Учитель смеялся совершенно по-детски, беззлобно, так же, как смеялся бы над самим собой, попади он в курьезную ситуацию. Наверно, именно в этом и была тайна его недосягаемости для обид.
      А вот Медякин мимоходом сказал смеющемуся Свешницкому что-то гневное и устремился меня спасать, замочив уже рясу, когда я успел остановить его, заверив, что стою на твердом дне. Река была неглубока, и очень скоро я выбрался на берег. Перевернутую синусоидную лодку тем временем взяли на буксир рыбаки, проплывавшие мимо, и волокли ее к нам.
      Я упросил отца Арсения идти на службу, чтобы не опоздать, но священник только тогда удалился, осуждающе качая головой, когда Павел Андреевич заверил его, что немедленно поведет меня в свой дом, где обогреет и обсушит, напоив чаем с коньяком.
      Дом этот находился тут же, возле самой реки. Обитель ученого я посещал во второй раз, однако прежний визит был гораздо более официален. Тогда Свешницкий сразу провел меня на второй этаж, который он почти полностью отнял у семьи и занял кабинетом, мастерскими и лабораторией. Теперь, после переодевания, меня принимали в гостиной, где я имел удовольствие познакомиться с домашними учителя.
      Мадам Свешницкая по моим наблюдением не представляла ничего особенного. И после многих лет супружества она восторженно-испуганно смотрела на мужа, причем второе качество, кажется, преобладало. Она хлопотала по хозяйству и не промолвила почти ни слова, так что в прежние времена я вполне бы мог принять ее за прислугу.
      Зато дочь учителя не отличалась особенной робостью, вслушивалась в нашу беседу, а потом и вступила в нее. Описать человека словами вообще сложно, а молодую девушку - в особенности: почему-то прозаическая речь для этого мало приспособлена, оставляя, видимо, нишу для живописи и поэзии. Поэтому скажу, что внешне мадмуазель Свешницкая была довольно обычная барышня. Она была красива, но красивы большинство девушек ее возраста. Она была стройной, среднего роста - в этом тоже совершенно нет ничего выдающегося. Скажу лишь, что при первом взгляде казалось, что лицо ее чересчур вытянуто, но я скоро нашел в этой мелочи свою прелесть. Волосы у Елизаветы Павловны были волнистые, чуть рыжеватые - тоже примечательная деталь. В тот день она вышла к нам в розовом платье, а по улице чаще прогуливалась в красном. Она любила сочетать этот цвет эпохи со старомодным фасоном одежды.
      Как и все мы, она служила советской власти. Тогда в стране существовал "Центральный детский стол", ныне упраздненный, который занимался розыском детей, ставших в годы разрухи беспризорными, и возвращением их родителям. У нас в уезде существовало его отделение, где и работала дочь учителя.
      Однако вернемся к самому Свешницкому. Я всегда с уважением выслушивал его странные идеи, но на этот раз не преминул вступить с ним в спор и сказать, что все же вижу смысл человеческой жизни в духовных поисках, а не в том, чтобы в набитой порохом железной бочке устремиться в бездонную черноту и там производить химические опыты, пусть и весьма ценные для науки. Павел Андреевич начал рьяно отстаивать свои идеи, показав себя опытным спорщиком. Например, сложно отрицать силу такого аргумента:
      - Прошли тысячелетия этих ваших духовных поисков... И эти тысячелетия вам практически ничего не принесли! Не только человечество в массах не поумнело и не улучшилось, но даже сами мыслители вряд ли стали мудрее со времен Сократа. Вы остановились - и это лишний раз показывает, что только возвращение в первичную колыбель, в космос, поднимет человека и на духовную высоту!
      Когда я посетовал на принятое в нашем мировоззрении разделение наук на естественные и те, что изучают человека и общество, Свешницкий поднял палец и изрек:
      - Совершенно верно рассуждаете, Александр Федорович, о страшной гибельности этого разделения! Космический путь развития решит и эту проблему. Да, человек, каждодневно сталкивающейся с неисчерпаемыми тайнами Вселенной и постигающий эти тайны, настолько приобретет привычку к чуду... привычку в благом смысле, а не в смысле притупления ощущений... что вот он-то вольно или невольно и создаст философию, объединяющую загадки собственной души и чудеса материи.
      - Милый Павел Андреевич! - ответил я с улыбкой. - Ваша ошибка в том, что вы в глубине души считаете, что большинство людей так же бескорыстны и способны быть преданными своему делу, как и вы. Это естественное, невинное заблуждение любого человека: полагать, что другие подобны ему, а все, что в них есть не подобное, - это наносное. Но это совершенно не так... Люди гораздо проще и грубее.
      - Но со временем...
      - Нет, Павел Андреевич. Прошу прощения, что перебил вас, но не могу не заметить категорически: "со временем" ничего не будет. Вы отрицаете религию, но здесь у вас рецидив религиозного христианского мировоззрения - считать, что по мере приближения Страшного суда человек будет хоть потихоньку, но исправляться.
      - Однако советская власть делает все усилия, чтобы новый человек появился, и в этом я солидарен с ней!
      - Очень может быть. Но я пришел к выводу, что одними социальными мерами тут никак не справиться. Отбери у человека вещественную собственность - он займет какой-нибудь официальный пост и будет к этому посту относиться, как раньше к сундуку с ассигнациями. Отмени иерархию, а значит, и государство и под шумок вседозволенности и анархии ушлый человек снова обретет тот же сундук. Выходит замкнутый круг...
      - Вы еще молоды, а уже во всем разочарованы. Это у вас байронизм какой-то! - проворчал Свешницкий. - Все же сложно вам, потомственным дворянам, разделить оптимизм новой эпохи!
      - А мне кажется, - вступила в разговор дочь Свешницкого, до сих пор внимательно слушавшая нас, - что Александр Федорович говорит не о разочарованности... а просто хочет предложить свой вариант обновления человека.
      - Очень верно изволили заметить, Елизавета Павловна, - улыбнулся я. Спасибо за поддержку. У меня действительно есть одна идея на этот счет... Только она уж слишком фантастична.
      - Фантастична?.. - Учитель встрепенулся, как боевой конь, и мигом спала с него маска ворчливого старика. - Ну-ка, давайте...
      - Пока сложно представлять мою идею на суд общественности - у меня слишком мало данных внешнего порядка, и я не знаю, возможно ли это в принципе. Да и моральные сомнения терзают меня...
      Мысль, которую я все же решил высказать в учительском доме, у меня появилась еще давно, накануне революции. Поездка в Москву, где я посетил Московскую психиатрическую клинику, как раз имела отношение к этому делу.
      - Исследования Ломброзо и многих других психиатров, в том числе наших, Сербского и Ганнушкина, позволяют говорить нам, что подлинный талант и даже гений возникает в человеке тогда, когда он имеет многие признаки душевнобольного. Вернее, те признаки, которые общество считает свойственными душевнобольным и даже идиотам. Точно так же я узнал, что многие болезни, и особенно шизофрения, не могут и болезнями-то считаться в строго научном смысле. От них не повышается температура, никто не умирает...
      - Но страдает, - заметила Свешницкая.
      - Да, однако что это за страдания? Это не физические страдания, которые являются объектом изучения медицины и лечения ее средствами, но духовные. А духовные страдания свойственны и поэту, осознающему невозможность написать самое прекрасное стихотворение, и мыслителю, видящему глубокое несовершенство души человеческой, и ученому, поражающемуся ничтожности людских знаний по отношению ко всему бесконечному разнообразию Вселенной. Что - это свидетельство их неполноценности? Скорее наоборот.
      - Александр Федорович, и в чем же заключается ваша мысль? - спросила Елизавета. - Выпустить из психических больниц всех идиотов и именно им дать власть, чтобы они не собирали сундуков с ассигнациями?
      - Не совсем так, хотя вы верно подметили, что многие из тех, кого называют сумасшедшими, вполне бескорыстные люди. То есть именно они ближе всего к идее нестяжания...
      - Это церковное слово! - замахал руками Свешницкий.
      - Ну называйте коммунизмом, если хотите... Просто нестяжанием обозначается понятие более конкретное. Но, как верно иронизировала Елизавета Павловна, далеко не всякий клиент желтого дома есть действительно человек высшего склада. Однако в работах западных и наших ученых мне приходилось читать, что болезнь dementia praecox, или шизофрения, отличается тем, что не затрагивает и не роняет умственного уровня ее носителя, а лишь уменьшает эмоциональные силы человека, то есть накал страстей. Что есть жадность, жесткость, как не чувства?
      - Но ведь и любовь - тоже чувство, - заметила Елизавета.
      - Любовь - явление сложное, и для умного человека она не исчерпывается эмоцией. Ведь любишь того, с кем тебе интересно, а интерес уже есть свойство ума... Что же касается поражения эмоций, тут мы и приходим к бесстрастию.
      Я особенно выделил последнее слово и тише добавил:
      - То есть к тому, что считалось одним из главных добродетелей монашествующих. В чести это чувство и у новой власти: бесстрастное уничтожение врагов социализма, несмотря на личные отношения, скромность в быту и так далее. Да, бесстрастие - вот признак совершенного человека!
      - Я согласен с вами, - ответил учитель, - хоть и зря вы применяете религиозные термины, это только путает дело... Но как же вы будете создавать такого бесстрастного человека?
      - Я консультировался... узнавал, откуда возникает у людей эта таинственная dementia praecox. Выяснилось, что предрасположенность такого рода есть у многих, кто хоть немного странен. Пускай даже был таковым в детстве, до тех пор, пока его не обтесало общество. А потом... у немногих это выплывает само собой, а для других нужны какие-нибудь внешние толчки. Сильные потрясения я отбросил сразу. А вот инфекции и особенно интоксикации в целях привития человеку особого состояния...
      - То есть вы предлагаете в обязательном порядке поить всех каким-то ядовитым снадобьем, после чего у людей появится эта ваша dementia?
      - Ни в коем случае не в обязательном! Только совершеннолетних и только по личной воле. Тот, кто чувствует, что в нем слишком мало странного и своего, что он слишком погряз в миру, хочет, но не находит в себе достаточно сил преодолеть это обычным путем, может прибегнуть к химическому вмешательству...
      Конечно, в застольной беседе я не мог привести своей главной исторической аналогии со скопчеством - религиозным течением в дореволюционной России, практикующим добровольную кастрацию. Если хирургическим путем скопцы отсекали возможность блуда, который считали главным грехом, то почему нельзя так же удалить таинственный орган стяжательства - особые мозговые клетки или что-то в этом духе?
      - Ладно, Лиза, - сказал Свешницкий, - Александр Федорович высказывает интересные идеи... Я сам прекрасно замечаю, что появление нового человеческого типа слишком уж затягивается, и имею по этому поводу большую скрытую боязнь: а что если достижения отдельных гениев позволят нам прорвать завесу, разделяющую нас с космосом, раньше и даже гораздо раньше, чем к этому будут готовы остальные люди? Если будут созданы ракетные поезда, а желающие лететь заполнят только самый маленький отсек? Мне жалко, что я лично занимаюсь другими проблемами и не в силах вам помочь. Однако постойте... Сам-то не в силах, но я знаю одного химика и медика, который занимался похожими проблемами. То есть он вовсе наоборот: пытался создать у человека иммунитет против психических расстройств, но если вы говорите, что это не расстройства, а совсем напротив... Он пытался приучать человека к этому яду в малых дозах, чтобы он мог сопротивляться большим - ну как это описано в "Графе Монте-Кристо".
      - И где же этот ваш ученый? Он, может быть, эмигрировал?
      - Совсем нет! Как и я, он горячий сторонник советской власти... И живет он не в столицах, а не так уж далеко отсюда, в соседней губернии. Я дам вам адрес и рекомендательное письмо, если будет желание съездить.
      Но отправиться в эту соседнюю губернию мне пришлось только через два месяца. Моя занятость на службе, однако, не мешала мне время от времени видеть Лизу. Мы сдружились с ней, гуляли по пустынным и часто мокрым от дождя паркам города Энска, коих имелось всего два. В одном из них был большой склеп, теперь разбитый и разрушенный.
      Свешницкая рассказала мне, что до революции перед склепом стоял большой ангел и плакал. А появились склеп и скульптура ангела так: когда один из самых славных русских императоров скончался где-то вдалеке от Петербурга, императрица последовала за траурным поездом по тракту, проходившему через Энск. Здесь ей стало плохо, и архиерей, выехавший к границам епархии встречать венценосную гостью, вынужден был вместо благословения дать несчастной женщине последнее причастие. Поскольку стояла жаркая погода, то тело императрицы пришлось спешно бальзамировать, и сердце, вынутое в ходе этой процедуры, было решено поместить в серебряный сосуд и оставить в городе, ставшем для нее последним земным пристанищем.
      Разумеется, в чехарде революционных дней серебро было похищено, а склеп стал местом сборищ энских хулиганов и воров. Даже теперь, после установления порядка, горожане приходят сюда лузгать семечки.
      - Революции, подобные нынешней, уже бывали в истории, - рассказывал я в парковом уединении, поддерживая барышню за локоток. - Например, в Германии четырнадцатого века город Мюнцер на пять лет захватила секта анабаптистов. В городе была совершенно уничтожена частная собственность... И декларировалась даже общность жен.
      - А вы бывали в Германии?
      - Бывал... но конкретно в Мюнцере не приходилось.
      - А что запомнилось?
      - Да больше всего история с одним нашим студентом. Этот человек остался в городе Висбадене, сделался там игроком на рулетке, проиграл все и нищенствовал на улицах, пытаясь добыть хоть несколько монет. Меня послали его образумить. Мне казалось, что это очень легко. Поначалу, намекнув на возможность дать в долг, я вызвал его на встречу в парк с зеркальными прудами, как на глупых гравюрах. Я начал с того, что спихнул его в воду.
      - Зачем?
      - По глупости я предполагал, что это отрезвит его. Хотелось, как часто бывает в жизни, покрасоваться перед самим собой и убедиться, что могу вразумлять людей, как кутят, хотя бы и с полным основанием своей правоты, швырять в пруд... Он вылез и захотел зашвырнуть меня туда же. Я хорошо помню его глупое красное лицо возле моих глаз. Мы молча боролись минут десять, он был очень зол на меня и мне подобных, я же упрям, как всегда упрямы все Датновы.
      - А что социалисты в Мюнцере?
      Она задавала довольно хаотичные вопросы, так что, начав рассказывать об одном, я вынужден был переходить на другое. Меня это не раздражало: я видел, что Елизавета Павловна думает о чем-то своем, а быстрыми вопросами лишь старается скрыть свое невнимание. Невнимание опять же не было обидным, поскольку оно происходило не то от смущения, не то от путаницы с полнотой мира, часть которого скромно представлял я.
      Я тоже замолчал. Вспоминались все новые и новые статьи в большевистских газетах, где их бесконечные Ленины велели "освободить все советские органы от случайно проникших туда классово чуждых элементов". Я никогда не скрывал ни от кого в городе, что являюсь дворянином.
      - А вы не знаете случайно, что такое "красные юрты"?
      - Знаю. Это аналог изб-читален для народов Туркестана, которые организуются наркоматом просвещения с целью борьбы с безграмотностью.
      - А женщины их посещают... и там работают?
      - Да, конечно. Именно женщины туда и привлекаются прежде всего... Чтобы сломать весь жизненный уклад азиатских народов.
      - Хотела бы я поступить хоть библиотекарем в такую красную юрту...
      - Отчего такие мысли, Елизавета Павловна? Там пыльно и жарко, водятся серые и очень ядовитые змеи...
      - А вы и там были?
      - Приходилось. Еще до моего обучения в университете мои родные накопили некоторое количество денег, чтобы показать мне Европу. Я же там жил очень скромно и сэкономил часть средств... Так что появилась возможность съездить к семиреченским казакам.
      - И как?
      - Степь хороша, но ненадолго. Быстро привыкаешь к ее однообразию, как будто сидишь на огромном языке неведомого животного... К тому же мне кажется, человек должен искать загадок не вовне себя, а внутри.
      - На языке, говорите?..
      - Да. Я вообще не понимаю, почему люди столько лет представляли себя на спинах слонов и черепах, но никто ни разу не сравнил мир с языком. Наверно, потому, что мы знакомы только с европейскими понятиями, а не с теми философиями, носители коих носятся на скакунах по огромным азиатским просторам...
      - Вы хорошо говорите, - улыбнулась Свешницкая. - С вами нескучно. С остальными скучно.
      - А ваш батюшка? Мне он показался вполне незаурядным человеком.
      - У батюшки бывают приступы просветления - тогда он остер и ярок. Помню, как я была маленькая и нас с братом уже уложили спать, как вдруг отец велит нас будить, ведет в большую пустую комнату наверху, а там по всему полу валяются гнилушки! Кругом ночь, темно, а они светятся. И папа говорит: я набрал их в заброшенном колодце, когда возвращался с именин попечителя гимназии, посмотрите, это же звездное небо, как оно красиво! В этот момент я готова была верить, что он сотворил и настоящие звезды... Брат заплакал, он испугался темноты, и мать увела его, а я осталась еще. Это самое прекрасное воспоминание моего детства.
      Она перевела дух, и, когда снова открыла уста, заговорил как будто другой человек.
      - Если бы вы знали, как нуден мой отец большую часть времени! Да, я очень уважаю его работу, но человек смотрит на все эгоистически, а мне все эти дирижабли и шары не близки.
      - Дирижабль - желание почувствовать странное.
      - Но я, видимо, хочу почувствовать другое странное... Да и мой батюшка становится таким, каким вы его знаете, в последнее время редко... Разве что в вашем присутствии. Ну еще подобное бывает, когда мимо нашего городка проносятся его друзья-мыслители и останавливаются у нас... Однако и тогда я не слышала у отца такой живой речи, не видела таких живых глаз, как при разговоре с вами! А ведь вы уходите, и он остается каким-то рассеянным, только начинает ворчать: ах, зачем этот молодой человек ударился в мистику? Он же все загубит...
      - Что - все?
      - Таланты свои, что ли... А кто его знает, моего отца, что он думает? Давайте лучше о чем-нибудь другом побеседуем...
      - Так вы хотите сказать, что жизнь в провинции вас не устраивает?
      - Вы говорите, что и в столицах она такая же, и, наверное, правы. Да, искать нужно внутри себя... А если не находишь? Вот стану женой какого-нибудь молодого учителя, который восхищается моим отцом и ходит за ним по пятам, как собачонка, нарожаю одному детей, другому внучат и буду, может быть, счастлива...
      Елизавета криво, в сторону, улыбнулась. Видимо, она имела в виду кого-то слишком конкретного.
      Когда слышишь от молодой девушки горькие слова о ее жизни, хочется утешить юное создание простым способом: развернуть к себе и поцеловать. Поэтому, дабы отбиться от этого искушения, в сущности, довольно примитивного, нужно энергичнее продолжать разговор. Но у меня почему-то не нашлось тогда сил, и я поспешил откланяться, возможно, боясь показаться несколько невежливым.
      III
      В один прекрасный день я сумел взять на службе небольшой отгул и, погрузившись в поезд, отправиться в соседний город к доктору с запискою Свешницкого, которая рекомендовала меня как человека, очень горячо интересующегося всем новым и передовым. Восторженному тону записки я был обязан еще большим потеплением отношений между мной и учителем, произошедшим после того, как я заставил уездную власть не только разрешить пуск над главной площадью дирижабля семи метров в длину, но еще и устроить этому начинанию огромную рекламу. На площади собралось без преувеличения полгорода, и Свешницкий произнес перед обывателями, пораженными полетом столь огромной туши, длинную речь о будущем покорении космоса. Прямо тут же было создано звездоплавательное объединение при уездном отделе Наркомпроса, куда записалось пятьдесят наиболее изумленных энских жителей.
      Лечебницу я нашел довольно быстро. Доктор оказался совершенно не похож на своего друга учителя: маленький, важный и почти шарообразный, он смерил меня недоверчивым взглядом. Пока я плел хитрую нить формулировок, доказывающую, почему я, неспециалист, так интересуюсь проблемой нового лекарства, он стал еще более подозрительным, но тем не менее от разговора не ушел.
      - От царизма нам досталось тяжелое наследие, - вздохнул он, как будто сожалея, что именно ему какой-нибудь царский подданный не оставил во время оно легкого, но щедрого наследства. - Обилие душевно нездоровых людей, которые доводились до такого состояния путем последовательного их унижения. Лекарство, о котором вы слышали, призвано уничтожить их дурную наследственность.
      - Простите, я что-то запутался, - честно признался я. - Наследие в политическом смысле... или в медицинском?
      - И в том, и в том. В данном случае я имею в виду медицинское. Известно, что шизофренией чаще страдают люди, уже имевшие в роду больных. Поэтому я разработал метод профилактики: дети душевно нездоровых людей получают что-то вроде прививки в виде разового впрыскивания данного лекарства.
      - Но ведь оно вызывает болезнь...
      - В больших дозах. А в маленьких - наоборот, порождает устойчивость к ней. Ведь психическая болезнь дремлет в человеке и может обнаружиться при каких-то потрясениях - нравственных, физических, химических... Например, если потенциальный больной получит отравление, потеряет кого-то из близких или примет какое-нибудь сильное сердечное лекарство. Мой же метод подвергает больного небольшому шоку сразу, еще в детстве, и организм привыкает, вырабатывает защитную реакцию.
      - А подтверждено ли это клинически?
      - Да. Я начал эти опыты еще при царизме, и сейчас у меня около десятка детей и подростков, принимавших лекарство, находятся под постоянным наблюдением. Пока у них никаких отклонений не видно... Хотя срок еще слишком мал, чтобы говорить об окончательной победе метода, поэтому я и не занимаюсь его широкой популяризацией.
      - И в каких же дозах вы делаете инъекцию этим детям? - спросил я.
      Он поморщился - не то от неправильно применяемой мной медицинской терминологии, не то от чего другого, - но все-таки сказал мне цифру, и я запомнил, после чего спросил:
      - А если сильно увеличить эту дозу, то у человека может развиться расстройство?
      - Безусловно.
      - Появятся симптомы dementia praecox?
      - Да.
      - Только у ребенка или у взрослого тоже?
      - И у взрослого... Хотя чем моложе пациент, тем больше будет вероятность такого печального исхода.
      - И во сколько же нужно увеличить дозу, про которую вы мне говорили, чтобы вызвать расстройство у человека лет двадцати-тридцати?
      - Это довольно индивидуально... Я вам назову результат пятидесятипроцентной выборки... То есть такой, при которой была поражена половина испытуемых...
      Доктор назвал. Я быстро перемножил в уме и понял, какое количество искомого вещества нужно для моих целей.
      - Но если психика людей после приема изменилась, то как быть с соматической частью?
      Я знал, что так на врачебном языке называется обычная, непсихиатрическая медицина.
      - Наверняка повысится давление, участится сердцебиение... У натур слабых может быть кратковременная потеря сознания. Но пройдет несколько часов, максимум день - и никаких соматических последствий не останется... скорее всего.
      Теперь дело было за малым: добыть искомое снадобье. В кармане у меня лежал револьвер, а в портфеле - письмо в местный отдел ЧК. По счастливой случайности наш Зипунов хорошо знал главного чекиста соседней области и неофициально попросил оказывать "работнику нашей прокуратуры", то есть мне, всяческое содействие.
      Однако прибегать к насилию мне крайне не хотелось - не только по причинам неэстетичности подобного вида мер, но и потому, что разозленный доктор мог бы обмануть меня и подсунуть что-нибудь другое, а я был бы не в состоянии его проверить. Поэтому мы продолжали беседу в мирном тоне, тем более что ученый уже совсем разговорился, и хотя - я уверен - вовсе не забыл о своем первоначальном недоверии, однако увлекся темой и не мог остановить себя. Он показывал мне лечебницу, а я невзначай выспрашивал.
      - И как же вы обнаружили это замечательное лекарство?
      - Мне повезло. Дело в том, что какое-то время его, представьте, пытались использовать в соматической медицине как средство от сердечных болезней! А когда окончательно стали понятны его побочные эффекты, никто толком не стал их исследовать - просто отказались от него, списали, так сказать... Да и то не везде.
      - Что ж, есть еще места, где сердечные больные при потворстве докторов превращаются в душевно ненормальных?!
      - Ну применяемая доза меньше, чем та, которая гарантированно вызывает изменение в психике.
      - Так как же называется это снадобье?
      Он произнес латинское выражение, которое я хорошо запомнил тогда, но вряд ли смогу воспроизвести сейчас. Подробнейшим образом расспросив доктора о частных деталях, в конце разговора я все-таки не удержался и спросил его:
      - А сами-то вы, доктор, как смотрите на душевную болезнь?
      - В каком смысле?
      - Стоит ли действительно ее лечить? Ведь если подумать, многие из так называемых великих людей...
      - Чушь вы порете! - довольно неинтеллигентно перебил меня доктор, и так мало похожий на чеховского персонажа. - Это вам Ломброзо голову запудрил... и прочие мелкобуржуазные ученые.
      - Да, выводы Ломброзо спорны, но хотя бы подумайте, доктор, ведь, может быть, психические больные счастливее нас! Им ведомы внутренние наслаждения, часто даже презрение к богатству...
      В течение этой моей фразы доктор все тяжелее дышал, так что я должен был остановить свою речь, дабы не подвергнуть его опасности удушья.
      - Черт знает что такое вы говорите!.. Боюсь, вы еще не поняли характер октябрьской революции и требований новой эпохи... когда все человечество должно собраться в единый кулак, а не иметь "внутренние наслаждения", на которые никто нынче попросту не имеет права!
      - Так ведь коммунизм мыслится только при отмене денег, а ведь именно деньги сплачивают людей, как ничто другое и вряд ли можно придумать более крепкий цементирующий раствор!
      На это шарообразный доктор раскричался еще более, так что вдруг показался мне большим красным колобком, который вот-вот может накатиться на меня и раздавить. Скоро мы распрощались в весьма сдержанных тонах, и я с чувством полного удовлетворения отбыл в Энск.
      Нужное лекарство я заказал в губернском городе, и вскоре мне его доставили. Сложнее было с выбором кандидатов в тех самых "новых людей", которых столь по-разному видели я и маленький доктор.
      По моему замыслу, категория этих новых чудаков должна была организоваться путем совершенно свободного и сознательного выбора, поэтому какое-либо насилие или обман исключались. Я совершенно не собирался производить никаких экспериментов над людьми, а просто считал, что мне - и не только мне - предстоит сделать очередной шаг в ту область, от которой Бог так предостерегает человека, но, может быть, имеет тайную надежду на то, что человек его не послушается. И бывали, не раз бывали в человеческой истории такие непослушные, и вряд ли оказывались они угодными только дьяволу все-таки сложно поверить тем церковным мыслителям прежней России, по мнению которых любое резкое движение человеческой души есть движение в черноту.
      Так же, как и большинство людей моего поколения и сословия, я все время задаю себе вопрос: почему рухнула эта колыбельная Россия, наше нежное дворянское детство, очарование тихим и красивым? И мой ответ на этот вопрос: забыли мы самые, может быть, русские из евангельских строчек: "И ангелу Лаодикийской церкви напиши: о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, то извергну тебя из уст моих". Теперь мне дается шанс стать холодным или горячим - и я уже не упущу его!
      Первой мыслью, конечно, было произвести опыт над собой - как это сделал некогда основатель скопчества Кондратий Селиванов, который, по преданию, едва не уговорил последовать своему примеру самого императора Павла Первого.
      Однако в данном случае личное участие мало бы дало: анализ собственной жизни показывал мне, что я и без снадобья не так уж далек от того идеала небрежения миром, который хочу провести в этот самый мир. Да и доктор опытный человек - в самом конце нашей беседы, когда недружелюбие усилилось, сказал мне:
      - У вас случайно в роду не было подверженных dementia praecox? У вас несколько странная манера поведения... да и походка какая-то дерганая...
      Наивный человек! Думая покоробить меня, он в действительности помог мне разрешить важное внутреннее противоречие. Поэтому я решил обратить свой взор на окружающих.
      В начале пути я все же позволил себе совершать действия, не так далеко отстоящие от принуждения. Я собирался поговорить с некоторыми подсудимыми, ожидающими решения своей участи, и в случае согласия принять лекарство всячески облегчить их долю, что я имел возможность сделать. Ведь тот суд, в лапы которого они попали, любит твердить о перековке человека по новому образцу - что ж, я окажу ему помощь, пусть несколько своеобразную.
      Я подбирал мысленно кандидатуру из тех, кто томился сейчас в уездной тюрьме и вскорости ждал суда, и не находил среди них ни одного интересного случая. Однако помогло мне совершенно неожиданное происшествие - нужный человек сам вошел в мой дом.
      Через два-три дня после того, как я достал искомое снадобье через губернского аптекаря, поздним вечером - да что там, ночью! - в страшный дождь, сидя за бумагами, я услышал шум внизу, со стороны крыльца. Я открыл дверь на лестницу и услышал негодующий голос хозяйки дома: