Владимир Савенков
      Живой товар: Москва - Лос-Анжелес
      Крыши Лас-Вегаса плавились, и казалось 110-120° по Фаренгейту для этого лета не предел. Лак на машинах горел. Брызги, поднятые детьми над бассейном, испарялись, не успевая вернуться в ленивую волну. В отелях и казино, однако, круглые сутки бесшумно работали мощные кондиционеры, все и вся одаривая прохладой - в пору было надевать пиджаки. С заходом солнца духота на улицах не спадала, совсем рядом в гигантской пустыне тяжело вздыхали, ворочаясь в темноте, пески Невады. Слабые ветры слизывали с них жар и умирали, обожженные, на прокаленных зноем мостовых и тротуарах города. Перед рассветом негры в униформах обильно поливали эти тротуары водой из шлангов, но и мокрый асфальт держал тепло до утра.
      Где-то к середине второй недели в Лас-Вегасе Барт почувствовал, что отдых начинает изматывать. Праздник терял очарование, превращаясь в обыденность, в принудительный ритуал. В кафе и среди прохожих, скапливающихся под светофорами возле "Ривьеры", появлялись смутно узнаваемые лица. Скромная полуденная тень от сосен и пальм, высаженных над бассейнами, во внутренних двориках отелей, теперь притягивала сильнее, чем наэлектризованный воздух залов с тотализатором и громадными телеэкранами, зажигающимися тотчас, как только на ипподромах Лондона, Парижа или Сиднея объявляли первый заезд. Рулетка раздражала своей непредсказуемостью, многочасовая слежка за цифрами на шарах индейского лото попросту утомляла. Блеск игорной столицы стал восприниматься как должное. Огни рекламы, текущей по фасадам ночных небоскребов, примелькавшись, вдруг зажили какой-то своей, отдельной от рекламных текстов жизнью. За ночью порой следовала ночь, а за днем день, и, когда их естественное чередование нарушалось, это рождало весьма неприятное ощущение - город "давил на психику", околдовывал, навязывал ритм и волю. Были моменты, Барт двигался, как под гипнозом: что-то покупал, куда-то спешил, где-то задерживался, как бы против своего желания. Наступала апатия. Если что и спасало еще от нее, то лишь сильнодействующие средства - карты на зеленом сукне и протяжные блюзы в крошечных ресторанчиках, пропитанных ароматами кофе и тропической листвы.
      Барт часто звонил жене, обещая вернуться домой "вот-вот". Андрей тоже был не прочь сменить обстановку. Едем, соглашался он. По мне, хоть завтра. Останавливало одно - такая скользкая, такая капризная прежде карта неожиданно "подобрела" и, что называется, "пошла". Раскрытые чемоданы (только рубашки в них покидать и захлопнуть) ждали своего часа на ковре в номере. Отъезд в Сан-Луис-Обиспо откладывался со дня на день, но дилеры словно договорились не отпускать приятелей - Андрей теперь точно знал, где "его" столы, а Барт, полностью отыгравшись, уже надеялся возместить себе и гостиничные расходы. На выпивку они почти не тратились. Они играли в "Блэк Джек", а тем, кто играет в "Блэк Джек", голоногие официантки приносят, как известно, любые коктейли и пиво бесплатно. Когда перед Андреем вырастали башенки-столбцы круглых "чипе" заработанных жетонов, официанткам перепадало "на чай", доллар-полтора за коктейль и улыбку. Дилеры, приносящие удачу, получали от Андрея куда больше русскому нравилось подкармливать американцев.
      Долго так продолжаться, конечно же, не могло. Старый "Понтиак" Барта покрылся пылью, но машину не мыли, не было смысла гнать ее на мойку - впереди лежала пустыня и дыбились горы. Андрей уже бросил, прощаясь с Лас-Вегасом, монетку в водопад подсвеченного прожекторами фонтана. Над водопадом по ночам бушевал искусственный вулкан. Кратер взрывался каждые четверть часа - было слышно, как шумит на сумасшедшем ветру ало-черное пламя, грохочет обвал, лопаются камни и волдыри лавы. Вскоре, правда, зарево меркло, гул стихал и опять становились легко различимы возгласы туристов, зачехляющих фотоаппараты и кинокамеры, шелест шин и мелодия срывающейся с отвесной скалы воды.
      Барт и Андрей жили в "Ривьере" в маленьком двухместном (около ста долларов в сутки) номерке. Просыпались поздно и порознь, принимали душ, брились, слушая новости или музыку, обменивались друг с другом информацией - чем закончился день (ночь). Завтракали "когда где", нередко в том же отеле, на первом этаже в угловой забегаловке. Здесь обычно довольствовались апельсиновым соком, кофе и булочками с ветчиной или джемом.
      - Ты удивишься, Андрей, - сказал однажды Барт, подливая себе в чашку горячий кофе, - но ты в Лас-Вегасе не единственный русский.
      - Прекрасно, - кивнул Андрей. - Растет благосостояние моего народа.
      - Пока ты спал, - покачал головой Барт, - радио Лас-Вегаса передало, что разорился Русский цирк. Начал гастроли по США и разорился. У них описано все имущество. Отобраны костюмы, декорации, даже звери. В счет долга. Москва не шлет деньги, и вряд ли все это удастся выкупить.
      - Наш цирк тут сто раз выступал, - оскорбился Андрей. - Он всюду выступал и никогда не прогарал.
      - Не знаю, - пожал плечами Барт, - может, выбран не тот маршрут. Не те города. Или реклама плохая. Часть труппы осталась в Сан-Франциско, другие разбрелись по Америке. Ищут работу. Некоторые оказались здесь, - он постучал ложечкой по краю блюдца.
      - Правильно. Много площадок, много шоу.
      - Много-то много, - согласился Барт, - но ты видел, что здесь за конкуренция, какие маэстро работают на этих шоу. Вашим не пробиться.
      Андрей помолчал.
      - Радио призывало помочь беднягам. Они и так живут на частные пожертвования, - сообщил Барт. - И ждут новых наших пожертвований. На еду, на оплату жилья, на билеты до Нью-Йорка и до Москвы.
      До Москвы билеты потребуются не всем, подумал Андрей. Иные тут приживутся, заведут детей, и главным оскорблением для этих детей будет напоминание: вы-то русские, ребятишки. Первое дело - вытравить это клеймо. Чтобы американцы не жалели, не презирали, не тыкали носом в телевизор, когда на экране - дороги, прилавки и рожи из Рязани или Смоленска. Не открестишься, проще скрыть копытца и рожки. Вот и "Блэк Джек" ненавязчиво учит - не стоит выбалтывать лишнее. Трудно? Когда играешь в одной компании ночь напролет, все за столом успевают познакомиться. И один из первых вопросов тебе - ты откуда? Ты выигрываешь, и к тебе обращаются: "Мистер Выигрывающий, вы откуда?" "Из Пасадены (Окнасары, Глендейла, Барстоу)" "Да, но в Америку откуда приехали? Япония, Мексика... Впрочем, нет... Но серьезно?" Можно напиться и разрушить свой имидж, вспомнил Андрей. Будут долго молчать. Мистер Победитель из страны, что выклянчивает подачки. Только Бангладеш и Эфиопия ей еще, кажется, не посылали помощь. И все - как в прорву. Как в черную дыру. То ли воры и лентяи, эти русские, то ли дебилы. Или вообще безмозглые - загадочная русская душа вместо мозгов. Американским парням бы те миллионы, что выбрасываются на сибирский ветер!
      - Пожалуй, мне уже попадались те артисты, - сказал Андрей. - Родное словечко, по крайней мере, промелькнуло, постой, в "Цирке-Цирке". Название казино их, наверное, и привлекло. Но там всегда людно, у лестницы на второй этаж.
      - Лестница к детским аттракционам?
      - Да, в толпе я решил, что мне померещилось. Как в прошлом веке изрек наш великий писатель Гоголь: "Редкая птица долетит до середины Днепра". Понял? засмеялся Андрей.
      - Днепр?
      - Нет, аналогия. Редкий русский долетит до середины пустыни в Неваде.
      - В центре пустыни - горы, - сказал Барт. - И Долина Смерти.
      - Да ты поэт, - проворчал Андрей. - Идем-ка, поэт, кинем по доллару в автомат.
      В "Ривьере" им, как правило, не везло. Рбычно они переходили дорогу, кидали доллар-другой или по горсти мелких монет в автоматы ближайшего казино, пытаясь угадать, улыбнется ли им сегодня удача. Залы были наполнены звоном, сыпались центы, сыпались доллары, люди выгребали их из железных поддонников, круг замыкался: купюры, обмен, прорезь, поддонник, карман... Условившись о встрече (когда бассейн? где ланч?), Барт и Андрей расставались - в эти минуты они напоминали Андрею заядлых волжских или днепровских рыбаков, отправляющихся на лов по своим заветным, "прикормленным" еще со вчерашнего дня местам.
      Лучшие вечера они проводили на фирменных представлениях Лас-Вегаса, это могло быть шоу в "Хилтоне", "Цезаре", "Алладине" - всюду было чудесно: шампанское, фейерверк мелодий и красок, факиры и укротители, пантеры, змеи, хохмачи с сальными анекдотами, йоги, оглушительно ревущие суперновые мотоциклы и голые дивы с торчащими розовыми сосками, безукоризненной кожей и страусиными перьями в роскошных волосах. Иногда до помоста, где эти дивы, словно дразня Андрея, выделывали свои па, было в буквальном смысле слова рукой подать сверкающий каблучок, казалось, расколет пепельницу или бокал. Почти в упор Андрей глядел на точеную белую, на точеную черную стать, курил, и дым его сигареты колыхался под шелковым крылом танцовщицы.
      - Чертова недотрога! - как-то воскликнул русский. - Но ведь кто-то выдергивает перышки из ее хвоста?
      - Ее муж, или ее дружок, - Барт отбивал ритм ребром ладони по колену. Отсюда не приглашают... Из ночного клуба еще куда ни шло. Но тебе пока не по карману, а?
      - Сходим как-нибудь? - спросил Андрей. - Посидим в уголке, и только-то.
      - В уголке, - согласился Барт.
      В клуб они прибыли в полночь, оба навеселе, Андрей так даже начал слегка шепелявить, язык не очень-то слушался его. Платил Барт. Андрей пил, будто перед концом света, и это вскоре сказалось на нем. Он то пощелкивал пальцами, призывая очередную красотку к себе на колени, то боялся испачкать недавно купленные белые брюки, мрачнел, соловел, клевал носом. Время от времени он взбадривал себя глотком ликера с водкой и вполголоса ругался, мешая сленг с русским матом. Вероятнее всего, он и сам толком не знал, чего ждет от простого американского стриптиза. Изредка он обыскивал свой пиджак и посыпал стол серо-зелеными купюрами, небольшого, впрочем, достоинства (Барт тут же заталкивал их Андрею в карман), и сожалел о каких-то сотенных, забытых в номере отеля на дне чемодана. Ехать домой Андрей отказывался наотрез. Барт опасался, что они досидят в клубе до самого закрытия, до того момента, когда девочки выстроятся в шеренгу перед последними посетителями, расчитывающими на услуги сверхпрограммы, и пьяный русский возомнит себя персидским шахом, что решает в собственном гареме - кого сегодня осчастливить?
      Публика редела. Барт старался представить пьяную русскую любовь. На простынях какого цвета они теперь спят?
      - Я мигом выметусь отсюда, если вон та кубиночка составит нам компанию, упрямился Андрей. - Куба си, Кастро но.
      - Тот умен, кто живет по средствам.
      - О, Господи! - заводился Андрей. - У тебя есть Пэм, а при таком тыле как Пэм, конечно же, можно позволить себе жить по средствам. А когда на целом континенте не находится ни одной женщины, которая бы по тебе сохла, когда у тебя нет никого на тысячи миль вокруг, кто бы хотел заполучить тебя в постель, тогда как? Меня ведь никто не ждет, Барт, - канючил Андрей, - кроме дешевых двадцатипятидолларовых проституток в Лос-Анжелесе и Нью-Йорке.
      - Поступай, как знаешь, - Барт погасил сигарету. Он уже отметил про себя, что опекает русского слишком плотно, даже навязчиво. - Прежде вас водило за ручку ваше правительство, - вдруг обозлился он, - а сейчас с вами должны няньчиться мы? Никак нельзя без няньки, да?
      На улице дышалось немного легче, что было неожиданно для этого города. Высь над Невадой стала яснее и глубже. И они смертны, подумал о звездах Андрей. Никуда не девается только фон, на котором всему остальному гореть и меркнуть, - только вечное небо, вымороженная чернота. После изрядных доз алкоголя Андрей иногда впадал в сентиментальность. В машине он не проронил ни слова. От стоянки, где Барт парковал "Понтиак", до отеля они добрели вместе и внизу расстались
      - Андрей задержался возле дилера, одинокого и скучающего, а Барт отправился в номер спать. Андрей суетился, то обреченность, то азарт пятнами проступали у него на лице. Дилер насторожился:
      - Не советовал бы продолжать, сэр. Вы не в форме.
      - Ерунда, - отмахнулся Андрей. - Лучше поменяйте-ка мне еще двадцатку.
      - Извините, - дилер поправил "бабочку" под воротником, - нам нужен арбитр? Мой совет совсем не плох.
      - Ладно, - ответил Андрей, чуть помедлив. Хотел было нахамить, но пощадил скромного труженика зеленых полей.
      - Завтра будет ваш день, уверен.
      Андрей посмотрел по сторонам, не слышал ли кто их тихий разговор, и поплелся к лифту, усмехаясь: цвет сукна с карточного стола - цвет нашей национальной тоски.
      2
      Он провалился в сон, словно в пропасть, и, когда очнулся, почувствовал себя совершенно разбитым. Стылая (кондиционер работал в дневном режиме) темная комната, прилепившаяся, точно к шаткому карнизу птичье гнездо, к самому краю света, опасно раскачиваясь, зависала над непроглядной бездной. Пальцы судорожно цеплялись за угол тонкого одеяла, Андрея знобило. Искаженное, будто преломленное в кривых зеркалах, раздвоенное, растроенное сознание, гримасничая, смеялось над хозяином. Едва забрезжив, призраки сверкающего карнавала, искры шелка, бокалов и ожерелий превращались в ехидные угольки, тлеющие в грязном ватнике пьяницы, - осколки прошедшего дня, ночи, лиц и улиц, фасадов и интерьеров складывались в странную мозаику, в далекий образ утопленной в снегах, затерянной где-то под рубиновой звездой планеты. И все там было, вроде бы, как у людей - дни и ночи, дома и парки, любовь и деньги, только жили в том мире немного не по-человечески. Так одна колода карт дает абсолютно разные расклады, и судьбы могут отличаться друг от друга, как земля и небо. Андрей замерзал, холод сковывал мысль, наплывала Москва, страшная и голодная, с бешеными крысами, грызущими шпалы в подземелье пустынного метро, с клубами пара над трещиной лопнувшего теплопровода, с обглоданными холодами и страхом (ребрами белых мостов и проваливающейся в сугробы, идущей от леса, от Сетуни к Поклонной горе стаей одичавших собак, и весь этот ночной кошмар с разборками смертников на опушках и анютиными глазками соплячек из подворотен, с выбитыми окнами электричек и скорых поездов, с расплесканной шутки ради кислотой, сжирающей резину со ступеней эскалатора и кожу с сапога и ножки модницы, с крестами в свинцовом небе и юродивыми, надсаживающимися в теплых клозетах, с заводами, прогоревшими в дым и промасленной ветошью, вмерзшей в лед, которую не в силах выцарапать из наста ни старуха-нищенка, ни вьюга, вся эта Москва, видение, ледник, приведенный дьяволом в движение, неумолимо сползал на Андрея по одному из склонов его памяти, грозя раздавить и человека, и то, что его окружало в пустыне, от дикой колючки на бархане до рукотворного рая Лас-Вегаса.
      Утро Андрей провел в постели, а когда окончательно проснулся, выяснилось, что Барт из номера уже ушел. На телевизоре лежала записка: "После полудня постарайся быть в "Эль-Ранчо". Если не возражаешь, давай пообедаем там в два".
      До двух оставалось чуть более часа. Андрей привел себя в порядок, сменил костюм, в котором вчера гулял, на футболку и джинсы, и в одном из карманов обнаружил долларовые жетоны из казино "Цирк-Цирк", о которых давно забыл. Так бы и ехал с жетонами, поругал Андрей свою похмельную голову и пошел в казино, в кассу. Играть не хотелось. Получив деньги, он немного побродил между столиками, наблюдая - кто какие делает ставки, и уже собрался было покинуть зал, как вдруг услышал громкую русскую речь. В тот час в кафе находились только русские. Они пили коку со льдом и приценивались к дешевой еде. Лысый толстяк и рыжеволосая, с веснушками на скуластом лице, девушка участия в разговоре не принимали, но было ясно - они из той же группы. Девушка спросила о чем-то лысого толстяка, но тот лишь развел руками в ответ. Тогда она отступила к пятицентовому игральному автомату и стала рыться в сумочке. Андрей приблизился и молча предложил монетки на ладони. Девушка нахмурилась, поискала глазами соотечественников, но они были увлечены выбором салата.
      - Не стесняйтесь, берите, - сказал Андрей по-русски. - Понадобятся, еще наменяем.
      Девушка разбросала монетки по мужской ладони, словно побаловалась с костяшками на счетах.
      - Андрей Растопчин, - представился он, - москвич. Занесла нелегкая, да?
      - И правда, неожиданно, - вздохнула девушка.
      - Московский цирк - вспросил Андрей. - Я слышал вашу историю по американскому радио. Всерьез застряли?
      - Гадкая история, - сказала девушка и бросила пять центов в машину.
      - Саша! Ты чего не идешь? - окликнули девушку подруги.
      - Сейчас!
      - Не торопитесь, - сказал Андрей. - Скорее всего, я сегодня уеду из Лас-Вегаса. Могу ли чем-нибудь помочь? Конечно, не всей вашей труппе, усмехнулся он. - Лично вам.
      - Спасибо, - поблагодарила циркачка, - но у нас с ними, - она показала за спину, - нынче "общий котел".
      - И все же.
      - Ну, если "и все же", - протянула девушка, и во взгляде ее промелькнуло раздражение, - отправить в Москву, например. Или что вы имеете в виду? Устроить здесь на работу по специальности? Взять на содержание и снять для меня особнячок?
      - Трудновато придется вам в Америке с таким настроением, - сказал Андрей. - Или говорить следует не о настроении? О характере, да? Где вы живете в Лас-Вегасе?
      - В "Палмин".
      - "Памин"? Это где?
      - Это в старом городе.
      - Хотите пообедаем вместе? - спросил Андрей.
      - А потом я отвезу вас в старый город.
      Циркачка не ответила. Растопчин пересыпал центы в ее маленькую ладонь, собрал пальцы девушки в кулачок и чуть задержал его в своих тяжелых руках, словно согревая.
      - Что бы вы предпочли на обед?
      - Они будут волноваться, - девушка оглянулась.
      - Разве что предупредить?
      - Жду вон у тех дверей, - кивнул Растопчин. - Не разминемся?
      - Вы случайно не из наших отечественных мафиози?
      - поинтересовалась циркачка.
      - Нет, Саша, - то ли успокоил, то ли разочаровал ее Андрей.
      Хмель все еще не выветрился из его головы. Он стоял и смотрел, как движутся ручейки эскалаторов, как, снабженные фотоэлементами, распахиваются двери, выпуская людей на площадь, в знойный желтый полдень. От площади Андрея отделяла прозрачная стеклянная стена. Бетонный козырек отбрасывал на ступени широкой низкой лестницы густую тень. К ее фиолетовой кромке подкатывали такси. Пассажир ступал ногой на асфальт и на мгновение слеп. Он инстинктивно делал еще шаг, оказывался в тени и лишь тогда оборачивался, отыскивая глазами спутников. Многие взрослые приезжали сюда с детьми. Америка - это культ ребенка, давно уже усвоил Андрей. К каждому ребенку здесь относятся так, словно он - сын всей нации. Попробуй, тронь американца! Андрей чувствовал себя довольно скверно. Попробуй, тронь... Их нравы, припоминал он некогда популярную газетную рубрику. Кривая улыбка поползла по его губам. Чужая земля, всюду чужая... Как будто существует, зевнул он, где-то для меня своя! Былая Россия - история. Новая - блеф. Сами по себе ни чернозем, ни суглинок, какие бы хлеба, березки и кусты на них ни росли, не есть родина. Чернозем, в принципе, можно завезти и из Канады, а смирновскую водку из США - России не прибавится. Прибавится грязи и пьяниц. Одна из главнейших опор человечества, православное царство, ампутировано мясниками. "Новая историческая общность" фантомная боль, мучащая инвалида который уж десяток лет. А протез не снимает фантомные боли, догадывался Андрей. Он попробовал закурить - к горлу подкатил кашель. Андрей воткнул сигарету в песок. Всем, покидающим "Цирк-Цирк", рябая старуха вручала проспект, зазывающий в соседнее казино, дочернее по отношению к "Цирку" заведеньице. Циркачка, верно, поедает салат, решил Растопчин. Что за обед там еще будет - ей неизвестно, а "синица" уже в руках. Русские в Америке, как правило, - жалкое зрелище. На спортивных площадках? Тут они, да, - сыны и дочери великой... Мысль ускользала. Растопчин никак не мог сообразить, кто они, все, родившиеся в СССР? Дети Революции, Коминтерна, войны, Арбата, галактики, Перестройки, дьявольского наваждения? Россия здесь и рядом не лежала. А если и лежала, то зарезанная, и маньяк-некрофил с человеческим лицом, суетясь, поливал ее своим бешеным семенем. Московские приятели Растопчина недоумевали, отчего он не остается в Америке, отчего каждый раз возвращается домой, в Богом проклятый край? Андрей отшучивался: Америка - как шикарные выходные туфли, ну, сколько в них проходишь? Иногда так хочется сунуть ноги в старые рваные домашние тапочки, понятно? Те несколько минут, что Андрей проторчал у дверей казино, показались ему нестерпимо длинными. Увидев циркачку, он тут же схватил ее локоть и задышал ей мятно-табачным ароматом в щеку:
      - О, как здорово встретить своего человека в этой пустыне! Сашенька чудесное имя! Давай, родная, на "ты", если я для тебя не слишком стар, - в порыве братской любви он сгреб Сашу себе подмышку. Другой рукой отправил под язык очередную мятную таблетку. Шли к "Эль-Ранчо".
      Девушка сбросила мужскую ладонь с плеча. Ее платье было почти прозрачным.
      - Не слишком, не слишком, - сказала она. - Жарко сегодня на солнце до безумия.
      Они стояли на середине главной улицы Лас-Вегаса, на пешеходном островке между двумя широкими потоками сверкающих машин. В небе, голубом и бесконечном, царил полный штиль. Рыжими волосами Саши поигрывал ветер, поднятый проносящимися мимо автомобилями.
      - Не желаешь окунуться перед едой? - предложил Андрей. - В бассейне. А можем пойти на вышку.
      - Нет с собой купальника, Андрей.
      - А под душем освежиться?
      - Под каким? - спросила Саша.
      - Есть тут, один на весь Лас-Вегас, - сказал Растопчин. - У меня в номере. Сто метров отсюда.
      На светофоре зажегся зеленый. Андрей шагнул с бордюра на мостовую и подал руку циркачке.
      - Не стоит ли мне вернуться к ребятам, пока не поздно? - спросила она.
      - Поздно, - заверил Андрей. - Да и не отпущу.
      - А ты кто?
      Он пожал плечами:
      - Архитектор.
      - И строишь в Америке? Что ты строишь в Америке?
      - Ничего, - сказал Растопчин. - Читаю лекции. "Русская и советская архитектура". Вообще-то мой семинар-с сентября, но три недели назад в ЮСИЭЛЭЙ была одна конференция, вот я и приехал пораньше, - объяснил Растопчин. - А сейчас "окно".
      - Ты говорил, что сегодня уезжаешь, - Саша остановилась, разглядывая макет старинного фургона. - В натуральную величину... А на лошадей что, денег не хватило? Я имею в виду - на деревянных. Кстати, ты умеешь запрягать?
      - Скульптуры?
      - Живых лошадей.
      - Нет, - сказал Андрей.
      - А я умею, - циркачка взяла Растопчина под руку. - Так куда ты уезжаешь?
      - В Сан-Луис-Обиспо.
      - В Сан-Лу...
      - Маленький городок на юге Калифорнии. Знаменит Университетом и отелями. Потрясающие окрестности, - сообщил Андрей. - Рядом имение Херста, замок, океан.
      На козлах фургона сидели два крашеных маслинной краской ковбоя и приветствовали Андрея и Сашу деревянными улыбками.
      - Часть наших сейчас в Лос-Анжелесе, - сказала Саша. - Девочки и меня зовут, им там обещана работа. Не цирк, конечно. Что-то вроде варьете.
      - Влипнешь в очередное дерьмо, - предположил Андрей. - Не боишься?
      - Ты летишь или едешь на машине? - спросила Саша.
      - У нас машина, - Андрей толкнул дверь-вертушку и вошел в "Эль-Ранчо". Саша последовала за ним.
      - Дорога, случайно, не через Лос-Анжелес?
      - Это зависит... - Андрей коснулся пальцем Сашиного подбородка и заглянул ей в глаза. - Он, правда, верный семьянин. Другое дело - я. Короче, попросить Барта?
      - Ты и в Союзе был таким хватким? - Саша скинула палец Растопчина со своего подбородка. - Или здесь поднатаскался? Кто такой Барт?
      - Мой друг и хозяин машины. Я вас познакомлю.
      Барт играл в "Блэк Джек" в окружении японцев. Трудно сказать, почему Барт выбрал именно это казино. Американцы обходили его стороной, считая гиблым местом, и если заведение еще кое-как держалось на плаву, то в основном за счет отеля, где любили останавливаться японцы, корейцы и гонконгцы. Раздражая американских гуляк, они носили с собой от столика к столику толстенные пачки наличных и заученно прятали эмоции в розовые ямочки на холеных щеках. Восточная тема обсасывалась юмористами едва ли не на каждом втором шоу Лас-Вегаса. Пародировалось и передразнивалось все - манеры приглашенных на чаепитие, поза мудреца-созерцателя из Сада Камней, одеяние ниндзя, стойка и габариты борцов Сумо, песни и танцы. Изображались целые сцены, на которых "самураи" резали воздух боевыми кличами и каменными ладонями или путешествовали по американским штатам, между делом покупая голливудские студии и примеряя европейскую обувь.
      - Видишь столик с картежниками? - спросил у Саши Растопчин. - Тот парень, который не японец, и есть Барт.
      Андрей подошел к стойке бара, заказал два крепких коктейля и помахал Барту рукой.
      - Наверное, он богат, твой приятель?
      - Отчего ты решила?
      - Не знаю, - Саша помешивала лед в бокале, - все эти люди прямо-таки излучают спокойствие. И твой приятель в том числе.
      - Он маляр, - сказал Андрей. - Классный маляр, почти художник. По американским меркам не слишком богат, но собственная фирма у него есть.
      - Судя по всему, ты здесь не в первый раз. Друзья, знакомые, коллеги. Заработок в зелененьких. Хваткий малый, - оценила Растопчина циркачка. Подумываешь остаться в штатах насовсем?
      Андрей пытался унять невесть откуда взявшуюся дрожь. Он глядел на Сашу и терял над собой контроль. Ее платье просвечивало.
      - Насовсем? - неожиданно для себя подмигнул циркачке Андрей и чуть не сплюнул от досады, таким дурацким вышло это подмигивание. - Поживем - увидим, - тронул он Сашины волосы. - Лучше плыть по течению, чем пускать пузыри. По течению, по течению - куда вынесет. Прибьет к Америке - будем вкалывать. К России - водку трескать. К помойке - тоже неплохо, с голоду, по крайней мере, не помрем. А забросит в постель - будем любить и наслаждаться, верно? - у него хватило ума не захихикать.
      Теперь он старался ронять словечки через паузу, двигаться с ленцой, но роль хладнокровного совратителя ему не удавалась - ночные пьяные калории требовали выхода. Он говорил пустое, краем сознания подмечая, что с этой циркачкой "проходят самые дешевые номера". По своей воле попавшая в идиотскую зависимость от Растопчина, неумело работающего то под сказочного принца, то под Иванушку-дурачка, Саша сносила и хвастовство его и откровенную пошлятину, и липкое поглаживание по колену, плечу, волосам. Кислой улыбкой она отвечала на упрямый горячий взгляд и терпела перемешанные с запахом мяты винные пары у лица, и готова была себя пожалеть, оправдать - доля ты, русская, долюшка женская - ах, да что еще делать, как ни терпеть бедной, голодной, бездомной Сашеньке в красивой и богатой чужой стране, в каком-то сумрачном и полупустом казино в ожидании бармена с очередным коктейлем, маляра Барта с машиной и немалыми, видимо, деньгами, в ожидании плотного дармового обеда, а Бог даст и несколько безработных часов в самой фешенебельной части Лас-Вегаса, когда Саше не надо будет подыскивать и коверкать английские слова и шарить в сумочке, где заведомо нет не только кредитной карточки, но и железного доллара в надорванной подкладке.
      В Москве у Саши остались сын (пристает к свекрови, наверное, - давай позвоним маме в Америку, когда она уже приедет?) и муж, тоже в некотором роде цирковых дел мастер - вечно нахохленный и черный, как смоль, администратор с Воробьевых гор. Семейная жизнь складывалась иным на зависть, супруги много ездили (в основном - порознь) и трагедии из разлук не делали. Муж Саше потихоньку изменял, но, благо, с женщинами весьма далекими от Сашиного круга то есть с тонкими звонкими неженками, чьи имена никогда не появлялись на афишах. Этот смоляной муж на дух не переваривал "мускулистых цирковых кобыл", как называл он женщин с манежа, подруг и соперниц Саши, и это было уже кое-что: когда летишь с трапеции и видишь перед собой ослепительную девку, только что переспавшую с твоим благоверным, возможны, как говорится, варианты.
      Картинно экипированные, по залу слонялись три негра из службы безопасности казино. В глубине этажа, в холле, возле витрин с парфюмерией и сувенирами собрались на инструктаж своего руководителя желтолицые туристы, новая группа. Андрей расхваливал прелести ночного Лас-Вегаса и отказывался верить в то, что русским артистам работа здесь "не светит".
      - С твоей-то специальностью! Трапеция! - льстил Андрей.
      У Саши закружилась голова. Ей стало грустно и легко, как после приземления на сетку батута. Она отставила бокал и прикрыла глаза ладонью - на пальцах таяла изморозь. Играла мягкая, четко перекликающаяся с тихим послеполуденным гулом в висках, музыка. Официантка, обслуживающая столик с японцами, принимала на мельхиоровый поднос бутылочки с пивом "Лайф". Щелкала чья-то зажигалка, глухо падал в толстое стекло колотый лед. Ах, мечталось ведь даже не о чем-то конкретном - вот напишут в газетах... вот посмотрю на людей и себя покажу... поживу... накуплю... - мечталось о празднике, просто о празднике. Не стреляться же теперь, думала Саша. На то он и настоящий праздник, чтоб нести в себе нечто непредсказуемое, нечто волшебное! А волшебное действо, как такси или банку пива, не закажешь - с тем и смиримся. Но чтоб из такого громадного супермаркета, как Америка, совковая баба не вывезла шмутки (приодеться, а ненужное продать) и приличную электронику (лучшую - сыну, остальное продать)... кем надо быть? Ненормальной? Саша оторвала потеплевшую ладонь ото лба и вздохнула про себя: ты и есть ненормальная, только и умеешь в облаках парить, а туда же - семью ей хотелось поддержать, свой кусок урвать, просто цирк!
      Андрей с азартом, с прихлопом потирал руки. Словно аплодировал чему-то:
      - А теперь в ресторанчик, родная. Обе лошадки - твои, запрягай!
      - До Лос-Анжелеса дотяните? - спросила Саша. Навстречу шел Барт.
      - Переведи ему, что я поздравляю его с победой, - сказала Саша. - С прекрасной победой.
      - С чего ты взяла, что он выиграл? - рассмеялся Андрей. - По физиономии определяешь? Так она у него от природы светится.
      - Женская интуиция, - пояснила Саша и приподняла бокал, приветствуя приближающегося американца.