И вот в назначенный день, в 10 часов 45 минут, населенный пункт Акимовка и его окрестности окутались дымом. Это прямой наводкой по сильному противотанковому узлу немцев ударила наша артиллерия, затем последовал залп «катюш», и танковые бригады первого эшелона пошли в атаку. Гул мощной артиллерийской канонады докатывался до наших аэродромов. Мои пилоты сидели в кабинах боевых истребителей в готовности к взлету и по первому же сигналу уходили на задание.

В те дни мы регулярно летали на штурмовки аэродромов противника. Когда наступающие войска прорвали оборону гитлеровцев и в прорыв был введен кавалерийский корпус, мы активно прикрывали его. Не раз немцам приходилось сбрасывать на свои войска бомбы, предназначенные для наших конников. К линии фронта прорывались лишь отдельные вражеские самолеты.

Большое применение нашли тогда высылаемые в район действия подвижной группы наши патрульные пары и звенья истребителей. Применять патрулирование мы стали и в целях предварительного обнаружения бомбардировщиков противника. Вылетит боевая пара на направление их вероятного пролета, заметит цель, оповестит вовремя — и с земли тотчас поднимается группа машин, которая уже не пропустит бомбардировщики к нашим войскам. Выход патрулей за линию фронта, наращивание сил в необходимый момент применялись и раньше, еще на Кубани. Но в боях над рекой Молочной мы особенно широко использовали этот способ боевой работы.

23 октября рубеж «Вотан», прикрывавший подступы к Крыму, пал. Наши войска освободили Мелитополь. Авиация, танки, кавалерия, преследуя противника, гнали его все дальше и дальше к Крыму и Днепру. Конно-механизированная группа, запущенная, как таран, ушла далеко за реку Молочную. Желтая пыль висела в безбрежной степи, вокруг ни лесов, ни садов — немцы все вырубили, даже укрыться было негде. Конникам и танкистам приходилось рассредоточиваться, действовать в основном под прикрытием ночи. А днем их прикрывали мы.

«Я перебросил дивизии с юга и запада на восток, чтобы разбить силы противника, прорвавшиеся через Днепр по обе стороны Кременчуга, массированным контрнаступлением, которое, по возможности, должно начаться 10 ноября, — писал Гитлер в приказе от 29 октября. — Это наступление приведет к решающему изменению обстановки на всем южном участке фронта…»

Но чуда не произошло. Немцам удалось удержать лишь плацдарм в районе Никополя — по фронту 120 и в глубину до 30 километров. Этому участку Гитлер придавал особое значение. «Потеря Никополя (на Днепре, юго-западнее Запорожья) означала бы конец войны», — заявил он еще в марте 1943 года, имея в виду значение для военной промышленности никопольского марганца. Понятно, почему немецкое командование бросило сюда большую часть своего 4-го воздушного флота.

Как-то во время очередной воздушной разведки летчики полка майора Корнилова И. В. Федоров и А. Т. Тищенко обнаружили два аэродрома противника. Я принял решение ударить по гитлеровцам. Дело-то казалось зама»чивым: на тех аэродромах собралось множество боевой техники. Но в дни Никопольской операции основной задачей нашего корпуса было прикрытие войск на поле боя, в частности 3-й гвардейской армии генерала Д. Д. Лелюшенко, так что о решении штурмовать аэродромы противника я счел нужным сообщить командарму Т. Т. Хрюкину.

Тимофей Тимофеевич сразу почему-то засомневался в нашем замысле: мол, сильная, должно быть, там противовоздушная оборона, да и истребителей ли это дело. Потом командарм согласился, но предупредил, чтобы группы, вылетающие на штурмовку, возглавляли лучшие летчики корпуса.

Погода в тот день стояла по-осеннему пасмурная, небо затянули облака, так что лететь к цели и обнаружить ее было делом довольно трудным. Я шел выше ударной группы, возможно, поэтому первым заметил аэродром противника и, назвав, как положено, свой позывной, приказал работать:

— Я — «Дракон»! Аэродром справа. Атакуем!..

О том, что произошло дальше, так вспоминает Александр Трофимович Тищенко, один из моих ведомых:

«Вражеская зенитная артиллерия открыла заградительный огонь. А наши истребители, не обращая на него внимания, попарно устремились к аэродрому. Сбросив бомбы, они тут же начали стрелять из пушек. Заходы следовали один за другим. На аэродроме возникали все новые очаги пожаров.

В воздухе появилось несколько «мессершмиттов». Но группа прикрытия сразу же сковала их. Боем руководил генерал Савицкий. Схватка была нелегкой. Но нам удалось отразить нападение вражеских истребителей и надежно прикрыть действия своих товарищей, штурмовавших аэродром.

— «Скворцы», я — «Дракон», уходим от цели, — спокойным голосом скомандовал генерал.

Когда мы, развернувшись, взяли курс на восток, кто-то из летчиков скороговоркой передал по радио:

— У «Дракона» пробито крыло и отбит элерон… Истребители сразу же перестроились. Два Яка заняли места на «флангах» самолета командира корпуса и стали наблюдать за ним.

— Держаться можете? — спросил Федоров, увидев дыру на крыле командирского самолета.

— Могу. Только на небольшой скорости.

— В случае чего — садитесь. Вывезем!

Через несколько минут показался аэродром. Пока садился генерал Савицкий, все находились в воздухе и не спускали с него глаз. Вот, наконец, он приземлился и зарулил самолет на стоянку.

— Благодарю, друзья! — по радио услышали мы голос «Дракона» и тоже стали заходить на посадку…»

Да, именно так вот мы тогда отработали по одному из аэродромов противника. Такой боевой эпизод. И самолету моему досталось действительно крепко. Но самое-то удивительное — это я говорю спустя годы, когда многое стушевывается, как-то блекнет в памяти, — самое главное и тогда и сейчас, оставшееся в сердце навсегда, было не то, что меня чуть не срезали в бою, не то, что я справился с управлением и каким-то образом дотянул подбитую машину до своего аэродрома, а те простые слова, которые мне передали боевые друзья в полете: «В случае чего — садитесь. Вывезем!..»

Скажу вам, «вывезти» летчика, попавшего в беду, то есть приземлиться где-то на чужой территории рядом с подбитым самолетом товарища, забрать его и взлететь — чрезвычайно сложно! Если бы легко было — сел да взлетел, — так и аэродромов бы не строили. Сверху-то смотреть — на земле все площадки ровные, однако каждая таит в себе немалую опасность: и выбоины, и воронки от бомб, и просто вязкий грунт, в котором застрянешь — не выберешься. А ведь «вывозят», как правило, из-под носа противника — под пулями, минометным обстрелом, когда со всех сторон тебя окружают. Да случись и нейтральная территория — разве от этого легче? Передний-то край Никопольского плацдарма весь был усеян минными полями.

И все же: «Вывезем!..»

Так случилось, что где-то в те дни после подобного штурмового удара над Днепром немецкие зенитки подбили самолет летчика В. Кузнецова. Доложив ведущему — комэску С. Маковскому о повреждении, он повел окутанную дымом машину на вынужденную посадку. Приземлился — вокруг гитлеровцы. Комэск, наблюдая за своим ведомым, спикировал, дал очередь из пушек — отогнал от него немцев. Но как долго можно гоняться на самолете за теми, кто на земле? И тогда он бросил истребитель на выручку товарища.

Спартак Маковский и боец был бесстрашный, и пилотировал мастерски. С ювелирной точностью приземлился рядом с машиной Кузнецова, тот тут же вскочил на плоскость, просунул одну ногу в кабину самолета, голову упрятал за ее козырек — и пошли они так на взлет навстречу опешившим врагам.

…Командарма удивило, что работали мы по двум аэродромам противника довольно большими группами. «Как это успели так быстро подготовиться к боевому вылету?..» — недоумевал он, и вполне справедливо. Мы вылетели на задание буквально через час после моего разговора с командармом. Но расчет вылета строился не на «ура». Дело в том, что опыт штурмовок летчики корпуса получили еще на Кубани. Мне пришлось только поставить пилотам боевую задачу — и каждый знал, как он ее будет выполнять. Так я и объяснил свое решение командарму.

Тогда Хрюкин принялся отчитывать меня за «самочинство» — ведь было приказано, чтобы штурмовку возглавили лучшие летчики корпуса. На что я возразил:

— Вы полагаете, товарищ генерал, что комкор самый никудышный летчик в корпусе?

Такого вопроса командующий не ожидал — рассмеялся и махнул рукой:

— Смотри, Савицкий, повнимательней там. Немцы совсем остервенели.

«На южном участке советско-германского фронта существенных перемен не произошло…» — так сообщалось в сводках Совинформбюро о нашем медленном наступлении под Никополем, и в стратегическом плане это было действительно так. Но в тактическом звене — в полках, батальонах, ротах и эскадрильях, дивизионах и батареях — изменения происходили каждый день и почти каждый час. К фронту сплошным потоком тянулись автомашины — везли боеприпасы, людей, продовольствие. Зима, похоже, не собиралась приходить на Украину, и по тонкой грязи к огневым позициям артиллерии, боевым порядкам батальонов днем и ночью вереницы людей несли снаряды и ящики с патронами. Полки улучшали свое положение, проводилась перегруппировка частей, в то же время ни на минуту не прекращались боевые действия.

Нелегко было совершать вылеты на задания нам, истребителям. Распутица не позволяла долго задерживаться на одном месте: буквально после нескольких взлетов и посадок аэродром выходил из строя, приходилось искать новый, но боевая работа продолжалась. Мы вели разведку, сопровождали штурмовики, бомбардировщики, по-прежнему сами вылетали на штурмовку.

А что же немцы? После Сталинграда это были уже не те вояки, что два года назад вторглись в нашу страну. Тогда они ухмылялись, поплевывали, ели гречишный мед, топтали хлеба, хватали наших девушек и залихватски пели песню о «развеселой войне». В сорок третьем мелодия изменилась. Немцы принялись разучивать романс «Жалобы вдовы» и прикидываться сиротами. «Наши солдаты находятся в узкой щели, часто в открытом поле… — писал в пропагандистском бюллетене германского генштаба майор Виер, — над ними холодное мрачное небо, вокруг безграничная чужая страна; позади лишь немного солдат — немного по сравнению с теми огромными силами противника, которые наступают; рев, вой, грохот, свист снарядов и мин из тысячи большевистских пушек и минометов, мечущих смерть. Наши солдаты должны устоять, и только изредка наша артиллерия может ответить противнику. А затем, после того, как этот ад царит три-четыре часа, выбегают колонны русских с отвратительным хриплым „ура“, идут их танки все в большем и большем количестве с гремящими гусеницами и скрипящими моторами. Бомбардировщики врага неистовствуют почти на высоте деревьев, сбрасывают бомбы, ведут огонь. Пять, восемь, двенадцать вражеских самолетов против одного нашего…»

Мы понимали возмущение и растерянность немцев. Танкисты 19-го танкового корпуса генерала И. Д. Васильева и другие части с ходу преодолели уже Турецкий вал. Немцы держали его под сильным обстрелом, пытались восстановить прежнее положение, но без толку. Наши войска вышли и за Турецкий вал, и на другую сторону Сиваша.

Только Никопольский плацдарм с первой попытки ликвидировать не удалось. Наступление в приднепровских плавнях в оттепель оказалось делом довольно трудным. Дороги раскисли. Не только самолеты на аэродромных полях — люди, лошади и те вязли в размокшем грунте: проваливаясь по колено в грязь, солдаты на своих плечах несли боеприпасы, минометы, пулеметы. На наших боевых машинах при рулении по земле и во время разбега грязь — густой украинский чернозем — настолько забивала радиаторы охлаждения, что моторы то и дело перегревались — «кипели» — и выходили из строя Первыми, мы заметили, перестали летать немцы. Потом поубавились боевые вылеты и у нас, в 8-й воздушной армии.

В те дни рационализаторы нашего корпуса и придумали одну любопытную доработку, о которой действительно только бы и сказать: «Все гениальное просто». Отверстия радиатора на самолете во время взлета кто-то предложил закрывать шторкой из обычной парусины, а после взлета открывать. Вырезали по размеру радиатора такую заглушку, протянули от нее в кабину пилота тросики — и все. Работу эту механики самолетов проделали за одну ночь. Руководил ими заместитель начальника политотдела по комсомолу Тимофей Полухин, так что не случайно операция прошла под кодовым названием «Комсомольская шторка».

Утром я посмотрел на те шторки, подергал за тросики — ничего. Вроде бы надежно.

— А как же взлететь с закрытым радиатором? — спрашиваю Полухина. Тимофей успокоил:

— Так ведь на взлет одна минута.

— Кто-нибудь пробовал?

— Пока нет… — Полухин улыбнулся, заранее, должно быть, зная, что первым полечу я. Как летчик, разве я мог поступить иначе?..

Так всем корпусом мы продолжали боевую работу, а соседи наши день-другой недоумевали, потом зазвонили телефоны, полетели телеграммы: «У вас что, самолеты другие? Или распутица не действует?»

Командарм Т. Т. Хрюкин прислал специалистов-инженеров, те критически осмотрели наше изобретение, сняли чертежи, и на третьи сутки все полки 8-й воздушной так же успешно летали на боевые задания Как оказалось, провели мы операцию «Комсомольская шторка» очень даже вовремя: готовилось новое наступление на Никопольский плацдарм.

Утро 31 января 1944 года я встретил на КП 3-й гвардейской армии, которой командовал генерал Д. Д. Ле-люшенко. Погода стояла нелетная — непрерывно шел вперемешку с монотонным моросящим дождем мокрый снег. Но наступать без поддержки авиации командарм Лелюшенко не хотел, начало наступления переносилось с часу на час, и все офицеры, генералы, находившиеся на КП армии, томились в вынужденном бездействии, в том редком на фронте состоянии, когда все уже готово для решительного броска на врага и остается только ждать назначенного часа. Еще день назад каждый из нас наверняка что-то мог бы доработать, допроверить, просто, наконец, убедиться, что его боевая машина или там эскадрилья полк не подведут. Но за час до наступления никаких мероприятий, проверок, никаких сомнений ни в себе, ни в своем товарище по оружию и быть не могло. И как солдат в окопе — какой-нибудь незаменимый в такие минуты Вася Теркин — словом, шуткой снимал напряженность ожидания, так кто-то из нас, людей в общем-то молодых (автору этих строк в те годы едва перевалило за тридцать), завел вдруг разговор о женщинах. Весьма непростая тема для душевной разрядки, не правда ли?.. К слову, один старый анекдот по этому поводу. В компании с женщинами летчики увлеченно ведут разговор о воздушных боях, пилотажном мастерстве и прочих своих летных делах. «О чем же вы говорите перед полетами?» — спрашивает одна из подруг. — «Как о чем? О женщинах!..» — ответили ей.

Не помню, что заставило нас тогда, в напряженные часы ожидания перед многотрудным наступлением — решалась судьба операции! — завести такую беседу. Но вот разговор наш вошел в вихревой круг и, помню, мы говорили о времени, основательно пересмотревшем банальные истины прошлого, о полноправных участницах наших боевых дел — девчатах-оружейницах, связистках, снайперах. Собственно, ни для кого из нас никакого откровения в этом не было. Вопрос тогда оказался затронут значительно глубже, и кто-то даже сделал вывод, что мужчины, не умеющие по-настоящему любить и ценить женщину, теряют существеннейшее свое качество — мужество. Мужество как душевную силу.

Забегая вперед, замечу: после войны мне не раз доводилось участвовать в различных молодежных диспутах, обсуждениях, в том числе и о воспитании чувств На мой взгляд, существует все-таки неписаный кодекс мужского поведения, который включает в «себя такие нравственные категории, как мужская честь, чувство собственного достоинства, бережное отношение к женщине. К сожалению, приходилось слышать, будто настоящее мужество может проявляться только в бою. Не разделяю такого мнения. Именно чуткость, отзывчивость к людям, я бы сказал даже, внутренняя деликатность в часы испытаний оборачиваются кремневой крепостью духа, воли и стойкости.

Однако я увлекся. И тогда, перед наступлением, тем давним январским утром с нелетной погодой, мы, видно, тоже не на шутку увлеклись, да так, что слышавший наш разговор представитель Ставки маршал А. М. Василевский сказал: «Я заметил, когда людям нечего делать, они любой разговор обязательно переводят на женщин».

…После короткой, но мощной артиллерийской подготовки передовые части нашего фронта ринулись в атаку. Неприятельскую оборону удалось прорвать на глубину до пяти километров на двух узких участках, и здесь мы основательно поработали за штурмовиков, поддерживая наступление с воздуха.

На следующий день генерал Д. Д. Лелюшенко ввел в действие главные силы армии А с севера через Апостолово на Никополь шли войска 3-го Украинского фронта. По ходу операции стало ясно, что гитлеровцы на плацдарме рассечены на отдельные группы. Тогда Дмитрий Данилович Лелюшенко принял решение прорваться к Днепру на плечах отступавшего противника и, захватив у него переправочные средства, форсировать реку.

Что говорить, решение было смелое 7 февраля части 266-й стрелковой дивизии, 5-й гвардейской мотострелковой и 32-й отдельной танковой бригады вышли к кромке днепровского берега. Более 3 тысяч гитлеровских солдат и офицеров было уничтожено, много взято в плен. Захватили наши бойцы у немцев и переправочные средства, что, пожалуй, в тот момент было самым важным — немцы не смогли переправиться через Днепр.

Генерал Лелюшенко искренне радовался развитию событий.

— Послушай, Евгений Яковлевич, а это не твои ли ребята работают? — подозвал он меня к оперативной карте и зачитал донесение:

Истребители с птичьим крылом на фюзеляже были мои, я это подтвердил командующему армии Но дальнейшие события развивались настолько стремительно, что я не успел даже спросить — дошла ли благодарность командира полка до наших пилотов.

В 18 00 батальон майора Г М Надежкина из 5-й гвардейской мотострелковой бригады начал форсировать Днепр В ночь на 8 февраля уже вся бригада, а с ней и 266-я стрелковая дивизия завязали бой за Никополь К 4 часам утра они совместно с частями 6-й армии 3-го Украинского фронта овладели центром города, и вскоре на одном из самых его высоких зданий был водружен красный флаг — Никополь наш!

В тот же день войска генерала Ф И Толбухина, полностью очистив от противника левый берег Днепра, ликвидировали никопольский плацдарм За выполнение боевых задач наш корпус наряду с другими частями и соединениями был отмечен в приказе Верховного Главнокомандующего, получив почетное наименование — Никопольский.

В дальнейших боях на Правобережной Украине мы не участвовали. Нам предстояло освобождать Крым.