Если бы агент иностранных разведок… скажем, некий Жан-Сулейман Ибн-Рабинович, он же Смитт-777-бис, он же торговец жареными семечками Семенов, он же (она же) Маргарита Семеновна, оказался в городе Катагани, что расположен на реке того же названия, то он непременно остановился бы в шестнадцатиэтажной интуристовской гостинице «Стенька Разин» («Stenka Razin») и постарался бы взять номер повыше, с обзором. А если бы администратор бдительно уклонился от предоставления ему такого номера, он все равно вознесся бы в лифте на самую крышу гостиницы, в летнее кафе «I za bort eje brossaiet…», где и занял бы, коварно усмехаясь, столик у перил.

Оттуда холодному взору агента открылась бы восхитительная панорама. На юге в лиловой дымке далекие горы с синими лесами на склонах, ближе со всех сторон – полого-холмистые равнины, разлинованные на правильные фигуры сельскохозяйственных угодий; еще ближе, за рекой, – тучные луга со стадами овец, лошадей и говяд. Различил бы он среди полей асфальтовые полосы автострад с оживленным движением, железнодорожные линии, стекающиеся с четырех концов к большой, путей на тридцать, станции с величественным серым вокзалом; увидел бы пристани и причалы на реке Катагань, стремительные «ракеты» и неторопливые баржи на ее блестящей под солнцем поверхности, песчаные пляжи с грибками. Еще ближе Жан-Сулейман углядел бы трубы заводов, выкрашенные черно-белыми шахматными квадратами, белоснежные цилиндры нефтехранилища, серебристые шары газгольдеров и извергающие пар конусы градирен ГРЭС; увидел бы он живописные россыпи частных домиков и дач среди садов и огородов на окраинах, радующие глаз продуманной планировкой и широкими проспектами новые жилые массивы, парк им. Тактакишвили вдоль реки – с эстрадой, колесом обозрения и парашютной вышкой, шпиль старого костела и луковичные головки церквей, здание бывшего Коммерческого, ныне Государственного, банка с витыми малахитовыми колоннами, увидел бы площади и бульвары, памятники и рынки, магазины и автовокзал из алюминия и стекла.

Но эти объекты не заинтересовали бы нашего агента: подобные он видывал во многих городах. Внимание его приковал бы иной, нигде прежде не виданный объект, для названия которого он затруднился бы найти слово. Над обширным полем за южной окраиной парило нечто, шарообразный сгусток с размытыми, незаметно переходящими в атмосферу краями; размеры его были сравнимы с полем и с плывущими над ним облаками – дома соседнего жилмассива рядом казались игрушечными. Снизу, от поля, в Нечто внедрялось не то сооружение, не то холм из трех круто сходящихся на конус уступов; их венчал короткий пик. «Пожалуй, все-таки сооружение, – присмотревшись, решил бы агент, – хоть и редкостное по безобразию. Но что это?!»

Озабоченный агент спустился бы в номер, затем вернулся на крышу, вооруженный призматическими очками с 64-кратным увеличением; в них он мог рассмотреть подробности. Теперь наш Жан-Сулейман заметил бы, что в сгусток часто влетают грузовые вертолеты. И странно движутся они в нем: подлетают медленно, а затем вдруг стремительно удаляются в глубь него, уменьшаясь в размерах. Другие вертолеты так же стремительно выскакивают оттуда.

Он заметил бы и то, что дорога к сгустку от города целиком заполнена машинами, преимущественно грузовыми и самосвалами; другая трасса несла к нему поток автомобилей со стороны реки, от дебаркадеров грузовой пристани, возле которой теснились баржи. Все это втекало в основание ступенчатого холма, который был точно искусственным сооружением: ясно виднелись арочные въезды, полосы этажей и спиральная дорога, которая вилась до второго уступа. По ней тоже сновали грузовики – возносились к верхним этажам -и площадкам с возрастающей стремительностью, будто и не в гору, затем скатывались по винту вниз.

«Въезд и выезд разделены, – квалифицированно констатировал бы агент, время, от времени задумчиво нажимая левым ухом спуск вмонтированного в оправу очков стереофотоаппарата, – все организовано для приема больших потоков груза». Около «холма» и на.нем он заметил бы оживленную деятельность – даже слишком оживленную: будто в муравейнике, в который ткнули палкой.

Засидевшись допоздна, агент 777-бис увидел бы, как в окутывающих город и местность сумерках начинают светить первые огни. Сам таинственный сгусток растворился в вечерней тьме, но его местонахождение обозначили загоревшиеся на полукилометровой высоте вереницы сигнальных огней; они наметили алым пунктиром гигантский шатер.

Когда же ночь, чудная южная ночь, целиком поглотила очертания неосвещенных предметов, агент увидел бы сквозь свои очки феерическое зрелище: как исчезнувший было во тьме «холм»… начинает светиться – вершина серо-голубым светом, середина тускло-оранжевым, с постепенным переходом в красный, в вишневый и в темноту внизу. Теперь его можно было принять за компактный, спокойно извергающийся вулкан; тем более что свечение клубилось и колыхалось. Но замечательно, что и въезжающие на «холм» машины превращались там в светлячки, кои по мере подъема накалялись до голубого сияния, а при спуске «остывали», меняли цвет до-малинового, отъезжали же прочь и вовсе темными, заметными лишь в свете фонарей и прожекторов в зоне около «сгустка».

«Kolossal! Fenomenal! Imposible!» – думал бы пораженный Жан-Сулейман Ибн-Рабинович-777-бис на своем родном языке эсперанто.

Затем, разумеется, он попытался бы проникнуть в объект. Подъехал бы к нему всегда переполненным троллейбусом № 12 или автобусами 21 и 30 (также вечно набитыми людьми), выйдя на конечной остановке под явно маскирующим названием «Аэродром» – чем-чем, а аэродромом там не пахло! Подслушивал бы разговоры, вступал в них, знакомился, выдавая себя по обстоятельствам то за рубаху-парня Семенова, торговца семечками, то за полногрудую и обаятельную Маргариту Семеновну… Склонял бы к сотрудничеству наиболее нестойких граждан: прельщенных западным образом. жизни юнцов или – в облике Семенова – разочарованных в местных мужчинах соломенных вдовушек. А затем, женившись на какой-то вдове, и сам устроился бы в Шар, растворясь, подобно ложке дегтя в бочке меду, в массе честных, доверчивых тружеников…

Но хватит домысливать: не было агента инразведок. То ли из-за нерасторопности этих разведок, то ли благодаря, напротив, расторопности наших славных соответствующих органов, но никакого такого Жана-Сулеймана Ибн-Семенова вблизи Шара не оказалось. Не было соответственно и юнцов, и вдовы, которая сначала доверчиво выбалтывала все, а потом, поняв по критическим репликам Семенова, с кем имеет дело, прозрела бы и пошла сообщить куда следует, ведя перед собой троих, прижитых с врагом отечества детей… То есть, вернее сказать, наличествовали и вдовы, и юнцы, и славные соответствующие органы – но, ввиду отсутствия агента, объединить их в сюжет не представляется возможным.

…А ведь уже взбодрились, воспряли иные читатели: ага, давай, теперь самая читуха пойдет! А то кванты какие-то, отдел снабжения… нет, шалишь, автор: взбодри-ка нас, взволнуй, завлеки – в плане ответа на вечные вопросы:

– Но их поймают?

– Но они поженятся?

Вопросы, существовавшие еще до книгопечатания, да, пожалуй что, и раньше членораздельной речи. И что бы ни вкручивал автор на прочие темы, как бы ни отражал современную действительность, в этом должна быть полная ясность: отрицательных поймают, положительные поженятся. И дадут приплод.

Вынужден огорчить любезных читателей: никого – решительно никого! – дальше не поймают. И ловить не будут. Больше того, все персонажи останутся от начала до конца каждый в своем гражданском и половом статусе: кто женат – так и будет женат, кто развелся – то и в этом деле обошелся без нас.

Итак, не агент инразведок, а нормальный директор нормального НИИ НПВ вышел в это приятное утро б апреля из подъезда своего дома на Пушкинской улице, рядом с банком (нет-нет, про банк я просто так, читатель, грабить не будем), – Валерьян Вениаминович Пец. Машина подкатила ровно в 8.00 (в 16.00 по времени эпицентра, в 60.00 – координаторного уровня). Он сел на «заднее сиденье. Водитель, перед тем как двинуться в путь, нажал кнопку информага, вмонтированного в «Волге» вместо приемника: прокрутить для директора сводку событий, решений и хода работ в Шаре за время его отсутствия с десяти часов вчерашнего вечера (то есть за 20 часов эпицентра и 75 часов по времени координатора).

Пец молча перегнулся через спинку, выключил информаг. Это подождет. Сегодня ему не хотелось сразу погружаться в текучку, не позволяющую мыслить отвлеченно.

Он сдал за зиму, Валерьян Вениаминович, стал суше, жестче, морщинистей. Сейчас он пытался сообразить, сколько прожил реально за три с небольшим календарных месяца от дня, когда шагал к Шару через заснеженное поле. Трудно оценить; это у других начальников в ходу отговорка: «У меня же не сорок восемь часов в сутках!» – а у него, пожалуйста, хоть четыреста восемьдесят.

Только в конце марта ввели в обиход ЧЛВ, часы личного времени, со сточасовым циферблатом. До этого время у них измерялось только делами. На последнем НТС главкибернетик Люся Малюта доложила, что по объему работ в январе они сделали столько, сколько в однородном времени успевают за год; в феврале, поднявшись выше, осилили работу двух с половиной лет, в марте – шести. То есть всего за квартал вышло без малого десять лет. Хоть юбилей празднуй, НПВ-юбилей. «Ну, это время характеризует число рабочих смен в наших сутках и длительность этих смен, – думал Пец. – А сколько я накрутил за эти месяцы? Годика полтора-два, не меньше… Да и что есть время?» Лишь в том и сохранил Валерьян Вениаминович календарный счет дней, что соблюдал обычай обедать. ужинать и ночевать дома. «Дом есть дом, семья есть семья, я не мученик науки, а ее работник», – в этом принципе было и упрямое самоутверждение, и стремление не дать себя целиком увлечь потоку дел, хоть немного отдаляться для взгляда со стороны.

Машина везла его по окраинным улицам, еще недавно тихим и опрятным, а теперь разбитым и запруженным грузовиками, автоцистернами, самосвалами, тягачами. Тонкий асфальт улочек не был рассчитан на нагрузку, которую ему довелось выдержать, когда развернулось строительство в Шаре; сейчас он являл жалкое зрелище. Заезжены и изухаблены были даже тротуары, лихачи пробирались по ним, когда возникал затор. Стены частных домиков, не защищенные палисадниками, были заляпаны грязью по самые окна.

Поток машин нес в Шар пачки бетонных плит, чаши раствора, звенящие пучки швеллеров, труб, арматурных прутьев, мешки цемента, доски, сварные конструкции, ящики и контейнеры, на которых мелькали названия городов, заводов, фирм (и на всех значилось: «Получатель НИИ НПВ, Катагань»), железобетонные фермы, стены с оконными проемами, балки и плиты перекрытия; в фургонах пищеторга в зону везли продукты, на прицепных охраняемых платформах тянули какие-то накрытые брезентом устройства. Над домами и деревьями стоял надсадный рев моторов, в приоткрытое окно «Волги» лез запах дизельного перегара; Пец поднял стекло, вздохнул: проблема грузопотока в НПВ начиналась здесь.

«Проблема грузопотока… Проблема координации… Проблема кадров и занятости… Проблема связи и коммуникаций… Проблема максимальной отдачи… Проблема размеров и свойств Шара… Можно перечислить еще с десяток – и все они то, да не то, все части главной Проблемы, которую я не знаю. как и назвать!»

Кончились домики Ширмы, машина вышла на бетонное шоссе; водитель наддал, но тотчас сбавил скорость: полотно тоже было разбито, по нему впритир шли два встречных потока – возможности обогнать не было.

– На вертолет вам надо переходить. Валерьян Вениаминович, – сказал шофер, – вон как Александр Иванович. Его машина около Шара и не появляется, на вертодроме дежурит…

– Ну, Александр Иванович у нас вообще!… – отозвался Пец. – А я скоро на пеший ход перейду, врачи советуют.

«А доставку грузов действительно надо более переводить на вертолеты – и чтоб прямо на верхние уровни. Тогда и шоссе разгрузится, и зона», – заметил он в уме, но тотчас спохватился, что думает не о том, рассердился на себя: опять он не над, а часть потока проблем и дел!

Впереди разрастался в размерах Шар. Внешние полупрозрачные слои его после тугого притягивания сети осели копной, но двухсотметровое ядро не исказилось, висело над полем темной сферой. Поднимающееся солнце искоса освещало землю с зеленеющей травой, бока автобусов и самосвалов, стены далеких зданий – только сам Шар не отражал солнечных лучей и не давал тени. «Вот, вся проблема перед глазами: что мы, собственно, притянули и держим сетями? Не предмет, не облако – пустоту. Даже солнце ее не освещает. Но пустота эта, неоднородное пространство, обладает всеми признаками целого: взаимосвязь внутри прочнее связи с окрестной средой. Именно поэтому и можем удержать. И этот нефизический… точнее, дофизический, признак «цельность» – самый главный, а различимые нами свойства: переменные кванты, изменения темпа времени, кривизна пространства – явно второстепенны. А наша деятельность в Шаре и вовсе?»

Вблизи зоны эпицентра потоки машин разделялись: движущиеся туда сворачивали вправо и выстраивались в очередь у въездных ворот (Пец посмотрел: машин тридцать, нормально для утра), а из левых через каждый 10 – 12 секунд выезжали пустые. «Поток налажен, хорошо».

Бетонная ограда охватывала круг поперечником 380 метров, отделяла НПВ от обычного мира. За ней высился серый холм – тремя уступами. На освещенном солнцем левом боку его выделялись террасы спиральной дороги. Вершина холма уходила в темное ядро. На фоне бетонных склонов живо поворачивались стрелы разгрузочных кранов. По спирали с немыслимой быстротой мотались машины.

«Холм – это еще что, – усмехнулся Пец, – называют и «извержением Везувия», и «муравьиной кучей», и «клизмой с наконечником»… А ведь уникальное сооружение!»

Раньше он наблюдал, как Шар коверкает окрестные пейзажи; теперь каждый раз, подъезжая к нему, убеждался, что НПВ не жалует и предметы внутри. Не холм и не куча находились за оградой – на чертежах это выглядело величественной стройной башней. Точнее, тремя, вложенными друг в дружку. Да, три – и все недостроенные.