Теперь человечество может вздохнуть спокойно - время реформ безвозвратно утеряно, мы дорогой ценой сохранили существующий статус-кво и наш любимый технологический прогресс, как некий суррогат интеллектуального, творческого и духовного развития, продолжится теперь до самой смерти человечества. А в том, что такая участь нас ждет сомневаться не приходится весь смысл нашего существования отныне и во век - создании искусственной Среды, железной скорлупы вокруг нашего бытия, в надежде, что она предохранит нас от враждебной природы. Создав ее, мы потеряли способности приспосабливаться к внешним изменениям. Простые оценки показывают, что мощь всего человечества на много порядков уступает таким природным катаклизмам, как оледенение, потепление, вспышка на Солнце и многим другим, могущим уничтожить нас вместе с нашим хваленым прогрессом. Несомненно, какая-то часть людей переживет все это, приспособившись физически и психологически, вопрос лишь в том: останутся ли они людьми и будут ли так же доминировать в природе?
      Резюмируя, скажем: наша цивилизация по сути своей - эрзац природных законов и порядков. Всю свою энергию мы тратим на то, что бы удержаться на тупиковом пути, выбранном нами сорок тысяч лет назад. Мы консервативны и психологически, и политически, и экономически. Самое страшное для нас оказаться в ситуации, когда не действуют испытанные рецепты и встает вопрос о смене социальной парадигмы. Мы давно уподобились плохому математику, который каждую новую задачу пытается свести к уже известной и решить ее стандартными методами. Тривиальные аргументы позволяют прийти к выводу, что человечество находится в тупике и чего до сих пор не замечает. Мы динозавры этой геологической эпохи.
      На видеоряд книги я не обращал внимания, гипертекстные ссылки игнорировал, да и читал не все подряд, а только наиболее заинтересовавшие меня куски, поэтому некоторые выводы показались мне необоснованными, а мысли несколько сумбурными. Впрочем, вероятно это издержки поверхностного чтения. Единственное, я не мог понять - зачем эту книжку прислали мне, да еще в комплекте с моей биографией. Я мысленно сверил свою жизнь с навеянными думами о судьбах цивилизации и не нашел никаких точек пересечения. Я никогда не стремился свернуть с накатанного пути технологического прогресса, всегда был консервативен в политическом, экономическом и психологическом смыслах и, даже, когда-то очень успешно работал на войну с Внешними Спутниками, внедряя в головы обывателей, что это самое лучшее дело и им стоит заняться. Потом, правда, к этому я резко охладел, но при этом не стал пацифистом, не стал агитировать голубей в Гайд-парке прекратить бесчинства военщины и пикетировать Дом Директории. Хотя, я лукавлю - конечно, я хотел своими книгами изменить отношение людей к войнам вообще, и к этой, длящейся уже более тридцати лет и грозящей стать Второй Столетней, в частности. Да и о чем мне было еще писать? Пиши либо о том, что знаешь лучше всех, либо о том, что не знает никто. Война родила меня, вскормила, подняла на высокую социальную ступень и затем уничтожила меня того, старого, кусачего Желтого Тигра. Война - моя жизнь, мой хлеб, и мой злейший враг.
      Ладно, будем считать, что я теперь кое-что понял в этом намеке.
      Вторую книгу мне начать не удалось - незаметно за размышлениями я уснул и, проснувшись, никак не мог понять почему так быстро стемнело. Желудок был пуст, как и голова, и я направился в "Вешнаге".
      В баре было еще темнее, чем на улице - светились лишь столешницы столиков и стойки, да на эстраде кто-то в кромешной тьме изображал стриптиз, отражая потным телом скудный свет и внося этим свою скромную лепту в освещение заведения, но не в пример улице - теплее, видимо Гедеминас здраво рассудил, что экономию на освещении посетители как-то переживут, но вот пить свежезамороженное виски они не согласятся.
      Я включил предусмотрительно взятый фонарик и, старательно обходя столики, добрался до стойки. Посветив в лицо хозяина бара, я поздоровался:
      - Лабас вакарас, Гедеминас. Ты что, за просмотр стриптиза будешь брать отдельную плату?
      - Каким образом?, - удивился хозяин.
      - Ну как, платишь деньги, а ты включаешь на эстраде свет. Какая у тебя такса за минуту просмотра?
      - Это не стриптиз, - печально покачал головой Гедеминас, - ты же знаешь, Кирилл, старая карга Рюшаса добилась таки запрещения в Паланге этого богопротивного зрелища.
      - Так это маскировка!, - осенило меня, - что бы старая карга не догадалась.
      - Это балет, - устало объяснил Гедеминас, - Сен-Санс, "Умирающий лебедь".
      Я обалдело уставился на эстраду.
      - Если это - Сен-Санс, то я понимаю почему ты выключил свет, вырвалось у маня, - чтобы посетители не разбежались.
      - Все шутите, Кирилл, а мне не до смеха. Моя "Вешнаге" идет ко дну, я стал экономить даже на электричестве, но меня доконает этот балет. Почему-то каждый посетитель считает своим долгом блеснуть познаниями в классике, не имея на то ни знаний, ни слуха, ни вкуса.
      История падения "Вешнаге" была весьма поучительна и еще раз подтверждала ту мысль, что добродетель в наши дни наказуема. Бар располагался на Прамонес, которая несмотря на свое название была самой зеленой улицей в Паланге и поэтому здесь селились самые респектабельные люди города. Для держателей кафе, таких как Гедеминас, это было золотое дно: постоянные клиенты, щедрые заказы и чаевые, а в случае чего и в муниципалитете слово замолвят, когда будут обсуждать городской бюджет и всяческие преференции. Однако, если уж есть бочка меда, то в ней обязательно попадется ложка дегтя, и такой ложкой был строгий контроль за соблюдением нравственности в "подведомственных" заведениях со стороны лидеров, а точнее - лидерш, общины. Воинствующие пуританки внимательно следили за тем, что бы в публичных заведениях днем не подавалось ничего существеннее булочек и ничего крепче кофе, а вечером спиртные напитки разливались в ограниченном количестве и только детям старше двадцати двух лет. Упоминание о девочках, танцующих на эстраде, пусть даже и очень одетых, могло вызвать инфаркт у набожных дам.
      В мертвый сезон такие заведения процветали, в то время как менее приличные учреждения, вынесенные за черту города, - бары с мужским и женским стриптизом, рестораны с нумерами, казино, виртуальные театры и прочие розовые и голубые клубы закрывались за неимением достойной клиентуры. В "Вешнаге" же шел полноводный поток посетителей - благородные семейства, девочки и мальчики из колледжей, суровые вдовы и благообразные старички.
      Зато с наступлением курортного сезона "криминальные" заведения оттаивали вместе с морем и там толпились туристы, изголодавшиеся по спиртосодержащим напиткам, сумасшедшей музыке, компьютерным и химическим наркотикам и продажной любви. Туда же, как ни странно, перетекала и большая часть клиентуры соратников Гедеминаса, отощавшая на кофейно-булочной диете и желающая приобщиться к культурным ценностям загнивающего Евро-Азиатского Конгломерата. "Вешнаге" и иже с ними продолжали посещать лишь все те же старые девы, замшелые вдовы и ни на что не годные старички. Теперь приходила очередь Гедеминаса кусать локти и подсчитывать убытки, тем более что старухи питались исключительно дешевым ячменным кофе, а чаевые считали богопротивным делом. Многочисленные же похвалы с их стороны в адрес Гедеминаса финансового положения не спасали.
      И тогда нашему герою пришла в голову гениальная идея, почерпнутая им из трактата "Инь и Ян". И теперь до пяти часов вечера "Вешнаге" был обычным кафе, респектабельным до тошноты и убыточным до неприличия, а потом, когда последняя карга со своим плесневелым старичком поднимались из-за стола и скрипя суставами удалялись на покой, этот оплот консерватизма, пуританства и трезвости превращался в разнузданный вертеп.
      Я очень любил наблюдать это превращение - было в нем нечто завораживающее и навевающее философские мысли о двойственности нашего бытия. Изящно консервативные столики сдвигались и убирались в кладовку, на их место воздвигались новомодные "ручейки" и "тюльпаны" со светящимися поверхностями, декоративными мобилями, генераторами запаха и акустическими глушилками, позволяющими создать посреди бушующего моря рок-н-ролльной музыки и тяжелой атмосферы алкогольных паров и табачного дыма укромный сердечный уголок, так способствующий интимным знакомствам.
      Одним движением руки заменялась витрина бара - унылые полки с банками кофе, засахаренным мармеладом и похоронными венками, которые Гедеминас выдавал за праздничные букеты, уезжали вниз, обнажая более привлекательное нутро, ломящееся под нагромождением водок, коньяков, висок, джинов и тоников, залепленных яркими этикетками и закупоренные в бутылки, формой напоминающие иллюстрации к учебнику по римановой геометрии.
      Из "подполья" вылезала самая настоящая джаз-банда, а гвоздем программы был "эротический балет", как его гордо величал хозяин, а проще говоря стриптиз, балансирующий на опасной грани между софт и хард. Его изюминкой было то, что на сцене выступали не заезжие "мотыльки" и "бабочки", а свои, доморощенные кадры гимназисток-отличниц, избавляющиеся таким оригинальным способом от своих комплексов, протестующих против родительского диктата и, ко всему прочему, зарабатывающие очень хорошие деньги. Гедеминас хорошо чувствовал, что нужно народу, что народ устал от порядком поизносившихся шлюх, вертящих отвислыми задами и грудями в дешевых забегаловках, что народу как воздух необходима чистота и невинность, благородное воспитание и хорошая успеваемость в школе.
      В "Вешнаге" народ валил валом и Гедеминас греб деньги лопатой. Здраво рассуждая, просто поражаешься, что он продержался так долго - почти целый сезон. Во-первых, по городу поползли слухи, а уж что-что, а на слух наши старушки никогда не жаловались. Но активисткам долго не хотелось верить, что наш милый Гедеминас творит такие дела. Каждое утро, посещая его кафе, они с пристрастием допрашивали его на тему - как он провел вечер, кто к нему захаживал и что заказывал. На что хитрый бармен честно отвечал, что вечером, как обычно, никого не было, кроме бравого семидесятилетнего вояки Ричарда Грижаса, который выпил кружку пива и отправился со своим спаниелем восвояси. И Грижас вчера действительно был, был одним из ста с лишним других посетителей вечернего стриптиза, и он действительно выпил пива, а еще вина, водки, залив все это фирменной настойкой на подснежниках, и действительно пошел домой в обнимку со своей собакой и снятой девушкой, которая в надежде на солидный возраст и алкогольное опьянение старика хотела получить деньги ни за что, но, по слухам, ее ждал большой сюрприз.
      Во-вторых, все больше наглея, Гедеминас стал открывать свое подполье все раньше и раньше в надежде заработать все больше и больше и это в конце концов его и сгубило.
      Две недели назад к Вике Раушнайте приехала ее старшая дочь проведать как поживает у бабушки любимое чадо Аушера, а заодно присмотреть подходящее помещение под ежегодный слет Католической лиги феминисток Прибалтики. Приехала она на беду Гедеминаса поздно, но Вика, решив не откладывать дело в долгий ящик и заодно проверить одолевающие ее подозрения, повела ее в "Вешнаге" договориться с нашим героем об аренде кафе, по пути хвастая таким замечательным местом.
      Кафе действительно было замечательным - множество разношерстного (в прямом и переносном смысле) народа, реки спиртного, растекающиеся по стойке и полу, ругань, современные танцы, да к тому же полуголые девки на эстраде. Самый большой сюрприз их ожидал, когда в солистке стриптиза бабушка и мать узнали свое любимое чадо Аушеру.
      Крах был сокрушительным. Депутат муниципалитета Альбертас Рушас добился запрещения в черте старого города всяческих зрелищ, оскорбляющих религиозные чувства горожан, а так же ввел обязательное лицензирование продажи самогонных напитков. Гедеминасу еще повезло, что ему не пришили уголовную статью за растление несовершеннолетних, однако в этом деле оказались замешенными отпрыски столь благородных семей, что скандал постарались замять.
      Теперь местная аристократия за километр обходила "Вешнаге" и его владельца. Курортный сезон давно закончился и вечером в этот пользующийся дурной славой бар тоже мало кто заглядывал. Кафе-бар хирел на глазах и мне было жалко Гедеминаса. Несмотря на его плохую репутацию я каждый день старался сюда захаживать и заказывать как можно больше, но моя благотворительность, естественно, мало чем помогала. Однако сегодня я мог шикануть не только из благородных целей.
      - Гедеминас, сегодня я ужинаю у тебя с дамой и мне хотелось бы поразить ее не только твоими кулинарными способностями, но и своей фантастической расточительностью.
      Хозяин сразу же расцвел на глазах. Мы обсудили меню, карту вин, Гедеминас обещал обставить стол на высшем уровне и достать из своих подвалов запрещенную "подснежку" десятилетней выдержки, настоянной на высокооктановом бензине и вызывающей, по утверждениям врачей, которые в рамках муниципальной антиалкогольной программы прямо-таки оккупировали город, массу раковых и психических заболеваний.
      Он также осведомился - не входят ли в мои дальнейшие планы празднование в "Вешнаге" свадьбы, крестин, дней рождений и, не дай Бог, конечно, но все мы смертны, поминок?
      Я заметил, что все будет зависить от расторопности хозяина заведения, от его вкуса и щедрости, на что Гедеминас справедливо ответил, мол его расторопность, вкус и щедрость, как это не удивительно, всегда прямо пропорциональны тому счету, который он предъявит своим клиентам.
      Я заверил алчного хозяина, что если сумма счета не потянет больше чем на энное количество нулей после единицы, то буду считать, что вечер с дамой не удался и больше никогда не переступлю порог "Вешнаге".
      Пока мы так обменивались любезностями, поглощая пиво с сосисками за счет заведения, кто-то похлопал меня по плечу и нежным девичьим голосом сказал "Привет! ".
      Глава вторая. ЖУРНАЛИСТ. Париж, октябрь 57-го
      Порой люди чувствуют себя бессмертными богами, но кошмары снятся всем и намного чаще, чем это поразительное ощущение посещает нас.
      В который раз за эту ночь Кирилл проснулся от кошмара. Он лежал, открыв глаза, и, постепенно привыкая к полумраку, начинал различать обстановку спальни: трюмо с трехстворчатым зеркалом, у которого левая створка треснула пополам, и он, по просьбе Оливии, замучился ее заклеивать, в зеркалах смутно отражались флакончики духов, дезодорантов, тюбики помады, самодельная шкатулка из смолы с дешевой бижутерией и немецкая статуэтка ангелочка, держащего подсвечник; перед трюмо стояла банкетка, обтянутая красным мехом, у стенки притулился неполированный шкаф, а на разложенном диване лежали они: журналист Кирилл Малхонски, по прозвищу "Желтый тигр" и его любовница Оливия Перстейн, без определенных занятий (когда твоего папу зовут Нестор Перстейн VII и он заседает в Совете Директоров Евро-Азиатского Конгломерата, можно позволить себе быть без определенных занятий пару-тройку тысячелетий). Хотя, конечно, Оливия не бездельничала и в свое время окончила философский факультет Сорбонны, в пику отцу, и даже защитила какую-то мудреную диссертацию у самого Джереми Хикса. Кирилла это забавляло, он никогда не думал, что будет спать с пятистами миллиардами экю и трахать доктора философии.
      Оливия спала тихо, как мышка, отвернувшись к стене и подставляя скудным рассветным лучам, сочащимся через задернутые шторы, голую спину и попку. Было жарко и сбившееся тонкое одеяло валялось в ногах.
      Кирилл с тоской смотрел в потолок и думал над тем, почему же при такой его бурной и нервной жизни он все-таки не начал курить. Как было бы сейчас хорошо взять сигарету, какой-нибудь "Лаки Стар", "Салем", или, даже, сигару, тщательно запалить ее и медитировать на клубящемся табачном дыме, забыв о работе, жене, войне, деньгах, ссорах, обидах, а самое главное - не возвращаться при этом к тем воспоминаниям, которые и рождают его кошмары.
      Он, конечно, читал дедушку Фрейда, но сколько не старался, не смог найти в мучивших его снах, сексуальной подоплеки. Сны были до безобразия простыми, прозрачными и целиком основывались на одном его воспоминании детства, самом жутком и круто перевернувшем его жизнь.
      Он был одним из немногих счастливцев, выживших после катастрофы на Титане и в своих снах он снова и снова как заевшая пластинка проживал тот день. Его мать, мама, Катя Малхонски, работала терминальным оператором в третьей пограничной зоне Титан-сити. Она не была вольнонаемной и, как офицер-пограничник, не могла позволить себе не выйти на работу по какой-либо личной причине. Поэтому, когда в школе отменяли занятия из-за перебоев с водой или карантина, она брала Кирилла с собой. Оставлять его одного в квартире или на попечении соседок она опасалась и это, в конце-концов, и спасло ему жизнь.
      Тогда занятий в школе не было и поднявшись очень рано утром (первый рейс в Оранжевую Лошадь прибывал в 6. 50 по местному времени из Локхид-майн), позавтракав они пошли на причал. Хотя Кирилл не выспался, он был доволен, что сегодня не надо учиться и он весь день проведет шныряя по причалу, наблюдая за досмотром и, если мама позволит, примеряя скафандр и играя в Патруль.
      И когда ЭТО случилось и воздух стал стремительно утекать из кабинета, он был облачен в скафандр не по размеру, что не мешало ему представлять себя героем сериала "Внеземелье" генералом Пауэллом и разносить из воображаемого бластера инопланетных злодеев. У Кати Малхонски было совсем немного времени, от силы секунд десять, чтобы успеть загерметизировать скафандр и подключить кислород. Она это успела, а Кирилл сначала даже не понял, что происходит. Ему показалось, что его мама, до это покойно сидящая за терминалом и снимавшая с него информацию, вдруг решила поиграть с ним и, очень ловко перемахнув через стол (он не ожидал от мамы такого акробатического трюка), она повалила его на пол и начала манипулировать с гермошлемом. Взвыв от восторга, "генерал Пауэлл" начал героически отбиваться от коварного инопланетянина, нанося ему меткие удары руками и ногами, сжигая из бластера и стараясь дотянуться до легендарного "крокодильего" ножа, что бы точным ударом окончательно повергнуть злодея. На лице злодея, которого так удачно изображала мама, читалось отчаяние, страх и злость. Она что-то кричала, но Кирилл не слышал ее. Все заглушал какой-то странный рев. Он ощущал, как пол под его спиной вибрирует и ему вдруг стало страшно. Катя все-таки справилась со своей задачей и Кириллу в лицо ударил холодный ветер. Перед глазами все поплыло и он потерял сознание.
      Было ли у него чувство вины? Да, наверное. Хотя разумом он понимал, что ни в чем не виноват, да и не может быть виноватым, и что у Кати Малхонски не было абсолютно никаких шансов- автоматика пограничных куполов, а так же всех остальных сооружений Оранжевой Лошади, как оказалось, совершенно не была рассчитана на такой катаклизм - системы герметизации сдохли в первые же секунды катастрофы, а вручную загерметизировать отсеки люди не успели. Даже, если случайно имелся второй скафандр, она его просто не успела бы надеть, но в душе он носил вину. Вину за то, что они так плохо попрощались, что в последние секунды ее жизни он добавил ей столько страха к тому ужасу, который она несомненно испытывала. Так, сильно привязанный к матери ребенок при разлуке считает, что это он заставил маму уехать своим плохим поведением, грязными руками и рваными штанами и молит Бога, что он исправиться, лишь бы она вернулась.
      Но ее уже ничем не вернешь. Кирилл себя утешал тем, что рано или поздно она бы все равно умерла, ведь категория вечности не применима к человеческой жизни. Все рано или поздно кончается и не надо печалиться об ушедшем. Конец чего-то порождает начало чего-то нового. А без этого жизнь будет сера и однообразна. И как человек, по-настоящему не уверенный в этой своей жизненной философии, он с чрезмерным усердием претворял ее в жизнь. Первый шаг на этом пути его заставили сделать, лишив самого дорогого и выкинув с Титана на Землю, где он, как сын офицера Пограничной Службы, попал в армейский приют, а затем в Академию Военно-Космических Сил в Ауэррибо.
      Но второй шаг он сделал сам. В сентябре 52-го он подал прошение об отставке. Администрация была в шоке - как! Надежда Академии, лучший из лучших покидает службу, чтобы стать одной из миллиарда гражданских крыс! И хотя в Академии такие дела решались быстро и подавший рапорт автоматически считался уволенным, начальник Теодор Веймар пошел на чудовищное нарушение Устава. Он вызвал лейтенанта Кирилла Махонски к себе и держа перед глазами его рапорт попросил объяснить ему столь странный поступок.
      - Пойми, Кирилл, - говорил он ему тогда, - ты не представляешь от чего отказываешься. Перед тобой блестящая карьера и я не удивлюсь, если лет через пять ты будешь приезжать инспектировать нас, а через пятнадцать сидеть в Директории. Я понимаю, что у всех у нас свои трудности и молодому человеку твоих лет трудно отказываться от соблазнов гражданской жизни - денег, женщин, развлечений. Но поверь мне, старому, опытному человеку, что все это - тлен, этим быстро пресыщаешься и тогда в жизни образуется пустота, которую нечем заткнуть. Мирная жизнь - яд. Настоящие мужчины должны воевать. Человечество постоянно ведет воины. И конечно же не из-за территорий, денег, власти. Все это лишь отговорки. Мы воюем, потому что это у нас в крови. Нами, мужчинами управляет стремление к смерти и разрушению. Мы очищаем мир от гнили, мы прописываем миру лекарство против седин, освобождая его для молодых.
      Веймар говорил вдохновенно и много, но Кирилл был неприклонен.
      - Хорошо, - сказал старый генерал. - Решено, значит решено. Но выслушай напоследок одну историю. У меня давным-давно был ученик, очень похожий на тебя. Он тоже подавал большие надежды, и тоже считал, что только он знает, как ему лучше поступать. И однажды он ослушался приказа. Он посчитал, что поступает правильно, спасая человеческие жизни. И тем самым фактически развязал войну. О, я конечно не говорю, что он явился ее причиной, но он стал тем камешком, породившем лавину. Тогда он спас только одного человека. Но теперь из-за него гибнут тысячи. Да и этот человек потерял свою жизнь.
      Кирилл молчал. Он все понял.
      - Его звали Фарелл Фасенд. Так говорить - жестоко и несправедливо, но помни, Кирилл, скольким людям ты обязан жизнью.
      - Я буду помнить, генерал, - пообещал он.
      И с тех пор жизнь понеслась вскачь. Он стал журналистом и побывал везде. Он облазил всю Землю вдоль и поперек, сверху до низу. Снимал фильмы о ловцах акул на Ямайке, терпел крушение у берегов земли Франца-Иосифа, зимовал в Антарктиде, собирал скандальные подробности жизни Нью-Йорской богемы, работал на Медельинский картель и, войдя в доверие к самому барону Дель Эскобару 3-му, разразился серией разоблачительных статей о связях наркобаронов и "Жемчужных Королей". Избежав ни один десяток покушений, решил, что Земля стала для него мала и убрался в Ближнее Внеземелье. Три месяца он провел в Марсианском женском батальоне по заказу "Пентхауз" и "Солдат удачи", переспав со всем личным составом, написал поразительно патриотическую статью о совершенно невероятных сексуальных обычаях "амазонок" и еле сбежал оттуда на угнанной космошлюпке, увозя с собой уникальный эротический опыт и целый букет венерических болезней. Затем лечился на Луне, исследуя проблему абортов среди заключенных. Стал принимать галлюциогена и, вступив под их воздействием в общение с внеземным разумом, написал чрезвычайно человеконенавистническую книгу о новом учении мессианского толка. Главлуна немедленно посадила его в местный концентрационный лагерь, куда он умудрился протащить видеокамеру в желудке, а затем переправив репортаж на Землю, организовал массовый мятеж и под шумок смылся на Венеру. Там он стал профессиональным игроком и, однажды, сорвав банк в миллион экю, устроил грандиозную свадьбу на весь Венусборг, женившись на хорошенькой банкометше из того же казино. Венера гудела месяц и сделала его национальным героем. Спустив все деньги, они с женой вернулись на Землю.
      Ни одна минута его жизни не прошла втуне. Каждое путешествие, приключение, несчастье, любовная связь, болезнь порождали репортажи, репортажи, репортажи. Женщины его любили. Редактора и интеллектуалы ненавидели, первые - за несговорчивость, правдивость и сумасшедшие гонорары, вторые - за откровенно милитаристские взгляды. Коллеги прозвали его Желтым Тигром за страсть к скандалам и мертвую журналистскую хватку. Он настолько интриговал публику, что ТВ Франсез пригласило его на интервью, хотя до сих пор подобной участи удостаивались только политики и богема.
      Кирилл сел на кровать. За время, пока он валялся, погруженный в воспоминания стало не намного светлее. Пройдя по пушистому ковру и раздвинув шторы, он понял почему - небо заволокли тяжелые серые тучи и моросил обычный осенний дождик.
      Они жили в старой части Парижа, с узкими улочками, мощеными булыжником, невысокими великовозрастными домами и тенистыми скверами. Не верилось даже, что это добрый, веселый Париж. Дом их был двухэтажный и несмотря на то, что не поражал изяществом архитектуры, был достаточно мил - с большими окнами, обширными комнатами, занимательной лепниной по фасаду в виде львиных голов и круглыми балкончиками. Нижний этаж дома занимал книжный магазин, чей владелец, Шарль Мерсье, жил там же со своей застенчивой женой, а верхний этаж полностью принадлежал им.
      Построено это здание было еще в конце ХIХ века каким-то русским купцом-миллионщиком. По этому поводу у них с Оливией разгорелся спор. Она утверждала, что купец построил его для своей жены, конечно же, а Кирилл что для любовницы. Они спорили до хрипоты, пока он не сразил Оливию тем аргументом, что подобные красивые дома для жен не строят, увы. Их строят только для любовниц. Оливия подумала и согласилась. После чего они завалились прямо в постель.
      Кстати о посели. В гостиной был бардак. Стулья опрокинуты, вазы сдвинуты, по полу разбросано вперемежку мужское и женское белье. Кирилл вспомнил, что вчера они устроили большое турне по квартире, не дотерпев до кровати. Начали, по-моему, они на кухне. И побоявшись туда заходить, Кирилл направился прямиком в ванну.
      Орудуя зубной щеткой и тупо глядя на свое отражение в зеркале, с перепачканным пастой подбородком, Кирилл думал о плане на сегодня. День предстоял идиотский: дача показаний под видом интервью, самой большой суке в Париже плюс обед с бывшей женой. Что за дурная привычка - раз в месяц обедать с бывшей женой! Ни ей радости, ни тебе печали. Слава Богу, что сегодня он улетает. Начинаются грандиозные события, могущие переломить ход войны, и он просто обязан в них участвовать.
      Война, начавшаяся с катастрофы на Титане, и обещавшая принести большие потери и той и другой стороне, не набрала обороты, к огорчению сторон, и увяла. Ситуацию можно было сравнить с двумя дерущимися в посудной лавке, чья задача - повергнуть противника и не разбить при этом ни единой чашки. Захватить Внешние Спутники путем десантирования было очень сложно - слишком дорога переброска солдат, слишком укреплены спутники, а ядерная бомбардировка не имела смысла - кому потом будут нужны эти безлюдные радиоактивные шарики? Поэтому вся война свелась к взаимной экономической блокаде, поощрению контрабанды, да эпизодическим стычкам в космосе.
      Но было ясно, что подобное равновесие сохранится еще недолго. Стратегические запасы исчерпывались, земные заводы грозили остановиться, а иметь сто миллионов безработных не может никакая власть. Поэтому либо мы признаем Внешние Спутники, либо мы их захватываем силой. И судя по развернувшейся пропаганде, Директория склонялась ко второму.
      Кирилл имел источник самой свежей и секретной информации в лице генерала Теодора Веймара, что позволяло ему всегда быть в нужном месте в нужный час. И бывший воспитанник никогда не подводил своего генерала, подавая свои репортажи под нужным соусом. И не потому, что он был куплен, а потому, что это были ЕГО убеждения.
      И сообщил ему о предстоящем штурме Европы, и предложил (официально) снять о нем репортаж именно Теодор Веймар. Почему выбор пал на Европу было понятно - она являлась ключом к системе Юпитера, и была перевалочным пунктом к Сатурну и Сверхдальнему Внеземелью. Она была единственным источником воды для колоний на Ио, Амальтее, Ганимеде, Каллисто. Вода была самой большой драгоценностью: она давала жизнь людям и двигала их корабли. На Европе заправлялись все корабли, совершающие рейсы около Юпитера, рейдеры Космофлота ВС, торговцы с Урана, контрабандисты и военные. До войны все экспедиции к Периферии отправлялись именно с Европы. В свое время там был построен один из крупнейших космодромов в Солнечной системе с причалами, эллингами, заправочными помпами, гостиницами, барами, казино и борделями. Это была Ла-Тортуга космического масштаба и так "водные" пираты окрестили это место. Официальное название космодрома было "Водолей". Других поселений на Европе не было, а постоянный персонал составлял всего около шестиста человек. Все это делало Европу лакомым для Директории кусочком.
      Оливия уже проснулась, но не встала, лежа на постели в позе Венеры, и наблюдала своими большими зелеными глазами как он одевается.
      - Ты сегодня придешь? - спросила она.
      Кирилл покачал головой.
      - Нет, радость моя. Я сегодня вечером улетаю с Земли. Через недельку вернусь.
      - А куда?
      - Секрет, маленькая.
      Надев свою знаменитую кожаную куртку с многочисленными карманами, заряженными кассетами, оптодисками, лазерными сканнерами, диктофонами и видеокамерами - всем тем, что нужно для работы профессионального журналиста, Кирилл полюбовался на себя в зеркало и показал грустной Оливии язык.
      - Можно поцеловать тебя в животик? - попросил он.
      - Конечно, - вздохнула Оливия.
      Кирилл поцеловал.
      - Но это ведь не животик, - капризно сказала девушка.
      - А что?
      - Это низ животика, - наставительно ответила Оливия.
      - А анатомии это называется как-то иначе, - задумался Кирилл.