Давнее знакомство позволило мне хорошо узнать этого выдающегося человека, посвятившего всю свою жизнь авиации. Сергей Игнатьевич Руденко обладал колоссальным опытом и до тонкостей знал авиационное дело. Это был талантливый командир, человек высокой культуры и глубоких разносторонних знаний. После летной школы, выпускником которой он стал еще в 1927 году, Руденко закончил в 1932 году Военно-воздушную академию имени профессора Н. Е. Жуковского. Войну начал в должности командира 31-й авиадивизии, вместе с которой перелетел на фронт с Дальнего Востока. Затем воевал в качестве командующего ВВС Калининского, а позже Волховского фронтов. В сорок втором командовал 1-й и 7-й ударными авиагруппами Ставки Верховного Главнокомандования. Осенью того же года получил назначение на должность командующего 16-й воздушной армией, воевал под Сталинградом, Курском, Орлом, принимал участие в освобождении Белоруссии. Теперь предстояло освобождать от гитлеровских захватчиков Польшу. Размещавшиеся на ее территории немецкие войска группы армий «А» прикрывали жизненные центры Германии.

Встреча с Руденко в штабе армии, располагавшемся неподалеку от Варшавы, на восточном берегу Вислы, не внесла, правда, желанной ясности в отношении того, удастся ли 3 иак принять участие в боях на главном направлении. До наступления оставалось еще два месяца, о чем, понятно, в момент нашего разговора ни я, ни командарм не знали. Это выяснилось значительно позже. А пока Руденко ввел меня в курс дела лишь в той мере, в какой это касалось подготовки к предстоящей Висло-Одерской операции. В распоряжении 6-го воздушного флота противника, противостоящего нам на этом участке советско-германского фронта, находилась хорошо развитая аэродромная сеть, дававшая возможность разместить здесь до полутора тысяч: самолетов. Однако данные разведки указывали, что такого количества самолетов у немцев нет. На аэродромах Модлин, Сохачев, Плоцк, Радом, Лодзь, Кутно, Познань и на других взлетно-посадочных площадках у немцев имелось более 500 боевых машин. Конечно, противник мог в дальнейшем наращивать свои силы — подобное предположение нельзя было сбрасывать со счетов. Но нам представлялось это маловероятным. Скорее немцы попытаются компенсировать нехватку истребительной авиации — новые части, как мы считали, им попросту негде брать — за счет усиления зенитной артиллерии, что, кстати, хорошо согласовывалось с поступавшими в последнее время данными разведки.

— Об удержании господства в воздухе напоминать, думаю, не за чем. Это и без того ясно, — сказал Руденко. — А вот вопросы, касающиеся взаимодействия с танковыми частями и управления авиацией с целью их поддержки и прикрытия с воздуха, предстоит продумать основательно. Не сомневаюсь, что темпы продвижения войск, и особенно танковых соединений, будут не менее высокими, чем во время Белорусской операции.

Из разговора с Руденко я понял, что истребители корпуса предполагается использовать в основном для прикрытия поля боя во время прорыва вражеской обороны, а позже — для прикрытия с воздуха, а также для поддержки введенных в прорыв танковых соединений и частей. Примерно те же задачи 3 иак приходилось решать и в период Белорусской операции. Теперь предстояло использовать накопленный опыт, учитывая как сильные, так и слабые его стороны.

Прежде всего следовало позаботиться об аэродромах. Причем спланировать и рассчитать все так, чтобы истребители не отрывались от наступающих войск дальше, чем на двадцать — тридцать километров. Помимо штаба нашего корпуса этим вопросом активно занимались и в штабе 16-й воздушной армии. Из ста двадцати вновь построенных аэродромов пятьдесят были оборудованы в непосредственной близости от передовой линии. Для истребителей 3 иак намечалось использовать те из них, которые располагались в районе магнушевского плацдарма, захваченного на последнем этапе Белорусской операции. Пока они оставались пустыми. Перебазировку на них планировалось осуществить перед самым началом наступления наших войск.

Однако все эти аэродромы обеспечат боевую работу авиации лишь в первые дни. После прорыва вражеской обороны, когда танковые соединения уйдут в глубь территории противника, они, сыграв свою роль, уже не смогут в дальнейшем эффективно использоваться истребительной авиацией. Понадобятся новые взлетно-посадочные площадки, которые пока находятся в руках врага. И мы заранее готовились осваивать их по мере продвижения наших войск. С этой целью проводилась аэрофотосъемка таких аэродромов противника, как Сохачев, Кутно, Лодзь; оборудовались по их типу учебные полигоны, где отрабатывались способы быстрого ввода в строй этих и других стационарных аэродромов врага после их захвата нашими танковыми частями. Помимо того, воздушная разведка изучала и фотографировала территорию противника с целью выявить те ее участки, которые хоть мало-мальски пригодны для использования под временные взлетно-посадочные площадки. Создавались специальные, облегченного типа инженерные подразделения аэродромного обеспечения. Продвигаясь вместе с наступающими войсками, они должны были подготовить прием самолетов на отбитых у врага аэродромах. Чтобы обеспечить на первое время необходимые запасы горючего и боеприпасов, им выделялись бронетранспортеры и грузовые автомашины. С личным составом таких подразделений проводились соответствующие учения, чтобы они могли организовать при необходимости оборону аэродромов.

Тщательно планировалась работа подвижных КП и пунктов наведения, их оснащение радиостанциями, использование локаторных установок, налаживание надежной связи с наземными войсками, которым предстояло вести боевые действия в глубине вражеской обороны. Отрабатывались способы подавления зенитной артиллерии противника, намечались объекты штурмовки с воздуха, строились ложные аэродромы, чтобы отвлечь внимание врага…

Работы, словом, было много. И обо всем, конечно, не расскажешь. Да и нет, думается, в том нужды. Хочу лишь подчеркнуть, сколь тщательно готовилось предстоящее наступление, какое огромное внимание уделялось всему, что было с ним связано. Ведь победу хотя и добывают в сражениях, готовят ее заранее, задолго до начала наступления. И чем основательнее, чем серьезнее такая подготовка, тем больше шансов на конечный успех. Правда, не всегда на нее есть необходимое время и силы. Но теперь, судя по всему, у нас было и то и другое. Не случайно, видимо, впервые за все время с момента сформирования 3 иак нас держали на запасных аэродромах чуть ли не два месяца, а командующий армией генерал Руденко специально подчеркнул: «Ваши части до самого начала наступления в бой вводить не будем». Обычно же нас бросали в бой сразу, как только полки корпуса садились на фронтовые аэродромы.

На этот раз все было иначе. Все свидетельствовало о том, что у нас теперь достаточно сил, чтобы приберечь их до нужного часа и ввести в дело, когда это понадобится, не измотанными преждевременно в боях, а свежими, во всей их нерастраченной сокрушающей мощи. Говоря о нашем корпусе, я, разумеется, не имею в виду, что в подобном положении оказался один лишь 3 иак; на запасных аэродромах сидели и многие другие авиационные соединения. За полтора месяца до начала наступления в состав 16-й воздушной армии входило 6 корпусов и 14 отдельных дивизий и полков, в одном из которых, к слову сказать, командиром был Герой Советского Союза полковник П. Ф. Чупиков, а его заместителем — дважды Герой Советского Союза майор И. Н. Кожедуб. Третью Золотую Звезду Иван Никитович Кожедуб получил позже. А 176-й истребительный авиаполк, в котором он воевал, временно включили в те дни в состав 3 иак.

На состоявшейся в декабре летно-тактической конференции, проводившейся в масштабе армии, среди выступавших асов делился своим боевым опытом и Иван Никитович Кожедуб. Его слушали особенно внимательно. На счету этого прославленного летчика числилось в то время 48 сбитых самолетов, и авторитетом он пользовался огромным. Было чем поделиться и летчикам 3 иак. Разговор шел серьезный. Основными темами стали тактика воздушного боя, методы взаимодействия с наземными войсками, и особенно с танковыми соединениями. Конференция прошла с большой пользой и явилась составной частью той работы по повышению боеспособности летного состава, которая велась непрерывно, изо дня в день.

Незадолго до начала Висло-Одерской операции командующий 1-м Белорусским фронтом маршал Г. К. Жуков собрал руководство общевойсковыми, танковыми и авиационными соединениями, чтобы провести военную игру. В общих чертах замысел операции сводился к тому, чтобы, прорвав вражескую оборону и развивая наступление на познанском и бреславском направлениях, разгромить немецкую группу армий «А» и выйти на Одер, создав тем самым благоприятные условия для завершающего удара по Берлину. Войскам 1-го Белорусского фронта предстояло наступать с магнушевского и пулавского плацдармов.

А вскоре 3 иак в числе других авиационных частей и соединений получил от командующего 16-й воздушной армией генерала Руденко конкретную боевую задачу. Вот как писал об этом в книге своих воспоминаний «Крылья победы» Сергей Игнатьевич Руденко:

Я привел этот внушительный перечень авиационных частей и соединений ради того, чтобы подчеркнуть, какими мощными силами располагала к тому времени советская авиация, какие сокрушительные удары наносила она по врагу. В составе 16-й и 2-й воздушных армий, участвовавших в Висло-Одерской операции, насчитывалось к началу наступления 4770 самолетов[13]. Стоит ли удивляться, что мы могли позволить себе держать до последнего дня в резерве многие авиационные части и соединения. Безвозвратно ушли в прошлое времена, когда противник легко добивался на нужных ему участках фронта подавляющего преимущества в технике. Советский народ, построив под руководством Коммунистической партии и правительства в небывало короткие сроки сотни и сотни новых оборонных заводов, давал фронту все необходимое для победы. Массовый героизм проявлялся не только на полях сражений — беспримерный трудовой подвиг советских людей в тылу обеспечивал материальную базу для разгрома фашизма. И мы, фронтовики, никогда не забывали о тех, кто ковал оружие, которым мы били врага.

Теперь мы готовились применить это оружие для решающего удара. Что же касается нашего 3 иак, все мы испытывали чувство естественной гордости, что именно нам доверили задачу прикрывать с воздуха войска на главном направлении. Наши надежды, таким образом, сполна оправдались; оставалось доказать делом, что командование не ошиблось в своем выборе.

Наступление войск 1-го Белорусского фронта началось14 января прорывом вражеской обороны с магнушевского и пулавского плацдармов. А уже ко второй половине следующего дня начался массовый отход противника из района Радом и Кельце, где 12 января перешли в наступление с сандомирского плацдарма войска 1-го Украинского фронта. В тот же день, 15 января, части 5-й ударной армии генерала Н. Э. Берзарина прорвали оборону противника на всю ее тактическую глубину, 2-я гвардейская танковая армия генерала С. И. Богданова, боевые порядки которой нам предстояло прикрывать с воздуха, готовилась войти в прорыв утром 16 января.

А мы второй день сидели на аэродромах. Погода стояла отвратительная: низкая облачность, дождь вперемешку со снегом, густой туман. В воздух поднимались только самые опытные экипажи. За первые два дня наступления авиация фронта совершила всего-навсего 276 вылетов.

«А что, если и завтра погода будет опять нелетная?! — с тревогой думал я, кляня в душе на чем свет стоит союзников. — Танки Богданова нас дожидаться не станут!» Союзники, понятно, к плохой погоде не имели никакого отношения. Если, конечно, не считать того, что из-за поражения в Арденнах наступление по их просьбе началось на шесть дней раньше намеченного срока. А за шесть-то дней, думалось мне, погода наверняка бы переменилась.

Но погода переменилась уже на другой день. Утром туман рассеялся, облачность разнесло ветром, и мысли о союзниках и их проблемах вылетели у меня из головы. Начиналась серьезная боевая работа. И прежде всего необходимо было позаботиться о новых аэродромах. Те, что находились на магнушевском плацдарме и предназначались для работы по прикрытию войск на время прорыва вражеской обороны, теперь уже не отвечали требованиям дня. Взлетавшие с них истребители сжигали значительную часть горючего еще до того, как оказывались в районах боевых действий. На патрулирование оставалось мало времени. Свободная охота, решавшая ту же задачу — не допустить на поле боя вражеские самолеты, разыскивая и перехватывая их на путях подхода к целям, — требовала горючего еще больше: из воздушной схватки выйти вовремя сложнее. Летчики, словом, работали на пределе. Чтобы сократить подлетное время и увеличить радиус действия истребителей, требовались новые площадки вблизи линий соприкосновения танковых частей с противником.

К середине дня на КП генерала Богданова, где я находился с утра вместе с начальником штаба полковником Кацем, поступили сведения, что передовые танковые части прорвались к Сохачеву и ведут бой недалеко от расположенного там вражеского аэродрома. Решив не терять времени, я вместе с капитаном Самойловым вылетел в Сохачев. Тамошний аэродром входил в число тех, которые мы планировали захватить еще в период подготовки к операции, и к нему, скорее всего, уже пробивался один из батальонов аэродромного обслуживания, чтобы подготовить все необходимое для приема наших истребителей. Но пока его здесь нет. Не видно на летном поле и немцев. Правда, стоят с десяток «мессершмиттов» и несколько «Фокке-Вульфов-190». Бросили при отступлении? Или готовятся к взлету? Нет, вроде непохоже. В стороне от аэродрома все еще идет бой. А здесь, на летном поле, тихо, никакого движения. Проходим с Самойловым на малой высоте еще раз — ни единой живой души! Значит, все-таки бросили в суматохе технику. Неизвестно только, успели ли заминировать полосу? Если не успели, сразу можно пару полков посадить, а им отсюда до районов боевых действий — рукой подать. Сесть, что ли, проверить?

Сам-то я сесть был готов. Да удержала возможность получить очередной нагоняй от начальства. Могут ведь, в конце концов, и от полетов отстранить — всему есть предел, а уж терпению начальства тем более. Решил от греха связаться сначала по радио с КП армии.

На КП армии в тот момент находился Руденко. Доложил ему, что танки еще ведут бой, но на аэродроме, судя по всему, немцев нет.

— А мины? — сразу же спросил командарм. — Вы же не хуже меня знаете, что противник, как правило, минирует при отходе взлетно-посадочные полосы. Посадите сперва У-2, пусть минеры обследуют летное поле и, если понадобится, разминируют.

— Много времени уйдет, — возразил я. — А нам этот аэродром не завтра, а уже сегодня требуется. Сердцем чувствую: мин нет. Не до того немцам было, даже самолеты взорвать не успели.

— И все же проверить надо, — стоял на своем командарм.

— А после проверки можно сажать полки? — не стал больше настаивать я.

— После проверки разрешаю!

Разрешение, командарма мне требовалось потому, что аэродром находился, по существу, на ничейной территории и поблизости от него все еще гремела орудийная перестрелка между нашими танками и артиллерией противника. И хотя я был уверен в ее благоприятном для нас исходе, но поручиться, конечно, было нельзя. Впрочем, это уже детали… Главное — разрешение я получил. Говорю ведомому:

— Разговор с командующим слышал? Вот и хорошо. А теперь давай проверим, есть ли тут мины или нет!

Прошлись мы с Самойловым несколько раз над полосой и на пологом планировании прострочили ее пулеметными очередями. Если бы была заминирована, хоть бы одна мина да взорвалась.

Теперь можно садиться. Сели. Только успели осмотреть полосу да взглянуть на брошенные фашистами самолеты — абсолютно исправные, даже горючее в баках есть, — как вдруг над аэродромом показались «яки» с птичьим крылом на капотах. И сразу заход на атаку. Один «мессер» в решето превратили, другой… Эдак, думаю, они все самолеты в утиль спишут. Хорошо хоть боезапас у них был на исходе, после выполнения боевого задания к себе на аэродром возвращались. Подсчитали мы потом с Самойловым все дыры и, связавшись с полком, поделились с летчиками своими наблюдениями. Потом рассказывали, что летчики в полное недоумение впали: откуда, дескать, у командира корпуса столь исчерпывающие сведения, да еще через каких-нибудь двадцать минут после налета!

А в Сохачев уже летели вызванные мной через начальника штаба эскадрильи истребителей. Кроме полков Рубахина и Власова сюда вскоре сел полк штурмовиков. Между тем подоспела автоколонна с батальоном аэродромного обслуживания, а вслед за ней и выделенная генералом Богдановым танковая бригада для охраны аэродрома.

Теперь можно было вновь выходить на связь с командующим армией. Докладываю, что аэродром, как и было приказано, проверен и истребители уже ведут с него боевые действия.

— А кто проверял? — с сомнением в голосе поинтересовался Руденко. — Что-то уж очень быстро все у вас получилось.

— Перед тем как сесть, мы с капитаном Самойловым прощупали полосу пулеметным огнем. Мин не оказалось. А дальше…

— Дальше все ясно. Можете не продолжать, — прервал командарм. Но вместо ожидаемого мной выговора сказал совершенно другое: — В общем, правильно поступили. Рискуете, как всегда. Но в данном случае риск оправдан. Сейчас для нас каждый час дорог.

Время и в самом деле было на вес золота. Танковые части продвигались стремительно, а задачу прикрывать их с воздуха нам никто не отменял. Более того, она с каждым днем усложнялась. Обстановка в районах боевых действий менялась чрезвычайно быстро. И для эффективного управления авиацией необходимо было знать, где ведут бой и в каком направлении движутся танковые части, буквально ежечасно. В этих условиях резко возросла роль авиационных наводчиков, находившихся в боевых порядках танковых дивизий, батальонов и даже рот. В более крупных соединениях действовали наши подвижные командные пункты. Надо сказать, что централизованное управление истребительной и штурмовой авиацией осуществлялось лишь до ввода в прорыв танковых частей; позже мы вошли в оперативное подчинение командования подвижных групп наземных войск. Это диктовалось интересами дела и позволяло управлять авиационными соединениями более гибко и оперативно.

Но гибкость гибкостью, а без новых площадок, с которых мы могли бы поднимать истребители в нужный момент и в нужном месте, надежно прикрывать наступающие войска было невозможно. Потому-то и приходилось сажать истребители там, где только еще развертывались танковые бои, а до передовых частей общевойсковых армий расстояния порой исчислялись многими десятками километров.

Достаточно сказать, что перед захватом того же аэродрома под Сохачевом танки генерала Богданова за один день 16 января прошли с боями восемьдесят километров. И, судя по всему, не собирались снижать темп продвижения. Чтобы не оторваться от них, нам приходилось делать все возможное и невозможное.

Вот, к примеру, что писал об этом в книге своих воспоминаний начальник штаба 2-й гвардейской танковой армии А. И. Радзиевский:

Все верно. Аэродром под Сохачевом был не исключением, а скорее правилом. И суть для нас сводилась не столько к мужеству летчиков и техников, о котором столь лестно для нас отозвался генерал Радзиевский, сколько к поиску подходящих мест, где его можно было проявить — взлетно-посадочные площадки постоянно оставались для нас проблемой номер один. И порой случалось, что мы опережали не только пехоту, но и танковые части. Так, например, полковник Орлов посадил 24 января полки своей 278-й истребительной авиадивизии на аэродром Веднари за сутки до того, как туда пришли основные силы танковой армии. Орлов в тот же день сумел организовать боевую работу, и его истребители взлетали и шли прикрывать танковые части не с востока на запад, а с запада на восток.

Другой такой случай произошел в районе Врешена. В городе еще были фашисты, а один из подвижных батальонов аэродромного обслуживания внезапно атаковал вражеский аэродром, где немцы занимались уничтожением собственных самолетов, выбил их с летного поля, не дав его заминировать, и захватил стоянки с «мессерами», которые враг так и не успел взорвать. А когда группа аэродромщиков отправилась взглянуть, что происходит в городе, их автомашина выскочила прямо на наши танки. Командир 9-го танкового корпуса, оказавшийся в головной машине, сказал по этому поводу, что гнался за противником и никак не ожидал встретить здесь вместо немцев наши авиационные части. А на другой день аэродром под Врешеном уже вел боевую работу.

Однако я несколько забежал вперед. В тот день, когда мы захватили аэродром в Сохачеве, авиация 1-го Белорусского фронта сделала 3431 вылет[15]. Причем почти половина из них пришлась на штурмовку наземных целей. В одном из таких вылетов отличился капитан Джабидзе. Наши танкисты обстреляли двигавшийся на предельной скорости вражеский железнодорожный состав. Однако догнать его не смогли — на гусеницах за колесами не угонишься. Эшелон уходил, что называется, на всех парах. Тут-то в дело и вмешался Джабидзе. Четверка «яков» с первого же захода вывела из строя паровоз. Остальное довершили подоспевшие к остановившемуся эшелону танки. В тот же день комэск Джабидзе уничтожил по наводке с земли «раму» — так мы называли фашистский самолет-разведчик. В связи с этим его портрет и небольшую заметку напечатали во фронтовой газете.

Всего же за 16 января истребители 16-й воздушной армии, проведя 24 воздушных боя, уничтожили в воздухе 18 вражеских самолетов. Авиация противника, несмотря на установившуюся погоду, особой активности не проявляла, а вражеские истребители встреч с нашими «яками» не искали. За них это с успехом делали мы.

Стремясь остановить продвижение наших танковых частей, немцы все чаще использовали свои истребители не в воздушных схватках, а в качестве бомбардировщиков и штурмовиков. Лучше всего подходил для этих целей «Фокке-Вульф-190». Эта машина могла нести бомбовый груз значительно большего веса, чем Ме-109. Но мы обычно срывали планы немцев, не позволяя им не только бомбить танки, но и вообще появляться над их боевыми порядками. Используя данные радиолокационных станций — а они к тому времени имелись и в корпусе, — мы перехватывали самолеты противника до того, как они выйдут на цель.

Но однажды, когда радиолокационная установка меняла позиции, девятке «Фокке-Вульф-190» удалось все же скрытно подобраться к шоссе, по которому двигалась большая колонна танков. Пункты наблюдения, имевшиеся в каждом танковом соединении, не засекли их из-за облачности, маскировавшей подход немецких истребителей. Оставался последний заслон — четверка «яков» лейтенанта А. И. Филиппова, патрулировавшая именно на такой случай над дорогой. На нее-то и напоролись немцы. Правда, выскочили они из-за облаков внезапно, да и численное преимущество было на их стороне, но тем не менее ни одна бомба на танковую колонну не упала.

Филиппов, понимая, что нельзя допустить, чтобы немцы подошли к шоссе, открыл огонь с дальней дистанции, чтобы сразу обнаружить всю недвусмысленность своих намерений. Ведомые повторили его маневр. И немцы поняли, что, прежде чем штурмовать колонну, им придется выдержать жестокий воздушный бой. А для этого сперва надо освободиться от бомб. И они их сбросили куда попало. Завязалась схватка. Два «фоккера» оказались срезанными в первые же минуты, загорелся и один из наших истребителей. У Филиппова кончился боезапас, но он заметил, что бомбы сбросили не все вражеские истребители. Четверка «Фокке-Вульф-190» попыталась прорваться к шоссе. Филиппов вместе со своим ведомым связал их боем. Но если трассы ведомого достигали врага, то и пушка и пулеметы Филиппова молчали. И фашисты поняли, что он для них не представляет опасности. Однако они не учли, с кем имеют дело. Стремясь не допустить врага к танковой колонне, Филиппов решил идти на таран. Разогнав машину, он срезал плоскостью хвостовое оперение одного из вражеских истребителей. Ведомый Филиппова, у которого к тому времени тоже кончились снаряды, хотел сделать то же самое. Но немцы, видимо, решили, что с них хватит, и дружно повернули на запад.

Филиппов успел выброситься с парашютом, благополучно приземлился на своей территории и на попутной машине живым и невредимым добрался до аэродрома, где базировался его 812-й авиаполк. Танкисты, наблюдавшие за боем, рассказали о воздушном таране генералу Богданову.

— Лихо деретесь, ничего не скажешь, — высказал тот свое одобрение мне. — Хоть в воздухе, хоть на земле.

На земле нам действительно приходилось сталкиваться с противником довольно часто. Не знаю, что конкретно имел в виду генерал Богданов, но оружия в те дни мы из рук не выпускали. Стараясь не отстать от танков, наши передвижные пункты наведения постоянно забирались в такие места, откуда немцев еще не успевали окончательно выкурить. Однажды пришлось ночевать в костеле, в подвале которого скрывалось до сотни вооруженных немецких солдат. Я с разрешения тамошнего ксендза пробовал перед сном сыграть по памяти какой-то вальс, а немецкие автоматчики сидели прямо подо мной и слушали, как я пытаюсь совладать со столь необычным для меня музыкальным инструментом. В конце концов ксендз не выдержал и, видимо пытаясь переключить мое внимание с церковного органа на вещи, более для меня привычные, по секрету сообщил о том, кто находится под каменными плитами пола польского храма.

— Третий день голодными сидят, — закончил свое неожиданное сообщение ксендз.

— Подвал-то хоть заперт? — поинтересовался я.

— Вдвоем с дочерью замок навешивали. Да и дверь железом окована.

Наутро мы с помощью танкистов разоружили немецких солдат, а затем, не зная, что с ними дальше делать, загнали вновь — уже безоружных — в подвал, где и заперли до подхода пехотных частей.

В другой раз фашисты угнали у нас из-под носа «виллис».

Нашли мы в одном из сел подходящий дом для оборудования передвижного командного пункта. Загнали грузовик с радиостанцией во двор, залезли на крышу, чтобы установить антенну — чем выше, тем больше дальность радиосвязи, — а «виллис» оставили прямо на улице. Возимся мы на крыше с антенной, вдруг слышу, прямо под нами, из окна верхнего этажа, затрещали автоматные очереди. Спустились вниз, видим: огонь ведет мой шофер В. И. Авдеев.

— Фрицы! — кричит. — Фрицы, товарищ генерал, на нашем «виллисе» уехали.

— Как — уехали?

— Да я сдуру ключ зажигания в машине оставил. Думал, никого в селении нет. А они влезли и уехали. Шесть человек.

— Ладно, не переживай. Новую машину добудешь. Только уж в следующий раз ключ в ней не оставляй, — пошутил я, радуясь, что догадались загнать грузовик с радиостанцией во двор.

— Так точно, товарищ генерал. Теперь не оставлю.

Авдеев, оказывается, слова мои принял всерьез. Когда вечером сели ужинать, его с нами не оказалось. Куда пропал, никому не известно. А утром явился и докладывает:

— Товарищ генерал, ваше указание выполнено! Немецкий «опель-капитан» стоит у подъезда дома. Почти новый совсем. Всего каких-то двадцать тысяч километров на спидометре накрутить успел.

Шутка моя, как вскоре выяснилось, обернулась для фашистов весьма плачевно. И речь шла отнюдь не об угнанном у них легковом «опеле».

Авдеев рассказал, что в поисках замены пропавшему «виллису» обнаружил неподалеку от нас хутор, где обосновалось какое-то подразделение фашистов.

— Возле каждой хаты мотоциклы стоят, а самих немцев не видать — спят, что ли. Я же туда, чуть только рассветать стало, подобрался. Гляжу, возле одного из домов «опель» этот стоит. Ну и реквизировал его взамен «виллиса». Шофер немецкий — разиня вроде меня, ключ от зажигания тоже в машине оставил.

На Авдееве была офицерская фуражка, а на груди висел немецкий автомат — тоже трофеи, пояснил он.

— Сколько до хутора? — спросил я.

— Километров десять, — сказал Авдеев. — От силы двенадцать.

Соседство такое нам вовсе ни к чему, подумалось мне. И я связался по радио с КП танковой части, которую мы прикрывали. Мне сообщили, что в двадцати километрах от нас находится танковая рота, но связи у них с ней нет, и нам дали ее позывные, чтобы мы сами попробовали связаться. Радиостанция у нас была достаточно мощная, да и антенну мы подняли над крышей высоко. В общем, через час девять тридцатьчетверок подошли к нашему командному пункту. Командир роты оставил танковый взвод для охраны нашего командного пункта и, прихватив с собой Авдеева, укатил с двумя взводами в сторону хутора.