Когда танкисты вернулись, командир роты сказал, что на хуторе находилась разведывательная рота мотоциклистов и что она вполне могла наткнуться на наш командный пункт.

— Орудийную стрельбу мы слышали. Но она быстро закончилась, — сказал я. — Потерь нет?

— Потерь нет, — ответил командир роты. — Правда, у одного танка оборвало фаустпатроном гусеницу. Экипаж остался на хуторе, траки меняют. Фашисты, судя по всему, думали, что это их танки к хутору подходят… Не ждали, словом, что мы уже здесь.

Немцы не ожидали не только этого.

Гитлеровское командование, создав между Вислой и Одером мощную оборонительную систему, включавшую семь укрепленных рубежей и большое количество отсечных полос, никак не рассчитывало, что нашим войскам понадобится всего-навсего двадцать дней, чтобы сокрушить их оборону и победоносно завершить Висло-Одерскую операцию. Через девять дней с начала наступление 1-я и 2-я гвардейские танковые армии, обойдя с севера и юга Познань и соединившись с частями 8-й гвардейской армии и 11-го танкового корпуса 69-й армии, отрезали противнику пути отхода на запад. В котел под Познанью попала 62-тысячная группировка немецких войск. Добивать ее предстояло 8-й гвардейской армии генерала В. И. Чуйкова.

А танки генерала Богданова, обойдя Познань, продолжали быстро продвигаться на запад и в последний день января во взаимодействии с частями 5-й ударной армии вышли к Одеру, форсировали его и захватили на западном берегу реки плацдарм северо-западнее немецкого города Кюстрин. 3 февраля войска 8-й гвардейской армии заняли три плацдарма южнее Кюстрина. Войска 1-го Украинского фронта также вышли на Одер, захватив плацдармы в районе Бреслау и южнее Опельна. Таким образом, советские войска, наступавшие в полосе более 500 километров, разгромили немецкую группу армий «А» и продвинулись за 20 дней наступления на глубину 500 километров. Значительная часть Польши оказалась очищенной от гитлеровских войск, а наши войска, вступив на территорию Германии, вышли на ближайшие подступы к ее столице — Берлину. Цели, поставленные Ставкой Верховного Главнокомандования при планировании Висло-Одерской операции, были достигнуты, но наступление 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов продолжалось.

Продолжались бои и на главном направлении. От Кюстрина до Берлина оставалось всего шестьдесят километров. И бои за кюстринский плацдарм, которому предстояло стать исходными позициями, откуда войска 1-го Белорусского фронта нанесут решающий удар по Берлину, приняли крайне ожесточенный характер. Они длились весь февраль. Овладеть Кюстрином и объединить несколько небольших по площади, разрозненных плацдармов в единый кюстринский, занимавший по фронту сорок четыре и в глубину от четырех до десяти километров, удалось только в марте 1945 года. А пока противник, подтянув сюда свежие дивизии, делал все, чтобы не допустить этого. Немецкие танки и пехота настойчиво предпринимали одну за другой попытки контратаковать позиции наших войск. Резко активизировалась и вражеская авиация.

В то время как наземные части вели тяжелые бои за удержание и расширение плацдармов на западном берегу Одера, для нас, как никогда остро, встал вопрос о новых взлетно-посадочных площадках. Если немцы летали со стационарных аэродромов, расположенных в районе Берлина, то мы базировались на раскисших от ранней распутицы грунтовых площадках. Да и те находились на значительном расстоянии от передовой. Подобное положение привело к тому, что немецкая авиация сумела временно перехватить инициативу в воздухе. Правда, командующий фронтом маршал Жуков принял самые решительные меры, обязав срочно развернуть широкие работы по строительству новых аэродромов, но на это требовалось время. А ждать было некогда. Необходимость придвинуть авиацию к линии фронта становилась с каждым днем все настоятельнее.

И командующий 16-й воздушной армией генерал Руденко решил рискнуть. Дело в том, что поблизости от переднего края в расположении наших наземных войск находились три полевых аэродрома — Морин, Кенигсберг-малый и Реппен. И хотя они тоже были грунтовыми, но грунт там оказался крепкий, и их взлетно-посадочные полосы вполне могли обеспечить истребителям условия для нормальной боевой работы. Проблема заключалась в том, что все они обстреливались минометами и артиллерией противника. Однако другого выхода я не видел и потому настаивал, чтобы посадить там полки истребителей.

— Так снаряды же рвутся. Как работать будем? — не хуже меня понимая, что выбора у нас нет, высказал свои последние сомнения Руденко. И сам же ответил на поставленный вопрос: — Самолеты в капонирах укроем, личный состав — в окопы и землянки. Ну и количество зенитных батарей увеличим… Так?

Я сказал, что при схожих условиях нашим «якам» уже доводилось работать. Например, под Сморгонью. А заодно напомнил слова маршала Жукова, сказанные им, когда наши части впервые вышли к старой германо-польской границе. Теперь, выразился маршал, нам необходимы такие аэродромы, чтобы не только бомбардировщики, но и истребители могли доставать до Берлина.

— Ну если и командующий фронтом у тебя в союзниках, считай: убедил! — рассмеялся Руденко, сделав вид, будто не сам же и пересказал мне недавно разговор с маршалом Жуковым, на который я теперь сослался. — Действуй! Сажай свои истребители.

Итак, разрешение получено. Но прежде чем сажать полки на новые аэродромы, надо их сперва поднять со старых. А некоторые из них настолько раскисли, что с них не то что взлететь — рулить не представлялось возможности. В перемешанной с талым снегом грязи колеса шасси вязли до самых полуосей. Особенно плохо дело обстояло в дивизии Орлова. Аэродром, где базировались полки Рубахина и Власова, превратился в настоящее болото. Единственным выходом из положения было использовать вместо взлетной полосы ближайшую от аэродрома дорогу.

Но об этом надо сказать отдельно. С шоссе позже взлетали многие: нужда заставила. Мы лишь показали пример, став своего рода пионерами в этом деле. Кое-какой опыт у меня имелся: довелось во время Белорусской операции взлетать с проселочной дороги, о чем я вскользь уже упоминал. Но дорога дороге рознь. И потому хочу рассказать, как взлетал полк майора Рубахина, более подробно. Высветить, так сказать, наши тогдашние трудности во всех деталях.

Прежде всего, истребителю для разбега нужна полоса длиной в тысячу метров и шириной в пятьдесят. Шоссе же, на которое меня вывел Рубахин, если иметь в виду единственный подходящий для взлета прямой участок, насчитывало всего четыреста метров в длину и четырнадцать в ширину.

— Ничего не выйдет! — сказал с досадой Рубахин. И предложил: — А что, если металлическую полосу в штабе армии попросить? Я слышал, что будто бы целых шесть комплектов таких поступило.

— Значит, слышал и то, сколько один такой комплект весит? — не без иронии поинтересовался я. — Две тысячи шестьсот тонн. На чем доставлять их к тебе на аэродром прикажешь? Да и укладка металлических плит требует специальной подготовки грунта. А где у тебя грунт? У тебя грязь вместо него.

— Но с дороги же не взлететь! Узкая…

— А мы ее расширим. Разберем на доски сараи в соседней деревне, околотим щиты и закроем ими обочины вдоль дороги.

— А длина прямого участка? — оживился Рубахин, догадываясь, что у меня есть какая-то мысль в запасе. — Четыреста же метров всего!

— Знаю, что четыреста. Вместе мерили, — усмехнулся я и выложил свой главный козырь: — Вставим колышки под закрылки, увеличим угол атаки и взлетим. Еще вопросы есть?

— Самый последний, командир! — Широкоскулое лицо майора Рубахина сияло в откровенной улыбке. — На чем «яки» с аэродрома до шоссе тащить? Не на руках же?

— А об этом мы с местным населением потолкуем, — заключил разговор я.

Население — польских крестьян — уговаривать не пришлось. Едва сообразив, что от них требуется, они принялись разбирать на доски хозяйственные постройки и даже крыши собственных домов; таскали землю, засыпали обочины, настилали сверху дощатые щиты, валили телеграфные столбы и деревья вдоль дороги. Вместе с ними работали и мы — от рядового техника до командира полка. Про себя не говорю — сидеть без дела не в моем характере. Я за всю свою жизнь ни разу сантехника или электромонтера не вызвал. Не то что с лопатой там или двуручной пилой — с любым инструментом еще с молодых лет обращаться привык. Короче, через сутки самодельная полоса была готова. Дорогу привели в порядок, расширив до двадцати метров, а вот длины прибавить — было уже не в наших силах. Решил, что первым буду взлетать сам.

Утром польские крестьяне привели упряжки быков и помогли доставить самолеты к дороге. Отобрал для первых взлетов самых опытных летчиков; распорядился, чтобы за порядком на земле наблюдал капитан И. В. Федоров, которому предстояло взлететь последним, и залез в кабину. По моим расчетам, с закрылками, подпертыми деревянными колышками, самолету должно было хватить для разбега 385 метров. Конечно, я хорошо понимал, на какой риск иду, но без риска на войне не обойтись. Больше одной машины все равно не разобьем, взлетать-то полк будет по очереди…

Казалось, что «як» разгоняется нехотя, как бы не веря, что удастся набрать необходимую скорость отрыва. До неспиленного телеграфного столба — ориентира, где дорога делала поворот, — оставалось метров пятьдесят, а машина еще как бы висит на ручке управления, не набрав необходимой подъемной силы. Оторви ее сейчас — снова плюхнется на шоссе. Рано… Еще чуть-чуть… А вот теперь пора! Ощутив появившуюся в ручке управления упругость, я аккуратно беру ее на себя.

Кажется, пронесло, мелькнула мысль. А почему, собственно, кажется? Я же все рассчитал. И те запасные пятнадцать метров — может, чуть меньше или чуть больше — тоже были! И на сердце у меня сразу отлегло. Почувствовал: взлетит полк. Взлетит, как я только что взлетел.

Так оно и произошло. Летчики один за другим взлетали с шоссе, набирали высоту и затем четверками брали курс на новые аэродромы.

На аэродроме Морин, куда я прилетел с первой группой истребителей, уже успел обосноваться батальон аэродромного обслуживания, которому я поручил оборудовать здесь КП корпуса. Помимо боеприпасов и горючего аэродромщики завезли продукты питания и все необходимое для нормальной жизни и боевой работы. Действовала уже и радиостанция, которой, кстати, пришлось сразу же воспользоваться.

Дело в том, что успевших сесть на аэродроме Реппен «яков» попыталась блокировать подошедшая из-за Одера восьмерка вражеских истребителей. Они в то время, как я уже говорил, вновь почувствовали себя в небе хозяевами. Но летчики Ф. И. Селютин и Д. С. Шувалов, видимо, решили дать немцам понять, что время их краткого торжества истекло, и успели поднять свои «яки» в воздух. Завязался бой. Селютин срезал одного «фоккера». А два других в момент атаки Шувалова умудрились столкнуться в воздухе. Один немецкий летчик выбросился с парашютом, а второй разбился вместе с самолетом.

Но немцы на этом не успокоились. Уйдя за Одер, они вскоре вновь вернулись, но уже с подкреплением.

Между тем к паре Селютина, оставшейся над аэродромом в ожидании подлета очередной группы «яков», присоединилась четверка капитана А. М. Машенкина — она шла на Морин, но я передал по радио приказ Машенкину повернуть на Реппен. Истребителям, которые уже находились на аэродроме, не давал подняться в воздух огонь вражеской артиллерии.

Машенкин и его ведомый младший лейтенант В. С. Мельников, вступив в схватку, сбили по «фоккеру». Но из-за Одера подходили все новые и новые группы немецких истребителей. Управляя боем по радио, я переадресовывал идущие на Морин «яки» туда, где разгорелось воздушное сражение. Вскоре над Реппеном оказалась и эскадрилья капитана И. В. Федорова. Его ведомые Н. И. Сухоруков и Н. В. Лопатин подожгли в первых же атаках два «мессершмитта». Схватка продолжалась до самого вечера. Немецкие летчики уходили заправляться горючим за Одер, а наши садились на аэродроме Морин — его вражеская артиллерия почему-то обстреливала меньше, чем Реппен.

Противник потерял до десятка боевых машин. У нас в воздухе потерь не было. У немцев теперь явно не хватало опытных летчиков; и большинство из тех, кто участвовал в бою над Реппеном, в подметки не годились таким асам, как тот же Машенкин или Федоров.

Не повезло нам в тот день на земле. Когда артобстрел аэродрома Реппен стих и лейтенант Селютин сел, чтобы заправиться горючим, один из «Фокке-Вульфов-190» прорвался к полосе и сбросил бомбы. Лейтенант Ф. И. Селютин и оказавшийся поблизости капитан В. Б. Киселев погибли. Их трагическая смерть не могла не омрачить нашу победу. Понимая, что надо как-то поднять настроение летчиков, я собирался съездить вечером на бронетранспортере в Реппен.

Но перед этим следовало связаться со штабом армии и доложить Руденко о результатах воздушного боя, а также о перебазировании на здешние аэродромы полков корпуса.

— Помнишь Инстербург? — спросил Руденко, выслушав мой доклад. — Слыхал, как ты моему начштаба рассказывал.

— Такое не забывается, — ответил я, недоумевая, к чему клонит командарм. — Впервые за всю войну наши «яки» немецкий город бомбили!

— А что Жуков о Берлине сказал, тоже не забыл?

Я начинал догадываться, что имеет в виду Руденко. Если так, то лучшего повода поднять настроение летчиков и не придумаешь.

А Руденко между тем продолжал:

— Подбери экипажи и готовь завтра боевой вылет на Берлин. Пусть фашисты собственными глазами увидят наши истребители над своим логовом.

Поздно вечером бронетранспортер доставил меня в Реппен. Летчики еще не спали. Из землянки, к которой мы подошли вместе с командиром полка, доносились переборы гитары и песня. Песня была под стать настроению — о летчиках, когда они не возвращаются с задания.

— Почему нарушаете режим? — поздоровавшись, спросил я, когда мы вошли в землянку. — Завтра в 7.00 вылет, а вы не спите.

Гитару отложили. Но разговор, вижу, не получается. О чем, дескать, говорить: вылет — так вылет. Не в первый и не в последний раз…

— Маршрут будет такой: Реппен — Берлин! — спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, продолжаю я подчеркнуто неофициальным тоном. Будто не боевую задачу ставлю, а делюсь с товарищами по оружию свежей информацией. — Вопросы есть?

Летчиков после этого буквально как подменили. От похоронных настроений и следа не осталось. Не то чтобы о погибших товарищах позабыли, а возможность отомстить за них, насолить фашистам появилась. Крепко насолить: шутка сказать — Берлин! Столица гитлеровского рейха, последнее убежище фашистов. На лицах оживление, а в глазах у всех один и тот же невысказанный вопрос, скорее даже не вопрос, а надежда: кто полетит?

— Полетят две пары. Кто именно — обсудим с командиром полка, — сообщил я. И уже вполне официально распорядился: — А сейчас всем спать! Через десять минут чтобы ни голосов, ни шепота не слышно было. Чтоб полная тишина!

— А у нас, товарищ генерал, Лопатин храпит во сне громко, — невинным голосом сказал кто-то из летчиков.

— Храпеть Лопатину разрешаю! — шуткой закончил я. — Если, конечно, он без этого никак не может.

Раз до шуток дошло, значит, беспокоиться больше не о чем, подумал я, выходя из землянки. Да и что тут сделаешь: война без потерь не бывает, и летчики знают это не хуже меня. Руденко, конечно, догадывался, что я поеду в Реппен, вот и позаботился, чтоб не с пустыми руками… Ведь помимо 3 иак у него в армии и другие соединения истребителей есть. Но почетную боевую задачу поставил не кому-то, а именно нам. Видно, посчитал нужным войти в мое положение.

— Кого пошлем? — спросил я Рубахина.

— Да я бы и сам слетал, — усмехнулся в ответ командир полка. — Всю войну мечтал пройтись над рейхстагом на бреющем.

— Погоди, скоро там все побываем. И не раз! — пообещал я. — А пока ты не над Берлином, а здесь, в Peппене, нужен. Сам видел, что сегодня над аэродромом делалось.

Остановились в конце концов на кандидатурах капитана Машенкина и капитана Тищенко.

На другое утро началась боевая работа с новых аэродромов. Прикрывали танки, пехоту, штурмовали огневые точки за передовой… Немецкие истребители несколько раз пытались вновь прорваться к аэродромам. Но из этого ничего не вышло. Инициатива снова перешла в наши руки, и немцы от своей затеи задавить аэродромы в Морине, Реппене и Кенигсберге-малом отказались. Зато принялись обстреливать их дальнобойной артиллерией. Ежедневные обстрелы, конечно, изрядно осложняли нам жизнь. Приходилось усиливать капониры, углублять траншеи и окопы, где во время артналетов укрывался личный состав. И все же без ЧП на первых порах не обходилось. Так одна из вражеских мин угодила в ТЭЧ — специально отведенное место, где ремонтируют самолеты. Несколько человек были ранены осколками, а один из инженеров погиб.

На другой день, когда я уточнял с командиром 176-го гвардейского авиаполка полковником Чупиковым детали боевой задачи, меня вызвал на связь командарм Руденко. Оказывается, о нашем ЧП стало известно не только в штабе армии, но и в штабе фронта. «Командующий фронтом интересуется, что вы намерены делать дальше? — читал я на ленте СТ. — Маршал утверждает, что не знает случая, чтобы авиаторы несли потери от минометного огня, и спрашивает, не лучше ли посадить полк подальше от переднего края?» Пока аппарат отстукивал вопросы Руденко, я жестом подозвал полковника Чупикова и, ткнув пальцем в бумажную ленту, вопросительно посмотрел на него.

— Ни в коем случае! — замотал головой тот, быстро пробежав глазами текст. — Без этого аэродрома нам просто зарез! Отсюда же несколько минут лету и до передовой, и до территории противника. Да и летчики с него уже вовсю летают.

Всецело разделяя точку зрения Чупикова, я приказал телеграфистке передать смысл его слов, а от себя добавил, что в противном случае понадобилось бы перебазировать и штаб корпуса, а это означало бы отрыв от КП генерала Чуйкова, армию которого мы обязаны прикрывать с воздуха.

«Хорошо, так и доложу маршалу Жукову, — появился на ленте ответ Руденко. — Сам я, как вы знаете, придерживаюсь того же, что и вы, мнения».

Позже Руденко сообщил, что Жуков принял во внимание наши доводы, но распорядился, чтобы мы сделали все возможное и исключили впредь саму возможность потерь от минометно-артиллерийского огня противника.

Пришлось опять заняться земляными работами. Впрочем, одно не мешало другому. Летать мы продолжали.

И летали с аэродрома Морин в течение всего периода подготовки к Берлинской операции, а также в первые дни наступления наших войск на Берлин.

К исходу февраля Ставка Верховного Главнокомандования поставила перед войсками 1-го Белорусского фронта задачу ликвидировать группировку противника в Восточной Померании, где немцы длительное время накапливали силы, чтобы нанести контрудар с севера. В ночь на 27 февраля бомбардировщики обрушили крупнокалиберные фугасы на долговременные опорные пункты обороны противника. А на другой день наша авиация нанесла мощный удар по вражеским аэродромам Альтдамм, Штеттин и Финовфурт: противник потерял на стоянках более четырех десятков самолетов, несколько складов с боеприпасами и горючим взлетели на воздух. После авиационной и артиллерийской подготовки началось наступление наземных войск правого крыла 1-го Белорусского фронта. На север были повернуты две общевойсковые и две танковые армии.

Незадолго до этого меня пригласили в штаб 16-й воздушной армии, где генерал Руденко высказал мне свои соображения:

— Конечно, не хотелось бы снимать части корпуса с главного направления даже временно. Но с другой стороны, у твоих летчиков большой опыт совместной работы с танкистами. Да и с генералом Богдановым, как и с его начальником штаба Радзиевским, ты успел сработаться. А танки в предстоящей операции, сам понимаешь, — решающий фактор. И главная наша задача — с ходу наладить с ними надежное взаимодействие.

Руденко немного помолчал и добавил:

— Операция, думаю, надолго не затянется. Так что к штурму Берлина поспеешь. Да и аэродромы здешние за тобой сохранятся: часть полков оставишь на них.

После этого разговора я вылетел в Арнсвальд, где находился штаб 2-й гвардейской танковой армии, чтобы согласовать с генералом Радзиевским план наших совместных действий. Мы с ним и в самом деле давно нашли общий язык и понимали друг друга, что называется, с полуслова.

На третий день наступления танковые части прорвались в район Грос-Радов, и для истребителей корпуса началась привычная боевая работа. Привычная, но от того не менее сложная.

Взаимодействию авиации с танковыми соединения мы всегда придавалось особое значение. От четкости, с которой оно осуществлялось в ходе боевых действий подвижных наземных групп, зависело очень многое. Но добиться этого было порой очень нелегко. Обстановка в районах, где вели бои танковые части, как правило, быстро менялась. И каждое такое изменение обычно означало для нас постановку новой боевой задачи. Приступая к ее решению, мы, конечно, ставили в известность штаб воздушной армии, но дальше действовать приходилось самостоятельно, на свой, как говорится, риск и страх. Воевать по сценарию, разработанному и расписанному заранее, невозможно. А уж в танковых рейдах тем более. Конечно, мы работали в тесном контакте со штабом 2-й гвардейской танковой армии, но начальник штаба генерал А. И. Радзиевский ставил задачу нашему корпусу не ежедневно, а на какой-то период. Причем внутри этого периода за нами оставалась значительная свобода маневра. Без нее мы не смогли бы оперативно учитывать интересы ведущих сражения наземных войск. Исходя из конкретной обстановки, командиры танковых соединений нередко перенацеливали нас на те участки, где противник оказывал особо упорное сопротивление или вдруг неожиданно подтягивал туда свежие части. В подобных условиях, чтобы правильно маневрировать силами корпуса, я должен был знать не только общую задачу, поставленную мне в штабе танковой армии на какой-то период, но также и то, где в данный момент ведутся бои и какие силы в них принимают участие. Быть, иными словами, ежечасно в курсе событий.

Средств для этого было достаточно. На подвижной КП корпуса, находившийся обычно вблизи штаба танковой армии, стекались данные наземной, воздушной и радиолокационной разведки. Радиолокационных станций — или «Редутов», как мы их называли, — у меня было три; их по моей просьбе передал в распоряжение корпуса командарм Руденко. Два «Редута» я отдал в дивизии, а третий оставил в КП корпуса. Однако использование локаторов отнюдь не означало, что роль пунктов наведения становится как бы второстепенной, отходит на второй план. Напротив, авиационные наводчики включались в боевые порядки не только крупных соединений, но иногда сопровождали даже танковые роты. Мы старались создавать с их помощью сплошную сеть визуального наблюдения, продвигавшуюся вместе с танковыми частями и позволявшую нам точно знать, что происходит на земле и в воздухе. Широко использовались и данные воздушной разведки, а также радиоинформация от командиров групп самолетов, находившихся в воздухе. Все это обеспечивало надежную взаимосвязь авиации с наземными войсками, помогало координировать работу истребителей с действиями подвижных групп войск.

Основным способом прикрытия танковых частей оставалось барражирование над их боевыми порядками. Дело в том, что локаторы не засекали низко летящие цели, а мы не могли рисковать, допустив самолеты противника к танкам. Поэтому в воздухе висели небольшие группы истребителей, а с помощью локаторов мы быстро наращивали силы, когда возникала необходимость. Наряду с этим постоянно применялся и метод свободной охоты, позволявший переносить боевые действия на территорию противника.

Но одним прикрытием наземных войск наши задачи не исчерпывались. Мы помогали танкистам овладевать населенными пунктами, штурмовали опорные точки врага, подавляли пушечно-пулеметным огнем минометные и артиллерийские батареи, бомбили танки, вели непрерывную воздушную разведку. Танкисты высоко ценили боевую работу летчиков и в свою очередь всегда охотно помогали нам, чем могли. Если КП корпуса или передвижные командные пункты дивизий отставали от быстро продвигавшихся танковых частей, танкисты оставляли в таких случаях один-два взвода для охраны. Если требовалось срочно подготовить взлетно-посадочную площадку, навешивали на танки бороны и вместо тракторов боронили на них по нашей просьбе летное поле, а потом приглаживали землю гусеницами. Делились бензином, смазочными материалами, продуктами питания. Словом, это было не только четко отлаженное взаимодействие, но и подлинное боевое содружество, родившееся и окрепшее в совместных боях.

Вот, например, что писал по этому поводу маршал Г. К. Жуков в своих воспоминаниях:

Естественно, слова Жукова относились не конкретно к нашему корпусу или ко 2-й гвардейской танковой армии, которую мы тогда прикрывали. Маршал давал общую оценку результатам совместной работы танкистов и летчиков. Но общее состоит из частностей. А 3 иак, так же как и танковая армия генерала Богданова, как раз и являлся одной из таких частиц, из которых составлялось целое.

Что касается Восточной Померании, то противник сопротивлялся там яростно и упорно. Работы хватало не только на земле, но и в воздухе. Вражеская авиация действовала весьма активно. Запомнился в этой связи воздушный бой возле Штеттина, который мы с моим ведомым старшим лейтенантом Е. А. Донченко начали парой, а заканчивали вместе с подошедшими на помощь звеном капитана С. П. Шпунякова и летчиками 176-го гвардейского полка.

Мы с Донченко вели парой свободную охоту, стремясь обнаружить «фоккеры» до того, как те появятся над районом боевых действий танковых частей. Самолеты эти немцы все чаще использовали не по прямому назначению, а для штурмовки наших наземных частей, и потому они, как правило, несли бомбовый груз. То же самое произошло и в тот раз. Две группы «фоккеров» шли с расстоянием в полтора километра один от другого, груженные бомбами, а сверху их прикрывали несколько «мессершмиттов». Для одной пары «яков» немцев было явно многовато. Но, несмотря на численное преимущество врага, я решил не ждать вызванного по радио подкрепления и приказал Донченко:

— Атакуем! Смотри за воздухом!

Мишенью выбрал ведущего группы, так как это при удаче позволяло нарушить не только строй противника, но и управление самолетами внутри группы. Мне повезло: «Фокке-Вулъф-190» загорелся после первых же очередей.

На выходе из атаки я услышал в шлемофоне голос Донченко:

— «Дракон»! Справа и выше два «мессера»!

— Переворот! — командую я.

Ведомый точно повторяет за мной маневр, и оба «мессера» проскакивают мимо. Донченко заходит одному из них в хвост и жмет на гашетки. Дистанция между ними не больше ста метров, и вражеский истребитель разваливается прямо на глазах. Второй куда-то исчез. Но мне сейчас не до него. На «мессерах» бомб нет; иное дело «фокке-вульфы». Используя запас высоты, я разгоняю на пикировании машину и открываю огонь по ведущему второй группы. Однако дистанция оказалась великовата и трассы лишь слегка зацепили немца. Но строй второй группы «фоккеров» тоже нарушен. А это сейчас главное. «Фоккерам» теперь не до штурмовки. Завязывается маневренный бой.

Ведомый мой, не глядя на то, что воевал недавно и боевого опыта, по существу, накопить еще не успел, держался уверенно и сумел срезать еще один вражеский истребитель. Правда, это случилось позже, когда подошло звено Шпунякова, а вслед за ним и группа истребителей капитана Н. Д. Дугина из 176-го полка.

Немцев нам в конце концов удалось разогнать, и «фокке-вульфы» отбомбились не по нашим танкам, а над своей территорией. У нас в бою потерь не было.

Немало ожесточенных воздушных схваток пришлось провести и во время боев за город Альтдамм, который немцы защищали особенно упорно. Вместе с захватом города завершилась и ликвидация группировки вражеских войск в Восточной Померании. Это произошло 20 марта 1945 года. Восточно-Померанская операция, продолжавшаяся двадцать дней, увенчалась полным успехом, и вскоре полки корпуса вновь перелетели на Одер, в район кюстринского плацдарма. Но перед этим наш 3 иак Указом Президиума Верховного Совета был награжден орденом Суворова II степени.

Разгром вражеских войск в Померании, Восточной Пруссии, Польше, а также на южном крыле советско-германского фронта неотвратимо приближал окончательный крах третьего рейха. Фашизм доживал свои последние дни. Однако руководство вермахта и часть нацистской верхушки не оставляли надежды, что правительства Англии и США в последний момент «образумятся» и, не желая дальнейшего распространения коммунизма в Европе, начнут с Германией переговоры о сепаратном мире. Ради этого они готовы были вести войну до последнего немецкого солдата. К тому же Гитлер и его клика не уставали твердить, что готовят против русских новое секретное «чудо-оружие», с помощью которого можно будет переломить чуть ли не весь ход войны.

Немецкое командование, естественно, догадывалось, что наступление на Берлин начнется с кюстринского плацдарма, и усиленно готовилось к нему. Весь март и начало апреля мы непрерывно вели воздушную разведку, стремясь иметь полное представление о том, что происходит по ту сторону передовой. Мощная система обороны противника, включавшая Одерско-Нейсенский оборонительный рубеж и Берлинский укрепрайон, была шесть раз сфотографирована на всю ее глубину, достигавшую местами 90 — 100 километров. Позже выяснилось, что немцы сосредоточили на подступах к Берлину 10 400 орудий и минометов, 1500 танков и самоходных орудий, около 2000 самолетов и до 1 миллиона солдат и офицеров, входивших в состав двух групп армий «Висла» и «Центр»[17].

Авиация противника располагала в районе Берлина шестьюдесятью двумя аэродромами, большинство которых имело взлетно-посадочные полосы с искусственным покрытием. Двадцать девять из них находились восточнее, а тридцать три западнее Берлина. Помимо базировавшихся на них двух флотов — 6-го и «Райх» — противник перебросил сюда часть самолетов с Западного фронта и из Норвегии. В составе его авиационных частей появились новые модификации самолетов, в числе которых имелось до 120 реактивных истребителей Ме-262 и самолеты-снаряды[18].