Утром прощались. Олег уходил своей дорогой, как он сказал, в Муромскую землю, в село Карачарово помочь какому-то немощному, который тридцать три года не мог встать с печи.
      Мы посовещались и решили отправиться на базар за припасами, но не успели выйти со двора, как нас окликнули. У меня упало сердце. К нам приближалось человек десять стражников, и хотя вид у них был такой же затрапезный, как у вчерашних, возглавлял их высокий плечистый молодой мужик с черноволосой непокрытой головой, мелкими и резкими чертами лица, носатый и хищноглазый. Одет он был в начищенную кольчугу и дорогие порты, на ногах ладно сидели воинские сапоги.
      — Никак на суд княжеский зовут? — сказал Всеслав.
      Данило незаметно кинул ему калиту с деньгами и замахал за спиной рукой: уходи, мол, пока тебя не увидели. Но Всеслав и так все понял — натянул пониже капюшон своего балахона и коричневой тенью мелькнул за забором.
      — Ты Данило?
      — Ну, я.
      — Князь просит тебя к себе.
      — Князь… Я-то думал, он великокняжеский посадник. А коли не пойду?
      Черноволосый усмехнулся.
      — Коли не пойдешь, тогда других попросит тебя привести. В железах. Ну, а князем сам повелел себя называть. Ослушаешься — накажет, и неслабо.
      — А Владимир-солнышко знает ли, что у него новый удельный князь появился?
      — Когда надо, узнает. Так идете?
      — Эй, Асан, дай мы их сами уговорим, — угрожающе проговорил кто-то из стражников.
      — Молчать, собаки! — вспыхнул черноволосый. Видно, его боялись, потому что тут же отодвинулись. — Надо будет, сам сделаю. Пошли! — Уже с приказом обернулся он к нам.
      — Ну пошли, князю отказывать нельзя, — хмуро согласился Данило.
      Княжеский терем за крепким забором стоял высокий, в два или три поверха, — сразу не разберешь, потому что к парадному входу в горницы вело высокое резное крыльцо с остроконечной кровлей. На просторном дворе я увидел несколько отдельно стоящих строений — хором, конюшен, амбаров, некоторые соединялись с теремом переходами. Здесь было многолюдно — сновала челядь, бахвалились друг перед другом именитые дружинники, неподалеку упражнялись в воинском искусстве княжеские ратники, среди которых было немало степняков. Данило, увидев воинов, стал еще мрачнее — снаряжены они были не в пример лучше городской стражи и сражались с умением.
      — Данило!
      К нам спешил дружинник огромного роста в богатых одеждах, с перстнями на толстых пальцах.
      — Ты какими судьбами у нас? — Пробасил он. Они обнялись, троекратно облобызались.
      — Проездом, Адальберт. А ты как здесь оказался?
      — Князь службу предложил, вот и пошел к нему.
      — Переветник, стало быть.
      — Почему ж переветник? Мы воюем за того, кто платит. Присягу Владимиру не нарушил, служу его вассалу. Эй, Сванарг, посмотри, кто тут!
      Подошли еще двое или трое, долго хлопали друг друга по плечам, шутили, пока Асан не поторопил, напомнив, что нас ждут.
      Дорогой Данило пояснил:
      — В дружине князя Владимира вместе служили. Все они из варяг. В битве воины знатные, но служат за деньги. Среди гридней и дружины приметил много пасынков варяжских.
      — Чьих пасынков?
      — Пасынками, Иванко, зовут наемников. В Киеве даже живут в отдельном тереме, своей общиной, народ их не слишком жалует за буйство, потому как пограбить и поиздеваться горазды. Владимир-солнышко, как на великокняжеский престол взошел, изгнал их в Византию, да отписал царьградскому василевсу, чтобы не пускал их обратно на Русь, но многие остались.
      Мы поднялись в сени, из которых широкие передние двери вели в княжеские палаты. Стоявшие по обеим сторонам дверей гридни распахнули створки и мы увидели просторную богато расписанную горницу, в дальнем конце которой стоял то ли трон, то ли просто кресло, накрытое дорогими мехами. На нем сидел посадник — невысокий немолодой мужичонка с реденькой бородкой и маленькими бегающими глазками, одетый в богатое, расшитое золотым шитьем и жемчугом платье и в сафьяновых сапогах с высоченными каблуками. Он в нетерпении барабанил пальцами по подлокотнику. Рядом стояли дюжий воин в сверкающем бахтереце, и невзрачный старикашка, одетый настолько убого, что, если бы не властный, уверенный в своем положении взгляд, его можно было принять за дворню, невесть как попавшего в княжеские палаты. За ними висели тяжелые бархатные занавеси.
      Мы поклонились, Асан отошел и встал за троном.
 
      — Ты — Данило, светлокняжеский дружинник, — обличающе ткнул перстом в моего друга посадник.
      — Да, гм… княже.
      — А почему торговым гостем на городских воротах прикидывался, какой-такой у тебя хозяин? Не лазутчик ли ты?
      — Купцом, чтобы поскорей пропустили, а насчет хозяина аль лазутчика — навет. Вот Иванко, ученик мой, не даст соврать.
      — Не-е, не было такого, — подтвердил я.
      — Не ты ли обоз вел, что намедни степняки пограбили?
      — Нет, мы с Иванкой про тот обоз слыхом не слыхивали.
      — Не-е, — опять встрял я.
      Глазки-буравчики Асана перебегали с моего лица на данилово и обратно. Он нагнулся и что-то прошептал посаднику на ухо.
      — Почему драку в корчме устроил, моих стражников побил?
      — Что ты, разве то драка? Так, забава молодецкая. Я думал, твои стражники поразмяться, удаль показать хотят.
      — А зачем их покалечили?
      — Не-е, не было такого, — неуверенно пробормотал я.
      Посадник щелкнул пальцами. Из-за бархата вытолкнули вчерашнего наглого стражника с замотанной грязной тряпкой головой. Он тут же наставил на меня палец.
      — Вот этот меня давеча по кумполу блюдом треснул.
      — А что в нем было?
      — Да ничего.
      — Это я знаю. Я про блюдо спрашиваю.
      — Тоже, вроде, пустое было. Но тяжелое.
      — Пшел вон.
      Стражник, отвешивая поклоны, торопливо попятился. Посадник вздохнул.
      — Вот с такими людьми приходится работать. Только и думают, как на базаре с торговок полушку содрать да пьяного ограбить. Позор! Куда ты смотришь, Асан? — Начальник стражи поклонился, прижав ладонь к груди. — Ладно, я добрый, я всех прощаю. Вас тоже. — Он вдруг уставился на Данилу. — Пойдешь ко мне на службу? Я о тебе наслышан. Возьму воеводой, вместо этого. Платить буду втрое.
      — Не в деньгах дело, княже, я Владимиру присягал.
      — Ну и что? Я ж с ним не воюю. А то ведь обидеться могу, тогда плохо будет.
      — Надо подумать.
      — Ладно, думай. Я посчитаю до двух, а ты пока подумай.
      — Да что ты, гм… княже. Не успею. Надо хорошо подумать.
      — Хорошо, так хорошо. Посчитаю до трех.
      — Дай времени до завтра, дело ведь серьезное.
      Посадник наклонился на троне, снизу вверх всматриваясь в его лицо.
      — Ну-ну. — Он откинулся на спинку, побарабанил по подлокотнику и словно нехотя согласился. — Ладно, пусть будет до завтра. А теперь самое время поразвлечься. — Лицо его оживилось, на щеках появился румянец. — Все готово?
      — Все готово, князь, — ответил Асан. Воевода, как мне показалось, слегка поморщился.
      — Тогда идем.
      Мы вышли на высокое крыльцо. Внизу во дворе полукругом собрался народ. В центре была вырыта узкая глубокая яма, неподалеку стражники держали какого-то человека в исподнем, его руки были связаны за спиной. Присмотревшись, я увидел, что он еле держится на ногах: лицо распухло и посинело от побоев, рубаха и порты в крови и грязи.
      Посадник хлопнул в ладоши. Стражники, державшие человека, мигом стащили с него одежду, повалили на четвереньки, пригнули голову к земле, а двое других сзади с размаху всадили острый струганный кол. Раздался жуткий, нечеловеческий вопль. Человек забился в судорогах. Стражники быстро подхватили его, подняли за руки, установили кол в яму, вбили туда клинья и стали забрасывать землей, не обращая внимания на корчащегося от боли казнимого. Тот кричал не переставая, крик звучал на одной страшной ноте, забиваясь в уши, в голову, холодя кровь. Я чувствовал, как рядом в сладостном возбуждении дрожал посадник. По белому дереву потекли струйки ярко-алой крови, человек в яростном страдании запрокидывал голову, дергал ногами, постепенно сползая все глубже и глубже, пытался за что-то ухватиться связанными за спиной руками и кричал, кричал, кричал… Постепенно надсадный крик перешел в хрип, но казнимый продолжал судорожно ворочаться на колу. Мне было жутко, но я не мог отвести глаз от ужасной сцены. Наконец, перевел взгляд на толпу. Посадские и дружинники наблюдали с интересом, у некоторых разгорелись глаза, но я заметил, что и угрюмых лиц было немало.
      — Некоторые до трех дней не умирают, — с довольной улыбкой повернулся к нам посадник. — Утром выходишь…
      В воздухе зазвенела тугая тетива, и в левом глазу несчастного появилось оперение стрелы. Он разом обмяк, голова повалилась на грудь, руки обвисли.
      — Кто?! Кто посмел? — завопил посадник. — Найти немедля и самого на кол посадить!
      — Что с этими делать, князь? — спросил Асан.
      — Сам не знаешь? В темницу их, пущай думают! А может вместо одного завтра двоих получим, а? — вдруг повеселел он. — В темницу!
      На крыльцо стремительно взбежали стражники, наставили короткие мечи, связали сыромятными ремнями. Грубые руки отобрали данилин меч, мой топор, обыскали, казалось, не столько в поисках оружия, сколько кошеля с деньгами, и толкнули вслед за Асаном опять в сени, но не в палату, а тесными переходами вниз, еще вниз, в темное подземелье, где трещали и чадили факелы. Заскрипела толстая дубовая дверь. Получив мощный тычок в спину, я воткнулся головой в земляную стену и упал. Рядом грохнулся Данило. Вошедшие вслед стражники, награждая нас пинками, ловко связали ноги. Один вознамерился было отомстить за поруганную вчера честь городской стражи, но его остановили:
      — Князь не велел.
      Тот смачно сплюнул. Раздался лязг железного засова.
      — Пес смрадный, — выругался Данило, пытаясь вытереть лицо плечом. Он улегся на живот, упершись щекой в пол, и натужно закряхтел. Я подумал, что ему опять невзначай дали по голове, и ему стало плохо, но тут он сел, и я успокоился.
      — Крепкие ремни, не разорвать.
      — Что делать-то будем? Неужто ты к этой гадине служить пойдешь?
      — Думать надо, — отрезал Данило. — Не все тут так просто. Есть у меня одно подозрение…
      — Какое?
      — Понимаешь, ведь посадник этот знает, что я с обозом шел. Откуда? Наверняка знает, что не зерно, а казну везли. При дворе князя Владимира об этой казне всего человек пять ведало. Стало быть, измена.
      — И потому как ты о ней догадываешься, тебя выпускать живым нельзя, — закончил я за него.
      — Верно. Я ему нужен только для того, чтобы указать, куда золото с драгоценными каменьями перепрятал. Даже ежели соглашусь служить, доверия мне не будет, все одно убьют; а коли не соглашусь, тогда пытать станут.
      — Выходит, что посадник своих степняков на грабежи посылает, они же и весь мою сожгли.
      — Выходит так. На неподкованных лошадях и с их стрелами, чтобы думали на настоящих степняков, а не на прирученных. И вот тебе еще одна загадка: зачем посаднику отборная дружина и крепко укрепленный город, коли он собирается Владимиру верно служить, а не земли окрестные подчинять? Стало быть, выбираться нам отсюда надо, а не выберемся — смерть лютую примем.
      — А как выбраться?
      — У меня засапожный нож остался. Я его, когда нас вели, поглубже в сапог протолкнул. Эти дармоеды даже обыскать как следует не смогли. Смерд смердом так и останется, будь он хоть в личине князя, хоть стражника городского. Попробуй достать.
      — Чего же ты сразу не сказал? — возмутился я.
      — Чтобы ты учился на себя надеяться. Давай, работай.
      Вначале я, повернувшись спиной, ощупал мягкое голенище. Рукоятка оказалась у самого края, хотя Данило пытался перед входом в терем затолкать ее поглубже. Я попытался взяться за нее, но сапоги были узкие, а ноги у Данилы — что твои дубовые столбы, и рука на пролезала. Тогда, уцепив рукоятку двумя пальцами одной руки, второй принялся кое-как спускать голенище, и хотя пальцы затекли и почти не слушались, ухватился покрепче и начал вытаскивать. Два раза нож выскакивал из плохо слушающихся пальцев, приходилось все начинать сначала. Наконец, получилось. Я тут же распилил ремни на руках, разрезал на ногах, принялся за Данилу и даже в полутьме увидел, что на запястьях у него от попыток разорвать ремни отпечатались кровавые рубцы.
      Освободившись, долго разминали затекшие конечности, осматривались, хотя осматривать было нечего. Темница представляла из себя тесную, высокую земляную каморку с оконцем под потолком, через которое поступал свежий воздух. В углу пол устилал тонкий слой соломы. Забравшись на плечи Даниле, я выглянул в оконце. Оно было пробито в каменном фундаменте терема и прикрыто кованой решеткой, нижний его край находился вровень с землей. Окно было недостаточно большим, чтобы в него можно было пролезть, да и будь оно попросторней, сбежать незамеченными вряд ли удалось, потому что выходило оно на задний двор, где готовили съестное, толклась дворня, отроки и гридни.
      — Худо дело. — Я рассказал Даниле о том, что увидел. — С той стороны, если постараться, выдернуть решетку можно.
      — Стало быть, будем думать, как попасть на ту сторону.
      Он подошел к двери и стал барабанить ногой. Ответ оказался неожиданным: окно закрыли мягкие сапоги степняка.
      — Чито стучишь? Конязь сказала до утра сидеть, думать.
      Мы едва успели броситься в угол на солому, но потом я подумал, что при ярком дневном свете разглядеть, что мы освободились от пут, почти невозможно.
      — Пить хочишь?
      — Давай, — буркнул Данило.
      — На!
      Раздалось журчание и в оконце потекла дурно пахнущая струйка — хорошо что на нас не попал. На дворе захохотали — «шутка» степняка понравилась.
      Данило зашипел от бессильной злости, да и у меня кулаки зачесались.
      — До того, как они меня убьют, я их десятка два голыми руками передушу!
      — Им тебя убивать нельзя.
      — Тем более.
      Мы уселись в угол и проговорили до вечера. Данило рассказывал о своих походах и подвигах, а мне и рассказать было нечего, я сидел и внимал. Бабка говорила, что умный человек все время учится, даже когда слушает. Я себя умным не считал, но слушать других любил. Когда надоедало, выходили в центр нашей ямы и начинали бороться. Один раз я даже положил его, наверное потому что Даниле было не до борьбы, я это чувствовал.
      Ни еды, ни воды нам так и не принесли. Пару раз в окно заглядывал давешний тюремщик, издевался, а когда я пообещал, что самолично вырву и скормлю собакам то, из чего он нам воды налил, рассердился:
      — Русская свинья! Я твою маму…
      — Был ты моим папой, я бы тебя еще в колыбели задушил!
      — Буду воеводой у здешнего князя — первого тебя на кол посажу! — пообещал Данило.
      Видимо, такая возможность тюремщику пришлась не по душе, потому что он, ругаясь, отошел.
      — Силу за собой чувствует, мразь. Мне бы с ним в чистом поле встретиться, я его одним мизинцем…
      Я посмотрел на его сжатые до хруста кулаки-кувалды и ни на секунду не усомнился, что будь Данило даже с одним мизинцем, от степняка осталось бы мокрое место.
      Прошло время, на дворе стемнело, говор и шаги стали утихать. Когда мы почти потеряли надежду, в оконце кто-то поскребся.
      — Тихо! — послышался шепот Всеслава. — В тереме пируют, но во дворе все равно стража стоит.
      — Где?
      — У ворот, у крыльца и дворы обходят.
      — Эх, меда бы сейчас? — мечтательно вздохнул Данило.
      — Нашел время! У посадника перед смертью попросишь, — зашипел я на него.
      — Да не нам, чудило, а страже подсунуть.
      В окне я видел только силуэт Всеслава, но почувствовал, как он усмехнулся.
      — Не один ты такой умный. Я бочонок уже выкатил. Как Медведица опрокидываться начнет — приду снова, а пока держите…
      Мы услышали, как что-то звякнуло о пол. В свете звезд, пробивавшемся в темницу, различили пару ножей и короткий меч, какими нас загоняли стражники. Я подумал, что его хозяин наверняка спит где-нибудь в амбаре… вечным сном. Ножи были швыряльные, такими дед Еремей учил меня попадать в цель и своего достиг: я с сорока шагов вонзал нож в тонкую березку и промахивался один раз из ста.
      — Умеешь ими пользоваться? — спросил Данило, увидев, как я привычно примеряю их к руке.
      — Еще бы!
      Мы прижались к стене в ожидании Всеслава. Сердце у меня стучало так, что, наверное, его было слышно в Киеве. Мой соратник был спокоен. Я ему позавидовал. Через некоторое время во дворе раздались ленивые шаги. Неожиданно они остановились.
      — Во! — раздался тихий возглас. — Волобуй, гляди, чего я нашел!
      — Похоже на мед, — немного погодя удивленно отозвался второй голос. — Вареный, — произнес разочарованно и еще через минуту добавил: — Но крепкий!
      — Дай попробовать!
      — А вдруг князь узнает?
      — Мы ему не скажем, — хихикнул первый.
      Послышалось продолжительное бульканье.
      — Ух, хорошо-о-о…
      — Ну-ка дай мне.
      Снова бульканье.
      — Да-а, хорошо-о-о…А не пойти ли нам отдохнуть в амбар?
      — Думаешь, не хватятся?
      — Куда им! И давай Коваля позовем, он мне давеча похмелиться дал.
      — Ну да, Коваля! Он сам все выпьет, нам не достанется, — обиженно протянул первый.
      — Не жмись, тут на десятерых хватит, берись за бочонок — приказал Волобуй.
      Кряхтенье, нетвердые шаги — и все стихло. Мы с Данилой с облегчением перевели дух. Прошла, как мне показалось, целая вечность. Все было тихо. А вдруг Всеслава схватили? Или ему что-то помешало, и утром нам предстоит закончить жизнь в битве с княжескими воинами? Я так пристально вслушивался и вглядывался в темноту, что мне уже стало мерещиться розоватое сияние за виднокраем.
      Всеслав появился не там, где мы его ждали. Раздался негромкий стук засова и дверь, скрипя, отворилась. Стоящую в проходе черную фигуру я сначала не узнал. Калика был не в балахоне, а в кольчуге, поверх которой надел волчью душегрейку мехом наружу. На шее, тем не менее, оставил многопудовые вериги.
      — Решил перейти в воинское сословие? — поинтересовался Данило.
      — Некогда разговаривать, — прошептал Всеслав. — У нас немного времени.
      Я выскочил в узкий проход, едва освещавшийся пылавшим вдалеке. За мной затопали сапоги Данилы.
      — Да тише ты, — совсем не тихо рявкнул на него калика.
      — Все одно все перепились. Пошли, — ответил тот, но топать стал потише.
      Мы крались тесными переходами, где Даниле, чтобы пройти, приходилось поворачиваться чуть ли не боком, а Всеслав неслышной тенью замирал перед каждым поворотом. Мы поднялись на пару пролетов и калика, выглянув за угол, сделал нам знак остановиться. Перед расписной дверью сидел стражник с баклажкой. Судя по запаху, пил он совсем не воду.
      Всеслав легко разогнул массивное звено висевшей на шее цепи и шепотом позвал:
      — Эй!
      Стражник перевел бессмысленный взор на нас, и в этот миг тяжелое железное звено с глухим стуком попало ему в лоб. Он завел глаза к потолку и сполз по стене на пол.
      — Это покои посадника, — шепнул Всеслав.
      Данило понимающе кивнул и, перешагнув через стражника, попробовал открыть. Заперто.
      — Будем вышибать.
      Я понял, чего они хотят и осторожно спросил:
      — А может лучше просто скажем князю Владимиру?
      — До князя еще добраться надобно, да и что с того, что скажем? Разве он лучше нас двери вышибает?
      Данило почти без разбега ударил в дверь плечом, и она плашмя бухнулась в покои. Грохот разбудил спящего посадника, он вскочил с меховой постели в одних подштанниках, и вид у него был совсем не княжеский: жирные старческие груди, висящий живот, дряблые мышцы, тонкие ноги. Не сразу узнав нас в тусклом свете лампадки, встрепенулся: «А? Что? Кто это?», но поняв, что пришел его смертный час, он завыл, повалился на колени и пополз к нам, заплакал. Со своей жизнью расставаться куда тяжелее, чем обрекать на смерть других. Посадник норовил поцеловать грязные сапоги Данилы, когда тот потащил из-за пояса акинак. Увидев это, «князь» хотел было заголосить, но свистнуло острое лезвие, и голова с выпученными глазами и реденькой бородкой покатилась по укрытому шкурами полу, разбрызгивая кровь. Губы, казалось, застыли на словах «Не надо!». Из шеи кровь хлестала толчками, мутным потоком.
      — Бежим!
      Мы опять пробирались какими-то переходами, сворачивали, осторожно выглядывая за угол, поднимались, потом опять спускались, и наконец, открыв крышку тайного лаза, вышли у какой-то хоромины.
      — Видно, ты тут не гостем был — все пути-дороги изучил, — тихо прокомментировал Данило.
      — На то я и калика перехожий.
      Мы осмотрелись, прислушались. Во дворе ни единого движения, все было спокойно, только из стоявшего неподалеку амбара раздавался дружный храп. Не успели двинуться, как вдруг незнакомый голос скомандовал:
      — Стойте!
      Данило схватился за меч-коротышку, я мигом приготовил нож, хоть и не видел, в кого его можно метнуть. Из-за угла хоромины вышла тень и остановилась. По очертаниям и блеску оружия я узнал местного воеводу. Всеслав начал медленно снимать свои цепи.
      — На углу, что справа у городских ворот висит со стены веревка. Ров там мелкий. Как выберетесь, идите через рощу прямо, на поляне вас будут ждать с конями. Держите.
      Стоявший ближе к нему Всеслав что-то взял и передал нам. Это был меч Данилы и мой топор.
      — Князю Владимиру скажете, что здешний посадник замыслил измену. Он, начальник стражи и казначей посылают грабить на дорогах, собирают казну, сколачивают крепкую дружину и, похоже, хотят подмять под себя землю.
      — А что же ты?
      — А я как светлому князю присягал, так и служу ему, а не посаднику, — вспыхнул воевода. Буде что случится — уведу часть дружины.
      — Ну, благодарствуй. А с нами бежать не хочешь? — спросил Данило.
      — Бегать не обучен, — отрезал воевода. — Мое место там, куда князь послал.