорей выступить вместе с Германией против Советского Союза. В свете вышеприведенных фактов ясно, что это было не так. Бардоши хотел того же, что и Верт или Стояи, т. е. активного участия Венгрии в антисоветской войне. Различие их позиций состояло лишь в том, что они по-разному оценивали необходимость инициативы в этом вопросе со стороны венгерского правительства.

Начальник Генштаба и посланник в Берлине отражали мнение тех, кто считал «добровольное» вступление Венгрии в войну такой заслугой перед Гитлером, за которую можно получить при дележе добычи большую долю, чем за простое исполнение приказов из Берлина. Бардоши же и его единомышленники, напротив, придерживались той точки зрения, что если предложение об участии венгерской армии в военных действиях против СССР последует от Германии, то Венгрия сможет обусловить свое согласие максимальными территориальными претензиями.

Как мы видели, Бардоши просчитался, ибо Гитлер мог обойтись без венгерских войск и поэтому предпочитал дождаться «добровольного» вступления Венгрии в войну, используя пока что эту страну как военный плацдарм и источник стратегического сырья. Такая позиция Берлина сразу же после нападения германских армий на Советский Союз стала ясна не только Бардоши, но и всей хортистской клике. Это, несомненно, поколебало почву под ногами у тогдашнего премьер-министра. Дальнейшее промедление с принятием «решительных» шагов могло привести к смене кабинета.

О том, что Бардоши видел такую опасность и действовал с целью отвести ее от себя, как раз и свидетельствуют его заявления на заседании Совета министров 23 июня по вопросу о разрыве отношений с СССР. Подлинные материалы об этом, не включенные в официальную запись, представил после войны на судебном процессе над Бардоши бывший государственный секретарь премьер-министра Иштван Барци, ведавший составлением протоколов заседаний правительства.

Из этих материалов следует, что именно Бардоши внес предложение порвать дипломатические отношения с Советским Союзом, а когда министр внутренних дел Ф. Керестеш-Фишер бросил реплику: «Не так быстро», то премьер-министр возразил: «Чем быстрее, тем выгоднее». При этом он пояснил, что другая политическая группировка, а именно, как он намекнул, «партия обновления» Имреди, начала атаку на правительство с целью свалить его и заполучить министерские портфели29. Кроме того, Бардоши считал необходимым «действовать решительно» еще и потому, что один из лидеров оппозиции Андраш Мечер, пользовавшийся «доверием немцев», спешно отправился в Берлин, а это означало появление нового соперника нынешнему правительству30.

Есть все основания предполагать, что Бардоши не преувеличивал возникшую перед ним и его единомышленниками угрозу потерять министерские портфели. Если учесть ту особенность хортистской Венгрии, в силу которой политика правительства фактически определялась самим регентом, то станет ясно, что последний до поры до времени разделял точку зрения своего премьер-министра. Не решился бы Бардоши без согласования с ним предложить и разрыв отношений с СССР. Более того, Хорти, несомненно, ждал сообщения Бардоши о том, что такое решение принято, ибо последний после благополучного окончания дебатов по этому вопросу объявил перерыв заседания Совета министров и отправился к регенту, а буквально через несколько минут возвратился и объявил: «…Его превосходительство регент согласен с этим решением правительства»31.

Представляет интерес и реакция Германии на решение венгерского правительства о разрыве отношений с Советским Союзом. Бардоши сообщил о нем немецкому посланнику в Будапеште Эрдмансдорфу и одновременно поручил Стояи информировать германское правительство. Любопытно, что, когда Бардоши спросил Эрдмансдорфа, нет ли у него замечаний по этому поводу, последний уклончиво ответил, что разрыв дипломатических отношений с СССР он считает само собой разумеющимся, ибо это минимум того, что могло предпринять венгерское правительство32. Желая показать свою готовность сделать все, что прикажет Гитлер, венгерский премьер-министр спросил далее, не пожелает ли немецкое правительство сохранить в Москве венгерского посланника и военного атташе с целью сбора разведсведений. На это гитлеровский посланник с той же сдержанностью ответил, что в Берлине предпочтут этому факт подтверждения солидарности Венгрии со странами оси. После этого Бардоши поспешно заверил Эрдмансдорфа, что в отношении солидарности не может быть никакого сомнения33.

Не менее осторожно действовал и упоминавшийся выше гитлеровский генерал связи Гимер, давая понять, что Германия ждет от Венгрии «активности» в начавшейся войне с Советским Союзом. Согласно письменному докладу Верта правительству, Гимер в беседе с ним заявил34 от имени немецкого командования, что Германия «приняла бы любое военное участие Венгрии» (в вооруженной борьбе против СССР. – А.П.) и просил сообщить ему, согласна ли на это Венгрия и если – да, «то какой силой и когда»35.

Кстати, на основании двух телеграмм Эрдмансдорфа, обнаруженных в архиве в Лондоне Дьердем Ранки, последний считает, что Хенрик Верт преувеличил значение слов Гимера и передал их Бардоши как официальное предложение об участии Венгрии в войне против СССР36. Как гласит первая телеграмма, Эрдмансдорф узнал от Бардоши, будто Гимер сказал Верту, что «участие венгерской армии в войне против СССР желательно».

Во второй телеграмме сообщается, что генерал Гимер в беседе с немецким посланником по-другому изложил содержание своих переговоров с венгерским Генштабом. Он заявил, что не обращался с официальной просьбой, а лишь передал начальнику мобилизационного отдела следующую записку: «Мы (т. е. Германия. —А.П.) всегда примем всякую венгерскую помощь. Мы не требуем, но с благодарностью примем все то, что предложат нам добровольно»37.

На наш взгляд, разница между этим и вышеприведенным вариантом сказанного (или написанного) Гимером невелика и в любом случае отражает тот тайный нажим, который оказывали гитлеровцы на правительство Венгрии с тем, чтобы ускорить его добровольное присоединение к войне против СССР. О том, что Гимер действовал именно с такой целью и по прямому указанию высшего немецкого командования, свидетельствуют и другие документы. Из них видно, что в первой половине дня 23 июня 1941 года генерал Гальдер из Берлина вызвал по телефону Гимера и изложил ему следующую германскую позицию относительно Венгрии: «Сейчас важно, чтобы венгерские военные инстанции привели в движение политическое руководство и чтобы последнее само предложило свои услуги… Мы не можем выставлять требования, ибо за них нужно платить, но за любую поддержку, особенно за подвижные части, мы были бы благодарны»38.

Вероятно, с этими соображениями были знакомы многие из гитлеровских генералов. Так, венгерский посланник в Загребе прислал донесение, в котором изложил пожелание командующего немецкими войсками в том районе, чтобы Венгрия «в ее будущих интересах» приняла участие в войне против Советского Союза хотя бы силами одной дивизии39.

Все это исчерпывающе показывает, что хотя гитлеровская клика и желала включения венгерских войск в свою армию на Востоке, однако политические соображения не позволяли ей прямо потребовать от правительства Венгрии ни разрыва отношений с Советским Союзом, ни тем более объявления ему войны.

Венгерские фашисты фактически по своей инициативе сделали первый из этих шагов и лихорадочно готовились ко второму. В тот момент они даже не выдвинули перед Германией своих территориальных притязаний, рассчитывая, что уже сам факт участия в антисоветской войне даст им право на осуществление планов создания «Великой Венгрии». После нападения Германии на СССР ими овладел страх «опоздать» к дележу добычи, и они стремились ради этого выслужиться перед Гитлером, поскорее вступить в войну против СССР.

Причины такой спешки были весьма простые: хортисты полагали, что Германию ждут на Востоке такие же «молниеносные» победы, как на Западе. Военный министр Карой Барта, например, так изложил на заседании Совета министров 23 июня свое «компетентное мнение» о вероятном исходе германо-советской войны: «Поскольку немцы одержали победу над поляками за 3 недели и примерно за тот же срок покончили с французами, разбили югославскую армию за 12 дней и за 3 недели заняли все Балканы, я считаю, что в течение 6 недель немцы окажутся в Москве и полностью разгромят Россию»40.

Документы того времени показывают также, что в Венгрии тогда одержали верх сторонники участия в войне против Советского Союза отчасти и потому, что этот шаг хортистов одобрили правительственные круги США. «Американское правительство поймет участие Венгрии в русской войне и оценит ее действия, так же как и Финляндии», – докладывал в секретном донесении венгерский посланник в Вашингтоне. Далее он сообщал, что государственный секретарь США К. Хэлл «весьма достойно оценил …нашу (хортистскую. —А.П.) антибольшевистскую позицию» и что, как полагают американский президент и государственный секретарь, участие Венгрии в войне против СССР было «неминуемым»41.

Когда гитлеровская Германия напала на Советский Союз, посол США в Риме Филиппc счел нужным сообщить венгерскому поверенному в делах, что «Америка помогает русским только тем, что разрешает им покупать товары. В военном отношении США и Англия не особенно помогают Советам». И тут же добавил, что «горячее желание» Вашингтона заключается в том, чтобы Германия и СССР «сожрали друг друга»42. Как известно, подобно Филиппсу высказывался и сенатор Трумэн, ставший позднее президентом США43.

Венгерское правительство не просто ожидало создания коалиции антибольшевистских государств, но и предпринимало активные шаги, изъявляя готовность взять на себя роль посредника с целью заключения «закулисного мира» западных стран против Советского Союза. Это подтверждает, в частности, так называемое дело Кевера. Относящиеся к нему документы сохранились, хотя во время войны венгерское посольство в Берне получило из Будапешта приказ уничтожить их44. Кроме того, некоторые сведения о «миссии» Кевера стали известны после войны из документов, захваченных советскими войсками в Германии. Это донесение статс-секретаря гитлеровского министерства иностранных дел Вейцзеккера и приложенное к нему письмо немецкого генерального консула в Женеве Крауля45.

Из всех названных материалов явствует, что депутат венгерского парламента Густав Кевер, которого хортистский посланник в Берне Янош Ветштейн охарактеризовал как человека, имеющего «хорошие связи» с англичанами и американцами, и «интригана»46 по заданию Будапешта и с согласия Берлина вел закулисные переговоры с «неофициальными» представителями британских правящих кругов. 13 сентября племянник лорда Бивербрука некий Эйткен заявил ему, что в Англии «были бы рады» заключить с Германией «компромиссный мир». Кевер немедленно сообщил об этом немецкому консулу в Женеве и венгерскому посланнику в Берне, выразив готовность отправиться в Лондон для тайных переговоров с британским правительством. Ветштейн, в свою очередь, связался с германским временным поверенным в делах в Швейцарии Кордтом. Последний высказался за то, чтобы «реагировать на предложения англичан», но только после «решительного успеха на русском фронте», когда «созрела бы склонность Англии к миру»47.

В то же время он счел необходимым немедленно отправиться в Берлин и лично доложить о переговорах Кевера. В гитлеровском министерстве иностранных дел подтвердили его точку зрения и при этом «придали большое значение инициативе англичан». Решено было, что ввиду «скорой победы на русском фронте» следует немного подождать с поездкой Густава Кевера в Англию. Желая, однако, не упустить возможность антисоветского сговора с Англией, гитлеровцы потребовали, чтобы Кевер «держал связь» с ними. Что касается венгерского премьер-министра Бардоши, то, будучи посвящен в ход переговоров, он дал указание посланнику в Берне, что поскольку «немцы считают эту нить надежной, то нужно им помочь»48.

Так хортисты пытались содействовать «примирению» двух мощных группировок для организации совместного «крестового похода» против СССР. Западные державы, в свою очередь, благосклонно отнеслись к участию Венгрии в антисоветской войне. Так, если после нападения хортистской армии на Югославию Англия прервала дипломатические отношения с Будапештом, то присоединение Венгрии к нападению немецких фашистов на СССР не вызвало в Лондоне никакой реакции. Более того, Черчилль весьма приободрил хортистов, высказав отрицательное отношение к представлению советского правительства о необходимости объявления Великобританией войны Венгрии, а также Финляндии и Румынии. В ноябре 1941 года он писал И.В. Сталину: «Мои соображения говорят против этого потому, что, во-первых, у Финляндии много друзей в Соединенных Штатах, и было бы более благоразумным принять во внимание этот факт. Во-вторых, что касается Румынии и Венгрии, то эти страны полны наших друзей»49.

Под нажимом общественного мнения страны50 британскому правительству все же пришлось в декабре 1941 года51 объявить войну Венгрии, как и другим странам – сателлитам Германии52, причем американский посланник в Будапеште Пелл поспешил тогда же выразить Хорти и Бардоши свое «сочувствие». Он заявил, что не одобряет этого шага Англии, а советник американского посольства Треверс добавил, что дипломатия США предприняла все, чтобы воспрепятствовать принятию такого решения в Лондоне53.

Соединенные Штаты покровительствовали хортистам даже после вступления США в войну. 10 декабря, за день до того, как Венгрия объявила войну Америке, на заседании правительства в Вашингтоне было решено посоветовать венгерскому посланнику, чтобы правительство хортистов при разрыве отношений с США заблаговременно позаботилось запастись «документами», которые свидетельствовали бы о том, что «Венгрия попала в такое положение не по собственной воле, а под внешним давлением». Одновременно, желая показать хортистам, что американское правительство «не на стороне СССР», госдепартамент довел до сведения венгерского правительства, что он «ясно видит ту опасность, которая кроется в неограниченной поддержке Советов»54.

Таким образом, с первых дней после нападения Германии на СССР хортисты имели достаточно подтверждений того, что их присоединение к антисоветской войне вполне устраивает западные державы. Поэтому после разрыва отношений с СССР главной заботой командования венгерской армии стали поиски повода для начала военных действий. Не имея возможности выдвинуть каких-либо обоснованных претензий к СССР, хортисты организовали провокацию, одним из инициаторов и активных участников которой был германский военный атташе в Будапеште Фюттерер. Как признал впоследствии на Нюрнбергском процессе бывший начальник контрразведки Генштаба венгерской армии Иштван Уйсаси, полковнику Деже Ласло, возглавлявшему оперативный отдел Генштаба, было поручено совместно с Фюттерером разработать и осуществить провокационную бомбардировку входившего тогда в состав Венгрии словацкого города Кошице55.

Здесь прежде всего нужно сказать, что в разгар подготовки к участию в войне против СССР, утром 24 июня, была получена телеграмма венгерского посланника в Москве Криштоффи, в которой сообщалось о запросе советского правительства по поводу позиции, которую займет Венгрия в германо-советской войне56. Но Бардоши не сообщил о содержании телеграммы другим членам правительства. Позднее он пытался оправдать перед судом этот свой поступок «нервозной обстановкой» тех дней. Она, однако, не помешала ему доложить о названной телеграмме представителям Берлина, которые в связи с этим и решили ускорить привлечение Венгрии к активному участию в войне против Советского Союза57, а также Хорти, который, ознакомившись с сообщением Криштоффи, заявил, что он «сгорел бы со стыда, если бы не принял участие в войне»58.

Ознакомив германского посланника с телеграммой Криштоффи, Бардоши задал ему вопрос: «Считает ли имперское (германское. – А.П.) правительство желательным, чтобы мы приняли участие в военной акции против России, и если да, то конкретно, что именно считает желательным?» Эрдмансдорф уклонился от ответа, поскольку венгерский премьер-министр при этом сделал заявление о желательности решения «трансильванского вопроса» в пользу Венгрии и отказа в ревизии первого венского арбитража. Эрдмансдорф лишь пообещал сообщить в Берлин о заявлении Бардоши59.

Поскольку Гитлер и не думал связывать себя какими-либо обещаниями венгерскому правительству, он счел момент подходящим для того, чтобы, с одной стороны, подтолкнуть хортистов к самостоятельному решению и, с другой, облегчить им его принятие. С этой целью он прежде, чем ответить на заявление Бардоши, дал распоряжение осуществить вышеупомянутый план бомбардировки города Кошице, разработанный совместно немецкими и венгерскими фашистами.

Эта акция была совершена 26 июня 1941 года и тут же объявлена «советским нападением», хотя сводка начальника Генштаба венгерской армии за тот день, как и за предыдущий, подтверждает, что на венгеро-советской границе царило полное спокойствие и советская сторона стремилась не дать повода для малейшего недоразумения60. Целью этой провокации было использование ее в качестве повода для объявления Венгрией войны Советскому Союзу61. Хорти в своих воспоминаниях, опубликованных в 1953 году, даже не пытался скрыть этот факт, хотя и утверждал, что лично ему не была известна правда о бомбардировке Кошице, так как его будто бы «обманул Бардоши». Однако он тут же разоблачил себя, признав, что Советский Союз при любых условиях не предпринял бы такой акции62.

Не мог не знать Хорти и о докладе начальника аэродрома в Кошице полковника Адама Круди, который в письменной форме сообщил премьер-министру, что бомбы сбрасывались с немецкого самолета. Бардоши ответил, что если Круди не хочет иметь неприятностей, то должен молчать63. Несомненно, известно было регенту и то, что, как это установлено впоследствии в ходе судебных процессов над Ласло Бардоши и Хенриком Вертом, бомбил Кошице венгерский летчик, капитан Чекмек, на немецком самолете, замаскированном советскими опознавательными знаками64.

Как только известие о «советской бомбардировке» Кошице было распространено в столице, военный министр и начальник Генштаба отправились к Хорти. О содержании их беседы можно судить по тому, что регент, как он сразу же после этого сообщил Бардоши, не только принял решение участвовать в войне, но и отдал приказ «военно-воздушным силам произвести контрудар»65.

Бардоши тотчас же созвал чрезвычайное заседание правительства, на котором объявил решение главы государства и призвал одобрить его. Премьер-министр, а также военный министр Барта предложили, чтобы Венгрия немедленно объявила состояние войны с Советским Союзом. Барта многозначительно напомнил своим коллегам, что «регент Венгрии был первым, кто провозгласил борьбу против большевизма». Чтобы окончательно убедить членов правительства, военный министр не постеснялся даже заявить, будто бы «Венгрия – единственная страна, которая не находится в состоянии войны с Советской Россией» и, наконец, объявил, что нужно спешить, так как и итальянцы уже собираются направить свои войска через Венгрию на Восточный фронт66.

Однако на заседании прозвучали и голоса тех, кто считал необходимым «трезво учесть» тот факт, что Венгрия втягивается в войну против крупного, сильного государства, в которой она фактически не заинтересована и которая не решит «трансильванского вопроса». С таким заявлением выступил министр внутренних дел Керестеш-Фишер. Другое дело, сказал он, если бы немцы попросили об этом не только по военной, но и по политической линии. Его поддержали еще два министра – Даниел Банфа и Йожеф Варга, также возражавшие против необдуманного объявления войны Советскому Союзу. Но подобные соображения уже не имели к тому времени серьезного значения для подавляющего большинства членов правительства, стремившихся прежде всего сохранить министерские портфели в своих руках. Поэтому в результате обмена мнениями, как резюмировал Бардоши, Совет министров высказался за объявление войны Советскому Союзу. Единственное, чего добились «осторожные» министры, – это решения вести войну «лимитированными» силами67.

Такая оговорка и наличие протокольной записи мнения трех названных министров не устраивали Бардоши. И он, по свидетельству Иштвана Барци, нашел весьма простой выход, а именно: изъял их из официального протокола68. Окончательно видимость «единодушия» в правительстве была достигнута после того, как Хорти вызвал Ф. Керестеша-Фишера. В результате соответствующего внушения регента министр внутренних дел отказался от своих возражений69.

Бурные события 26 июня – кануна вступления Венгрии в войну против СССР – завершились визитом советника германского посольства Веркмайстера, который явился к Бардоши вместо приглашенного последним немецкого посланника. Премьер-министр известил его о принятом решении и попросил немедленно сообщить о нем германскому правительству. Бардоши особо подчеркнул, что официальное объявление войны Советскому Союзу последует после предварительного воздушного нападения венгерской авиации на советскую территорию70.

Веркмайстер поблагодарил за это сообщение, выразив удовлетворение тем, что Венгрия наконец сделала такой шаг, и многозначительно подчеркнув, что «советское воздушное нападение облегчило венграм принятие такого решения»71. Он также обещал передать просьбу Бардоши снять поставленный им 24 июня вопрос о том, желательно ли германскому правительству вступление Венгрии в войну против Советского Союза, поскольку решение об этом уже принято в Будапеште. Телеграмма такого характера была действительно послана немецким посланником в Берлин. В тот же день поздно вечером и венгерский посланник в Германии Стояи передал эту просьбу венгерского правительства начальнику политического отдела германского министерства иностранных дел Верману72.

Необходимо отметить, что для введения в законную силу решения об объявлении войны Советскому Союзу Хорти и его премьер-министр должны были, в соответствии с конституционными законами, получить согласие парламента. Конечно, в государственном собрании нашлось бы мало охотников выступить с возражениями. Но Бардоши опасался даже отдельных необдуманных высказываний. Поэтому 27 июня свое заявление в парламенте о решении правительства вступить в войну против Советского Союза он сделал перед оглашением повестки заседания и с помощью такого маневра не допустил обсуждения этого вопроса депутатами73.

В тот же день венгерские войска двинулись на советско-германский фронт. В последние дни июня и первой половине июля туда была направлена так называемая Карпатская группа в составе 8-го Кошицкого корпуса (1 – я горная и 8-я пограничная бригады) под командованием генерал-лейтенанта Ференца Сомбатхеи, подвижного корпуса (две моторизованные и одна кавалерийская бригады) под командованием генерала Белы Миклоша. «Карпатской группе» было придано 14 авиарот, насчитывавших 42 самолета74.

Кроме того, в сентябре на территорию временно оккупированных советских районов прибыло несколько венгерских легкопехотных дивизий, предназначенных для борьбы с партизанами и охраны немецких коммуникаций. Они дислоцировались на Украине, а также в районах Смоленской области и Брянских лесах. К началу 1942 года число этих дивизий достигло шести75, но еще в конце октября 1941 года на Восточном фронте было 84 тыс. венгерских солдат76.

Анализ событий, предшествовавших вступлению Венгрии в войну против СССР, вскрывает противоречия, которые возникали между государствами оси.

Например, Германия, желая вовлечь венгров в войну, не хотела даже обещать им то, что предпочитала захватить с их помощью для себя. Именно поэтому из Берлина не последовало прямого приказа Будапешту о вступлении в войну, а была дана целая серия хотя и косвенных, но не оставляющих никаких сомнений в своем характере указаний.

При этом Гитлер, отлично знавший расчеты своих венгерских союзников на новые территориальные захваты, воздействовал окольными путями именно на это «слабое место». Прямым следствием его нажима являлись, в частности, и настойчивые письма венгерского посланника в Берлине, о которых говорилось ранее. Даже после принятия решения об объявлении Венгрией войны Советскому Союзу Стояи продолжал торопить свое правительство, теперь уже с отправкой войск на фронт. «В противном случае, – писал он 27 июня, – румыны и словаки при переустройстве Европы приобретут преимущество за наш счет. Кроме того, германская армия отвернулась бы от нас, что весьма нежелательно, ибо это вызвало бы неблагоприятные отклики в той части нацистской партии, которая и без того не проявляет особой симпатии к Венгрии»77.

Хорти и его правительство, со своей стороны, больше всего опасались, что дальнейшее промедление с началом военных действий венгерской армии против СССР может лишить их не только той добычи, на которую они давно рассчитывали, но и участия в дележе вновь захватываемых территорий на востоке. Особенно не давала им покоя мысль, что объекты их давних захватнических устремлений – Румыния и Словакия – не только оказались в числе союзников гитлеровской Германии и, следовательно, также самой Венгрии, но и играли активную роль в германских военных планах.

Это рассматривалось хортистами в качестве прямой угрозы перспективам создания «Великой Венгрии» и наряду с желанием выслужиться перед Гитлером послужило толчком, ускорившим их вступление в войну против СССР. Тот факт, что они надеялись этим заслужить благосклонность Берлина при решении вопроса о своих территориальных претензиях, подтверждает и ответная телеграмма Бардоши венгерскому посланнику в Берлине от 27 июня. Сообщая, что венгерские вооруженные силы уже начали действовать, совершив воздушный налет на г. Станислав, премьер-министр просил Стояи обратить внимание немцев на то, что «военная акция требует жертв» и что «мы (венгерское правительство. – А.П.) охотно пойдем на них, будучи убеждены, что в преодолении трудностей, проистекающих из нашего особого политического и экономического положения, мы можем рассчитывать на понимание и активную помощь имперского правительства»78.

Что же касается Хорти, который впоследствии уверял, будто бы отверг «предложение Гитлера» участвовать в войне против СССР79, то, хотя, как мы видели, прямого такого приглашения не существовало, он сам доложил нацистскому фюреру об отправке венгерских войск на фронт. 28 июня, отвечая на вышеупомянутое сообщение Гитлера от 22 июня, регент писал, что он счастлив, поскольку венгерские войска плечо к плечу «со славной и победоносной немецкой армией» принимают участие в «крестовом походе, направленном на уничтожение коммунистической опасности и сохранение культуры»80. А несколько дней спустя сообщил Гитлеру, что бомбардировка Кошице создала только повод, а фактически Венгрия втянулась в войну из-за солидарности с Германией. «Я решил принять участие в походе, – писал Хорти, – несмотря на тяжелое экономическое положение нашей страны»81.

Любопытно, что в письме регенту от 1 июля Гитлер, конечно, одобрил действия хортистов, но особо подчеркнул проявленную ими при этом «собственную инициативу». По поводу же напряжения в отношениях между Венгрией и Румынией он ограничился лишь замечанием о том, что оно, как он надеется, уменьшится в связи с поворотом территориальных устремлений румын на восток82. Вместе с тем Гитлер сразу же взял в свои руки все, что касалось участия Венгрии в антисоветской войне. В том же письме от 1 июля он сообщил Хорти, что им одобрен фактический переход венгерской действующей армии под начало главнокомандующего южной группой немецких войск генерала Рундштедта83.

Этот приказ своего берлинского хозяина хортисты выполнили с той же готовностью, как и все дальнейшие. В частности, они предоставили все транспортные магистрали страны для переброски германских и итальянских войск и военных материалов, а также, по особой «просьбе» Гитлера, не препятствовали даже перевозке румынской нефти84.

Венгерское правительство бросило в огонь войны все ресурсы страны, отдав их в распоряжение Германии. Венгрия поставляла ей важное стратегическое сырье, продовольствие, промышленную продукцию. Участие Венгрии в войне еще больше усилило ее зависимость, в том числе и экономическую, от Германии. Главные отрасли венгерской военной промышленности еще до начала войны уже отчасти находились под контролем германского Генерального штаба. Кроме того, как упоминалось выше, в октябре 1940 года было подписано «аграрное соглашение», полностью поставившее венгерское сельское хозяйство на службу Третьему рейху. По этому соглашению венгерское правительство взяло на себя обязательство производить и вывозить в Германию нужные ей продукты сельского хозяйства. В частности, для удовлетворения ее потребностей подлежали увеличению площади под масличными и кормовыми культурами за счет сокращения посевов пшеницы. Это означало, что сама Венгрия переводится на голодный хлебный паек.

С первых месяцев германо-советской войны венгерское правительство старалось по возможности ограничить отправку войск на фронт с тем, чтобы как можно большее их количество держать в пределах страны на случай «внутренних осложнений» в будущем. Наличие такой тенденции подтверждается, в частности, исходом борьбы между правительством и высшим генералитетом, начавшейся еще при П. Телеки.

При всей общности взглядов двух прогитлеровцев – начальника Генштаба X. Верта и премьер-министра Л. Бардоши последний, по-видимому, более отчетливо видел опасность, которой был бы чреват уход из страны основных вооруженных сил, являвшихся главным орудием власти хортистов над Венгрией. Таким образом, Бардоши, как и Хорти, принадлежал к той категории прогитлеровцев, которые в начале антисоветской войны возлагали основные свои надежды на немецкий вермахт, полагая, что его мощь позволяет им самим участвовать в военных действиях «малыми силами», а большую часть собственной армии держать под рукой «на всякий случай». Таким путем они рассчитывали «убить двух зайцев»: удержаться у власти и в то же время путем присоединения к войне против СССР достичь при содействии гитлеровской Германии своих захватнических целей.

Что касается сторонников генерала Верта, среди которых был и посланник в Берлине Стояи, то их взгляды отличались от изложенных выше лишь в одном вопросе – о размерах участия венгерской армии в военных действиях против СССР. Стояи, в частности, как и прежде, продолжал настаивать на том, чтобы Венгрия проявила больше «инициативы», и рекомендовал обратиться «по возможности к самому имперскому канцлеру» с предложением об участии Венгрии в антисоветской войне «в более широкой форме»85. Такого же мнения был и Верт, заявлявший, что территориальных и прочих выгод, в том числе передачи всего Карпатского бассейна «исключительно венграм», а также «участия в разделе советского сырья»86 можно добиться только при условии войны против СССР большими силами, чем это делала Венгрия до тех пор87.

Начальник Генштаба всячески стремился взять в свои руки решение всех военных вопросов. Он считал, что правительство, объявив состояние войны, исчерпало свои функции в этом отношении и что теперь только главнокомандующий (Хорти) с помощью Генштаба имеет право определять количество войск, отправляемых на фронт. При этом Верт все более энергично нападал на правительство. Он заявлял, что, несмотря на свою «традиционную антибольшевистскую позицию», оно сделало «упущение», приведшее к «опозданию» венгерских войск, которое стоило немцам больших потерь в битве за Львов88.

Бардоши не без основания считал, что это обвинение фактически исходит от немецкого военного командования. Поэтому он поспешил заявить, что венгерское правительство решило вступить в антисоветскую войну «сознательно» и «обдуманно», исходя из «жизненных интересов страны» и выделив для борьбы «против большевизма» лучшие части армии, составившие, как он говорил, «немалые силы». Далее, желая подчеркнуть, что он лучше Верта знает, как угодить Гитлеру, Бардоши в письме регенту высказал уверенность, что германский вермахт не нуждается в большом количестве венгерских войск на фронте, так как он в состоянии собственными силами «одержать победу над Красной Армией». Впрочем, отмечал премьер-министр, правительство готово в случае необходимости, подтвержденной Берлином, увеличить контингент венгерских войск в действующей армии89.

В борьбе, которая разгорелась между двумя его ближайшими помощниками, Хорти принял сторону Бардоши. Несомненно, что среди причин, которыми он при этом руководствовался, были и расчет на использование премьер-министра в качестве посредника между ним и парламентом в осуществлении династических замыслов, давно вынашиваемых регентом.

Однако первые же серьезные сражения развеяли его надежду на то, что гитлеровский поход на Восток явится «легкой прогулкой». В гигантской битве гибли десятки дивизий захватчиков. В частности, тяжелые потери сразу же понесли венгерские войска. Упоминавшийся выше подвижной корпус, считавшийся лучшим соединением хортистской армии и действовавший в полосе наступления 17-й немецкой армии в июле—августе против Юго-Западного фронта и позднее против Южного фронта, был почти полностью разгромлен90.

Естественно, что у Хорти появились новые опасения. Они состояли в том, что в случае усиленной отправки воинских частей на советско-германский фронт можно вообще лишиться армии.

Отношения между Бардоши и Вертом особенно обострились после того, как последний без ведома премьер-министра представил регенту предложения об увеличении Венгрией «по собственной инициативе» и по «союзническому долгу» числа дивизий для участия в войне против Советского Союза. При этом выяснилось, что Верт заранее дал соответствующие обещания представителям гитлеровского командования. Бардоши, с которым Хорти совещался в связи с этим, выразил протест против самовольных действий Верта и потребовал, чтобы начальник Генштаба заблаговременно информировал его о предложениях такого рода, представляемых регенту. Хорти не только согласился с этим91, но и 6 сентября 1941 года вообще сместил Верта с поста начальника Генштаба.

В венгерских документах можно обнаружить две версии относительно использованного при этом повода. Генерал Кути, например, писал, что Верт был смещен за то, что без ведома Хорти предложил немцам передать в их распоряжение еще одну венгерскую дивизию. А имредист Ференц Райниш утверждал противоположное, а именно: будто бы регент сам дал гитлеровскому командованию такое обещание и затем потребовал, чтобы Верт уклонился от его исполнения, а так как начальник Генштаба не сделал этого, то и был отстранен от занимаемого поста92.

В сентябре 1941 года новым начальником венгерского Генштаба был назначен генерал Ференц Сомбатхеи, командовавший до того Карпатской группой войск на советско-германском фронте. Являясь решительным сторонником оси, он в то же время считался человеком осмотрительным, что устраивало и Хорти, и Бардоши. На следующий же день они втроем отправились в ставку Гитлера, где в течение четырех дней вели переговоры с последним, а также с Герингом. Как свидетельствует в своем дневнике Балинт Хоман, регент считал необходимым лично представить Гитлеру нового начальника Генштаба, чтобы сгладить неприятное впечатление от замены Верта, который пользовался абсолютным доверием у германского командования. Впрочем, фюреру было, по-видимому, неважно, кто именно возглавляет венгерский Генштаб, лишь бы Венгрия активно участвовала в войне.

Поэтому он даже авансом наградил Сомбатхеи, а заодно Хорти и Бардоши немецкими орденами, разумеется, произнеся при этом речь, в которой отдал должное роли регента «в подрыве мира»93.

В ходе переговоров, как явствует из венгерских официальных документов, было достигнуто соглашение о дальнейшем участии венгерских войск в прежних размерах в боях на Украине. Гитлер пообещал вооружить одну венгерскую механизированную дивизию для использования на Восточном фронте, а также дал согласие на то, чтобы после завершения боев на Днепре часть хортистских войск несла полицейскую службу в тылу94.

Но перечисленные пункты соглашения, как и речи по поводу этого визита, произнесенные Бардоши по возвращении в Будапешт, не дают полного представления об обещаниях хортистских правителей Гитлеру относительно увеличения контингента венгерских войск на советско-германском фронте. Так, выступая 13 сентября на заседании правительства и два дня спустя в парламентской комиссии по иностранным делам, премьер-министр главным образом говорил о том, что-де удалось достичь укрепления «традиционной венгеро-немецкой дружбы в борьбе против большевизма». Что же касается размеров участия Венгрии в военных действиях против СССР, то в этом вопросе, по его словам, существовало «полное взаимопонимание между военными руководствами двух стран (Германии и Венгрии. – А П.)». Размеры этого участия, уверял он, «при обоснованной замене останутся прежними», поскольку «немцы уже выиграли войну». Однако уже в начале ноября гитлеровское командование официально потребовало от Бардоши выслать на Восточный фронт дополнительно две обещанные дивизии, что и было исполнено. Чтобы оправдать в глазах общественности страны этот шаг, премьер-министр заявил 21 ноября в парламенте, что он сделан для «защиты Европы», ради которой якобы «мы (Венгрия. – А. П.) с честью несем жертвы»95.

Сразу же после этого выступления Бардоши отправился в Берлин для участия в международном совещании глав стран оси, созванном для продления на пять лет «антикоминтерновского пакта»96. На этом совещании были представители Германии, Италии, Японии, Венгрии, Манчжоу-го, Испании, а также дополнительно присоединившихся к пакту Словакии, Дании, Румынии, Болгарии, Хорватии и нанкинского правительства Китая.

Официально считалось, что «гости» явились засвидетельствовать свою солидарность с Германией и «выразить веру в ее победу». На самом же деле одной из главных целей этой встречи была попытка ее участников сгладить усиливавшиеся противоречия внутри фашистского блока, для чего был проведен ряд двухсторонних переговоров между собравшимися в Берлине главами правительств.

Что касается хортистов, то в ходе этой встречи обнажились не только непримиримые конфликты между ними и румынскими и словацкими фашистами, но и острые противоречия между Венгрией и Германией.

25 и 26 ноября Бардоши дважды встречался с премьером Словакии Тукой. Последний начал беседу с того, что он «сегодня – самый непопулярный человек в Словакии», и затем попросил у венгерского премьера помощи в укреплении своего положения. Как выяснилось далее, Тука, отлично знавший о претензиях хортистского правительства на всю словацкую территорию, желал «немногого», а именно: Венгрия должна была заявить, «что словакам нечего ее бояться», а также… возвратить Словакии территорию около 2000 кв. км. Легко представить себе реакцию Бардоши на это предложение. После бурной ссоры с Тукой венгерский премьер-министр пригрозил порвать дипломатические отношения со Словакией. Дело не дошло до открытого скандала только в результате вмешательства Риббентропа. Узнав о ходе «переговоров» между Тукой и Бардоши, он во время завтрака у Гитлера 27 ноября отозвал в сторону венгерского премьер-министра и приказал ему «не драматизировать положение»97.

Встреча Бардоши с Антонеску вообще не состоялась. Зато венгерский премьер-министр узнал от Чиано, что румынский поверенный в делах явился к нему в Риме с заявлением о денонсации Румынией второго венского арбитража. Как уверял итальянский министр, он был возмущен «такой наглостью» и даже потребовал, чтобы Антонеску отозвал своего поверенного из Рима. Бардоши, в свою очередь, изложил графу Чиано «все, что он думал» о румынском диктаторе98, «бесстыдно» нарушившем обязательства, взятые его страной по второму венскому арбитражу. Этот вопрос он поднимал и во время завтрака у Гитлера, заявив, что румынское правительство ведет «пропаганду за возвращение Северной Трансильвании», в связи с чем среди румын стал популярным лозунг «На Клуж!». Бардоши пожаловался на Антонеску и за то, что последний грозился провести румынские войска с Восточного фронта через Клуж, т. е. отобрать аннексированную хортистами северную часть Трансильвании. Гитлер, желая успокоить Бардоши, заявил, что «румынам на столетие хватит работы на востоке, куда мы их направили»99.

Таким образом, встреча в Берлине не ослабила коренных противоречий между Венгрией и Словакией, а также Венгрией и Румынией. Гитлер и его ближайшее окружение отделывались «успокоительными» фразами, а по существу были весьма довольны грызней своих союзников и сателлитов, так как могли использовать ее к своей собственной выгоде.

От Венгрии Риббентроп потребовал поставлять больше нефти и зерна в Германию. Германский министр иностранных дел дал весьма точные инструкции: очередную партию поставок нефти увеличить с 80 тыс. т до 120 тыс. т и дополнительно отгрузить 10 тыс. т зерна. И это в условиях, когда над Венгрией уже встала угроза голода, а нехватка горючего парализовала значительную часть автотранспорта. Бардоши попытался было «поторговаться», но поняв, что Риббентроп не пойдет на уступки, поспешно согласился выполнить его пожелания100.

В целом визит Бардоши в Берлин служит яркой иллюстрацией положения Венгрии внутри фашистского блока. Будущее явно сулило хортистам новые острые столкновения с их «союзниками» – румынскими и словацкими фашистами, а также дальнейшее усиление зависимости от гитлеровской Германии.

Наконец, именно на этом совещании венгерский премьер-министр впервые почувствовал тревожные нотки в словах Гитлера, касавшихся войны против Советского Союза. Правда, он продолжал хвастливо уверять, что «окружит Москву и заставит ее и Ленинград сдаться», однако в то же время ему уже не удалось скрыть, что его планы «уничтожения Красной Армии» не сбылись. Гитлер вынужден был также признать крупные потери, понесенные его войсками на Восточном фронте, попытавшись объяснить их «удивительным фанатизмом русских» и наличием у них крупных сил, «о чем раньше никто даже не догадывался»101.

После поражения под Москвой

Разгром немецких войск под Москвой зимой 1941—1942 года вынудил Гитлера для продолжения войны против СССР приступить к новой мобилизации сил и средств как внутри Германии, так и в оккупированных и «союзных» странах, в том числе в Венгрии. Это ясно показало Хорти и его правительству, что им не удастся «малой ценой» заплатить Берлину за помощь в осуществлении их планов. Теперь гитлеровцам было не до уступок.

К этому времени хортисты, руководствуясь расчетами на «близкую победу» гитлеровской Германии, возложили на нее одну все свои надежды. Если до того Будапешт еще сохранял дипломатические отношения с Вашингтоном, а также некоторые дружеские связи с Лондоном, то теперь порвались и эти нити. В начале декабря 1941 года Венгрия оказалась в состоянии войны с Англией, а спустя несколько дней – с США. Это произошло при следующих обстоятельствах.

29 ноября 1941 года британское правительство направило через американского посланника в Будапеште ультиматум венгерскому правительству о прекращении военных действий до 5 декабря того же года и выводе венгерских войск с территории Советского Союза. Бардоши отклонил ультиматум, что и привело Венгрию в состояние войны с Англией.

Особый интерес представляет обсуждение венгерским правительством вопроса об объявлении войны США. Оно началось по инициативе Бардоши 11 декабря 1941 года, т. е. в тот же день, когда Гитлер объявил войну Соединенным Штатам и спустя четыре дня после нападения Японии на американскую военную базу Пёрл-Харбор. Венгерский премьер-министр предложил сразу же принять решение об объявлении войны, но до получения рекомендаций Берлина официально заявить лишь «о солидарности со странами оси». После кратких дебатов было принято предложенное Бардоши коммюнике о «солидарности с осью» и прекращении дипломатических отношений с США. Хорти, которому тотчас же доложили об этом решении, одобрил его102.

В тот же день оно было вручено американскому посланнику в Будапеште. Однако ночью Стояи сообщил из Берлина, что Румыния и Болгария заявили о состоянии войны с США. А на утро к Бардоши явились посланники стран оси и выразили пожелания своих правительств, чтобы и Венгрия «поступила так же». Поняв, что он проявил «излишнюю предосторожность», венгерский премьер-министр пригласил к себе американского посланника и заявил ему, что вчерашнее заявление следует считать объявлением войны США. Одновременно по его указанию венгерское телеграфное агентство распространило следующее коммюнике: «Венгерское королевское правительство на основе тройственного пакта, заключенного 27 сентября 1940 года, а также на основе присоединения Венгрии к этому пакту 20 ноября 1940 года и в духе солидарности, заявленной 11 декабря сего года, считает войну между Соединенными Штатами Америки, с одной стороны, и Германской империей, Италией и Японией, с другой, распространившейся и на Венгрию». А на следующий день премьер-министр поручил венгерскому посланнику в Швеции опровергнуть заявление агентства Рейтер, в котором говорилось, что он, Бардоши, 11 декабря уверял американского посланника в Будапеште в «вынужденном» принятии решения о разрыве дипломатических отношений с США103.

5 января 1942 года в Будапешт прибыл Риббентроп. Любопытно, что венгерская печать получила указание «приветствовать его приезд», но о переговорах с ним было разрешено сообщить только 8 января104. Это объяснялось тем, что хортистские правители сначала хотели узнать размеры новых требований Германии. «Высокий гость» не заставил их долго ждать. Уже при первой встрече с Бардоши он заговорил о том, что «Россия оказалась очень сильным противником, располагающим большими резервами». Разумеется, поспешил он добавить, наступлению вермахта помешала «небывало холодная зима», но зато летом начнется большое наступление против русских, а это потребует значительных сил и средств. Покончив с изложением перспектив, Риббентроп передал следующее требование Гитлера: Венгрия должна провести «стопроцентную тотальную» мобилизацию своих ресурсов и предоставить их в распоряжение Германии для «летнего похода на восток»105.

Четыре дня продолжались эти переговоры. Риббентроп дал понять, что размеры территориальных уступок хортистам в Трансильвании будут зависеть от масштабов поддержки, которую они окажут Германии. Обращая их внимание на пример Румынии в этом отношении, он вновь и вновь требовал увеличения поставок в Германию и отправки на фронт «всех имеющихся венгерских вооруженных сил»106.

Венгерский премьер-министр счел необходимым изложить Риббентропу свои опасения относительно того, что вывод всех войск из Дунайского бассейна может «нарушить порядок» внутри страны, после чего заявил, что хортистское правительство положительно относится к пожеланиям Гитлера. Этот ответ был вполне в духе политики венгерских фашистских правителей, сочетавшей активное участие в войне на стороне гитлеровской Германии с содержанием в стране крупных вооруженных сил, специально предназначенных для защиты хортистского режима от «внутренней угрозы». Во время встречи Хорти вручил Риббентропу письмо для передачи Гитлеру. В нем регент просил поручить Венгрии роль жандарма на Балканах на тот случай, если бы народы балканских стран «открыто стали бы на сторону большевизма». Обращая внимание Гитлера на наличие подобной угрозы, он писал, что в этом случае «Венгрия осталась бы единственной силой для поддержания порядка». Считая поэтому нецелесообразным отправлять все венгерские войска на Восточный фронт, регент тем не менее заявлял, что Венгрия «с воодушевлением примет участие в весеннем наступлении»107.

Следует подчеркнуть, что Хорти добивался лишь своего рода «скидки», но отнюдь не намеревался вообще уклониться от отправки дополнительных войск против СССР. Напротив, выступая 18 января в Клуже, Бардоши заявил: «Мы участвуем в трудной борьбе и нужно вложить в нее все силы… Нам нужно брать на себя обязательства, и мы возьмем их»108.

Кстати, узнав об этом заявлении, Э. Байчи-Жилински немедленно послал Бардоши письмо с протестом против обещаний новых военных сил «для уже проигранного немецкого дела».

Тем не менее 20 января, через несколько дней после отъезда Риббентропа, в Будапешт по поручению Гитлера прибыл генерал Кейтель. По поводу его визита в Венгрию итальянское телеграфное агентство весьма туманно заявило, что «Венгрия получит возможность укрепить солидарность с Италией и Германией». Венгерской печати цензура дала строгое указание сообщить только о его посещении кладбища героев и возложении венка109. Действительная же цель визита Кейтеля состояла в том, чтобы от слов перейти к делу. Он намерен был точно определить для Венгрии количество дивизий, которые она пошлет на фронт.

В первый же день Кейтель заявил Бардоши, что «очень рад» решению венгерского правительства принять участие в новом наступлении на Восточном фронте. Подчеркнув, что от Риббентропа ему известно о намерении Венгрии отдать в распоряжение Германии не всю свою армию, а лишь часть ее110, он при переговорах с венгерским военным министром и начальником Генштаба проявил сговорчивость и потребовал направить к весне на фронт «всего-навсего» пятнадцать венгерских дивизий, в том числе две горные и одну кавалерийскую бригады, бронетанковую и десять других дивизий для «несения оккупационной службы».

Начался торг. Венгерский военный министр и начальник Генштаба начали с согласия на три дивизии, потом «высокие договаривающиеся стороны» сделали взаимные уступки и, наконец, помирились на 10 дивизиях, в том числе одной бронетанковой. 21 января еще одну попытку «на всякий случай» уменьшить эту цифру предпринял Бардоши111, но безуспешно, после чего правительство, а также регент полностью одобрили соглашение между венгерским и германским командованием. Выступая 30 января перед депутатами парламента от правительственной партии, премьер-министр заявил, что «Венгрия готова с полной силой принять участие в войне на стороне стран оси»112.

Несмотря на крупные неудачи германской армии на Восточном фронте, в конце 1941 года Хорти решил продолжать прогитлеровскую политику в надежде на то, что Германии все-таки удастся выиграть войну, но в то же время предпринять определенные шаги на случай ее проигрыша. Поскольку он допускал поражение Гитлера лишь в результате участия Англии и США в войне против стран оси, то и пришел к выводу, что его спасителями как от Красной Армии, так и от коммунистов внутри Венгрии могут стать в «трудный момент» лишь Лондон и Вашингтон. Поэтому, не расставаясь с надеждой на то, что военная фортуна вновь улыбнется Гитлеру, и продолжая выполнять все его приказы, Хорти одновременно начал готовить почву для привлечения благосклонного внимания к себе со стороны британских и американских правящих кругов.

План заключался в замене премьер-министра Бардоши более умеренным, не скомпрометированным перед западными участниками антигитлеровской коалиции. Момент, избранный Хорти для этого шага, был весьма удачным, так как сам Бардоши именно в это время выступил за реорганизацию правительства. Правда, он имел в виду совсем другие перемены, предусматривавшие отстранение от министерских постов Керестеш-Фишера: Банфи, Варга и некоторых других, обвиняя их в том, что они «не полностью» поддерживали политику подчинения Венгрии германскому фашизму. Заявив, что правительство сможет «гармонично работать» только после такой реорганизации, премьер-министр представил ее проект на утверждение Хорти. Когда же регент потребовал оставить Банфи и Варгу на постах министров сельского хозяйства и промышленности, Бардоши заявил об ухудшении состояния здоровья и подал в отставку, которая и была принята 9 марта 1942 года.

Отставка Л. Бардоши ни в коей мере не означала победу той части хортистов, которые с опаской относились к его откровенно прогитлеровскому курсу, поскольку подобная политика проводилась правительством и в дальнейшем. Сущность этого события состояла в том, что Хорти использовал определенные разногласия в среде своих приверженцев для отстранения премьер-министра, которого он считал непригодным сочетать выполнение приказов Берлина с попытками восстановить сожженные мосты между Будапештом, с одной стороны, и Лондоном и Вашингтоном – с другой. Эта задача была поручена новому премьер-министру Миклошу Каллаи, слывшему в узком кругу венгерских правителей «хитрым, лавирующим политиком»113.

М. Каллаи был как раз такой фигурой, которая, как полагал Хорти, устраивала Англию и США и в то же время не могла вызвать возражений в Берлине. Новый премьер-министр подходил для предназначенной ему роли не только потому, что до своего назначения премьер-министром в течение нескольких лет не играл активной роли в политической жизни страны. Главным его достоинством было то, что он неоднократно заявлял о своей ненависти к Советскому Союзу и называл антисоветскую войну «общим делом венгерской нации и всей Европы» и поэтому вполне устраивал берлинских хозяев. Тем более что начал он свою деятельность на посту премьер-министра с разрыва дипломатических отношений со всеми государствами, заявившими о состоянии войны с Германией, Италией и Японией114.

Назначение М. Каллаи премьер-министром сначала было встречено с откровенной враждебностью прямой гитлеровской агентурой в правительстве – Ремени-Шнеллером, Балинтом Хоманом и др. Последний, например, открыто заявил самому Миклошу Каллаи, что считает «политическим несчастьем» его согласие занять этот пост, ибо оно грозит «поворотом влево», в «сторону либерализма» и «менее дружественной» позиции по отношению к странам оси115.

Однако новый глава правительства успокоил прогитлеровцев, сделав 10 марта заявление о своей будущей внешней политике. 19 марта в своей первой речи в парламенте новый премьер-министр сказал, что основой внешней политики Венгрии является «верность и стойкость на стороне наших великих союзников и друзей-держав оси, когда они, а вместе с ними и мы, вступаем в бой за более справедливый порядок в мире, за новую Европу… Таким образом, не может быть изменения внешнеполитического курса Венгрии, поскольку это уже больше, чем политика, это – объективная действительность, выражающаяся в духовной и геополитической общности»116.

Кроме того, с целью развеять сомнение насчет его будущей политики, Каллаи вызвал в Будапешт посланника Стояи и попросил его разъяснить руководителям нацистской Германии, что «всегда был правым» и что, дав согласие занять пост премьер-министра, он уже одним этим доказал свою приверженность прогерманской ориентации Венгрии. Одновременно Стояи было поручено передать гитлеровскому правительству, что Каллаи был бы счастлив посетить Германию117.

Все это привело к тому, что фашисты окончательно признали М. Каллаи «своим». Немецкий посланник в Будапеште доносил в Берлин, что хотя для нового венгерского премьер-министра «национал-социализм – идея чуждая», но «он будет продолжать внешнюю политику своего предшественника». В другом донесении от 2 июня 1942 года подчеркивалось, что главнейшей своей задачей Каллаи считает поддержку Германии «в борьбе против большевизма, и поэтому нет причин сомневаться в его лояльности к немцам»118.

В начале июня Каллаи получил счастливую возможность посетить Гитлера в его ставке. Как гласит подробная запись этой беседы, сделанная венгерским премьер-министром, он прежде всего заверил фюрера в том, что взятые хортистским правительством обязательства об активном участии «в военном походе на восток будут выполнены во всех отношениях». Гитлер выразил свое удовлетворение таким заявлением, тем более что 2-я венгерская армия тогда уже находилась в пути на фронт. Он, как говорил Каллаи по возвращении в Будапешт, объявил хортистскому премьер-министру, что предполагает «одержать победу над Советским Союзом в 1942 году»119 и в связи с этим настолько расщедрился, что разрешил «награждать землей» венгерских солдат, отличившихся на Восточном фронте120.

М. Каллаи, как и его предшественники на посту премьер-министра, считал главной своей внешнеполитической целью дальнейшие территориальные захваты. В частности, он был весьма озабочен тем, чтобы не только удержать уже аннексированную северную часть Трансильвании, но и заполучить также южную. Поскольку и то, и другое являлось предметом все более острого конфликта между Венгрией и Румынией, то становилось очевидным, что война между ними была неизбежной. Такой вывод содержался в письме Хорти, переданном Гитлеру венгерским премьер-министром во время этого визита121. Подобную точку зрения высказал фюреру и сам Каллаи. Его вполне удовлетворил ответ Гитлера, гласивший, что не следует допускать дальнейшее обострение венгеро-румынских отношений до окончания «большой войны», но что после ее завершения он «даст свободу развитию событий» в этом конфликте, т. е. не будет возражать против решения спора при помощи оружия. Весьма обрадованный Каллаи рассыпался в благодарностях и воинственно добавил: «Только просим, чтобы вы, ваше превосходительство, и бог оставались нейтральными в этой борьбе, а остальное мы берем на себя»122.

На самом же деле Гитлер продолжал играть на противоречиях между венгерским и румынским правительствами, используя их для укрепления собственного господства в обеих странах. То и дело создавались германо-итальянские комиссии для расследования взаимных жалоб венгерского и румынского правительств, причем главное обвинение, которое хортисты выдвигали против Румынии, состояло в том. что последняя ослабила «внутренний фронт против большевизма»123. Одна такая комиссия во главе с германским и итальянским чрезвычайными посланниками Хенке и Руджиери «рассматривала» факты реквизиций, которые румынские фашисты проводили у венгров в южной части Трансильвании, а хортисты у румын в северной, в результате чего происходило массовое бегство населения с обеих этих территорий. Комиссия ограничилась лишь регистрацией таких фактов, хотя провела летом 1942 года в обеих частях Трансильвании почти два месяца124. Кроме того, там же существовали итало-германские военные комиссии по охране порядка, которые прямо вмешивались в действия местных властей.

Что же касается обещаний, то Гитлер давал их и венгерским, и румынским фашистам, причем последние пользовались большей его благосклонностью, чем хортисты. Как свидетельствовал позднее переводчик фюрера, Антонеску был «одним из ближайших к Гитлеру лиц и находился с ним даже в более близких отношениях, чем Муссолини. Он был единственным иностранцем, к которому Гитлер обращался за военными советами, находясь в затруднительном положении… Антонеску, подобно Гитлеру, произносил пространные речи, начиная обычно с создания Румынии, и все, что он говорил, связывалось каким-то образом с ненавистными ему венграми и с проблемой возвращения Трансильвании. Эта ненависть к Венгрии также делала его по духу близким Гитлеру, ибо фюрер презирал мадьяр». Наконец, если в беседе с венгерским премьер-министром Гитлер не возражал против развязывания венгеро-румынского военного конфликта в дальнейшем, то о том же он еще раньше говорил Антонеску125.

В упомянутой выше беседе Каллаи коснулся и внутренней политики Венгрии, заверив Гитлера, что не только продолжает линию своих предшественников, но и еще энергичнее борется с антифашистами. Пока Гитлер любезно беседовал с Каллаи, германский Генштаб потребовал от генерала Вереша, сопровождавшего в этой поездке венгерского премьер-министра, дополнительно направить на Восточный фронт две дивизии. «Сюрприз» гостям преподнес и Риббентроп. Он заявил Каллаи, что «обстоятельства требуют» увеличить на территории Венгрии число вербуемых в войска СС с 20 до 30 тыс. Каллаи дал и на это согласие126. По возвращении в Будапешт он выступил с отчетом о поездке перед руководством правительственной партии, а также в комиссиях по иностранным делам обеих палат парламента.

Кроме того, документальные данные свидетельствуют о том, что венгерская промышленность и сельское хозяйство полностью обслуживали Германию. Еще в июне 1941 года между Венгрией и Германией был заключен договор, предусматривавший постройку Дунайского авиационного завода и производство самолетов на сумму 1 млрд. пенге по так называемому плану Мессершмитта, причем расходы по этому соглашению целиком брала на себя венгерская сторона127.

В результате постоянного нажима из Берлина фактическая стоимость продукции по этой программе достигла в 1943 году 1,5 млрд. пенге и львиная доля ее была отправлена в Германию. Всего же было выпущено 640 истребителей, 273 бомбардировщика и 156 транспортных и других самолетов. В июле 1943 года договор был расширен и стоимость авиационных поставок из Венгрии в Германию увеличилась до 1178 млн. пенге128.

Кроме того, венгерский экспорт различных военных материалов для германской армии уже к апрелю 1942 года составил 425,8 млн. пенге. В 1942 году венгерское правительство заявило, что готово вывозить в Германию на протяжении 45 лет по 1 млн. т бокситов в год. В дальнейшем это обязательство был увеличено в два раза129. Всего за время войны Венгрия поставила германской военной промышленности более 4,5 млн. т этого ценнейшего сырья130.

Под немецкий контроль перешли и богатейшие венгерские марганцевые рудники. В 1943 году добыча этого вида сырья, также почти целиком отправляемого в Германию, была увеличена более чем в два раза по сравнению с 1938 годом и составила 102 711 т131. 23 апреля 1942 года хортисты подписали в Берлине секретный протокол, согласно которому они затем вывезли в Германию 50 тыс. ц магнезита, а также ежегодно поставляли 20 тыс. гектолитров вина германской армии на Восточном фронте. В то же время при определении товарообмена все просьбы венгерской стороны, в частности, о поставках в Венгрию каменного угля, были отклонены, но зато увеличены контингенты второстепенных товаров, не имевших рынка сбыта ни в Германии, ни в Венгрии132.

Непрерывно возрастал вывоз продуктов сельского хозяйства. Еще в декабре 1941 года Бардоши дал Риббентропу обещание еще больше сократить снабжение населения. Только в 1941—1942 годах было отправлено в Германию 10 млн. ц пшеницы, 483 тыс. свиней, 190 тыс. ц жиров, 230 тыс. ц муки и большое количество другого продовольствия133.

В дальнейшем эти поставки все более возрастали, причем они производились в кредит, а по существу бесплатно. Об их размерах можно судить хотя бы по тому, что так называемые венгерские активы в торговых отношениях с Германией увеличились за год, с марта 1942 года до апреля 1943 года, с 300 млн. немецких марок до 1121 млн. марок134. При этом надо учесть, что цены на венгерские товары, вывозившиеся в Германию, были повышены с июня 1941 года лишь на 17%, в то время как на германские товары, отправляемые в Венгрию, – на 90%.

9 сентября 1942 года венгерское правительство утвердило очередной секретный германо-венгерский договор о поставках в Германию 220 тыс. ц бобовых, 2 млн. ц кормов, 30 тыс. ц сала и животных жиров, 115 тыс. ц битой птицы, 206 тыс. голов крупного рогатого скота, свиней и овец, 1 млн. банок консервированного мяса, а также 140 тыс. гектолитров вина. Кроме того, германские фирмы должны были получать 60 тыс. ц древесного угля в год и большое количество другого сырья135. Этим же протоколом подтверждалось, что и в будущем 60%о продуктов сельского хозяйства Бачки будет вывозиться в Германию и 40% – в Италию. Хортисты были весьма довольны тем, что при ограблении Бачки хоть кое-что досталось и на их долю, в том числе 80 тыс. ц конопли136.

Кроме подобных годовых соглашений, заключались разовые договоры. Например, один из них касался поставки германской армии 88 200 т венгерских нефтепродуктов, 129 тыс. т бензина, в том числе 6 тыс. т авиационного, и т. д. Гитлеровское правительство постоянно требовало увеличить вывоз венгерских бокситов и марганцевой руды не только за счет расширения добычи, но и посредством сокращения потребления внутри страны. Что же касается германских поставок, то они неизменно уменьшались. В частности, было отказано в снабжении медью, понолом, инсулином, формальдегидом. Общий экспорт сырья в Венгрию был сокращен на 20 млн. марок, поставки железа – на треть137.

Вся продукция металлургической промышленности направлялась на военные нужды. Машиностроительные заводы были почти полностью переключены на производство оружия, боеприпасов, механизированных средств передвижения для армии. Предприятия Манфреда Вейса, Данувия, МАВАГ, заводы охотничьего снаряжения и оружейный, а также предприятия «Акционерного общества оружия и машин» и государственный завод в Диошдьере производили винтовки, автоматы, минометы, артиллерийские орудия. Минометы изготовлялись также на заводе по производству стальных изделий и на вагоностроительном заводе в Дьере. К весне 1943 года, кроме того, выпускалось ежедневно 1540 тыс. патронов и 42 тыс. артиллерийских снарядов138.

Приведенные примеры не оставляют сомнения в том, что значительная часть экономических ресурсов и производительных сил Венгрии была поставлена хортистами на службу планам германского фашизма. Как докладывал Берлину в 1943 году немецкий посланник в Будапеште Ягов, 60% венгерской военной промышленности работало на гитлеровскую Германию139.

Пропаганда, которую вели в венгерской армии хортисты, строилась в основном на тезисе о том, что союз с Германией явился большой политической удачей, ибо он позволил Венгрии «приобрести» Закарпатскую Украину, южную часть Словакии, север Трансильвании и Югославскую Бачку. Хортисты уверяли солдат, что Венгрия ведет антисоветскую войну лишь как союзница Германии, а также с целью отблагодарить Гитлера за вышеуказанные «приобретения» и удержать их «на вечные времена». Наконец, усиленно подчеркивалось, что венгерские войска посылаются на оккупированную территорию «временно» и исключительно «для охраны порядка в тылу»140.

Ненависть к большевизму хортистская пропаганда пыталась разжечь с помощью воспитания солдат в националистическом, агрессивном, антисоветском духе. Носителем этих настроений была значительная часть офицерства. А о том, что они собой представляли, можно судить по заявлениям некоторых хортистских офицеров, сделанным в письмах и в беседах с солдатами.

Вот одно из них: «Скоро война окончится, и Венгрия будет такой, как во время короля Матяша: страной трех морей – Черного, Средиземного и Адриатического». И другое: «Для Венгрии настало время действовать. Венгерский королевский хонвед снова занял место в строю, чтобы участвовать в крестовом походе против большевиков…» О том же говорил начальник венгерского Генштаба Сомбатхеи, обращаясь к солдатам, отправляемым на фронт: «Пришло время, когда культурная Европа решила уничтожить большевизм…» Наряду со всем этим хортистское командование с целью материально заинтересовать солдат обещало им премии. Так, в 37-м пехотном полку 13-й дивизии было объявлено, что хонвед, подбивший советский танк, получит 30 га земли на Украине. В 54-м пехотном полку 7-й дивизии сулили за захват пленного выдавать тысячу папирос. Но ни в том, ни в другом случае охотников заслужить эти «премии» не оказалось141.

Что касается использования венгерских войск, то часть из них была брошена на передовую линию фронта, а «охранным частям» пришлось вести напряженные бои с партизанами, особенно в Брянских лесах.

У венгерских солдат вызывал недовольство и даже озлобление также тот факт, что командование стремилось скрыть от населения Венгрии правду об их положении на фронте и с этой целью усиливало военную цензуру. 4 апреля 1942 года командующий венгерской группой войск на Восточном фронте издал приказ, предписывавший уничтожать не проверенную цензурой корреспонденцию ввиду того, что на территорию страны прибывало большое количество солдатских писем «нежелательного» содержания. «Образцовым» в этом отношении оказался командир взвода лейтенант Месарош, который порвал письмо солдата Йожефа Беликаша, сообщавшего домой, что страдает от морозов. В приказе № 28 от 16 января 1942 года командир 3-го батальона 51-го пехотного полка пригрозил привлекать к ответственности офицеров в случае передачи солдатам писем, «не прошедших проверку»142.

Ко всему этому нужно добавить, что венгерские войска несли тяжелые потери с самого начала боев с Красной Армией и партизанами. Только за период с 15 октября 1941 года до середины августа 1942 года они составляли 31 818 человек. В этих сражениях 102 и 109-я венгерские дивизии лишились до 80% личного состава, а 108-я была фактически уничтожена. Явившись в новом составе на фронт в сентябре 1942 года, последняя менее чем за четыре месяца потеряла еще около 3 тыс. убитыми и не менее 3 тыс. ранеными, бросила на поле боя пять танков, две бронемашины, шесть орудий, большое количество пулеметов, винтовок и боеприпасов143.

2-я венгерская армия в составе девяти дивизий и танковой бригады, выведенная в апреле – июле 1942 года на советско-германский фронт и находившаяся в подчинении командующего немецкой группы армий барона Вейхса144, еще до выхода на Дон понесла большие потери. В июне под Тимом и около Дударека, в августе – сентябре под Коротояком и Сторожевым, в районах Урыва и Александровки ее 6, 7, 9, 20-я и другие дивизии лишились до 50% своего состава145. Например, 20-я пехотная дивизия только за один день в боях с частями Красной Армии потеряла 1400 человек убитыми146.

Такая же судьба постигла 13-ю дивизию, которой командовал Йожеф Грашши, учинивший кровавую расправу в районе Нови Сад в январе 1942 года. Заверив Хорти, что дивизия отправляется на Восточный фронт «добровольно», он вскоре после прибытия на территорию СССР бросил против партизан 31-й полк, который тогда же был полностью уничтожен. 7-й полк этой же дивизии в боях с Красной Армией в августе и сентябре потерял более половины состава. Еще больше жертв понес 37-й полк, в отдельных ротах которого осталось по нескольку человек. Тогда же потеряла более 700 человек убитыми и ранеными 1-я будапештская мотобригада147.

В найденном на правом берегу Дона в районе Сторожевого дневнике ефрейтора 3-го батальона 1-й венгерской мотобригады Иштвана Балога оказалась следующая запись от 16 августа 1942 года: «Грустное воскресенье. Многие венгерские товарищи поливают своей кровью русскую землю. Убитые покрывают землю. Не успеваем отвозить раненых». Этот дневник, начатый в Будапеште 18 июня, ярко показывает, как менялось настроение и у тех солдат, которые были обмануты пропагандой и надеялись на победу германского оружия.

Первая запись в нем гласила: «Уезжаем с грустью, но с уверенностью в грядущей победе». 1 июля: «Везде видны остовы разбитых немецких машин. Не покидает ли немцев военное счастье? Верим богу, что оно останется с ними и с нами, несмотря на отдельные поражения». 17 августа: «Теперь только бог нам может помочь». 19 августа: «Не дождемся улучшения положения. Хорошо бьют русские снайперы. Стоит только показаться, как они тебя продырявят. Обычно смертельно». 20 августа, после боя, «в котором земля содрогалась от разрывов бомб и снарядов», Иштван Балог записывал: «Не покидай меня, Пресвятая богородица!» 21 августа: «Подсчитываем потери роты: 20 убитых, 94 раненых, трое пропали без вести. Настроение подавленное. Все друзья ранены…» За 20 дней до гибели, 1 сентября 1942 года, Иштван Балог писал: «Вижу нашу судьбу: мало шансов на возвращение домой. Поскорее бы окончилась война, иначе мы все погибнем. Половина уже погибла…»148

Гнетущее впечатление производили на солдат огромные потери от огня советской артиллерии. Например, танковый полк, входивший в состав 2-й венгерской армии и насчитывавший 160 танков, в 10-дневных боях под Урывом и Коротояком потерял 138 из них149.

Моральное состояние венгерских солдат ухудшилось и из-за плохого питания. Их возмущало то обстоятельство, что немецкие части снабжались несравненно лучше. 27 июня 1942 года начальник Генштаба венгерской армии констатировал: «Часто имеют место сильные столкновения, что не способствует добрым отношениям между союзниками». О «нежелательных трениях» между немецкими властями и командованием венгерских частей говорилось незадолго до этого и в секретном приказе хортистского командования. Командиры дивизии и полков пытались пресечь эти противоречия угрозами. В одном из приказов по 46-му пехотному полку в июне 1942 года говорилось: «За выражение недовольства питанием виновные будут наказаны. Но все должны знать, что больше 120 г мяса и 150 г хлеба все равно никто не получит»150.

Сокрушительные удары по хортистским войскам наносили и части Красной Армии, и партизанские отряды. Против последних были дополнительно брошены весной и летом 1942 года войска 2-й венгерской армии. Это лишь увеличило потери оккупантов. Только при разгроме венгерского гарнизона в с. Шиловка партизаны уничтожили 150 солдат и взяли в плен 41. В сражении с партизанами у дер. Коломино венгерские части потеряли только убитыми свыше 200, а в уличных боях за Хиней – более 100 солдат и офицеров151.

Фронт, а также «партизанский театр» боевых действий страшили не только венгерских солдат, но и высших офицеров хортистской армии, что находило отражение в приказах командования. Так, в директиве! изданной Генштабом в апреле 1942 года, говорилось: «Борьба против Советов близко познакомила нас с особым и безжалостным средством борьбы: партизанским движением. Удивительными являются проявленные русскими при этой форме борьбы фанатизм, презрение к смерти и выносливость, с которыми мы столкнулись. Потрясающи те огромные масштабы, в которых русские применяют этот способ. Развивающееся на все большей территории партизанское движение уже принимает формы народного движения»152.

Что касается венгерских солдат, то покидать фронт их заставлял не только страх. Многие из них не хотели воевать за интересы германских союзников. О подобных настроениях солдат прямо говорилось весной 1942 года в приказе командира 3-го батальона 47-го пехотного полка майора Карменди. А командир 44-го полка подполковник Пулис тогда же писал в донесении, что во время боя с партизанами венгерские артиллеристы спрятали снаряды от орудий. Наконец, генерал Йожеф Хеслени в одном из своих приказов вынужден был констатировать, что венгерские солдаты «бросают оружие или продают его русским вместе с боеприпасами, чтобы, не имея оружия, не воевать»153.

В хортистской армии распространялись пораженческие настроения. Попытки же командования поднять моральный дух войск были безуспешны. Это вынуждено было признать и хортистское военное командование. Начальник Генштаба Сомбатхеи заявил в письме на имя Хорти: «Как бы пропаганда ни старалась вдолбить, что лучше защищать родину подальше от ее границ, сознание, что венгру необходимо воевать на расстоянии 2000 км от его родины, никак не укладывалось в его голове»154.

Еще тревожнее было положение в тех воинских частях, где имелись представители национальных меньшинств Венгрии. «У русин часто происходят массовые побеги, имеют место случаи неповиновения и т. д.», – сообщалось летом 1942 года в одном из донесений с Восточного фронта. Далее заявлялось, что причиной разгрома 13-го егерского полка, потерявшего в одном из боев 80% офицеров и 40% солдат, явилось то, что «отряды обеспечения, состоявшие из людей славянских национальностей, не позаботились о подвозке боеприпасов»155.

Не доверяя солдатам-«инородцам», фашистское командование сводило их в отдельные, вооруженные только винтовками, роты во главе с «верными и решительными командирами». Что же касается закарпатских украинцев, то в некоторых воинских частях их вообще разоружили и перевели в рабочие роты. Когда 43-й полк вышел у с. Марки на фронт, у 30 русин отняли оружие, дали лопаты и кирки и заставили под конвоем рыть окопы, а позднее перевели их в подносчики патронов к пулеметам156.

Все это заставило начальника хортистского Генштаба прийти к выводу, что в венгерской армии «дала о себе знать идея пацифизма»157.

Не хотели воевать и солдаты-венгры. Старшина пулеметной роты 1-го батальона 35-го пехотного полка записал 19 июля 1942 года в своем дневнике: «…Каждый ломает голову над тем, когда же нас сменят? Особенное разочарование вызвало у солдат заявление генерала Янн (командующего 2-й венгерской армией. —А. П.), что солдаты могут рассчитывать вернуться домой не раньше сентября будущего года». Участились открытые выступления солдат против войны. В одном из соединений в июле 1942 года арестовали и отправили в Венгрию группу «бунтовщиков». Побывавшие на фронте в тот период депутаты венгерского парламента, констатируя тяжелое состояние армии и плохое обеспечение питанием и боеприпасами, отметили рост антивоенных настроений у солдат и офицеров. Венгерские части, заявили они, «нужно было гнать в наступление с помощью оружия»158. 8 августа 1942 года лейтенант Ватор стрелял по отступавшим солдатам своей роты.

Начало коренного перелома в ходе войны. Разгром венгерской армии на Дону

Разгром 2-й венгерской армии на Дону в начале 1943 года оказал огромное влияние на положение в Венгрии. Он нанес хортистским вооруженным силам такой удар, от которого они уже не смогли оправиться. Поскольку одновременно были разгромлены и пленены отборные гитлеровские войска, то это развеяло в прах расчеты правительства М. Каллаи на победу фашистской Германии в войне против Советского Союза.

Чтобы яснее представить себе последствия разгрома 2-й венгерской армии, необходимо прежде всего обратиться к обстоятельствам ее гибели.

Как уже отмечалось, она понесла большие потери еще осенью 1942 года в боях, которые вели советские войска на правом берегу Дона. По данным венгерского Генштаба, только пять пехотных дивизий и танковая бригада к октябрю потеряли в этих сражениях 30 тыс. убитыми и ранеными159. Однако хортистское правительство продолжало посылать на фронт пополнения, но от этого 2-я армия вовсе не стала более боеспособной. На ее состоянии сказывался тот факт, что гитлеровское командование, не имея возможности полностью обеспечить материально-техническое снабжение всех находившихся в его подчинении войск, отдавало предпочтение немецким воинским частям за счет своих «союзников», в том числе и венгров. Последние имели устаревшее вооружение, страдали от плохого питания и отсутствия зимней одежды160.

Любопытно, что причину такого положения отлично знало высшее хортистское командование. Так, в ответ на сообщение главного интенданта 2-й армии о том, что на большинство из «200 представлений по этому вопросу» гитлеровское и хортистское командование не дали ответа, прибывший на фронт начальник венгерского Генштаба Сомбатхеи сказал: «Отсутствие ответа – тоже ответ»161. Свою осведомленность в этом отношении он подтвердил и в воспоминаниях, написанных им в тюрьме после войны. В них, в частности, говорится, что зимняя одежда для венгерской армии была вывезена на фронт, но доставить ее в части помешали в основном «трудности, связанные с транспортом, находившимся в руках немецкого командования»162.

Тем временем гитлеровское командование, стремясь установить полный контроль над 2-й венгерской армией, а заодно и над находившейся южнее итальянской, расположило в начале января 1943 года на стыке между ними две немецкие пехотные дивизии с группой бронетанков. Вместе с 1-й венгерской бронетанковой дивизией они образовали «резервный» корпус. Возглавивший его гитлеровский генерал Крамер формально находился в подчинении командования 2-й венгерской армии, но фактически сам держал ее под своим контролем. Согласно специальному разъяснению, корпус Крамера мог быть брошен в бой только по приказу Гитлера163.

Так обстояло дело в момент, когда уже началось наступление Красной Армии в районе Волги. Беспокойство правительства Венгрии усилилось в особенности после того, как военный министр Вилмош Надь, сменивший на этом посту Барту, доложил 7 января, что румынские и итальянские войска уже понесли большие потери и что следует ожидать сильного удара также по венгерской армии. Однако ни министр, ни правительство в целом не сделали из этого никаких выводов, возложив все надежды на немецкие резервы164.

Мощный удар войск Воронежского и Донского фронтов Красной Армии в конце 1942-го и в начале 1943 года был нанесен и по 2-й венгерской армии. 12 января 1943 года с Урывского плацдарма был прорван фронт на ее участке. Это наступление, как свидетельствует целый ряд документов, явилось неожиданностью для венгерского командования и вызвало в первые же дни смятение и панику в армии. Связь между дивизиями и полками была прервана. Офицеры в панике бросали свои подразделения, а оставшиеся без начальников солдаты бежали куда глаза глядят или сдавались в плен165. Запланированное ранее венгерским командованием на утро 13 января контрнаступление успеха не имело. Из поддерживавших его 60 немецких танков 56 было уничтожено166.

В течение трехдневного боя с 12 по 14 января были разгромлены 7, 20 и 12-я дивизии, а также 700-я бронетанковая немецкая группа. 15 января войска 3-го венгерского корпуса были полностью отрезаны от других частей 2-й армии. Ее командующий генерал Янн, пытаясь организовать сопротивление, в ночь на 16 января приказал «держаться до последнего человека», но уже на следующий день дал указание «отступать в направлении Буденновки». Однако вместо «организованного отступления» продолжалось паническое бегство. Пытаясь остановить солдат, офицеры начали расстреливать «каждого десятого». Но когда и это не помогло, начальник штаба 2-й венгерской армии Ковач по телефону потребовал от командования 3-го корпуса «устроить резню похлеще!»167.

Но уже 30 января он был вынужден приказать «мелкими группами пробиваться на запад». Это был последний приказ штаба. 2-я армия перестала существовать. Ее остатки откатывались на запад, продолжая нести крупные потери. Уже к 19 января 27 500 офицеров и солдат хортистской армии были пленены. В конце января был разгромлен и 3-й корпус. Тогда же сдались в плен командир корпуса генерал-майор Штом и другие генералы и офицеры, а 7 февраля так же поступили остатки этого соединения.

В дни этих боев гитлеровское командование своими действиями в отношении «союзников» вызвало еще большую ненависть со стороны венгерских солдат.

Под Борцово – Яблочков немецкие заградительные отряды задерживали венгерских солдат из разбитых частей 9-й дивизии и гнали их на передовую. В январе при отступлении немецкая часть выгнала в дер. Ивановка всех венгров на мороз и заняла избы и сараи. Когда в дер. Верхнее Гурово застряли немецкие машины, гитлеровцы отобрали лошадей из венгерского обоза, бросив сопровождавших его солдат на произвол судьбы168.

Командир корпусной группы немецкий генерал Зиберт отводил свои части под прикрытием остатков венгерских войск. Последние использовались и на других участках фронта в качестве арьергарда при отступлении германских войск. В частности, 1-я венгерская танковая дивизия по приказу Крамера прикрывала отход его корпуса. То же самое попыталось сделать командование разбитой 8-й итальянской армии169.

Сохранились десятки и сотни документов о подобных фактах. «Немцы оттесняли венгров с хороших дорог, – писал впоследствии генерал Сомбатхеи, – не давали им места для расквартирования или вообще не впускали в населенные пункты. Средства передвижения, коней, теплые одеяла отнимали… Сбрасывали раненых венгров с автомашин…»170 Полковник Золтан Фаркаш свидетельствовал: «Немецкая армия обращалась с нами почти как с врагами. Нашим войскам запрещено было пользоваться дорогами… Хонведы и офицеры, поодиночке или группами, подвергались нападениям со стороны немцев. Последние срывали пистолеты с пояса венгерских солдат, насильственно отнимали у них лошадей и средства передвижения, не переставая ругать венгерскую нацию и ее армию». Фаркаш приводил также изданный немецким командованием приказ, гласивший, что «с венгерскими войсками следует обращаться как с военнопленными»171. А командир 47-го пехотного полка писал: «Обычно раненых венгерских солдат немцы сталкивали с саней… и доходили даже до того, что снимали повязки с наших (т. е. венгерских. – А.П.) раненых и забинтовывали ими своих»172.

Приведенные факты дают представление о том, почему в ходе наступления Красной Армии в начале 1943 года венгерские солдаты предпочитали сдаваться в плен не только одиночками или группами, но и целыми подразделениями. Так поступили, например, 2-я маршевая рота 23-го полка 20-й пехотной дивизии в составе 180 человек во главе с прапорщиком Косаш, 3-й взвод 1-й роты 14-го полка вместе с фельдфебелем Боя, 1-й взвод 7-й роты 22-го полка со своим командиром прапорщиком Лучко и целый ряд других подразделений. Перешли на сторону Красной Армии два минометных взвода 47-го полка под командованием Габора Чомоша и Габора Баги. 18 января 1943 года двое военнопленных – венгр и русин, отправившись в свою часть, привели с собой 250 солдат. Минометчики из роты ст. лейтенанта Андраша Чомаша не пошли за ним, а остались в дер. Сторожевке и сдались в плен173.

В архивах сохранилось множество документов, в которых приведено большое количество таких фактов174. В ходе январского наступления Красной Армии 200-тысячная 2-я венгерская армия была наголову разгромлена и, по признанию Хорти, сделанному им в письме Гитлеру, потеряла 80 тыс. солдат и офицеров убитыми и 63 тыс. ранеными175. Как доложил военный министр на заседании правительства 2 марта 1943 года, 75% ее вооружения стоимостью 367 млн. пенге было уничтожено в ходе зимнего наступления Красной Армии176.

Весть о разгроме 2-й армии на Дону быстро долетела до Венгрии. Уже 23 января в Будапеште распространился слух о том, что «венгры, все до одного, погибли»177. Власти предпринимали все, чтобы скрыть это. Тех, кто говорил на эту тему, арестовывали. И все же население страны узнало правду как о положении на фронте, так и об отношении гитлеровцев к венгерским солдатам. Об этом свидетельствуют полицейские донесения из различных городов и районов. В частности, как сообщали из Шопрона, местному населению стало известно, что «на русском фронте немцы не только не подбирали на свои транспортные средства раненых венгров, но и давили их своими танками и самоходными установками. Они отнимали средства передвижения не только у венгерских солдат, но и офицеров, а сопротивлявшихся расстреливали… В результате этого многие венгерские солдаты замерзли»178.

Примечания

1 BMI, V– 128424, 102.1;KarsaiElек. Op. Cit., 2. г., 76—78. Old.

2 BMI,V– 128424, 1102. 1.

3 «Венгрия и Вторая мировая война», стр. 245.

4 Karsai Elek. Op. Cit., 2. г., 74-75. Old.

5 Паулюс тогда же привел следующий пример, показывающий, как Гитлер затем на практике осуществлял свое намерение не допустить захвата Венгрией тех территорий, которые он оставлял «для себя»: после нападения на СССР 17-я немецкая армия получила приказ во что бы то ни стало завладеть Дрогобычским нефтяным районом на Украине раньше, чем туда смогут прибыть венгерские войска (см. «Нюрнбергский процесс», т. II, стр. 605).

6 «Нюрнбергский процесс», т. II, стр. 605.

7 Karsai Elek. Op. Cit., 79. Old.

8 BMI, V– 101501/1, 35a. 1.

9 PCTMI, v. XXXIV, p. 228—239.

10 BMI,V– 128424, 102—103. 1; Karsai Elek. Op. Cit., 82—84. Old.

11 Ibidem.

12 «Венгрия и Вторая мировая война», стр, 254.

13 Там же.

14 BMI,V– 135341/1,367—372. 1.

15 Karsai Elek. Op. Cit., 2. г., 86—87. Old.

16 OL, ME, MTjkv., 1941 jun. 14.

17 Karsai Elek. Op. Cit… 2. г., 87-88. Old.

18 BMI,V– 1101501/1, 35 a. 1.

19 Karsai Elek. Op. Cit., 2. г., 80-81. Old.

20 BM! V– 128424,36. 1.

21 Ibidem.

22 «Венгрия и Вторая мировая война», стр. 259.

23 Horthy Miklos. Op. Cit, 223. Old.

24 Karsai Elek. Op. Cit., 2. г., 71. Old.

25 Ibidem.

26 Ibid., 90. Old.

27 «A Bardossy-per», Bp., 1945, 2 r, 23. Old.

28 «Magyar Nemzet», 4.XII 1962.

29 Karsai Elek. Op. cit, 2, г., 91—92. Old.

30 Ibidem.

31 Ibidem.

32 Ibid., 92—93. Old.

33 Ibidem.

34 ИДА, ф. 323, on. 1. д. 77, л. 31. В приведенном документе заявление Гимера датировано 24 июня, но на самом деле оно было сделано 23 июня, о чем свидетельствует телеграмма Эрдманс-дорфа в Берлин (см. Ranki Gyorgy. Cedula az asztalon. – «Magyar Nemzet», 4.XII 1962).

35 Karsai Elek. Op. Cit., 2. г., 93. Old.

36 Ranki Gyorgy. Cedula az asztalon. – «Magyar Nemzet», 4.XII 1962.

37 Ranki Gyorgy. Cedula az asztalon. – «Magyar Nemzet», 4.XII 1962.

38 Кип Jozsef. Magyarorszag masodik vilaghabomba valo belepescnek katonaivonatkozasai. – HK, Bp., 1962, 1. sz., 30. old. Приводя эти слова Гальдера, венгерский сотрудник военного архива в Вене Йожеф Кун ссылается на запись от 23 июня 1941 года в «Krigstagebuch des Deutschen Generals beim Oberkommando der Kgl. Ungar. Wermacht. Bundesarchiv Koblenz». 39 BMI,V– 128424, 38. 1.

40 «Венгрия и Вторая мировая война», стр. 246.

41 OL, KUM, ReS. pol., 1942, 10,230, 10. 1.

42 OL, KUM.Rk, Pol., 1941, 19. biz., 221. pol., 127.2—3. 1.

43 После войны бывший посланник США в Будапеште Монтгомери опубликовал мемуары, в которых попытался оправдать действия фашистского венгерского правительства и регента Хорти. Однако и он в своей книге подтвердил, что американское правительство «относилось с пониманием» к политике хортистов, включая союз с Гитлером и участие в нападении на Советский Союз. «Венгрия, – писал Монтгомери, – как союзница Гитлера, неудачно выбрала партнера, но она поступила правильно, когда, послав свои войска, выступила против Советского Союза» (John Flournoy Montgomery. Op. cit, p. 150).

44 OL, KUM, Bk, KGd, 1940, 6. ton, 1.1.

45 См. «Фальсификаторы истории». М, 1948, стр. 71—72.

46 Ibid., 1941, 36. ton, 1. 1.,

47 Ibid., 60. fon, 1.3. 1.

48 Ibid., 72. fon, 1—2. 1.

49 «Переписка Председателя Совета министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.». М., 1957, т. II, стр. 30.

50 Там же, стр. 32.

51 Некрич А.М. Указ. соч., стр. 389.

52 OL, KUM.ReS.pol., 1941,2,7799,6—12. 1.

53 Ibid., 1942, 10,230, 11.1.

54 Ibid., 13,20-21. 1.

55 «Нюрнбергский процесс», т. II, стр. 674.

56 Венгерскому посланнику в Москве в условиях начавшейся Великой Отечественной войны была предоставлена телеграфная линия Москва – Анкара, чтобы он мог быстрее связаться со своим правительством и передать запрос советского правительства.

57 «A Bardossy-per». 1.r., 15. Old.

58 BMI, V – 128424. 39. 1. Фальсифицируя события, связанные с нападением на Советский Союз, Хорти в своих воспоминаниях утверждал впоследствии, будто бы о телеграмме венгерского посланника ему ничего не было известно до августа 1944 г. Эту версию он выдвигал и в письме И.В. Сталину в октябре 1944 года в связи с обращением к советскому правительству за выяснением условий перемирия. Лживость этого утверждения очевидна, так как у Бардоши не было никаких оснований скрывать от регента телеграмму Криштоффи. Наконец, и бывший венгерский посланник в Москве заявил, что не верит в «неосведомленность» Хорти. Если бы даже премьер-министр скрыл от регента названную телеграмму, то о ней сообщили бы ему другие, так как, по свидетельству Криштоффи, он лично в 1941—1943 гг. рассказал более чем сотне человек в Будапеште о запросе советского правительства (BMI, V– 128424, 100. 1.).

59 BMI, V – 128424, 38—39. 1.

60 HL, Vkf, EL, 1. 1941, jun. 22-26.

61 ИДА, ф. 323, on. 1, д. 63, л. 5.

62 Horthy Miklos. Op. Cit., 224—225. Old.

63 BMI, V – 128424, Krudi vallomasa.

64 BMI, V – 128424, 112.1; BMI, V – 93320, 61.1. Установление этого факта и признание Хорти, казалось бы, раз и навсегда внесли ясность в данный вопрос, разоблачив фальшивые версии правительства Бардоши и Генштаба, как и статьи, публиковавшиеся в подтверждение этой выдумки (например, 28 июля 1942 года в журнале «Футар», редактором которого был имре-дист Ференц Райниш). Поэтому можно лишь догадываться, в результате ли незнакомства с этими материалами или преднамеренно директор института истории Оксфордского университета Макартни опубликовал статью, в которой поставил под сомнение вопрос о том, кто бомбил Кошице (см. MaccartneyС.А. Hungary's Declaration of War on the USSR in 1941. – «Studies in Diplomatic History and Historiography in Honour of G. P. Gooch». London, 1961. P. 153—168).

65 BMI, V– 128424,39. 1.

66 В действительности, тогда еще никаких сообщений о подобных намерениях Италии не поступило. Известно лишь, что Рим, подобно Берлину, усиленно подталкивал Венгрию к вступлению в войну. 25 июня 1941 года, например, итальянский посланник в Будапеште посетил постоянного заместителя венгерского министра иностранных дел и высказал опасение, что неучастие Венгрии в войне против Советского Союза может оказать «вредное влияние» (на народы других стран фашистского блока. – АЛ.) (BMI, V– 128424,39. 1.)

67 Karsai Elek. Op. Cit., 2. г., 96-99. Old.

68 BMI, V – 128424 (Показания Иштвана Барци).

69 Ibid., 42. 1.

70 Karsai Elek. Op. Cit., 2. г., 101—102. Old.

71 Ibidem.

72 «Magyar Nemzet», 5.XII 1962.

73 OKN, X. k., Bp., 1941, 305. Old. Когда в 1945 г. народный суд предъявил Бардоши обвинение в столь грубом нарушении, бывший премьер-министр пытался оправдаться тем, что он якобы не знал основного закона страны (BMI, V – 128424).

74 Tyth Sandor. A Horthy-hadseregszervezete (1920—1944), II. resz. – НК, 1958, 3—4. sz., 81—82. Old.; Хорват М. Военно-политические принципы и цели хортистского фашизма до и во время Второй мировой войны. Характер фашистского немецко-венгерского военного союза. – «Studia Historica», 24. Вр., 1960, 15—16. Old.

75 Это были 102, 105, 108, 121, 124 и 201-я пехотные дивизии.

76 OL, KUM.Beb, HM, I, 1 – 12, В/13, 1941,23, 16—17. 1.

77 «Венгрия и Вторая мировая война», стр. 261—262.

78 «Венгрия и Вторая мировая война», стр. 261—262.

79Horty Miklos. Op. Cit, 224. Old.

80 BMI, V– 126424,43. 1.

31 Ibid., 44. 1. (см. письмо Хорти Гитлеру от 5 июля 1941 года).

82 BMI, V – 128424, 43. 1. К этому можно добавить, что, как заявил Гитлер в июле 1941 года при обсуждении в своей ставке планов раздела СССР, он «ничего определенного» не обещал Венгрии.

83 BMI, V —128424,43. 1.

84 Karsai Elek. Op. Cit., 2. г., 112–! 13. Old.

85 BMI, V—101501/1,36. 1.

86 ИДА, ф. 323, on. 1, д. 77, л. 32—33.

87 Там же.

88 Там же, л. 29.

89 ИДА, ф. 323, on. 1, д. 77, л. 30—32.

90 Хотя части этого корпуса не участвовали в серьезных сражениях, тем не менее с 28 июня по 30 октября 1941 года, как сообщал венгерский Генштаб германскому военному атташе в Будапеште, они потеряли все малые танки, 80% легких, 90% броневиков. Кроме того, было уничтожено 1200 автомашин и 30 самолетов, т. е. 3/4 авиации. Из всего подвижного корпуса осталось три с половиной батальона. Столь тяжелые потери в живой силе и технике привели к тому, что в ноябре 1941 года хортисты вынуждены были отозвать в Венгрию остатки этого соединения, создание которого обошлось в 3 млрд. пенге (HL. Vkf. El. 1, 1941, 6466).

91 Ibid., V—19430, IX, 105. 1.

92 BMI, V—99231/1, 30—31. 1.

93 Ibid., V—10430, IX. 105—110.6.

94 Ibid., V—128424,45. 1.

95 BMI, V – 128424, 58, 130, 45. 59. 1.

96 OL, IM.Ei biz., 1941, 1293/20, 2. 1.

97 OL, KUM, Rk, 1941, 61, fon, 3—6. 1; ibid., 1941. biz.; 12,26. 1.

98 OL, KUM, Rk, 1941, 61. fon, 8. 1. 99 Ibid., 16—18. 1; 670. biz, 13—14, 18. 1.

100 Ibid., 61 fon. 13—15. 1.

101 BMI, V– 19430, IX, 118—120.

102 BMI, V – 128424, 46—48.

103 Ibid., 50. 1.

104 OL, IM, El. biz., 1942, 1293/31,4. 1.

105 BMI, V – 93320, 14. 1.

106 OL, ME, MTjkv., 1943 jan. 7, 1-2. 1.

107 «Horthy Miklos titkoa iratai», 317—318. Old.

108 BMI, V– 128424,61. 1.

109 OL, El. biz., 1942, 1293/32, 2. 1.

110 BMI, V– 19430, IX, 160. 1.

111 BMI V– 19430, IX, 249, 162. 1

112 Karsai Elek. Op. Cit., 2 г., 129. Old.

113 OL, KUM, PoLSzentivanyi Domokos, 511.cS., IN. r., 780—781.

114 OL, KUM, Pol., 1942,21/7, 1062,2—3. 1.

115 BMI, V– 19430, IX, 98. 1.

116 «Венгрия и Вторая мировая война», стр. 285.

117 BMI, V– 101501/2, 15-16. 1.

118 «Magyar Nemzet», 6.XII1962.

119 OL, KUM. Rk, 1942, 33. ton., 12—14, 17—24.

120 Ibid., 34. fon.,3—4. 1.

121 OL, KOM,Rk, 1942, 33. ton., 4-8, 10—11. 1.

122 Ibidem.

123 OL, ME, MTjkv., 1943 Jan 7, 6. 1.

124 OL, KUM. Ik, 1942 55 biz 23—24. 1.

125 OL, KUM.Rk, 1942, 33 fon., 4—8, 10—11. 1; Paul Schmidt. Hitler's Interpreter. New York, 1951, p. 244.

126 Ibid, 35 fon., 3—6. 1.

127 OL, ME, MTjkv., 1942 apr. 28,29. 1.

128 Ibid., 1944 maj. 3, 16—17. 1; 1943 Jul. 27, 10—12. 1; KUM, Beb, 11/2, 1/1 – 120/28, 14. 1.

129 OL, KUM, Gazd. pol., 1942, reS. 30.

130 Berend Ivan, Ranki Gyorgy. Op. Cit., 429. old. Как писал по этому поводу Хорти в письме Гитлеру в мае 1943 года, Венгрия стала германской базой поставок бокситов и «на нужды Германии работает почти вся венгерская металлургия». Он также ставил себе в заслугу, что «нет еще другой такой страны, как Венгрия, где отводилось бы столь большое число рабочих часов на нужды германского военного производства» (ИДА, ф. 323, оп. 1, д. 28, л. 16).

131 OL, KUM, Beb, 11/2.28/13.

132 OL, ME, MT jkv., 1942 apr. 28, 1 —9. 1.

133 Kadar Ivan. Op. cit, 260. Old.

134 ИДА, ф. 323, on, 1, д. 28, л. 16.

135 OL, ME, MT jkv., 1942szept. 9, 64—69. 1.

136 В связи с венгеро-германским соглашением о передаче всей продукции сельского хозяйства Бачки на время войны Германии и Италии венгерской цензуре еще 19 ноября 1941 года было дано строгое указание ничего не пропускать в газетах о том, что могло бы вызвать подозрение о невыполнении его венгерской стороной, в том числе запрещалось сообщать и о доставке крестьянами Бачки птицы на рынки Будапешта (OL, IgM, El. biz., 1941, 1293/18,3. 1).

137 OL, ME, MT jkv., 1942 apr. 8,7—8.1; 1942 szept. 9,70—72, 77. 1.

138 «Magyar ipar es a bekekotes». Bp., I946, 69. old.; HL, Vkf. 1943, 4847, 177.

139 «Magyar Nemzet», 7.XII 1962.

140 Cm. «Magyar Kurir», 5.IX 1941; «Uj Magyarsag», 4.1 1942.

141 AMO СССР, ф. 32, oп. 11306, д. 89, л. 255—256. Когда стало известно, что 2-й венгерской армии придется зимовать на фронте, было дано указание не говорить солдатам о «наделении зем-лей»(«А2. magyar hadsereg megsemmisulese a Donnal», 25. Old.).

142 AMO СССР, ф. 32, oп. 11306, д. 89, л. 223.

143 Там же, л. 106, л. 153—154.

144 «А 2. magyar hadsereg megsemmisulese a Donnal», 21. Old.

145 AMO СССР, ф. 203, oп. 2847, л. 121, л. 1—2.

146 «А 2. magyar hadsereg megsemmisulese a Donnal», 27. Old.

147 AMO СССР, ф. 203, on. 2847, д. 121, лл. 1 —2.

148 Там же, ф. 32, оп. 11306, д. 57, л. 71—72.

149 Там же, ф. 203, оп. 2847, д. 21, лл. 16—17.

150 АМО СССР, ф. 32, оп. 11306, д. 83, л. 259.

151 HL, Vkf, El, 4, 1942, 58800/10, 65. 1.

152 HL, Vkf, El, 4, 1942,58800/10,5—6. 1.

153 «A 2. magyar hadsereg megsemmisulese a Donnal», 122,197. Old.

154 ИДА, ф. 323, on. 1, д. 34, л. 33.

155 Там же, ф. 315, oп. 1, д. 9, лл. 279—280.

156 АМО СССР, ф. 32, оп. 11306, д. 57, л. 199.

157 ИДА– Ф– 315, оп. 1, д. 9, л. 279.

158 Там же, ф. 323, оп. 1, д. 34, л. 45.

159 «А 2. magyar hadsereg megsemmisulese a Donnal», 29. Old.

160 OL, ME, MT jkv., 1942 okt. 27, 97—98. 1.

161 Хорват М. Военно-политические принципы и цели хортистского фашизма до и во время Второй мировой войны. – «Studia Historica», 24. Bp., 1960, стр. 20.

162 BMI.V—19430, IX, 251. 1.

163 «А 2. magyar hadsereg megsemmisulese a Donnal», 34—36. Old.

164 OL, ME, MT.jkv., 1943 Jan. 7, 10—12. 1.

165 AMO СССР, ф. 203, on. 2847, д. 121, л. 23.

166 «A 2. magyar hadsereg megsemmisulese a Donnal», 37. Old.

167 HL, II. VH, 2. hds.Vkf, 1 a, 5. f.

168 AMO СССР, ф. 32, on. 11306, д. 89, л. 358.

169 «A 2. magyar hadsereg megsemmisulese a Donnal», 40. Old. 170 BMI,V—19430, IX, 252. 1; BMI, V – 101594, 21—22. 1.

171 HL, II. VH, 2. hds, 6. ho, 22. gye, 12. d.

172 Ibid., 9. ho, 47. gye, 20. d.

173 AMO СССР, ф. 203, on. 2847, д. 121, лл. 22—23.

174 Там же, л. 23.

175 ИДА, ф.323,оп. 1, д. 28, л. 18. Эти данные весьма близки к истине, однако в них не отражено число взятых в плен Красной Армией. Между тем к марту 1943 года их насчитывалось 65 тыс. Во 2-й венгерской армии, по сведениям тогдашнего военного министра Вилмоша Надя, уцелело всего 60—70 тыс. человек, а в рабочих батальонах, насчитывавших свыше 50 тыс., осталось не более 6—7 тыс. («Nagybaczoni N agy Vilmos. Vegzetes esztendok, 1938—1944». Emlekirat. Dp., 1947, 128. Old.).

176 OL, ME, MT jkv., 1943 mar, С 2, 109—110. 1. 177 PIA, A.1V, 4/1941/27, 14. 1.

178 PIA, A.XXII, 11/1943/40, 10. 1.

С.П. Пожарская

ИСПАНСКАЯ «ГОЛУБАЯ ДИВИЗИЯ» НА СОВЕТСКО-ГЕРМАНСКОМ ФРОНТЕ

(1941—1943 гг.)

Как писал В. Випперман, «Испания, некогда бывшая мировой державой, к началу XX века весьма напоминала отсталые страны Юго-Восточной Европы – в экономическом, социальном и даже политическом отношении». В таком кризисном положении 13 сентября 1923 года произошел путч генерала Мигеля Примо де Ривера, в течение семи лет управлявшего затем страной с диктаторскими полномочиями, впрочем, не затронувшими монархию. В то время как коммунистическая партия и анархо-синдикалистский профсоюз НКТ были запрещены, социалистическая партия и ее профсоюз ВСТ сохранились. Примо де Ривера стремился поддержать процесс индустриализации государственными субсидиями и иностранными капиталовложениями. Меры по улучшению инфраструктуры – строительство дорог, возведение плотин и регулирование рек – также прямо или косвенно содействовали улучшению экономической ситуации. Но насущно необходимая аграрная реформа не была осуществлена, и не были исполнены пожелания каталонцев относительно автономии. В целом режим Примо де Ривера, который многие теоретики фашизма того времени ошибочно считали фашистским, был своеобразной «диктатурой развития». Когда вследствие сокращения армии с 250 000 человек до 200 000 и уменьшения офицерского корпуса на 10% Примо де Ривера подвергся резким нападкам по-прежнему весьма сильного генералитета, ему пришлось уйти в отставку. Это произошло 26 января 1930 года.

29 октября следующего, 1931 года, сын диктатора – Хосе Антонио Примо де Ривера основал фашистскую группировку, которая получила название «Испанская фаланга» («Falange Espanola»). Она привлекла большое внимание общественности по той причине, что ее лидер приобрел некоторую известность как депутат парламента от одной из монархических партий, опубликовавший несколько политико-философских статей. 13 февраля 1934 года Хосе Антонио Примо де Ривера удалось объединить три фашистские группы1 в «Испанскую фалангу союзов национально-синдикалистского наступления» («Falange Espanola de las Juntas de Ofensiva National Sindicalista»). Фаланга, как ее стали называть, организовала обмундированную и отчасти вооруженную партийную милицию; в идеологическом отношении она также ориентировалась на фашистскую Италию.

Фалангисты умело использовали кризисную ситуацию в стране в свою пользу. Всевозможные забастовки и насильственные действия сторонников Народного фронта давали им повод бороться с правительством и его представителями методами индивидуального террора. После ряда покушений фашистов на республиканских политиков и служащих полиции 13 июля 1936 года полицейские убили лидера монархистов Кальво Сотело. Это дало повод нескольким генералам во главе с Франсиско Франко начать давно уже задуманный и тщательно подготовленный военный путч.

Этот военный путч, начавшийся 18 июля 1936 года, был не везде успешен. Республиканское правительство сумело сохранить или вернуть себе контроль над большей частью страны, причем его поддержали также некоторые верные республике офицеры, в особенности из военно-воздушных сил. Для восставших военных большая трудность состояла в том, что Франко был переведен правительством Народного фронта на Канарские острова. Правда, он сумел добраться оттуда до Испанского Марокко и подчинить своему командованию размещенные там марокканские войска и испанский Иностранный легион. Но он не мог переправить эти войска на континент, потому что не имел достаточного количества самолетов и судов. В этой ситуации он обратился к правительствам фашистской Италии и национал-социалистической Германии с просьбой доставить ему самолеты и другое военное снаряжение. Гитлер и Муссолини готовы были ему помочь и послали вначале самолеты и оружие, а в дальнейшем, поскольку военное положение мятежников все еще оставалось тяжелым, также и войска. Таким образом, военный путч Франко превратился в гражданскую войну, которую враждующие стороны вели под знаком фашизма и, соответственно, антифашизма.

Главная цель, с которой Гитлер и Муссолини послали в Испанию сухопутные и воздушные силы, состояла вовсе не в том, чтобы «фашизировать» эту страну извне. Гораздо важнее идеологических мотивов были военные – испытание новой люфтваффе, экономические – овладение испанскими источниками сырья и рынками сбыта и политические – ослабление демократических государств, Англии и Франции. Прежде всего это относится к политике Третьего рейха. Не случайно немецкий посол в Испании Фаупель, пришедший из партийного аппарата НСДАП и пытавшийся, без особого успеха, усилить Фалангу в политическом и организационном отношении, вызвал энергичное сопротивление Франко.

В начале военного путча Фаланга была еще относительно слабой партией. Все ее руководство, в том числе Хосе Антонио Примо де Ривера, было арестовано республиканскими властями и вскоре расстреляно. Но по сравнению со всеми другими правыми партиями Фаланга имела одно преимущество: у нее была партийная милиция, сразу же присоединившаяся к восставшим войскам генерала Франко. Правда, она насчитывала только 4000 человек, но это побудило Франко к дальнейшему призыву добровольцев, поскольку выяснилось, что восстание, задуманное как простой военный путч, превратилось в гражданскую войну, заставившую привлечь и военные, и политические средства. Фаланга использовала этот неожиданный шанс, чтобы увеличить число своих членов и сторонников. В несколько месяцев она превратилась в важную политическую и военную силу.

19 апреля 1937 года Франко объявил объединившуюся с «Requetes» Фалангу единственной государственной партией. Полное название этой партии было теперь «Испанская фаланга традиционалистов и союзов национально-синдикалистского наступления» («Falange Espanola Tradicionalista у de las Juntas de Ofensiva National Sindicalista»). Ее партийной эмблемой был хомут со связанными свирелями, заимствованный из герба католических королей Испании, и эта эмблема стала теперь новым государственным гербом. Фаланга стала официальной государственной партией, в то время как все другие партии были запрещены; ее руководителем был Франсиско Франко, который назывался теперь «каудильо», что было равносильно немецкому званию «фюрер». Сверх того, он остался в должности генералиссимуса, то есть Верховного главнокомандующего испанских вооруженных сил.

Когда в сентябре 1939 года началась Вторая мировая война, Испания была ослаблена и опустошена гражданской войной. При этом многие представители правящих кругов и армейской элиты, узнав о начале войны, испытывали чувство озабоченности: вдруг война закончится молниеносно и Испания не успеет принять в ней участие? Но Франко, будучи человеком расчетливым, не спешил ввязываться во Вторую мировую. Франко, хотя и был другом Гитлера, но от участия в войне отказался, объявив нейтралитет. Как Берлин ни давил на Франко, хитрый каудильо всячески избегал этой темы на переговорах. Испания не стала вступать ни в какие военно-политические блоки и коалиции. Франко делал все, чтобы Испания осталась нейтральной, в то же время проявляя лояльность к Германии.

Но внутри страны дело обстояло не столь спокойно, как это виделось Франко ко времени окончания гражданской войны. Многие из соратников по партии и армии, с которыми Франко удалось победить республиканцев и прийти к власти, испытывали личную ненависть к СССР и Сталину. В создавшейся обстановке диктатору было чрезвычайно трудно удерживать их от радикальных шагов.

После нападения фашистской Германии на Советский Союз многочисленные иностранные наблюдатели и гитлеровцы полагали, что Мадрид с минуты на минуту станет активной воюющей стороной, вступив в войну против СССР. Эта уверенность покоилась как на многократно повторенных заверениях Франко о незаинтересованности Испании в вооруженном конфликте между странами именно Западной Европы, так и на ненависти франкистского режима к Советскому Союзу. Хотя к тому времени в Берлине уже смогли убедиться в крайней изворотливости каудильо, так и не поднявшего пока оружия на стороне Германии, война против СССР, изображавшаяся геббельсовской пропагандой как «крестовый поход» против коммунизма, была именно тем событием, которого дожидались фашисты всей Европы.

Действительно, вскоре из Испании начали поступать обнадеживающие для руководства Третьего рейха известия. Прогермански настроенное офицерство подталкивало Франко ко вступлению в войну. Недовольство его политикой невмешательства росло. Необходимо было срочно что-то предпринять, чтобы как-то нейтрализовать растущую военную оппозицию. Но использовать прямое насилие по отношению ко вчерашним единомышленникам и товарищам по фалангистской партии было рискованно, тем более что настроения офицерства всячески поддерживались германской стороной. Надо было, оставаясь приверженцем Германии, подтвердив ей свою лояльность и нейтрализовав оппозицию в своем окружении, все-таки сохранить нейтралитет. И Франко нашел выход из, казалось бы, безвыходного положения.

22 июня 1941 года испанский министр иностранных дел Серрано Суньер, сославшись на мнение Франко, сообщил германскому послу в Мадриде Штореру, что «испанское правительство выражает величайшее удовлетворение в связи с началом борьбы против большевистской России и в равной степени сочувствует Германии, вступающей в новую и трудную войну». Суньер утверждал, что нападение Германии на Советский Союз будто бы «вызвало величайший энтузиазм в Испании». Суньер обратился к германскому правительству с просьбой дать возможность добровольцам из числа членов Фаланги принять участие в борьбе против общего врага. Министр пояснил, что «этот жест солидарности, разумеется, делается независимо от вопроса о полном и окончательном вступлении Испании в войну на стороне оси, которое последует в соответствующее время». Франкистский министр в особо теплых словах выразил свою «твердую уверенность в том, что война с Россией закончится для Германии так же счастливо и победоносно, как и предшествующие войны»2. 24 июня Риббентроп известил Шторера: «Германское правительство с радостью и удовлетворением примет формирования добровольцев Фаланги»3.

В тот же день Суньер публично обратился к членам Фаланги с призывом поднимать добровольцев на войну против СССР4. Фалангистская пресса с энтузиазмом подхватила призыв своего шефа (Суньер был одновременно главой Фаланги), причем иные горячие головы считали необходимым собрать и отправить сразу 100 тысяч добровольцев5. Однако с первоначальным замыслом формирования добровольческого соединения исключительно из членов Фаланги Суньеру пришлось расстаться. 25 июня Шторер сообщил в Берлин: «Испанский министр иностранных дел очень рад согласию Германии на участие испанских добровольцев в войне против России. Он обещал поднять этот вопрос на сегодняшнем заседании Совета министров и вслед за тем обо всем договориться с начальником фалангистской милиции генералом Москардо, а прежде всего о немедленном опубликовании призыва к вербовке. Но из-за соперничества Фаланги и армии добровольцы будут набираться не только из фалангистов, но и из легиона, связанного с армией».

В ответ на пожелание Шторера (было бы «своевременно и желательно» объявить что Испания находится в состоянии войны с Советским Союзом) министр ответил, что обсудит этот вопрос с Франко. От себя Суньер добавил, что в этом случае «Англия и, возможно, Америка откликнутся на такое заявление если и не объявлением войны Испании, то, во всяком случае, установлением блокады, в результате чего Испании грозит потеря ее судов, находящихся в настоящее время в пути…»6. В телеграмме от 26 июля 1941 года Шторер с огорчением сообщил, что решение об объявлении Испанией войны Советскому Союзу до сих пор еще не получено и что это в большой степени зависит от реакции на посылку испанских добровольцев. Выяснилось, что Англия уже отозвалась: ввоз бензина в Испанию запрещен7.

Не следует, однако, слишком серьезно относиться к ссылке испанских официальных лиц на возможную отрицательную для Испании реакцию США и Англии как основную причину воздержания от открытого объявления войны СССР: то была не главная причина и, во всяком случае, не единственная. Об этом достаточно красноречиво свидетельствует новая телеграмма Шторера уже от 28 июня 1941 года, из текста которой следует, что протест армии против отправки фалангистских формирований имел более серьезную основу, нежели некое соперничество: «Военные попытались выступить против всего плана в целом, так как, по их мнению, его выполнение могло поставить Испанию на грань войны…» Сам Суньер, по мнению Шторера, хочет войны, однако он ожидает более благоприятного для Испании момента, который наступит после получения сырья и материалов, находящихся в пути8, и после соответствующей подготовки общественного мнения. Главные противники вступления в войну, по мнению Шторера, – «недостаточность экономической и военной подготовки»9.

Шторер высказал надежду, что политика Суньера неизбежно в конце концов приведет Испанию к вступлению в войну. Тем временем оттяжка решения об официальном вступлении в войну на стороне Германии не помешала форсировать формирование «добровольческого» соединения для войны на Востоке. 27 июня 1941 года начальник итальянского Генерального штаба У. Кавальеро записал в своем дневнике: «Глава нашей миссии в Мадриде сообщил, что немцы вербуют в Испании добровольцев для отправки в Россию. Распространяются слухи, что и мы пошлем своих добровольцев. Муссолини заявил, что не видит в этом смысла, так как в Россию отправляются регулярные части итальянской армии»10. В Риме не усмотрели никакой разницы между тем, что делалось в Италии и в Испании. Государственные же руководители Испании прибегли к уловке, обычной в условиях военных интервенций: без официального объявления войны принять в ней самое прямое участие.

Более того, отправкой дивизии в далекую Россию они хотели заменить вступление в уже начавшуюся войну. Игра Франко была очевидна, во всяком случае, для тех, кого он хотел ввести в заблуждение. Чиано записал в эти дни: «Вклад «Голубой дивизии» в дело держав оси нельзя было бы сравнить с успешным осуществлением операции «Изабелла-Феликс»11. В беседе с Муссолини вечером 25 августа 1941 года в своей штаб-квартире Гитлер с горечью говорил об Испании, заявив, что эта страна «страшно его разочаровала»12.

При ретроспективном взгляде на ход событий замысел Франко также совершенно очевиден: он, «низведя эту интервенцию до «крестового похода» против коммунизма, стремился обойти вступление в войну против Англии», – отмечает биограф каудильо К. Мартин13. Еще в августе 1940 года, в дни подготовки операции «Изабелла-Феликс», в ответ на запрос Берлина о мотивах уклонения Испании от вмешательства в военный конфликт Шторер доносил, что «Франко стремится избежать преждевременного вступления в войну и, следовательно, такого длительного в ней участия, которое было бы не по силам Испании, а при некоторых условиях послужило бы источником опасности для режима»14. Франко не только и не столько, не хотел воевать, сколько не мог воевать. Нельзя всерьез говорить о воздержании Франко «по доброй воле» от вступления в войну, как это делает бывший политический директор испанского министерства иностранных дел Хосе Дусинаге в книге «У Испании есть право»15. Крайне неустойчивое положение внутри страны, грозившее серьезными последствиями при малейшем нарушении весьма шаткого внутриполитического баланса, – вот что было главной причиной отказа Испании от активного участия в войне.

Франкисты откладывали вступление в войну, надеясь со временем стабилизировать экономическое положение и обеспечить политическую устойчивость режима. Эти надежды не оправдались. Во время встречи с Муссолини в Бордигере 12 февраля 1941 года Франко заявил, что «Испания, как и прежде, хочет сотрудничать со странами оси и внести свой вклад в дело окончательной победы. Однако Испания испытывает самый настоящий голод, и в военном отношении совершенно не подготовлена»16. Неустойчивым оставалось и внутриполитическое положение. «Мысль о примирении настолько далека от сознания и сердца испанцев, что даже не предпринималось никаких попыток в этом направлении. Победившая половина хочет наступить на горле побежденной, а побежденная по-прежнему кипит возмущением»17, – отмечал корреспондент «The Times» еще в январе 1940 года. Для борьбы с непокорившимися была создана система государственного террора. Масштабы репрессий были таковы, что. казалось, франкисты намеревались восстановить пресловутое единство нации при помощи физического уничтожения или по крайней мере строгой тюремной изоляции не только своих активных противников, но и всех не поддающихся «единению во франкизме» элементов населения.

Чиано писал о 200 тысячах «красных» в тюрьмах Испании в июле 1939 года18. По данным Ватикана, в испанских тюрьмах осенью 1939 года находилось около полумиллиона заключенных. Альварес дель Вайо, левый социалист и бывший министр иностранных дел республиканского правительства, в конце 1940 года говорил о миллионе республиканцев в тюрьмах Франко19. Корреспондент «News Chronicle», возвратившийся из Испании в начале 1940 года, писал: «Можно с уверенностью утверждать, что в тюрьмах Испании находится от одного до двух миллионов человек»20. При всей своей разноречивости эти сведения свидетельствуют об одном – о невиданном в истории страны размахе террора. Однако усилия франкистов были тщетны. На протяжении всего периода Второй мировой войны им так и не удалось стабилизировать внутриполитическое положение. «Последствия революционных лет ни с точки зрения чувств народа, ни с точки зрения экономики страны все еще не ликвидированы»21, – отмечал обозреватель швейцарской газеты «Basler Nachrichten» 6 сентября 1942 года.

А в результате фашистская Испания при всей своей симпатии к странам оси так и не вступила в войну: слишком велик был риск. «По темпераменту Франко был очень осторожный человек, типичный «гальего»22, или, как сказали бы в Соединенных Штатах, «человек из Миссури». К тому же у него не было иллюзий относительно слабости и истощения, которые принесли Испании предшествующие три года ужасной гражданской войны. Он не имел никаких иллюзий относительно продолжающегося глубокого разделения, которое охватило всех испанцев, и сознавал опасность, которой может подвергнуться недавно установленный и все еще неустойчивый режим, если он совершит в корне непопулярную акцию. Он знал, что подавляющее большинство испанского народа хочет мира, а не войны, все равно – гражданской или внешней»23, – отмечал посол США Хейс. А поэтому «испанское правительство, не желая вступить в конфликт официально, объявило о создании добровольческого соединения, которое должно было сражаться рука об руку с немецкой армией на Востоке»24, – замечает английский историк С. Пейн.

Испанское добровольческое соединение, известное как «Division Azul» – «Голубая дивизия» (поскольку идея создания дивизии принадлежала лидерам Фаланги, ее и стали называть «голубой»: голубые рубашки и красные береты были обязательной формой фалангистов), было сформировано в самые сжатые сроки: была развернута гигантская пропагандистская кампания, и в телеграмме от 4 июля 1941 года германский поверенный в делах Хеберлейн сообщил в Берлин: «На призыв к вербовке в «Голубую дивизию» откликнулось в 40 раз больше добровольцев, чем это было необходимо. Сегодня окончательный отбор проведут все штабы корпусов»25. Местом сбора завербованных в «Голубую дивизию» стал Ирун, расположенный вблизи испано-французской границы. Хеберлейн отмечал, что отправка дивизии в Германию начнется, «возможно, на будущей неделе». В составе дивизии – 641 офицер, 2272 унтер-офицера и сержанта, 15 780 солдат. Дивизия имеет три пехотных полка, четыре артиллерийских батальона, батальон разведки, саперный батальон, противотанковый батальон, батальон связи, медчасть и штабной дивизион26. Статс-секретарь МИД Германии Вейцзекер еще 3 июля сообщил Хеберлейну, что правительство рейха «с радостью» примет испанских добровольцев всех трех видов вооруженных сил (армии, флота и авиации), а также фалангистов и надеется, что они составят объединенное в одно целое испанское формирование под испанским командованием, но входящее в вермахт27.

Единственно, что, пожалуй, вызвало уже тогда серьезную озабоченность у германских официальных лиц, причастных к созданию «Голубой дивизии», была степень ее политической «благонадежности». Вопрос об этом встал сразу же, когда дивизии начали следовать по пути на Восток через Германию и гитлеровцы смогли познакомиться с ними. В телеграмме от 20 августа гитлеровский дипломатический чиновник с тревогой сообщил из Берлина в Мадрид, что, по имеющимся сведениям, коммунисты пытаются проникнуть как во французские (фашистские), так и в испанские добровольческие формирования с целью перехода к русским. По полученным им сведениям, «коммунистические элементы» находились преимущественно в войсках испанского Марокко28. В своем ответе от 21 августа Шторер сообщил в Берлин о мерах, принятых для предупреждения коммунистического «проникновения». «Голубую дивизию» составят преимущественно военнослужащие регулярных войск, «марокканцы» приниматься не будут. И главное: при соблюдении правила (основное условие для вступления в дивизию) наличия у военнослужащих не менее чем десятилетней военной выслуги коммунистическое проникновение окажется едва ли вероятным. А поскольку дивизия теперь в Германии, Шторер советовал поручить все дальнейшее расследование германской службе безопасности29. Еще ранее, в приведенной выше телеграмме от 3 июля, Вейцзекер обратился с просьбой не принимать в дивизию русских белоэмигрантов.

К середине июля испанские добровольцы были готовы к походу на Восток. 30 июля первые испанские летчики приземлились на аэродроме Темпельгоф в Берлине. Им была устроена помпезная встреча, которая, однако, не обошлась без конфуза: оркестр воздушных сил с большим подъемом исполнил некий гимн. Летчики удивленно крутили головами. Вместо привычного фалангистского гимна – официального гимна франкистской Испании, они вдруг услышали мелодию государственного гимна Испанской республики30.

13 июля 1941 года под оглушительный пропагандистский гром отправился первый эшелон испанских добровольцев в Германию. На торжественных проводах присутствовали и выступили с соответствующими напутствиями Серрано Суньер и военный министр Валера31. Но когда эшелоны с испанским воинством проходили через Францию, французы оказывали им весьма холодный прием32, несмотря на все усилия местных коллаборационистов. Наконец прибыли. Место назначения – Германия, лагерь под Графенвёром. В дальнейшем маршевые батальоны, посылавшиеся на пополнение «Голубой дивизии», направлялись не только в Графенвёр, но также в Ауэрбах и главным образом в Гоф, где дислоцировался 481-й запасный батальон 13-го округа рейхсвера, к которому была приписана дивизия33.

В Графенвёре испанцы прошли медицинский осмотр и почти утратили свой первоначальный вид. Им роздали обмундирование, которое отличалось от обычной немецкой пехотной формы только особым нарукавным знаком выше локтя. На знаке дивизии специалисты фашистской геральдики изобразили щит зловещего вида с черной каймой. Середину щита рассекала горизонтальная желтая полоса на красном фоне, а на ней красовался четырехконечный черный крест и пять перекрещивающихся стрел, брошенных веером наконечниками вверх. Замысловатое сооружение венчала надпись «Испания». Отныне соединение стало называться 250-й пехотной дивизией вермахта. Однако даже в официальных документах она надолго сохранила свое первоначальное название «Голубая», хотя никто из ее участников уже не носил голубых рубашек и красных беретов. В 20-х числах августа дивизия отправилась к границам СССР. Колонны солдат потянулись по дорогам, разбитым войной. Сначала жара, потом дожди, слякоть. Менялись ландшафты (шли через сожженные деревни и города), но не менялось одно – команда «принять в сторону», когда испанцев обгоняли немецкие грузовики, с которых ухмыляющиеся германские солдаты приветствовали «союзников по оружию». «Голубая дивизия», как и части других сателлитов Германии, не была обеспечена транспортом. А чтобы не было жалоб, германское командование взяло на себя связь дивизии с родиной и тем самым полностью отрезало ее от внешнего мира.

4 октября 1941 года посол Испании в Берлине Майалде передал министру иностранных дел Германии, что он получил от Франко и Суньера инструкцию немедленно установить личный контакт с командованием «Голубой дивизии». Дело в том, жаловался посол, что очень долго не было никаких известий о дивизии: ни о ее деятельности, ни о ее судьбе. Послу было разъяснено, что в настоящее время дивизия находится в пути34.

Испанцы были уверены, что они пришли в Россию освобождать русских, а не порабощать, и впоследствии очень сокрушались, что русские этого не понимают. Солдаты «Голубой дивизии», имевшие свежий опыт гражданской войны, сознавали, что в России есть и большевики, и их противники. Недаром своих врагов на фронте они называли не «русские», а «красные». «Голубая дивизия» была в какой-то мере той Европой, от которой русские антибольшевики ждали вместе спасения и поддержки в своем восстании против Сталина.

4 октября 1941 года «Голубая дивизия» прибыла в район Новгорода и заняла фронт на участке Новгород – Теремец. 16 октября немецкие войска перешли в наступление на волховско-тихвинском направлении. В наступлении участвовало девять дивизий, в том числе две танковые и две моторизованные35, а также «Голубая дивизия». «В первый день наступления противнику удалось прорвать нашу оборону в стыке ослабленных предыдущими боями 4-й и 52-й армий»36, – вспоминал генерал армии И.И. Федюнинский. Фронтовая сводка в Москву от 25 октября сообщала, что «испанская дивизия, овладев деревнями Шевелево, Сытино, Дубровка, Никитино Отенский Посад, пока их удерживает». В первых же сводках, содержащих упоминание о «Голубой дивизии», говорилось, что дивизия укомплектована испанцами в возрасте 20—25 лет, а командует ею генерал Муньос Грандес37. Но уже в середине ноября 1941 года началось контрнаступление советских войск Северо-Западного фронта. «Сосед слева – 52-я армия уже вела успешные наступательные действия, создавая угрозу на южном фланге тихвинской группировки. К тому времени она овладела городом Вишера и продолжала теснить немцев»38, – вспоминал маршал К.А. Мерецков, в то время командовавший отдельными 7-й и 4-й армиями; 52-й армией в то время командовал генерал-лейтенант Н.К. Клыков, которого в декабре сменил генерал В.Ф. Яковлев. 19 ноября началось контрнаступление 4-й армии, действия которой серьезно ослабили немецкую группировку в районе Тихвина. 9 декабря Тихвин был освобожден.

Южнее войска 52-й армии, усиленные резервами, к 24 ноября задержали дальнейшее продвижение немецких войск, к 25 ноября наступление противника «вовсе прекратилось, фронт стабилизовался»39. А в середине декабря советские войска перешли в контрнаступление вдоль реки Волхов. В сводках 52-й армии от 24, 25 и 27 декабря сообщалось, что «части 250-й испанской пехотной дивизии, оставив Шевелево, в прежней группировке обороняются по западному берегу реки Волхов на участке Ямно – Еруново – Старая Быстрица и оказывают упорное сопротивление продвижению наших частей, неоднократно переходя в контратаки»40. Но уже 27 декабря войска 52-й армии вышли к реке Волхов и захватили плацдарм на ее левом берегу. «В итоге противник был отброшен на тот рубеж, с которого 16 октября начал наступление…»41 Немало испанских добровольцев осталось на заснеженных полях и в лесах, а иные сдались в плен.

О «Голубой дивизии» существует обширная историография, но, к сожалению, на испанском языке. Некоторых работ вообще невозможно найти в России. Поэтому ограничимся рассмотрением лишь нескольких из них.

Официальная справка о «Голубой дивизии» в испанском источнике гласит: «Division Azul» – испанская военная единица, которая входила в состав германской армии (дивизия 250). Была сформирована из добровольцев и начала организовываться сразу после того, как Германия объявила войну Советскому Союзу. В середине июля 1941 года из Испании выехали первые экспедиционеры. После краткого периода консультирования в Германии дивизия была отправлена в Ленинградскую область и вышла на линию фронта 12 октября 1941 года. Командовал испанской дивизией генерал Муньос Грандес, а с начала декабря 1942 года – генерал Эстебан-Инфантес. В октябре 1943 года дивизия начала возвращаться с фронта, хотя часть ее состава – около 1800 добровольцев – сформировала так называемый «Испанский легион», который продолжал сражаться на Восточном фронте до марта 1944 года. Кроме того, до конца войны сражалась небольшая группа испанцев, включенная в состав войск СС»42.

О жизни «Голубой дивизии» существуют очень интересные «Русские тетради» Дионисио Ридруэхо43, в которых детально описан весь путь дивизии и ее военные действия под Новгородом до начала 1942 года. Есть в этой книге и места, посвященные сдаче испанцев в плен. В одном из них автор излагает содержание советской листовки, призывающей испанцев сдаваться русским, которая подписана «именами четырех или пяти наших ребят, попавших во власть врага», и продолжает: «К ним прибавлено два имени, перешедших добровольно. Это факт, который уже имел прецедент. Несколько солдат – четыре или пять – действительно перешли к врагу. Это не следствие нервного кризиса. Дело идет о случаях преднамеренных. Коммунисты – героические люди, нужно признать это, которые завербовались в наши ряды. Мы никогда не видели их потерявшими присутствие духа. Сомневаюсь тем не менее, что их верность будет рекомпенсирована»44. Косвенным подтверждением справедливости этих сомнений Ридруэхо служит следующее замечание батальонного комиссара Северо-Западного фронта Л. Дубовицкого в сообщении Совинформбюро от 23 ноября 1941 года, где о перебежчиках – солдатах «Голубой дивизии» Эмилио Родригесе и Антонио Пелайо Бланко говорится, что они «очень недовольны тем, что их считают обычными военнопленными и содержат с немцами»45.

Специально истории «Голубой дивизии» посвящена уже цитировавшаяся нами книга ее второго командира, генерала Эмилио Эстебан-Инфантеса46. Он называет два периода действий дивизии – Волхов (Ильмень) и Ленинград. Раздел одной из глав книги он посвящает вопросу «Почему была в России „Голубая дивизия“?», особенно подчеркивая ее антикоммунистическую направленность. «По резонам политическим и дипломатическим столь высокого полета, что никто не мог в них проникнуть, правительства различных европейских стран демонстрировали свою симпатию к народному министерству, которое тогда решало судьбу Испании и вело ее к развитию ненависти, угнетения и крови. Националисты, представлявшие все самое здоровое и благородное в Испании, сформировали антикоммунистический блок, получая при этом помощь, более моральную, чем материальную, от двух наций, которые тогда проявили открытую оппозицию политическому режиму Сталина… Мы закончили внутреннюю войну нашей общей и абсолютной победой идей национальной независимости и традиционных испанских чувств в ответ на попытки экспансии и коммунистического господства. Но в то же время мы прекрасно понимали, что Советская Россия никогда нам не простит своего поражения.

…Мы не могли забыть, что в наиболее тяжелые моменты Испания имела сердечную поддержку итальянцев и немцев, которые продавали нам и даже дарили необходимое сырье, и даже небольшими вооруженными соединениями – пусть чисто символически – сражались на нашей стороне против коммунизма. Россия, напротив, посылала в «красную» Испанию обильные средства войны, собрала международный контингент, чтобы составить тактические единицы, которыми существенно усилила марксистскую армию; она усиленно влияла на европейские правительства, чтобы поднять их против национальной Испании и сделала все возможное, чтобы продолжить опустошительную войну на нашей земле, творя на ней жестокие репрессии и ужасные преступления.

…Благоразумие и осторожность привели нас к тому сознанию, что русские и немцы были врагами. Реакция испанцев была логична и естественна, давая выход их чувствам. Мы горячо желали крушения русского режима, что отвечало нашим антикоммунистическим идеям.

По всей Испании был брошен клич борьбы против тех, кто был нашим заклятым врагом несколько месяцев назад, и боевое настроение борцов-националистов Крестового похода нашло отклик в их душах. Правительство Франко считало более чем политическим вопросом свое решение о подготовке дивизии испанских добровольцев – «Голубой дивизии» – к борьбе против Красной Армии»47.

По словам Эстебан-Инфантеса, 80% всех военнопленных испанцев попали в плен после сражения в Красном Бору и были отправлены в лагеря в Колпино и вблизи Ленинграда. Военнопленные 2-го батальона 269-го пехотного полка, взятые на участке Ловково 27 декабря 1941 года, показали, что в ротах осталась по 50—60 человек вместо 150, есть обмороженные. Пленные того же 269-го пехотного полка, взятые на участке Красный Ударник, показали, что в ротах всего по 30—50 человек. В 3-м батальоне 263-го полка в ротах осталось 60—80 человек, во 2-м батальоне 262-го полка – до 80 человек. И лишь в немногих подразделениях 250-й дивизии, по показаниям военнопленных, осталось по 100 человек – в 9, 10 и 14-й ротах 2-го батальона 269-го полка, в 1-м и 2-м батальонах 263-го полка48. И почти всегда в показаниях пленных речь шла об обмороженных49.

Откатившись на западный берег Волхова, части 250-й пехотной дивизии заняли оборону на рубеже Ямяо – Крупново – Ловково (269-й пехотный полк), Ловково – Новая Быстрица – Делявино (3-й батальон 263-го пехотного полка) и далее на юг до Новгорода (части 263-го и 262-го пехотных полков)50. Спокойно отсидеться по блиндажам и залечить раны не удалось. 7 января 1942 года началось новое наступление войск Волховского фронта. В разведсводке штаба 225-й дивизии 52-й армии 18– 28 января 1942 года отмечалось, что «263-й и 262-й полки 250-й дивизии, опираясь на узлы сопротивления, упорно сопротивляются действию наших частей»51. Тем не менее, по сведениям военнопленных, численный состав «Голубой дивизии» на конец января 1942 года составлял лишь 5—6 тысяч человек52. В сводке штаба 52-й армии от 9—19 февраля 1942 года отмечалось, что за рассматриваемый период, то есть за 10 дней, полки испанской дивизии потеряли по 150—180 человек убитыми53. К началу февраля 1942 года в 262-м и 263-м полках осталось по два батальона, ибо по одному батальону было взято для усиления 269-го полка.

Перебежчик 263-го полка, перешедший на сторону Красной Армии в середине апреля 1942 года, рассказал, что потери дивизии за время пребывания на фронте составили 8 тысяч человек54. Эти сведения подтверждает генерал Эмилио Эстебан-Инфантес. Он сообщает, что потери на берегах озера Ильмень и реки Волхов составили 14 тысяч человек (дивизия находилась в этом районе до конца августа 1942 года)55. Военнопленные и перебежчики говорили, что количество обмороженных достигало 10—15% личного состава56. Тыловые госпитали дивизии в Риге и Вильнюсе были переполнены ранеными.

К тому времени у немцев сложилось вполне определенное представление об испанских солдатах. Немцы относились к своим союзникам с нескрываемым презрением, а за низкие боевые качества фалангистов крыли трехэтажным матом. По мнению немцев, в «Голубой дивизии» каждый солдат воевал с гитарой в одной руке и с винтовкой в другой: гитара мешала стрелять, а винтовка – играть. 5 января 1942 года во время очередной «застольной беседы» в кругу своих единомышленников Гитлер заметил: «Солдатам (немецким. – С.П.) испанцы представляются бандой бездельников. Они рассматривают винтовку как инструмент, не подлежащий чистке ни при каких обстоятельствах. Часовые у них существуют только в принципе. Они не выходят на посты, а если и появляются там, то только чтобы поспать. Когда русские начинают наступление, местным жителям приходится будить их. Но испанцы никогда не уступали ни дюйма занятой территории»57. Последнее суждение можно отнести за счет того, что уже тогда ближайшее окружение Гитлера начало скрывать от него положение дел на фронте.

Но, как бы там ни было, немецкое командование считало, что «Голубая дивизия» выдержала испытание, и в плане весеннего наступления немцев в 1942 году ей отводилась определенная роль. Перебежчик 263-го пехотного полка 250-й дивизии в середине апреля 1942 года рассказал о том, что слышал от офицеров: Муньос Грандес разработал «план весеннего наступления»58. Этому плану не суждено было осуществиться: Красная Армия наступала, оборонительные бои испанцев продолжались, а сам Муньос Грандес в конце мая уехал в Испанию. Временно командовать дивизией прибыл бригадный генерал Эмилио Эстебан-Инфантес59. Начиная с 1 мая 1942 года в «Голубую дивизию» стало поступать новое пополнение, а сменившиеся подразделения отправлялись в Испанию. По сведениям, полученным от военнопленных и перебежчиков, смена подразделений должна была полностью закончиться к 15 июня 1942 года, когда в дивизии будет до 12 тысяч солдат и офицеров. Эти сведения в дальнейшем подтвердились: к концу июля было обновлено до 80% состава дивизии.

Готовясь к штурму Ленинграда, предполагавшемуся в сентябре, командование немецкой группы армий «Север» подтянуло к городу ряд новых соединений, в том числе и «Голубую дивизию».

С 20 августа 1942 года подразделения «Голубой дивизии» небольшими группами стали уходить на запад, а 26 августа дивизия была полностью снята с фронта в районе Новгорода и по железной дороге переброшена под Ленинград – в Сиверскую, Сусанино, Вырица, Большое, Лисино, где она оставалась 15– 17 дней для укомплектования. 10– 15 сентября дивизия заняла оборону на участке Ленинградского фронта, сменив 121-ю немецкую пехотную дивизию. Из общего оперативного приказа по 250-й дивизии следует, что границей сектора дивизии с востока была железнодорожная линия Колпино – Тосно, а с запада селение Баболово60. Так «Голубая дивизия» заняла свое место в кольце блокады, созданной немцами вокруг Ленинграда.

5 сентября 1942 года в очередной «застольной беседе» Гитлер сообщил своим сотрапезникам: «Я думаю, что одним из наших лучших решений было разрешение испанскому легиону сражаться на нашей стороне. При первой же возможности я награжу Муньоса Грандеса Железным крестом с дубовыми листьями и бриллиантами. Это окупит себя. Любые солдаты всегда любят мужественного командира. Когда придет время для возвращения легиона в Испанию, мы по-королевски вооружим и снарядим его. Дадим легиону гору трофеев и кучу пленных русских генералов. Легион триумфальным маршем вступит в Мадрид, и его престиж будет недостижим»61. Какую же цель преследовал Гитлер, когда он собирался придать дивизии «недостижимый престиж» именно в момент ее возвращения в Испанию? Гитлера не устраивали некоторые особенности режима Франко: влияние католической церкви и тяготение лидеров «новой» фаланги62 к реставрации монархии. Клике Суньера63, клерикалам и монархистам он собирался противопоставить «старую» фалангу – сторонников «чистого» фашизма. А Муньос Грандес с его «Голубой дивизией» был, по мнению Гитлера, как раз тем энергичным человеком, который мог бы «улучшить ситуацию» в Испании. Неоднократно предпринимавшиеся в Испании попытки отстранить Муньоса Грандеса от командования дивизией относили в Германии за счет «интриг Суньера»64.

Между тем к сентябрю 1942 года от старого состава дивизии остался только номер да нарукавный знак. Дивизия неоднократно обновлялась. До октября 1942 года для ее пополнения из Испании прибыло 15 маршевых батальонов, по 1200—1300 солдат в каждом, из них 9 маршевых батальонов до мая 1942 года (10-й маршевый батальон прибыл в район Новгорода 24—25 июня)65. Это значит, что к маю 1942 года в дивизии оставалось не более 15– 20% тех, кто перешел советскую границу в сентябре 1941 года. Среди солдат первого формирования «Голубой дивизии» имелись фанатики-фалангисты и кадровые военнослужащие франкистской армии «националистов», прошедшие через гражданскую войну в Испании, сжигаемые ненавистью к республиканцам и к Советскому Союзу. Из них немногие остались в живых, а те, кто уцелел, начали понемногу утрачивать веру в победу германского оружия. Уже первые тяжелые бои в октябре – ноябре 1941 года подействовали отрезвляюще. Легкого похода, как обещал Берлин и вторившие ему франкистские пропагандисты, не получалось.

Б. Монастырский в очерке «Смелые рейды», повествуя о действиях нашего истребительного отряда 225-й стрелковой дивизии, рассказал о примечательном эпизоде. Это было 14 ноября 1941 года в деревне Большой Донец близ озера Ильмень: «Бойцы Фролов и Пчелин узнали, что в крайней избе живут испанцы. Они без шума захватили вышедшего во двор испанского солдата и привели его к командиру группы Новожилову… Взятый в плен испанец оказался очень разбитным и общительным малым. Он знал много русских слов, легко запоминал новые и выразительно иллюстрировал свою речь жестами и мимикой. Из рассказов испанца выяснилось, что он кавалерист. В их эскадроне было первоначально 320 сабель. Теперь оставалось только 120 человек и 100 лошадей. Остальные были перебиты во время налета советской авиации, когда эскадрон шел походной колонной из Новгорода к Ильменю. Кое в чем пленный «темнил». То он уверял, что генерал Франко посадил его в тюрьму за принадлежность к компартии, то признавался, что поступил в «Голубую дивизию» добровольно. Но ясно было одно: война в России его явно не устраивала, и он был искренне рад, что попал в плен. Пленный гневно говорил о своем эскадронном командире: «Капитано – сволочь! Жрет курятину, масло, пьет дорогое вино да еще обкрадывает солдат, которым выдают всего 200 граммов сухарей в день»66. В дальнейшем число солдат «Голубой дивизии», способных трезво оценить действительность, возросло: продолжительный опыт войны делал свое дело.

Изменился и состав дивизии: на смену фанатикам антикоммунизма и кадровым военнослужащим пришли соблазненные надеждой приобрести некоторые материальные преимущества: каждый солдат «Голубой дивизии» получал в месяц 60 марок. Кроме того, завербованные получали подъемные по 100 песет единовременно, а их семьи в Испании – ежемесячное пособие из расчета приблизительно 8 песет ежедневно. Среди новых солдат дивизии было также немало нищих и безработных, которые ценой жизни пытались обеспечить своим родным сносное существование. В письмах, полученных солдатами «Голубой дивизии» из Испании и ставших советскими трофеями, попадались и такие, как адресованное одному уроженцу Бильбао: «Дорогой сын… Сообщаю тебе, Пако, что германское правительство платит мне ежемесячно 254 песеты благодаря твоей помощи. А иначе не знали бы что и делать, потому что, не имея материала, уже много месяцев мы почти без работы. И ты можешь представить себе наше положение…»67 Один пленный из 269-го полка признался, что вступил в дивизию потому, что сильно голодал и, кроме того, хотел помочь своей семье, которая стала получать за него пособие68.

Гитлеровская пропаганда в то время на все лады расписывала «победы германского оружия». Хотя успехи немецких армий и их сателлитов были временными и покупались ценой громадных потерь, отдельные испанские обыватели могли оценивать их только по карте. В середине 1942 года в заброшенных провинциальных гарнизонах Испании война на Востоке могла представляться кое-кому в розовом свете. «Экскурсия» с оружием в руках на советско-германский фронт представлялась им чем-то вроде авантюрного приключения. Перебежчик, солдат 269-го полка, рассказал: вербовки солдат в «Голубую дивизию» с начала советско-германской войны до июля 1942 года производились четыре раза. По его словам, «основным стимулом для солдат являлось сокращение военной службы с 2 лет до 6 месяцев, высокое жалованье и для некоторых – возможность получить галуны, то есть выслужиться в сержанты. Когда в первый раз перед строем командир роты ознакомил с условиями службы в «Голубой дивизии» и предложил желающим вступить в нее сделать шаг вперед, то шагнула вся рота. При виде этого капитан – командир роты – разразился бранью, прибавив, что все хотят уехать, а кто же будет служить Испании?»69. Если предложения вступить в «Голубую дивизию» не встречали энтузиазма, то, как правило, вербовщики соблазняли вербуемых прежде всего материальными выгодами. Перебежчик, солдат 262-го пехотного полка, рассказал: «Когда мы, новобранцы, прибыли в полк, к нам стали приходить офицеры и уговаривать записаться в дивизию. При этом они говорили: „Зачем вам служить два года, когда от службы можно отделаться в 6 месяцев? Записывайтесь в 250-ю дивизию“. Записалось 15 человек из всего полка»70.

Еще более откровенно определил мотивы вступления в «Голубую дивизию» другой перебежчик, солдат 269-го полка. На допросе он настаивал, что большинство испанских добровольцев «соблазнились легкой наживой и возможностью сытно пожрать»71. В том, что в «Голубую дивизию» шли не только по идейным убеждениям, а в большинстве случаев из-за голодных условий существования, нуждаемости семьи и желания ей помочь, были твердо убеждены также перебежчик, солдат 269-го полка; военнопленный 262-го полка, вступивший в дивизию в августе 1942 года72; военнопленный 263-го полка и многие другие73. Назывались и курьезные мотивы вступления в «Голубую дивизию»: военнопленный 269-го полка сообщил, что вступил в дивизию, «чтобы досадить своей матери, которая к нему плохо относилась»74. Перебежчик из того же полка до вступления в дивизию, по его словам, жил без нужды: он занимался мелочной торговлей и одновременно служил приказчиком в мебельном магазине, получал жалованье 10 песет в день, а 20 песет давала торговля. По его словам, у него были нелады с женой, что явилось причиной вступления в дивизию75.

Уже в первых разведсводках штаба 52-й армии в октябре – ноябре 1941 года на основании опроса перебежчиков и военнопленных, захваченных документов и т. д. делался вывод, что среди солдат «Голубой дивизии» имелось немало бывших уголовников и иных деклассированных элементов76. В дальнейшем эти сведения неоднократно подтверждались. Военнопленный, солдат 262-го полка, был твердо убежден, что большинство солдат дивизии – воры и аферисты, которые занимались грабежом у себя на родине77. В своих показаниях многие военнопленные сообщали, что кража в дивизии – обычное явление. Чаще всего солдаты крали продукты друг у друга78. Из докладной записки-справки начальника разведотдела штаба Ленинградского фронта генерал-майора Евстигнеева от 14 октября 1943 года видно, что испанские солдаты 19-го маршевого батальона сняли на одной французской станции близ г. Андай фонари, которые им понадобились для освещения вагонов. На другой французской станции, вблизи германской границы, солдаты того же батальона взяли «штурмом» вагон с сыром и маслом и почти полностью разграбили его. На станции близ Риги испанские солдаты украли чемоданы, принадлежавшие немецким офицерам.

Отсюда – довольно суровые дисциплинарные меры. Солдаты 25-го маршевого батальона в пути находились в закрытых вагонах, откуда солдат не выпускали; воду и пищу им носили сержанты. Имелись, однако, данные, что такая мера была связана с желанием уберечь испанских солдат от контактов с населением: из показаний военнопленных известно, что французы неоднократно выражали им презрение; были даже случаи, когда в вагоны с испанскими солдатами летели камни. Следует весьма осторожно относиться к утверждениям, что у большинства солдат дивизии – темное уголовное прошлое.

Показания военнопленных и перебежчиков не всегда дают возможность составить более или менее точное представление о политических симпатиях солдат «Голубой дивизии». По словам перебежчика, солдата 269-го полка, перешедшего на советскую сторону 27 января 1943 года, в дивизии служило большинство фалангистов79. В этом был убежден и перебежчик, солдат 250-й дивизии, перешедший на сторону Красной Армии 12 сентября 1943 года80. Военнопленный, солдат 262-го полка, захваченный 8 марта 1943 года в районе Путролово, член фалангистской молодежной организации с 1939 года, сообщил, что «среди солдат царит большое недоверие друг к другу и каждого солдата подозревают в том, что он коммунист (красный)». Сам он считал, что в дивизии много фалангистов, которые слепо выполняют все требования начальства81. Перебежчик, солдат 262-го полка, перешедший линию фронта 27 февраля 1943 года, также говорил, что 80% личного состава дивизии – фалангисты82. Однако сами перебежчики упорно противопоставляли себя основной «фалангистской массе» и настаивали на том, что вот они – идейные противники фаланги и существовавшего в Испании строя либо в настоящем, либо по крайней мере в прошлом. Если кое-кто из военнопленных и объяснял вступление в дивизию стремлением «перечеркнуть» в глазах властей свое левое прошлое и тем самым помочь семье, то большинство вообще уверяло, что вступило в дивизию ради перехода на сторону Красной Армии и борьбы с фашизмом.

По мнению перебежчика, солдата 262-го полка (в прошлом, по его словам, члена организации Объединенной социалистической молодежи – Соцмола), 20—25% солдат прибыли в дивизию для того, чтобы перейти к русским, но боятся, что их заставят потом работать на переднем крае и они подвергнутся опасности еще раз попасть к немцам83. Перебежчик, солдат 262-го полка, перешедший линию фронта 2 января 1943 года, тоже утверждал, что в прошлом он был членом Соцмола, во время гражданской войны в Испании добровольно вступил в республиканскую армию, попал к франкистам в плен, и был помещен в концлагерь. По выходе из лагеря он достал себе поддельное удостоверение личности, благодаря которому ему удалось поступить на работу. До весны 1942 года работал в Мадриде пекарем и чернорабочим на строительстве, получая 9—9,5 песеты в день. Летом 1942 года был призван во франкистскую армию. Он утверждал, что записался в «Голубую дивизию» без ведома родных и еще в Испании решил перейти на сторону Красной Армии, чтобы помогать ей в борьбе против фашизма. Он настаивал, что для него лучше умереть за свободу, чем служить Франко, который держит его брата в тюрьме и заставляет народ голодать и бедствовать84. На переднем крае он пробыл всего три дня и после нескольких попыток перешел на сторону Красной Армии. По его словам, такие настроения разделяли и многие другие солдаты, с которыми он прибыл на советско-германский фронт, в частности его друг, в прошлом боец республиканской армии, который очень высоко отзывался о России и говорил, что немцам ее не одолеть85.

Перебежчик, солдат 269-го полка, перешедший линию фронта 5 января 1943 года, рассказывал, что в самом начале мятежа фалангисты расстреляли двух его братьев. Остальные три брата и он сам, хотя ему и исполнилось тогда всего 14 лет, при первой возможности вступили в республиканскую армию, чтобы отомстить за братьев. Воевал на фронтах под Теруэлем и Кастильон-де-ла-Плана. Попал в плен к франкистам и до сентября 1938 года находился в концлагере. Затем был амнистирован и в составе рабочего батальона отправлен в Африку, на строительство дорог и укреплений на границе с Французским Марокко. После 8 месяцев тяжелой службы в рабочем батальоне, был отпущен в мае 1940 года домой. Его старший брат за службу в республиканской армии был приговорен франкистами к 30 годам тюрьмы, но спустя два года освобожден. Второй брат также просидел в концлагере два года. Сам он в мае 1942 года был призван во франкистскую армию. По его словам, солдаты полка, где он служил, сочувствовали англичанам и хотели, чтобы война поскорее окончилась; немцев в Испании ненавидят86.

Перебежчик, солдат 269-го полка, утверждал, что он был членом испанской Социалистической рабочей партии с 1934 по 1939 год. Работал, на телеграфе в Мадриде, в начале гражданской войны был руководителем отряда рабочей милиции. В октябре 1936 года вступил в отряд карабинеров, а затем воевал на участке Алькасар-де-Сан-Хуан-Андухар в Андалузии. Был ранен на Мадридском фронте, а в 1938—1939 годах сражался на фронтах Каталонии в чине сержанта. В феврале 1939 года вместе с другими бойцами перешел границу и был интернирован во Францию. В апреле того же года вместе с другими бывшими бойцами республиканской армии возвратился в Испанию к своей семье. Там он немедленно был заключен в концлагерь, где находился три месяца. По выходе из концлагеря ему разрешили вернуться в Мадрид и жить под надзором фашистской полиции. По его словам, в дивизию он вступил из-за своих антифашистских убеждений и твердого желания перейти на сторону Красной Армии, чтобы бороться против фашизма87.

Перебежчик, солдат 269-го полка, говорил, что он был членом Соцмола и сидел 9 месяцев в тюрьме за активное участие в астурийских событиях в октябре 1934 года. Как только начался фашистский мятеж, записался добровольцем в республиканскую армию. В августе фашисты заняли Сантандер; в сентябре 1937 года его посадили в тюрьму, в октябре судили и приговорили к смертной казни. Обвинительное заключение было коллективное: вместе с ним судили еще 38 человек. Каждому из них было отведено только несколько строчек, содержавших в себе обвинение и приговор. В течение 18 месяцев в тюрьме Сантандера он каждую ночь ждал, что. как и других, его вызовут из камеры и поведут расстреливать. Он подсчитал, что за 18 месяцев в тюрьме Сантандера «законно» (во исполнение приговора) расстреляли 1 тысячу человек. Только в ночь на 27 декабря 1937 года фашисты расстреляли более 200 республиканцев. В августе 1940 года его временно выпустили из тюрьмы. Несколько раз он безуспешно пытался уехать на американских пароходах. В августе 1941 года, страшась отправки в концлагерь, он вступил в иностранный легион, а в январе 1942 года добровольно записался в «Голубую дивизию»88.

Этот перечень можно было бы продолжить. Казалось, не было ни одной партии или организации, существовавших в бывшей республиканской зоне Испании, членами которых не объявляли бы себя перебежчики. Один из них даже уверял, что он с 1935 года был членом ПОУМ. Отсутствие смущения при допросе можно объяснить лишь его дремучим политическим невежеством: он твердо был уверен, что ПОУМ была близка к Коммунистической партии, так как она называлась «Марксистской партией пролетарского единства». «Антифранкистские» убеждения, на которых он настаивал, не помешали ему в период гражданской войны служить в армии Франко, куда он был мобилизован в сентябре 1938 года. Попыток уклониться от службы он не предпринимал. Впрочем, этот случай был чуть ли не единственным. Остальные перебежчики довольно четко и со знанием деталей рассказывали о «своем республиканском прошлом».

Эти столь часто повторяемые в показаниях перебежчиков уверения в их левых настроениях, ссылки на прошлую службу в рядах республиканской армии и т. д. можно было бы счесть за «легенды», сочиненные исключительно с целью облегчения своей участи, если бы не некоторые официальные документы. Так, 12 сентября 1941 года штаб 262-го пехотного полка 250-й дивизии получил следующее распоряжение: «Наша секретная служба информации утверждает, что в дивизии есть люди, имевшие в прошлом самые крайние политические взгляды и бывшие под судом. Одни записались в дивизию с целью саботажа, другие пошли в дивизию во избежание суда и наказания за свои преступления, совершенные еще в прошлой нашей кампании89. Секретной службе известно также, что существует организация, в которой принимают участие все или почти все «экстремисты». Она состоит из открытых ячеек, куда приняты люди, не знающие друг друга; постепенно из них организуются закрытые ячейки. Наша секретная служба не теряет контакта с вышеуказанной организацией с целью расстроить ее намерения. Это будет невозможным без содействия и помощи службы внутренней информации в частях и подразделениях, которая до сих пор была недостаточно активной. Сложившееся положение может привести ко всяким неприятным неожиданностям, за что буду привлекать к ответственности»90.

Как видно из опроса перебежчиков и пленных, фалангисты следили за солдатами и их настроениями91. Солдат 269-го полка рассказал, что однажды, стоя на посту в Вырице, он подслушал речь на собрании фалангистов. Фалангистам разъясняли, что их главная задача на фронте – разоблачать бывших республиканцев и вскрывать «вредные настроения» среди солдат. Ему известно, что при штабе 269-го имеется представитель Национальной хунты фаланги солдат, некто Ревилья92. Созданная в первые дни после сформирования дивизии система слежки за солдатами сохранялась до тех пор, пока существовала сама дивизия. Капрал 269-го полка, перешедший линию фронта 26 марта 1943 года, рассказал: «В роте за солдатами следят… С декабря (1942 г. – СП.) производится анкетирование солдат; сведения по ряду вопросов анкеты проверяют путем затребования сведений с родины»93.

О систематической слежке и периодическом анкетировании сообщали многие перебежчики и военнопленные.

В «Голубой дивизии» дезертирство тоже было нередким явлением. Перебежчик, солдат 262-го полка, сообщил, что 17-й маршевый батальон прославился тем, что половина солдат, прибывших в его составе, разбежалась. Многие бежали в тыл, некоторые – к русским94. Эти сведения нашли подтверждение и в показаниях перебежчика, солдата 269-го полка, который рассказал, что офицеры заявляют солдатам: 17-й маршевый батальон опозорил всю 250-ю дивизию, так как многие солдаты этого батальона перебегали на сторону советских войск95. Этот же перебежчик сообщил, что в 19-м маршевом батальоне некоторые солдаты еще в Логроньо высказывали намерение «перейти к русским». По пути из Германии на Восточный фронт из батальона дезертировали 160 человек. Один из офицеров 269-го полка, принимавший пополнение из 19-го маршевого батальона, прямо заявил солдатам: «Прибывшие – все красные»96. Борьбу с дезертирством вели отряды испанской полевой жандармерии, которые охраняли дороги в тыл. Один из таких стоял в январе 1943 года под Мосталено (Ленинградский фронт). В иных случаях к борьбе с дезертирством привлекали и фашистов-добровольцев. Военнопленный, солдат 262-го пехотного полка, захваченный в плен в районе Путролово 3 марта 1943 года (в прошлом член фашистской молодежной организации), рассказал, что был направлен в караул для задержания перебежчиков, за что ему было обещано 5 тысяч марок (25 тысяч песет)97. Перебежчик, солдат 269-го полка, рассказал, что во время февральской операции 1943 года в районе селения Красный Бор 80 человек дезертировали в тыл; многие были пойманы и расстреляны на месте. В дивизии имелось немало и «моральных» дезертиров. Командир одного из подразделений 262-го полка, захваченный в плен в бою 10 февраля 1943 года после неудачной попытки вывести остатки роты из окружения, утверждал, что политическое и моральное состояние дивизий неустойчивое98. По мнению перебежчика, солдата 262-го полка, солдаты воюют только под напором фашистской пропаганды99.

Война против Советского Союза и служба в «Голубой дивизии» оказались совсем не такими, как это многим представлялось. «Солдаты в большинстве своем воевать не хотят, они устали от войны и ее ужасов», – утверждал солдат 262-го полка, перешедший линию фронта 2 января 1943 года100. Капрал-фуражир 262-го пехотного полка 23 января 1943 года записал в своем дневнике: «В дивизии имеются и такие, для которых русская авантюра (участие в войне против СССР. – С.П.) привела к разочарованию в жизни, и они часто жалуются на ошибку, ими совершенную. Не преувеличивая, могу сказать, что у меня, вероятно, больше, чем у кого бы то ни было, оснований для того, чтобы проклясть тот день, когда мне пришла в голову мысль поехать на родину Достоевского. Россия всегда будет для меня во многих отношениях великим укором в жизни»101. «Несправедливость Германии в войне против России очевидна. Солдаты не хотят воевать и стремятся скорее домой. Из создавшегося положения есть два выхода. Во-первых, переход к русским… Солдаты боятся переходить, так как может пострадать семья, или попросту не могут решиться. Второй выход – это совершить тяжелый проступок для того, чтобы отправили в Испанию. Но в Испании будут судить, отправят в тюрьму или концлагерь», – рассуждал солдат 269-го полка, взятый в плен 27 января 1943 года в районе совхоза «Пушкинский»102.

При вербовке от них скрыли истину о русских, утверждая, что «Россия – пустое пространство, технически отсталая страна и какого-либо сопротивления войскам другой страны оказать не может», – сетовал бывший солдат 269-го пехотного полка, взятый в плен разведгруппой 26 января 1943 года. По его словам, испанские солдаты теперь очень высокого мнения о русской военной технике и стойкости красноармейцев103. Перебежчик, солдат 262-го полка, говорил, что его товарищи, которых он знает еще по 18-му маршевому батальону, убеждены, что «немцам Россию не победить»104.

Многие перебежчики и военнопленные утверждали, что в дивизии очень сильны антигерманские настроения. Солдат 269-го полка рассказал, что «он и несколько его товарищей в конце декабря (1942 года. – С. П.) были свидетелями того, как немецкий капитан, начхоз, жестоко избивал солдата-испанца Бермудоса за то, что он, придя в баню, вошел в раздевалку, а не захотел подождать на улице: в бане в это время мылись немцы. Бермудос был фалангистом…»105 Солдат отдельной роты лыжников, перешедший линию фронта 16 января 1943 года, сообщил, что солдаты его роты, в большинстве своем фалангисты, «очень злы на немцев за то, что те испанцев и других солдат вассальных стран ставят под удар, посылая их на передний край в то время, как свои войска оставляют на второй линии»106. По словам военнопленного солдата 269-го полка, захваченного разведгруппой 26 января 1943 года в районе совхоза «Пушкинский», «солдаты… считают себя обманутыми в отношении того, что им обещали при вербовке на военную службу. Вместо обещанного союза с Германией существует дикий антагонизм между испанцами и немцами»107. По словам перебежчика, солдата 269-го полка, при встрече немецких солдат с испанскими затевается драка, подчас даже без всякого повода108.

Американский историк Дж. Хиллс много лет спустя после окончания Второй мировой войны произвел опрос бывших участников «Голубой дивизии», живших в Испании. «Я во время своего опроса не встретил ни одного человека, который не признался бы, что вначале был добровольцем, – пишет Дж. Хиллс. – Как и у всех добровольцев, мотивы, побудившие их к этому шагу, были различными: одни надеялись получить большие деньги; другие надеялись, что на русском фронте они будут лучше питаться, чем в Испании; были и такие, что искали смерти или славы; некоторые были германофилами и в еще большей степени антикоммунистами. Среди бывших членов «Голубой дивизии» я встречал и таких, кто был настроен пробритански в такой же степени, как и антисоветски… Некоторые добровольцы раскаялись в своем решении; иные утратили иллюзии, другие выражали удивление, как им вообще пришла в голову мысль стать добровольцами»109. Многое в настроениях бывших участников «Голубой дивизии», опрошенных Хиллсом, совпадает с материалами опросов перебежчиков и военнопленных. Не совпадают только сведения о политической позиции экс-добровольцев. Но это вполне объяснимо.

О постепенной эволюции взглядов даже у тех, кто считался «опорой» франкистского режима, свидетельствует книга бывшего члена Национальной хунты фаланги Дионисио Ридруехо «Письма в Испанию»: «Для меня 1940—1941 годы были самыми противоречивыми, душераздирающими и критическими в моей жизни… К моему счастью, у меня открылись глаза – я пошел добровольцем воевать в Россию. Я выехал из Испании твердокаменным интервенционистом, обремененным всеми возможными националистическими предрассудками. Я был убежден, что фашизму суждено стать самым целесообразным образцом для Европы, что советская революция была «архиврагом», которого нужно уничтожить или, по крайней мере, заставить капитулировать…» Стоило ему попасть на фронт и провести несколько месяцев, как настроение у него резко изменилось. Он продолжает: «В моей жизни Русская кампания сыграла положительную роль. У меня не только не осталось ненависти, но я испытывал все нарастающее чувство привязанности к народу и земле Русской. Многие мои товарищи испытывали те же чувства, что и я…»110

Однако те немногие, кто и после войны сохранял верность идеалам «Голубой дивизии», были осыпаны милостями режима. Например, летом 1968 года Франко лично вручил Большой крест св. Фердинанда бывшему капитану «Голубой дивизии» Теодоро Паламосу111. В 1943 году он был взят в плен Красной Армией и затем осужден как военный преступник. После возвращения в Испанию в 1954 году он взялся за перо, в результате появилась книга «Послы в аду».

Но до всего этого еще должно было пройти время, а в начале 1943 года «Голубая дивизия» считалась вышестоящими немецкими штабами вполне боеспособным соединением. Испанские части по-прежнему занимали ответственный участок фронта. Фалангисты среди испанских военнослужащих все еще говорили о предстоящей победе, хотя здравомыслящие солдаты легко могли сравнить их бахвальство с истинным положением вещей.

Драконовские дисциплинарные меры усиливали глухое недовольство. Будущее, и это начинало понимать все большее число солдат, не сулило ничего хорошего.

В разведсводке штаба нашей 225-й дивизии от 18– 28 января 1942 года, составленной по показаниям военнопленных, перебежчиков, документам убитых и другим источникам, отмечалась слабая дисциплина солдат 250-й дивизии, большое количество обмороженных (до 10– 15%), отсутствие лыж и зимнего обмундирования'12. За год больших изменений не произошло. В своем дневнике капрал-фуражир 262-го пехотного полка 250-й дивизии записал 18 января 1943 года: «Неизбежные переброски поглощают большую часть дней… В этих перемещениях лишь обнаруживаются недисциплинированность и беспорядок, характерные, к несчастью, для испанцев»113. О низкой дисциплине свидетельствуют и показания перебежчика, солдата 262-го пехотного полка, перешедшего на нашу сторону 2 января 1943 года114. Солдат 269-го полка утверждал, что «солдаты неохотно выполняют приказания офицеров, все делается из-под палки»115.

Эти сведения подтверждаются показаниями многих военнопленных и перебежчиков. Солдат 269-го полка рассказал: «10 или 11 декабря (1942 года. –СП.) командир третьей роты капитан Ферер собрал всю роту и с большим возмущением заявил: «Я собрал вас, чтобы сказать, что у нас есть много случаев нарушения дисциплины… Связные не исполняют полученных поручений и каждый раз увиливают от работы. Повара в нашей роте готовят пищу хуже, чем в других ротах. Дежурный сержант, получивший приказ послать патруль в штаб полка, выполнил его с опозданием на полтора часа. Группа солдат, которую послали приготовить помещение к рождественскому празднику, едва придя на место, по одному разошлась и не стала работать. У нас есть солдаты, осмелившиеся бить ефрейторов. Таких случаев уже было несколько. Если вы себя держите так в тылу, то на переднем крае вы будете держать себя еще хуже. Я уверен, что если нам придется идти в атаку на русских, вы оставите меня одного перед русскими траншеями»116. «Дисциплина в частях плохая, держится с помощью палки, – рассказывал перебежчик, солдат 262-го полка, – солдаты так замучены работой и нарядами, что часто, ложась спать голодными, просят не будить их, когда привезут пищу. Ходят всегда понурые. Сержанты ругают солдат, называя их „красными“. Есть случаи членовредительства» 117.

Об избиении солдат говорили многие. «Официально в дивизии солдат бить запрещено, но как офицерский, так и унтерский состав избивают солдат за малейшее нарушение», – жаловался солдат отдельной роты лыжников. По его словам, командир лыжной роты капитан Саласар, фалангист, болезненный и раздражительный человек, часто бьет солдат, которые его ненавидят118. Но больше жалоб вызывали все-таки сержанты, а не офицеры. По мнению капрала 269-го полка, перешедшего линию фронта 26 марта 1943 года, «сержанты избивают солдат и издеваются над ними. Офицеры понимают положение лучше и не наказывают солдат»119. По убеждению многих пленных и перебежчиков, офицеры дивизии, как правило, окончили в свое время военные училища и академии, но в последнее время (речь идет о 1943 годе) из Испании стали присылать стажеров без звания для замещения офицерских должностей. Это было вызвано тем, что после высадки англо-американцев в Северной Африке в Испании был объявлен призыв пяти возрастов, и тогда обнаружился большой дефицит офицерских кадров. Капрал, о котором речь шла выше, как, впрочем, и многие другие в дивизии, был весьма невысокого мнения о сержантах: «Сержанты, за редким исключением, все почти неграмотные. Карту читать не умеют. Они сами возмущаются, что их долго не сменяют. Никаким авторитетом ни у солдат, ни у офицеров они не пользуются»120.

По словам перебежчика, солдата 262-го пехотного полка, солдаты его дивизии о международном положении «ничего не знают, об успехах Красной Армии также»121. На отсутствие регулярной информации жаловались многие: «Мы живем отрезанными от всего остального мира… Газеты, прибывающие из Испании с месячным опозданием, – наш единственный источник получения приблизительного представления о том, что творится на всех фронтах»122. Солдат 269-го полка сообщил, что в письмах, приходящих из Испании, все фразы, касающиеся международной обстановки и событий на фронтах, вычеркивались цензурой123. Командование, вероятно, полагало, что франкистский фанатизм был достаточно надежной броней против «разлагающего» влияния информации. «Исключительно важной мне представляется краткая и лаконичная сводка Верховного командования, которая признает прорыв фронта южнее Сталинграда. Но этому здесь едва ли придают даже второстепенное значение, хотя этот факт представляется мне весьма симптоматичным. Такова уверенность испанского солдата в исходе войны»124, – с горестью отмечал 7 декабря 1942 года в своем дневнике капрал-фуражир 262-го пехотного полка. Как не вспомнить в этой связи клятву молодого фалангиста: «Обещаю отвергать и игнорировать голос, который может ослабить дух нашей фаланги, будь то голос друга или голос врага»125.

Впрочем, командование «Голубой дивизии» смотрело на события с большей степенью трезвости: «Мы жили в то время ожиданием предстоящего наступления на Ленинград… – писал в своих мемуарах командир дивизии генерал Эстебан-Инфантес. – Уверенные в победе, мы с нетерпением ожидали начала предстоящей операции, но вдруг поступили первые сообщения о сражении под Сталинградом!.. Как только мы осознали поражение немцев и увидели, что германские войска уходят с нашего участка фронта на юг, мы поняли, что ход войны изменился и мы наступать не будем. Сперва ушли подразделения тяжелой артиллерии, затем пехотные дивизии, транспортные средства и др. На нашем участке фронта остались только дивизии, предназначенные для обороны»126. «Мы» – это означает командование дивизии и высшие офицеры, специальная подготовка которых и общий уровень образования были значительно выше уровня основной солдатской массы. Но, какие бы ни были сомнения у офицеров, перед строем рядовых они охрипшими, срывающимися голосами говорили, что при всех условиях «Германия выиграет войну»127.

Вот страницы уже цитировавшегося дневника: «Холодные и неспокойные ночи… В окопах тревоги беспрерывны, и принимаются всякого рода меры, чтобы предупредить сюрприз русских. Ночью, когда я наконец заснул, несмотря на разрывы русских снарядов, авиабомбы упали так близко от моего дома, что, когда я выскочил на улицу, то увидел, что исчезла крыша помещения, в котором находились боеприпасы нашей дивизии… Остается несомненным, что легкие и громкие триумфы достаются все труднее. В дивизии по-прежнему царит нервное предчувствие грядущих неизбежных атак. Сегодня (27 декабря), например, пронеслись слухи о довольно важных военных операциях, которые якобы должны скоро начаться… Никто не знает, кто будет атаковать первым, но, по всей вероятности, наши военные приготовления имеют целью сдержать русское наступление»128. Январские записи 1943 года свидетельствуют о нараставшем с каждым днем напряжении: «Тревоги в секторе дивизии, можно сказать, стали постоянными. Это война нервов, которая изматывает даже наиболее крепких людей. Часы неописуемого напряжения с вечно натянутыми нервами в ожидании противника, лучший союзник которого – внезапность. Но русские не атакуют испанцев. Страх? Простая случайность. Время, высший судья, расшифрует тайну неподвижности нашей дивизии… Сейчас остались позади мирные дни у Ильменского озера. Война начинает становиться жуткой реальностью; в шуме и грохоте сражений на обоих флангах дивизии война становится с каждым днем все более ожесточенной»129.

Утром 12 января 1943 года «артиллерия и авиация Волховского и Ленинградского фронтов и Балтийского флота обрушили на позиции врага лавину огня и стали»130. Началось наступление советских войск. В немецком фронте образовалась брешь. А уже к 18 января командующий 18-й немецкой армией генерал-полковник Линдеман «вынужден был отдать приказ о том, чтобы каждая дивизия его армии на других участках выделила для закрытия прорыва по одному пехотному батальону или артиллерийской батарее»131. Командование «Голубой дивизии» послало в район Мги батальон 269-го полка, который считался одним из лучших и наиболее боеспособных в дивизии132. В феврале 1943 года настала очередь и для всей дивизии. По словам перебежчика, солдата 263-го полка, удар, нанесенный советскими войсками (55-я армия) 10 февраля в районе Красный Бор, произвел на испанцев удручающее впечатление133. Военнопленный, солдат 262-го полка, взятый в плен 3 марта в районе Путролово, рассказал, что «последние бои были сильнейшим испытанием для испанцев, они понесли колоссальные потери, были уничтожены целые батальоны…». Война, а особенно последние бои, по словам пленного, сурово отразились на настроении даже солдат-фалангистов, раньше фанатически веривших в силу Германии134. В результате боев на Колпинском участке фронта 262-й полк, понесший особенно большие потери, был снят с линии фронта и отведен на укомплектование. Тяжелые потери «Голубой дивизии» во время зимнего наступления Красной Армии на Ленинградском и Волховском фронтах еще больше сгустили атмосферу пессимизма в Мадриде, вызванную итогами Сталинградской битвы.

Еще 9 июня 1942 года между Франко и новым послом США в Испании Карлтоном Хейсом состоялась примечательная беседа. После вручения верительных грамот (кроме Франко, присутствовали Суньер и официальный переводчик барон де ла Торрес) состоялась беседа. Хейс спросил, может ли Франко спокойно относиться к такой перспективе, как господство на всем континенте нацистской Германии с ее фанатическим расизмом и антихристианским язычеством. Франко ответил, что это не совсем приятная перспектива для него самого и для Испании, но он надеется, что Германия сможет пойти на какие-то уступки западным державам и установить какого-либо вида «баланс сил» в Европе. «Франко настаивал, что опасность для Европы и Испании исходит не столько от нацистской Германии, сколько от русского коммунизма. Испания не столько желает победы оси, сколько поражения России»135. Статут «невоюющей стороны», разъяснял Франко, означает, что Испания не является нейтральной в борьбе против коммунизма, прежде всего в войне между Германией и Советским Союзом, с другой стороны, Испания не принимает участия в конфликте между «осью» и западными державами, Испания, по его словам, не испытывает вражды к США…

За год многое изменилось. 1 мая 1943 года новый германский посол в Испании Дикхоф сообщал в Берлин: «Бросалось в глаза, что каудильо, очевидно, не совсем верит в возможность полного разгрома Советов; он неоднократно говорил об огромных пространствах страны и ее человеческом потенциале, и вообще в его рассуждениях нельзя было не слышать скептической ноты». Он, по словам Дикхофа, «не видит, каким образом могут быть сокрушены Англия и Америка»136. Франко, видимо, решил, что пришло время для мелких уступок англоамериканцам. 29 июля 1943 года в своей резиденции Эль-Пардо Франко принял К. Хейса по его просьбе. На беседе присутствовали министр иностранных дел граф Хордана и барон де ла Торрес. В конце беседы Хейс заявил, что «испанское правительство должно отозвать свою „Голубую дивизию“ из германской армии, воюющей в России». Хейс напомнил, что в 1939—1940 годах не было никакой «Голубой дивизии», что она была создана только после того, как Германия напала на Россию. Отсюда складывается впечатление, что Испания больше заинтересована в оказании военной помощи Германии, хотя бы символически, чем в борьбе с коммунизмом.

Франко повторил свой излюбленный миф о «вмешательстве русских агентов» в испанскую гражданскую войну, чем и объяснял свое присоединение к Антикоминтерновскому пакту. Далее он подробно перечислил все случаи своих «расхождений» с Германией и напомнил о его «протесте» Гитлеру, который «грубо нарушил Антикоминтерновский пакт» в августе 1939 года. «Когда Германия напала на Польшу, – продолжал Франко, – он и все испанцы симпатизировали католической Польше. Затем, когда началась советско-финская война, Франко изучал возможности посылки дивизии испанских добровольцев на помощь Финляндии, и только недостаток вооружения и транспортных средств помешал ему это сделать. Наконец, когда Германия и Россия вступили в борьбу, возникла практическая возможность посылки испанских добровольцев на Восточный фронт». По мнению Франко, это не было актом помощи Германии в борьбе против союзников, а выражало враждебность Испании коммунизму.

Хейс ответил, что не Россия напала на Германию, а Германия на Россию, и если у каудильо вызывало протест русское вмешательство в Испании, то как он может признать справедливой испанскую интервенцию в России? И что произойдет, если Советский Союз объявит войну Испании? Франко сказал, что положение изменилось с тех пор, как «Голубая дивизия» впервые появилась на Восточном фронте. Вступили в войну Соединенные Штаты. «Было бы полезно, – прибавил он, – оставить некоторое количество испанских солдат и офицеров на Восточном фронте для сбора информации о том, что происходит на фронте и в самой Германии». Последний довод чрезвычайно удивил Хейса. Он лишь заметил, что всю эту информацию можно получить через испанского военного атташе в Берлине и для этого не стоит держать целую дивизию на Восточном фронте137.

7 августа Хейс встретился с Хорданой. Хордана сообщил Хейсу, что вскоре после беседы 29 июля Франко созвал заседание Высшего военного совета, на котором присутствовали министры всех трех видов вооруженных сил и начальник штаба; было принято решение о постепенном возвращении частей дивизии. Сам Хордана, по его словам, всегда считал посылку «Голубой дивизии» в Россию ошибкой138.

20 августа, накануне своего отъезда в Англию, английский посол Сэмюэль Хор встретился с Франко. Франко сокрушался по поводу захвата Филиппин Японией, но больше всего, по словам Хора, его пугала перспектива освобождения русскими Европы. Хор, в свою очередь, пожаловался на испанскую прессу, на антисоюзнические действия, на нарушение Испанией нейтралитета и в самом конце беседы посетовал на пребывание в России «Голубой дивизии»139. Беседа с Франко внесла успокоение в его душу, и он отбыл в Англию, весьма довольный своей деятельностью. Тотчас же по прибытии Хора в Англию Би-би-си, английские и американские газеты сообщили читателям, что британский посол добился соглашения на вывод «Голубой дивизии» из России.

Однако публикация материалов о предстоящем выводе «Голубой дивизии» вызвала раздражение в Мадриде. 26 августа Хордана сообщил Хейсу, что от германского посла получен энергичный протест и что это отнюдь не способствует преодолению практических трудностей; связанных с выводом «Голубой дивизии» из германских траншей и возвращением ее через Германию. Более того, по мнению Хордана, самый факт возвращения «Голубой дивизии» даст Испании мало, если будет рассматриваться не как добровольный шаг испанского правительства, а как результат давления английского посла140. Не мог простить Хору и Хейс, который считал, что впервые протест со стороны союзников против пребывания испанских добровольцев на Восточном фронте был выражен именно им в беседе с Франко 29 июля 1943 года141. Однако вопрос о выводе «Голубой дивизии» с Восточного фронта был решен не красноречием послов, а силой советского оружия. С. Пейн заметил, что «кривая энтузиазма в отношении Германии стала быстро спадать уже после поражения немцев под Москвой в декабре 1941 года»142. После успехов Красной Армии в ходе летней кампании 1943 года в начале октября Франко объявил о переходе Испании от статуса «невоюющей страны» к нейтралитету. В беседе с Дикхофом 3 декабря 1943 года он разъяснил, что «такая осторожная политика отвечает не только интересам Испании, но и интересам Германии. Нейтральная Испания, поставляющая Германии вольфрам и другие продукты, в настоящее время нужнее Германии, чем вовлеченная в войну»143. 15 октября английский военный атташе получил сообщение от начальника испанского Генерального штаба о достижении соглашения с Германией относительно возвращения «Голубой дивизии». Вывод дивизии с линии фронта начался 12 октября; к 20-м числам она была снята с фронта и временно отведена в район Нарвы, а затем в район Кенигсберга. Хордана уверил Хейса, что заканчиваются последние приготовления к транспортировке дивизии и что ее возвращение в Испанию будет осуществлено как можно быстрее. Первые 600 солдат и офицеров «Голубой дивизии» прибыли в конце октября в Сан-Себастьян.

Двумя неделями позже американский военный атташе сообщил, что, по весьма надежным сведениям, 4 тысячи солдат и офицеров из общего числа в 12 тысяч прибыли на родину, а остальные должны возвратиться в течение ближайших недель и что все слухи о новом наборе в дивизию неоправданны144. А 5 декабря 1943 года агентство Рейтер передало, что с конца октября около 8 тысяч солдат «Голубой дивизии» вернулись в Испанию. Пункт расформирования – Вальядолид. «Все испанские парни до Рождества вернутся из русских траншей», – с уверенностью писал в те дни Хейс президенту Рузвельту. Однако экстремистские элементы фаланги повели энергичную агитацию за вербовку добровольцев в «Германский иностранный легион», который должен находиться исключительно под германским командованием. В результате «Голубая дивизия» была расформирована, но в составе вермахта остался «Голубой легион».

Окончательно легион был сформирован в середине ноября 1943 года. Легион состоял из трех воинских частей. О желании остаться воевать в России офицеры спрашивали только у солдат-пехотинцев, из которых и были составлены две воинские части. В каждой пехотной части (бандере) имелось по четыре роты. Солдат специальных подразделений (артиллеристы, саперы, связисты и т. д.) оставили в приказном порядке. В «Голубом легионе» было 2500 человек, командовал им полковник Антонио Гарсия Наварро, бывший начальник штаба «Голубой дивизии». До конца января 1944 года легион находился в районе неподалеку от железнодорожной станции Любань (дорога Ленинград – Москва), где в ходе начавшегося вскоре наступления Красной Армии был практически стерт с лица земли. Жалкие остатки легиона были вывезены в район Кенигсберга. Там их след теряется.

Выступая перед севильским гарнизоном 14 февраля 1942 года, Франко с большим пафосом обещал, что в момент опасности для Германии, если дорога на Берлин будет открыта, ее преградит не только дивизия испанских добровольцев, но «в случае необходимости» и миллион испанцев145. Об этом обещании каудильо постарался в дальнейшем начисто забыть, и по основательной причине: победоносное наступление Красной Армии сметало все фашистские позиции. В завязавшихся сражениях «Голубая дивизия» понесла тяжелейшие потери. Согласно официальным данным, они составили 12 736 человек, из них убитыми – 6286 146. Достоверно в этих сведениях, вероятно, только одно – соотношение между убитыми и ранеными (примерно 1:1). Английский военный историк Дж. Фуллер полагал, что, как правило, соотношение убитых, раненых и пропавших без вести выглядит, как 1:3:1 147. Иное соотношение между убитыми и ранеными в «Голубой дивизии» связано с особо ожесточенным характером боев на советско-германском фронте. В основном указанные данные преуменьшены в 3—4 раза.

Генерал Эмилио Эстебан-Инфантес, командовавший «Голубой дивизией», в книге «Голубая дивизия. Добровольцы на Восточном фронте» приводит следующие цифры потерь: 14 тысяч – на Волховском фронте и 32 тысячи – на Ленинградском (зима – весна 1943 года)148. Эти данные соответствуют и тем сведениям, которые отразились в документах, собранных нами в советских архивах: на пополнение частей дивизии за все время войны прибыло 27 маршевых батальонов, по 1200—1300 человек в каждом149 (последние 9 маршевых батальонов прибыли в период с января по октябрь 1943 года). Это значит, что всего на пополнение дивизии из Испании было отправлено 33—35 тысяч солдат и офицеров. В период первоначального формирования соединения в нем было 15 780 солдат, 2 727 унтер-офицеров и сержантов, 641 офицер, то есть 19 148 человек. В Испанию после снятия дивизии с фронта вернулись 8 тысяч солдат и офицеров, в легионе остались 2500 человек. Если исходить из этих сведений, потери дивизии должны были составить около 42 тысяч человек. Некоторое расхождение со сведениями генерала Эстебан-Инфантеса можно объяснить тем, что часть раненых вернулась в строй. (Сюда не входят весьма значительные потери легиона.) Преуменьшение потерь «Голубой дивизий» в официальных испанских документах носит намеренный характер. Оно вызвано, в частности, стремлением скрыть от испанцев и мирового общественного мнения размах участия Испании в боевых действиях на стороне держав фашистской оси.

Рассмотренные данные свидетельствуют о том, что через так называемую «Голубую дивизию» за время ее участия в операциях на советско-германском фронте прошли контингенты, значительно превышающие 50 тысяч человек. По масштабам Второй мировой войны это была армия, причем одновременно действовало в ней около 20 тысяч солдат и офицеров. Следовательно, участие франкистской Испании в войне против Советского Союза реально выразилось в посылке армии, носившей название «Голубая дивизия». Она была использована гитлеровским командованием на ответственных участках фронта, в первую очередь для поддержания кольца блокады вокруг Ленинграда. Крестоносцев антикоммунизма, явившихся из далекой Испании убивать советских людей, постигло справедливое возмездие. Хотя франкистский режим впоследствии и постарался принизить значение своего непосредственного участия в боевых действиях против Советского Союза, бесславный поход фашистов-испанцев на Восток по-своему навсегда вошел в летопись Второй мировой войны.

Примечания

1 «Союз национально-синдикалистского наступления» Рамиро Ледесма Рамоса, «Кастильские союзы испанского действия» Онесимо Редондо Ортеги и «Испанская фаланга» Примо де Риверы.

2 «Documents on German Foreign Policy» (DGFP). Series D. Vol. 12, pp. 1080—1081.

3 Ibid., p. 1081.

4 Hoare S. Gesandter in besonderer Mission. Hamburg. 1950, S. 184.

5 «Aussenpolitisches Amt der WSDAP». № 11.24.VI. 1941.

6 DGFP. Vol. 13, pp. 16—17.

7 Ibid., p. 17.

8 Ibid., pp. 38—39.

9 Ibid., p. 39.

10 Кавальеро У. Записки о войне. Дневник начальника итальянского Генерального штаба. М., 1968. С. 73.

11 План «Изабелла-Феликс» был разработан германским командованием летом 1940 года в целях изгнания англичан из бассейна Средиземного моря. Согласно этому плану, одна из групп армий (20 дивизий) должна была пройти через Испанию, захватить Гибралтар и двинуться через Марокко к Тунису. Франко уклонился от участия в этой операции.

12 Muggeridge М. (Ed.). Ciano's Diplomatic Papers. L. 1948, pp.449—450.

13 Martin C. Franco: soldatet chef d'etat. P. 1959, p. 314.

14 DGFP. Vol. 10, pp. 444—445.

15 Doussinaque I. Espana tenia razyn. Madrid. 1950.

16 «Документы министерства иностранных дел Германии». Вып. III. М., 1946. С. 69.

17 «The Times», 3.I.1940.

18 Ciano. L'Europa verso la catastrofe. Milano. 1948, p. 444.

19 «Chicago Daily News», 16.XII.1940.

20 «News Chronicle», 19.1.1940.

21 «Basler Nachrichten», 6.IX.1942.

22 Гальего, жители испанской провинции Галисии, откуда родом Франко, имеют репутацию крайне осмотрительных и осторожных людей.

23 HayesС. Wartime Mission in Spain. N.Y. 1945, p. 65.

24 Payne S. Franco's Spain. N.Y. 1967, p. 30.

25 DGFP. Vol. 13, p. 81.

26 Американский историк Дж. Хиллс называл «Голубую дивизию» корпусом (см. J. HillS. Franco: the Man and his Nation. N.Y. 1967, p. 337).

27 DGFP.Vol. 13, p. 81.

28 Ibid.

29 Ibid.

30 Ibid.

31 Esteban-lnfantes E. Blaue Division. Spaniens Freiwillige an der Ostfront. Hamburg. 1958, S. 10.

32 Ibid., S. 11.

33 Архив МО СССР, ф. 411, oп. 10183, д. 118, л. 42.

34 DGFP. Vol. 13, №380, pp. 612—613.

35 Федюнинский И.И. Поднятые по тревоге. М. 1961. С. 62.

36 Там же.

37 Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 5, лл. 99—106.

38 Мерецков К.А. На службе народу. М. 1968. С. 243.

39 Федюнинский К.А. Указ. соч. С. 80.

40 Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 5, лл. 237—243.

41 Федюнинский И.И. Указ. соч. С. 88.

42 Gran Enciclopedia Larousse. Barcelona, 1968—1974. Т. 3. P. 949.

43 Ridruejo D. Los cuadernos de Rusia. Barcelona, 1976.

44 Ibid., p. 222—223.

45 РГВА(ЦХИДК).Ф. 1425, on. 2, д. 46, л. 18.

46 Esteban-lnfantes E. La Division Azul (donde Asia empieza). Barcelona, 1956.

47 Ibid., pp. 206—209.

48 Архив МО СССР, ф. 52-й армии, on. 9993, д. 5, лл. 244—255.

49 Ср. И,И, Федюнинский. Указ. соч. С. 88.

50 Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 5, лл. 244—255.

51 Там же, д. 18, л. 15.

52 Там же, д. 13. л. 35.

53 Там же, л. 116.

54 Там же, л. 470.

55 Esteban-lnfantes E. Op. Cit.: p. 61.

56 Архив МО СССР, ф. 52-й армии, on. 9993, д. 18, л. 15.

57 «Hitler's Secret Conversations. 1941—1945». N.Y. 1961, pp. 188—189.

58 Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 18, кадр 304.

59 Гитлер был очень недоволен попыткой устранить Муньоса Грандеса от командования дивизией, считая это интригами ненавистной ему клики Серрано Суньера (см. «Hitler's Secret Conversations. 1941—1945, p. 553).

60 Архив МО СССР, ф. 411, on. 10183, д. 125, л. 62. См. также Н. Sallisbury. 900 Day's Siege of Leningrad. N.Y. 1969, p. 538.

61 «Hitler's Secret Conversations. 1941—1945», p. 644.

62 Когда речь идет о «старой» фаланге, то имеется в виду партия фашистского типа, созданная Антонио Примо де Ривера в 1933 году, в программные положения которой вошли многие элементы, заимствованные у германского национал-социализма и итальянского фашизма. Некоторые деятели «старой» фаланги отрицали возврат к монархии и были антиклерикалами. Под «новой» фалангой подразумевается единственная дозволенная в Испании партия, созданная декретом Франко 19 апреля 1937 года и получившая официальное название «Испанская традиционалистская фаланга», куда вошли не только фалангисты и родственные им группы, но и многие другие ультраправые партии и течения, поддерживавшие Франко, в том числе и традиционалисты с их монархическими и воинствующими клерикальными воззрениями. Шеф фаланги назначался главой государства.

63 Серрано Суньера Гитлер не любил и отзывался о нем с явным неудовольствием. («Hitler's Secret Conversations. 1941—1945», p. 149).

64 Ibid., pp. 530—533.

65 Архив МО СССР, ф. 411, on. 10183, д. 118, л. 60.

66 Монастырский Б. Смелые рейды. Л., 1967. С. 101—102.

67 Там же, д. 125, л. 72.

68 Там же, д. 118, л. 75.

69 Там же, д. 125, л. 36.

70 Там же, д. 118, л. 13.

71 Там же, д. 125, л. 26.

72 Там же, д. 118, лл. 40, 96.

73 Там же, л. 121.

74 Там же, л. 88.

75 Там же, л. 76.

76 Там же, ф. 52-й армии, оп. 9993, д. 5, л. 135.

77 Там же, ф.411,оп. 10183, д. 118, л. 189.

78 Там же, л. 63.

79 Там же, л. 74.

80 Тамже, л.219.

81 Там же, л. 183.

82 Там же, л. 178.

83 Там же, л. 131.

84 Там же, лл. 2—13.

85 Там же, л. 14.

86 Там же, л. 13.

87 Там же. л. 76.

88 Там же, л. 205.

89 Речь идет о гражданской войне в Испании в 1936—1939 годах.

90 Архив МО СССР, ф. 411,оп. 10183, д. 125, л. 55.

91 Там же, д. 118, л. 37.

92 Там же, л. 77.

93 Там же, л. 210.

94 Там же, л. 16.

95 Там же, л. 71.

96 Там же, л. 73.

97 Там же, л. 188.

98 Там же, л. 145.

99 Там же, л. 178.

100 Там же, л. 4.

101 Там же, д. 125, л. 68.

102 Там же, д. 118, л. 88.

103 Там же, л. 68.

104 Там же.

105 Там же, л. 77.

106 Там же, л. 44.

107 Там же, л. 67.

108 Там же, л. 74.

109 Hills J. Op. Cit.,p. 353.

110 Ridruejo D. Escrito en Espana. Buenos Aires. 1964, pp. 20, 109.

111 «Известия», 9. VII. 1968.

112 Архив МО СССР, ф. 52-й армии, оп. 9993. д. 18, л. 15.

113 Там же, ф. 411, оп. 10183, д. 125, л. 69.

114 Там же, д. 118, л. 2.

115 Там же, л. 22.

116 Там же. л. 76.

117 Там же, л. 15.

118 Там же, л. 62.

119 Там же, лл. 209—210.

120 Там же, л. 42.

121 Там же, л. 4.

122 Там же, д. 125, л. 69.

123 Там же, д. 118, л. 67.

124 Там же, д. 125, л. 67.

125 См. «ООН. Совет Безопасности. Подкомитет по испанскому вопросу». Нью-Йорк, 1946. С. 14.

126 Esteban-infantes E. Op. Cit., pp. 72—73.

127 Архив МО СССР, ф. 411, on. 10183, д. 118, л. 208.

128 Там же, д. 125, лл. 67—68. !29 Там же, лл.68—69.

130 «История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941—1945». Т. III. M., 1961. С. 133.

131 Там же. С. 137.

132 См. Е. Esteban-infantes. Op. Cit., p. 74.

133 Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 118, л. 184.

134 Там же, л. 204.

135 HayesС. Op. Cit., p. 31.

136 «Документы министерства иностранных дел Германии». Вып. III. С. 175.

137 Hayes C.Op. Cit., pp. 159—161.

138 Ibid., p. 165.

139 Hoare S. Op. Cit., pp. 220—222.

140 Hayes C.Op. Cit., p. 166.

141 Ibid., p. 159.

142 Payne S. Op. Cit., p. 31.

143 «The Spanish Governmentand the Axis».Washington. 1946, № 15.

144 Hayes C. Op. Cit., pp. 178—179.

145 Franco F. Polabras del caudillo. Madrid. 1943, p. 204.

146 Эти сведения сообщает в своей книге J. Hills (op. Cit.). По словам автора, ему была предоставлена по распоряжению Франко возможность ознакомиться со всеми военными архивами Испании.

147 Футлер Дж.Ф.С. Вторая мировая война. 1939—1945 гг. М., 1956. С. 27.

148 Esteban-infantes E. Op. Cit., pp. 61, 95.

149 Прибывший на советско-германский фронт в декабре 1942 года 18-й маршевый батальон был укомплектован даже в составе 1500 человек (Архив МО СССР, ф. 411, оп. 10183, д. 118, л.61).

Ален Милич

ХОРВАТСКИЕ ДОБРОВОЛЬЦЫ В ГЕРМАНСКОМ ВЕРМАХТЕ ВО ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ

Под влиянием Первой мировой войны национальное движение южнославянских народов настолько активизировалось, что привело к возникновению нового единого государства. 1 декабря 1918 года было провозглашено создание Королевства сербов, хорватов и словенцев (с 1929 года оно стало официально называться Югославией). В него вошли Сербия и Черногория, хорватские, словенские и македонские земли, Босния и Герцеговина. Правящей стала династия Карагеоргиевичей, опиравшаяся на сербское чиновничество и офицерский корпус в армии. Однако в новом государстве не все было спокойно. Сербская гегемония вызывала недовольство других народов, которые считали себя полноправными гражданами Югославии. В результате этого обострился национальный вопрос. Усугубились противоречия между сербской и хорватской буржуазией, боровшимися за влияние на государственный аппарат.

Национальная борьба и социальные противоречия привели в конце 1920-х годов к напряженному положению в стране. В такой обстановке в Скупщине 19 июня 1928 года было совершено преступление: сербский националист смертельно ранил Степана Радича, лидера хорватской крестьянской партии (ХКП) и застрелил его соратников: племянника Павле Радича и депутатов И. Пернара и Д. Басаричека. Убийство руководителей этой партии вызвало политический кризис, развитие которого привело, в конечном счете, к государственному перевороту. Его совершил король Александр 6 января 1929 года. В стране была отменена конституция, распущены все политические партии и установлена военно-монархическая диктатура.

В руководство государства вошли новые люди, среди которых начал выделяться Анте Павелич. Сразу же после переворота 6 января 1929 года А. Павелич и его единомышленники-франковцы[2] решили создать «Повстанческую хорватскую революционную организацию» («Усташа») для того, чтобы начать вооруженную борьбу против югославского государства. Поскольку в Югославии условий для ее создания не было, Павелич отправился в Вену и Будапешт для установления контактов с проживавшими там франковцами, а затем в Софию для налаживания сотрудничества с «Внутренней македонской революционной организацией» (ВМРО), которая время от времени совершала террористические акции против югославского государства, добиваясь отторжения от него Македонии и присоединения ее к Болгарии. 20 апреля 1929 года в Софии Анте Павелич и лидер ВМРО Ванчо Михайлов подписали декларацию о совместной борьбе против Югославии. На последовавшей затем пресс-конференции Павелич заявил о том, что сербы и хорваты не могут жить в рамках одного государства, и провозгласил своей целью создание «Независимого Государства Хорватии».

Через ВМРО Павелич установил контакты с итальянской разведкой. Переехав в Рим, он стал на итальянские деньги создавать там усташскую организацию. Кстати, успеху Павелича в этом отношении способствовало и то, что фашистская Италия проводила в то время откровенно антиюгославскую политику. Павелич сделал ставку на неизбежность итало-югославского военного конфликта и создание на развалинах Югославии «Независимого Государства Хорватии» под эгидой Италии.

Именно в Италии в начале 1930-х годов завершилась политическая эволюция усташей. Тогда эта организация состояла из нескольких десятков старых франковцев-эмигрантов и горстки бежавших из Югославии сторонников Павелича. С помощью эмиссаров удалось завербовать около сотни человек из хорватских эмигрантов в США, Латинской Америке и некоторых европейских странах. Общая численность усташей в 1930-е годы не превышала пятисот человек, все они были собраны в несколько лагерей, расположенных на территории Италии. Один из таких лагерей находился в Венгрии. В лагерях усташи проходили военную подготовку, малейшее отступление от правил и любое непослушание каралось смертью. Все они подвергались ежедневной идеологической обработке, воспитывались в духе ненависти к сербам, евреям и коммунистам.

На основании устава, утвержденного в 1932 году, организация строилась на иерархическом «фюрерском принципе». Верхушку ее составлял главный усташский стан во главе с поглавником (вождем) Анте Павеличем.

Основной формой активной деятельности усташей стал терроризм, если не считать шпионской деятельности, поскольку итальянская разведка вербовала из их среды своих агентов. В начале 1930-х годов усташи организовали несколько десятков взрывов на железных дорогах в Югославии, прикрепляя мины замедленного действия к поездам, шедшим туда из Австрии. Самым известным террористическим актом, организованным усташами совместно с ВМРО, стало убийство в Марселе 9 октября 1934 года югославского короля Александра и министра иностранных дел Франции Луи Барту. Таким образом, Италия оказалась серьезно скомпрометированной, а ее политическая верхушка поняла, что деятельность их подопечных приносит больше хлопот, чем выгод. Под давлением Франции Павелича пришлось на какое-то время заключить в тюрьму, а деятельность усташей поставить под жесткий контроль. Но особенно тяжелые времена для усташей наступили после того, как в марте 1937 года между Италией и Югославией был заключен договор о нейтралитете. Политика Италии, заинтересованной в выводе Югославии из французской системы союзов, сделала очередной зигзаг. К договору было приложено секретное соглашение, в соответствии с которым усташские лагеря были расформированы, часть усташей интернирована в итальянских заморских колониях и на средиземноморских островах, лидеры поставлены под надзор полиции.

Позднее усташи называли эти годы «временем великого молчания». Небольшое число усташей с согласия югославских властей вернулось на родину.

Начало Второй мировой войны открыло новую главу в истории усташской организации. Она медленно начала пробуждаться от анабиоза, в который ее ввергло временное итало-югославское сближение. По мере развития германской экспансии росли и захватнические аппетиты итальянских фашистов, которые желали подчинить себе земли балканских государств. В апреле 1939 года Италия оккупировала Албанию. Муссолини опасался, что после захвата чешских земель Гитлер может повернуть в сторону Адриатики. Но фюрер, заинтересованный в союзных отношениях с Италией, заверил его, что Германия считает Балканы и район Средиземного моря итальянской сферой влияния.

Неудачные попытки установить контакты с руководством Хорватской крестьянской партии – доминирующей силой в Хорватии – побудили итальянских фашистов активизировать свои старые связи с усташами. Зимой 1940 года, наряду с планами нападения на Грецию, у дуче возникли замыслы раскола Югославии и образования марионеточной Хорватии под итальянским протекторатом. Для этого предполагалось спровоцировать восстание в Хорватии, затем повстанцы должны были обратиться за помощью к Италии, а после оккупации будущее хорватское государство предложило бы свою корону итальянскому королю. Этот проект итальянский министр иностранных дел Галеаццо Чиано обсудил в конце января 1940 года с Анте Павеличем и получил от него заверения в готовности действовать в соответствии с итальянскими планами.

Вскоре после этого на территории Италии (главным образом в Тоскане) ожили усташские лагеря. Павелич откровенно мечтал о перенесении военных действий на Балканы. В огне нового конфликта, полагал он, родится «Независимое Государство Хорватия». Рост напряженности в мире, а также внутренних противоречий в Югославии способствовал усилению националистических настроений в Хорватии. Усташские элементы во все возрастающей степени ориентировались на нацистскую Германию и поддерживали контакты с германской разведкой. Во главе этих элементов стоял бывший полковник австро-венгерской армии Славко Кватерник – зять Иосипа Франка.

Осенью 1940 года между Германией, Италией и Японией был заключен так называемый Пакт трех держав. Но вскоре к нему присоединились Венгрия, Румыния, Словакия. В результате стечения обстоятельств зимой 1940—1941 годов Балканы вышли на авансцену мировых событий. Сосредоточение в январе 1941 года крупной группировки германских войск в Румынии решило вопрос о присоединении Болгарии к Тройственному пакту. Вслед за пактом, подписанным 1 марта 1941 года, германские войска вступили на болгарскую территорию и приготовились к вторжению в Грецию. Югославия оказалась со всех сторон окруженной государствами оси. В такой ситуации фашистские державы считали решенным делом присоединение Югославии к Тройственному пакту и ее превращение в своего сателлита.

Эти события вновь ввергли усташей в уныние. В первых числах марта 1941 года Павелич был вызван из Флоренции, где он проживал последние годы, в Рим. Там его встретил барон Феррарис, ответственный работник итальянского министерства иностранных дел, референт по хорватским делам. От имени итальянского правительства он довел до сведения Павелича информацию о предстоящем присоединении Югославии к Тройственному пакту, а также высказал равноценное приказу пожелание, чтобы усташская организация прекратила всякую деятельность и не создавала трудностей итальянской дипломатии…

25 марта 1941 года югославский премьер-министр Драгиша Цветкович подписал в Вене протокол о присоединении Югославии к Тройственному пакту. Известие о предательстве национальных интересов и присоединении страны к фашистскому блоку вызвало среди граждан Югославии взрыв возмущения. Уже к вечеру 25 марта во многих городах начались демонстрации. На следующий день они захлестнули всю страну.

Воспользовавшись народным возмущением, группа офицеров и политических деятелей, ориентировавшихся на западные державы, совершила в ночь с 26 на 27 марта 1941 года государственный переворот. Правительство Цветковича-Мачека и принц-регент Павел, ответственные за присоединение к фашистскому блоку, были свергнуты. К власти пришло правительство во главе с генералом Душаном Симовичем. В истории Югославии это был переломный момент, который повлиял на последующий ход войны, особенно на Балканах. Получив известие о государственном перевороте в Югославии, Гитлер принял решение о нападении на нее.

В связи с событиями в Югославии Павелич был вновь срочно вызван в Рим. На этот раз он был принят Муссолини, который приветствовал его словами: «Вот и пришло ваше время!» В ходе беседы Павелич подтвердил взятые им ранее обязательства передать Италии хорватские земли в Далмации, а также поставить под итальянский протекторат вынашиваемое в мечтах «Независимое Государство Хорватию». По распоряжению Муссолини усташам была предоставлена флорентийская радиостанция, которая с вечера 28 марта 1941 года стала вести передачи от имени главного усташского стана. Был отдан приказ собрать всех усташей в лагерь в тосканском городе Пистойя неподалеку от Флоренции. Подогретые известиями о германском нападении на Югославию 6 апреля 1941 года усташи развили большую активность. 10 апреля Павелич устроил смотр усташей в лагере в Пистойе. Около 6 часов вечера все собравшиеся в лагере услышали по радио известие о провозглашении в Загребе «Независимого Государства Хорватии». Это было как гром среди ясного неба. Никто не мог понять, что произошло. Кто осуществил то, ради чего они здесь собрались?

С самого начала подготовки агрессии против Югославии гитлеровцы взяли курс на ее полное уничтожение, расчленение и обособление Хорватии с целью использования в дальнейшем в интересах оккупационной политики. Действия, приведшие к созданию «Независимого Государства Хорватии», были делом рук германской разведки и нацистских эмиссаров. Первоначально ставка делалась на обеспечение сотрудничества с хорватской крестьянской партией. Но контакты с ее лидером Владимиром Мачеком показали, что руководство ХКП не желает быть германской марионеткой. Более того, после некоторых колебаний Мачек 3 апреля 1941 года вошел в правительство генерала Симовича. Тем самым ХКП продемонстрировала свой отказ провозгласить независимость Хорватии и способствовать ее отделению от Югославии. Лишь после этого гитлеровцы обратились к усташам. Собственно, выбора у них не было, поскольку других политических группировок, на которые можно было бы опереться, не существовало. Кроме того, были приняты в расчет давние связи усташей с абвером и внешнеполитическим бюро нацистской партии (службой А. Розенберга). Учитывалась и позиция Италии, которая рассматривала усташей как свою креатуру и связывала с их приходом к власти надежды на расширение зоны своего влияния на Балканах. Не упускалось из виду и то, что внутри усташской организации укрепляло свои позиции прогерманское крыло.

Для координации действий германской разведки и усташей с целью провозглашения «Независимого Государства Хорватия» в первых числах апреля, то есть до нападения гитлеровской Германии на Югославию, в Загреб прибыл особоуполномоченный германского МИД штандартенфюрер СС д-р Эдмунд Веезенмайер. В его послужном списке уже значилось провозглашение «независимой» Словакии в марте 1939 года. Полученный там опыт он пытался применить в Хорватии. Веезенмайер начал с попыток реанимировать деятельность загребских усташей, группировавшихся вокруг Славко Кватерника. Однако они были плохо организованы, малочисленны и не имели политического влияния. Веезенмайер взял бразды правления в свои руки и приступил к активным действиям с целью ускорить развитие событий. Через германскую агентуру в Загребе он установил контакты с рядом влиятельных лиц в руководстве правого крыла ХКП, в управлении местной полицией и жандармерией, в военных кругах. Под его диктовку С. Кватерник написал прокламацию, возвещавшую о создании «Независимого Государства Хорватия». Открытым оставался вопрос, кто и когда обнародует эту прокламацию. Начало военных действий 6 апреля заставляло поторопиться с этой акцией. Она была синхронизирована с продвижением германских войск.

Решающий момент наступил 10 апреля, когда передовые части вермахта приблизились к Загребу. В тот день Веезенмайер предпринял последнюю попытку побудить лидера ХКП В. Мачека возглавить правительство марионеточного государства. Тот снова отказался, но выразил готовность выступить с обращением к населению признать сложившееся положение и сотрудничать с новыми властями. Получив текст этого обращения, Веезенмайер доставил С. Кватерника в студию загребской радиостанции, где тот в 17 часов 45 минут зачитал прокламацию о провозглашении «Независимого Государства Хорватия» во главе с усташским поглавником Анте Павеличем, а себя объявил «по поручению поглавника» главнокомандующим вооруженными силами нового государства. Через час в Загреб вступили германские войска.

Так, 10 апреля 1941 года возникло «Независимое Государство Хорватия». Его провозглашение вызвало переполох среди итальянских фашистов и усташей, собравшихся в лагере в Пистойе. По совету Муссолини, с которым он встретился на следующий день, Павелич поспешно перебрался в хорватский город Карловац, занятый к тому времени итальянскими войсками. И поглавник, и дуче нервничали: не надуют ли их немцы? кто возглавит усташское правительство – Павелич или Кватерник? Окончательное решение было принято в Берлине. Вечером 12 апреля Риббентроп сообщил Веезенмайеру, что по политическим соображениям фюрер намерен в хорватском вопросе дать преимущество Италии. Это значило, что «НГХ» возглавит Анте Павелич. В ночь с 15 на 16 апреля Павелич прибыл в Загреб.

При формировании нового административного и полицейского аппарата на ключевые посты были назначены усташи или проусташские элементы. Они же получили высшие чины в армии и специальных усташских формированиях, созданных наподобие эсэсовских. В своих действиях усташи также копировали крайние образчики нацистского и итало-фашистского законодательства, преследовавшего создание тоталитарной и корпоративной системы. Усташский устав, подготовленный еще в эмиграции, был возведен в ранг конституционного основного закона наподобие программы нацистской партии в Германии.

На самом деле полновластными хозяевами в новой Хорватии были гитлеровцы. Еще в ходе военных действий между германскими и итальянскими войсками была проведена разграничительная линия, проходившая с северо-запада на юго-восток вдоль Динарского хребта. Позднее она стала демаркационной линией, разделившей «НГХ» на немецкую и итальянскую зоны оккупации. Гитлеровцы оккупировали наиболее развитые и густонаселенные районы. Они же определили и окончательные границы нового государства: во время встречи Павелича с Гитлером 6 июня 1941 года последний дал согласие на включение в «НГХ» Санджака, Боснии и Герцеговины.

15 июня 1941 года усташское правительство подписало протокол о присоединении «НГХ» к Тройственному пакту. Позднее оно было признано членами фашистского блока – Венгрией, Болгарией, Румынией и Словакией, а также Финляндией и франкистской Испанией.

Будучи вовлеченными во Вторую мировую войну в июне 1941 года, многие хорваты отказывались служить в вооруженных силах Независимого Государства, но охотно предлагали свои услуги Германии и Италии. Хорваты служили во всех отделениях германского вермахта, в отрядах СС и полиции СС. Хорватскими добровольцами были укомплектованы следующие формирования германского вермахта: 369-й усиленный пехотный полк, 369-я дивизия «Дьявол», 373-я дивизия «Тигр», 392-я «Голубая дивизия», Хорватский воздушный легион, Хорватский морской легион, 13-я горная дивизия СС «Handschar», 23-я горная дивизия СС «Ката», 1-й, 2-й, 3-й, 4-й и 5-й полицейские полки «Хорватия», полицейская противотанковая рота «Хорватия» и дивизия жандармерии «Хорватия». Кроме того, два формирования – Легкая транспортная бригада и Хорватский легион – в ходе Второй мировой войны сражались на стороне Италии.

Хорватский 369-й усиленный полк

22 июня 1941 года – в день германского вторжения на территорию Советского Союза – Анте Павелич встретился с военными и правительственными кругами Хорватии, чтобы обсудить, чем они могут помочь своему немецкому союзнику. Правительство Павелича приветствовало нападение Германии на Советский Союз, так как видело в нем борьбу прогрессивных сил Европы против коммунистической заразы на Востоке. Участники дискуссии пришли к единому мнению, что Хорватия должна принять участие в войне против Советского Союза вместе с Германией. Об этом решении было объявлено представителю германского Генштаба в Хорватии Эдмунду Глэйзе фон Хорстенау.

Хорстенау предложил Павеличу подготовить письмо Адольфу Гитлеру с предложением отправить на Восточный фронт хорватские войска. Уже на следующий день, 23 июня 1941 года, Павелич написал Гитлеру официальное письмо, в котором выразил пожелания хорватского народа присоединиться к борьбе «всех свободолюбивых наций против коммунизма». Павелич готов был предоставить сухопутные, морские и воздушные силы, чтобы как можно скорее включиться в борьбу вместе с Германией. Гитлер ответил на это письмо 1 июля 1941 года, принимая предложение Хорватии и благодаря ее за службу. Фюрер считал, что сухопутные войска можно отправить на фронт уже совсем скоро, а вот на обучение и оснащение воздушных и морских сил уйдет достаточно много времени. 2 июля 1941 года Павелич сообщал, что по всем подразделениям Вооруженных сил Хорватии был объявлен призыв добровольцев, желающих подключиться к борьбе на Востоке.

Контингент хорватских сухопутных войск был сформирован довольно скоро. Военное командование рассчитывало максимум на 3900 добровольцев, чтобы сформировать полковую единицу, но к 15 июля уже 9000 мужчин явились на призывные пункты. В результате такого потока добровольцев пришлось повысить критерий отбора.

Когда 16 июля 1941 года полк был полностью сформирован, ему присвоили название Хорватского 369-го усиленного пехотного полка. В состав полка входило 3895 (по другим сведениям 6300) офицеров, сержантов и рядовых. Являясь подразделением вермахта, хорватские военнослужащие должны были носить германскую униформу и использовать германские знаки отличия. От остальных военнослужащих их отличала нарукавная нашивка (на левой руке) с красно-белыми шашечками и надписью «Hrvatska» (Хорватия). Такой же знак был изображен на левой стороне шлема.

Полк состоял из штаба полка, трех батальонов пехоты и артиллерийской батареи. Каждый пехотный батальон включал в себя штаб батальона, 3 пехотные роты (причем одна рота набиралась из боснийских мусульман, а остальные две – из хорват-католиков), пулеметную роту, противотанковую роту, роту снабжения и батарею артиллерии. Полк называли «укрепленным» из-за входящей в него артиллерии, которая обычно не включалась в состав пехотного полка. Возглавлял 369-й Хорватский полк полковник Иван Маркуль Резервный батапьон полка был организован в это же время. Вскоре после его формирования он был передислоцирован в австрийский город Штокерау.

После того как полк был полностью организован, его перебросили в Германию, в Доллершейм, где солдаты и офицеры дали присягу верно служить Гитлеру и Павеличу, Германии и Хорватии. Затем полк был отправлен через Венгрию в Бессарабию. А уже оттуда он совершил марш-бросок на 750 километров через Украину к линии фронта. За 35 дней, сколько продолжался этот поход, военнослужащие полка имели лишь один день отдыха. Кроме того, за этот период 187 добровольцев отправились назад в Хорватию для восстановления здоровья, двоих солдат казнили за то, что во время дежурства они покинули свой пост. В конце концов, полк достиг места своего назначения – деревни Будниская на Украине. Там он расквартировался, и ему была предоставлена неделя для отдыха. Вскоре к полку присоединилась группа опытных немецких сержантов, которые должны были помочь хорватам в заключительной подготовке к сражению.

9 октября 1941 года 369-й полк был прикреплен к 100-й егерской дивизии, а 13 октября он принял участие в своем первом сражении. Бои велись вокруг деревень и городов: Петрусани, Кременчуг, Полтава, Сароки, Балти, Первомайск, Кировоград, Петропавловск, Тарановка, Грисин, Сталино, Васильевка, Александровка, Ивановка и Гарбатово. Во время этих боев хорватов потрясли масштабы капитуляции советских войск: русские солдаты тысячами сдавались в руки хорватам. Военнопленных было так много, что хорваты были вынуждены даже отпускать их. Поэтому многие из советских солдат, особенно русские и украинцы, предпочитали сдаваться именно хорватам, рассчитывая на лучшее отношение к себе со стороны родственных славян.

В июле 1942 года полк сражался в северо-восточном направлении, затем повернул на юго-восток вдоль Дона. Тяжелые потери хорваты понесли 25, 26 и 27-го июля в боях у села Селиванове 46 хорватских солдат были убиты и 176 – ранены. Большая часть боя велась врукопашную. Хорватские похоронные отряды были созданы именно после этих жестоких боев. Убитых хорватов хоронили прямо на поле боя. 26 августа 1942 года из резервного батальона в Штокерау прибыло первое подкрепление. Полк был отправлен в город Гласков для отдыха и переоснащения.

С конца августа по конец сентября 1942 года полк принял участие в различного рода тренировках за линией фронта. 22 сентября полковник Виктор Павичич, прежде возглавлявший Хорватскую Военную Академию, сменил полковника Маркуля на посту командира полка. 24 сентября 1942 года Анте Павелич посетил полк. Особо отличившихся добровольцев он наградил орденами и медалями, а также пригласил их позавтракать за одним столом с генералом фон Паулюсом. Наконец, еще через два дня, 26 сентября, полк получил приказ двигаться дальше и взять курс на юго-восток. После 14-часового перехода полк прибыл в предместье Сталинграда. В 23.30 того же дня 1-й батальон полка вошел в город. На следующее утро остальные части полка также вошли в Сталинград, окружив его.

Хорватский 369-й полк был единственной негерманской единицей, которая участвовала в Сталинградском сражении. Хорваты рассматривали это как большую честь – награду за жестокие сражения и достигнутые успехи. Ходили слухи, будто германский Генштаб собирался переименовать 100-ю Егерскую дивизию в 100-ю Немецко-Хорватскую Егерскую дивизию. Однако этому не суждено было осуществиться, так как Сталинградская битва стала для Хорватского полка последней.

Хорватские добровольцы участвовали в самых жестоких сражениях, пытаясь захватить город. Сталинградские будни описал впоследствии командующий взвода 3-й роты, лейтенант Букар: «Когда мы вошли в Сталинград, он был весь объят пламенем и разрушен. Мы укрылись в траншеях и блиндажах, поскольку враг косил нас мощным артиллерийским огнем, ракетами «катюша» и воздушными бомбардировками. К счастью, я не потерял ни одного солдата. Во втором взводе был один убитый и 5 раненых, а в третьем – 13 мертвых и раненых. Около 6 часов утра немецкие «Юнкерсы» начали бомбить территорию прямо перед нами, и битва продвигалась к северной части города. Моей задачей было соединиться с немецким подразделением, осмотреть грузовую станцию, затем расчистить железнодорожные пути и двигаться по направлению к Волге. Ночью постоянно совершались бомбардировки. Я не потерял своих солдат, но наше транспортное соединение понесло значительные потери: 10 человек погибли, убито 40 лошадей, а грузовик с оборудованием и боеприпасами взорван…»

Командир 2-го батальона, капитан Иван Корич, вспоминал: «В течение ночи 26—27 сентября русские самолеты летали чрезвычайно низко и бомбили как раз тот район, где должен был расположиться мой батальон. Однако, предчувствуя, что этот район будет обстреливаться, мы укрылись в канавах вокруг него. Утром 27 сентября, все еще оставаясь в укрытиях, я перегруппировал своих солдат. Мы оставались в таком положении до 13.00 – до тех пор, пока полковой командир не приказал моему батальону двигаться к позициям немецкого 227-го полка. Я просил отложить это перемещение до темного времени суток, так как русские бомбили область тяжелой артиллерией и ракетами «катюша». Я беспокоился, что в результате передвижения по открытой местности мы можем понести серьезные потери. Но командующий и слушать меня не хотел, и в 14:00 под градом пуль и бомб я начал продвижение к позициям 227-го полка. Нам предстояло пройти 10 километров. Мы двигались группами по 3– 4 человека. Я и мой адъютант шли самыми первыми. Пройдя всего несколько сот метров, мы были поражены сильнейшим артиллерийским огнем. Солдаты падали мертвыми один за другим. Командир роты Томас был ранен. Пройдя полпути, мы получили приказ остановиться и доложить об этом командующему 227-го полка. Я разместил своих солдат в канавах и траншеях. Командующий 227-го полка полковник Мор приказал, чтобы мой батальон предоставил подкрепление для его ослабленного полка, а мне и моему штабу приказал оставаться вблизи его штаба. После того, как я получил эти распоряжения, я вернулся к своим солдатам. Между тем уже стемнело. Мы продвигались к позициям 227-го полка, переползая через огромные канавы, оставшиеся после бомбардировок. При лунном свете советские самолеты легко обнаружили нас и стали скидывать на нас фосфорные бомбы, которые после взрыва горели ярким пламенем. Многие из моих солдат сгорели заживо. Это было чудовищное зрелище. Здоровые и раненые вскакивали и бежали, чтобы спасти своих горящих товарищей… Мой батальон, теперь прикрепленный к 227-му полку, продвигался вперед с большим трудом, сражаясь за каждое здание. Ночью 28 сентября 1942 года я вынужден был оставить свой батальон, так как получил серьезную травму головы во время воздушных бомбардировок. Мой адъютант, лейтенант Томислав Елич, также был ранен. Позже я слышал, что солдаты моего батальона продолжали героически сражаться до тех пор, пока последний боец не упал замертво».

К 13 октября от 369-го полка остался лишь небольшой ослабленный батальон и две роты, которые состояли из 983 оставшихся в живых солдат, включая подкрепления из Штокерау. В течение дня полк сумел продвинуться дальше на 800 метров к северной части Сталинграда.

16 октября 1942 года генерал-полковник Занне наградил особо отличившихся в боях хорватских добровольцев Железным Крестом I степени. Полковник Павичич также был награжден медалью за превосходное командование полком.

В оставшиеся дни октября 1942 года полк жестоко сражался, неся большие потери. Центром борьбы в это время была фабрика «Красный Октябрь». Советская контратака вдоль железнодорожных путей недалеко от фабрики еле сдерживалась.

К 3 ноября 1942 года 369-й полк имел в своем составе следующие силы: 1 пехотная рота, состоявшая из 98 солдат с 8 легкими пулеметами, рота тяжелой артиллерии из 73 бойцов и одним тяжелым пулеметом, противотанковая рота из 20 солдат с 6 орудиями. Общее количество оставшихся в живых хорватских солдат составляло 191 человек, из которых только четверо были офицерами. Это число не включает батарею артиллерии, солдаты которой были рассеяны по различным немецким единицам. 4 ноября прибыло подкрепление из Штокерау.

6 ноября остатки хорватского полка были присоединены к немецкому 212-му пехотному полку. Борьба продолжалась вокруг фабрики «Красный Октябрь». 21 ноября 1942 года пришли новости о советском нападении на фланги 6-й армии. К 25 ноября из-за отсутствия живой силы в линии нападения появились такие бреши, что советские разведчики могли проникнуть в тыл германских войск. Поэтому каждого более-менее боеспособного солдата, включая больных и легко раненых, посылали на передовую, чтобы держать линию фронта.

5 офицеров, 9 сержантов и 110 солдат в конце ноября 1942 года покинули поле боя. Пища для военнослужащих была в то время тщательно нормирована и составляла 120 граммов лошадиного мяса с небольшим количеством хлеба. Ежедневно солдаты получали лишь малую часть от количества пищи, необходимого для поддержания их в строю.

С наступлением декабря немного оставшихся хорватских солдат были обморожены, голодны, им не хватало боеприпасов и оружия. Полковник Павичич жил в каком-то ином, собственном мире, отдавая невыполнимые приказы войскам, которых уже не существовало. К 17 декабря замерзла Волга, что позволило Красной Армии открыть второй фронт с другой стороны города.

На католическое Рождество 1942 года лейтенант хорватской армии Коробкин писал: «Сегодня, 25 декабря 1942 года, около полудня враг совершил попытку нападения на наш левый фланг. Мы лишились своего важного оружия – тяжелого пулемета. Спустя некоторое время враг напал на наш правый фланг. Несмотря на перекрестный огонь и поддержку артиллерии, это нападение было отброшено назад. Такому успеху мы обязаны героизму капрала Ивана Вадле. Вечером мы получили сообщение от полковника Эйхлера, который благодарил нас за нашу стойкость. Когда наступила ночь, мы использовали темноту в своих интересах, и контратаковали на нашем левом фланге. Используя ручные гранаты, мы разрушили вражеское соединение и захватили обратно наши предыдущие позиции. Полковник Эйхлер, после того как узнал об очередном нашем успехе, послал нам новое сообщение, в котором говорил, что гренадеры 212-го полка гордятся тем, что сражаются плечом к плечу с такими отважными хорватскими воинами, как мы».

10 января 1943 года полковник Павичич в своем рапорте к 100-й егерской дивизии написал: «Я должен сказать, что в период с 27 сентября 1942 года, когда мы достигли Сталинграда, до сегодняшнего дня, мои солдаты имели всего четыре дня отдыха. В последний день отдыха, 30 декабря, у них не было даже достаточного времени для сна после бесчисленных дней и ночей непрерывных сражений, они не имели возможности помыться и побриться, так как снова были брошены на передовую, где мужественно продвигались вперед. Они держали позиции до 9 января 1943 года, пока не были остановлены на тех рубежах, на которых остаемся до сих пор».

16 января 1943 года Красная Армия нанесла удар по хорватским позициям с трех сторон, в результате чего хорватам пришлось отступить, а группа во главе с лейтенантом Фембером была отрезана. Во время нападения эта группа исчерпала все свои боеприпасы и позже была разбита. Полковник Кульвяйн попытался спасти молодого Фембера и его солдат, совершив контратаку, однако она провалилась, и все солдаты, включая полковника Кульвейна, были убиты. Лейтенанты Зубцевский, Коробкин и Вадля с небольшим числом оставшихся в живых бойцов продолжали оказывать сопротивление, но вскоре все трое были серьезно ранены. Немецкое командование приказало, чтобы все оставшиеся в живых хорваты отступили от линии фронта и принялись за укрепление позиций вокруг прежней советской Академии Военно-воздушного флота, которая будет служить последним оборонным пунктом соединения.

Вскоре после этого полковник Павичич просил командование 100-й Егерской дивизии, чтобы его заменили. Поскольку у него больше не осталось солдат, кроме нескольких раненых, он чувствовал свою бесполезность. Он предложил, чтобы полковник Месич (командующий батареи артиллерии) заменил его, а он (Павичич) вылетит из Сталинграда обратно в Штокерау, где к тому времени было сформировано немецко-хорватское соединение для борьбы с партизанами на Балканах.

20 января 1943 года полковник Павичич попытался вылететь из Сталинграда. Однако то, что случилось с ним позже – осталось загадкой. Существуют две версии его таинственного исчезновения: либо его самолет был сбит, либо он просто сбежал, проигнорировав распоряжения дивизионного командования, и был убит в последние кошмарные дни Сталинградской битвы. Наиболее вероятной кажется первая версия, поскольку среди выживших хорватов есть свидетель (сержант Эрвин Юрич), который утверждает, что видел распоряжения генерала Занне, приходящие на имя Павичича.

23 января 1943 года 18 раненых хорватов вылетели из Сталинграда. Среди этих счастливчиков был и хорватский сержант Юрич, который делал записи в так называемом Журнале боевых действий и пронес его через сталинградский кошмар, сохранив, таким образом, сведения об истории Хорватского 369-го усиленного полка. После 23 января 1943 года в дневнике значится лишь одна запись: «2 февраля 1943 года Сталинград был отбит».

Полковник Месич оставался в Сталинграде и после 23 января 1943 года с немногими выжившими солдатами полка. Месич вместе с группой солдат выжил и сдался Красной Армии. Босые и голодные, они пешком дошли до Москвы. Позже Месич был экстрадирован в Югославию, где коммунистическое правительство ликвидировало его.

Остатки 369-го полка, эвакуированного из Сталинграда, отправили в Штокерау, где наряду с резервным батальоном прежнего полка они сформировали ядро новой хорватской пехотной единицы – 369-й дивизии «Дьявол». В нее вошло около одной тысячи бойцов из первоначального хорватского полка. Все они были отмечены так называемым «Значком хорватского легиона-1941», изображенным в виде липового листа с красно-белыми шашечками и надписью «Hrvatska Legija-1941».

Легкая (итальянско-хорватская) транспортная бригада

В июле 1941 года итальянский генерал Антонио Оксилио попросил аудиенции у хорватского главнокомандующего Анте Павелича. Во время этой встречи генерал Оксилио представил Павеличу письмо от итальянского верховного командования с просьбой создать Хорватский легион, пусть даже символический, для помощи итальянской армии на Восточном фронте. Дело заключалось в том, что, после того как хорваты пошли служить на стороне Германии, итальянцы почувствовали себя оскорбленными. Их раздражало то, что у них не только не спросили разрешения, но даже не сообщили ничего. Павелич, хотя его и возмутило такое поведение Италии, но чтобы совсем не разругаться с союзником, все-таки дал свое согласие на создание хорватской войсковой единицы. 26 июля 1941 года Хорватское военное командование отдало соответствующие распоряжения, и вскоре Легкая транспортная бригада (Laki Prijevozni Zdrug) была сформирована. Большинство военнослужащих этой бригады являлись добровольцами, которые предназначались в качестве подкрепления для 369-го полка на Восточном фронте.

В состав бригады входили 1100 солдат, 70 сержантов и 45 офицеров. Она подразделялась на три пехотных роты, одну роту автоматчиков, одну минометную роту и одну артиллерийскую батарею. Командовал бригадой полковник Эгон Зитник.

Первым местом базирования бригады стал город Вараздин в Хорватии, где она обучалась и ждала подкрепления итальянцев, чтобы организовать совместную войсковую единицу. Ждать пришлось долго, поскольку у итальянцев возникли организационные проблемы. Тем временем бригада успела провести ряд мероприятий по зачистке городов Кордун, Банья и Боснийская Крайна от небольших групп югославских солдат и партизан, которые скрывались в лесах и боролись против нового хорватского государства,

17 декабря 1941 года из Италии наконец был получен приказ о передислокации бригады на территорию Италии, где она получит дополнительное вооружение и транспорт. Следующие три месяца бригада проходила интенсивный подготовительный курс. В конце обучения легионеров навестили генерал Уго Каваллерио из итальянского Генштаба и министр обороны Хорватии Славко Кватерник. На торжественной церемонии бригаде было вручено боевое знамя, а солдаты и офицеры присягнули на верность Италии и Хорватии, Муссолини и Павеличу,

16 апреля 1942 года бригада прибыла на Восточный фронт, в район города Харцызск. Здесь она соединилась с итальянской 3-й подвижной дивизией и получила в свое распоряжение 44 грузовика, 3 автомобиля и 6 мотоциклов, 11 мая в районе Первомайска бригада приняла участие в своем первом сражении и потеряла в результате 5 человек.

В течение следующих 10 месяцев бригада участвовала в битвах у Стоково, Тимофеевки и Весели – Никитово. 11 июля 1942 года бригада вошла в состав XXXV итальянского корпуса. На следующий день бригада продвинулась на 30 километров в глубь советской территории. Последовали сражения в местечках Владимировка, Красная Поляна и Федоровка. 28 июля 1942 года бригада форсировала Северский Донец и вошла в с. Любанское. 25 августа 1942 года Красная Армия начала контратаку, в результате чего бригада была вовлечена в тяжелые бои. Хорваты сумели удержать свои позиции ценой 8 погибших и 12 раненых. С советской стороны погибли 20 солдат, 101 человек был захвачен в плен. За это сражение командующий итальянским XXXV корпусом наградил бригаду орденом «Sui Campo».

19 декабря 1942 года, удерживая высоты 210 и 168 у города Храчин, бригада столкнулась с массированной атакой Красной Армии. Она продолжала сражаться до 21 декабря, пока запасы вооружения и боеприпасов не истощились. В результате этого сражения итальянско-хорватская транспортная бригада была полностью уничтожена.

Хорватский воздушный легион

Когда по призыву Анте Павелича началась мобилизация хорватских добровольцев для ведения войны на Восточном фронте (2 июля 1941 года), было быстро организовано соединение военно-воздушного флота. В добровольцах недостатка не было, поэтому многим пришлось отказать. Как правило, в это соединение шли те, кто уже служил в хорватских военно-воздушных силах.

Полковник Иван Мрак был выбран в качестве командующего легионом. Легион состоял из эскадрильи истребителей (под командованием полковника Франьо Джаля) и эскадрильи бомбардировщиков (под командованием полковника Векослава Вицевича). Обе эскадрильи включали в себя по два авиакрыла. 15 июля 1941 года воздушный легион был направлен из Хорватии в Германию для обучения.

Тренировки эскадрильи истребителей, которые начались 19 июля 1941 года, совершались на самолетах «Arado 96» и «Me D». Они продлились до конца сентября 1941 года, когда военное командование посчитало, что легионеры уже готовы к ведению боевых действий на Восточном фронте. После завершения тренировок пилотов пересадили на истребители «Messerschmitt Bf109». Во время обучения хорватские пилоты носили униформу люфтваффе, украшенную хорватской нарукавной нашивкой и значком Хорватского воздушного легиона на правом нагрудном кармане.

Эскадрилья получила официальное обозначение «15.(Kroatische)/JG 52» и впервые прибыла на Восточный фронт 6 октября 1941 года в район Полтавы. 9 октября 1941 года пилоты эскадрильи попробовали себя в действии в районе Ахтиевка – Красноград и весьма успешно: в бою был сбит советский «Р-10». Это попадание было записано на счет немецкого пилота – лейтенанта Баумгартена. В конце октября 1941 года эскадрилья была передислоцирована в Таганрог и оставалась там до 1 декабря 1941 года. Первое меткое попадание по советским самолетам было совершено капитаном Ференчиной, второе – полковником Джалем.

1 декабря 1941 года эскадрон истребителей был переведен в Мариуполь. Нападения на советские вооруженные колонны были совершены в районе Покровское, Матвеев, Курган, Ейск и Успенское, а также на железнодорожной линии Мариуполь – Сталино. Иногда истребители сопровождали немецкие бомбардировщики во время их миссий. К концу января 1942 года на счету пилотов эскадрона было 23 сбитых советских самолета (четыре из них были истребители «МиГ-6»). В конце марта 1942 года эскадрон получил телеграммы от командующего 4-го авиакорпуса генерала Флюгбейля и командующего 4-го воздушного флота генерал-полковника Лёра, которые поздравляли хорватских пилотов с достигнутыми успехами. В течение апреля 1942 года истребители эскадрона сопровождали эскорты бомбардировщиков «Юнкерс» во время их боевых заданий, охраняли летное поле в Мариуполе и обстреливали советские войска в районе Азовского моря. В этот период было сбито более девяти советских самолетов.

В мае эскадрон был передислоцирован в район Артемовка – Константиновка. Во время бомбардировок Севастополя они выполняли функции охраны тяжелых бомбардировщиков. Кроме того, истребители эскадрона патрулировали район Азовского моря. Четыре советских самолета было сбито и одно патрульное судно затоплено в результате действий хорватских пилотов. С конца мая до 21 июня 1942 года (этим днем датируется однотысячный вылет пилотов эскадрона) был сбит еще 21 советский самолет. А до конца июля 1942 года сбито еще 69 самолетов.

Эскадрилья успешно сражалась до июля 1944 года, когда ее отозвали в Хорватию, чтобы предотвратить все увеличивающуюся партизанскую угрозу. К этому времени на счету эскадрильи было 283 сбитых советских самолета, 14 пилотов получили статус «аса», а четверо пилотов были награждены Железными Крестами I и II степени.

Потери эскадрона истребителей за все время пребывания их на Восточном фронте были невероятно низкими: 2 самолета и 5 пилотов.

Эскадрилья бомбардировщиков официально обозначалась «15. (Kroatische)/KG 53». Она была укомплектована самолетами Dornier Do17. На Восточный фронт эскадрилья прибыла 25 октября 1941 года после прохождения тренировочного курса в Германии. Районом первой операции был Витебск. После этого она действовала в основном в северной части Восточного фронта, включая бомбардировки Ленинграда и Москвы. 9 ноября 1941 года пилотов эскадрильи лично поблагодарил и поздравил с успехами фельдмаршал Кессельринг. После 1247 вылетов на Восточном фронте в декабре 1942 года эскадрилья бомбардировщиков была отправлена в Хорватию, где вошла в состав хорватского военно-воздушного флота и воевала с партизанами. Во время нахождения на Восточном фронте эскадрилья потеряла 5 самолетов и 20 пилотов.

Хорватский морской легион

Летом 1941 года офицеры и рядовые военно-морских сил Хорватии выразили желание сформировать хорватскую Военно-морскую бригаду для ведения войны на море против советского Красного флота. В бригаду вошло 343 человека, из которых 23 были офицерами, 220 сержантов и 100 моряков.

Интересно отметить, что Италия наложила вето на формирование хорватского национального флота, который бы служил на Адриатическом море, поэтому весь лучший военно-морской хорватский контингент перешел на службу Германии.

Вскоре после сформирования, бригада получила наименование «Хорватского военно-морского легиона» (Hrvatska Pomorska Legija) и стала частью военно-морских сил Германии (Kriegsmarine). Первым командующим стал капитан Андро Врклян. Позднее он был заменен капитаном Степаном Руменовичем.

Сначала Хорватский морской легион был отправлен на Черное море, в Варну, для прохождения обучения. По прибытии в Варну 17 июля 1941 года хорватские легионеры облачились в униформу и начали тренировки на минных тральщиках и подводных лодках, поскольку в Черном море предпочтение в будущей морской войне отдавалось именно этим видам судов. Помимо необходимых тренировок на судах, проводилось также обучение ведению боя на суше, налаживанию радиосвязи и немецкому языку. Германский адмирал Шустер был одним из высших военных чиновников, которые посетили хорватских легионеров во время их обучения в Болгарии.

Обучение было закончено 22 сентября 1941 года, и в этот же день легион был отправлен в Советский Союз, куда он прибыл 30 сентября. Легион имел официальное военное обозначение: «23.Minesuch-Fiottilla». Хорватские моряки носили униформу кригсмарине с отличительной нашивкой на левой руке.

В конце сентября 1941 года легион был размещен в городе Геническ. Вскоре после этого город был тщательно укреплен, а вдоль береговой линии расставлены патрули. Сообщения этого периода указывают на то, что хорватские моряки с нетерпением ждали начала боевых действий.

Нападение на Геническ в конце 1941 года Красной Армией было подавлено благодаря вмешательству сил люфтваффе. В то время в городе находились только хорватский легион, группа румынской кавалерии и небольшой немецкий гарнизон. Зиму легионеры пережили в вырытых утепленных бункерах. В течение этого периода капитан легиона Врклян вместе с немецкой командой инспектировал прилегающие к городу области. Во время советского нападения инспекционная команда сражалась в качестве пехотной силы в городе Феодосия. В продолжение долгих, холодных, скучных зимних месяцев Красная Армия пыталась морально подавить легионеров, периодически сбрасывая с воздуха пропагандистские листовки. Накануне Рождества в листовках сообщалось, что если солдаты не хотят испортить себе праздник, то им следует сдаться. Все эти листовки заканчивались словами: «Да здравствует Советский Союз! Гитлер капут!» Хорватские легионеры использовали листовки в своих печах.

В начале апреля 1942 года, когда лед в гавани Геническа начал подтаивать, хорваты стали готовиться покинуть город.

К середине апреля почти весь лед растаял, так что хорватские суда смогли уже выходить в море. У входа в гавань для защиты от возможного советского нападения были расставлены мины, однако в результате несчастных случаев на них подорвались сами же хорваты: во время расстановки мин 2 судна было подорвано, погибли 25 человек. 25 мая 1942 года хорватская военно-морская флотилия покинула Геническ.

В августе 1942 года легион прибыл в Мариуполь. На вооружении легиона в то время находился 31 катер, 35 моторных лодок и еще несколько небольших судов. Включая захваченное советское судно «Товарищ», силу легиона составляло около 130 судов. В подчинении командующего легиона, помимо хорватов, находились также 200 немецких моряков, которые вошли в состав легиона. Немецким контингентом командовал Энсин Плауц. Интересно отметить, что во время нахождения в Крыму, на Азовском и Черном море, хорватам удалось завербовать в свои ряды несколько советских моряков украинской национальности.

Накануне нового 1942 года легионеры передали суда новым командам и отправились в Хорватию на отдых. После этого их отправили в Германию для продолжения обучения, после чего они вновь прибыли в Варну. В октябре 1943 года легион был переведен в Триест, где хорватские офицеры и моряки были назначены на различные суда кригсмарине. С этого момента закончилась служба хорватского легиона на стороне Германии в качестве отдельной войсковой единицы.

369-я Хорватская пехотная дивизия

В 1941 году, наблюдая успехи хорватских добровольцев на Восточном фронте и ощущая необходимость в как можно большем количестве солдат для продолжения войны, германский Генштаб принял решение создать Хорватскую дивизию, и как можно скорее отправить ее в Россию.

Дивизия начала формироваться 21 августа 1942 года в Штокерау. Ее основу составил вновь прибывший контингент из Хорватии и восстановленные раненые хорватского 369-го полка. К декабрю 1942 года около тысячи ветеранов 369-го полка находились уже в составе этой новой войсковой единицы. Командующим дивизии стал немецкий генерал Фриц Найдольт.

Дивизия состояла из двух пехотно-гренадерских полков – 369-го и 370-го, каждый из которых включал в себя три батальона пехоты и минометную роту. 369-й хорватский артиллерийский полк состоял в свою очередь из двух легких батальонов по три батареи в каждом и одного тяжелого батальона, состоящего из двух батарей. Наряду с этим были созданы такие подразделения, как инженерный батальон, батальон связи, отряд снабжения, ремонтная рота, три административные роты, медицинская рота, ветеринарная рота и отделение военной полиции. Это соединение получило название 369-й Хорватской пехотной дивизии, но сами солдаты окрестили ее «Дьявольской дивизией». «Vrazja», или «Дьявольская», – так называлась хорватская дивизия (42-я) в составе Австро-Венгерской армии во время Первой мировой войны. Немцы же предпочитали называть дивизию «Schachbrett» («Шахматная доска») из-за отличительной нарукавной нашивки хорватов. Солдаты дивизии носили немецкую униформу и знаки отличия, и только хорватская нашивка идентифицировала их как соединение хорватских добровольцев. В отличие от прежнего 369-го полка, бойцы 369-й дивизии носили нашивку на правом рукаве. Примечательно, что новая дивизия также носила 369-й номер – это была дань мужественно погибшим соотечественникам на Восточном фронте.

Начало народно-освободительной борьбы резко изменило расстановку сил в «Независимом государстве Хорватия» как в политическом, так и в военном отношении. Усташский режим, несмотря на поддержку оккупантов, не смог стабилизировать свое господство. Положение усугублялось разгоревшимся итало-германским соперничеством за влияние в «НГХ». Итальянские фашисты, крайне раздраженные «изменой» усташей, перебежавших под немецкую опеку, стали оказывать в своей оккупационной зоне поддержку четническим отрядам. Итогом был усиливавшийся развал экономики, свертывание промышленного производства и сырьевых отраслей, что чувствительно задело германские интересы.

В течение 1942 года центр народно-освободительной борьбы в Югославии переместился на территорию Хорватии. В январе 1943 года из-за активности коммунистических партизан ситуация в стране стала настолько критической, что было принято решение отправить 369-ю дивизию не на Восточный фронт, а на Балканы. По прибытии в Хорватию она имела в своем составе около 14 000 солдат и офицеров.

Первая операция, в которой дивизия приняла участие, называлась «Weiss» – в Северной Боснии. Это кампания иногда упоминается как сражение у реки Неретва. Начавшаяся 20 января 1943 года и продолжавшаяся до конца марта того же года, эта операция стала тактической победой для оси, но не была в состоянии полностью уничтожить партизанское движение. Дивизия хорошо сражалась на участке южнее Сисак-Костаньицы через Приедор к Боснийскому Петровачу, где соединилась с дивизией СС «Принц Евгений».

После этого первого сражения 369-я дивизия была переброшена в район операции, который протягивался от Карловаца на западе – к реке Дрина, разделяющей Сербию и Хорватию, и от хорватского Адриатического побережья на юге – к реке Сава на севере. Большинство же боевых действий велось в районе между городами Сараево и Мостар.

Следующая важная операция – под названием «Schwarz», – в которой участвовала 369-я дивизия, была проведена в мае 1943 года. Крупное партизанское соединение, насчитывающее 4 дивизиона и 2 бригады, было окружено на границе Боснии и Черногории. Партизаны совершили несколько попыток прорыва и все-таки сумели вырваться из окружения у города Фока на реке Сутеска. Двигаясь в северо-западном направлении, три партизанских дивизиона наткнулись на силы 369-й дивизии около города Балиновач. Последовало тяжелое сражение, в результате которого партизанам удалось прорвать линию наступления и спастись. Потери были тяжелы с обеих сторон.

Убедившись в неспособности усташей противостоять партизанскому движению, германское командование во все возраставшей мере принимало на себя функции по руководству вооруженными силами «Независимого Государства Хорватия». Стали формироваться части и соединения, состоявшие либо из «фольксдойче» (местных немцев), либо из хорватов под руководством немецких офицеров. Расширилось сотрудничество с четниками, окончательно ставшими на путь коллаборационизма. Потребовалась также и переброска на югославский театр военных действий частей вермахта из других стран Европы. Однако ни мобилизация всех сил, ни крупные военные операции против партизан под руководством германского командования не увенчались успехом.

Созданное фашистами «НГХ» агонизировало. В августе 1943 года верховное командование германских вооруженных сил поставило перед Гитлером вопрос о необходимости сместить Павелича и либо заменить усташское правительство новым режимом, либо ввести германское военное управление. Но Гитлер по политическим соображениям отверг эти предложения. Тем не менее к концу 1943 года германские советники взяли под свой контроль армию, полицию и экономику. Таким образом, «НГХ» потеряло даже видимость «независимости» и постепенно было сведено на уровень оккупированной территории.

После короткого отдыха и доукомплектования 369-я дивизия вступила в бой с партизанами в декабре 1943 года в районе города Травник (центральная Босния). Операции носили названия: «Kugelblitz» (вокруг города Високо в Центральной Боснии), «Schneesturm» (восточная Босния) и «Waldrausch» (также Восточная Босния). Закончившись в конце января 1944 года, эти бои унесли более чем 11 000 жизней партизан. Операции меньшего масштаба продолжались в течение всего 1944 года.

К ноябрю военная ситуация в Хорватии стала критической для оси. 369-я дивизия находилась в районе города Мостар, пытаясь сражаться на большой территории только несколькими оборонительными батальонами, добавленными в качестве подкрепления. В конце января 1945 года крупное партизанское наступление на Мостар угрожало сокрушить большую по численности 369-ю дивизию. 15 февраля 1945 года Мостар был оставлен. 369-я дивизия отступала на запад, оставляя большую часть своего тяжелого вооружения позади.

11 мая 1945 года 369-я дивизия была окружена британскими войсками недалеко от Блейбурга (Австрия). Большинство хорватских солдат были отданы британцами в руки партизан…

Джейсон Пайпс

СЛОВАЦКИЕ ВООРУЖЕННЫЕ СИЛЫ ПРОТИВ КРАСНОЙ АРМИИ

Чехословакия появилась на карте Европы в 1918 г. после распада Австро-Венгерской империи, потерпевшей поражение в Первой мировой войне. Большая часть населения нового государства была представлена чехами и словаками – двумя славянскими народами, издавна жившими на этих землях. Правда, политическая и экономическая власть находилась в руках чешского большинства. Столицей страны стала Прага, древняя столица чешской земли. Словаки добивались широкой автономии с первых дней существования чехословацкого государства, но это стало возможным только в 1939 году. В ночь с 14 на 15 марта 1939 года немецкие войска перешли чехословацкую границу, и Чехословакия перестала существовать как независимая страна. На оккупированной чешской территории был создан протекторат Богемии и Моравии, вошедший в состав Третьего рейха.

В центре Европы Гитлер решил провозгласить марионеточное Словацкое государство. После того как реорганизованный словацкий сейм 14 марта 1939 года принял закон о Словацкой республике, глава правительства Йозеф Тисо 15 марта направил Гитлеру телеграмму с просьбой принять на себя «защиту» молодого государства. Через несколько часов из Берлина прибыл положительный ответ. И одновременно с этим в западные районы Словакии, в так называемую охранную зону, ограниченную на востоке горами Малые Карпаты, Белые Карпаты и Яворник, вступили войска вермахта. Они разоружили чехословацкие части и захватили все важные объекты: склады и военные предприятия стоимостью около 2 млрд. крон.

Более того, Гитлер, вопреки своим предыдущим обещаниям гарантировать границы Словацкого государства, 17 марта разрешил Хорти захватить часть территории Восточной Словакии.

В обстановке, когда Западную Словакию оккупировал вермахт, а в восточные ее районы вступили войска хортистской Венгрии, 18 марта 1939 года премьер-министром Войтехом Тукой и министром иностранных дел Фердинандом Дурчанским, а 23 марта Риббентропом был подписан «Договор об охранных отношениях между Германией и Словацким государством». Анализ пяти статей, из которых состоял этот документ, свидетельствует о том, что по существу это был типичный германский диктат. Так, статья 1 гласила о том, что «Германия берет на себя защиту политической независимости Словацкого государства и интеграции его территории». Но никакой гарантии на этот счет не давалось. Вот почему, как рассказывал позже главнокомандующий сухопутными войсками Германии фельдмаршал В. Браухич, из беседы с Гитлером он вынес впечатление, что фюрер рассматривает Словакию как объект для торга с Польшей и Венгрией. Статья 2 предоставляла Германии право в охранной зоне держать войска и строить укрепления. Специальное «Соглашение об охранной зоне», заключенное 12 августа 1939 года, еще более расширило права немецких военнослужащих на словацкой территории. Своеобразным экономическим приложением к «Охранному договору» явился подписанный тогда же «Секретный протокол об экономическом и финансовом сотрудничестве между Германией и Словацким государством», который полностью привязал экономику Словакии к германской военной колеснице.

Так, в лице Словацкого государства в самом центре Европы возникло своеобразное государственное образование типа «европейского Маньчжоу-Го», которое призвано было стать «образцовой» колонией в гитлеровском «новом порядке».

Существование новоиспеченного Словацкого государства можно разделить на три этапа: первый – с марта 1939 года по вторую половину 1940 года; второй – по август 1944 года и, наконец, третий – с сентября 1944 года до полного освобождения страны.

Первый этап характеризуется сравнительно скромным вмешательством немцев (особенно до совещания в Зальцбурге в июле 1940 года) во внутренние дела Словакии и некоторой консолидацией тисовского режима.

Государственное устройство Словакии соответствовало замыслам Гитлера превратить эту страну в свою марионетку. 21 июля 1939 года вступила в силу новая конституция. Перефразируя знаменитый афоризм Наполеона, можно сказать, что эта конституция, хотя была и некороткой, но зато оставалась весьма туманной. В соответствии с ней сейм, состоящий из 80 депутатов, являлся законодательным органом и избирался на основе сословного представительства. Совещательным органом был Государственный совет. Президент, являвшийся главой государства, избирался на 7 лет, имел право назначать членов правительства и других высших чиновников, объявлять войну, созывать и распускать сейм. Он же являлся главнокомандующим вооруженными силами. Бессменным президентом Словакии в течение войны был Йозеф Тисо. Премьер-министром до сентября 1944 года был Войтех Тука. Глинковской партии, которая с 1938 года стала именоваться Партией словацкого национального единства, конституция предоставляла права правящей «государственной партии». Другие же политические партии, которые до 10 ноября 1938 года не присоединились к «государственной партии», были распущены.

Решающим этапом во внутренней и внешней политике Словакии стали Зальцбургские переговоры Туки и Гитлера в июле 1940 года и особенно присоединение Словакии к антикоминтерновскому пакту в ноябре 1940 года. После этих переговоров в Словакии была развернута широкая сеть немецких советников. Они обладали дипломатической неприкосновенностью и имели задачу не только контролировать соответствующие словацкие органы, но и руководить ими. Важную роль в превращении Словакии в стратегический плацдарм для нападения на Польшу и Советский Союз и в установлении контроля над словацкой армией играла немецкая военная миссия. В Словакии действовало немало служб и отрядов немецкой полиции безопасности. Во всех органах экономической и политической жизни также сидели немецкие «советники».

Влияние немецких властей на ситуацию в Словакии постоянно увеличивалось и приобретало разнообразные формы. Так, каждый год весной и осенью словацкое правительство устраивало краткосрочные курсы для изучения немецкого языка правительственными чиновниками. Издавались газеты на немецком языке «Гренцботе» и «Сигнал». Во всех населенных пунктах, где проживало более 10 немцев, создавались для них школы и ясли. В Братиславе действовала немецкая гимназия. Активно работало германо-словацкое культурное общество. В 1942 году в Словакию на отдых было отправлено 30 тысяч немецких детей.

С созданием нового Словацкого государства остро встал вопрос о создании собственных вооруженных сил. При этом словацкая армия столкнулась с несколькими серьезными проблемами. Прежде всего катастрофически не хватало современного оружия и техники. Немцы захватили все склады бывшей чехословацкой армии, расположенные главным образом на территории Богемии и Моравии. Другой, не менее важной проблемой являлось отсутствие опытных офицерских и унтер-офицерских кадров. Чтобы как-то восполнить этот пробел, часть словацких офицеров направили на обучение в Германию.

Таким образом усиливалось немецкое влияние в словацкой армии. В министерстве обороны находился немецкий генерал в качестве советника. Германская военная миссия, которой руководил генерал Отто, имела своих представителей в Братиславе, Банской-Бистрице и в других городах. Для словацких офицеров в Германии были организованы курсы повышения квалификации.

Председатель Совета министров Словакии Войтех Тука 12 ноября 1942 года публично заявил, что Словакия стала союзницей Германии, потому что Германия оказывает словакам помощь в обучении студентов, снабжает Словакию промышленными товарами. Но за это она потребовала послать словацкие войска на Восточный фронт и отдать часть своей территории соседней Венгрии.

Словакия стала единственным государством из союзников Германии, принявшим участие в боевых действиях против Польши. Еще во время разработки плана операции «Weiss» («Вайс») германский Генеральный штаб запросил у Тисо поддержки словацкой армии. Несмотря на то, что словацкие вооруженные силы были совсем недавно созданы, они сумели выставить две небольшие боевые группы. Первая группа (по численности соответствовала бригаде) состояла из шести пехотных батальонов, двух артиллерийских батальонов и роты саперов. Командовал ею генерал Антон Пуланич. Вторая группа представляла собой мобильное соединение, состоявшее из двух смешанных кавалерийско-мотоциклетных батальонов и девяти моторизованных артиллерийских батарей (термин «моторизованные» подразумевает, что орудия перевозились на механической тяге). Командир – генерал Густав Малар. Общее руководство этими войсками осуществляли штабы 1-й и 3-й пехотных дивизий. Словацкие части вступили в бой в южных районах Польши, когда преодолевали горные перевалы Новый Саж и Дукельский, продвигаясь в направлении Дебицы и Тарнува. С воздуха их поддерживали самолеты словацкого авиаполка.

По завершении польской кампании в Вооруженных силах Словакии прошла большая реорганизация. При этом в ВВС к 1 января 1940 года расформировали старые эскадрильи и на их базе создали новые: 4 разведывательные (1, 2, 3, 6-я) и 3 истребительные (11, 12, 13-я). Они по-прежнему были сведены в три авиаполка. Командующим ВВС стал полковник Генерального штаба Р. Пилфоусек. Самолетный парк ВВС насчитывал 139 боевых и 60 вспомогательных машин. Все авиачасти распределили по трем районам, на которые в военном отношении была разбита территория страны. Данная структура оказалась неудачной, и уже в мае вновь пришлось заниматься реорганизацией. Было создано Командование воздушными войсками, которое возглавил генерал Пуланих. Ему подчинялись ВВС, зенитная артиллерия и служба наблюдения и связи. Полк решили восстановить, 6-ю эскадрилью расформировать, а ее самолеты и личный состав распределить по другим частям. В итоге к 1 мая 1941 года в боевом составе осталось всего 2 полка – 1-й разведывательный (эскадрильи 1, 2, 3-я) и 2-й истребительный (эскадрильи 11, 12и 13-я).

Немцы не предоставили Братиславе современные самолеты, однако позволили приобрести в Протекторате все еще выпускавшиеся устаревшие чешские машины. В 1940—1941 годах в Словакию поступили десять «В-534», двадцать один «S-328» и сорок учебно-тренировочных самолетов различных типов. Техника поставлялась как в боевые части, так и в учебные эскадрильи и полувоенную организацию SLeS. В 1941 году была предпринята попытка организовать собственное авиапроизводство: в Нитре начал работать филиал чешской фирмы Мгаг, выпустивший 10 спортивных самолетов «Zoboi I» конструкции инженера 3. Рублича. Эти машины поступили в SLeS и люфтваффе. Кроме того, многие уже послужившие самолеты прошли капитальный ремонт на предприятиях протектората и Словакии.

Несмотря на усиление дисциплины в войсках, перебежчики не прекращали попыток покинуть свою страну. Так, 12 июня 1940 года десятник Л. Прохазка и гражданский механик В. Скларж на спортивном «Benes Ве-555 Superbibi» благополучно перелетели на югославский аэродром Нови Сад. 20 июня 1941 года летчик 13-й эскадрильи свободник (рядовой. – Прим. ред.) П. Хорват решил бежать в СССР на своей «Avia В-534», однако над Ужгородом двигатель отказал, и пилоту пришлось идти на вынужденную посадку. Мадьяры задержали беглеца и вскоре вернули его словакам. Службой безопасности было раскрыто еще несколько попыток организации групповых перелетов в Советский Союз и Югославию.

Уже 22 июня 1941 года Тисо предложил руководству Третьего рейха направить в Россию словацкие войска. С одной стороны он хотел продемонстрировать свою непримиримую позицию по отношению к коммунизму, с другой же надеялся на покровительство фюрера в случае новых притязаний Венгрии. Гитлер не проявил особого оптимизма по этому поводу, полагая, что словаки не будут сражаться со своими братьями по крови, но в конечном итоге согласился.

26 июня на Восточный фронт отправилась словацкая экспедиционная армейская группа под командованием министра обороны страны, генерала Фердинанда Катлоса. Общая численность группы составляла 45 000 солдат и офицеров. Но уже скоро выяснилось, что из-за нехватки транспортных средств словацкие части не могли поддерживать высокий темп наступления и не успевали за войсками вермахта. В результате было принято решение сформировать мобильное соединение. Все моторизованные подразделения армейской группы свели в подвижную группу, названную по имени ее командира бригадой Пилфусека (бывший командир 2-й пехотной дивизии). Она состояла из 1 – го танкового батальона (1 – я и 2-я танковые роты, 1-я и 2-я роты противотанковых орудий), 1/6 моторизованного пехотного батальона, 1/11 моторизованного артиллерийского батальона, 2-го разведбатальона, 1-й роты обеспечения, 2-й мотоциклетной роты и инженерного взвода. Бригада Пилфусека наступала через Львов в направлении Винницы. 8 июля 1941 года ее подразделения перешли под оперативное командование 17-й немецкой армии.

К 22 июля бригада вошла в Винницу, продолжая продвигаться с тяжелыми боями через Бердичев и Житомир к Киеву. В это же время остальные части словацкой армейской группы находились в тылу, неся охрану дорог и важных административных объектов, помогая немцам уничтожать очаги сопротивления окруженных советских войск. Они подчинялись командованию 103-го тылового района группы армий «Юг». В начале августа 1941 года войска бывшей словацкой армейской группы были реорганизованы. На их основе сформировали 1-ю моторизованную и 2-ю охранную дивизии. В середине сентября 1941 года моторизованную дивизию под командованием генерала Густава Малара, ветерана польской кампании 1939 года, перебросили к Киеву.

Накануне вторжения на полевые аэродромы Восточной Словакии были переброшены в полном составе оба полка, насчитывавшие тридцать «S-328» и тридцать три «В/Вк-534», а также четыре самолета курьерской эскадрильи. 1 июля 11-я эскадрилья была возвращена в Пештяны для обеспечения ПВО данного региона, а через два дня началась переброска сил на Украину. Тогда же словаки понесли и первую потерю: при посадке на аэродроме Самбор попал колесом в колдобину и перевернулся «Bk-534» чатника (сержант. – Прим. ред.) Шрамко из 13-й эскадрильи. Машина была разбита, но пилот уцелел. 9 июля при перелете из Самбора на неподготовленную полевую площадку у с. Сонюшки произошла еще одна авария – на посадке надпоручик (старший лейтенант. – Прим. ред.) 3-й эскадрильи Ф. Вагнер разбил «шмолик». В тот же день во Львов перебазировались 1-я и 12-я эскадрильи, а на находившийся южнее аэродром Резно – 13-я.

Первый боевой вылет на Восточном фронте состоялся 5 июля. Как и положено «первому блину», он получился комом. Один разведчик был послан для уточнения местонахождения своих войск. Его экипажу удалось обнаружить словацкие части, но по возвращении летчик-наблюдатель не сумел точно доложить об их расположении. В тот же день курьерская эскадрилья получила подкрепление в виде трех машин, переданных SLeSoM. Вскоре «отличилась» и она. В ночь с 7 на 8 июля из Хирова, где размещался штаб словацкой авиагруппировки, вылетел в Самбор курьерский самолет Praga E-241. Его пилот должен был доставить боевой приказ в этот же день, однако, прибыв к месту назначения в 3.30, он отправился спать и отдал пакет лишь в 10.00. Выполнение задачи 8 июля оказалось сорванным.

12 июля 1-я эскадрилья производила поиск остатков советских войск и возможных партизан в окрестностях Львова. Однако экипажи заявили, что никого не обнаружили.

В 1941 году словацкие части сохраняли формальную самостоятельность. Поэтому командующему 4-го ВФ генералу В. фон Рихтгофену пришлось согласовывать с Братиславой использование истребителей «Авиа» для прикрытия разведчиков «Hs-126» из 3. и 4/32 штэффелей. Эту задачу выполняли обе истребительные эскадрильи. 12-я охраняла «Хенкели» с 15 июля по 3 августа, а 13-я работала с 12 по 30 июля. Во время операции словаки впервые попали под огонь советской ПВО. 16 июля звено 13-й эскадрильи обстреляли зенитки, которые повредили «В-534» чатника И. Швейдика. Летчик сумел дотянуть до Черткова, однако машина при посадке разбилась. 21 июля досталось еще одному истребителю этой же эскадрильи. Машина параротника (старшего сержанта. – Прим. ред.) Л. Жатько шла на сопровождение на высоте около 50 м и буквально влетела в плотный огонь зенитных пулеметов. Машина ведущего получила серьезные повреждения, но летчик сумел перетянуть через линию фронта и совершить вынужденную посадку. Ведомый чатник Я. Режняк возвратился на аэродром и доложил о случившемся. К подбитому истребителю была отправлена ремонтная команда, которая на следующий день вернула его в строй.

25 июля в 7.15 на прикрытие одного «Hs-126» отправилось звено 12-й эскадрильи, ведомое чатником Л. Ходро. При пересечении линии фронта группу обстреляли зенитки, повредившие истребитель чатника Ф. Брезины. Летчику пришлось приземлиться на территории противника, причем недалеко от шоссе, по которому двигалась колонна советских войск. Увидев севший вражеский самолет, красноармейцы открыли по нему интенсивный огонь. Брезина выскочил из кабины и укрылся от пуль за мотором. На выручку ему пришел ведомый другой пары чатник Ш. Мартиш. Сначала он прижал к земле пехотинцев пулеметным огнем, а затем посадил свой самолет у подбитого «авиа». Брезина вскочил на нижнюю левую плоскость, схватился за стойку центроплана, и Мартиш взлетел. Так они и добрались до Тульчина, где успешно приземлились.

В тот же день в Резно прибыл хорошо оснащенный армейский авиапарк, предназначенный для проведения всех видов ремонта авиатехники в полевых условиях. В его распоряжении было два связных «S-328». К этому времени стало ясно, что легкие самолеты курьерской эскадрильи не в полной мере соответствуют своему назначению, особенно для перелетов с фронта в Словакию. Единственный подходивший для данных целей «Stinson SR-10C Reliant» забрал в свое распоряжение министр обороны генерал Ф. Чатлош. Поэтому пришлось снимать с боевой работы 2-ю эскадрилью, успевшую совершить всего три вылета на разведку, и перенацелить ее на курьерскую службу. При этом в 1-ю и 3-ю эскадрильи передали пять «шмоликов».

29 июля словаки впервые встретились с воздушным противником. В течение дня истребители 12-й эскадрильи несколько раз поднимались с аэродрома Гайсин на перехват, но результатов не добились. В 18.22 по тревоге взлетела тройка надпоручика Я. Паленичека и вступила в бой с большой группой «И-16», «И-153» и «И-17» (так словаки в 1941 г. называли все самолеты новых типов, в данном случае, вероятно, «МиГ-3»). Ведущий звена словаков, видя численное превосходство противника, увел свое звено на бреющем полете в Гайсин. Бой закончился безрезультатно, хотя ряд источников утверждает, что Паленичексбил «И-15бис», или какой-то мифический «Кертисс». В тот же день звено 13-й эскадрильи перехватило венгерский FIAT CR.42, при этом Я. Режняк преследовал и обстреливал союзника вплоть до его аэродрома.

Кроме выполнения задач по борьбе за господство в воздухе, «авиа» привлекались для ударов по наземным целям. 20 июля словаки совершили первый штурмовой налет. В интересах командования германской 17-й армии 11 истребителей 12-й эскадрильи, ведомые командиром 2-го полка майором В. Качкой, обстреляли колонну советских войск, отходившую из Винницы. Ответным огнем были повреждены четыре «авиа». Все они вернулись на аэродром базирования, правда, машину Качки пришлось отправить на капитальный ремонт. 30 июля словаки совершили второй вылет на штурмовку. На сей раз девять «авиа» той же эскадрильи нанесли удар по советским войскам, двигавшимся по шоссе Умань – Новоархангельск. Огнем с земли были повреждены 4 самолета, при этом «В-534» ведущего 3-го звена чатника М. Даниэла сделал вынужденную посадку в расположении противника у с. Бабанка. На помощь пришли ведомые. Чатник И. Дрличка посадил свой истребитель рядом с машиной командира, а чатник А. Кубович прикрывал товарищей огнем с воздуха. Как только Дрличка подрулил, Даниэл вскочил в кабину и занял место за креслом летчика. Вскоре истребитель благополучно приземлился в Гайсмне.

В августе боевая активность словацкой авиации свелась практически к нулю. Это было связано с износом матчасти, реорганизацией фронтовых частей, а также с отзывом 15 и 17 августа соответственно 13-й и 3-й эскадрилий на родину. Первая из них за время пребывания на фронте совершила 349 боевых вылетов, в том числе 72 на сопровождение своих и германских самолетов. Встреч с воздушным противником не имела, но в авариях и от огня ПВО потеряла 6 машин. На счету второй – 73 вылета, в том числе 6 разведывательных. Потери составили 2 «шмолика». В том же месяце «похудела» и курьерская эскадрилья: домой отправились три «бенеша», после чего на Украине остались всего две связные «праги».

Из оставшихся на фронте 1-й и 12-й эскадрилий был сформирован так называемый смешанный полк, командиром которого стал майор Качка. После ряда перебазирований он оказался в Белой Церкви. В ночь на 30 августа ВВС РККА нанесли мощный удар по местному аэродрому и уничтожили много самолетов люфтваффе. Словакам невероятно повезло – они не понесли никаких потерь. После этого налета авиаполк Качки без особых возражений со стороны немцев перебазировался в Сквиру.

23 августа немцы создали плацдарм на левом берегу Днепра в 60 км к северу от Киева, и для войск Юго-Западного фронта сложилась угрожающая обстановка. Генерал Кирпонос бросил практически всю наличную авиацию на разрушение переправы противника, в связи с чем резко обострился вопрос об ее истребительном прикрытии. Поэтому немцы не побрезговали и старенькими «авиа». Словаков ожидала серьезная работа, и им на время пришлось расстаться с Подвижной дивизией. Первый бой над переправой словаки провели вечером 7 сентября, когда десять «авиа» сошлись с «девяткой» «И-16». Чатнику Дрличке удалось сбить одного «ишачка». Позже немцы заявили, что на счету словаков еще один советский истребитель. Следующим утром вблизи Остра звено Дрлички провело бой с парой «И-16», одного из которых сбил чатник Коцка. Советские летчики проиграли оба боя с сухим счетом. Зато союзники доставили словакам много неприятностей. В голове летчиков люфтваффе накрепко засело то, что все истребители-бипланы – это самолеты противника, поэтому «мессершмиты» неоднократно обстреливали «авиа», хотя на них и были нанесены элементы быстрого распознавания. Так, 8 сентября были повреждены четыре «В-534», двум из которых по возвращении на базу пришлось заменить разбитые моторы.

10 сентября в 14.00 в районе с. Морозы тройка чатника Ф. Крэхенбела подверглась атаке пары советских истребителей, которые с большой дистанции открыли огонь из пушек. Машина ведущего загорелась, а на еще одном «авиа» был разбит радиатор. И все же всем словакам удалось вернуться на свой аэродром в Губин, правда, самолет Крэхенбела пришлось списать. До 17 сентября 12-я эскадрилья еще неоднократно вступала в бои с советской авиацией, но больше ни побед, ни потерь не имела. С 16 сентября приступила к активной боевой работе 1-я эскадрилья, базировавшаяся в то время на аэродроме Мытница. В ходе первого вылета экипаж S-328 (летчик надпоручик П. Гашпарович, летчик-наблюдатель поручик О. Паточек) обнаружил в районе Переяславля советскую автоколонну и обстрелял ее из пулеметов. Утром следующего дня летчик чатник О. Хаулиш и летчик-наблюдатель поручик Ф. Ганус вышли на «шмолике» в районе с. Старое на крупную автоколонну, откуда по ним был открыт сильный огонь из зенитных пулеметов. Сопровождавшая разведчик тройка «В-534» не осталась безучастной и уничтожила несколько машин. Во второй половине дня чатник Ш. Козачек и поручик Л. Шоттник обнаружили там же колонну танков, на которые истребители прикрытия сбросили бомбы. 18 сентября в 17.30 летчик ротник А. Гарван и летевший в качестве летчик-наблюдателя Гашпарович выследили у с. Калинов колонну грузовиков, а прикрывавший их Циприх обстрелял ее и поджег 2 автомобиля.

19 сентября, когда немцы взяли Киев, 12-я эскадрилья была снята с прикрытия мостов и переброшена в Мытницу. При перелете ее обстреляли германские зенитки, повредившие машину чатника Ланга. Уже при посадке наскочил на плохо засыпанную воронку и перевернулся самолет Паленичека. Разведчики в тот день совершили три вылета, обнаружив в разных местах большие скопления советской автотехники. Последними летали Гашпарович и Пэточка, которые засекли у с. Войтовцы до 500 автомобилей, но тут же попали под огонь ПВО. У «шмолика» были пробиты баки, и экипажу едва удалось дотянуть до Мытницы. Однако из-за отсутствия запчастей самолет ремонтировать не стали и бросили на краю аэродрома.

20 сентября 1 – я летка совершила 5 вылетов на разведку отступавших войск РККА юго-восточнее Киева и вскрыла более 700 единиц автотехники. Для удара по ним было решено привлечь все имеющиеся силы словацкой авиации. 21 сентября в 5.35 Гашпарович с Паточкой на «шмолике» под прикрытием пары «авиа» вылетели на до-разведку ранее обнаруженных целей. У с. Воронки группа попала под зенитный огонь и ушла в облака. Выйдя из них, ведущий истребителей Циприх не обнаружил ведомого чатника В. Калиского. (На следующий день немцы сообщили, что тот был сбит и погиб.) В 6.35 четыре «авиа», ведомые Даниэлем, штурмовали в районе Рогозов советскую автотехнику. В 9.00 семь «шмоликов» и пять истребителей нанесли бомбоштурмовые удары по автоколоннам в районах Рогозов – Нрковцы и Рогозов – Любарцы. Своих потерь не было, но и результаты не удалось зафиксировать ввиду сильного противодействия ПВО. Этим налетом была подведена черта под участием словаков в киевской операции.

В следующем месяце боевая активность полка резко снизилась. Так, с 3 по 6 октября 1 – я эскадрилья совершила всего 6 вылетов на фоторазведку в районе Днепропетровска. Сказывались потери и износ матчасти – на 5 октября исправными оставались всего 3 разведчика и 4 истребителя. Немцы, понесшие серьезные потери в летне-осенних боях, особой помощи союзнику оказать не могли. Стало ясно, что пора сворачиваться. Возвращение в Словакию началось 15 октября и завершилось 25-го. К тому времени 1-я эскадрилья выполнила 752 вылета, из них всего 78 на разведку либо штурм, и потеряла по различным причинам 9 машин. На счету 12-й эскадрильи 770 вылетов, из них 398 боевых: 107 – на сопровождение разведчиков, 263 – на прикрытие наземных объектов и 28 – для ударов по наземным целям. В 58 боях летчики «авиа» сбили 3 самолета достоверно и еще 2 предположительно. Было списано двадцать шесть «В-534». В общей сложности в 1941 году на Восточном фронте словаки задействовали 76 боевых самолетов в составе пяти леток, которые совершили 2544 вылета, из них только 676 были связаны с выполнением боевых заданий и еще 756 относились к «полетам над территорией противника». Остальное – перелеты с аэродрома на аэродром. Общий налет составил 505 000 км и 2284 ч. Из личного состава погибли всего 4 человека, а вот парк самолетов уменьшился на 46 машин, из которых только 9 было потеряно по боевым причинам.

После участия в штурме столицы Украины эскадрилью перевели в резерв группы армий «Юг». Передышка была недолгой, и в скором времени словаки вели бои около Кременчуга, наступая вдоль Днепра.

2 октября 1-я моторизованная дивизия сражалась в составе 1-й немецкой танковой армии на территории правобережной Украины. Затем ожесточенные бои около Мариуполя и Таганрога. Зиму 1941—1942 гг. словацкая дивизия встретила на рубеже реки Миус. Позднее она принимала участие в наступлении немецких войск на Кавказе, в ходе которого словаки сыграли важную роль при штурме Ростова.

Летом 1942 года 1 – я моторизованная дивизия под командованием генерала Йозефа Туранца переправилась через реку Кубань и развернула наступление на Туапсе. В январе 1943 года командование дивизии вновь поменялось. Новым командиром стал генерал-лейтенант Стефан Юрек. Зимой 1943 года после поражения армий стран оси под Сталинградом немецкие, румынские и словацкие войска на Кавказе оказались под угрозой полного окружения. Особенно это стало очевидным после выхода советских армий к Ростову.

1-я словацкая моторизованная дивизия прикрывала отход основных немецко-румынских сил, понеся при этом большие потери. Около станицы Саратовской ее части попали в окружение и сумели вырваться, бросив все тяжелое вооружение и технику. Остатки дивизии были эвакуированы по воздуху в Крым. С этого момента некоторые детали в ее судьбе неизвестны. Судя по отрывочным сведениям, словаки прикрывали береговую линию Сиваша. Ряд частей оказались под Мелитополем, где были разбиты во время мощного наступления Красной Армии. Более 2000 человек попали в плен.

В начале 1944 года дивизия была воссоздана. Ее новый костяк состоял из двух пехотных полков, нескольких батарей 37-мм противотанковых орудий, двух рот ПВО и саперной роты. Из ее состава немцы выделили боевую группу, насчитывавшую 12 офицеров, 13 унтер-офицеров и 775 солдат, и перебросили в Крым. Остальные подразделения на фронт не попали и были задействованы в охране коммуникаций. В июне 1944 года боеспособность дивизии резко снизилась. Немцы ее разоружили и использовали в качестве строительной бригады при сооружении укреплений на территории Румынии.

2-я охранная дивизия дислоцировалась на западной Украине в глубоком тылу немецких войск. Сперва она занималась уничтожением отдельных окруженных частей Красной Армии. Затем ее подразделения вели активные антипартизанские операции, действуя около Житомира. Некоторые части были переданы в состав 1-й словацкой моторизованной дивизии (например, 31-й артиллерийский полк). Весной 1943 года охранную дивизию передислоцировали в Белоруссию, в район Минска. Моральный дух словаков оставлял желать лучшего. Борьба с партизанами была задачей не из легких. 1 ноября 1943 года в связи с участившимися случаями дезертирства (несколько подразделений перешли с оружием на сторону партизан) дивизию разоружили и отправили в Италию в качестве строительной бригады.

Весной 1944 года линия фронта подошла к границам Словакии вплотную. При помощи немцев были сформированы и вооружены две новые словацкие пехотные дивизии, которые были сосредоточены в Западных Карпатах под командованием генерала Густава Малара. Эти силы, получившие название «Восточнословацкая армия», должны были остановить продвижение Советской армии.

В самой же Словакии готовилось восстание против режима Тисо и его немецких покровителей. Словацкие части должны были установить контакт с советскими войсками и открыть им дорогу в страну. 29 августа началось Словацкое национальное восстание. На сторону восставших перешли многие армейские гарнизоны, часть полиции. Однако немцам удалось оперативно разоружить большинство частей «Восточнословацкой армии», из числа которых только 2000 человек смогли присоединиться к повстанцам.

Центром восстания стал г. Банска-Быстрица, расположенный в центральной части страны. Словацкий Национальный Комитет, центральный руководящий орган восставших, объявил о проведении мобилизации. К концу сентября повстанческая армия насчитывала уже около 60 000 человек. 18 октября 1944 года немецкие войска перешли к активным действиям против словацких повстанцев. Основную роль в операции играли 18-я панцергренадерская дивизия СС «Horst Wessel» («Хорст Вессель»), боевая группа СС «Schill» («Шиль»), 178-я гренадерская дивизия «Tatra» («Татра») и бригада Дирлевангера. Словацкие формирования оказывали упорное сопротивление, но сдержать врага не могли. Постепенно кольцо вокруг них сужалось.

27 октября 1944 года передовые немецкие части вошли в г. Банска-Быстрица. Повстанцы ушли в горы, где продолжали вести партизанскую борьбу вплоть до января 1945 года, когда они соединились с советскими войсками.

Хаджи-Мурат Ибрагимбейли

«ОСОБЫЙ ШТАБ Ф»: АРАБСКИЕ НАЕМНИКИ НА ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ

Известно, что еще задолго до вторжения в СССР Верховное командование Вооруженных сил Германии (ОКВ) при участии министерства иностранных дел планировало стратегические операции по расширению своей экспансии на Восток. В директиве ОКВ №32 от 11 июня 1941 года («Подготовка к периоду после осуществления плана «Барбаросса») германской армии предписывалось в конце осени 1941 и зимой 1941—1942 годов продолжать борьбу с Англией на Ближнем и Среднем Востоке «путем концентрированного наступления из Ливии через Египет, из Болгарии через Турцию и с Кавказа через Иран в Ирак»1.

Именно в этих целях еще в мае 1941 года был создан рабочий «Особый штаб Ф» во главе с генералом авиации Гельмутом Фельми2. В задачи штаба входило руководство диверсионной деятельностью, агентурной разведкой, специально сформированными воинскими националистическими частями и подразделениями на Ближнем и Среднем Востоке, а также на Кавказе. Местом дислокации «Особого штаба Ф» был избран лагерь на мысе Сунион в Южной Греции.

21 июня 1941 года в дополнение к директиве № 32 издается директива № 32а «Обязанности зондерштаба «Ф» (генерал авиации Фельми)». В этой директиве подчеркивалось, что вторжение на Ближний и Средний Восток в нужное время предполагается подкрепить спровоцированными волнениями и восстаниями3.

Генерал Фельми, по первой букве фамилии которого штаб и получил свое наименование, считался в фашистской Германии знатоком Востока. Он долго служил военным инструктором в Турции и некоторое время – в странах тропической Африки4. Начальником штаба у Фельми был майор Рикс Майер, авантюрист с претензией на блестящее знание Ближнего Востока, как и сам Фельми. Он также служил в Турции, орудовал в Палестине, Ираке, Алжире. К «штабу Ф» был прикомандирован представитель контрразведки, офицер по особо важным делам полковник Риттер фон Нидермайер. В этот период в составе «Особого штаба Ф» помимо контингента из арабских и других ближневосточных националистов[3] было 20 офицеров, 200 унтер-офицеров и рядовых вермахта.

По рекомендации министерства иностранных дел и лично Риббентропа «особоуполномоченным по арабским странам» при «Особом штабе Ф» был назначен генерал Гробба. В его обязанности наряду с другими вменялась довольно ответственная миссия – обеспечение координации действий двух конкурирующих и даже враждующих между собой ведомств: верховного командования вооруженных сил и министерства иностранных дел. Как видим, в вопросах политики Третьего рейха на Ближнем и Среднем Востоке Гроббе отводилась не последняя роль. Выбор Риббентропа был не случайным. С октября 1932 года Гробба занимал пост германского посланника в Багдаде, с 1 января по 3 сентября 1939 года – посланника в Саудовской Аравии. С начала Второй мировой войны до февраля 1943 года, то есть до сталинградского поражения вермахта и разгрома группы армий «А» на Кавказе, Гробба ревностно выполнял свои обязанности на посту «особоуполномоченного по арабским странам». Кроме того, он был ответственным за пребывание в фашистской Германии муфтия Палестины Амина аль-Хусейни, бывшего премьер-министра Ирака Рашида Али аль-Гайлани и одного из лидеров сирийских националистов майора Фаузи Каукджи. Гробба занимал также и другие, не менее важные посты. Так, он был ответственным по вопросам Ирака, а с начала 1942 года стал председателем «арабского комитета» в министерстве иностранных дел Третьего рейха.

Руководящим документом для Фельми являлась «Служебная инструкция «Особому штабу Ф», разработанная и подписанная 21 сентября 1941 года заместителем начальника штаба оперативного руководства вермахта генералом Варлимонтом. Согласно инструкции, «Особый штаб Ф» с его многочисленными учреждениями и разведывательно-войсковыми подразделениями включался «в планирование всех мероприятий на арабской территории», иначе говоря, был наделен и правами «центральной инстанции, занимающейся всеми вопросами арабского мира, касающимися вермахта»5. В инструкции имелся раздел «Использование арабского освободительного движения», в котором давались указания о действиях в Ираке, Сирии, Палестине, Трансиордании и других странах Арабского Востока. Этот раздел, в отличие от директивы ОКВ № 32, с предельной ясностью свидетельствует о том, что вкладывали нацисты в понятие «германо-арабское военное сотрудничество»6.

21 мая 1941 года фашистское руководство решило «послать в Ирак германскую военную миссию под командованием генерала Фельми, которая, включая приданный ей «педагогический» персонал, составляла около 40 офицеров, унтер-офицеров и рядовых». 2 июня ответственному сотруднику министерства иностранных дел Третьего рейха Р. Рану было поручено передать Фельми решение Гитлера, в котором было приказано отозвать силы вермахта из Сирии7. Согласно директиве ОКВ № 32, для усиления «Особого штаба Ф», намечалось в его распоряжение пополнение из числа арабских националистов, вербовкой которых специально занимался Ран8. После прохождения специальной военной подготовки арабские националисты, завербованные гитлеровцами, составили ядро будущих войсковых формирований для корпуса особого назначения «Ф».

ОКБ установило в странах Арабского Востока тесные контакты с лидерами реакционных правительств и главами мусульманского духовенства, используя их антибританские настроения в своих захватнических целях. Войдя в сговор с гитлеровцами, эти арабские деятели, в частности Рашид Али аль-Гайлани и великий муфтий Палестины Амин аль-Хусейни, готовили «создание иракско-арабской армии под эгидой вермахта и под его руководством, с использованием при этом Германией национальных материальных средств и природных ископаемых этих стран»9. В этом деле весьма важную роль играл генерал Гробба, от имени Гитлера сообщивший, что в соответствии с директивами ОКВ «Особый штаб Ф» в Греции может считать «Арабский легион», который предполагается создать, ядром будущей иракско-арабской армии. В эту армию намечалось включить три иракские, одну сирийскую и одну палестинско-трансиорданскую дивизии10.

Об агрессивных задачах Третьего рейха на Ближнем и Среднем Востоке в 1941 году свидетельствует вся история его политики в этом районе – от появления военной миссии во главе с генералом Фельми в Ираке и использования известного националистического восстания под руководством аль-Гайлани в интересах Германии до создания арабских националистических формирований и планов наступления в направлении Персидского залива и Египта для соединения с африканской армией генерала Роммеля. С крахом иракского предприятия фашистов «первоначальная задача «Особого штаба Ф», которым руководил генерал Фельми, перебраться в Ирак под видом военной миссии, также оказалась невыполнимой». Уже в директиве № 30 от 23 мая 1941 года ОКВ подчеркивало, что наступление в направлении Персидского залива и Суэцкого канала «встанет на повестку дня только после …«Барбароссы». А 11 июня 1941 года появилась уже упоминавшаяся директива ОКВ № 32, касавшаяся «приготовлений на период после «Барбароссы»11.

В соответствии с директивой № 32, «штабу Ф» были приданы «лучшие специалисты и агенты»12. «Особый штаб Ф» подчинялся непосредственно ОКБ, а в вопросах политики его действия согласовывались с министерством иностранных дел. Согласно «Служебной инструкции „Особому штабу Ф“, в порядке подчиненности его руководство получало указания от следующих отделов штаба Верховного главного командования вермахта: штаба оперативного руководства, отдела „обороны страны“, отдела пропаганды и управления разведки и контрразведки13.

В обязанности «Особого штаба Ф», согласно той же «инструкции», входило формирование особого «соединения 288». В «инструкции» указывалось: «2а) Подготовка подчиненного особому штабу особого «соединения 288». Соединение должно иметь такую структуру, чтобы оно могло (независимо от того, действует ли оно в полном составе или группами) выполнять особо тяжелые задания, в том числе и в пустыне. Одновременно «соединение 288» служит главному командованию сухопутных сил, а в случае необходимости – и ВВС, находясь в непосредственном взаимодействии с особым штабом и главным командованием и выполняя роль экспериментальных и учебных частей для соединений, подготавливаемых к условиям ведения боевых действий в тропиках»14.

Подчеркивая цели и задачи «соединения 288», составители «инструкции» указывали, что «в особенности важно приобретение опыта для боевого применения войск в условиях пустыни»15. Как явствует из этого пункта «инструкции», ОКВ готовило ударную силу для захвата стран Ближнего и Среднего Востока. Причем этой ударной силой и должно было стать особое «соединение 288», в состав которого входили главным образом националистические войсковые формирования.

Германское руководство готовило захват государств Ближнего и Среднего Востока прежде всего руками самих арабов, курдов и представителей других народов этого района. Германские фашисты в своей политике не были оригинальны, ибо кровавая история экспансии европейских государств в страны Азии и Африки в XVII– XIX вв. изобилует фактами порабощения народов этих континентов с помощью вооруженных сил, сформированных из местного населения. Достаточно вспомнить историю завоевания Индии английскими колонизаторами в XVII—XIX вв. Известно, что англичане поработили индийский народ, опираясь на созданные ими из местного населения вооруженные силы. Синайские полки Ост-Индской кампании входили тогда в три армии: Бенгальскую, Мадрасскую и Бомбейскую, в которых местные национальные войска во много раз превосходили европейские, в частности английские формирования. Кроме того, английские колонизаторы использовали местные войска для захвата других территорий. Так, Бомбейскую и Мадрасскую армии они направляли в Бирму, в Китай и другие азиатские страны16.

В странах Ближнего и Среднего Востока германские фашисты создавали также местные воинские формирования, всевозможные команды и отряды, шпионские центры, в которые путем шантажа, угроз, обещаний и обмана вербовали лояльно настроенную часть населения стран этого региона, националистические и всевозможные деклассированные элементы.

Именно таким путем «Особый штаб Ф» и создавал специальное войсковое «соединение 288». Упомянутая «инструкция» Верховного командования вермахта о подготовке «соединения 288» предусматривала такие вопросы, как «обмундирование, вооружение, снаряжение, санитарные мероприятия, транспорт, организация и состав организационных единиц»17. Во время дислокации «штаба Ф» в Южной Греции генерал Фельми уже в июле 1941 года сформировал «для дальнейшего использования в Большой сирийской пустыне» «учебную группу из арабов». В нее входили студенты-арабы, обучавшиеся в Германии, а также переведенные из Сирии военные – сторонники муфтия Палестины Амина аль-Хусейни и майора Фаузи Каукджи. Свыше 300 арабских националистов с немецкими паспортами в этот период были переправлены в Турцию начальником штаба «Особого штаба Ф» майором Рикс Майером18.

Арабские добровольцы, которых большей частью заманивали возможностью учиться в Германии, должны были войти в состав создаваемых нацистами частей пропаганды, саботажа и шпионажа, которых называли «командами смертников»19. На эти команды ОКВ возлагало большие надежды. В восьми учебных группах разных родов войск «команды смертников», одетые в военную форму германской армии, обучались немецкими офицерами, владевшими арабским языком.

В конце лета 1941 года в Берлин был доставлен тяжело раненный в Сирии майор Фаузи Каукджи. В декабре 1941 – январе 1942 года «Особый штаб Ф» наладил контакты с аль-Гайлани и муфтием аль-Хусейни после их прибытия в Германию. В это же время генералы Фельми и Гробба обсуждали с лидерами арабских националистов «основы германо-арабского военного сотрудничества»20. «Особый штаб Ф» связался с Фаузи Каукджи и, получив согласие на сотрудничество, информировал его о своих задачах.

Еще 29 августа – 2 сентября 1941 года Гробба совершил поездку на мыс Сунион в «Особый штаб Ф», где на месте ознакомился с организацией и ходом боевой подготовки «соединения 288», которое было сформировано в Потсдаме и полностью моторизовано. Поначалу оно насчитывало 2200 солдат и офицеров. Впоследствии, когда «соединение 288» было преобразовано в корпус особого назначения «Ф», численность его намного возросла: кроме трех пехотных рот, в большинстве своем состоявших из палестинских немцев, в него входили еще многие подразделения различных родов войск, «оснащенные самым современным вооружением и снаряжением». «Соединение 288» было предназначено «в первую очередь для использования впоследствии» (после выполнения плана «Барбаросса») в боевых действиях «в Сирийской пустыне, в районе между Сирией и Ираком, где оно, будучи расчленено на более мелкие боевые единицы, должно будет оперировать совместно с арабскими кадровыми и добровольческими силами»21.

В конце октября 1941 года «соединение 288» было переведено в Афины, где в течение нескольких месяцев проходило «особую боевую подготовку». В дальнейшем, в 1942 году, «Особому штабу Ф» должны были быть «приданы еще два-три подобных соединения»22.

Помимо изложенных выше задач в функции «Особого штаба Ф» вменялось следующее:

«в) обеспечение документов для операций на Среднем Востоке через штаб Роде в Анкаре и служебную инстанцию в Афинах;

с) установление связи и развитие отношений с арабскими племенами и отдельными лицами в арабском районе по указаниям управления разведки и контрразведки, чтобы впоследствии при взаимодействии с ними можно было оказывать на них влияние»23.

Следует упомянуть, что «Особый штаб Ф» в рассматриваемый период на основе указаний ОКВ имел агентурные связи почти во всех странах Ближнего и Среднего Востока. Разведывательно-шпионские сводки, поступавшие в «штаб Ф», обрабатывались под руководством полковника фон Нидермайера. При этом генерал Гробба обменивался с ним сведениями о «ценности внедренных агентов и связников», предупреждая «относительно людей, вызывавших сомнения». В конце сентября 1941 года снабжение «Особого штаба Ф» шпионскими сведениями перешло в ведение абвера и министерства иностранных дел24.

Одной из немаловажных задач «Особого штаба Ф» была «подготовка арабов, враждебно настроенных по отношению к Англии». Включив этот пункт в «инструкцию» для «Особого штаба Ф», нацисты предусматривали доставку в лагерь на мысе Сунион новых групп подходящих арабов, особенно сторонников Фаузи Каукджи. В пропагандистских целях организовывались передачи на арабском языке через радиостанцию в Афинах, которая была в ведении управления военной радиопропаганды.

При «Особом штабе Ф» находился офицер отдела пропаганды вермахта, отрабатывавший «все вопросы, связанные с пропагандой по Среднему Востоку согласно директивам Верховного командования вермахта (отдела пропаганды ОКВ). По отдельным вопросам арабской пропаганды этот офицер обязан был «держать связь с уполномоченным министерства иностранных дел в Афинах». В пункте 3 «инструкции» было сказано: «В вопросах контрразведки, относящихся к Среднему Востоку, управление разведки и контрразведки работает в тесном сотрудничестве с особым штабом и дает ему все полученные разведкой данные… Пожелания в отношении контрразведки высказывает «Особый штаб Ф»… (непосредственно) управлению разведки и контрразведки за рубежом. Служебная инстанция в Афинах подчиняется генералу Фельми»25.

В прямом контакте с «Особым штабом Ф» в вопросах агентурной разведки в странах Арабского Востока и одурманивания арабов, особенно молодежи и студентов, находилось министерство иностранных дел Германии. Министерство поддерживало тесную связь с лидерами арабских националистов и главами мусульманского духовенства.

К концу 1941 года в министерстве иностранных дел немало должностей занимали разведчики и контрразведчики. В частности, статс-секретарь Кеплер, осуществлявший пропаганду на Индию, формирование «Индийского легиона», посланник фон Хантиг, в чьи функции входили руководство эксхедивом Египта, связь с иракскими националистами. В задачи особого политического отдела по делам Ближнего Востока министерства иностранных дел входило «суммирование и оценка ближневосточных дел и проблем при руководителе политического отдела». Этими вопросами занимался генеральный референт советник Мельхерс в сотрудничестве с советником Шлобнесом. Для обработки и обобщения материалов по Ближнему Востоку в начале 1942 года при министерстве был создан Арабский комитет, председателем которого, как уже указывалось выше, был Гробба28.

Еще 28 ноября 1941 года в Берлине состоялась встреча Гитлера с великим муфтием Палестины аль-Хусейни. Стремясь добиться согласия на провозглашение Третьим рейхом декларации, которая гарантировала бы независимость арабских стран, муфтий предложил сформировать «Арабский легион» и включить его в состав германских вооруженных сил для совместной борьбы против Англии. При этом он просил Гитлера признать его, муфтия, политическим лидером всего арабского мира. Гитлер в ответ заявил, что войска вермахта ведут тяжелые бои за выход на Северный Кавказ и что, пока Германия не захватит этот рубеж, о декларации не может быть и речи. Свое заявление Гитлер заключил следующими словами: «В противном случае преждевременная декларация сделает французскую колониальную империю союзницей де Голля и Англии и отвлечет германские войска с главного, Восточного фронта в Западную Европу»29.

К идее создания «Арабского легиона» Гитлер отнесся с интересом, ибо использование иностранных националистических воинских формирований отвечало задачам, указанным в директиве ОКВ № 32.

Аль-Хусейни в беседе с Гроббой предложил для укомплектования «Арабского легиона»: а) палестинских арабов, попавших в плен к немецким войскам; б) арабских офицеров из Сирии, Палестины и Ирака, нуждавшихся в нелегальном переезде из Турции в Германию; в) военнопленных арабов из французской Северной Африки, находившихся на территории оккупированной Франции;

г) арабов – выходцев из Северной Африки, проживавших во Франции; д) связанных с муфтием «надежных» арабов из Марокко30. Военное руководство Германии к идее использования в составе «Арабского легиона» североафриканских арабов отнеслось отрицательно и по рекомендации Гроббы ограничилось лишь иракскими, сирийскими и палестинскими студентами, обучавшимися в высших учебных заведениях стран Европы, захваченных Германией. Гробба рекомендовал направить будущий «Арабский легион» на мыс Сунион и подчинить его генералу Фельми. Дело в том, что высшее военно-политическое руководство Германии не было заинтересовано в культивировании арабского национализма в североафриканских странах, учитывая отношения с «вишистской» Францией, Италией и Испанией на данном этапе31. Одну из главных причин этого «следует видеть в том, что планирование нападения на Советский Союз не позволяло усилить военные действия где-либо в другом месте», а следовательно, и не было необходимости разворачивать вербовку арабских националистов из Испанского и Французского Марокко, Алжира, Туниса и Ливии, а также Египта.

Из сказанного следует, что директива ОКВ № 32 представляла собой последнюю попытку перспективного военного планирования в рамках общей концепции32.

В конце 1941 года в странах Арабского Востока еще продолжалась национально-освободительная борьба против английского колониального господства, которой стремились воспользоваться гитлеровцы. Следует сказать, что, значительно расширив свое политическое, экономическое и военное проникновение в страны Ближнего и Среднего Востока с началом Второй мировой войны, германский фашизм нашел себе здесь мощную опору. В этой связи напомним, что в начале декабря 1941 года в Берлин прибыл бывший премьер-министр Ирака Рашид Али аль-Гайлани, который был принят Риббентропом. Аль-Гайлани выразил согласие на сотрудничество с нацистами и просил Риббентропа о провозглашении «декларации независимости» арабских стран под эгидой фашистской Германии и об официальном признании его премьер-министром Ирака. Миссия аль-Гайлани в Берлин по своему содержанию явилась повторением недавнего визита муфтия аль-Хусейни. Так же как и муфтию, аль-Гайлани было отказано в его просьбе, однако впоследствии, преодолев колебания, Риббентроп 22 декабря все же подписал и вручил ему письмо, в котором заверял о готовности как можно скорее «обсудить условия будущего сотрудничества между Ираком и Германией»33. Разумеется, под понятием «сотрудничество» подразумевалось полное подчинение Третьему рейху всего арабского мира. Но пока эти «сокровенные чаяния» нацистов для аль-Гайлани, так же как и для муфтия аль-Хусейни, Фаузи Каукджи и других лидеров арабского национализма, были тайной. Германские и итальянские фашисты, изображая из себя «друзей ислама», стремились поставить себе на службу религиозный фанатизм и национальную рознь34. Заметим, что муфтию нацисты оказали большее предпочтение, нежели бывшему премьеру Ирака. Аль-Хусейни был принят лично Гитлером, а аль-Гайлани не был «осчастливлен» фюрером, которому было тогда уже не до него.

Первое крупное поражение вермахта под Москвой получило огромный международный резонанс. События под Москвой оказали огромное влияние и на страны Ближнего и Среднего Востока, в частности Ирак, Сирию, Палестину и Трансиорданию. 19 января 1942 года, когда уже всему Арабскому Востоку стало известно о разгроме германских армий под Москвой, один из агентов «Особого штаба Ф», прибывший из Сирии в Анкару, доложил информационному центру III, размещенному в столице Турции, что «арабы в Сирии и Ираке недовольны немецкой пропагандой, предназначенной для арабских стран». Далее этот агент в качестве основной причины недовольства выдвигал, «во-первых, отношение Германии к объявлению независимости Сирии и Ливана, во-вторых, отступление германских войск в России… в-третьих, бестактность, допущенную берлинским радио, распространявшим неточные сведения, касающиеся арабских стран, которые слушают на местах и которые не соответствуют действительности». Эти факты «разочаровали» и «обескуражили» даже симпатизирующих нацистам арабских националистов35.

Заметим, что в этот период советские и английские войска уже были в Иране. Следовательно, престиж фашистской Германии в глазах арабских националистов в не меньшей степени пал и из-за провала иранской авантюры нацистов. Тем не менее вопрос о создании «Арабского легиона» и последующем подчинении его «Особому штабу Ф» даже в этой обстановке не снимался с повестки дня. Как представитель ОКВ полковник Лахаузен, так и представитель абвера – начальник штаба «Особого штаба Ф» майор Рикс Майер включились в активную подготовку по созданию «Арабского легиона». Они считали, что после сформирования «легиона» главное командование сухопутных сил вермахта срочно «должно его придать и подчинить …«Особому штабу Ф» в Афинах»36.

4 января 1942 года генерал Фельми посетил Рапгида Али аль-Гайлани и муфтия аль-Хусейни. Во время встречи, в которой участвовал и генерал Гробба, аль-Гайлани, как уже отмечалось выше, выразил желание заключить соглашение о «германо-иракском военном сотрудничестве». Гробба и Фельми после переговоров с лидерами арабского националистического движения составили проект военного соглашения. Аль-Гайлани и аль-Хусейни рассчитывали на то, что при вступлении германских войск «в арабское пространство» почти вся иракская армия в составе трех дивизий присоединится к ним. При этом они считали, что еще одну-две дивизии арабских добровольцев можно будет сформировать в Сирии. Арабские лидеры надеялись и на племена зоны Персидского залива, среди которых, по их мнению, можно было бы завербовать более 10 тысяч человек, готовых сотрудничать с германскими войсками. Гробба и Фельми исходили из вероятности того, что переход арабов на сторону нацистов, прежде всего мелкими группами, вызовет необходимость формирования новых соединений иракской армии. Надежные, как это понимали нацисты, кадровые дивизии и соответствующие кадры младших командиров для этих новых формирований должны были «создаваться целенаправленно уже теперь (т е. в январе 1942 года – X. – М. И.) путем формирования Арабского легиона»37.

Аль-Гайлани и аль-Хусейни обязывались поставлять для «Арабского легиона» людские ресурсы. Все остальные задачи брал на себя «Особый штаб Ф» (впоследствии выполнявший функции военной миссии в Ираке). По германо-иракскому военному соглашению, немецко-фашистские войска должны были оставить территории Ирака и Великой Сирии через шесть месяцев после окончания войны. Несомненно, этот пункт «соглашения» был введен гитлеровцами не случайно, а с целью дезориентации арабов относительно своих ближневосточных агрессивных планов. В этом нетрудно убедиться, если ознакомиться с «соглашением» более детально. Достаточно следующих строк, дополняющих пункт о «шести месяцах после окончания войны»: «Исключение составляют соединения (дивизии), остающиеся там по желанию Ирака и Великой Сирии»38.

Что касается договоренности гитлеровцев с лидерами арабских националистов о создании «Арабского легиона», то он был задуман в первую очередь как «школа младших командиров», которая должна была первоначально подготовить из арабов 100 унтер-офицеров и младших лейтенантов. Последние, в свою очередь, должны были взять на себя подготовку следующей группы из 500—1000 человек. В дальнейшем большая часть младших командиров, согласно планам гитлеровцев, должна была стать инструкторами вновь формируемых иракских и сирийских дивизий39.

Как ранее отмечалось, в планах расширения дальнейшей экспансии после осуществления плана «Барбаросса» нацисты предусматривали наступательные операции в направлении к Персидскому заливу, Афганистану и, если возможно, к северо-западной границе Индии40. Правительство фашистской Германии и Верховное главное командование вермахта попыталось в этот период убедить правительство Японии, еще не вступившей в войну, предпринять наступление против английских форпостов в Юго-Восточной Азии. По планам японского военного командования, военные действия Япония должна была начать нападением на Пёрл-Харбор и впоследствии вести наступление на Индию с востока, тогда как германские войска будут наступать с запада. Когда 24 июля 1942 года советские части после тяжелых боев оставили Ростов-на-Дону и в город ворвались войска армейской группы «Руофф»[4], командующий группой генерал-полковник Руофф пригласил японского военного атташе подняться на высокий пролет взорванного моста и, указав в сторону Батайска, воскликнул: «Ворота на Кавказ открыты! Близится час, когда германские войска и войска вашего императора встретятся в Индии»[5]41.

А вот что содержалось в телеграмме посла Японии в Берлине Осимы, отправленной в Токио 28 сентября 1942 года: «Япония, Германия и Италия должны продемонстрировать непоколебимую готовность вести войну. Необходимо активно осуществлять связи между Японией и Германией через Индийский океан, создать общий несокрушимый оплот в системе стран оси. Весной будущего года (1943 г. – Х. – М.И.) Япония неожиданно нападет на Советский Союз, а Германия произведет высадку на Британские о-ва»42. Кстати, в этот период германское военно-политическое руководство вводило в заблуждение своих японских партнеров по оси, дезинформировав их о положении дел на Кавказе с целью ускорения нападения Японии на СССР. Осима сообщал: «Риббентроп говорит, что немецкие и итальянские войска заняли весь Кавказ, а военный атташе Саканиси и военно-морской атташе Номура сообщают, что, по словам Йодля, немецкие войска заняли только Северный Кавказ»43 . Японский историк полковник Такусиро Хаттори подчеркивал, что поражение вермахта под Сталинградом «в корне перевернуло планы трех стран, рассчитанные на покорение Англии путем совместных активных действий в направлении Индии и Аравии»44. Как видим, Т. Хаттори невольно признавал решающее влияние событий на советско-германском фронте на общий ход войны.

Говоря о событиях периода битвы за Кавказ и о ходе войны после Сталинграда, американский историк Милан Хаунер отмечал: «Стратегическая инициатива оси стала уменьшаться по мере того, как война обратилась против Германии и Японии. Если бы в один из этих периодов (т е. в Сталинграде или на Кавказе. —Х. – М.И.) события приняли другой оборот, то можно предполагать, что Индия стала бы полем сражения и английское господство оказалось бы в такой опасности, что достаточно было одновременных усилий национального восстания и наступления стран оси, чтобы Великобритания оставила свой индийский доминион»45.

Но вернемся к событиям, предшествовавшим вторжению германских армий на Кавказ – к весне – лету 1942 года. В этот период Италия настойчиво добивалась получить от Германии всех арабов, которые были завербованы для пополнения частей и подразделений «Особого штаба Ф». 12 мая 1942 года итальянцы направили Риббентропу «памятную записку», в которой уведомляли о том, что в интересах обоих партнеров «Италия желает создать учебный лагерь для арабов» в целях использования их в будущих операциях в Африке и Азии по согласованию с Третьим рейхом. Исходя из этого, итальянское руководство вновь просило Риббентропа направить в Италию всех арабов-военнопленных46.

В это время военно-политическое руководство Германии интенсивно готовилось к двум весьма серьезным акциям на различных, значительно удаленных друг от друга территориях, но составлявших звенья одной цепи, – вторжению на Кавказ и антибританскому восстанию в Ираке.

Для рассмотрения этих задач 14 мая 1942 года состоялась встреча Риббентропа с Гроббой и Фельми. Гитлеровцы высоко оценили позицию муфтия и аль-Гайлани, вершиной пропагандистской деятельности которых они считали «призыв, обращенный к арабским народам», восстать против англичан. Сигналом к началу восстания, по планам ОКВ и ведомства Риббентропа, должно было послужить вступление германских армий в Тбилиси. Что же касается агентурных, диверсионных и боевых задач «Особого штаба Ф» и договоренности с итальянским партнером по вопросу создания «Арабского легиона», то было решено, что численность арабов-добровольцев на мысе Сунион со 130 человек в ближайшее время должна достигнуть 180 за счет студентов, обучавшихся в высших учебных заведениях стран Европы. Как уже отмечалось, между ведомством Риббентропа и «Особым штабом Ф», с одной стороны, и муфтием аль-Хусейни и аль-Гайлани – с другой, существовала договоренность, что арабы-добровольцы составят ядро иракско-арабской армии, которая будет сформирована позднее. Но при этом нацисты не сбрасывали со счетов и «Индийский легион». Он также должен был подчиняться «Особому штабу Ф» и использоваться «в военных действиях в арабском регионе»47.

В июле 1942 года группа армий «А» приступила к выполнению операции «Эдельвейс» и к концу месяца прорвалась в донские и кубанские степи, нацелив свои танковые и горнострелковые соединения на нефтяные районы Майкопа, Грозного и Баку.

В то время, когда части 49-го горнострелкового корпуса генерала горных войск Конрада оказались у предгорий Главного Кавказского хребта, когда дивизии 1-й танковой армии генерал-полковника Клейста, преодолевая упорное сопротивление советских войск, ценою огромных потерь медленно продвигались на Грозненском направлении, а Африканский корпус генерала Роммеля находился в 100 км от Александрии, Верховное командование вермахта, Генеральный штаб сухопутных сил, ведомства Риббентропа и Канариса решили, что настал момент использовать вооруженные формирования «Особого штаба Ф».

5 августа 1942 года началась переброска этих формирований из лагеря на мысе Сунион в Болгарию, а затем в Румынию.

Временные неудачи Красной Армии и продвижение группы армий «А» вермахта на Северном Кавказе в августе 1942 года укрепили надежду гитлеровских генералов и дипломатов на скорейший захват Тбилиси и на прорыв в ближайшее время в Ирак через Иран.

20 августа 1942 года ОКВ приняло решение приступить к развертыванию «Особого штаба Ф» в корпус особого назначения «Ф» и перебросить его в резерв штаба группы армий «А» в Сталине (Донецк). Согласно планам ОКВ, корпус «Ф» под командованием генерала авиации Фельми после вступления немецко-фашистских войск группы армий «А» в Тбилиси подлежал переброске по железной дороге через Ростов-на-Дону на Кавказ и в дальнейшем должен был наступать по направлению Западный Иран – Ирак с выходом к Персидскому заливу, к Басре. Согласно германскому плану «больших клещей», корпус «Ф» после захвата Кавказа должен был соединиться на Ближнем Востоке с итало-немецкими войсками, которые к тому времени овладели бы Суэцким каналом.

29 августа основная часть корпуса «Ф» прибыла в селение Майорское, близ Сталино, а к 3 октября корпус полностью был уже в Сталино и формально вошел в состав группы армий «А» (фактически подчинялся ОКВ). Впоследствии (с 31 октября 1942 года) корпус «Ф» учитывался как армейский корпус48 – самостоятельное подвижное соединение.

В корпусе «Ф» имелись подразделения и части всех родов войск, что позволяло ему действовать совершенно самостоятельно, без помощи и поддержки других соединений. В корпус входили три усиленных моторизованных батальона, каждый из которых насчитывал до 1000 солдат и офицеров; 1-й и 2-й батальоны были укомплектованы исключительно солдатами и офицерами вермахта; 3-й батальон состоял полностью из арабов (иракцев, сирийцев, палестинцев, трансиорданцев, ливийцев и арабов из стран Магриба). Каждый моторизованный батальон по составу и вооружению, по своим тактическим и огневым возможностям приравнивался к полку. Кроме того, в корпус входили: отдельный танковый батальон (25 тяжелых и средних танков), авиационный отряд (25 самолетов), рота связи, саперная рота, минометная рота, разведывательный отряд на бронемашинах и мотоциклах, кавалерийский эскадрон, взвод метеорологической службы, колонна автомобилей. Артиллерия состояла из дивизиона четырехбатарейного состава пушек, батареи 105-миллиметровых штурмовых орудий, тяжелого зенитного дивизиона трехбатарейного состава и легкого зенитного дивизиона 20-миллиметровых пушек. Разумеется, имелись штаб и тыловые подразделения (санитарная часть, хлебопекарня, мясобойня, различные мастерские и т. п.)49.

Корпус особого назначения «Ф» был полностью механизирован и располагал возможностью при наступлении германских армий на Ирак вооружить целую дивизию из «добровольцев» и перебежчиков. В составе корпуса «Ф» были и специальные подразделения, укомплектованные немцами – бывшими солдатами французского Иностранного легиона. Эти солдаты были зачислены в Африканский корпус Роммеля, а затем, 15 января 1942 года, переброшены в Южную Грецию, в лагерь на мысе Сунион50.

Опознавательным знаком личного состава корпуса «ф» было изображение овального венка, в венке – склоненная пальма, восходящее солнце над желтым песком пустыни, а внизу изображение черной свастики.

Численность корпуса первоначально составляла около 6 тысяч солдат и офицеров. После переброски корпуса на Кавказ он был развернут в еще большее соединение; ему были приданы дополнительно танковые батальоны, кавалерийский полк и другие подразделения. Личный состав корпуса «Ф» помимо военной и политической подготовки занимался изучением географии и истории стран Ближнего и Среднего Востока (особенно Ирана и арабских стран, а также Индии). За короткий срок солдаты изучили рельеф и природные условия этого региона, начиная от советско-иранской границы и кончая Индией. Солдаты и офицеры были обучены турецкому, персидскому, арабскому и другим восточным языкам; кроме того, они знали французский и английский, а солдаты – выходцы из ближневосточных стран (кроме студентов) были обучены немецкому языку.

Первоначально корпус особого назначения «Ф» должен был выступить как ударно-штурмовое соединение и политический центр похода германских войск на Кавказ и страны Ближнего и Среднего Востока. Личному составу корпуса вменялось в обязанность проводить разведывательно-диверсионную, пропагандистско-агитационную работу, заниматься подготовкой антисоветских восстаний на Кавказе.

Верховное командование вермахта поставило перед командиром корпуса генералом Фельми двойную задачу: 1) двигаться под строжайшим секретом вслед за группой армий «А» на Иран двумя путями – через Баку и по Военно-Грузинской дороге, в зависимости от того, где быстрее обозначится успех; 2) оказать помощь 1-й танковой армии, встретившей упорное сопротивление советских войск Северной группы Закавказского фронта и двух гвардейских казачьих кавалерийских корпусов (Кубанского и Донского) генералов Н.Я. Кириченко и А.Г. Селиванова.

1 октября 1942 года в Сталино в штабе группы армий «А» состоялось совещание, на котором присутствовали начальник штаба группы, начальник оперативного отдела штаба группы, начальник штаба корпуса особого назначения «Ф» и другие генералы и офицеры штаба группы армий «А». На этом совещании наряду с прочими неотложными вопросами по дальнейшим действиям на Кавказе стоял и вопрос о вводе в бой корпуса «Ф». Начальник штаба корпуса «Ф» подполковник Рикс Майер сделал доклад, в котором заявил, что корпус будет в боевой готовности не позднее 13 октября 1942 года, причем «в качестве центра развертывания корпуса… предполагается район Будённовск»51. Об этом штаб группы армий «А» сообщил командующему 1-й танковой армией.

3 октября штаб группы армий «А» сообщил в штаб 1-й танковой армии о том, что корпус особого назначения «Ф» «переходит в подчинение командующему 1-й танковой армии»52, а 5 октября отправил командованию корпуса особого назначения «Ф» приказ о выступлении и предстоящем оперативном подчинении 1-й танковой армии, а также сводку размещения частей резерва ОКВ по состоянию на 5 октября53.

Верховное командование вермахта имело в виду, в случае успешного выполнения плана «Барбаросса», «направить моторизованный экспедиционный корпус (корпус «Ф». – Х. – М.И.) через Закавказье, в направлении Персидского залива, Ирака, Сирии, Египта, то есть в тыл английским войскам на Ближнем Востоке и в Северной Африке»54. И хотя корпус «Ф» был предназначен для ведения боевых действий в странах Ближнего и Среднего Востока после захвата Кавказа (в силу чего он двигался вслед за группой армий «А», во втором эшелоне), уже 6 октября Гитлер приказывает бросить части корпуса на выполнение важной операции – «как можно скорее перерезать железную дорогу, идущую от Кизляра на север»55.

14 октября начальник оперативного отдела штаба группы армий «А» выехал с начальником штаба корпуса «Ф» на совещание в штаб 1-й танковой армии. На совещании решался вопрос о переброске корпуса «Ф» походным порядком в Батайск, где части корпуса должны были погрузиться в железнодорожный состав. Решение было обусловлено пробкой на железной дороге. В этот же день был издан приказ командующего группой армий «А» о переброске корпуса «Ф» 15 октября 1942 года к району военных действий56.

К середине октября войска группы армий «А» изрядно поредели. Еще по состоянию на 1 октября в них насчитывалось 57 974 офицера, унтер-офицера и рядовых57. Учитывая это, штаб группы армий «А» обратился 15 октября 1942 года в организационный отдел Генерального штаба сухопутных сил вермахта с просьбой о пересылке новых запасных полевых батальонов58. В этот период командование группы армий «А» намеревалось продолжать наступление на Вознесенское и занять наиболее выгодные исходные позиции, с тем чтобы, как было записано в журнале боевых действий группы армий «А», после прибытия пополнения организовать «внезапный разгром сильной группировки» советских войск «в районе Нальчика с целью освобождения значительных скованных сил, находящихся в этом районе в обороне и охранении, а также ликвидации угрозы нашим коммуникациям в тыловом районе армии». В этом же журнале в записи от 14 октября 1942 года сказано: «Наступление с горного массива Малгобек – Вознесенское на Орджоникидзе проводится с целью пересечения военных дорог. Наступление с задачей овладения Грозненским нефтяным районом и форсирования рек Аргун и Сунжа имеет конечной целью, преследуя противника, достичь моря»59.

Несмотря на то что силы противника перед фронтом Северной группы войск Закавказского фронта и на Туапсинском направлении были значительно истощены и советские войска выбивали его с занимаемых позиций, гитлеровцы продолжали еще питать надежды на возобновление наступательных операций как в районе Туапсе, так и на Грозненско-Махачкалинском направлении. Большие надежды ОКБ возлагало на корпус особого назначения «Ф».

В ходе боевых действий на Грозненско-Махачкалинском направлении корпусу «Ф» в порядке усиления придавались дополнительные танковые батальоны из состава 1-й танковой армии60, кроме того, немецко-фашистское командование намечало перебросить на Северный Кавказ специально подготовленные соединения. В приказе Гитлера от 13 сентября 1942 года указывалось: «С января 1943 года восемь механизированных соединений, пригодных для службы в тропических условиях, должны быть переведены с Запада на Восток, на Кавказский фронт». Эти соединения, несомненно, предназначались для корпуса «Ф». Однако они также планировались для резерва, «который Роммель тщетно ожидал в Северной Африке»61.

15 октября 1942 года корпус особого назначения «Ф» под командованием генерала Фельми впервые вступил в бой на северном фланге 1-й немецкой танковой армии и севернее Ачикулак «вошел в боевое соприкосновение с сильной кавалерией» 4-го гвардейского Кубанского казачьего кавалерийского корпуса62. Здесь против корпуса «Ф» сражался также сводный Ставропольский партизанский полк под командованием А. Г. Однокозова63.

Между флангами Сталинградского и Закавказского фронтов в сентябре 1942 года образовался разрыв более чем в 200 км. Тяжелые условия местности (безводные полупустынные степи) не позволяли сомкнуть фланги этих фронтов, и потому советское командование ограничивалось лишь наблюдениями авиации над этим пространством, действиями кавалерийских разъездов, прикрывавших железную дорогу Кизляр – Астрахань, и небольших партизанских отрядов64. С другой стороны, был открыт левый фланг 1-й немецкой танковой армии из группы армий «А», действовавшей против сил Северной группы войск Закавказского фронта. Между левым флангом 1-й немецкой танковой армии севернее станицы Ищерская в степи, где находились части ее 3-й танковой дивизии, и флангами армий противника, действовавших на Сталинградском направлении, также образовался большой разрыв. Левый фланг противника прикрывался незначительными моторизованными отрядами и кавалерийским полком фон Юнгшульца. Слабые гарнизоны гитлеровцы имели в населенных пунктах Левокумское, Владимировка, Ачикулак65.

8 октября 1942 года в Генеральном штабе сухопутных войск противника обсуждался вопрос о дальнейших боевых действиях севернее р. Терек. На этом совещании высказались за наступление «в районе 40-го танкового корпуса севернее р. Терек вдоль железной дороги на восток танковыми войсками, имеющимися в этом районе в большом количестве»66.

Главное командование сухопутных войск Германии лелеяло мечту, овладев Сталинградом, перебросить на Кавказ подвижные соединения для усиления 1-й танковой армии. 10 октября в штаб группы армий «А» по телеграфу из Генерального штаба сухопутных войск[6], лично от Гитлера, поступило распоряжение, в котором было указано: «Тотчас после улучшения положения под Сталинградом планируется в конце месяца перебросить из группы армий „Б“ в 1-ю танковую армию 1 —2 подвижных соединения, чтобы этим создать предпосылки для овладения, после блокировки военных дорог, районом Грозного и для дальнейшего наступления в направлении Махачкала»67. В свою очередь 13 октября в штаб группы армий «Б» из Генерального штаба сухопутных войск было отправлено указание о «запланированной переброске после падения Сталинграда передаваемых группе армий …А» соединений»68.

Исходя из всех этих обстоятельств и из сложившейся севернее Терека обстановки, командование Закавказского фронта выдвинуло в степной район 4-й гвардейский Кубанский казачий кавалерийский корпус (командир – генерал-лейтенант Н.Я. Кириченко), сосредоточенный к концу сентября в районе Кизляра. В задачи корпуса входило нанести удар во фланг 1-й танковой армии врага. Корпус должен был активными действиями на открытом фланге германских войск более прочно прикрыть Кизлярско-Астраханскую железную дорогу и отвлечь внимание противника от Малгобекско-Моздокского направления, где войска Северной группы Закавказского фронта готовились к переходу в наступление69.

В начале октября 1942 года 4-й гвардейский кавалерийский корпус начал свой марш-маневр от Кизляра в общем направлении на Терекли-Мектеб (Дагестан) и далее на Ачикулак. Путь корпуса лежал по безводной и бездорожной полупустыне, почти не имеющей никаких населенных пунктов. Марш казачьей конницы с воздуха прикрывала авиация.

Из данных разведки стало известно, что движение корпуса по степи обнаружено командованием 1-й танковой армии и противник тщательно готовит сильную оборону на рубеже Ачикулак—Каясула.

10—12 октября полки 4-го гвардейского Кубанского кавалерийского корпуса были контратакованы танковыми частями 1-й танковой армии, выделенными для наступления на Кизлярско-Астраханскую железную дорогу и подготовившими к обороне населенные пункты Махмуд-Мектеб, Тукуй-Мектеб и Березкин. Однако попытка остановить наступление-войск 4-го гвардейского кавалерийского корпуса и разгромить его передовые эскадроны не удалась. В результате короткой артиллерийской подготовки и стремительного удара в сабли оборона дрогнула и войска противника, засевшие в укрепленных селах, были разгромлены; казаки-кубанцы захватили населенные пункты Махмуд-Мектеб, Тукун-Мектеб и Березкин.

4-й гвардейский Кубанский казачий кавалерийский корпус с артиллерией, минометами и другими приданными средствами продолжал наступление в направлении Ачикулак – Степное, но уже 16 октября встретил организованное сопротивление крупных танковых и мотопехотных частей, специально выделенных германским командованием. С целью предотвратить дальнейшее наступление и разгромить 4-й гвардейский кавалерийский корпус командование 1-й немецкой танковой армии по указанию свыше, не имея других резервов, бросило в степь весь корпус особого назначения «Ф». В тот же день разведка корпуса «Ф» в районе населенных пунктов Владимировка и Урожайное натолкнулась на передовые эскадроны 4-го гвардейского кавалерийского корпуса. Корпусу «Ф» спешно был придан 1-й танковый батальон 201-го танкового полка из 1-й танковой армии с задачей разгромить конную группировку советских войск70.

17 октября корпус особого назначения «Ф» «под сильным огнем противника, – как записано в журнале боевых действий группы армий «А», – в густом тумане перешел в наступление на Андреев Курган, прорвался на север и к концу дня вел наступление на Урожайное». Таким образом, корпус особого назначения «Ф», предназначенный для триумфального победного марша по странам Ближнего и Среднего Востока, не оправдал доверия фюрера. Генерал Фельми, считавший себя «покровителем» народов Востока и представителем фюрера на ближневосточных землях, в первом же серьезном столкновении познал разрушительную силу советской артиллерии и минометных частей. В этот же день, 17 октября, к исходу дня начальник оперативного отдела штаба группы армий «А» отмечал в журнале боевых действий: «Наступление против крупных сил противника захлебнулось на рубеже р. Кума»71.

Части корпуса «Ф» застряли на рубеже Ачикулак – Андреев Курган, Левокумское, восточнее Урожайного. Генерал Фельми со своим штабом расположился в населенном пункте Прасковея72. На этом рубеже командование корпуса «Ф» организовало сильную оборону, подготовило ее в инженерном отношении и расположило на ней отборные моторизованные части, которыми корпус «Ф» был усилен во исполнение решения Верховного главного командования вермахта от 18 сентября 1942 года73. Попытки частей 4-го гвардейского кавалерийского корпуса прорвать эту оборону не увенчались успехом. К этому времени части корпуса «Ф» заняли населенные пункты Владимировка и Урожайное, но продвинуться дальше не смогли, так как встретили упорное сопротивление советской кавалерии, поддержанное артиллерией и минометами. 18 октября начальник оперативного отдела 1-й танковой армии сообщил по телефону начальнику оперативного отдела группы армий «А», «что в действительности силы противника (т е. 4-й гвардейский кавалерийский корпус. – X. – М.И.) перед фронтом корпуса особого назначения оказались сильнее, чем ожидалось»74.

Таким образом, корпус «Ф» не смог осуществить против 4-го гвардейского Кубанского казачьего кавалерийского корпуса сколько-нибудь эффективных боевых действий. Это вполне успешно мог бы сделать 4-й гвардейский кавалерийский корпус, ибо выход его кавалерийских дивизий в район Ачикулак создавал весьма выгодные условия для дальнейшего наступления по тылам 1-й танковой армии противника и, следовательно, мог бы оказать значительное влияние на общую обстановку на фронте Северной группы войск. Следует добавить, что положение корпуса особого назначения «Ф» на занимаемом им рубеже осложнялось еще и тем, что 1-я танковая армия не имела возможности усилить его танковыми частями и подразделениями. Напротив, в связи с намеченным на 25 октября 1942 года наступлением 1-й немецкой танковой армии на Нальчик и планируемой главным командованием сухопутных войск ликвидацией вклинившихся советских войск на стыке 52-го армейского корпуса и группы фон Брюкнера, выделенный в район действия корпуса «Ф» из 23-й танковой дивизии танковый батальон должен был поспешно отводиться для усиления войск 1-й танковой армии75. Затруднительность положения германских частей и соединений перед фронтом Северной группы войск усугублялась еще и тем, что они испытывали острую потребность в горюче-смазочных материалах – имевшихся на 18 октября 1942 года запасов не хватало для намеченного наступления. А положение корпуса «Ф» было настолько критическим, что его командир просил у командования группы армий «А», чтобы «возможно скорее были подвезены гусеничные части для корпуса особого назначения»76.

К сожалению, командование 4-го гвардейского Кубанского казачьего кавалерийского корпуса не использовало благоприятные условия, сложившиеся на северном фланге 1-й танковой армии. Вместо стремительного прорыва в расположение германских войск между его опорными пунктами и действий по тылам противника части 4-го гвардейского кавалерийского корпуса вступили в бой с целью уничтожить противника в укрепленных населенных пунктах Ачикулак, Владимировка, Каясула77. Совершенно не имея танков и достаточного количества артиллерии, они не смогли с ходу захватить опорные пункты противника и были вынуждены вести длительные бои в неравных условиях. Части корпуса «Ф», усиленные танками, потеснили 4-й гвардейский кавалерийский корпус и вновь заняли Урожайное. В этих боях действия наших кавалеристов поддерживала штурмовая авиация, которая совершила многочисленные налеты на боевые порядки и опорные пункты корпуса «Ф», понесшего большие потери в личном составе и технике78. Действия конников были также поддержаны партизанами Ставрополья, сражавшимися вместе с 10-й и 30-й кавалерийскими дивизиями79.

В течение последующих дней, вплоть до 31 октября 1942 года, части 4-го гвардейского Кубанского казачьего кавалерийского корпуса успешно сражались с превосходящими танковыми и моторизованными соединениями корпуса особого назначения «Ф». Об этом свидетельствуют записи в журнале боевых действий группы армий «А» за последние дни октября 1942 года. Когда 25 октября в 8 часов утра 3-й танковый корпус 1-й немецкой танковой армии совместно с частями 2-й румынской горнострелковой дивизии и 1-м батальоном 99-го немецко-фашистского горноегерского полка после сильного артиллерийского налета и поддержки крупных сил авиации перешел в наступление в направлении Нальчика, казачьи части 4-го гвардейского кавалерийского корпуса при поддержке артиллерии и бронемашин атаковали Урожайное80.

Командование корпуса особого назначения «Ф» в этот период стремилось как можно скорее перебросить из Сталино подразделения, укомплектованные арабами (Арабский легион). Об этом начальнику оперативного отдела штаба группы армий «А» сообщил 25 октября начальник тыла корпуса «Ф» полковник Круммахер. Эти арабские батальоны предназначались для агрессивных действий в Иране, Ираке и в других странах Ближнего и Среднего Востока. Но, оказавшись в тяжелых условиях, командование корпуса «Ф» вынуждено было ввести в бой арабские батальоны уже тогда, когда танковые дивизии 1-й танковой армии приступили к выполнению операции по прорыву к Нальчику и Орджоникидзе81.

После тяжелых боев командование 4-го гвардейского Кубанского казачьего кавалерийского корпуса, учитывая неспособность конницы в силу ее специфики прорывать сильно укрепленные позиции и имея в виду труднейшие условия степного – безводного и полупустынного – театра военных действий, решило отвести части корпуса в район населенных пунктов Махмуд-Мектеб, Тукуй-Мектеб и Березкин. Впоследствии части корпуса были отведены в район Терекли-Мектеб (Дагестан), откуда планировалось прикрытие Кизлярско-Астраханской железной дороги82. После того как командование группы армий «А» обнаружило передислокацию 4-го гвардейского кавалерийского корпуса, оно также изменило свои цели, поняв, что главная задача, стоявшая перед корпусом «Ф», – разгромить и уничтожить 4-й гвардейский кавалерийский корпус, а также прикрыть левый фланг 1-й танковой армии – им не выполнена. 4-й гвардейский кавалерийский корпус при поддержке авиации в течение октября 1942 года нанес корпусу особого назначения «Ф» значительные удары, в результате которых последний потерял большое количество солдат, офицеров, боевой техники и вооружения. В районе Будённовска солдаты-арабы из корпуса «Ф» были захвачены в плен83. В журнале боевых действий группы армий «А» за эти дни зафиксировано: «Корпус особого назначения, ведя разведку боем, натолкнулся на сильного противника. Артиллерия русских вела огонь по селу Урожайное». Следующая запись за 28 октября свидетельствует: «В полосе корпуса особого назначения противник численностью до двух рот атаковал Ачикулак»84.

29 октября 1942 года, когда корпус генерала Н.Я. Кириченко в полном порядке направился в район населенного пункта Терекли-Мектеб, оперативный отдел штаба группы армий «А» затребовал от начальника оперативного отдела 1-й танковой армии донесения о запланированном ведении операций и о сложившейся в районе корпуса особого назначения «Ф» обстановке. Начальник оперативного отдела 1-й танковой армии заявил, «что было запланировано начать наступление этим соединением на северо-восток с целью разгрома находящейся в этом районе группировки противника (имеется в виду 4-й гвардейский Кубанский казачий кавалерийский корпус. – Х. – М.И.), однако этот план был оставлен в результате совещания командующего армией с начальником Генштаба сухопутной армии генералом Цейтцлером, так как последний сказал, что корпус должен наступать лишь в пределах предстоящих крупных операций в восточном направлении. Таким образом, в настоящее время соединение находится в ожидании, чтобы позднее – одновременно с запланированным ударом на Грозный – наступать на Восток»85. На запрос штаба группы армий «А» о возможности провести наступление на железную дорогу Кизляр – Астрахань начальник оперативного отдела 1-й танковой армии ответил, что «командующий корпусом особого назначения генерал Фельми был сегодня на совещании в штаб-квартире 1-й танковой армии и указал, что группировка противника перед его соединением насчитывает до 4000 человек. Ввиду недостатка артиллерии и превосходства русских в воздухе провести наступление в настоящее время не представляется возможным. Кроме того, корпус уже понес значительные потери, так, например, из 23 наличных бронемашин 10 уже подбиты в результате воздушных налетов…»86.

В октябре корпус «Ф» был настолько потрепан в боях, что гитлеровское командование всерьез встревожилось, достаточной ли окажется его боеспособность в предстоящих боевых действиях на Грозненско-Махачкалинском направлении и тем более в странах Ближнего и Среднего Востока, т. е. в основных операциях, для которых, собственно, он и был предназначен. 30 октября штаб 1-й танковой армии сообщил в штаб группы армий «А», что «корпусу необходимо впоследствии придать дополнительную артиллерию, а по возможности и танки, чтобы сделать его способным наступать»87.

Активными боевыми действиями 4-го гвардейского казачьего кавалерийского корпуса наступление корпуса «ф» с целью перерезать железную дорогу Кизляр – Астрахань было сорвано, и германское командование уже не стремилось к осуществлению поставленной фюрером важной задачи стратегического значения. Генеральный штаб сухопутных войск вермахта вынужден был лишь констатировать, что «наступление с целью перерезать железнодорожную линию Кизляр – Астрахань в настоящее время не может быть проведено»88.

Главное командование сухопутных войск вермахта было крайне озабочено сложившимся критическим положением в районе боевых действий корпуса «Ф» и утром 31 октября 1942 года приказало командованию 1-й танковой армии представить подробное донесение о противостоящих советских войсках, о своих войсках и о дальнейших планах действий корпуса «Ф». Такое донесение после соответствующего доклада из штаба 1-й танковой армии было передано штабом группы армий «А» к исходу дня по телефону в Генеральный штаб сухопутных войск89.

Известно, что в экономическую подготовку войны против Советского Союза германское руководство вкладывало максимум материальных средств. Для осуществления «блицкрига» нацисты полностью использовали все запасы сырья. С успешным завершением «молниеносной войны» против СССР руководство рейха рассчитывало окончательно решить проблему нефти, запасы которой могли хватить вермахту лишь до осени 1941 года. Исходя из этого, в стратегических планах ОКВ и ОКХ на 1941 и 1942 годы важное значение придавалось южному, Кавказскому направлению. «Германия может покрыть свою потребность в нефти только за счет Кавказа», указывалось в документе штаба ОКВ от 4 мая 1941 года.90

Верховное главное командование вермахта еще в 1941 году намечало захватить кавказские нефтеносные районы путем высадки воздушного десанта. До вторжения на Кавказ и на начальном этапе вторжения гитлеровцы планировали захват нефтяных месторождений Кавказа исключительно сухопутными силами и с применением воздушных десантов, не вводя в действие бомбардировочную авиацию, с тем чтобы максимально сохранить промыслы для эксплуатации. В частности, планировалась высадка «одного из соединений парашютных войск для внезапного захвата нефтяного района северо-западнее Баку до того момента, когда отступающий противник уничтожит его»91.

Под руководством начальника военной разведки и контрразведки вермахта адмирала Канариса летом 1942 года была разработана операция под кодовым названием «Шамиль», преследовавшая цель путем высадки воздушного десанта захватить нефтеносные районы Майкопа, Малгобека, Грозного и удержать их до подхода сухопутных войск группы армий «А». К счастью, эти планы были раскрыты советской разведкой, и парашютный десант фашистов был ликвидирован92. После успешных боевых действий на Грозненско-Махачкалинском направлении наступление германских войск было остановлено в районе Малгобека (Чечено-Ингушетия).

В плане «Эдельвейс» значительное место занимал захват грозненских нефтяных месторождений и Грозного, как крупного центра нефтедобывающей и нефтеперерабатывающей промышленности не только Северного Кавказа, но всего Советского Союза.

В ходе войны бронированные армии, авиация и автомобильный транспорт германских войск все острее ощущали нужду в горючем и смазочных маслах. Накануне наступления на Кавказ и Сталинград проблема горючего и смазочных масел для снабжения танковых, моторизованных соединений и воздушных армий встала перед гитлеровским военным руководством как одна из важнейших уже к началу лета 1942 года, когда Гитлер потребовал от Генерального штаба и ОКВ выполнения плана «Блау»[7].

Опасения германского военного руководства по поводу нехватки горючего стали вырисовываться в первой половине июня 1942 года. По докладу генерал-квартирмейстера сухопутных войск генерала Э. Вагнера начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер еще 13 июня 1942 года сделал вывод: «Положение с горючим. По его расчетам (генерала Вагнера. – Х. – М.И.), горючего для операции «Блау» хватит только до середины сентября»93. Даже в разработке операции «Блау» пункт о «положении с горючим», как пишет Гальдер, предусматривал, что «планы снабжения кончаются сентябрем 1942 года»94. Но военному руководству Третьего рейха уже к концу июня пришлось сократить нормы снабжения горючим своих армий на Восточном фронте.

Высшее военное командование гитлеровской Германии возлагало большие надежды на майкопский нефтеносный район. Но ожидания Генерального штаба и самого Гитлера не оправдались, так как при отходе советских войск нефтепромыслы Майкопа были разрушены, а для их восстановления требовалось слишком много времени, которого у германского командования не оказалось. 31 августа Гальдер записывает содержание указаний Гитлера, данных им командующему группой армий «А» генерал-фельдмаршалу Листу на совместном совещании в ставке фюрера: «Главная задача 1-й танковой армии – уничтожение противника в излучине Терека… Всеми имеющимися силами, и прежде всего подвижными, продолжать наступление на Грозный, чтобы наложить руку на район нефтепромыслов»95. Эта запись одного из высших военных руководителей вермахта свидетельствует о том огромном значении, которое военным командованием Германии придавалось захвату грозненских нефтяных месторождений и нефтеперерабатывающих заводов. Но это и убедительное доказательство острого кризиса с горючим и смазочными маслами, охватившего немецко-фашистскую армию уже в начале выполнения наступательных операций на Кавказе и под Сталинградом – главных стратегических операций германских войск в летней кампании 1942 года.

В упомянутой директиве ОКВ № 45 от 23 июля 1942 года «О продолжении операции …«Браушнвейг», в разделе «Задачи дальнейших операций» в пункте «II А. Сухопутные силы» было сказано: «3. Одновременно группировка, имеющая в своем составе, главным образом, танковые и моторизованные соединения, выделив часть сил для обеспечения фланга и выдвинув их в восточном направлении, должна захватить район Грозного и частью сил перерезать Военно-Осетинскую и Военно-Грузинскую дороги по возможности на перевалах. В заключение ударом вдоль Каспийского моря овладеть районом Баку. Группе армий «А» будет передан итальянский альпийский корпус. Для этих операций группы армий «А» вводится кодированное название «Эдельвейс». Степень секретности: Совершенно секретно. Только для командования»96.

В этой директиве также сказывается озабоченность Гитлера и Верховного командования вермахта нехваткой горючего и смазочных масел в войсках. В пункте «Б» директивы, касающегося задач авиации, указывалось: «Далее, необходимо выделить достаточное количество сил для взаимодействия с войсками, наносящими удар через Грозный на Баку. В связи с решающим значением, которое имеет нефтяная промышленность Кавказа для продолжения войны, налеты авиации на промыслы и крупные нефтехранилища, а также перевалочные порты на Черном море разрешается проводить только в тех случаях, когда это безусловно необходимо для операций сухопутных сил. Однако, чтобы в ближайшее время лишить противника возможности доставлять нефть с Кавказа, необходимо разрушить используемые для этой цели железные дороги, а также парализовать перевозки по Каспийскому морю»97.

Весьма важным разделом директивы № 45 был раздел «В» – о боевых действиях военно-морского флота на южном крыле советско-германского фронта в летней кампании 1942 года. Помимо задач германскому военно-морскому флоту по воздействию на советский Черноморский флот на Кавказском побережье в директиве указывалось: «принять необходимые меры, чтобы использовать в Каспийском море легкие корабли военно-морских сил для действий на морских коммуникациях противника (транспорты с нефтью и связь с англосаксами в Иране)»98.

В то же время командование вермахта посредством вспомогательного удара в южном направлении планировало захватить административный центр Чечено-Ингушетии – Грозный и его нефтеносный район к 17 сентября, а Баку – к 25 сентября 1942 года99. Следует сказать, что к концу октября – началу ноября 1942 года кризис с горючесмазочными материалами в подвижных соединениях германских войск настолько обострился, что Верховное главное командование вермахта не в состоянии было перебросить на помощь 1-й танковой армии даже одну 29-ю моторизованную дивизию с другого участка советско-германского фронта, хотя прибытие этой дивизии на Орджоникидзевское направление, по расчетам командования 1-й танковой армии, имело решающее значение для продолжения операций. Главное командование сухопутных войск объясняло этот кризис тем, что в последние дни октября был увеличен расход горючего в танковой армии «Африка», в силу чего «всему Восточному фронту было отпущено на 70 000 гектолитров горючего меньше»100.

В этот период перед Северной группой войск действовала следующая группировка войск вермахта: четыре танковые дивизии (3, 13, 23-я и без номера), танковый батальон СС «Викинг», механизированная дивизия СС «Викинг», 111 – я и 370-я пехотные дивизии, 685-й батальон полевой жандармерии, полк «Бранденбург», 2-я румынская горнострелковая дивизия, 3-я румынская кавалерийская дивизия. В оперативном резерве этой группировки врага имелось: танковая дивизия, пехотная дивизия, две румынские горнострелковые дивизии. Весь резерв был сосредоточен в районе Георгиевск – Минеральные Воды101.

25 октября германские войска, действовавшие на Грозненско-Махачкалинском направлении, перешли в наступление в Кабардино-Балкарии с целью овладения ее административным центром – Нальчиком и дальнейшего прорыва к Военно-Грузинской дороге и побережью Каспийского моря. Командование группы армий «А» после провалившегося наступления на Грозный с Малгобекского плацдарма решило стремительным ударом прорваться к Нальчику, захватить его, а затем и административный центр Северной Осетии – Орджоникидзе с последующим наступлением по долине р. Сунжа к Грозному и по Военно-Грузинской дороге к Тбилиси.

Операция советских войск на этом участке по развитию событий и последовательности выполнения задач, поставленных командованием Закавказского фронта, делилась на два этапа: первый (с 25 октября до 5 ноября 1942 года) – ожесточенные оборонительные бои на рубеже рек Терек и Баксан; второй (с 6 по 12 ноября 1942 года) – контрудар советских войск Северной группы Закавказского фронта, завершившийся разгромом группировки противника, наступавшей западнее Орджоникидзе102.

Утром 25 октября группировка германских войск в составе двух танковых и одной горнострелковой дивизий при поддержке авиации начала наступление на Нальчикско-Орджоникидзевском направлении. Наступление на Нальчик предполагалось осуществить в два этапа: сначала 2-й румынской горнострелковой дивизией с севера, а спустя 24 часа – танковыми дивизиями с востока. Сроки наступления на Нальчикско-Орджоникидзевском направлении гитлеровское командование ставило в зависимость от прибытия освобождавшейся в Сталинграде авиации 4-го воздушного флота103.

Следует сказать, что части корпуса особого назначения «Ф», введенного в действие еще 15 октября в район железной дороги Астрахань – Кизляр, 21 октября поступили в распоряжение 1-й танковой армии и провели разведку боем в полосе готовившегося наступления 1-й танковой армии на Нальчикско-Орджоникидзевском направлении104. Как мы уже отмечали, несмотря на то что корпус «Ф» решением ОКБ был передан в подчинение командующего 1-й танковой армией, назначение его оставалось неизменным: он по-прежнему находился в непосредственном подчинении Генерального штаба ОКВ и, как записано в журнале боевых действий группы армий «А», «для осуществления своих задач военно-политического характера» должен был «получать указания от управления разведки и контрразведки»105.

Перед началом наступления 1-й немецкой танковой армии корпус особого назначения «Ф» «вел разведку боем в восточном направлении». Уже 23 октября корпус, введенный в боевые действия, в результате налетов советской авиации понес большие потери в живой силе и технике106. Когда 25 октября началось наступление соединений 1-й танковой армии, корпус «Ф», действовавший в районе Урожайное, как уже отмечалось, был подвергнут атаке советских войск, поддержанных артиллерией и бронемашинами. Наступление на первом этапе не принесло войскам противника ожидаемого успеха.

30 ноября 1942 года войска ударной группы 44-й армии перешли в наступление в направлении на Моздок и южнее Ищерская. Цель этого удара – ослабить корпус особого назначения «Ф» (который к этому времени вновь получил свежее пополнение) и другие соединения и части 1-й танковой армии на направлении главного удара наших войск и создать им благоприятные условия для наступательных операций. С первых дней наступления бои носили ожесточенный характер. Германским войскам были приданы три дивизиона артиллерии из резерва главного командования, так называемой степной группой противника командовал командир корпуса «Ф» генерал Фельми.

Главными пунктами сосредоточения группировки генерала Фельми и их опорными узлами были укрепленные населенные пункты Ага-Батырь, Нортон, Сунженский, Иргакли, Ачикулак107. Германское командование, опасаясь окружения своих войск, любой ценой стремилось удержать занимаемый рубеж. Ввиду невыгодного для советских войск соотношения сил (в танках противник имел превосходство), наступление советских войск на Моздокском направлении развивалось медленными темпами.

Для усиления правого фланга Северной группы войск Закавказского фронта и наращивания сил при развитии наступления командующим фронтом на северный берег реки Терек 1 декабря 1942 года были выдвинуты 320-я и 223-я азербайджанская стрелковые дивизии. С этой же целью из 44-й армии была переброшена в район станции Терек 409-я армянская стрелковая дивизия. «Для удобства управления, – писал генерал армии И.В. Тюленев Верховному главнокомандующему, – все войска, действующие на северном берегу р. Терек (402, 416 од, 9 ск, 320, 223 и 409 сд), с 3.12 объединяются под управлением командарма 58 (ВПУ в районе Калиновская). Переброска 409 сд начнется 3 декабря»108.

17 декабря Военный совет Закавказского фронта в своей директиве командующему Северной группой войск указывал: «1. Наступательным действиям наших войск севернее р. Терек противник противопоставил оборону с широким применением контратак танков и пехоты частей группы «Ф» (корпуса особого назначения «ф». – Х. – М.И.), на рубеже – Морозовский, Нортон, Киров – и 3 тд, с частями 111 пд и отдельными специальными формированиями, на рубеже – Кизилов, Томазов, Авалов, Шефатов». Далее командующий фронтом ставил следующую задачу: «В целях лучшего использования конницы и приданной ей техники, для усиления и развития наступательных действий правого крыла фронта, приказываю:

а) вывести в район действий 4 гв. ккк, одну стрелковую дивизию и, за счет этого, высвободить корпус для обхода основных сил группы «Ф» противника с юга и удара в направлении Эдиссия – Каково;

б) 5 гв. Донскому ккк направить свои главные усилия на окружение, совместно с 9 ск, аваловской группировки противника, нанося удар в направлении на Хотаев, Дортуев, Русский 2-й.

В район Бол. Осетинский, Дыдымка – выдвинуть одну-две стрелковых дивизии из второго эшелона, передав их в состав 9 ск»109.

В этой же директиве ставилась задача и другим соединениям по разгрому аваловской группировки противника110.

Разведав появление в степях 5-го гвардейского Донского казачьего кавалерийского корпуса, генерал Фельми стал тщательно готовиться к выполнению поставленной ОКВ задачи: перебросить все танки и орудия на свой левый фланг, ударить по 5-му гвардейскому кавалерийскому корпусу с целью его полного разгрома. Во исполнение приказа ОКВ командир 8-го авиационного корпуса генерал Мартин Фибих связался по радио с Фельми, которому дал слово, что в ближайшие три дня все железнодорожные пути подвоза в районе действий донских казаков будут уничтожены. Теперь Фельми не сомневался, что казаки, лишенные боеприпасов и хлеба, вынуждены будут сдаться»111.

В ходе жестоких боев казаки генерала Н.Я. Кириченко, против которых действовали большие силы фашистов, отбросили противника и продвинулись вперед, прикрывая правый фланг корпуса генерала А.Г. Селиванова, овладевшего Ага-Батырь. Особо отличились воины 10-го гвардейского стрелкового корпуса (командир – генерал-майор В.В. Глаголев), танкисты части под командованием подполковника Титова, войны 5-го гвардейского Донского казачьего кавалерийского корпуса под командованием генерал-майора А.Г. Селиванова112.

Корпус особого назначения «Ф», несмотря на усиление его танковыми, моторизованными и кавалерийскими частями и подразделениями 1-й танковой армии, был разгромлен советскими войсками.

В январе 1943 года корпус «Ф» вновь был преобразован в «Особый штаб Ф» и передан в распоряжение командующего группой армий «Дон»113. А в феврале остатки корпуса вместе со своим командиром были переброшены в Тунис[8].

Примечания

1 Hubatsch W. Hitlers Weisungen fur die Kriegsfuhrung 1939—1945. Dokumente des Oberkommandos der Wehrmacht, Frankfurt a. M.,1962. S. 131—132.

2 Гальдер Ф. Военный дневник, М., 1969. Т. 2. С. 509—510.

3 Hubatsch W. Hitlers Weisungen fur die Kriegsfuhrung 1939—1945. Dokumente des Oberkommandos der Wehrmacht, Frankfurt a.M.,1962. S. 151.

4 Закруткин В. Кавказские записки. 1942—1943. M., 1962. С. 313.

5 Hitlers Weisungen fur die Kriegsfuhrung 1939—1945. Frankfurt a. M.,1962. S. 134—135.

6 Tillman H. Deutschlands Araberpolitik im Zweiten Weltkrieg, Berlin, 1965. S. 315.

7 Ibid. S. 239, 250.

8 Ibid. S. 256.

9 Ibid. S. 288.

10 Ibidem.

11 Ibid. S. 314.

12 Ibid. S. 222.

13 Ibid. S. 315.

14 Ibidem.

15 Ibidem.

16 Новая история Индии. М., 1961. С. 187—188.

17 Tillman H. Op. cit. S. 315.

18 Ibid. S. 314.

19 Ibid. S. 316.

20 Ibid. S. 315.

21 Ibidem.

22 Ibidem.

23 Ibidem.

24 Ibid. S. 316.

25 Ibidem.

26 Дашичев В.И. Банкротство стратегии германского фашизма. Исторические очерки. Документы и материалы. В 2-х т. М., 1973. Т. 1.С. 48—49.

27 TillmanH. Op. cit. S. 316—317.

28 Ibid. S. 317.

29 См. подробнее: Staatsmanner und Diplomaten bei Hitler, Hg. V, Munchen, 1969. S. 330—336.

30 Tillman H. Op. cit. S. 354.

31 Akten zur deutschen auswartigen Politik 1918—1945. Serie E (1941—1945), Bd I, Doc. 59. Gottingen.

32 Hubatsch W. Op. cit. S. 130.

33 Akten zur deutschen auswartigen Politik 1918—1945. Serie E (1941—1945), Bd I, Doc. 41. Gottingen.

34 Пробуждение угнетенных, М., 1968. С. 422.

35 Tillman H. Op. cit. S. 317.

36 Ibid. S. 356.

37 Ibid. S. 357.

38 Ibid. S. 357—358.

39 Ibid. S. 357.

40 Revue d'historie de la deuxieme guerre mondiale, 1974, № 96, S. 47.

41 Закруткин В. Кавказские записки. 1942—1943. М., 1962. С. 7.

42 Хаттори Т. Япония в войне 1941—1945. М., 1973. С. 293.

43 Там же. С. 292—293.

44 Там же. С. 293—294.

45 Revue d'historie de la deuxieme guerre mondiale, 1974, № 96. S. 47.

46 Tillman H. Op. cit. S. 368—369.

47 Ibid. S. 370.

48 Военно-научное управление Генерального штаба. Военно-исторический отдел. Сборник материалов по составу, группировке и перегруппировке сухопутных войск фашистской Германии и войск бывших ее сателлитов на советско-германском фронте за период 1941—1945. М., 1956. Вып. II. С. 137.

49 Закруткин В. Цит. соч. С. 314—315.

50 Там же. С. 315.

51 Архив Института военной истории Министерства обороны СССР. Ф. 191, оп. 233, д. 118, кор. 100, л. 5.

52 Там же.

53 Там же, л. 33.

54 Секистов В,А. «Странная война» в Западной Европе и в бассейне Средиземного моря (1939—1943). М., 1958. С. 278.

55 Архив Института военной истории Министерства обороны СССР. Ф. 191, оп. 233, д. 118, кор. 100, л. 38—39.

56 Там же, л. 90—91.

57 Там же, л. 92.

58 Там же, л. 92—93.

59 Там же.

60 Там же, л. 104.

61 Секистов В.А. Цит. соч. С. 278.

62 Архив Института военной истории Министерства обороны СССР. Ф. 191, оп. 233, д. 118, кор. 100, л. 96.

63 Партийный архив Ставропольского края (ПАСК). Ф. 1, оп. 12, д. 38, л. 13, об. 14.

64 Завьялов А.С, Калядин Т.Е. Битва за Кавказ. 1942—1943. М., 1957. С. 99—100.

65 Там же. С. 100.

66 Архив Института военной истории Министерства обороны СССР. Ф. 191, оп. 233, д. 118, кор. 100, л. 50.

67 Там же, л. 66.

68 Там же, л. 85.

69 См. подробнее: Завьялов А.С, Калядин Т.Е. Битва за Кавказ. 1942—1943. М., 1957. С. 99—104.

70 Архив Института военной истории Министерства обороны СССР. Ф. 191, оп. 233, д. 118, кор. 100, л. 104, 107—108.

71 Там же, л. 111.

72 Там же, л. 112.

73 Tillman H. Deutschlands Araberpolitik im Zweiten Weltkrieg, Berlin, 1965. S. 410.

74 Архив Института военной истории Министерства обороны СССР. Ф. 191, оп. 233, д. 118, кор. 100, л. 120.

75 Там же.

76 Там же, л. 122.

77 Завьялов А.С., Калядин Т.Е. Цит. соч. С. 103.

78 Архив Института военной истории Министерства обороны СССР. Ф. 191, оп. 233, д. 118, кор. 100, л. 153.

79 ПАСК. Ф. 1,оп. 12, д. 38, л. 13, об. 14.

80 Архив Института военной истории Министерства обороны СССР. Ф. 191, оп. 233, д. 118, кор. 100, л. 163—164.

81 Там же, л. 166.

82 Завьялов А.С., Калядин Т.Е. Цит. соч. С. 103—104.

83 Кованов П. И слово – оружие. М., 1975. С. 151.

84 Архив Института военной истории Министерства обороны СССР.Ф. 191, оп. 233, д. 118, кор. 100, л. 170, 184.

65 Там же, л. 200.

86 Там же, л. 200—201.

87 Там же, л. 209—210.

88 Там же, л. 212.

89 Там же, л. 221.

90 Дашичев В.И. Цит. соч. Т. 2. С. 146.

91 Итоги Второй мировой войны. Сб. статей. М., 1957. С. 259.

92 Дашичев В.И. Цит. соч. Т. 2. С. 651.

93 Гальдер Ф. Военный дневник, М., 1969. Т. 3. С. 263.

94 Там же. С. 270.

95 Там же. С. 333.

96 Дашичев В.И. Цит. соч. Т. 2. С. 326.

97 Там же. С. 327.

98 Там же.

99 Адам Б. Трудное решение. М., 1972. С. 120.

100 Архив Института военной истории Министерства обороны СССР.Ф. 191, оп. 233, д. 118, кор. 100, л. 223.

101 ЦАМО СССР. Ф. 209, оп. 1063, д. 91, л. 55.

102 Завьялов А.С., Калядин Т.Е. Цит. соч. С. 104.

103 Архив Института военной истории Министерства обороны СССР.Ф. 191, оп. 233, д. 118, кор. 100, л. 135.

104 Там же, л. 137.

105 Там же, л. 151.

106 Там же, л. 153.

107 Закруткин В. Цит соч. С. 332.

108 ЦАМО СССР. Ф. 209, оп. 1060, д. 13, л. 428.

109 Там же, д. 16,л. 141—143.

110 Там же, л. 143.

111 Закруткин 8. Цит. соч. С. 352—353.

112 Завьялов А.С, Калядин Т.Е. Цит. соч. С. 117.

К. К. Семенов

ИНОСТРАННЫЕ ДОБРОВОЛЬЧЕСКИЕ ЛЕГИОНЫ И КОРПУСА СС НА ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ

К началу русской кампании в рядах СС было создано три добровольческих полка из иностранных граждан, а с началом военных действий количество иностранных подразделений стало неуклонно расти. Участие иностранных легионов в войне против СССР должно было показать по замыслу Гиммлера общеевропейское стремление уничтожить коммунизм. Участие граждан всех европейских стран в войне против Советского Союза дало повод к послевоенному отождествлению Войск СС и Европейского сообщества.

В 1941 году иностранные добровольцы набирались в национальные добровольческие легионы и корпуса, в силе от одного батальона до полка. Подобные названия получали различные антикоммунистические части, созданные в 1917—1920 годах в Европе. В 1943 году большая часть легионов была переформирована в более крупные воинские единицы, самой крупной из которых был Германский танковый корпус СС.

СС-Штандарте «Нордвест»

Формирование этого германского полка началось 3 апреля 1941 года. В полку преобладали голландские и фламандские добровольцы, организованные в роты по национальному признаку. Обучение «Нордвеста» проходило в Гамбурге. После начала войны с Советским Союзом было решено использовать кадр полка для скорейшего формирования самостоятельных национальных легионов. К первому августа 1941 года в составе полка насчитывалось 1400 голландцев, 400 фламандцев и 108 датчан. В конце августа полк был переведен в учебный район Арус-Норд в Восточной Пруссии. Здесь 24 сентября 1941 года согласно приказу ФХА СС полк был расформирован, а имевшийся личный состав был распределен между национальными легионами и частями В-СС.

С момента формирования и до последнего дня командиром полка являлся СС-штандартенфюрер Отто Рейх.

Добровольческий легион «Нидерланды»

Создание легиона началось 12 июня 1941 года в районе Кракова, чуть позже кадр легиона был переведен на полигон Арус-Норд. Основой легиона стал голландский батальон из расформированного полка «Нордвест». Другим контингентом, прибывшим на формирование, был батальон, созданный из чинов штурмовых отрядов голландского Национал-социалистического движения. Батальон отбыл из Амстердама 11 октября 1941 года и соединился с уже обучавшимися в Арусе добровольцами.

Уже к Рождеству 1941 года легион представлял собой моторизованный полк из трех батальонов и двух рот (13-й роты пехотных орудий и 14-й противотанковой роты). Перед отправкой на фронт общая численность легиона превысила 2600 чинов. В середине января 1942 года легион был переведен в Данциг, а оттуда морским путем в Либаву. Из Либавы голландцы были отправлены на северный участок фронта в район озера Илмень. К концу января легион прибыл на отведенные для него позиции в районе дороги Новгород – Тосна. Боевое крещение легион получил в бою у Гусьей Горы под Волховом (на севере от озера Ильмень). После этого голландцы участвовали в долгих оборонительных, а затем и наступательных боях у Волхова. Затем легион оперировал у Мясного Бора. В середине марта 1942 года на Восточный фронт прибыл усиленный полевой госпиталь с голландским персоналом, являвшийся частью легиона. Госпиталь был расположен в районе Ораниенбурга.

В ходе боев легион заслужил благодарность ОКВ, но потерял 20% своей численности и был выведен с линии фронта и пополнен этническими немцами из Северного Шлезвига. После непродолжительного отдыха и доукомплектования, в июле 1942 года легион участвовал в уничтожении остатков советской 2-й ударной армии и, по некоторым данным, участвовал в пленении самого генерала Власова. Остаток лета и осень легион провел в операциях у Красного Села и позднее вокруг Шлиссельбурга, незначительно отклоняясь от Ленинградского направления. В конце 1942 года легион действовал в составе 2-й пехотной бригады СС. Его численность в это время уменьшилась до 1755 человек. Пятого февраля 1943 года из Голландии пришло известие, что почетный шеф легиона генерал Зейффардт был убит Сопротивлением. Через 4 дня ФХА СС издало приказ о присвоении первой роте легиона наименования «Генерал Зейффардт».

Помимо благодарности ОКБ, легион имел и другое отличие, его роттенфюрер Герардус Муйман из 14-й противотанковой роты в одном из боев подбил тринадцать советских танков и 20 февраля 1943 года был награжден рыцарским крестом, став таким образом первым из германских добровольцев, удостоенных этой чести. Двадцать седьмого апреля 1943 года легион был выведен с фронта и отправлен на полигон Графенвер.

Двадцатого мая 1943 года Добровольческий легион «Нидерланды» был официально расформирован, чтобы 22 октября 1943 года родиться заново, но уже как 4-я добровольческая танково-гренадерская бригада СС «Недерланд».

Добровольческий корпус «Дания»

Спустя восемь дней после нападения Германии на СССР немцы объявили о создании Датского добровольческого корпуса, независимого от полка «Нордланд». 3 июля 1941 года первые датские добровольцы, получив знамя, покинули Данию и направились в Гамбург. Приказом ФХА СС от 15 июля 1941 года часть была названа Добровольческое соединение «Дания», а затем переименована в добровольческий корпус. К концу июля 1941 года был организован штаб и пехотный батальон из 480 человек. В августе в состав батальона были влиты один офицер и 108 датчан из расформированного полка «Нордвест». В конце августа при штабе батальона было создано отделение связи. В сентябре 1941 года корпус был расширен до штата усиленного моторизованного батальона. 13 сентября 1941 года подразделение было двинуто в Трескау на соединение с резервной ротой корпуса. К 31 декабря 1941 года численность корпуса увеличилась до 1164 чинов, а примерно через месяц увеличилась еще на сто человек. До весны 1942 года личный состав корпуса проходил обучение.

8—9 мая датский батальон был транспортирован самолетом в район Хейлигенбейль (Восточная Пруссия), а затем в Псков, в группу армий «Север». По прибытии корпус был тактически подчинен дивизии СС «Тотенкопф». С 20 мая по 2 июня 1942 года корпус участвовал в боях севернее и южнее Демянских укреплений, где отличился, разрушив советское предмостное укрепление. В начале июня датчане действовали у дороги на Бяково. В ночь с 3 на 4 июня батальон был переведен на северный участок Демянского коридора, где два дня отбивал сильные атаки противника. На следующий день, 6 июня, датчане были сменены и расположились лагерем в лесах около Василившино. Утром 11 июня Красная Армия начала контратаку и вернула обратно занятые немцами Большие Дубовичи, к середине дня положение еще более ухудшилось и фон Леттов-Ворбек приказал корпусу отступать. После этого боя численность рот колебалась от 40 до 70 человек в каждой. Заняв оборону в районе Василившино, корпус был пополнен запасным составом, прибывшим из Познани. 16 июля Красная Армия атаковала и заняла Василившино, а семнадцатого атаковала датский батальон танками при поддержке авиации. Василившино вновь было занято немцами 23 июля, крайний левый фланг этой позиции занимал корпус. Двадцать пятого июля датчане были выведены в резерв. К августу 1942 года батальон потерял 78% от своей начальной численности, это стало причиной его вывода из района Демянска и отправки в Митаву. В сентябре 1942 года датчане вернулись на родину и прошли парадом через Копенгаген и были распущены по домам, однако 12 октября все чины были опять собраны в Копенгагене и возвращены в Митаву. 5 декабря 1942 года в батальон была введена запасная рота, а сам корпус стал частью 1-й пехотной бригады СС.

В декабре 1942 года корпус нес службу в укрепленном районе Невель, а позднее вел оборонительные бои южнее Великих Лук. После этого корпус провел три недели в резерве. На сочельник датчане были атакованы советской дивизией и отступили из занимаемого ими Кондратово, но 25 декабря корпус отбил Кондратово обратно. Шестнадцатого января 1943 года котел при Великих Луках был замкнут, и датчане перешли на позицию к северу от Мышино—Кондратово, на которой они и находились до конца февраля. Двадцать пятого февраля корпус атаковал и захватил опорный пункт противника на Тайде – это был последний бой датских добровольцев.

В конце апреля 1943 года оставшиеся датчане были отправлены на полигон Графенвер. Шестого мая корпус был официально расформирован, но большинство датчан осталось продолжать службу в составе формируемой дивизии «Нордланд». Помимо датчан, в этой части служило большое количество этнических немцев из северного Шлезвига. В датском корпусе также предпочитали служить белоэмигранты.

Добровольческим корпусом командовали: легионс-оберштурмбаннфюрер Кристиан Педер Круссинг 19 июля 1941-го – 8—19 февраля 1942 года, СС-штурмбаннфюрер Кристиан Фредерик фон Шальбург 1 марта – 2 июня 1942 года, легионс-гауптштурмфюрер К.Б. Мартинсен 2—10 июня 1942 года, СС-штурмбаннфюрер Ганс Альбрехт фон Леттов-Ворбек 9—11 июня 1942 года, снова К.Б. Мартинсен 11 июня 1942-го – 6 мая 1943 годов), легионс-штурмбаннфюрер Педер Ниргаард-Якобсен 2– 6 мая 1943 г.

В апреле 1943 года после расформирования добровольческого корпуса из его ветеранов, вернувшихся в Данию, Мартинсеном был создан датский аналог германских СС. Официально это подразделение вначале было названо «Датский Германский корпус», а затем корпус «Шальбург» в память погибшего командира корпуса. Этот корпус не являлся частью В-СС и вообще никоим образом не принадлежал к организации СС. Во второй половине 1944 года под давлением немцев «Шальбургкорпсет» был передан в состав В-СС и переформирован в учебный батальон СС «Шальбург», а затем в охранный батальон СС «Зееланд».

Добровольческий легион «Норвегия»

С началом войны Германии против СССР в Норвегии широко бытовала идея о необходимости реального участия норвежцев в боевых действиях на стороне Германии. В крупных норвежских городах были открыты вербовочные пункты, и к концу июля 1941 года первые триста норвежских добровольцев отправились в Германию. После прибытия в Киль они были отправлены в учебный район Фаллинбостел. Здесь первого августа 1941 года был официально создан добровольческий легион «Норвегия». В середине августа сюда прибыли еще 700 добровольцев из Норвегии, а также 62 добровольца из норвежской общины в Берлине. Третьего октября 1941 года в присутствии Видкуна Квислинга, прибывшего в Германию, в Фаллинбостеле первый батальон легиона принял присягу. В знак преемственности этот батальон получил название «Викен» – то же, что имел 1-й полк Хирда (военизированные отряды норвежского Насьонал Самлинг). Штат легиона, согласно приказу ФХА СС, должен был состоять из 1218 чинов, но уже к 20 октября 1941 года подразделение насчитывало более 2000 человек. Норвежский легион был организован по следующему принципу: штаб и штабная рота (противотанковая рота), взвод военных корреспондентов, пехотный батальон из трех пехотных рот и одной пулеметной. Частью легиона также считался запасной батальон, созданный в Хальместранде.

16 марта 1942 года легион прибыл на Ленинградский участок фронта. В нескольких километрах от Ленинграда норвежцы были введены в состав 2-й пехотной бригады СС. После прибытия части легиона стали нести патрульную службу, а затем приняли участие в боях на фронте до мая 1942 года. В сентябре 1942 года запасной батальон легиона, передавший уже основную часть чинов в легион, был сведен в роту, но, помимо этой роты, была создана новая на территории Латвии в Елгаве (Митава). В это же время на фронт прибыла первая из четырех, полицейская рота норвежского легиона, созданная в Норвегии из пронемецки настроенных полицейских. Ее командиром был СС-штурмбаннфюрер и лидер норвежских СС Янас Ли. Рота действовала в составе легиона, который в это время находился на северном участке фронта, где понес большие потери в оборонительных боях у Красного Села, Константиновки, Уретска и Красного Бора. В феврале 1943 года 800 оставшихся легионеров были соединены с запасными ротами, а в конце марта легион был выведен с фронта и отправлен в Норвегию.

Шестого апреля 1943 года в Осло состоялся парад чинов легиона. После недолгого отпуска легион вернулся в Германию в мае этого же года, норвежцы были собраны на полигоне Графенвер, где 20 мая 1943 года легион был расформирован. Однако большая часть норвежцев откликнулась на призыв В. Квислинга и продолжила службу в рядах новой «германской» дивизии СС.

После создания 1-й полицейской роты и ее прекрасной службы на Восточном фронте началось создание других полицейских рот. Вторая по счету рота была создана майором норвежской полиции Эгилем Хоелем осенью 1943 года, в ее состав вошло 160 чинов норвежской полиции. После завершения обучения рота прибыла на фронт и была введена в состав 6-го разведывательного подразделения СС дивизии «Норд». Вместе с указанным подразделением рота оперировала на фронте в течение 6 месяцев. Командиром роты был СС-штурмбаннфюрер Эгиль Хоель.

Летом 1944 года была создана 3-я полицейская рота, в августе 1944 года она прибыла на фронт, но из-за выхода Финляндии из войны и отступления с ее территории немецких войск принять участия в боях рота не успела. Сто пятьдесят человек ее состава были отправлены в Осло, и в декабре 1944 года рота была расформирована. В момент формирования ротой командовал СС-гауптштурмфюрер Эйдж Генрих Берг, а затем СС-оберштурмфюрер Оскар Олсен Рустанд. Последний из указанных офицеров пытался в конце войны сформировать 4-ю полицейскую роту, но из его затеи ничего не вышло.

Легионом командовали: легионс-штурмбаннфюрер Юрген Бакке с 1 августа 1941 года, легионс-штурмбаннфюрер Финн Ганнибал Кьельструп с 29 сентября 1941 года, легионс-штурмбаннфюрер Артур Квист с осени 1941 г.

Финский добровольческий батальон

Еще до начала войны с Советским Союзом немцы провели негласную вербовку финнов в В-СС. Вербовочная кампания дала немцам 1200 добровольцев. В течение мая—июня 1941 года добровольцы партиями прибывали из Финляндии в Германию. По прибытии добровольцы были распределены на две группы. Лица, имеющие военный опыт, т. е. участники «зимней войны», были распределены по подразделениям дивизии «Викинг», а остальные добровольцы были собраны в Вене. Из Вены они были переведены в учебный район Гросс Борн, где из них был сформирован финский добровольческий батальон войск СС (ранее отмечался как добровольческий батальон СС «Нордост»). Батальон состоял из штаба, трех стрелковых рот и роты тяжелого оружия. Частью батальона была запасная рота в Радоме, входившая в состав запасного батальона германских легионов. В январе 1942 года финский батальон прибыл на фронт в расположение дивизии «Викинг» на рубеж реки Миус. Согласно приказу, прибывшие финны стали сначала четвертым, а затем третьим батальоном полка «Нордланд», в то время как сам третий батальон был использован для восполнения потерь дивизии. Вплоть до 26 апреля 1942 года батальон вел бои на реке Миус против частей 31-й пехотной дивизии РККА. Затем финский батальон был отправлен под Александровку. После тяжелых боев за Демидовку финны были выведены с участка фронта на пополнение, длившееся до 10 сентября 1942 года. Изменение обстановки на фронте потребовало участия батальона в кровопролитных боях за Майкоп, в которых немецкое командование использовало финнов на труднейших участках. С начала 1943 года финский добровольческий батальон в общем потоке немецкого отступления прошел весь путь от Малгобека (через Минеральные Воды, станицы и Батайск) до Ростова, участвуя в арьергардных боях. Добравшись до Изюма, финны вместе с остатками полка «Нордланд» были выведены из состава дивизии и отправлены на полигон Графенвер. Из Графенвера финский батальон был переведен в Руполдинг, где и был расформирован 11 июля 1943 года.

В период существования батальона финские добровольцы также служили в составе подразделения военных корреспондентов и в составе запасного пехотного батальона «Тотенкопф» № 1. Попытки создания новой целиком финской части СС в 1943—1944 годах успехом не увенчались, и формирование подразделения СС «Калевала» было прекращено. Наиболее известным финским добровольцем был оберштурмфюрер Ульф Ола Оллин из 5-го танкового полка СС, из всех финнов он получил наибольшее количество наград, и его танк – «пантера» с номером 511 был известен всей дивизии «Викинг».

Командиром батальона являлся СС-гауптштурмфюрер Ганс Коллани.

Британский добровольческий корпус

К началу 1941 года в рядах В-СС служило около 10 англичан, но однако до 1943 года никаких попыток формирования английского легиона в Ваффен-СС не предпринималось. Инициатором создания английского подразделения был Джон Амери – сын бывшего английского министра по делам Индии. Сам Джон Амери был известным антикоммунистом и даже участвовал в Испанской гражданской войне на стороне генерала Франко.

Первоначально из англичан, живших на континенте, Амери создал Британскую антибольшевистскую лигу, которая должна была создать собственные вооруженные формирования для отправки на Восточный фронт. После долгих прений с немцами в апреле 1943 года ему было разрешено посещение лагерей английских военнопленных на территории Франции для вербовки добровольцев и пропаганды своих идей. Эта затея получила кодовое обозначение «Особое соединение 999». Интересно отметить, что данный номер перед войной являлся телефоном Скотланд ярда.

Летом 1943 года особое соединение было передано под контроль департамента D-1 ХА СС, занимавшегося вопросами европейских добровольцев. Осенью 1943 года добровольцы сменили свою прежнюю английскую форму на форму Ваффен-СС, получив при этом солдатские книжки СС. В январе 1944 года прежнее название «Легион Святого Георгия» было сменено на «Британский добровольческий корпус», более соответственное традиции В-СС. Планировалось за счет военнопленных увеличить численность корпуса до 500 человек, а во главе поставить бригадного генерала Паррингтона, взятого в плен в 1941 году в Греции.

Через некоторое время состав британцев был разбит на группы для использования на фронте. Добровольцы были распределены по различным частям Ваффен-СС. Наибольшее число добровольцев было взято в полк военкоров «Курт Еггерс», а остальные распределены между 1 – и, 3-й и 10-й дивизиями СС. Еще 27 англичан остались в казармах Дрездена для завершения обучения. В октябре 1944 года было решено передать БФК в состав III танкового корпуса СС. После знаменитого налета авиации западных союзников на Дрезден БФК был переведен в казармы Лихтерфельде в Берлине, куда также прибыли вернувшиеся с фронта. После завершения обучения в марте 1945 года англичане были переданы частично в штаб Германского танкового корпуса СС, а частично в состав 11-го танкового разведывательного батальона СС. В рядах указанного батальона БФК принял участие в обороне Шонберга на западном берегу Одера 22 марта.

С началом штурма Берлина большая часть англичан пошла на прорыв к западным союзникам, которым и сдалась в районе Мекленбурга. Оставшиеся индивидуальные добровольцы участвовали в уличных боях вместе с дивизией «Нордланд».

В состав БФК, помимо англичан, набирались добровольцы из колоний, стран содружества и Америки.

Командиры БФК: СС-гауптштурмфюрер Йоханнес Рогенфельд – лето 1943 года, СС-гауптштурмфюрер Ганс Вернер Ропке – лето 1943-го – 9 мая 1944 годов, СС-оберштурмфюрер доктор Кюлих – 9 мая 1944-го – февраль 1945 годов, СС-гауптштурмфюрер доктор Александр Долезалек – до конца войны.

Индийский добровольческий легион

Индийский легион был вначале войны создан в рядах немецкой армии как 950-й Индийский пехотный полк. К концу 1942 года в полку состояло около 3500 чинов. После обучения легион был отправлен на охранную службу вначале в Голландию, а затем во Францию (охрана Атлантического вала). 8 августа 1944 года легион был переведен в войска СС с обозначением «Индийский легион Ваффен-СС». Через семь дней индийские добровольцы были перевезены поездом из Локанау в Пойтирз.

По прибытии в район Пойтирз индусов атаковали «маки», а в конце августа солдаты легиона вступили в бой с Сопротивлением по пути из Шатроу в Аллиер. На первой неделе сентября легион добрался до канала Берри. Продолжая движение, индусы вели уличные бои с французскими регулярными войсками в городе Дун, а затем отступили в направлении Санкойна. В районе Лузи индусы попали в ночную засаду, после которой легион ускоренным маршем проследовал в направлении Дижона через Лойр. В бою с танками противника у Нуитс – Сант – Джорджес часть понесла большие потери. После этого боя индусы отступили маршем через Релипемонт в направлении Кольмара. А затем продолжили отступление к территории Германии.

В ноябре 1944 года подразделение было обозначено как «Индийский добровольческий легион Ваффен-СС». К началу декабря этого же года легион прибыл в гарнизон города Оберхоффен. После Рождества легион был переведен в учебный лагерь Хойберг, где и оставался до конца марта 1945 года. В начале апреля 1945 года легион был по приказу Гитлера разоружен. В апреле 1945 года индийский легион начал движение к швейцарской границе в надежде получить там убежище и избежать выдачи англоамериканцам. Прорвавшись через Альпы в район Боденского озера, индийские добровольцы были окружены и взяты в плен французскими «маки» и американцами. С 1943 года в составе индийского полка существовала так называемая гвардейская рота, расположенная в Берлине и созданная для церемониальных целей. В течение войны рота, видимо, так и продолжала оставаться в Берлине. Во время штурма Берлина в его обороне участвовали индусы в форме СС, один из них даже был взят в плен Красной Армией, все они, вероятно, и являлись чинами упомянутой «гвардейской» роты.

Командиром легиона был СС-оберфюрер Гейнц Бертлинг.

Сербский добровольческий корпус

До создания в августе 1941 года сербского правительства генерала Милана Недича никаких попыток организации сербских вооруженных частей не предпринималось. Генерал Недич объявил о создании различных государственных полицейских формирований. Их боеспособность оставляла желать лучшего, поэтому они в основном использовались для локальных охранных задач. Помимо этих формирований, 15 сентября 1941 года была создана так называемая Сербская добровольческая команда. Это подразделение было создано из активистов организации ЗБОР и радикально настроенных военных. Командиром части был назначен полковник Константин Мушицкий, бывший до войны адъютантом югославской королевы Марии. Команда вскоре превратилась в прекрасную антипартизанскую часть, получившую признание даже у немцев. Как и остальные сербские и русские части, команда «заключила» мир с четниками и боролась только против отрядов Тито и усташского произвола. Вскоре по всей Сербии стали возникать отделы СДК, эти отделы были известны как «отряды», в течение 1942 года их число увеличилось до 12, в состав отряда, как правило, входило 120—150 солдат и несколько офицеров. Отряды СДК широко привлекались немцами для антипартизанских акций и, по сути, являлись единственным сербским формированием, получавшим оружие от немцев. В январе 1943 года СДКоманда была переформирована в СДКорпус, состоявший из пяти батальонов по 500 человек каждый. Корпус не скрывал своей монархической направленности и даже на парады в Белграде выходил под знаменем с монархическими лозунгами. В начале 1944 года СДК и новые добровольцы были переформированы в 5 пехотных полков (римские номера с I по V) по 1200 бойцов каждый и артиллерийский батальон из 500 человек. Помимо этого, в составе СДК позже были созданы школа новобранцев и госпиталь в Логатеце. Восьмого октября 1944 года части корпуса начали отступление из Белграда. На следующий день СДКорпус был переведен в Ваффен-СС с обозначением «Сербский добровольческий корпус СС». Структура корпуса была оставлена без изменений. Чины Сербского корпуса не стали чинами Ваффен-СС и продолжали носить свои прежние звания и подчиняться сербскому командованию. После отступления из Белграда подразделения СДК вместе с четниками и немцами ушли в Словению. В апреле 1945 года, по договоренности с немцами, СДК стал частью одной из дивизий четников в Словении. В конце апреля два полка СДК (I и V полки) по приказу командира четников в Словении генерала Дамьяновича ушли в направлении итальянской границы, перейдя которую, они 1 мая капитулировали. Остальные три полка II, III и IV под командованием начальника штаба СДК подполковника Радослава Таталовича участвовали в боях с НОАЮ у Любляны, после чего отступили на территорию Австрии и сдались англичанам.

Командиром Сербского корпуса был полковник (в конце войны генерал) Константин Мушицкий.

Эстонский добровольческий легион

Легион был сформирован по штатам обычного трехбатальонного полка в учебном лагере СС «Хайделагерь» (вблизи г. Дебица, на территории Генерального Губернаторства). Вскоре после полного доукомплектования легион был обозначен как «1-й Эстонский добровольческий гренадерский полк СС». До весны следующего года полк проходил обучение в указанном выше лагере. В марте 1943 года в полк пришел приказ об отправке первого батальона на фронт в состав танково-гренадерской дивизии СС «Викинг», оперирующей в это время в районе Изюма. Командиром батальона был назначен немец СС-гауптштурмфюрер Георг Эберхардт, а сам батальон стал именоваться Эстонским добровольческим гренадерским батальоном СС «Нарва». С марта 1944 года он действовал как III/10-го полка СС «Вестланд». Не вступая в крупные бои, батальон вместе с дивизией оперировал в составе 1-й танковой армии в районе Изюм – Харьков. Боевое крещение эстонцев состоялось 19 июля 1943 года в бою за высоту 186.9. Поддерживаемый огнем артиллерийского полка дивизии «Викинг», батальон уничтожил около 100 советских танков, но потерял своего командира, место которого занял СС-оберштурмфюрер Кооп. В следующий раз эстонские добровольцы отличились 18 августа того же года в бою за высоты 228 и 209 около Кленовой, где, взаимодействуя с ротой «тигров» из танкового полка СС «Тотенкопф», уничтожили 84 советских танка. Видимо, эти два случая дали право аналитикам КА в своих разведсводках указывать, что батальон «Нарва» имеет большой опыт борьбы с танками. Продолжая боевые действия в рядах дивизии «Викинг», эстонцы вместе с ней попали в Корсунь-Шевченковский котел зимой 1944 года, при выходе из которого понесли огромные потери. В апреле в дивизию пришел приказ об изъятии из ее состава эстонского батальона, эстонцам были устроены трогательные проводы, после чего они отбыли в место нового формирования.

Кавказское войсковое соединение СС

В первые годы войны в составе немецкой армии было создано большое количество подразделений из уроженцев Кавказа. Их формирование проходило в основном на территории оккупированной Польши. Помимо фронтовых армейских частей, из кавказцев формировались различные полицейские и карательные части. В 1943 году в Белоруссии, в округе Слоним было создано два кавказских полицейских батальона шутцманншафта – 70-й и 71-й. Оба батальона участвовали в антипартизанских операциях в Белоруссии, находясь в подчинении начальника соединений по борьбе с бандитизмом. Позже эти батальоны стали основой для формируемой в Польше охранной бригады «Северный Кавказ». По приказу Гиммлера от 28.07.1944 года, около 4000 чинов бригады вместе с семьями были переведены в район верхней Италии. Здесь вместе с Казачьим станом кавказцы составили костяк антипартизанских сил, бывших в подчинении ХССПФ «Адриатическое побережье» СС-обергруппенфюрера Глобочника. 11 августа бригада приказом Бергера была переформирована в Кавказский корпус, а еще менее чем через месяц переименована в Кавказское соединение. Комплектование части было ускорено переводом 5000 служащих из 800, 801, 802, 803, 835, 836, 837, 842 и 843-го армейских полевых батальонов. Соединение состояло из трех национальных войсковых групп – армянской, грузинской и северокавказской. Планировалось каждую группу развернуть в полноценный полк.

В конце 1944 года грузинская и северокавказская группы были расположены в итальянском городе Палуцца, а армянская группа – в Клагенфурте. В декабре 1944 года в состав соединения была передана азербайджанская группа, ранее входившая в состав Восточно-тюркского соединения СС. Азербайджанские участники событий после войны утверждали, что их группа успела прибыть в Верону до конца войны.

Группы, расположенные в Италии, постоянно привлекались к антипартизанским операциям. В конце апреля северокавказская группа начала отступление на территорию Австрии, а немногочисленная грузинская была распущена своим командиром. В мае 1945 года чины соединения были выданы англичанами советской стороне.

В отличие от следующего подразделения на всех командных должностях находились кавказские офицеры-эмигранты, а командиром самого соединения являлся СС-штандартенфюрер Арвид Тойерман, в прошлом офицер Русской Императорской армии.

Восточно-тюркское войсковое соединение СС

Немецкая армия создала большое количество добровольческих частей из жителей советской Средней Азии. Командиром одного из первых туркестанских батальонов был майор Майер-Мадер, в довоенные годы бывший военным советником у Чан Кайши. Майер-Мадер, видя ограниченное и бесперспективное использование азиатов вермахтом, мечтал о единоличном руководстве всеми тюркскими частями. С этой целью он вышел вначале на Бергера, а затем на начальника VI управления РСХА СС-бригадефюрера и генерал-майора В-СС Вальтера Шелленберга. Первому он предложил увеличение численности В-СС на 30 000 туркестанцев, а второму – осуществление диверсий в советской Средней Азии и организацию антисоветских выступлений. Предложения майора были приняты и, в ноябре 1943 года на основе 450-го и 480-го батальонов был создан 1-й восточно-мусульманский полк СС.

Формирование полка проходило неподалеку от Люблина, в местечке Понятово. В январе 1944 года было принято решение развернуть полк в дивизию СС «Нойе Туркестан». Для этой цели из действующей армии были взяты следующие батальоны: 782, 786, 790, 791-й туркестанские, 818-й азербайджанский и 831-й волжско-татарский. В это время сам полк был отправлен в Белоруссию для участия в антипартизанских операциях. По прибытии штаб полка расположился в местечке Юратишки, неподалеку от Минска. 28 марта 1944 года во время одной из таких операций погиб командир полка Маейр-Мадер, его место занял СС-гауптштурмфюрер Биллиг. По сравнению с предыдущим командиром он не пользовался популярностью у своих людей, и в полку произошел ряд эксцессов, в результате чего Биллиг был смещен, а полк передан в состав боевой группы «фон Готтберг». В мае полк участвовал в крупной антипартизанской операции у Гродно, после чего вместе с другими национальными частями в конце мая – начале июня был выведен на территорию Польши. В июле 1944 года полк был отправлен на полигон Нойхаммер для пополнения и отдыха, однако вскоре он был отправлен в Луцк и подчинен особому полку СС Дирлевангер. С началом Варшавского восстания в августе 1944 года мусульманский полк и полк Дирлевангера были отправлены на его подавление. По прибытии, 4 августа, оба полка вошли в подчинение боевой группы Рейнефарт. В Варшаве туркестанцы действовали в городском районе Воля. В начале октября с Варшавским восстанием было покончено. При подавлении восстания туркестанцы получили признание у немецкого командования. 1 октября было объявлено о развертывании полка в Восточно-тюркское войсковое соединение СС. Мусульманский полк был переименован в войсковую группу «Туркестан» силой в один батальон, остальная часть полка вместе с пополнением из волжско-татарских частей армии составила войсковую группу «Идель– Урал». Кроме этого, в окрестностях Вены был создан сборный лагерь СС для тюркских добровольцев. Пятнадцатого октября соединение вместе с полком Дирлевангера было отправлено на подавление нового, теперь уже Словацкого восстания.

К началу ноября 1944 года соединение насчитывало в своих рядах 37 офицеров, 308 унтер-офицеров и 2317 солдат. В декабре из состава соединения была взята войсковая группа «Азербайджан». Эта группа была передана в состав Кавказского соединения. В декабре соединение преподнесло неприятный сюрприз немцам. 25 декабря 1944 года командир туркестанской группы Ваффен-оберштурмфюрер Гулям Алимов и 458 его подчиненных перешли к словацким повстанцам у Миявы. По требованию советских представителей повстанцы расстреляли Алимова. По этой причине около 300 туркестанцев опять переметнулись к немцам. Несмотря на этот печальный опыт, через два дня немцы организовали офицерские курсы для обучения туземных офицеров соединения в местечке Поради.

1 января 1945 года в состав соединения вошла войсковая группа «Крым», созданная из расформированной татарской бригады. В это же время в Венском сборном лагере СС-оберштурмбаннфюрером Антоном Циглером было собрано еще 2227 туркестанцев, 1622 азербайджанца, 1427 татар и 169 башкир. Все они готовились пополнить ряды тюркского соединения СС. В марте 1945 года соединение было передано в 48-ю пехотную дивизию (2-й формации). В апреле 1945 года 48-я дивизия и тюркское соединение находились в учебном лагере Доллерсхайм. Национальные комитеты планировали перебросить соединение в Северную Италию, но об осуществлении этого замысла ничего не известно.

Восточно-мусульманским полком СС и Восточно-тюркским соединением СС командовали: СС-обер-штурмбаннфюрер Андреас Майер-Мадер – ноябрь 1943 – 28 марта 1944 годов, СС-гауптштурмфюрер Биллиг – 28 марта – 6 апреля 1944 года, СС-гауптштурмфюрер Герман – 6 апреля – май 1944 года, СС-штурмбаннфюрер резерва Франц Либерманн – июнь – август 1944 года, СС-гауптштурмфюрер Райнер Ольцша – сентябрь – октябрь 1944 года, СС-штандартенфюрер Вильгельм Хинтерзац (под псевдонимом Харун аль Рашид) – октябрь – декабрь 1944 года, СС-гауптштурмфюрер Фюрст – январь – май 1945 года. При всех частях соединения находились муллы, а верховным имамом всего соединения был Нагиб Ходия.

Потери войск СС

В ходе Польской кампании потери В-СС исчислялись несколькими десятками человек. Превосходство немецкой армии в вооружении и молниеносный ход кампании свели потери Ваффен-СС почти до минимума. В 1940 году на Западе эсэсовцы столкнулись уже совсем с другим противником. Высокий уровень подготовки английской армии, подготовленные заранее позиции и наличие современной артиллерии у союзников стали препятствием на пути СС к победе. В ходе западной кампании Ваффен-СС потеряли около 5000 человек. Офицеры и унтер-офицеры в ходе боев увлекали солдат в атаку личным примером, что, по мнению генералов вермахта, привело к неоправданно большим потерям среди офицеров Ваффен-СС. Несомненно, процент потерь среди офицеров Ваффен-СС был выше, чем в частях вермахта, но причины этого не стоит искать в плохой подготовке или же в методике ведения боя. В частях Ваффен-СС господствовал корпоративный дух и не было столь явной грани между офицером и солдатом, как в вермахте. Кроме этого, структура Ваффен-СС строилась на основе «фюрерпринципа» и именно поэтому в атаках офицеры СС были впереди своих солдат и гибли вместе с ними.

На Восточном фронте эсэсовцы столкнулись с ожесточенным сопротивлением Советской армии и как следствие за первые 5 месяцев войны части Ваффен-СС потеряли более 36 500 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. С открытием второго фронта потери СС еще больше увеличились. По самым скромным подсчетам, в период с 1 сентября 1939 года по 13 мая 1945 года войска СС потеряли более 253 000 солдат и офицеров убитыми. За это же время погибло 24 генерала Ваффен-СС (не считая покончивших жизнь самоубийством и генералов полиции), и два генерала СС были расстреляны по приговору суда. Количество раненых в СС к маю 1945 года составляло около 400 000 человек, причем некоторые эсэсовцы были ранены более двух раз, но после выздоровления все равно возвращались в строй. По словам Леона Дегреля, из всего состава Валлонского подразделения Ваффен-СС 83% солдат и офицеров были ранены один или более раз. Возможно, в ряде подразделений процент имевших ранение был меньше, но, думаю, ниже 50% он не опускался. Войскам СС приходилось действовать в основном на оккупированных территориях, и к концу войны они потеряли более 70 000 человек пропавшими без вести.

1

имеется в виду постановка задач румынским соединениям. – А.И.

2

От имени Иосипа Франка – хорватского националиста и экстремиста. Выступал за создание Великой Хорватии в рамках габсбургской монархии.

3

Первоначально в лагерь на мыс Сунион прибыли 27 арабов-националистов для прохождения военной подготовки. В дальнейшем намечалось их число довести до 200.

4

В нее входили 17-я немецкая полевая армия (командующий – генерал-полковник Р. Руофф) и 3-я румынская армия (командующий – генерал-полковник Думитреску).

5

Как уже говорилось, в директиве ОКВ № 32 от 11 июня 1941 г. после победы над СССР намечалось вторжение и в Индию.

6

В этот период начальником Генерального штаба сухопутных войск Германии был уже назначенный 24 сентября 1942 г. вместо снятого с должности генерал-полковника Ф. Гальдера генерал К. Цейтцлер, бывший до этого начальником штаба группы армий «Запад».

7

План «Блау» был разработан в апреле 1942 г. Он делился на три этапа: «Блау I», «Блау II» и «Блау III». Для выполнения «Блау I» немецко-фашистское командование выделяло армейскую группу под командованием генерала Вейхса в составе 2-й и 4-й танковой и 2-й венгерской армий. С 30 июня 1942 г. группа Вейхса была усилена 6-й армией (план «Блау» получил тогда кодовое название «Брауншвейг»).

8

Переброска остатков корпуса «Ф» в Северную Африку была вызвана необходимостью усилить итало-немецкую группировку в Африке. Впоследствии корпус особого назначения «Ф» был пополнен за счет арабских националистов и других формирований из арабов Ирака, Сирии, Трансиордании, Ливии. 12 мая 1943 г. у мыса Бон он капитулировал в составе 250-тысячной итало-немецкой группировки.