Да что он — Галина Крон, когда родила сына, а Марина рассказала ей о том, что до тех пор скрывала, тоже не очень поверила. Не пор той причине, по какой усомнились другие: ей просто очень не хотелось, чтобы Летье, ее Тони не был жив. А выходило, что уже годы минули от его конца. Она к этому не была готова — и не хотела быть готова. Она такое намечтала: ладно, пусть сама постареет, с временем не поспоришь, но Тони вернется, увидит своего сына… а по возрасту младшего брата. Она будет им обоим как мать и старшая сестра… Ну и все такое.
Марина осталась бобылкой — прекрасной легендарной бобылкой, внимания коей жаждали и добивались многие мужчины. Ее это мало занимало. Не повезло им с Иваном, не завязался тогда в последний час их горькой любви-расставания ребеночек. Свою неистраченную материнскую нежность она отдала Витьке, Витюшке, Виктору Летье, сыну Галины.
Но главное, она чувствовала себя если и не на "Буревестнике", то все равно во Вселенной. Это было не просто чувство долга: то, что они там открыли и поняли, было так громадно, настолько превосходило как ее личную жизнь, так и рутинную жизнь человечества, что не посвятить ЭТОМУ всю себя было невозможэно.
И Галину настроила: в этом верность Тони и товарищам, не только сына растить. Они вдвоем — когда подрос Виктор, то втроем — ездили всюду, выступали с лекциями и докладами, писали статьи и письма, встречались с влиятельными людьми.
Когда стало ясно, что в "сторону Антареса" (так это всюду называли, избегая даже формулировки "в сторону истинного местонахождения звезды Г-1830") ничего не пошлют, сосредоточили всю силу своего убеждения на том, чтобы в нужный год — и в канун его — внимание наблюдателей космоса по всей Солнечной было наиболее обращено к этим двум направлениям: к видимой в созвездии Тельца быстролетящей Г-1830 — и в СТРОГО ПРОТИВОПОЛОЖНОМ. Около Антареса. К созвездию Скорпиона.
Этого добились.
Стефан Март отошел от них. Его взяли на хорошую должность в ГипроЗвезд. Там он тоже доказывал свое: что звездолеты не дома, поэтому наилучше их строить в полете силами участников полета.
А мир Земли, мир Солнечной жил себе, поглощенный обилием пустых проблем и дел. Марина, Галя и ее сын, как могли, поддерживали интерес к ИХ проблеме… да не их, а Вселенской — но ведь от начала всего прешел почти век.
V
… И так минули 27 лет. Это был расчетный срок, в коий должны исполниться прогнозы и надежды, разрешиться сомнения-недоумения. Стефан Март и Остап Искра до этой даты, 2143 года, не дотянули. Марине было под пятьдесят, Галине 45, обе седые; ее Виктору, подающему надежды теоретику в области пространства-времени, так похожему на отца, как раз двадцать семь.
Их всюду выслушивали с большим интересом. Расспрашивали. Размышляли, крутили головами. Но когда доходило до необходимости решать — все буксовало. Как это, в самом деле: послать звездолет в сторону, противоположную той, где обнаружена целевая звезда! "Нас не поймут."
Бруно Аскер, затерявшийся в космосе, теперь, когда он не мог занять чью-то кафедру и чье-то теплое место в науке, проходил на Земле и в Солнечной в докладах и монографиях как гениальный физик. Но и гениальным тоже следует быть в рамках — как и на портретах. А этот его замысел ни в какие не лез — и не признавался.
— Ну, сопоставьте, пожалуйста, размер и массу звездолета с размерами и массой звезды. Пусть и небольшой. Даже при релятивистском разгоне внедрение его в звезду будет булавочным уколом.
— Но энергия релятивистского разгона, — возражали другие, — может намного превзойти энергию аннигилляции. То есть как если бы звездолет был из антивещества.
— Но ведь и это немного для звезды, посчитайте баланс энергий!
Третьи, однако, доказывали — по такому балансу, — что если бы звездолет так врезался в планету типа Земля, от нее остался бы только пар.
Дело было во Вселенной, и все в конечном счете решали простые числа. Если в 2111 году "Буревестник" действительно достиг того места — также в десяти парсеках от Солнечной, но в другую сторону, — и там что-то сделалось и произошло (что?!), то в 2143-м должен прийти оттуда (откуда?) какой-то световой сигнал (какой?). Или — про другой версии — вернуться корабль: проскольку же он летит не со скоростью света, то это, видимо, еще на год или два позже.
2. Мимо Земли
I
Оставшись одни, они из отсека управления долго следили, как удалялись, превращались в искорки, в точки, в ничто два ледяных контейнера — новые тела Вселенной. Затем вернулись к установке УЗП, прибирли отсек.
— Тоскливо теперь будет, — вздохнул Аскер.
— Зато сможешь проверить свои расчеты, — кинул ему Тони.
— Какие еще расчеты? — не понял тот.
— Ну, о "времени надоедания".
— А! — тот махнул рукой. — Нашел о чем вспомнить.
Была у него во время борьбы против проекта Кореня — Марта и такая теория, и выведенные "формулы надоедания астронавтов друг другу".
"Не осталось у нас времени ни тосковать, ни горевать, ни надоедать друг другу, — подумал Иван. — Только цель и дело. Во Вселенной по-вселенски."
— Зачем ты так ей сказал? — спросил он пилота.
— А затем! — тот понял, о чем речь. Он, закатав штаны, собирал губкой воду с пола. — Зачем ей любить воспоминание? А она такая, будет любить и ждать. Молодая же, пусть найдет кого-то, не портит себе жизнь.
— А ребенок?
— Ребенок? — Тони замер с губкой в руке, на ноги ему стекала вода. — Да ты что?!
— Неужто она тебе ничего не сказала? — поразился капитан. — Вот это да… черт бы вас взял, молодых любовников!
Бруно ошарашенно смотрел на обоих: и он впервые услышал об этом.
II
За двое суток, пока двигатели остывали, контейнеры отдалились на восемь тысяч километров. Но прожектор, наведенный капитаном, все еще нащупывал их в прозрачной пустоте, телескоп обсерватории различал. Даже по изменению блеска можно было угадать, что они медленно вращаются.
Но вот пространство обзора в телескопе сместилось, блестки исчезли в окуляре. Это Летье маневровыми двигателями сместил "Буревестник" на прежний хотя теперь, собственно, новый — курс. Иван выключил прожектор. На душе стало спокойно и пусто.
В отсеке УЗП, "основном месте нашего обитания", как шутил Аскер, тоже все было готово. На счетчике автомата набрали "44700" — часов. Им доведется на пять лет с месяцем выключить себя из жизни. Кнопки управления теперь были в баке Кореня.
— До встречи у Солнца! — Тони первый вскочил в свой контейнер.
— До встречи!
Капитан заморозил товарищей, влез в прохладную воду, осмотрелся напоследок. Через четверть минуты после того, как его обработают генераторы УЗП, погаснет свет на корабле, из двигателей снова выдвинутся многокилометровые форсажные столбы белого пламени; звездолет, темный и безмолвный, будет разгоняться до скорости 0,91 от световой, летя прочь от оранжевой лже-звезды за кормой.
"Выключаю время", подумал Иван, набрал воздуха в легкие, нырнул и нажал нужную кнопку.
……………..
"Выключаю время". И он помимо воли едва не нажал кнопку второй раз: был почти уверен, что система не сработала. Ничего ж не почувствовал — а значит, и не произошло. Только воспоминание о том, что сталось с ним прошлый раз, удержало руку. Вылез. В отсеке было темно. Вода стала теплой. Мозг и тело Ивана зафиксировали только эти два факта: стало темно, вода подогрелась.
Нащупал выключатель пакетника, повернул, зажегся свет. Даже тишина была прежней.
Ничего не изменилось в отсеке, только воздух стал немного затхлым и попахивал горячим металлом. Корень снял покрышку с автомата: ага, латунные винтики позеленели, оловянные точки у микросхем стали серыми.
Прежде чем вернуть к жизни товарищей, капитан направился в обсерваторию. Звездный туннель, в котором летел "Буревестник", блистал обручами ярче и голубее. Он включил противовращение: туннель рассыпался звездными россыпями и пылью. Под его ногами ослепительно сияла желто-белая звезда: у нее можно было различить маленький диск. Из-за невесомости капитану показалось, что он падает на нее. "Солнце. Все в порядке."
И тишина была не прежней: двигатели отработали свое, разогнали корабль до 0,91 от световой, отключились. Поэтому звезды впереди сместились по спектрам в голубую стороны, звезды позади в красную; и только с боков светили нормально. В том числе и Солнце.
Корень отправился пробуждать тех двоих.
III
Ждали третий час — все трое в чувствителных наушниках, каждый у своего приемника и в своем диапазоне. Ждали хоть какого-то радиосигнала; только тогда имелдо смысл посылать свои сообщения с заведомо более слабого, чем работающие в Солнечной, радиопередатчика корабля.
И спорили, что передавать. Только о факте обнаружения "лже-звезды", о своем решении повернуть к ней и о тех троих в ледяных глыбах, что прибудут сюда через десятилетия — или и о своем проекте "атаковать звезду". Бруно настаивал на последнем, Корень и Летье находили, что это будет перебор.
— И так ведь примут за сумасшедших, по одному факти анти-времени… или "анти-течения света", все равно. А если еще это добавить…
— Определенно решат, что у нас крыша поехала. Ты взгляни на все факты глазами нормальных землян: поворотили в другую сторону, выбросили в космос троих, половину экипажа — и все ради того, чтоб в звезду врезаться, ни больше, ни меньше. Ну, ясно же!
— Марина расскажет, подготовит. Она умеет.
— Это если долетит.
— Эх, Стефан как подвел нас! Удвоил бы вероятность.
— И Галинке напрасно не сказали.
— Да я и слов-то не подберу, — развел руками Корень; первая часть сообщения лежала перед ним, написанная на листке. — Вот чувствую, что правильно, так надо — а объяснить другим, тем более не побывавшим в нашей шкуре… нет!
Аскер смотрел на них с ироническим прищуром:
— Слушайте, друзья, если вы увиливаете не только от сообщения об этом, но и от самого решения: мол, доберемся до Г-1830, а там, может, переиграем, полетим назад… то дудки. Скорость 0,91с означает, что у нас не хвтит теперь топлива даже погасить ее у звезды. Не то что лететь обратно. Все уже решено.
Все трое замолкли. Наверно, было что-то подобное в душах капитана и пилота; умом решили, а подсознание противилось.
— А ведь это значит, что мы сейчас видим наше Солнышко в последний раз, молвил Корень.
— Наше Солнышко и наши места… — добавил пилот.
— Вот-вот, — утвердительно кивнул физик. — Дозрели. А слова ничего, слова я подберу.
Он неявным образом теперь становился главным — как автор идеи.
— Тс-с… — поднял руку Летье. Сбросил наушник, птицей взлетел на мостик, включил на полную громкость динамики открытой связи. Астронавты затихли. До сих пор антенны корабля улавливали только шум радиоизлучений Вселенной — шорох туч межзвездной пыли и ионизированного водорода, невнятный шепот угасших звезд и далеких галактик. Теперь сквозь этот фон, похожий на отдаленный шелест морского прибоя на галечном берегу, пробивались размеренные тонкие звуки: "Пи-и… пи-пи-пи… пи-и…" Вот пиканье прекратилось. Через минуту послышалось вновь.
— Приводной радиобуй, — прошептал Корень. — Включи противовращение, Тони.
Невесомость. "Буревестник" завис в пустоте, направив, как насторожившийся зверь уши, параболоиды антенн к далекому Солнцу. Сигналы теперь шли уверенно и постоянно.
— Радиобуй 186, - расшифровал морзянку Летье.
Аскер вывел на экран компьютера таблицы из "Каталога искусственных небесных тел", сменял их. Нашел.
— Приемник буя работает в полосе 450–451 мегагерц. Чувствительность две тысячных пиковольта. Маловато, чтобы услышать нас!.. Далеко проходим. Буй через промежуточный астромаяк связан с навигационной станцией на Нептуне.
— Нептун!.. — Тони смотрел на динамики, как на чудо. — Это ж почти Земля, я там год работал!
IV
В течение следующего часа поймали еще сигналы радиобуя 195, связанного с Титанией, спутником Урана, тоже на пределе слышимости. И это было все, Звездолет мчал мимо Солнечной почти со скоростью света, скоро уйдет из зоны связи — времени терять было нельзя.
Учли допплеровские поправки на скорость сноса, стали передавать. Голосом, компьютерными цифровыми импульсами, старой доброй морзянкой. Первую часть сообщения дал Корень:
"Внимание, Солнечная! Внимание, Солнечная! Говорит звездолет "Буревестник", стартовавший к быстролетящей звезде Г-1830 в октябре 2048 года. Проходим на скорости 0,91с мимо Системы. Установили, что яркость звезды убывает — повторяю: убывает — пропорционально квадрату расстояния при сближении с ней. Соответственно уменьшается — повторяю, уменьшается параллакс. Видимо, столкнулись с обратным течением времени. Курс изменен на обратный, в точку 268 градусов 35 минут галактической долготы, 14 градусов 15 минут северной галактической широты. Видимый ориентир — альфа Скорпиона Антарес. Направляемся к истинному местонахождению звезды Г-1830, лучи которой направлены к ней. Повторяю: лучи Г-1830 направлены к ней. Три наших астронавта: Марина Плашек, Галина Крон и Стефан Март летят к Солнечной в анабиозных контейнерах; их скорость 0,3с, прибудут ориентировочно в 2115-17 годах. Следите за пространством в том секторе, в направлении созвездия Тельца. Перехватите их!
Капитан "Буревестника" Иван Корень."
Вторую часть — на страх земным ретроградам — выдал Аскер. Грубым голосом в микрофон, набычившись, склонив лысину, как рога.
"Внимание, Солнечная, говорит Бруно Аскер, физик. Открытое нами явление звезды с обратным течением света и, вероятно, времени равно и чужеродно, и крайне важно. Мы рассчитываем… (здесь все-таки и у него, хоть он и подтрунивал над товарищами, перехватило голос, пришлось откашляться) рассчитываем врезаться в истинную невидимую Г-1830 на скорости, максимально близкой к световой. И так создать сильное возмущение, кое может привести к потере звездой Г-1830 устойчивости. Тогда это возмущение будет наблюдаемо в межзвездных масштабах. Следите как за нашим новым направлением, за указанной точкой, так и за видимой Г-1830. Вероятный год достижения Солнечной возмущения — 2143-й. Шлите сюда еще экспедицию. Прощайте.
Бруно Аскер."
Передать закодированной в морзянку и цифровые сигналы эту часть не успели: корабль вышел из зоны радиосвязи. Поэтому сообщение Кореня хоть с грехом пополам, но уловили в Солнечной, а добавленное Бруно Аскером затерялось в пустоте.
За эти часы звезда по имени Солнце заметно переместилась. Теперь они удалялись от него.
— Ничего удивительного, релятивистский эффект, — сказал Бруно. Привыкайте, это отныне наша будничность. При 0,91с мы по своему времени движемся со скоростью 750 тысяч километров в секунду…
— Ого! — Тони присвистнул.
— … и за время от пробуждения прошли добрый десяток миллиардов кэ-мэ, то есть размер Солнечной. Далее будет еще круче.
И он изложил дальнейшую программу. Она была проста: разгоняться в экономическом режиме до исчерпания запасов антигелия. Удастся достичь скорости 0,995с, а тем и 22-кратного релятивистского утяжеления. Будет с чем врезаться в ту звезду. И ускорние времени тоже. Эти поправки надо учесть и в графике Засыпание-Пробуждение…
— Хороши поправки — в десятки раз! — фыркнул пилот.
— … с приближением к Г-1830 даст знать себя гравитационное поле ее. Скорее всего это будет антитяготение, отталкивание. Это чревато отклонением курса. Так что важно не прозевать. Иначе наш полет превратится просто в глупость…
"… глупость, при которой мы останемся живы, — думал Иван, слушая физика. — Бессмысленно живы, летя неизвестно куда и зачем. Так что он прав: важно не прозевать. И не оплошать."
— Раз мы сейчас отхватили размер Солнечной системы за часы, — перебил он Аскера, — то при 22-кратном убыстрении это за десяток-другой минут, так?
— Да, — тот понял, к чему это сказано. — На все действия у звезды Г-1830… а еще неясно, что там и как и какие они будут, — у нас будут десятки минут. И на решения тоже. На такие, в которых нельзя ошибиться. На все про все.
— Хорошо, — капитан поднялся. — Сейчас регламентные работы пред долгим анабиозом. Окончательно все планировать уместней в том пробуждении.
Они принялись за эти работы.
V
… А Солнце уходило, удалялось, желтело и тускнело. Грустно было сознавать, что оно такая же звезда, как все другие в Галактике. Никогда оно не станет для людей — и для них — просто звездой. Уходил, удалялся их мир: девять неразличимых отсюда планет, одна из которых Земля. Голубые реки и озера, зеленые леса, горы, моря… города, дороги, ветер, синее небо… и люди, люди, множество разных людей, незнакомых — и теперь особенно дорогих.
Кондиционированный воздух звездолета с нужным процентом влажности и хвойным запахом показался им затхлым; лица товарищей — серыми.
Закончив работы, они сошлись в отсеке управления. Попитались — позволили себе такую роскошь. Еды в холодильнике осталось еще на два пробуждения в пределах суток каждое.
— Радиограммы уже должны быть на Земле, — мечтательно сказал Тони. — Хоть одна какая-то дойдет. Частоты знают. Может ответят, а?
— Они там еще долго буду раскумекивать, что к чему, — молвил Брун. Оглушителный же факт: звездолет не выозвращается в Солнечную, а проходит мимо!
— Дело не в том, — сказал Корень. — Чтобы ответить, там надо собрать сверхантенну в космосе. В сотни километров диаметром. Да не около Земли, а на орбите Плутона. Это работа на месяцы. Так что не ждите.
— Эх, под дождик бы сейчас, — неожиданно сказал Летье. — Босиком по лужам, как в детстве. "Дождик, дождик, пуще! Расти трава гуще!.."
— А на лужах от капель пузыри выскакивают, — поддержал пилота Аскер. Веселые такие. И лопаются…
Корень поднялся; лицо было твердое.
— Ладно, все. Готовиться к анабиозу.
И "Буревестник" на многие годы снова погрузился в тишину и молчание.
3. Доказательство по-вселенски
I
Пробуждение вблизи Г-1830, на расстоянии 5 световых дней от нее, было последним; для них в их релятивистском сверх-разгоне все дальнейшее длилось несколько часов.
— Побриться! Подчепуриться! Одеть чистое!.. — весело скомандовал Корень, когда его товарищи вылезли из баков. Сам он был выбрит, из ворота чистой рубахи выглядывала тельняшка; ее Иван хранил еще с флотской службы, одевал крайне редко — последний раз при старте "Буревестника". Сейчас он был энергичен и подтянут, глаза блестели.
— А то б мы без тебя не догадались, — искоса взглянув на него, буркнул Аскер.
Не имело значения, что они через несколько часов умрут. Весило лишь одно: умереть оптимально. Не хуже, чем рассчитали и спланировали.
В эти десятилетия слепого полета были дежурные пробуждения — для корректировки курса. В предпоследнем Бруно обнаружил чутошное искривление курса. Несколько дней следили постоянно. Физик не разрешал исправлять курс: наблюдал, как меняется положение звезд-ориентиров, вычислял. Все стало ясно: это было отталкивание Г-1830, то предвиденное им антитяготение. Так звезда выдала себя: она именно там, куда летели.
Исправили курс, задали поправки гироавтомату — и снова в контейнеры УЗП. Припасы почти иссякли.
Вообще по обстоятельствам этих последних дней и часов своей жизни они почти что и не были людьми; так, на самый минимум поддержания тонуса и жизнедеятельности. Чтоб быть в форме. И тем не менее они сейчас были больше люди, чем все родившиеся на той планете.
Сама картина релятивистского полета, при которой яркое звездное небо было только впереди, тусклее по бокам — и там зримо менялось расположение ближних светил — и инфракрасно-черное позади, делала их звездными существами, людьми Вселенной.
II
Теперь, на подлете, звезду увидели и в носовой телескоп. Черная дыра, заслоняющая, будто заглатывающая окрестный звездный планктон. Она росла — и вскоре была заметна без телескопа прямо по курсу.
Тони хохотал в восторге, стоя в носовой обсерватории, хлопал себя по бокам, крутил головой.
— Ты чего? — озадаченно спросил Корень.
— Нет, ну ничему же нельзя верить, ничему и никому, даже звездам! Я ведь до сих пор, знаешь, все-таки сомневался: есть ли то, к чему летим? Доводы-то косвенные. А теперь вижу: вот она, чертовка. Но коли так, прочие то звезды, каталоговые светила, кои заполняют небесное пространство… там ли они, сердешные? Есть ли они?.. Вот и верь после этого глазам своим!
И пилот снова засмеялся, закрутил головой.
Вскоре в телескоп заметили и другую быстро смещающуюся черную дырочку в трех десятках поперечников от звезды-дыры. — Будь я проклят, но это же планета! — сказал Тони. — Планета Марины, а? И как теперь будет с тем ее парадоксом? Есть там кто или нет? — Есть ли, нет ли, но если у нас получится, то ничего не будет: ни планеты, ни парадокса, — ответствовал Корень. — Чепуха все это, кабинетщина, — поморщился Бруно. — Выбросьте из головы.
Роли были четко спланированы и распределены. Главное, не дать Г-1830 своим антитяготением (кое все росло и около тела звезды будет чудовищно сильным) сбить звездолет с точного курса на центр ее. Не оттолкнуть, об этом при такой скорости не могло быть и речи; но — чуть сместит, чуть зазеваются — и проскользнут по касательной. И все зря.
Умирать им пролагалось с наибольшим ущербом для Г-1830, не иначе.
Для этого Бруно Аскер впереди, корректирует все сносы движением маховика гироавтомата — по перекрестию на центр черной дыры, Корень на корме единственым маневровым двигателем — тоже по перекрестию на видимый в инфракрасных лучах диск лже-Г-1830 позади, на ее центр. "Будем держать курс и в хвост, и в гриву", сказал капитан. И так до последнего, сколько хватит сил и жизни их.
И самая серьезная корректировка — при старте "Ласточки" с Летье. В нее сложили, упаковали дискеты с данными наблюдений, снимки, числа измерений. Тони должен будет вывести разведракеты в тот "сектор Антареса", чтобы когда — и если — здесь появятся другие исследователи, им легче было ее искать. Ясно было, что отвернуть от звезды-дыры на такой скорости можно было только при самых больших ускорениях, кои, когда пойдет форсаж, пилоту не вынести — да и смысла пережить их особенного нет.
Как раз пошла самая интереснятина для съемок и замеров: та же "планета Марины" вот… Ничего, что разбираться в этом материале будут не они. Важно его добыть и сберечь.
… Первые межпланетные станции с Земли шли в дальний космос, за Юпитер, Сатурн, Нептун многие месяцы. У их звездолет здесь одолевал такие дистанции за минуты.
III
Они еще успели постоять в обнимку в носовой обсерватории: Бруно в середке, Иван справа, Антон слева. Вращение выключено, веса нет, ноги держат на полу магнитные присоски в башмаках. Черная дыра Г-1830 впереди выглядела маленьким диском, с просяное зернышко. Дистанция была подальше, чем от Плутона до Солнца — Летье помнил вид своего светила оттуда.
— Когда начиналось космоплавание, — задумчиво сказал Иван, — каждому, кто побывал на орбите, прсваивали геройские звания. И слава на всю планету, награды… А что их интересный, содержательный полет по риску против героизма шедших в атаку солдат? У космонавтов погибал один из двадцати, а в атаках каждый третий. А то и второй. А то и все.
— Так за содержательность полета и награждали, — вступился за своих Тони.
— Ладно вам, говоруны, — сказал Бруно. — Антон, ты вот в "Ласточке" непременно говори что-нибудь.
— Что?
— Неважно. Ну, стихи читай, что ли. Громко, отчетливо. Я буду слушать. Если есть нуль-слой, это как-то отразится.
— Ну, допустим. Но этот факт "Ласточка" уже с собой не унесет.
— Знать-то все равно надо. Лучше, чем не знать.
Черное "зернышко" Г-1830 за время этого разговора стало заметно крупнее просяного.
— Все, за дело! — сказал капитан.
IV
Летье собрал с датчиков и приборов последние данные, снимки. Сложил все в герметический ящичек из титана. В кормовом отсеке пожал руку Ивану; разговаривать больше было некогда. Заглянул в носовой, махнул рукой оглянувшемуся на него от пульта Аскеру — и быстро по скобам к гнезду "Ласточки". Так же быстро все упаковал, закрепил, закрепиться в кресле старт. Двое оставшихся почувствовали его: дрогнул корпус, сместились перекрестия в на носовом и кормовом экранах. Быстро исправили. "Буревестник" снова шел строго по лучу к центру Г-1830. Она уже была размером с Луну.
Бруно увидел, как в верхней части черного диска взметнулся протуберанец размером больше него. Диск рос и протуберанец рос.
Хуже всего пришлось Кореню — он погиб первым. Звезда позади была ложной и из-за релятивистского смещения спектров даже незримой, тепловой. Но жар от нее, от стекавших из мирового пространства в черную воронку Г-1830 лучей — был настоящий. И он нарастал точно так, как если бы звездолет не уходил прочь, а падал на звезду, падал на солнце.
"Так вот что чувствовали те, кого сжигали на кострах," — подумал Иван напоследок. Горела одежда и волосы, жгло кожу — но странно: он чувствовал покой и величие. — "Что ж, хоть не я первый… Главное, чтоб не зря…"
Поворот пальцами регулятора на щитке возбудил бы боковой импульс в дюзах маневрового двигателя — и, вероятно, увел бы от жара, уменьшил его. Он не сделал этого движения пальцами.
Последне, что он почувствовал: как по лицу что-то текло; это были не слезы — лопнувшие глаза.
К Бруно этот жар пришел позже. Черная дыра Г-1830 уже распространилась на половину экрана; ясно было, что не промахнутся, не соскользнут по касательной. Но не промахнуться это не все. Аскер понимал несоизмеримость тел и энергий звездолета, даже с релятивистски умноженной массой, и звезды. Поэтому он и просил Летье, чтобы тот из ракеты дал связь, дал голос и слова. Но тот пока молчал.
V
Ни одна ракета не стартовала еще со звездолета, летящего с почти световой скоростью. И главное, вперед, то есть добавила себе все эти Лорентцовы коэффициенты. Но Тони понимал, что все просто: ориентир — Антарес, гнать в ту сторону, вывести двигатель на сверх-форсаж. И добавлять огня в одну дюзу, чтобы отворотить от черного ада подлинной Г-1830 впереди и от жара-накала ее фантома позади. Как между Сциллой и Харибдой. И заодно как можно круче изогнуть траекторию, чтоб все-таки не к Антаресу летела его "Ласточка". Ищи ее там, свищи.
Так что было не до стихов. Одна рука на штурвале, пальцы другой на пульте, глаза в "сектор Антареса" и на немилую черную дыру. Ускорение поворота все нарастало.
При всем том в мозгу Летье звучала музыка. Концерт Грига для фортепьяно с оркестром, самый любимый.
У него с юности был этот довольно редкий дар — музыкальной ассоциации. Какой-то случайный звук: лязг, стук, шелест листвы под ветром, чей-то оклик могли вызвать в памяти совпавшую самой малостью, пустяком по звучанию мелодию. Вот и лязг раскрывшихся створок гнезда при старте "Ласточки" совпал — самой малостью — с фортепьянными аккордами начала этого концерта. С их внезапным ниспаданием, вскриком клавиш. И дальше ничего не надо было, зазвучал в голове и оркестр — сдержанно-ритмически, будто смиряя, успокаивая этот фортепьянный вскрик, если не вопль, героического отчаяния. Просто удивительно, как все это было к месту, ко времени и обстоятельствам: гибели их ради погибели чуждого мира.
Музыка — язык Вселенной. Это Тони понял еще в первых полетах в Солнечной.
… Форсаж с поворотом — смертельный номер. Черная пропасть Г-1830 уходила вправо и вниз. Жар позади слабел. Впереди пылал смещенным голубым накалом Антарес. "Надо не на него, левее." Еще форсаж. "Ласточку" трясло.
Сейчас он весил, пожалуй, около тонны. Спинка кресла поддавалась. Внутри, он чувствовал, что-то рвалось и текло. Не только внутри — струйки крови в углу рта и из ноздрей. От сознания, что гибели не избежать, сам на это пошел, эти ощущения были как-то менее болезненны и не очень интересны. Главное, не потерять сознание раньше времени.
На всякий случай закрепил рукояти форсажа и поворота; теперь двигатели будут так работать, пока не выгорит топливо.
А концерт Грига все звучал в мозгу, в душе. Надо еще стихи, Бруно просил. Услышит ли?.. Он ворочал пудовым языком; но микрофон у гортани воспринимал:
— Вы ушли, как говорится, в мир иной.
Пустота. Летите, в звезды врезываясь.
Ни тебе аванса…
"Не то. Съехало. Вот другое из Маяковского." И в кабине рядом с Григом, седым лохматым стариком-композитором в космосе был другой звездный человек, давний и вечно молодой поэт. Застреленный властями два века назад за свою популярность — с имитацией самоубийства.
— Вашу мысль, выжиревшую на размягченном мозгу,
Как старый лакей на засаленной кушетке,
Буду дразнить об окровавленный сердца лоскут.
Досыта изиздеваюсь, нахальный и едкий…
"… и у меня внутри уже окровавленный сердца лоскут. И не только сердца. Ни хрена!"
— У меня в душе ни одного седого волоса
И старческой нежности нет в ней.
Мир огромив мощью голоса,
Иду — красивый, двадцатидвухлетний…
VI
И Бруно услышал! С начала эти слова сквозь трески разрядов — трудно было узнать голос Тони; затем и то, о чем мечтал, чего ждал и предвидел: перевертыши!
— … сердца лоскут…
— … туклос… ацдрес…
— мир огромив… виморго рим…
Это значило, что нуль-слой есть! Ракета "Ласточка" около него проходила. Конечно! Есть наше пространство-время — и чуждое с противоположными свойствами; как не быть промежуточному слою. Где и то, и се, и не то, и не се… черт знает что, то время, то антивремя. Потом разберутся. Главное, он есть. И в звезду внедряется на наибольшей из скоростей не просто тело с массой, но и наше пространство в чуждое. То, что по Дираку в миллионы раз плотнее и мощнее. Теперь другое дело!..
… И вдруг Бруно Аскера осенило: это вторжение! Эта мысль не вытекала и не могла вытекать из его знаний и теоретических построений. Просто Галактика даровала ему такое понимание. Да, это вторжение. Оно длится миллионы лет — не так и много по вселенским меркам. И самой Галактиике нашей непросто было разобраться: что, как и откуда. Они своей "неудачной" экспедицией ей в этом помогли. А сейчас еще более — отражают вторжение передовой звезды той галактики, что виделась в Тельце, а была в Скорпионе…
