— Таппер! — заорал я и бегом кинулся под гору.
      Как хорошо, что подвернулся случай, что нашелся предлог пуститься бегом, ведь все время я стоял и еле сдерживался, чтобы не побежать, не поддаться тому дрянному неотвязному страшку, и все время меня так и подмывало бежать.
      Я добежал до крутого склона, под ним открылась река и на берегу жилье: подобие шалаша из сплетенных кое-как ветвей, огород, где чего — чего только не росло; вдоль берега редкой вереницей тянулись убогие полумертвые деревца, почти все ветви их уже высохли, и лишь на макушках мотались тощие кисточки зеленых листьев.
      Перед шалашом горел маленький костер, и у костра на корточках сидел Таппер. На нем были штаны и рубаха, которые я ему дал, на затылке все еще лихо торчал дурацкий соломенный колпак.
      — Таппер! — снова крикнул я.
      Он поднялся и степенно зашагал мне навстречу. Утер ладонью подбородок, потом протянул мне руку. Она была влажная, но я с радостью ее пожал. Конечно, Таппер не бог весть какое сокровище, а все-таки он тоже человек.
      — Очень рад, что ты выбрал минутку, Брэд. Очень рад, что ты ко мне заглянул.
      Он сказал это так, словно я все эти годы навещал его каждый день.
      — А у тебя тут славно, — заметил я.
      — Это Цветы для меня устроили, — сказал Таппер с гордостью. — Они все для меня сделали. Сперва тут было не так, но они все сделали, как мне надо. Они обо мне заботятся.
      — Ну да, ясно.
      Не поймешь, что он болтает, но я поддакиваю. Надо поддакивать. Надо ладить с Таппером — вдруг он как-нибудь поможет мне вернуться в Милвил.
      — Они мои самые лучшие друзья, — блаженно пуская слюни, говорит Таппер. — И еще, конечно, ты и твой папа. Пока я не нашел Цветы, у меня было только два друга — ты и твой папа. Только вы одни меня не дразнили. А все дразнили. Я не подавал виду, что понимаю, но я понимал — дразнят. Не люблю, когда дразнят.
      — Они ведь не со зла, — успокаиваю я. — Они не хотели тебе худого. Просто так смеялись, по дурости.
      — Все равно нехорошо, — упрямо говорит Таппер. — Вот ты никогда меня не дразнил. Я тебя за это люблю, ты меня никогда не дразнил.
      Это чистая правда. Я никогда его не дразнил. Но вовсе не потому, что мне ни разу не хотелось над ним посмеяться; а в иные минуты я готов был его убить. Но однажды отец отвел меня в сторону и предупредил: пусть только я попробую издеваться над Таппером, как другие мальчишки, он так меня отлупит — век буду помнить.
      — Значат, это и есть то место, про которое ты мне рассказывал — где всюду цветы и цветы.
      Таппер расплылся в восторженной слюнявой улыбке.
      — Правда, тут хорошо?
      Тем временем мы спустились с холма и подошли к костру. Среди угольев стоял грубо вылепленный глиняный горшок, в нем кипело какое-то варево.
      — Оставайся и поешь со мной, — пригласил Таппер. — Ну, пожалуйста, Брэд, оставайся и поешь. Я так давно ем все один да один.
      При мысли о том, как давно ему не с кем было разделить трапезу, по щекам его потекли слезы.
      — У меня тут в золе печеная картошка и кукуруза, — сказал он, — а в горшке похлебка: горох, бобы, морковка — все вместе. Только мяса никакого нету. Это ничего, что мяса нету, ты не против?
      — Нет, конечно, — сказал я.
      — А мне страх как хочется мяса, — признался Таппер. — Но тут они ничего не могут поделать. Они не могут обратиться в животных.
      — Они?
      — Ну, Цветы, — сказал он таким тоном, будто назвал кого-то по имени и фамилии. — Они могут обратиться во что угодно… во всякое растение. А в поросенка или в кролика никак не могут. Я и не прошу никогда. То есть больше не прошу. Один раз попросил, и они мне объяснили. И уж больше я не просил, они и так для меня сколько всего делают, стараются, спасибо им.
      — Они тебе объяснили? Ты что же, разговариваешь с ними?
      — Ну да, все время, — сказал Таппер.
      Он опустился на четвереньки, заполз в шалаш и стал рыться там, что-то разыскивая; зад и ноги его торчали наружу — ни дать ни взять пес в охотничьем азарте разрывает нору, добираясь до сурка.
      Потом он попятился и вылез наружу с двумя такими же, как горшок, кривобокими и корявыми глиняными тарелками. Поставил их наземь, в каждую сунул вырезанную из дерева ложку.
      — Сам все сделал, — сказал он. — Глину нашел на берегу. Только сперва у меня не получалось, а потом они мне объяснили, как надо делать…
      — Кто, Цветы объяснили?
      — Ну да. Они всегда мне помогают.
      — А ложки ты чем выстрогал?
      — Камнем. Наверно, это кремень. С острым краем. Не то что нож, а все-таки годится. Правда, пришлось строгать долго — долго.
      Я кивнул.
      — Это ничего, — сказал Таппер. — Времени у меня сколько хочешь.
      Он опять утер подбородок, потом старательно вытер ладони о штаны.
      — Они вырастили для меня лен, чтоб я оделся. Но я никак не выучусь ткать. Они мне объясняли, объясняли, а у меня ничего не получалось. Ну, они и отступились. Я сколько времени голый ходил. В одной шляпе. Сам ее сделал, никто мне не помогал. Они мне даже не говорили ничего, я сам ее придумал и сам сплел. После они сказали — очень хорошо у меня получилось.
      — Они совершенно правы, — подтвердил я. — Шляпа просто на диво.
      — Правда, Брэд?
      — Ну, конечно!
      — Как я рад, что ты так говоришь! Знаешь, я вроде даже горжусь этой шляпой. За всю мою жизнь я ее первую сам сделал, никто мне не подсказывал.
      — Это твои цветы…
      — Они не мои, — резко прервал Таппер.
      — Ты говоришь, эти цветы могут обратиться во что захотят. Это значит — в разные овощи, которые у тебя на огороде?
      — И в овощи, и во всякое растение. Мне надо только попросить.
      — Но если они могут обратиться во что захотят, почему же они все до единого — цветы?
      — Надо же им чем-то быть, верно? — с жаром, чуть ли не сердито сказал Таппер. — Чем плохо быть цветами?
      — Нет, отчего же, совсем неплохо, — сказал я.
      Таппер вытащил из горячих угольев два початка кукурузы и несколько печеных картофелин. Подобием ухвата, вырезанного, как мне показалось, из толстой древесной коры, снял с огня горшок. И разлил похлебку по тарелкам.
      — А деревьями они не бывают? — спросил я.
      — Почему, в деревья они тоже обращаются. Мне ведь нужны дрова. Сперва тут никакого дерева не было, не на чем было готовить еду. Тогда я им объяснил. И они сделали деревья, нарочно для меня сделали. Деревья выросли быстро-быстро и сразу высохли, и а стал ломать сучья и разводить костер. Они горят очень медленно, не то что простой хворост. Это хорошо, у меня костер все время горит, никогда не гаснет. Сперва, когда я сюда пришел, у меня были полны карманы спичек. А теперь нету, давным-давно нету.
      Слушая про карманы, полные спичек, я вспомнил: Таппер всегда без памяти любил огонь. Он вечно таскал с собою спички и, тихонько сидя где-нибудь в одиночестве, зажигал их одну за другой и восторженно глядел на язычок пламени, пока спичка не догорала до конца, обжигая ему пальцы. Многие в Милвиле опасались, как бы он не устроил пожар, но ничего такого не случилось. Просто этот чудак очень любил смотреть на огонь.
      — Вот соли у меня нет, — сказал Таппер. — Тебе, может, будет невкусно. Я-то привык.
      — Но если ты кормишься одними овощами, как же без соли? С такой еды и помереть можно.
      — А Цветы говорят, нет. Говорят — они в эти овощи вкладывают всякое такое, что и соли не надо. На вкус не чувствуешь. А польза такая же, как от соли. Они меня изучили и знают, что мне надо для здоровья, и все это прямо в овощи вкладывают. И еще у меня подальше на берегу фруктовый сад, и там чего только нет! А малина и земляника поспевают у меня почти что круглый год.
      Я не понял, какая же связь между фруктовым садом и сложностями Тапперова питания, ведь Цветы уверяют, будто они могут все? Но ладно, пусть. Добиваться толку от Таппера напрасный труд. Если начнешь с ним рассуждать, только больше запутаешься.
      — Что ж, садись и давай есть, — сказал он.
      Я сел прямо на землю, он подал мне еду, сам уселся напротив и придвинул к себе вторую тарелку.
      Я порядком проголодался, а это варево без соли оказалось не так уж плохо. Пресновато, конечно, и чуть странный привкус, но в общем недурно. Главное, сытно.
      — Как тебе тут живется? — спросил я.
      — Это мой дом, — сказал Таппер с некоторой даже торжественностью. — Здесь у меня друзья.
      — Но ведь у тебя ничего нет. Ни топора, ни ножа, ни кастрюли, ни сковородки. И не к кому пойти, никто не поможет. А вдруг захвораешь?
      Таппер, который до этой минуты жадно уплетал свою похлебку, опустил ложку и уставился на меня так, словно полоумный не он, а я.
      — А для чего мне это барахло? — сказал он. — Посуду я леплю из глины. Сучья ломаю руками, топор мне ни к чему. И мотыга ни к чему, грядки рыхлить не надо. Сорняков нету, полоть нечего. Даже сажать не надо. Все растет само. Пока я все съем с одной грядки, на другой опять поспело. И если захвораю, Цветы тоже обо мне позаботятся. Они мне сами говорили.
      — Ну, ладно, ладно, — сказал я.
      И он снова принялся за еду. Зрелище не из приятных.
      А про огород он сказал правду. Теперь я и сам увидел, что земля не возделана. Просто растут овощи, растут длинными ровными рядами, и нигде никаких следов мотыги или лопаты, и ни единой сорной травинки. Да так оно, конечно, и должно быть — никакие сорняки не посмеют здесь носа высунуть. Здесь могут расти только сами Цветы или то, во что они пожелают обратиться, — к примеру, те же овощи или деревья.
      А огород превосходный, ни одного чахлого растеньица, никаких болезней, никаких вредных гусениц и жучков. Помидоры на кустах висят как на подбор — круглые, налитые, ярко-алые. Кукуруза — высоченная, горделиво прямая.
      — Ты настряпал вдоволь на двоих, — сказал я. — Разве ты знал, что я приду?
      Я уже готов был верить чему угодно. Кто его знает, вдруг Таппер (или Цветы) и вправду меня ждали?
      — А я всегда стряпаю на двоих, — ответил он. — Мало ли кто может заглянуть, заранее не угадаешь.
      — Но пока к тебе еще никто не заглядывал?
      — Ты первый. Я рад, что ты пришел.
      Любопытно, замечает ли он, как идет время? Иногда мне кажется, он этого просто не понимает. Но ведь когда речь зашла о том, как долго ему приходилось довольствоваться одинокими трапезами, он заплакал…
      Несколько минут мы ели молча, а потом я решил попытать счастья. Довольно я к нему подлаживался, пора уже задать кое-какие вопросы.
      — Где мы с тобой сейчас? Что это за место? И как быть, если захочешь вернуться домой?
      О том, что он только нынче выбрался отсюда и побывал в Милвиле, я напоминать не стал. Еще разозлишь его неделикатным намеком, он ведь так торопился назад… Может, он нарушил какое-то правило или запрет и спешил обратно, пока его на этом не поймали?
      Прежде чем ответить, Таппер аккуратно поставил свою тарелку наземь, положил ложку. Но ответил он мне не своим голосом, а тем размеренным, деловым тоном, который я слышал в трубке таинственного телефона.
      — С вами сейчас говорит не сам Таппер Тайлер, — произнес он. — Таппер говорит от имени Цветов. О чем вы хотели бы побеседовать?
      — Брось ты свои дурацкие шутки, — сказал я.
      Но я вовсе не думал, что Таппер меня дурачит. Это сказалось как — то само собой, я невольно старался выиграть время.
      — Могу вас заверить, что мы относимся к делу весьма серьезно, — произнес тот же голос. — Мы Цветы, вы хотели поговорить с нами, а мы с вами. И это единственный способ вступить в переговоры.
      Таппер на меня не смотрел: он, кажется, вообще ни на что не смотрел. Глаза у него стали пустые и словно выцвели, он как-то ушел в себя. Сидит прямой, как деревяшка, руки упали на колени. Словно он уже и не человек… не человек, а телефон!
      — Я уже с вами разговаривал, — сказал я.
      — Да, но то был очень короткий разговор, — отвечали Цветы. — Вы тогда в нас не поверили.
      — Я хотел бы задать вам несколько вопросов.
      — Мы вам ответим. Мы приложим все усилия. И постараемся говорить как можно яснее.
      — Где мы находимся? — спросил я.
      — Это смежная Земля. От вашей Земли ее отделяет только доля секунды.
      — Смежная Земля?
      — Да, Земля не одна, их много. Вы этого не знали?
      — Нет. Не знал.
      — Но вы можете этому поверить?
      — Так сразу трудно. Постараюсь привыкнуть.
      — Земля не одна, их мириады, — сказали Цветы. — Мы не знаем точно, сколько, но мириады и мириады. Быть может, им вообще нет числа. Многие думают именно так.
      — И все они рядом, одна за другой?
      — Нет, не то. Не знаем, как вам сказать. Трудно выразить словами.
      — Значит, скажем так: Земель очень много. Только я что-то не пойму. Будь их много, мы бы их видели.
      — Вы не можете их увидеть, — сказали Цветы. — Для этого надо видеть во времени. Смежные Земли существуют в пластах времени.
      — В пластах времени? То есть…
      — Проще всего сказать так: все эти бесчисленные Земли разделяет время. Каждая из них отличается своим местом во времени. Для вас существует только настоящее мгновенье. Вы не можете заглянуть ни в прошлое, ни в будущее.
      — Значит, когда а попал сюда, я путешествовал во времени?
      — Совершенно верно, — сказали Цветы.
      Таппер все еще сидел напротив с отсутствующим бессмысленным видом, но я о нем попросту забыл. Слова, которые я слышал, исходили из его гортани, слетали с его губ и языка, но то не были слова Таппера. Я знал, что говорю с Цветами; это может показаться чистейшим безумием, но со мною говорила сама Лиловость затопившая все окрест.
      — Судя по вашему молчанию, вам нелегко освоиться с тем, что вы от нас услышали, — сказали Цветы.
      — Такое враз не проглотишь, скорее подавишься, — ответил я.
      — Попробуем выразить это иначе. Земля — неизменная основа, но она движется во времени путем прерывающейся последовательности.
      — Покорно благодарю, только мне что — то не становится понятнее.
      — Мы уже давно это знаем. Мы открыли это много лет тому назад. Для нас это просто и естественно, как всякий закон природы, для вас — нет. Придется вам потерпеть. Не так-то просто в один миг усвоить истину, которую мы познавали веками.
      — Но я же прошел сквозь время, вот что всего непонятнее. Как так получилось, что я перешел из одного времени в другое?
      — Вы прошли там, где очень тонко.
      — Тонко?
      — В таком месте, где время не слишком плотное.
      — Вы сами сделали его потоньше?
      — Скажем так: мы открыли это место и воспользовались им.
      — Чтобы добраться до нашли Земли?
      — Пожалуйста, сэр, не надо так ужасаться. Ведь вы, люди, уже несколько лет как летаете в космос.
      — Пробуем летать, — поправил я.
      — Вы думаете о завоевании. В этом смысле мы с вами одинаковы. Вы стремитесь завоевать пространство, мы — время.
      — Постойте, не торопитесь, — взмолился я, — дайте разобраться с самого начала. Между всеми этими Землями есть какие-то границы?
      — Да.
      — Границы во времени? Миры разделены какими-то периодами?
      — Совершенно верно. Вы очень точно это уловили.
      — И вы стараетесь пробиться сквозь барьер времени, чтобы проникнуть на мою Землю?
      — Да, так.
      — А зачем?
      — Мы хотим с вами сотрудничать. Заключить соглашение. Нам нужно жизненное пространство, дайте его нам, а мы взамен дадим вам наши познания; нам нужна техника, ведь у нас нет рук, а вы, пользуясь нашими знаниями, создадите новую технику — она пойдет на благо и вам, и нам. Вместе мы сможем проникнуть и в другие миры. В конце концов множество Земель сольется в единую цепь, и все те, кто их населяет, тоже объединятся, у них будет одна цель, одни стремления.
      Где-то под ложечкой у меня зрел холодный, свинцово-тяжелый ком; я ощущал странную пустоту внутри и мерзкий металлический вкус во рту. Сотрудничество, соглашение — а кто будет играть главную роль? Жизненное пространство — а сколько его останется для нас? Иные миры — а что произойдет там, в иных мирах?
      — Вы много знаете?
      — Очень много. Это для нас важнее всего: мы познаем, поглощаем, впитываем знания.
      — Вы очень усердно собираете их и у нас. Ведь это вы нанимаете чтецов?
      — Да, и этот способ гораздо лучше всех прежних, раньше мы получали весьма посредственные результаты. Теперешний путь вернее, и притом легче отбирать самое важное.
      — Так пошло с тех пор, как вы обучили Джералда Шервуда делать телефоны?
      — Телефоны позволяют нам непосредственно общаться с жителями вашей Земли, — был ответ. — До этого мы могли только перехватывать мысли.
      — Так вы и раньше понимали людей? Может, вы уже давным-давно читаете наши мысли?
      — Да-да! — весело откликнулись Цветы. — Мы понимали очень многих людей и уже много, много лет назад. Но беда в том, что это были отношения односторонние. Мы слышали и понимали людей, а они нас — нет. Большинство даже и не подозревало о нашем существовании, а более чуткие кое-что воспринимали, но только очень смутно и сбивчиво.
      — Однако вы подслушивали их мысли.
      — Да, конечно. Но нам приходилось довольствоваться тем, что они думали сами. Мы не могли направлять их мысли, пробуждать у них те или иные интересы.
      — Уж конечно, вы старались их подтолкнуть в ту сторону, куда вам требовалось.
      — Да, подталкивали, и с некоторыми получалось очень удачно. Другие почему-то двигались совсем не туда, куда надо. И многие, очень многие упорно оставались глухи, все наши старания пропадали понапрасну. Это было очень печально.
      — Как я понимаю, вы проникали в сознание этих людей через те самые просветы, где время не очень плотное. Обычные границы вы бы не преодолели.
      — Да, приходилось наилучшим способом использовать каждый просвет, какой удавалось найти.
      — Очевидно, этого вам было недостаточно.
      — У вас очень тонкое восприятие. Мы ничего не могли достичь.
      — И тогда вы пошли на прорыв.
      — Мы не совсем понимаем.
      — Вы попробовали взяться за дело с другого конца. Задались целью переправить через границу не мысль, а какой-нибудь предмет. Скажем, горсть семян.
      — Да, разумеется. Вы прекрасно все улавливаете и очень верно нас понимаете. Но если бы не ваш отец, нас и тогда постигла бы неудача. Проросло всего лишь несколько семян, и побеги в конце концов неминуемо погибли бы, но ваш отец их нашел и позаботился о них. Поэтому мы и избрали вас посредником…
      — Нет, обождите, — сказал я. — Сперва я хочу еще кое-что выяснить. Вот хотя бы насчет барьера — чем вы огородили Милвил?
      — Это не так сложно, — сказали Цветы — Этот барьер — капсула времени, нам удалось выбросить ее через неплотное место в границе, разделяющей наши миры. Тонкий слой пространства, который образует капсулу, находится в ином времени, чем Милвил и чем вся ваша Земля, в вашем прошлом. Тут разница в невообразимо малую долю секунды, на эту малую долю время капсулы отстает от земного. Доля эта столь ничтожно мала, что едва ли даже точнейшие ваши приборы могли бы ее измерить. Самая малость — и, однако, согласитесь, отлично действует.
      — Да, — сказал я, — действует.
      Еще бы, иначе и не может быть — по самой природе своей барьер неодолим, ничего прочнее и вообразить нельзя. Ибо он принадлежит прошлому; прошлое обволакивает Милвил тонкой, как мыльный пузырь, пленкой, она так тонка, что сквозь нее можно видеть и слышать, и, однако, человеку сквозь нее не прорваться.
      — Но палки… — сказал я. — И камни… И дождь…
      — Барьер задерживает только все живое, — ответили мне. — Только те формы жизни, которые достигли определенного уровня и могут ощущать и осознавать то, что их окружает, могут чувствовать… как бы это лучше сказать?
      — Вы сказали очень понятно. А неодушевленным предметам барьер не помеха…
      — У времени — у того явления природы, которое вы называете временем, — есть свои законы, — услышал я. — И это лишь малая часть знаний, которыми мы с вами поделимся.
      — Все, что вы нам скажете о времени, будет для нас ново. Мы ничего о нем не знаем. Мы даже не представляли, что время — это сила, которую можно изучать. Мы и не пробовали к нему подступаться. То есть, конечно, отвлеченной болтовни хватало, а вот настоящего знания нет и в помине. Мы никогда и не догадывались, с чего начать.
      — Да, нам это известно.
      Ослышался я — или в том, как они это сказали, прозвучало торжество? Может быть, просто почудилось?
      Новое оружие, подумал я. Адское оружие. Никого не убивает и не ранит. Всего лишь гонит, толкает, сметает с дороги, сгребает всех в одну кучу — неодолимо, неотвратимо.
      Как, бишь, сказала Нэнси: вдруг барьер сметет с лица Земли все живое и останется один лишь Милвил? Пожалуй, и это возможно, хотя зачем такие крайности? Если Цветам нужно только жизненное пространство, у них уже есть способ его получить. Расширяя капсулу времени, они могут очистить для себя столько места, сколько пожелают, могут оттеснить человечество и поселиться на его территории. У них есть оружие против жителей Земли — оно же послужит им защитой от любых контрмер, к каким попытались бы прибегнуть люди.
      Если они хотят захватить Землю, путь открыт. Ведь этим путем проходил Таппер и прошел я. Теперь их ничем не остановишь. Они просто — напросто двинутся на Землю, заслоняясь, как щитом, барьером времени.
      — Так чего же вы ждете? — спросил я.
      — В некоторых отношениях вы очень непонятливы, — прозвучало в ответ. — Мы вовсе не собираемся вас завоевать и покорить. Мы хотим с вами сотрудничать. Мы хотим прийти к вам как друзья, мы ищем полного понимания.
      — Что ж, отлично, — сказал я. — Вы хотите с нами дружить. Но сперва нам надо знать, кого мы берем в друзья. Что вы, собственно такое:
      — Вы неучтивы.
      — Совсем нет. Просто я хочу вас понять. Вы говорите о себе во множественном числе, как будто вы составляете какое-то сообщество.
      — Да, сообщество. Вы, вероятно, назвали бы нас единым организмом. Наши корни сплетены в единую сеть, она охватывает всю планету — возможно, вы скажете, что это наша нервная система. На равных расстояниях расположены большие массы того же вещества, из которого состоят и корни, и эти массы служат нам… должно быть, вы назовете это мозгом. Не один мозг, а многие множество, и все они связаны общей нервной системой.
      — Как же так! — запротестовал я. — Этого просто не может быть! Растения не бывают разумными. Конечно, в растительном царстве тоже идет борьба за существование, но там все меняется не так быстро и резко, чтобы мог развиться разум.
      — Вы рассуждаете весьма логично, — невозмутимо ответили Цветы.
      — Вот видите, логично — и все-таки мы с вами разговариваем!
      — У вас на Земле есть животное, вы его называете собакой.
      — Правильно. Очень умный зверь.
      — Вы привыкли к собакам, они ваши любимцы, баловни и верные спутники. Люди и собаки неразлучны с незапамятных времен. И, может быть, от постоянного общения с вами они еще больше поумнели. Это животное способно многому научиться.
      — При чем тут собаки?
      — Представьте: вдруг бы люди на вашей Земле с начала времен все силы посвятили тому, чтобы учить собак развивать их разум. Как, по — вашему, чего бы они достигли?
      — Ну… право, не знаю. Может, теперь собаки были бы так же разумны, как и мы. Может, их разум чем-то и отличался бы от нашего, но…
      — Некогда в одном из миров так поступили с нами, — сказали Цветы. — Все это началось больше миллиарда лет тому назад.
      — И обитатели того мира сознательно сделали растения разумными?
      — Для этого была причина. То были не такие существа, как вы. Они совершенствовали нас с определенной целью. Они нуждались в коком-то устройстве, способном собирать и хранить для них наготове всевозможные знания и сведения, беспрерывно накапливать их и приводить в стройную систему.
      — Ну и вели бы записи. Все можно записать.
      — Тут были некоторые физические пределы и, что, пожалуй, еще важнее, некоторые психологические ограничения.
      — То есть они не умели писать?
      — Они до этого не додумались. Им не случилось открыть для себя письмо. И даже речь — они не говорили, как вы. Но даже умей они говорить и писать, они все равно не достигни бы того, что им требовалось.
      — Не могли бы привести свои знания в единую систему?
      — Отчасти и это, конечно. Но скажите, многое ли сохранилось из того, что знали люди в древности, что было записано и, как им в ту пору казалось, закреплено на века?
      — Да нет, мало что уцелело. Многое затерялось, многое разрушено и погибло. Время стерло все следы.
      — А мы и поныне храним знания того народа. Мы оказались надежнее всяких записей. Правда, в том мире никто и не думал вести записи.
      — Обитатели того мира, — повторил я. — Вы сохранили их знания, — а может, и знания еще многих других?
      — Сейчас некогда, а то мы бы вам все объяснили, — сказали Цветы вместо ответа. — Тут много обстоятельств и соображений. которые вы пока понять не в силах. Поверьте нам на слово: когда они, изучив другие возможности, решили превратить нас в хранилище знаний и сведений, они выбрали самый мудрый и верный путь.
      — Но сколько же на это ушло времени! Развить у растения разум… Бог ты мой, да на это нужна целая вечность! И как к этому подступиться? Как сделать растение разумным?
      — О времени они не думали. Это было просто. Они умели им управлять. Они обращались со временем, как вы — с материей. Иначе ничего бы не вышло. Они сжали, спрессовали наше время так, что в нашей жизни прошли многие века, а для них — секунды. В их распоряжении всегда было столько времени, сколько требовалось. Они сами создавали время, которое им требовалось.
      — Создавали время?
      — Да, разумеется. Разве это так непонятно?
      — Мне непонятно. Время — река. Оно течет, и его не остановишь. Тут ничего нельзя поделать.
      — Время ничуть не похоже на реку, — был ответ. — Никуда оно не течет, и с ним очень многое можно сделать. Кроме того, напрасно вы стараетесь нас оскорбить, нас это не задевает.
      — Я вас оскорбил?!
      — По-вашему, растениям так трудно обрести разум.
      — Но я совсем не хотел вас оскорбить! Я думал о наших земных растениях. Не могу себе представить какой-нибудь одуванчик…
      — Одуванчик?
      — Обыкновенный цветок, такие у нас растут на каждом шагу.
      — Возможно, вы и правы. Должно быть, мы с самого начала были не такие, как растения у вас на Земле.
      — Но вы этого, конечно, не помните.
      — Вы имеете в виду родовую память?
      — Да, наверно.
      — Это было очень давно. Но у нас есть данные. Не миф, не легенда, а точные данные о том, как мы стали разумными.
      — В этом смысле человечеству до вас далеко, — сказал я. — У нас таких данных нет.
      — А сейчас мы должны с вами проститься, — сказали Цветы. — Наш глашатай очень устал, надо беречь его силы, ведь он уже так давно служит нам верой и правдой, и мы к нему привязались. Мы с вами побеседуем в другой раз.
      — Ф-фу! — сказал Таппер и утер ладонью подбородок. — Так долго я за них еще не разговаривал. Про что это вы толковали?
      — А ты разве не знаешь?
      — Откуда мне знать, — огрызнулся Таппер. — Отродясь не подслушивал.
      Он опять стал похож на человека. Глаза ожили, застывшие черты оттаяли.
      — А чтецы? — спросил я. — Они же читают дольше, чем мы разговаривали?
      — Кто читает, это не по моей части, — сказал Таппер. — С ними разговоров не ведут. Там прямо ловят мысли.
      — А телефоны зачем же?
      — Просто чтоб говорить им, про что надо читать.
      — А разве они читают не по телефону?
      — Ну, ясно, по телефону. Это чтоб они читали вслух. Цветам легче понимать, когда вслух. Вроде тогда у чтеца в голове все отчетливей выходит.
      И Таппер медленно поднялся.
      — Пойду сосну часок, — сказал он и направился к шалашу. Но на полдороге остановился и обернулся: — Совсем забыл. Спасибо тебе за штаны и за рубаху.

12