Едва оторвавшись от земли, истребитель вошел в плотную, без единого разрыва облачность, где, сколько ни гляди, кроме бликов на фонаре, ничего не разглядишь. Вся надежда только на приборы. Окидываю их взглядом: высота, скорость, вариометр — все в полном порядке. Двигатель работает ровно, но машину в облаках довольно сильно болтает. А значит, следить за приборами надо еще внимательнее.

Когда прошел до конца один отрезок маршрута, плавно, координированно выполнил разворот, не отрывая глаз от приборов. Все нормально. Но после выхода из разворота возникло такое ощущение, будто машина кренится в другую сторону. Я знаю, что это всего лишь иллюзия, обман чувств, сопутствующий летчику, когда не видишь земли. Но отделаться от него нелегко. Единственный выход в таких случаях — доверять не собственным ощущениям, а показаниям приборов. И особенно авиагоризонта — именно его показания свидетельствуют об отсутствии или наличии крена самолета, о положении машины относительно естественного горизонта.

А вот и второй отрезок маршрута позади. Снова разворот. Взгляд на приборы: высота, скорость — все в норме. Иду по последней прямой.

По заданию весь полет должен занять тридцать пять минут. Не так уж много. Но чувствую себя как выжатый лимон. Велико внутреннее напряжение — как-никак экзамен сдаю, оплошать нельзя. Даже в мелочах. А впереди самое сложное — посадка.

Выхожу под облака точно в створе полосы. Впереди по курсу вспыхнули посадочные прожектора. И вот чувствую, как колеса мягко коснулись бетонной полосы. Короткая пробежка. Все!

Первым встретил меня командир авиационного соединения Герой Советского Союза генерал-лейтенант В. Г. Грачев — член экзаменационной комиссии, в совершенстве владевший полетами в сложных метеорологических условиях. Правда, тоже не на реактивных истребителях.

Грачев, перед тем как поздравить и пожать руку, быстро оглядывает меня с ног до головы: по лицу у меня стекают дождевые капли.

— Ну как? Побывал в баньке? — шутит Грачев. — Без веничка в пот кинуло? Ничего, бывает.

Может, он и прав. Может, и впрямь дело не только в дожде. Кто в таких случаях не волнуется?

Подошел председатель экзаменационной комиссии генерал-лейтенант И. Д. Подгорный. В войну он, как и я, командовал истребительным авиационным корпусом, и мы друг друга хорошо знали.

— Взлет и посадка оценена членами экзаменационной комиссии на «отлично». Я как председатель комиссии того же мнения, — подчеркивая торжественность момента, нарочито официальным тоном сказал Подгорный. Но не выдержал и рассмеялся: — Давай обнимемся, что ли!

Мы крепко обнялись и расцеловались. Момент и в самом деле торжественный: первый экзамен на звание военного летчика первого класса. Знаменательное событие…

— Погодите радоваться. Еще пленку бароспидографа не расшифровали, — подал реплику Грачев, помогая нам справиться с неловкостью из-за непривычной для летчиков эмоциональности момента. — Вдруг Савицкий вместо положенного треугольника что-нибудь другое нарисовал. Разве за ним в такой облачности углядишь?!

Бароспидограф никаких отклонений не выявил.

Вторым в ту ночь сдавал экзамен Бригидин. Затем остальные. Все сдали на «отлично», иных оценок в тот раз не было.

А через несколько дней Маршал Советского Союза А. М. Василевский вручил мне удостоверение номер один военного летчика 1-го класса.

Деление на классы соответствовало в общих чертах этапам обучения летного состава. Третий класс присваивался за овладение ночными полетами в простых погодных условиях. Второй класс — за полеты в сложных метеорологических условиях днем и в простых ночью. И наконец, первый класс — за полеты в сложных метеорологических условиях как в дневное время суток, так и ночью. Примерно в той же последовательности строился и процесс обучения на летных курсах: полеты ночью в простых погодных условиях, затем полеты по приборам днем в сплошной облачности и последняя завершающая стадия — полеты по приборам ночью в сложных метеорологических условиях. Таким образом, введенная квалификация летного мастерства по классам тесно увязывала теорию и практику полетов, являясь дополнительным стимулом в процессе обучения летчиков.

А переучивание летного состава на всепогодную авиацию охватывало между тем часть за частью, набирая все больше сил и становясь поистине массовым.

Однако научить летчиков летать в облаках не являлось, разумеется, самоцелью. Первые реактивные истребители, включая и МиГ-15, по существу, оставались фронтовыми истребителями. Отсутствие радиолокационных прицелов не позволяло им осуществлять перехват самолетов противника в сложных метеорологических условиях. Ночью цель можно обнаружить по выхлопным огням — по ним же и вести стрельбу. Но в сплошной облачности, будь то днем или ночью, выхлопных огней разглядеть нельзя, а значит, нельзя и рассчитывать на уничтожение противника.

Положение изменилось с появлением серийной машины МиГ-17П. Этот истребитель стал первым отечественным истребителем-перехватчиком. На нем был установлен радиолокационный прицел РП-1 и четыре ракеты класса «воздух — воздух».

На повестку дня выдвинулась задача практической проверки нового мощного оружия. Речь шла о проведении стрельб по движущимся мишеням в условиях сплошной облачности. Но самих мишеней не было. Хуже того, никто из конструкторов ими тогда не занимался. Прежде в них просто не было необходимости. А теперь, когда грянула нужда, приходилось как-то выкручиваться.

Сперва решили приспособить под мишени Ли-2. Точнее, те из них, которые успели отработать положенные сроки и подлежали списанию. В пилотажно-навигационное оборудование этого транспортного самолета входило специальное устройство — автопилот, — способное вести самолет по заданному курсу, на заданной высоте и после того, как летчик покинет кабину на парашюте. Правда, смущала скорость и размеры мишени. Скорость у Ли-2 была в несколько раз меньше, а габариты, наоборот, и несколько раз больше, чем хотелось бы. Да что поделаешь! Дареному, вернее, списанному коню в зубы не смотрят — шутили мы, перефразировав известную поговорку.

Подняли в воздух Ли-2. Пилотировал его старший лейтенант Коваленко, летчик-истребитель и отменный парашютист. Помогать он нам вызвался добровольно. Специально переучивался на поршневой транспортник, на котором до этого никогда не летал. По плану, после того как Коваленко выбросится с парашютом, «миги» должны были атаковать по очереди: отстреляется один, за ним — второй и так далее. Летчики называют это каруселью.

Но карусели не получилось.

Когда мишень прошла над командным пунктом, Коваленко по команде с земли включил автопилот, а сам выбросился на парашюте. Мишень теперь самостоятельно шла по наиболее длинной стороне полигона. Нам снизу хорошо было видно, как поблескивали на солнце ее плоскости. Но вот появился и перехватчик. Летчику, в отличие от нас, ничего, кроме приборов и экрана радиолокационного прицела, не было видно. Кабина на истребителях-перехватчиках была закрыта непроницаемой для дневного света шторкой, или, как мы уже говорили, колпаком. Однако на цель он вышел точно. Пуск! И первая же ракета превращает злосчастную мишень в груду металлолома. Прямое попадание.

Со второй и третьей мишенью произошло примерно то же самое. Так что особой радости стрельбы эти нам не доставили.

— В дохлую ворону и шапкой нетрудно попасть! — съязвил кто-то из присутствующих. — А у нас вместо шапок ракеты — первоклассное оружие. Только время без пользы тратим.

Ли-2, конечно, не дохлая ворона. Как-никак, а свои двести двадцать на прямой по горизонту давала. Да и польза была. Стрельбы подтвердили высокую управляемость и эффективность ракет. Однако идея изжила себя прямо на корню. Использовать Ли-2 в качестве мишени не было смысла. Требовалась более скоростная и меньших размеров мишень.

Обоим этим параметрам полностью отвечал широко известный в годы войны пикирующий бомбардировщик Пе-2. И скорость в два с половиной раза выше, и размеры не чета воздушному тихоходу, и ждать, когда спишут, не надо — бери сколько нужно в любой момент. Все бы хорошо, да имелись две существенные закавыки. На бомбардировщике отсутствовал автопилот, а кабину летчика следовало оборудовать катапультным креслом.

Пришлось срочно создавать специальную инженерно-техническую группу под началом главного инженера авиации ПВО генерала Каминского. Пока она занималась переоборудованием кабин, установкой катапультных сидений и автопилотов, мы приступили к отбору летчиков для будущих самолетов-мишеней. Дело это было сугубо добровольное, но брали мы далеко не всех подряд. Во временный испытательный отряд, как мы называли эту группу, зачислялись из числа желающих лишь те, кто в совершенстве владел полетами на МиГ-17П, а вдобавок обладал большим опытом прыжков с парашютом. Возглавляли отряд и руководили подготовкой начальник парашютно-десантной службы авиации ПВО полковник И. М. Лисичкин и его будущий преемник в этой должности подполковник Г. А. Сеймов.

Стрельбы ракетами с пилотируемых по приборам реактивных истребителей-перехватчиков — дело серьезное. Даже если целью служит идущая на автопилоте мишень. Полностью исключить риск в подобных обстоятельствах нельзя. Поэтому добровольцы отряда не только учились летать на незнакомом им бомбардировщике, но отрабатывали и катапультирование.

С катапультированием тоже обстояло непросто. Катапульты на бомбардировщики устанавливались самодеятельно, так сказать, хозспособом. Конечно, все тщательно проверялось и опробовалось инженерами еще на земле. И все же самодеятельные работы — не заводское производство. Не штатный, как мы говорили, вариант конструкции. Но добровольцев наших это не смущало. Основная тройка — старшие лейтенанты Новиков, Коваленко и Осадчий, — помимо того, что были высококвалифицированными летчиками-истребителями, насчитывали каждый по сотне и больше прыжков с парашютом, включая и способ катапультирования.

Ракеты тоже прошли через горнило «модернизации». Удалив у них боевую часть, мы заменили взрывчатку прессованной синькой — обычным красителем, употребляемым хозяйками при стирке белья. Для того чтобы поразить самолет, прямое попадание вовсе необязательно. Если ракета пройдет достаточно близко от мишени, то ее взрыватель сработает и цель будет уничтожена либо взрывной волной, либо осколками. Но нам спешить было некуда, нам предстояло вести не бой с противником, а учебные стрельбы. Поэтому голубое облако хозяйственной синьки нас вполне устраивало. Однако переделали мы не все ракеты. Часть оставили в нетронутом виде — для добития цели, если оно понадобится. Каждый перехватчик нес и обычные, и переделанные ракеты. Начинать атаку предполагалось последними. А боевые — держать про запас.

Наконец все было готово. Ранним утром мы собрались на одном из авиационных полигонов, чтобы провести учебные стрельбы ракетами по новой мишени. Переоборудованный пикирующий бомбардировщик с летчиком в кабине стоял на аэродроме, когда пара реактивных перехватчиков поднялась в воздух и, набрав скорость, быстро исчезла из глаз. Я в качестве руководителя стрельб находился на командном пункте аэродрома, куда стекалась вся информация и где принимались решения.

Перехватчики с зашторенными кабинами барражировали в заданных квадратах, ожидая приказа атаковать цель. Для летчиков на МиГ-17П сейчас глухая, абсолютно непроницаемая ночь, и во всех своих действиях им придется руководствоваться только показаниями приборов. Пилот на Пе-2 об этом хорошо знает. Он тоже давно готов и тоже ждет соответствующего приказа.

Гляжу на стрелку хронометра: пора! Пе-2 отрывается от полосы и берет курс в сторону полигона. Высота ему определена пять тысяч метров.

Утро ясное, воздух прозрачный, видимость прекрасная.

Поднимаю бинокль и отчетливо вижу самолет-мишень. Пилот уже закончил набор высоты и перевел машину в горизонтальный полет.

— Готовность номер один! — раздается с КП первая команда.

Через три минуты в эфир уходит приказ:

— Пошел! — Это сигнал для катапультирования.

В бинокль хорошо видно, как сработало катапулътное устройство. А вот открылся и купол парашюта. Теперь на самолете-мишени никого нет. Мишень идет по большому кругу на автопилоте.

— Работу разрешаю! — Это команда уже для истребителей-перехватчиков.

И вот в небе показались две черные точки. Через несколько секунд они увеличились в размерах — уже в зоне.

Атака была стремительной, точной. И тут же рядом с мишенью возникло голубое облако. Мишень резко швырнуло в сторону, однако падать она, как сразу же выяснилось, не собиралась. Скорее всего, осколком ракеты у нее оказались повреждены либо органы управления, либо автопилот, и она вытворяла в воздухе такое, что страшно было смотреть. Внезапные виражи, резкие непредсказуемые развороты, броски по высоте: самолет то входил почти в отвесное пикирование, то вдруг круто шел в набор высоты…

Дело могло принять дурной оборот. Неуправляемая мишень могла направиться в сторону населенного пункта.

Пока, правда, она избрала другое направление и «топала» прямиком на аэродром.

«Это пожалуйста, — подумалось мне. — Это сколько хотите!» Но успокоительная мысль так же быстро ушла, как и мелькнула. Я понимал, что медлить нельзя. Подобная возможность, разумеется, была нами предусмотрена, а заодно разработаны на такой случай и соответствующие меры. Вышедший из-под контроля бомбардировщик необходимо как можно скорее уничтожить. Перехватчики со своими ракетами тут не годились: при промахе ракета могла уйти за пределы полигона. Я отдал приказ поднять в воздух пару обычных истребителей МиГ-15, чтобы с близкого расстояния расстрелять мишень из пушек. Едва один из истребителей приблизился к мишени, она вдруг круто развернулась ему навстречу и лихо пошла на таран. Но летчик, словно ожидая этого, вовремя отвернул в сторону, а затем, не теряя драгоценных секунд, зашел на повторную атаку. В бинокль было видно, как снаряды прошили плоскость бомбардировщика. Сейчас загорится, подумал я. Ни черта подобного! Мишень продолжала выделывать в воздухе свои головоломные броски и кульбиты. «Вот это живучесть! — помимо своей воли не смог не восхититься я. — Не бомбардировщик, а какой-то кощей бессмертный…»

Но когда и второй летчик отстрелялся, а положение в воздухе не изменилось, мне стало не по себе. Других истребителей наготове не было. А злополучная мишень, вся изрешеченная снарядами, металась в небе как заколдованная — не желая ни гореть, ни падать.

Отбросив в сторону бинокль, я бегом ринулся к своему МиГ-15, запустил двигатель и, проклиная все на свете, поднял истребитель в воздух. Уже в воздухе мне доложили по рации, что я и сам знал: второй истребитель израсходовал боекомплект впустую. Попадания, мол, налицо, а поражения мишени все еще не предвидится.

— Ну ничего! Сейчас я ей дам прикурить! — шепотом пообещал я самому себе. — Задымит, закрутится сейчас у меня этот кощей бессмертный!

Бить решил не куда придется, а по моторам. Зашел, выбрал для начала правый мотор, нажал на гашетки — о том, чтоб промазать, и речи быть не могло. Расстояние минимальное.

Однако промазал. Мишень в последнее мгновение резко ушла в сторону, будто ее вел не автопилот, а наипервейший ас, которому мы, грешные, и в подметки не годимся. Но я-то знал, что там никого не было. Просто бомбардировщик откалывал в воздухе такие коленца, предусмотреть которые было невозможно. И именно потому, что управлял им не летчик, чьи действия можно предугадать, а слепая, непредсказуемая сила — поврежденный взрывом снаряда прибор.

Как бы там ни было, мишень продолжала выписывать свои «па».

Зашел на вторую атаку — теперь из всех стволов по левому мотору. Мишень продолжает мотаться в воздухе.

Последняя атака. Все. Кончился боезапас. Честное слово, если бы было время — заплакал бы. Только вот не знаю отчего — от жалости к самому себе или от дурацкого восторга по поводу феноменальной живучести бомбардировщика. Неуязвимая мишень осталась в воздухе, а я пошел на посадку.

Пишу и думаю: а не поверят ведь! Ракета с перехватчика, три полных боекомплекта с трех истребителей, а ей, мишени, хоть бы хны. Гуляет себе в воздухе! Скажут: не бывает так. Не может после всего этого мишень держаться в воздухе, из какого бы железа она ни была сделана.

Но вот бывает же! А раз бывает, следовательно, необходимо из случившегося сделать нужные выводы. И мы их сделали. Впредь таких историй на моей памяти больше не повторялось.

А мишень все же упала. Когда я заруливал после посадки самолет на стоянку, в шлемофоне моем послышалось долгожданное: мишень горит и, разваливаясь в воздухе, падает в пределах границ полигона.

Забегая вперед, хочу сказать, что впоследствии проблема с мишенями была снята самым кардинальным образом. Конструкторы спроектировали и создали самолет-мишень, управляемый с земли по радио. Такая мишень не только вела себя в зоне, как ей предписывали, но и могла осуществлять самостоятельно как взлет, так и посадку. Правда, это произошло тогда, когда наступила эра сверхзвуковых скоростей.

А пока мы продолжали работать с тем, что было.

Приняв соответствующие предохранительные меры, стрельбы мы довели до успешного конца.

Освоение новых модификаций «мигов» особых затруднений не вызывало. В частях быстрыми темпами создавались эскадрильи истребителей-перехватчиков МиГ-17П и МиГ-17ПФ — военных летчиков 1-го класса к тому времени вполне хватало.

Но время брало свое. И радиолокационный прицел РП-1, стоявший на вооружении этих машин, быстро устарел, отстав от требований жизни. Его локатор не мог надежно захватывать цель на малых высотах, — подбирая, как мы говорили, землю и отражая ее на экране, терял на таком фоне метку самолета противника. А новые стратегические бомбардировщики США могли снижаться и летать в сплошной облачности на высотах от шестисот до пятисот метров.

Возникла необходимость как в новых, более мощных радиолокационных установках, так и в новых типах истребителей-перехватчиков, которые были бы способны нести их на своем борту. И такие машины не замедлили появиться. В конструкторских бюро Яковлева, Микояна, Лавочкина были созданы новые типы реактивных истребителей-перехватчиков: Як-25, Ла-200 и Е-150.

Особенно по вкусу мне пришелся перехватчик Яковлева. Он выгодно отличался от остальных истребителей целым рядом существенных преимуществ. Прежде всего конструктор подвесил два реактивных двигателя под крыльями самолета, за счет чего высвободил фюзеляж. А это, в свою очередь, позволило установить радиолокатор с большей, чем обычно, антенной, что, естественно, расширило зону его действия. Цель теперь можно было обнаружить на более дальнем расстоянии. Причем в фюзеляже осталось еще место для размещения топливных баков повышенной емкости. А шасси, размещавшееся обычно под плоскостями, смонтировали под фюзеляжем по так называемой велосипедной схеме. В сочетании с носовым рубежным колесом и легкими подкрыльями, размещенными на самых концах обеих плоскостей, велосипедное шасси обеспечивало машине надежную устойчивость на земле. Колес, грубо говоря, у самолета стало теперь не три, а четыре. Все это дало возможность обрести новой машине дополнительные полезные качества: резко возросшую дальность полета и дальность обнаружения цели. Ради этого, как шутили летчики, и колес не жалко. Тем более что во время полета все они убирались в специальные ниши.

Два подвешенных на пилонах реактивных двигателя АМ-5 конструкции А. А. Никулина позволяли перехватчику развивать скорость более 1000 километров в час, а потолок полета достигал 14 000 метров. Вариантов вооружения у Як-25 было два: либо ракеты, либо пара пушек калибра 37 миллиметров. В довершение ко всему самолет оказался прост в управлении. Настолько прост, что я долгое время летал на нем во все свои служебные командировки.

Обычай такой установился у меня давно. И я считал его крайне полезным. Одно дело, когда, скажем, начальство летит проверять полк, соединение на транспортном самолете; совсем другое — на истребителе, которыми вооружены эти соединения или полк. Суть тут отнюдь не в эффекте: экий, мол, лихой генерал! Суть в том, чтобы укрепить доверие летного состава к технике: раз, дескать, сам проверяющий на ней летает, значит, и хороша, и надежна. А помимо прочего, летая так, я попутно стремился проверить боеготовность самих частей. Обычно, подлетая к аэродрому, я еще на дальних подходах к нему вступал в радиосвязь и ставил задачу, чтобы мой самолет — как условного противника — перехватили дежурные средства.

И хотя к этому быстро привыкли: раз летит «Дракон» — мой позывной сохранился и в мирное время, — значит, готовься к вылетам на перехват цели; но осуществить перехват было не так-то просто. Во-первых, мне досконально были известны возможности тогдашних радиолокационных установок: на малой высоте, например, цель они не брали — разве только очень уж близко от них окажешься. Во-вторых, я стремился всячески затруднить командному пункту части засечь мой курс и навести на меня дежурные истребители-перехватчики. Делал это просто — уходил на бреющем. Причем зигзагами, как бы огибая контур пилы, зубья которой через один обломаны. Пройду по прямой километров двадцать, затем отверну градусов на сорок — сорок пять вправо и, дойдя до «вершины» зубца, огибаю его под прямым углом, чтобы вернуться на курс и после доворота пройти по нему еще двадцать километров. Пила — это чтобы не потерять ориентировку. Командировок много, страна большая — всех вех да ориентиров в памяти не удержишь. Но маневры свои я старался разнообразить, стремясь в конечном счете выйти на аэродром со стороны, откуда тебя никто не ждет.

Иногда получалось.

Вызовешь после посадки расчет командного пункта, спрашиваешь:

— Что помешало осуществить перехват?

Чаще в ответ слышишь одно и то же:

— Наземные радиолокаторы цели не засекли. Пришлось вести визуальный поиск.

— Если локатор отказал, следовательно, цель… — наводяще говорю я.

— Легла на брюхо, — заканчивал недоговоренную фразу командир расчета. На бреющем, раз цель далеко, засечь ее не удается.

— А на каком расстоянии от аэродрома я вступил в радиообмен?

— Двести километров.

— Примерную скорость на бреющем нетрудно прикинуть? Нетрудно. Рассчитывать на то, что противник будет «топать» прямиком по курсу, не приходится? Не приходится. Сколько пар подняли в воздух?

— Одну.

— А следовало бы две-три. И тогда по крайней мере на ближних подходах к аэродрому противнику никуда не деться.

Игра явно стоила свеч. Тренировались не только летчики. Наука шла впрок и расчетам на командных пунктах — там учились предвидеть, какие маневры может предпринять противник. Шевелить мозгами, быть всегда начеку полезно и в мирное время. Да и не бывает оно для военных летчиков, по существу, до конца мирным. На то и служба.

Служба, как известно, требует от человека четкого и добросовестного исполнения обязанностей. В круг моих обязанностей входила в то время оценка достоинств и недостатков не только полюбившегося мне Як-25, но и двух других новых перехватчиков: Е-150 и Ла-200. Вопрос состоял в том, какой из трех истребителей предпочтительнее принять на вооружение и, следовательно, запустить в массовое производство. Симпатии и антипатии в таком ответственном деле, понятно, не в счет. Ошибка или предвзятость могли обойтись стране слишком дорого. А я к тому же был председателем государственной комиссии по приемке самолетов, и потому мнение свое приходилось взвешивать особенно тщательно, стремясь, чтобы оценки отличались максимальной объективностью.

Истребители Ла-200 и Е-150 появились несколько раньше перехватчика Яковлева. Мне, конечно, уже не раз приходилось иметь с ними дело. Следует сказать, что все три новых перехватчика были двухместными. Это создавало определенные преимущества. Во-первых, упрощался процесс переучивания — проблема спарок отпадала сама собой. Во-вторых, повышалась безопасность полетов, особенно на малых высотах, вне видимости земли. Второй летчик, или летчик-оператор, как его называли, работал в основном с радиолокатором. Но занимался он не только поисками цели, не только обеспечивал сближение с ней, но и совмещал одновременно обязанности штурмана. А кроме того, мог при нужде взять на себя и управление самолетом.

Во время сравнительных испытаний второе место в кабине нередко занимал кто-нибудь из членов государственной комиссии. Летал вместе с летчиками-испытателями на этих машинах и я. Причем сразу как бы в двух лицах: как председатель комиссии и как летчик облета.

Контакт с летчиками-испытателями мы всегда стремились поддерживать самый тесный. Без этого наша работа во многом утратила бы свою эффективность. Особенно близкими сложились у нас отношения с известными летчиками-испытателями авиационной промышленности, в частности с такими мастерами своего дела, как Анохин и Галлай. Объяснялось это просто. Именно они первыми осваивали опытные машины, выявляли и подтверждали их проектные характеристики. Именно они стояли у истоков всего нового, что создавалось в конструкторских бюро. А нас, летчиков, снедало нетерпение: какая она, новая машина? Нам хотелось получить информацию из первых рук, и как можно скорее. Прочные связи установились у нас и с летчиками-испытателями ВВС, среди которых были Береговой, Антипов и Захаров. Они участвовали в разработке методик и инструкций, щедро делились опытом управления новыми истребителями, помогали выявлять возможности боевого применения машин. Причем делали это зачастую добровольно, в порядке товарищеской взаимовыручки и общей профессиональной заинтересованности.

В период сравнительных испытаний истребитель-перехватчик Е-150 представлял Антипов. Но впервые я поднялся на нем с Галлаем. Предстояло испытать радиолокационный прицел, установленный на перехватчике. От Галлая требовалось отыскать цель и атаковать ее, действуя только по приборам.

А дальше следовало совершенно конкретное, четко мотивированное деловое предложение. И надо признать, что нередко оно било в самую точку. Однажды, например, после испытаний опытного образца самолета он сказал, что не только бы увеличил площадь аэродинамических тормозов, но и изменил бы само место их крепления, приблизив к кабине летчика. И действительно, после соответствующих аэродинамических исследований выяснилось, что подобный перенос приводил к тому, что тормоза работали более эффективно и надежно.

Совершенно иной становилась его позиция, если он понимал, что выявившийся порок неустраним и закрывать на это глаза, пытаясь обойтись полумерами да компромиссами, означало бы лишь попусту тратить время.

Помню случай, когда по настоянию Берегового один из перехватчиков конструкторского бюро Микояна не был принят на вооружение. Нет смысла говорить о модели, если она не пошла в серию. Скажу лишь, что Береговой, участвовавший в ее испытаниях, представил доказательства того, что эта скоростная, с отличными характеристиками скороподъемности и энерговооруженности машина не обладала достаточной емкостью подвесных топливных баков. Причем увеличить их не представлялось возможности из-за неизбежного снижения основных летных качеств машины, что, в свою очередь, свело бы на нет те преимущества, ради которых она проектировалась.

Береговой не просто высказал свое мнение. Дескать, я свое сказал, а там поступайте как хотите. Он отстаивал свои выводы с фактами в руках, боролся за них со всей присущей ему напористостью. Будучи уверенным в своей правоте, он сделал все, что мог, чтобы убедить в этом и других. И это в конце концов ему удалось.

Не думаю, что генеральному конструктору легко было отступиться от своего детища. И если бы не настойчивость Берегового, окончательное решение относительно того самолета могло оказаться иным. Тогда самолет вернули бы на доработку, и время было бы упущено. То самое время, которое в КБ использовали для того, чтобы создать принципиально новую разработку, в результате чего появился перехватчик, который на долгие годы стал гордостью истребительной авиации ВВС и ПВО.

Как говорится, все хорошо, что хорошо кончается. Но верно и другое: никому не дано знать наперед. И в тот момент, когда решалась судьба отвергнутой модели, надо было обладать настоящим гражданским мужеством, высокой мерой гражданского долга и чувства ответственности, чтобы столь решительно отстаивать свою позицию, как это сделал тогда Береговой.

Не хочу, чтобы у кого-то могло сложиться неверное представление, будто история, о которой я вспомнил, была чуть ли не беспрецедентной. Нет, конечно. И помимо Берегового всегда находились люди, которые, невзирая ни на что, твердо отстаивали свои убеждения, если того требовали интересы дела. Но важны не имена и фамилии. Говоря о Береговом, я только хочу лишний раз подчеркнуть на конкретном примере ту неоценимую роль коллективной ответственности, которую добровольно брали на себя люди, заинтересованные в успехе общего дела.

Схожая задача стояла перед нами и в то время, когда пришлось решать, какой из трех перехватчиков — Ла-200, Е-150 и Як-25 — следует принять на вооружение. Сравнительные испытания постепенно выявили преимущества машины конструкции Яковлева. Решающим здесь стало то обстоятельство, что установленная на ней антенна больших размеров резко увеличивала дальность действия радиолокатора, создавая тем самым возможность раннего обнаружения цели и маневрирования на подходах к ней. А новый, более совершенный прицел РП-6 позволял перехватывать цель на малых высотах. Сыграла также определенную роль и простота управления самолетом, ставшая правилом для всех машин Яковлева.

Что касается Ла-200 и Е-150, они в серию не пошли, отстав от своего более удачного соперника на стадии опытных образцов.

Не берусь судить, почему так произошло. Соревнование — не конкуренция. В отличие от последней, борьба здесь идет не ради личных выгод и благ, а во имя успеха общего дела, во имя достижения единой для всех цели— укрепления обороноспособности страны. И раз эта цель достигнута, то проигравших нет. Все в выигрыше.

Суть соревнования не в столкновении самолюбий, не в соперничестве талантов, а в единении сил. Соперничество здесь — лишь тактика. Стратегия же в том, чтобы совместными усилиями одолеть трудности и решить задачу. Внешне — вроде бы порознь, а по существу — всем миром. И то, что кто-то в данный момент вырвался вперед, а кто-то отстал, не имело принципиального значения. Соревнование — не эпизод, соревнование — процесс, повседневность нашей жизни. За одной задачей встает другая, которую надо решать.