Что-то холодное и мокрое шлепнулось на грудь, сдавило бока. Берн вздрогнул, открыл глаза: на нем сидел малыш Фе. Он только что выскочил из воды, по носу и щекам стекали струйки, глаза горели ожиданием: а что сейчас сделает с ним белоголовый Аль?.. Берн нахмурился: вот я тебе! Тому того и надо было – он в восторге забарабанил ладошками по груди профессора:

– Аль, Аль, аля-ля! Аль, Аль, аля-ля! – и намерился удрать, Берну ничего не оставалось, как включиться в игру. Он вскочил, поймал визжащего малыша за бока, раскручивая на ходу, подбежал к пруду – и кинул что есть силы в воду, подальше. Фе полетел из его рук, как камень из пращи, только с ликующим воплем, сгруппировался в полете, ласточкой вошел в воду.

Лучше бы Берн этого не делал. Через минуту около него толпились все «орлы» и «орлицы». Они жадными глазами следили, как он раскручивает очередного, ныли нестройным хором:

– И меня-а, и меня, Аль! А теперь меня-а!

И каждого надо было раскрутить по персональному заказу: кого за бока, кого за руки, а кого и за ноги – зашвырнуть подальше. Каждый старался войти в воду ласточкой или солдатиком или хоть взвизгнуть от всей души.

Побывавшие в воде торопливо плыли к берегу, бежали занимать очередь.

После третьего круга Берн выбился из сил. Он отбежал в сторону, крикнул:

– Ило, сменяй! – и прыгнул в пруд.

Зеленая, напитанная солнечным теплом влага сомкнулась над ним. По дну скользила переливчатая тень. Берн вынырнул у противоположного берега, слыша, как позади командует Ило:

– Хватит, все на берег, сушиться! Водорослями скоро обрастете:

Кто-то из «орлов» крикнул тонким голосом:

– Аль, вылезай сушиться, а то водорослями обрастешь!

Он усмехнулся, лег на воде, раскинув руки: неугомонны, чертенята!

С командой «орлов из инкубатора» он встретился в самаркандском музее.

Берн блуждал по прохладным залам среди обилия экспонатов – отрывочной памяти о том, что стало далеким прошлым. Механизмы, макеты, осколки, чучела; все сопровождено надписями, которые мало что ему объясняли. Вот двухфутовый металлический шар с усиками-антеннами, как у жука-долгунца: подпись – русское слово латинскими буквами «Sputnik». Обгорелое, побывавшее, видно, в переделках устройство на гусеничном ходу, с поворотной зеркальной антенной и лесенкой от кабины. Неровный скол на темном кристалле с переплетением жилок и слоев – образец кристаллической жизни с планеты у Проксимы Центавра.

Заспиртован в банке трехглазый зверек, похожий на тушканчика, но с фиолетовой кожей, – представитель подземной фауны Марса. В соседнем зале пробирка на стенде, в ней темная маслянистая жидкость, подписано: «Нефть».

Рядом кусок антрацита, подпись: «Уголь». Берн поискал глазами дополнительные надписи: откуда нефть и уголь, почему их выставили в музее, с иных планет, что ли? Ничего не нашел.

Так он пришел в сумеречный зал со сферическим потолком. Здесь не было экспонатов. Середину зала занимал восьмиметровый матовый шар, поставленный на манер глобуса – с наклоненной осью. Вокруг аудиторным амфитеатром шли сидения. На них вольно расположилась небольшая группа детей в возрасте семи-восьми лет. В центре подвижная кафедра, похожая на кинооператорскую люльку, возносила на уровень шара плотненького узбека с круглым лицом, иронически сощуренными глазами в цветастой тюбетейке. В руках он держал клавишный пультик и указку. Берн тихо присел внизу.

– Итак, – начал лектор, – вы отправились в путешествие по Земле, в первый осмотр своего большого дома. Вы многое увидите, многому научитесь. Очень многое надо знать и уметь, чтобы стать хозяевами в своем доме… Меня зовут Тер, сегодня я дежурный по музею. Я постараюсь помочь вам преодолеть ту тянущуюся от пещерских времен мелкость представлений, по которой получается, что моя местность – это где я обитаю, от дерева до ручья или от горизонта до горизонта, а остальные места «не мои» и поэтому хуже, неинтереснее; что мои близкие – это люди, с которыми я связан родством и бытом, а остальные люди все – неблизкие, их жизнь незначительна и неинтересна; и, наконец, что мое время – это время, в которое неповторимый «я» живу – а иные времена несущественны, неважно, что там было и будет.

Такие полуживотные представления всегда крепко подводили людей. По простой причине: они неверны. Наш дом – это весь мир; и не только Земля, но и Солнечная, Галактика… Даже из Метагалактики тянется к нам связь причин, но это вам еще не по зубам, рано. Наше время – это все время, какое помним и можем представить, не только прошлое, но и будущее. И наши близкие – все люди на Земле и в Солнечной. А если встретятся иные разумные существа во Вселенной, так и они тоже.

Разумные существа – а что это, собственно, такое? Мы считаем разумными себя – лично себя побольше, других поменьше. Но всегда ли мы разумны? Как это определить? Я скажу вам критерий, и будет хорошо, если вы усвоите его надолго.

Конечных результатов деятельности два: знания и рассеянное тепло. Только эти два, все прочее: производство вещей и пищи, сооружения, транспортировки, даже космические полеты – лишь промежуточные звенья. («Глубоко берет, – покрутил головой Берн. – Для детишек ли это?») Рассеивание энергии уменьшает выразительность нашего мира – накопление знаний ее увеличивает. Эти две штуки – энтропия и информация – настолько похожи, что в строгих науках они и описываются одинаковыми формулами, только с разными знаками; то есть они стороны чего-то одного, что мы еще не умеем назвать. Так вот: по-настоящему разумна та деятельность, когда вы больше добыли знаний, чем рассеяли энергии. А ежели наоборот, то даже если на промежуточных этапах ее появляются такие интересные вещи, как штаны или звездолеты, – в целом, по-крупному, она разумной не является. Это равно справедливо и для отдельных людей, и для человечества в целом: именно такой баланс наших дел ИРЦ и оценивает в биджах.

Это присказка. Перейдем к делу: к рассказу о Земле, какой она была и какой стала…

Лектор щелкнул тумблером. В зале стало темно. Шар осветился изнутри: это была медленно вращающаяся Земля XX века. Берн увидел похожий на лошадиную голову Африканский материк, Австралию – голову разъяренной кошки; вверху проплыли сложные контуры Евразии, показалась слева Южная Америка – кобура без пистолета. Все как на глобусе – только это был не глобус: нет сетки меридианов, привычной раскраски от густо-синего (глубины морей) через голубое и зеленое до коричневого (вершины гор). Краски были, но не те: темно-зеленые массивы приэкваториальных лесов, серые и желтые пятна пустынь, пестрая расцветка степей, полей, нив, серо-голубой блеск водных просторов; белые вкрапления ледников на высоких хребтах смешивались с массивами туч, не разобрать где что. Только приполярные снежно-ледяные шапки слегка напоминали глобусные. Края шара туманила сизая дымка атмосферы.

Но, главное, шар жил! Красочные пятна на нем двигались, менялись: в доли секунды закручивались над материками циклонные вихри, передвигались, исчезали; в секунды от сизо-белого Заполярья расползался на север Европы, Канады, Сибири белый покров и в секунды съеживался. Распространяясь, он гнал к югу тысячекилометровую серую полосу, а впереди нее – такой же ширины желто-красно-лиловую кайму осени. Когда зимний покров сжимался, то за ним, опять за серой полосой, волной накатывалась светлая, сразу темнеющая зелень – весна.

В противофазе с севером плясало, то расширяясь, то съеживаясь, снежно-ледяное кольцо вокруг Антарктиды. Но там, в океанских просторах, картина выглядела проще.

– А какая это планета?.. Ты не то включил, Тер, ты же хотел о Земле! – послышались с амфитеатра озадаченные детские голоса.

– А это и есть Земля, – сказал узбек.

Его ответ покрыл недоверчивый гул. Малыши хорошо знали, какая она, их Земля: они немало поиграли с мячами-глобусами, запускали в небо шары глобусной раскраски; немало поглядели и ежедневных сообщений, которые ИРЦ начинал с образного адреса, показывая ту сторону планеты и ту местность на ней, где произошло событие. Такие же образные адреса сферодатчики показывали, соединяя малышей для переговора с родителями и близкими.

– Да, это наша Земля, – подтвердил Тер. – Такой она была последние миллионы лет, до начала Солнечной эры. Пляшущие белые нашлепки около полюсов – это зимы, времена холода, снега, льда. Вот что они такое… – Он щелкнул другой клавишей на своем пультике, и на всю Евразию развернулись пейзажи зимнего леса, потом картины пурги, лыжные гонки, мальчишки, сражающиеся в снежки и лепящие бабу. Малыши оживленно загомонили. – Да, теперь их нет и не скоро будут. Слишком много рассеяли тепла.

Вы знаете, что первые спутники были запущены в конце Земной эры. Был даже спор, что от них, а не от полета человека в космос надо отсчитывать нашу эру. Запускали их часто, фотографировали с них планету. Первые снимки были не ахти какие, получался преимущественно облачный слой… видите? Но постепенно наловчились. Среди обилия снимков отбирали удачные, выразительные. Так и получился этот фильм о Земле.

Каждый кадр – сутки планеты.

Год ее промелькнет перед вами за время глубокого вдоха, за семь секунд.

На весь фильм уйдет полчаса – вы и не заметите, как они пролетят…

– В начале нашей эры суши на планете было вдвое меньше, чем сейчас. А людей вшестеро меньше. Но расселялись они крайне неравномерно. Где пусто: в высоких широтах, в горах, в пустынях… – Тер показывал указкой на шар, одновременно игрой пальцев на пульте проявлял в нужных местностях соответствующие им пейзажи: тундру, пустыню, тайгу, горы… – а где густо.

Гуще всего люди селились в городах – в таких предельно заорганизованных, насыщенных техникой и энергией комплексах. Там в малом пространстве размещались миллионы людей.

– Друг на дружке? – пискнули с амфитеатра.

– Именно. В многоэтажных домах. Вот как это выглядело…

Щелчок – и Дортмунд-Кельнское скопление городов из сложного коричневого пятна на северо-западе Германии развернулось в панораму города, какую можно увидеть с самолета; она приблизилась, растеклась улицами-ущельями с потоками машин и людей в клубах газов.

Дети оживленно защебетали, а Берн почувствовал ностальгию.

– Социальный феномен городов еще ждет своего исследователя, – погасив вид, продолжал Тер. – Может, кто-нибудь из вас, став взрослым, разберется в побуждениях, которые сгоняли людей тогда вот так роиться в «ульях», оставляя большую часть поверхности планеты необжитой, и слабо контролируемой. А пока вам многое придется принимать как факт. Я еще могу растолковать вам такие понятия, как «зимы», «пустыни», «города» – а в чем-то вы, возможно, разберетесь потом, взрослыми…

– Ты нам не говори, что мы узнаем потом, – резонно заметил какой-то мальчишка из тьмы. – Ты показывай, что у тебя здесь сейчас.

– Если нам все будут только говорить, что мы узнаем потом, – добавил вредненький девчоночий голос, – то мы никогда ничего не узнаем!

Берн профессионально посочувствовал узбеку, взявшему на себя задачу объяснить семилеткам то, что не всякому взрослому по уму.

– Да, в самом деле, – сконфузился Тер, – я увлекся. Вы шумите, если я еще буду, правильно… Итак, какие изменения больше всего заметны вначале? Эти города – видите, как растут!

На сфере серо-коричневыми кляксами разрастались Токио и Нью-Йорк, Лондон и Париж, Москва и Калькутта, Бомбей и Чикаго… многие новые города в Сибири, Австралии, Африке. Они ветвились пригородами, промышленными зонами, смыкались ими, сливаясь иной раз в общее, еще более причудливое пятно.

Вокруг менялась местность: взрыхленными валами откатывались поля и леса, наступала вслед им сыпь кварталов; вверху менялась атмосфера – чаще собирались (и даже возникали) над городами облака и выпадали дожди, все обширнее становился над каждым сизо-коричневый «бугор» пыли и промышленных газов.

– Кроме того, заметно менялись реки, на них росли искусственные моря гидроэлектростанций. Видите: вот… вот… – Тер показывал Енисей, Миссисипи, Волгу, Нил, Колорадо; эти реки все шире разливались между перемычками-плотинами. – ГЭС были единственным тогда способом прямого извлечения солнечной энергии, малой доли ее, попавшей в круговорот воды.

Остальная и основная доля энергии добывалась не от сегодняшнего Солнца, а от светившего миллиарды лет назад. Жар его остался в земле в виде окаменелых или перегнивших растений, в виде угля и нефти. Теперь их нет, как нет и сопутствовавших им газов, сланцев, руд – все «подчистили» наши предки, и все им было мало. Это добавочное «солнце», распределенное по множеству топок и двигателей, тоже горело на планете.

Не столько горело, если быть точным, сколько чадило, пыхтело, ухало, рычало, дымило, коптило, ревело, воняло (веселье среди малышей) с небольшим, свойственным тепловым машинам коэффициентом полезного действия. Да и полезность-то этих действий истории еще предстояло оценить.

Видите: темнеет атмосфера, стираются контуры, краски… Вот стало четче, но в черно-белых тонах. Знаете почему? Сквозь слой пыли, дымов, утолщившихся облаков стало невозможно снимать в видимых лучах – перешли на инфракрасные.

Тучи застилают планету сплошь.

Ученые предсказывали изменения климата Земли от сжигания угля, нефти, газов.

Мнения их расходились: одни считали, что от сплошной облачности возникнет «парниковый эффект», облака задержат рассеивание тепла, станет жарко; другие – что, напротив, облака не пропустят идущие к Земле солнечные лучи и станет холодно. Получилось не так и не эдак: на Земле стало сыро, дождливо, туманно. Единственное, чему благоприятствовали такие перемены, это исчезновению пустынь.

Видите эти потемнения поверхности суши в Северной Африке, на Аравийском полуострове, в Центральной Азии, в северной части Австралии? Это пустыни напитываются влагой, а затем зарастают травами, колючкой, кустарником; там накапливается слой почвы. Мертвые просторы их становятся годными для хлебопашества и скотоводства.

Число жителей Земли перевалило к этому времени за двенадцать миллиардов.

Энергии они потребляли все больше и больше. Горючие газы, нефть и уголь сделались настолько дороги и дефицитны, что сжигать их стало недопустимой роскошью – их перерабатывали в синтетические материалы, в изделия, даже в искусственную пищу для жителей все растущих городов… Ибо города развивались, росли, бурлили делами – этакие планетные ноосферные вихри, втягивающие население, энергию, продукты, материалы. Видите, как сквозь облачную муть просвечивают своим инфракрасным излучением мегаполисы на всех материках: какие они обширные, как там тепло, оживленно, как светло ночами от множества ламп! Прибавьте к этому радиоволновое полыханье от бесчисленных антенн радиостанций, телебашен, радиорелейных линий… И на все это требовалась энергия, энергия, энергия!

Ее теперь все более поставлял распад и синтез атомных ядер на АЭС, атомных электростанциях. Это было удобно – особенно когда изобрели ядерный материал нейтрид. С ним производство громадных количеств электроэнергии на невообразимо мощных установках стало чистым и безопасным делом. Все переводилось на электричество: промышленность, транспорт, земледелие.

Повсеместная электрификация оздоровила планету. Видите: очищается атмосфера, отчетливее проявляются детали поверхности. Вот снова все в красках – вернулись к видеосъемке… Видите, насколько зеленее стала суша – за счет бывших пустынь! Все больше крупных пятен одинаковых цветов и переходов. Это люди расселяются из сверхгородов, оздоравливают почву, засевают ее злаками, высаживают сады.

В это время благодаря нейтриду и атомному ядру особенно развернулось космоплавание; улетела к Проксиме и а-Центавра Первая звездная экспедиция.

Возник и все расширялся стационарный пояс Космосстрой. Начали обживать Луну.

Вам, наверное, и невдомек, что и она была не такой, что ее моря прежде были морями только по названию – пыльные выемки от метеоритов; и атмосферы там не было. Все можно: выделить воду из камня, запускать звездолеты, осадить пыль – были бы знания да энергия. Но – по тому балансу между ними, о котором я говорил, – оказывается небезразличным, какая это энергия, откуда она берется…

Теперь посмотрите внимательно на планету больше ее такой вы не увидите.

Смотритель умолк. Дети и Берн, затихнув, смотрели на волнообразное мелькание лет на крутых боках Земли.

Хороша была Земля XXI века. Сине-зеленые воды океанов с пятнами туч над ними, айсбергами в приполярных зонах, бликами солнца. Зеленые… нет, уже желтые… вот серые, вот в белой пороше, снова серые и снова зеленые переменчивые в мелькании времен года материковые просторы средних широт; только зимы там с каждым годом отползают все выше. Красно-коричневые, желтые, сизо-оранжевые извивы и ветвления горных хребтов с нашлепками-ледниками на вершинах; уменьшаются только эти нашлепки. У подножий и по бокам гор темно-зеленая окантовка лесов, и они поднимаются с каждым годом все выше. Устойчивая зелень тропиков и субтропиков пронизана голубыми нитями рек и каналов. Ржавые пятна городов светлеют, кварталы и микрорайоны в них будто расплываются в зелени, в голубизне чистых вод.

– Красавица, – молвил Тер, – жемчужина среди планет. И не только в Солнечной. Теперь, после веков звездоплавания, мы можем оценить, какое сокровище имеем и едва не утратили. Среди сотни исследованных планет у многих звезд нет ни одной, которая. была бы близка к нашей по выразительности, по антиэнтропийному блеску. Даже на планетах с атмосферой, влагой и достаточным освещением все в таком смешении, что о сложных формах жизни там и речи быть не может. Да и Земля-матушка такой была не всегда: миллиарды лет – от катархея, мезозоя, палеозоя – она все четче разделяла стихии, вымораживала избыток влаги в ледники на полюсах и в горах, осаждала муть в первичном океане, соединяла ручейки в реки, вырабатывала все более совершенные формы жизни… Все входило в ее выразительное великолепие: вершины и глубины, полярный холод и тропический зной, бури и штиль, плотность тверди и легкость облаков.

Вот… смотрите, как сейчас разрушится эта краса и выразительность – за минуты для нас, за десятилетия для современников! – Голос смотрителя звучал гортанно, он волновался. – Разрушится, потому что под видом прогресса люди все-таки вырабатывали рассеянное тепло. Ядерное уран-плутониевое солнце незримо пылало на планете, соперничая своим спрятанным в реакторах блеском с солнцем настоящим. Избытки тепла сбрасывали в реки, моря и океаны. Вода – прекрасный аккумулятор, но всему есть предел. Люди быстро привыкали к тому, что там, где было холодно, становилось тепло, где было тепло, становилось жарко, где было жарко, становилось адски жарко. Но планета к такому привыкнуть не могла, она стала меняться.

Пульсирующие в противофазе шапки льда и снега у полюсов начали уменьшаться.

Вот линия снегов не достигает 60-й параллели. Вот серо-зеленый покров, помигав, навсегда остается за Полярным кругом. А вот и на острова Северного – уже больше не Ледовитого океана пришла вечная весна-осень. Сокращаются ледяные поля Антарктиды; черные области не виданной ранее суши обнажаются по краям ледового материка. Тают – тоже от краев – льды Гренландии и Исландии.

Водное зеркало планеты расширяется.

У Берна перехватило дыхание, когда он увидел, как океан поглощает сушу. В кинематографическом мелькании лет уменьшались долины Амазонки и Параны, вода заливала восточные равнины Южной Америки; континент этот утрачивал прежние очертания. Расширился Гудзонов пролив, слилось с морем Бофорта Большое Медвежье озеро на севере Канады. Дельты и низины рек, впадающих в океаны, превращались в заливы, а они все наращивались вверх по течению.

И вот в нижней части поворачивающегося шара за минуты – то есть за считанные десятилетия – дрогнул очертаниями, расплылся, разломился по ножевым линиям хребтов, растекся в океан двухкилометровой толщины вечный пласт льда:

Антарктида, главный холодильник планеты. Из-подо льдов обнажаются вольные контуры… многих островов: крупных, разделенных узкими проливами, гористых – все-таки архипелагом оказалось то, что считали материком. На полярных еще дотаивают льды, а северные уже зеленеют.

– Так началось Потепление… Видите, облачный покров сплошь обволакивает планету – а вот его вроде как нет, только картины поверхности снова черно-белые. Это что?

– Инфракрасная съемка! – пискнули с мест.

– Именно. С точки зрения науки это было интересное географическое явление – Потепление. Растаявшие льды добавили к уровню Мирового океана шестьдесят метров. Но это было еще не все: от происшедшего перераспределения масс на поверхность стали «выжиматься» подпочвенные и подземные воды – тот незримый Пятый океан, который по запасу влаги не уступал видимым. Он добавил свои десятки метров к уровню затопления. Четвертая часть материковой и островной суши могла стать морским дном. Самое неприятное было в том, что на этой части суши жила половина человечества, на ней расположилось большинство городов, полей и промышленных комплексов…

Поэтому люди, как могли, препятствовали развитию этого явления.

Лектор нажимал клавиши на пультике, на шаре выделялись увеличенные участки.

Берн видел, как перекрыли дамбой Гибралтарский пролив – Средиземноморье защищено от вод Атлантики. Нитка дамбы протянулась через Скаггерак от северной оконечности Дании до юга Норвегии: заперта Балтика.

Выше, северо-восточнее, заперто плотиной гирло Белого моря.

Но далее северные низменности оказываются беззащитны перед океаном: слишком велика протяженность низкого берега.

На юге планеты океан по долинам рек Муррей и Дарлинг вторгается в глубь Австралии. В Китае он заливает низовья Хуанхе и Янцзы, под водой оказывается общая долина этих рек, самая населенная часть страны. Столь же быстро уходят под воду населенные низовья Ганга и Инда.

Но вот попытка океана подняться вверх по долине Амура отражена дамбой.

Сохраняет очертания Африканский материк, который почти весь представляет возвышенное плато.

Неизменны и контуры Японских островов. Исчезают, тонут коралловые острова в Тихом океане, уходят под воду полукольца из лагун.

Вода заливает низменные области на западе Франции, берега Британии; там борьба идет не на жизнь, а на смерть. Вот видно на увеличенных кадрах, как быстрозамораживаемые дамбы окантовывают Британские острова – строго по прежним контурам, в духе доблестного английского консерватизма.

Французы действуют проще, нити их дамб проходят по воде где бывшей Гаронны, где Бискайского залива, а из отгороженного выкачивают воду.

Ничего, что изменятся привычные контуры страны – была бы она!

В Америке точно так огораживают ледовыми дамбами Флориду, оттесняют океан из долины Миссисипи.

Но вот – немногие годы спустя – прорывает океан эти дамбы. Вода катастрофически быстро заполняет низины. Снова отступает, обнажает почернелую сушу. Крепостные стены дамб – выше и толще прежних – оттесняют моря. Но ненадолго: рушатся и они. Прорывается в Красное море через Баб-эль-Мандеб поднявший свой уровень Индийский океан, сметает плотины у Суэца, заливает дельту и низовья Нила. Быстро повышается уровень и Средиземного моря – вместе с долиной реки По. Уходит под воду Венеция.

Океан на шаре вторгается в Балтику. Рухнула там простоявшая десятилетия Датско-Норвежская перемычка. Под водой оказался весь север Германии и Польши. Скандинавия превратилась в остров с причудливой береговой линией.

– Получился порочный круг: для сооружения дамб, для восстановления их как и других разрушений… для всех действий – требовалась все большая энергия, а она в конечном счете превращалась в тепло, сильней разогревала атмосферу и Мировой океан, будоражила природу. Около полувека рассерженная мать-планета выдавала ата-та по попке зарвавшемуся человечеству. (Движение среди малышей: образ был им близок). Однако люди не только спасались и боролись со стихиями, но и – искали. Искали способы взаимодействия с природой, при которых тепла бы выделялось поменьше, а смысла и пользы получалось побольше.

Так прежде всего были изобретены «летающие острова» из вакуумной сиалевой пены – на них спасли многих и многое. Но самым главным был… что?

– Способ выращивания кораллов… розовых кораллов? – загомонили детишки. – Способ Инда!

– Именно. В 105 году Индиотерриотами тогда еще его звали просто Инди – разработал и стал с помощью энтузиастов внедрять, где мог, способ направленного быстрого роста в морской воде коралловых полипов. Чем теплее была вода и чем больше в ней было мути, грязи, солей, тем успешней они превращали ее в сушу. Смотрите, как это начиналось.

На шаре выделялась зона Восточно-Китайского моря с остатком кораллового архипелага Сакисима. Там за сократившееся в минуту десятилетие вырос розовой подковой остров величиной в сотню километров. Он обволок соседние. В сушу превратилась и его середина. Еще минуту спустя он стал величиной с Суматру.

И сейчас при воспоминании о том, что он увидел дальше, у Берна сильно забилось сердце. Люди создавали материки. Затравками были остатки мелких островов, скопления рифов, мели; фундаментами – подводные хребты.

Одновременно в трех океанах: Атлантическом, Индийском и Тихом – розовые крапинки-зародыши начали расти, вытеснять воду, смыкаться. В увеличенных кадрах было видно, как из волн вырастают пологие округлые плато, отливающие розовой искрой и перламутром.

В Атлантике материк развивался на Срединно-Атлантическом хребте, повторял его S-образную форму. Коралловые кряжи Индианы распространялись в мелкой южной части Индийского океана от Кергелена, островов Сен-Поль и Амстердам.

Меланезия сливала в коралловый монолит все множество островков, лагунных полукружий, рифов; Большой Барьерный Риф к востоку от Австралии становился хребтом на новом материке. Гондвана отвоевывала у океана пространство вокруг острова Пасхи. Арктида в Северном океане, зародившись одновременно с другими материками, отставала в росте: прохладные воды сдерживали развитие коралловых колоний.

Мировой океан мелел на глазах, отдавал – черными полосами километр за километром – затопленные низины. Вот восстановились на несколько секунд привычные географические очертания старой суши. Но только на секунды, на неполный год – дальше океан стал отдавать и свое кровное, континентальный шельф. Ирландия сомкнулась с Великобританией, а та через обмелевший Ла-Манш – с Францией. Из Доггер-банки получился обширный Доггер-остров. Обмелела почти досуха Адриатика. За счет исчезнувшего Персидского залива вдвое удлинился Тигр; теперь он наращивал илистую дельту прямо в Аравийское море.

К северу Австралии протянулся перешеек от Новой Гвинеи. Гудзонов залив превратился в озеро скромных размеров.

Трудно было угадать теперь на шаре, где суша меняется от обмеления, а где от роста кораллов. Снова – лектор показал увеличения – создавали дамбы (тоже коралловые), но теперь для сохранения внутренних бассейнов: заперли у Гибралтара Средиземное море, у юга Норвегии – Балтику, которой грозило полное обмеление; от южной оконечности Кореи протянулась к Китаю длиннющая, подобная китайской стене, дамба для удержания Желтого моря.

На новой суше розовые и перламутровые тона быстро вытеснялись черными, серыми, коричневыми цветами завозимых или синтезируемых на месте почв. Их в месяцы-секунды затягивала пленка зелени. Пестрой сыпью возникали поселения.

Новая суша обживалась, не переставая расти.

Шар снова был цветной – снимали в видеоспектре. Атмосфера очищалась от избытка влаги и углекислоты (жизненная активность новых кораллов была такой, что они отсасывали нужные для роста ингредиенты и из воздуха), стала прозрачной. Ночами планета высвечивала в космос избыток тепла. Днем люди видели солнце.

…Потом у берегов Индианы Берн вместе с малышами опускался в глубинном лифте-батискафе на сотни метров, к основанию материка. Он видел там искусно выполненные колонны-опоры, арочные проемы, туннели для подводных течений.

Великий Инд нашел не только способ ускорения роста кораллов, но и методы точного управления им. Появилась возможность не повторять слепую природу.

Новые материки создавали по проектам, как здания. При сокращении месяцев до секунд это на увеличенных кадрах выглядело эффектно. Уходит, поглощается лишняя вода – и обнажается прямое русло будущей реки: с розовыми мостами, с водосливными плотинами будущих ГЭС и ложами напорных «морей» выше их. В глубине материков русла ветвились на спроектированные по всем правилам гидрологии притоки.

А вот между двумя параллельными, уходящими в перспективу дамбами, наоборот, накачивают воду из океана, добавляют присадки. Коралловые дамбы сближаются, набирают высоту… соединяются в хребет. Не такой и высокий, не более километра, но достаточный для разделения вод по рекам, для преграды ветрам и регулирования погоды.

Берн видел и оценил искусство, с каким были исполнены краевые части новых материков. Здесь между фундаментными колоннами и стенами образовали системы каналов со шлюзами: посредством их можно было либо направлять вглубь, либо пускать наружу омывающие берега течения – и тем глубоко менять климат.

Другой новинкой были «полосы демпфирования», ослабленные участки кораллового щита, которые принимали на себя сейсмические удары из глубин планеты (а та, взбудораженная, посылала их еще много и изрядной силы), опускания или поднятия коры; здесь не строили, не селились – сдвиги и трещины ничего не разрушали.