23

Но она не пришла в себя и ничего не рассказала им.

Она почти не ела. Она не отказывалась разговаривать, но отвечала односложно. Первые два дня, все сорок восемь часов, она простояла, выпрямившись, напряженно слушая, не обращая внимания на товарищей, окружающий мир, на себя саму.

— Мы напрасно тратим время, — пожаловался Йоргенсон. — Нужно идти на север. Будем искать Хаос, что бы это ни значило. Ничего другого нам не остается. Нельзя же торчать тут вечно!

— Я на север не пойду, — отрезала Мелисса. — Меня этот Хаос пугает.

— В башке у тебя хаос, — сердито сказал Йоргенсон. — Ты даже не знаешь, что это такое, а уже трясешься.

— Так мы ни до чего не договоримся, — сказал намеренно спокойно Лансинг. — Переругивание не поможет нам. Нужно думать и обсуждать, а не орать друг на друга.

— Не можем ведь мы бросить здесь Сандру, — сказала Мэри. — Она ведь с нами с самого начала. Я без нее не пойду.

— Север — это одно из четырех возможных направлений, — напомнил всем Юргенс. — Нам сказали, что там нам грозит опасностями некий Хаос. Но если мы пойдем на запад, мы и там можем что-то найти. Конечно, хозяева гостиниц не слишком щедры в отношении сведений. В первой нам рассказали о кубе и городе, во второй — о башне и Хаосе. У нас есть карта, но она бесполезна. На ней показана дорога из города в Бесплодный Край. И все. Нет ни второй гостиницы, ни вот этой башни.

— Наверное, — предположил Лансинг, — они сами больше ничего не знают, и сказали нам все, что им известно.

— Даже если это так, — поддержал робота Йоргенсон. — Нужно попробовать и запад, и север.

— Я Сандру не оставлю, — сказала Мэри.

— Может, если мы ее убедим… — начал Йоргенсон.

— Я пробовала. Я ей сказала, что мы не можем уйти без нее. И что мы вернемся потом назад, и она будет слушать башню сколько угодно. Но сомневаюсь, что она вообще меня услышала.

— Можете остаться с ней, — сказал Йоргенсон. — Остальные разделятся. Двое пойдут на запад, двое на север. Посмотрим, кому повезет, если повезет вообще. Договоримся встретиться в исходном пункте через четыре-пять дней.

— Не думаю, что это благоразумно, — запротестовал Лансинг. — Я против того, чтобы оставлять Сандру. И не стоит раздроблять силы.

— Но пока никакая опасность нам не угрожала. Я имею в виду реальную физическую опасность, — сказал Йоргенсон. — Это вполне безопасно. Мэри остается с Сандрой. Остальные производят быструю разведку. Я особо не тешу себя надеждой, что вдруг что-то подвернется. Зачем упускать шанс?

— А может, попробовать нести Сандру? — предложил Юргенс. — Если мы унесем ее подальше от башни, она снова сможет нормально воспринимать мир.

— Возможно, — сказал Лансинг. — Не сомневаюсь, что она не будет сопротивляться. Она сейчас, можно сказать, не в своем уме. И даже если она не станет драться, нам придется ее тащить. Она будет нас задерживать. А край этот недружелюбный. Вода встречается нечасто. Последний ручей был два дня назад.

— Наполним заранее все фляги, — сказал Йоргенсон. — Здесь у нас есть ручей. И напьемся как следует. А потом ситуация с водой улучшится, может быть…

— Да, Йоргенсон прав, — сказала Мэри. — Нельзя бросать Сандру. Я с ней останусь. Опасность нам не грозит. Край здесь совершенно пустынный, никаких животных — кроме Сопуна, пожалуй.

— Я вас тут одних не оставлю, — сказал Лансинг.

— Мы могли бы оставить Юргенса, — предложил Йоргенсон.

— Нет, — сказала Мэри. — Сандра лучше знает меня. Она ко мне всегда обращалась, — она повернулась к Лансингу. — Всем нельзя оставаться. Только зря потратим силы и время. Нужно разведать, что лежит на западе и на севере. Если там ничего стоящего не обнаружится, тогда будем строить другие планы.

— На север не пойду, — сказала Мелисса. — Не пойду, и все.

— Тогда мы с тобой пойдем на запад, — сказал сердито Йоргенсон. — Лансинг и Юргенс — на север. Налегке, быстро. Всего несколько дней — и вернемся назад. К тому времени Сандра может вернуться в себя.

— Я все еще надеюсь, — сказала Мэри, — что она получает какие-то сведения. Слышит что-то, чего не слышит никто больше. Вдруг часть ответа на нашу загадку заключена именно в музыке башни. И только она поймет язык этой музыки.

— Будем держаться одной группой, — настаивал Лансинг. — Нельзя разделяться.

— Вы просто упрямец, — воскликнул Йоргенсон.

— Да, я упрям.

К вечеру Сандра опустилась на колени. Время от времени она судорожными толчками подтаскивала себя ближе и ближе к башне.

— Я боюсь за нее, — сказала Мэри Лансингу.

— И я тоже. Но кажется, с ней все нормально. Она говорит, хотя и мало. Говорит, что должна остаться… Оставьте ей немного воды и еду, и все будет в порядке. Она немного поела сегодня и попила воду.

— А что происходит с ней? Она говорит об этом?

— Нет. Я спросил, но она или не слышала, или не захотела отвечать. Наверное, не могла объяснить. Очевидно, сама еще не понимает, что происходит.

— Ты уверена, что действительно происходит что-то в ее сознании? Что это не просто восхищение музыкой?

— Не уверена, но думаю, что это не просто восхищение.

— Странно, — сказал он, — что мы никакой информации не можем получить от этой башни. Абсолютно ничего. Как и с кубом. В этом они похожи. Две конструкции. Зачем-то ведь их построили?

— Йоргенсон об этом тоже говорил. Он считает, что это обманки. Ложные указатели. Чтобы сбить с толку.

— Синдром крысы в лабиринте. Тест, чтобы нас разделить.

— Он так не говорит, но именно это подразумевает.

Они сидели отдельно от остальных, на некотором расстоянии от костра. Юргенс стоял в стороне, просто стоял, ничего не делая.

Мелисса и Йоргенсон сидели у огня, перебрасываясь время от времени словами.

Мэри взяла Лансинга за руку:

— Нужно что-то делать, — сказала она. — Нельзя просто сидеть и ждать Сандру, пока она очнется. Хозяин первой гостиницы говорил о наступающей зиме. Говорил, что на зиму закрывает свое заведение. А в этих местах зима, должно быть, жуткая. У нас, наверное, остается мало времени. Уже ведь осень. Возможно, поздняя.

Он обнял ее одной рукой, прижал к себе. Она опустила голову на плечо Лансинга.

— Я не могу оставить тебя одну, — сказал он. — Я просто разорвусь внутри, если придется оставлять тебя.

— Но придется, — сказала Мэри.

— Я могу пойти на север один. С тобой оставлю Юргенса.

— Нет. Юргенс должен быть с тобой. Я настаиваю, здесь безопасно, а на севере — кто знает, что там? Понимаешь? Так нужно.

— Да, я понимаю. Это разумно. Но я просто не могу тебя оставить.

— Эдвард, ты должен идти. Мы должны знать. То, что мы ищем, может быть именно на севере.

— Или на западе.

— Да, верно. Возможно, оно здесь, но мы не знаем об этом. Сандра — ненадежная опора. Есть еще шанс, что она нам что-то сообщит, но это слабый шанс. Ждать не стоит.

— Но ты будешь осторожна? И не будешь никуда отсюда уходить? Не станешь рисковать зря?

— Обещаю, — сказала Мэри.

На следующее утро она поцеловала его на прощание и велела Юргенсу:

— Следите за ним. Я на вас надеюсь, что вы о нем позаботитесь.

— Мы всегда заботимся друг о друге, — гордо ответил Юргенс.

24

На всем протяжении пути от гостиницы к башне, местность становилась все более безводной. К северу от башни засушливость превратилась в пустыню. Путешествовать здесь было трудно. Песок осыпался под ногами, приходилось карабкаться на дюны. Ветер ровно и устойчиво дул с северо-запада, бросая песок им в лицо.

Они шли молча. Наклонившись вперед, против ветра, Юргенс сверялся с компасом, проверяя направление их маршрута. Они продвигались все дальше на север. Впереди шел, хромая, робот, за его спиной шагал Лансинг. Сначала впереди был Лансинг, а робот хромал сзади. Но Лансинг уставал, а механическое тело Юргенса усталости не знало, поэтому лидером теперь стал он.

Несколько часов спустя дюны большей частью исчезли и почва под ногами стала более надежной, хотя и по-прежнему песчаной.

Глядя на спину с энтузиазмом работающего костылем робота, Лансинг подумал, что Юргенс продолжал оставаться для него загадкой. Хотя все остальные члены компании, должен был признать Лансинг, тоже оставались загадками. Он попытался собрать вместе все, что он знал о каждом из них. И факты, как оказалось, были весьма фрагментарными.

Мэри работала инженером в мире, где старые империи восемнадцатого столетия продолжали процветать — следовательно, мир ее отличался международной стабильностью. Кроме этого он не знал о Мэри почти ничего, не считая самого главного — он ее любит. Но ни малейшего понятия, чем она занималась, специалистом в какой области техники была, он ничего не знал о ее семье, о ее жизни. Он знал о ней, наверное, даже меньше, чем об остальных.

Мир Сандры, ее культуру ему было трудно себе представить. Тем более — понять. К тому же, она может отражать своим поведением лишь одну из субкультур, ноосферную нишу, в которой жила, а не всю культуру ее планеты. Она может отличаться от субкультуры, родной для Сандры, и сама она об этом может даже не подозревать. Они, признал Лансинг, были не совсем честные с Сандрой. Они ее игнорировали. А ведь и она могла, если бы ей дали возможность, внести свое лепту в раскрытие загадки их миссии. Если бы, вместо Лансинга и Мэри, установка подействовала на ее сознание… И даже теперь, через непонятную связь с музыкальной башней, она вполне может дать им ключ на разрешение загадки, который они все искали.

Пастор, как казалось Лансингу, был открытой книгой, хотя, опять же, он тоже мог быть частью субкультуры. Нет оснований считать, что весь мир Пастора был во власти изуверов, фанатиков. Был таким же тусклым, злобным и тупым, каким видел его Пастор. Если бы было время, они могли бы понять Пастора, найти какую-то общую точку взаимопонимания с этим человеком.

Бригадир, сказал себе Лансинг, был совсем другим случаем. Скрытный — он не пытался объяснить особенности своего мира, и отказался объяснить, как его переправили в этот мир, — с тенденцией к превосходству, командованию и наставлению окружающих. Не желающий прислушиваться к мнению других, верящий только себе. Он был загадкой. Уж он наверняка не был членом субкультуры — мир его, судя по его словам, был миром военизированной анархии, где сотни мелких царьков-военачальников вели вечную войну друг против друга. Игра, как сказал Бригадир, но весьма опасная, в лучшем случае.

А Юргенс? Тоже, наверняка, не член субкультуры, но его мир покинут, человечество отправилось осваивать звезды, оставив тех, кто не мог ему уже быть полезным, предоставив отбросам развития деградировать до немыслимого варварства. Свобода, сказал тогда Юргенс. Он получил наконец свободу, сбросив груз внутренней подразумевающейся ответственности роботов за судьбу жалких осколков былого величия человечества. Свобода? Понимал ли Юргенс, что даже теперь он свободы не получил? Даже сейчас, в этом мире, он продолжал исполнять роль слуги и охранника людей. Он ковылял сейчас по пустыне к Хаосу, который только он мог увидеть и понять с безопасностью для людей. С самого момента своего появления в этом непонятном мире он был готов помочь любому, кто нуждался в его помощи. Надежды и нужды людей — вот главная забота Юргенса.

Но по какой-то причине он не до конца доверял этой компании людей, в которой оказался. Только ему, Лансингу, рассказал он часть своей истории. О том, каков его мир, о своем хобби делать человекообразные куклы, имитации истории людей (куклы, подумал мельком Лансинг, вроде Мелиссы?). Всем остальным он вообще ничего не рассказывал и продолжал упрямо хранить молчание даже когда Мэри спросила его.

Это озадачивает, подумал Лансинг. Почему робот доверился лишь одному ему? Была ли между ними какая-то связь, которую видел робот и не понимал человек?

Юргенс, ковылявший впереди, остановился у подножия небольшой дюны. Когда Лансинг поравнялся с ним, робот показал на какой-то предмет, торчавший из песка. Это был шар из стекла или пластика, вроде шлема космонавта, и внутри шара, лицом к путникам, скалился череп. Зубы весело блестели, один из них был золотым протезом, как заметил Лансинг. Золото блестело на солнце. Из песка дюны выглядывал и какой-то округленный кусок металла, а справа, немного дальше — еще один.

Юргенс достал лопатку из рюкзака и начал сгребать песок. Лансинг ничего не сказал, стоял и смотрел.

— Еще минута и мы увидим… — пообещал Юргенс.

Через минуту они увидели.

Металлическая конструкция отдаленно напоминала форму человеческого тела. Три ноги вместо двух, десяти-двенадцати футов высотой. Две руки, торс. Верхняя часть была просторной, ее занимал скелет человека. Большей частью кости скелета были разбросаны вокруг, только череп скалился в ловушке прозрачного шлема.

Юргенс, присев на корточки, поднял голову, глядя на Лансинга.

— Что это? Как ты думаешь?

Лансинг поежился:

— Давай сначала ты.

— Машина для передвижения.

— Почему?

— Это первое, что мне пришло на ум.

— Но что это за машина?

— Что-то напоминающее это устройство было придумано людьми моего мира. Для передвижения на других планетах, во враждебной окружающей среде. Я их никогда сам не видел, только слышал рассказы.

— Машина для передвижения на опасной планете?

— Да, правильно. Ее двигательная система была подключена к нервам водителя. Очень сложные схемы, мгновенно реагирующие на биотоки мышц человека. Практически, такая машина была продолжением тела. Если человек хотел идти, машина шагала. Работать руками — машина работала своими манипуляторами.

— Юргенс, если это так, то мы, возможно видим перед собой одного из обитателей этой планеты. Настоящих обитателей. Другой человек не мог быть сюда перенесен — как были перенесены мы — в таком вот футляре. Конечно, с нами была переслана наша одежда, но…

— Нельзя все-таки исключать такую возможность, — заметил Юргенс.

— Наверное, — сказал Лансинг. — Но в таком случае этот человек попал сюда из параллельного мира, который стал враждебен человеку. Стал настолько загрязненным и опасным, что…

— Мир войны, — предположил Юргенс. — Опасные лучи, газы…

— Да, возможно. Но в этом мире защитный механизм-костюм уже был не нужен. Воздух здесь чистый.

— Ты должен понять, — сказал Юргенс. — Что когда он попал сюда, он мог уже не иметь возможности отсоединиться от костюма. Он мог быть просто биологически сращен с машиной и бежать от нее уже не мог. Вполне вероятно, что это его не слишком беспокоило. Он должен был уже давно привыкнуть к такой жизни. А такая машина давала человеку заметные преимущества. И в таком месте, как эта планета, тоже…

— Да, — согласился Лансинг. — Тоже.

— Он попал в беду. Несмотря на все свое высокомерие, он попал здесь в беду. В последний для себя раз.

Лансинг посмотрел на робота.

— Кажется, ты считаешь, что все люди — самоуверенные, что это отличительная черта человеческой расы.

— Не все, — сказал Юргенс. — Некоторая горечь должна быть тебе понятна. Когда нас бросили, словно…

— И ты растравлял свою горечь все эти годы?

— Я не растравлял, — сказал Юргенс.

Некоторое время они молчали, потом робот сказал:

— Ты не самоуверенный. И никогда не был им. Пастор — тот был, и Бригадир. И Сандра — по своему — конечно, тоже самоуверенная.

— Я знаю, — сказал Лансинг. — Я понимаю, и надеюсь, что ты их простишь.

— Ты и Мэри, — сказал Юргенс. — Я пожертвую жизнью ради тебя и Мэри.

— Но ты не захотел рассказывать Мэри о себе. Ты отказался.

— Она бы стала меня жалеть, — объяснил Юргенс. — Я бы не выдержал этой жалости. Ты меня никогда не жалел.

— Верно, — согласился Лансинг.

— Эдвард, забудем про самоуверенность. Пора идти дальше.

— Ты впереди, я следом, — сказал Лансинг. — У нас нет лишнего времени. Мне не нравится, что мы оставили Мэри. Всю дорогу мне хочется повернуть назад.

— Еще три дня. Или немного больше. И мы вернемся. С ней все будет в порядке. Найдем ее целой и невредимой. Четыре дня — больше мы себе не позволим.

По дороге они не нашли и намека на подходящее для костра топливо. И в ту ночь им пришлось впервые ночевать без костра. Местность была абсолютно пустынная.

По-своему ночь была прекрасна. Пустынные пески, серебряный холодный диск луны, а за краями ореола ее блеска, уже ничем не затмеваемые, яростно сияли крупные осенние звезды.

Лансинг почувствовал, как пропитывает его жестокая красота этой ночи. Один раз ему показалось, что он слышит далекий вой. Он доносился с юга и напоминал тоскливый плач того громадного одинокого зверя, который пугал их в городе, а потом в дороге. Он прислушался, но вой не повторился.

— Ты что-нибудь слышал? — спросил он робота.

Юргенс ничего не слышал.

Робот разбудил Лансинга задолго до рассвета. Луна висела над самым западным горизонтом, звезды на востоке тускнели.

— Поешь чего-нибудь, — сказал Юргенс. — И отправимся.

— Ничего не хочу, — отказался Лансинг. — Немного воды — и все. Поем позже, на ходу.

Поначалу идти было легко, но ближе к полудню начали попадаться дюны. Сначала маленькие, они постепенно становились все выше. Они оказались в мире бледно-голубого неба и движущихся желтых песков, и местность впереди постепенно становилась все более холмистой, уходя вверх. Вскоре им начало казаться, что они карабкаются прямо в голубое небо. Полоска неба над северным горизонтом приобрела более темный оттенок — от синего наверху до почти черного ниже.

С севера же донеслось слабое громыхание, и по мере того как они пробивали себе путь среди коварных дюн громыхание становилось громче.

Юргенс остановился на верхушке одной особенно высокой дюны, поджидая Лансинга. Тяжело дыша, Лансинг остановился рядом с роботом.

— Похоже на гром, — сказал Юргенс. — Кажется, надвигается буря.

— Судя по цвету неба — именно так, — сказал Лансинг. — Но на тучу это не похоже… Должны клубиться тучи, а тут — совершенно прямая полоска.

— Мне еще раньше показалось, что я заметил вспышку молнии, — сказал Юргенс. — Не саму вспышку, а как бы ее отблеск на небе.

— Тепловая молния, — объяснил Лансинг. — Отражение самого разряда в слое облаков.

— Пошли. Я скажу, когда устану, — сказал Лансинг в ответ на вопрос Юргенса: — Ты готов? Или еще немного отдохнем? Еще немного и будет ясно, что это такое.

К середине дня громадная черная туча поднялась довольно высоко над северным горизонтом. Местами она казалась черно-фиолетовой и в целом представляла собой пугающий феномен.

Казалось, туча замерла неподвижно — никаких клубящихся, выбрасываемых вперед грозовых облаков, хотя иногда Лансингу казалось, что вдоль черной стены происходит какое-то направленное вниз движение, словно прозрачная пленка, как бы вода, сбегает по оконному стеклу во время летнего дождя. Что-то ужасное таилось в самом внешнем виде этой тучи, какое-то внутреннее разрушающее свойство. Хотя кроме вспышек молнии никакой физической опасности не наблюдалось. Рокот громовых раскатов теперь не прекращался ни на минуту.

— Весьма необычно, — сказал Юргенс. — Я ничего подобного не встречал раньше.

— Хаос? — предположил Лансинг. Спросив об этом, он вспомнил тот хаос, или ощущение хаоса (потому что он теперь сомневался в том, что на самом деле что-то видел), которое испытал, стоя на вершине звездного холма, над Вселенной. Ничего сходного в тех ощущениях и в том, что он видел сейчас перед собой, Лансинг не мог найти.

— Возможно, — сказал Юргенс. — Но я спрошу тогда: что есть хаос?

Лансинг промолчал.

Они продолжали карабкаться. Подъемы становились заметно круче. Они преодолели несколько особо высоких дюн и увидели, что впереди горизонт вправо и влево от них начинает выгибаться, уходя вверх в небо, словно они карабкались по огромной лунообразной дюне, края которой вторгались в черноту неба.

Потом они достигли вершины гребня, по которому все это время взбирались. Лансинг в изнеможении опустился на песок, прислонившись к большому камню. Камню? — спросил он вдруг себя. Откуда здесь такой камень, если здесь не было ничего крупнее песчинки? Удивленный, он с трудом встал и обернулся. Действительно, это был валун, и не один, а целая куча. Словно кто-то, века тому назад, аккуратно сложил их на песке.

Юргенс стоял на вершине дюны, широко расставив ноги, глубоко воткнув костыль в песок для устойчивости.

Впереди песчаная поверхность круто уходила вниз, пока склон этот не достигал дна громадной тучи, нависшей над ними.

Глядя непосредственно на эту тучу, Лансинг понял, что это не грозовая туча, хотя он не мог определить, что же это такое на самом деле. Это была титаническая стена абсолютной черноты, поднимавшейся от песчаного склона высоко в небо, так что ему пришлось задирать голову, чтобы увидеть ее верхний край.

На фоне черноты продолжали сверкать разряды молний, гремели раскаты. Стена теперь казалась Лансингу чудовищной, плотной, с верхнего края которой лился сплошной поток черноты. Это была не жидкость, а что-то совершенно невообразимое и непонятное. Поток был настолько плотен и однообразен в падении, что самого падения даже не было, собственно, видно, а создавалось гипнотизирующее чувство такового. Глядя на этот черный водопад, вернее, темнопад, Лансинг понял, что слышны не только раскаты грома. Под ногами дрожала почва, и та чернота, что низвергалась с этой фантастической Ниагары, тоже бешено ревела, проносясь из неизвестности в неизвестность.

Он посмотрел на Юргенса, но робот не обращал на него внимания. Тяжело подавшись вперед на костыль, он пристально смотрел на водопад, словно загипнотизированный этой тьмой.

Лансинг опять перевел взгляд на черную стену, и на этот раз она показалась ему еще более плотной. Сначала облако, потом водопад. А что потом? Чем она покажется мне потом? — подумал он.

Но одно было ясно — это совсем не ответ на загадку, тот ответ, который они все искали, и даже не нить, которая могла бы к этой разгадке когда-нибудь привести. Как куб, как двери перехода, как поющая башня, этот черный темнопад был совершенно бессмысленным для него. Для него, Юргенса, остальных людей их группы. Бессмысленным для того типа разума и восприятия, что были присущи человеческой расе.

— Конец мира, — сказал Юргенс странным тоном.

— Конец этого мира? — спросил Лансинг, и сразу же пожалел о том, что сказал, потому что это было глупо. Зачем он это сделал?

— Наверное, не только этого, — сдавленным голосом ответил Юргенс. — Всех миров. Конец всему. Конец Вселенной. Вот куда все уходит. Ее пожирает тьма.

Робот сделал шаг вперед, приподняв костыль, прощупывая песок впереди. В поисках твердой опоры под ногами, он перенес на него вес тела. Но твердой опоры там не было. Костыль покатился вниз по склону, рюкзак, соскочив со спины, катился впереди него. Руки Юргенса были в отчаянии широко раскинуты, пальцы гребли песок, в надежде уцепиться. Но здесь был лишь песок, и песок скользил вниз вместе с Юргенсом. Пальцы робота оставляли длинные борозды.

Лансинг стремительно вскочил на ноги. Если ему удастся сохранить вертикальное положение, подумал он, скользя вниз по склону, то есть шанс вытащить Юргенса.

Он сделал шаг вперед и вниз, и его ступни не нашли никакой опоры. Песок на склоне был похож на тончайшую пудру. Здесь нельзя было стоять. Лансинг бросил тело вперед, потом назад, отчаянно пытаясь дотянуться до гребня. Но ноги его теперь скользили вниз еще быстрее, оставляя глубокие борозды в песке. Он упал лицом вниз на склон, продолжая медленно, но неуклонно скользить ко дну. Не только он, но и слой тончайшей пудры-песка медленно сползал вниз под воздействием тяготения.

Он раскинул руки, раздвинул ноги, чтобы увеличить сопротивление тела и замедлить скольжение. Ему показалось, что он и в самом деле теперь двигается медленнее, хотя трудно было сказать, действительно ли это так. Честно говоря, подумал Лансинг, положение безнадежное. Малейшее движение — и он лишь быстрее поползет вниз по склону.

Но теперь он уже точно знал, что его движение замедлилось, и на миг он вообще замер неподвижно. Он лежал, раскинув руки, боясь даже глубоко вздохнуть — вдруг снова начнется скольжение.

Он не знал, что с Юргенсом, но когда он повернул голову, чтобы взглянуть вниз по склону, надеясь увидеть робота, песок опять начал скользить, поэтому он поспешно отвернулся и вжался головой в поверхность склона. Скольжение опять прекратилось.

Прошла, казалось, вечность. Песок дрожал от грохота черного водопада. Лежа, Лансинг едва видел гребень дюны, с которого скатились они с Юргенсом. Две сотни футов, прикинул он, не больше. Если бы он мог их проползти — но он знал, что это невозможно для него.

Он сосредоточил свое внимание на вершине дюны, словно таким образом мог до нее добраться. Песчаная линия на фоне голубизны неба — пустая, неподвижная.

На миг он перевел взгляд, посмотрел в сторону, вдоль внешне бесконечного протяжения склона, на котором сейчас лежал. Когда же он снова посмотрел вверх, на фоне неба кто-то стоял — четыре фигуры на голубом фоне. Они стояли и смотрели вниз, на него. И лица были отвратительными пародиями на человеческие.

Он не сразу понял, кто это. Четыре игрока в карты, те самые, что сидели отдельно от всех и в первой, и во второй гостинице. Теперь их человекоподобные лица смотрели вниз, на Лансинга.

Почему они здесь? — подумал Лансинг. — Как они сюда попали? Что может их здесь интересовать? Он хотел позвать на помощь, потом решил, что это бесполезно. Они не обратят на крик внимания, а ситуация станет только хуже. А может, на самом деле их там нет? Вдруг его воображение сыграло с ним злую шутку? Он отвел взгляд, потом посмотрел опять — они продолжали стоять.

Один из них что-то держал в руке. Что это? Потом игрок, державший это непонятное что-то, поднял руку над головой и завертел. Тогда Лансинг понял

— это веревка. Игроки в карты бросают ему веревку!

В следующий миг, разматывая кольца, веревка летела к нему. У него есть один шанс, или даже полшанса, не больше. Если же ему придется ловить веревку, то он снова поползет вниз, и пока веревку вытащат, соберут, снова метнут… Он уже будет далеко внизу и его не спасти.

Веревка, казалось, застыла в воздухе. Когда она упала, то упала прямо на Лансинга — идеально точный бросок. Он с отчаянием обреченного схватился за веревку одной рукой, потом перевернулся набок, схватил другой. Теперь он быстро скользил вниз, очень быстро, и когда веревка натянулась, он остановился, испытав болезненный толчок. Изо всех сил сжимая веревку, Лансинг начал медленно подтягивать себя наверх по склону. Он старался не рисковать, чтобы случайно не потерять спасительную веревку. Фут за футом он поднимался наверх. Наконец, он сделал остановку, чтобы отдохнуть, отдышаться и посмотрел вверх. Игроки в карты исчезли. Кто же держит веревку? Ему вдруг, как в кошмаре, привиделось, что второй конец сейчас будет сброшен и он покатится вниз по склону. Задыхаясь, Лансинг принялся карабкаться наверх словно безумец, бездумно спасая свою жизнь. Сейчас нужно было добраться до гребня дюны, до верха склона, и нужно было успеть сделать это, пока веревка держит. Он почувствовал, как его тело перевалило через гребень. Только тогда он обессиленно перестал сжимать веревку.

Перекатившись, он сел. Только усевшись на безопасной плоской песчаной площадке, он выпустил веревку из рук.

Он увидел, что конец ее привязан вокруг большого валуна, того самого, на который он опирался, когда они с Юргенсом вскарабкались на этот предательский гребень.

Юргенс! — подумал он. — О, Боже мой, что с Юргенсом? Отчаянно борясь за жизнь — неужели все это заняло лишь несколько минут, а не часов? — он совершенно забыл о роботе.

На четвереньках Лансинг подобрался к гребню склона, лег и осторожно заглянул за край, где начинался смертельный слой песчаной пудры. Следы его борьбы со склоном уже исчезли, затянутые постоянно движущимся слоем песка.

Юргенса не было видно. Ни робота, ни признаков следов его спуска по склону. Юргенс исчез, растворился там, где склон объединялся с великой чернотой загадочной стены-плотины.

Робот не звал на помощь, как помнил Лансинг, не называл его имени. Он в полном молчании устремился навстречу судьбе. Лансинг был уверен, что робот явно не хотел втягивать в несчастный случай его, человека.

Но был ли это несчастный случай? Он вспомнил, как стоял Юргенс, глядя на ревущий темнопад — словно в таком же трансе, как и Сандра перед поющей башней. Он вспомнил, что робот сам сделал первый шаг, шаг за пределы безопасности, словно для того, чтобы оказаться ближе к притягивающему его ужасу черной стены.

Неужели он попал под гипнотическое влияние этого феномена, как Сандра с ее поющей башней? И нечто в этой черной завесе поманило его? И не сделал ли он этот шаг по своей воле, не ожидая, что покатится по предательскому склону — во всепоглощающем порыве оказаться поближе к тому, что его звало?

Лансинг покачал головой. Кто теперь мог ответить на эти вопросы?

Но как бы там ни было, Юргенс совершил этот поступок по своей воле, а не из соображений, связанных с людьми, находившимися под его опекой. Он совершил поступок так, как всегда хотел совершить — свободно, а не из верности людям. В этот последний момент Юргенс обрел свободу, которую так долго искал.

Лансинг медленно поднялся на ноги. Он отвязал конец спасшей его веревки от валуна и начал аккуратно его сматывать. Наверное, в этом не было необходимости, он мог просто бросить ее там, где она лежала. Но ему нужно было чем-то себя занять.