2 апреля императорская гвардия устроила великолепный банкет в честь войск, пришедших с Наполеоном из Гренобля и Лиона, а также тех членов Национальной гвардии, которые находились на своем посту в Тюильри в вечер его прибытия. За столы на Марсовом поле сели 15 000 солдат и ополченцев, в то время как более тысячи офицеров обедали поблизости в Ecole Militaire{62}. Один за другим произносились тосты, пили за здоровье императора, императрицы и короля Рима. Затем под влиянием льющегося рекой вина офицеры в единодушном порыве вскочили на ноги, скрестили мечи над столами и поклялись умереть за свою страну. Как дорого стоил мир, обещанный Европе Наполеоном! Затем раздался возглас: "К колонне!" И длинная нестройная процессия направилась от Марсова поля к Вандомской площади, где находилась колонна{63}, воздвигнутая в честь побед Наполеона. Во главе процессии над головой, как святыню, несли бюст Наполеона, гремели барабаны, и оркестр играл "Марсельезу". Прибыв к месту назначения, офицеры поставили бюст перед колонной, а обитатели домов на площади поспешили иллюминировать окна фонарями и свечами. Владельцам домов, где огоньки появились недостаточно быстро, напомнили о патриотическом долге градом камней и звоном разбитых окон.
      Тот факт, что почти все маршалы Франции верой и правдой служили королю и не подчинялись приказам Наполеона даже после 20 марта, значительно подорвал дисциплину в армии. Чин и выправка более не внушали почтения, возникали демонстрации и жалобы на тех офицеров, которые не скрывали ностальгии по правлению Людовика XVIII, даже если они охотно служили Наполеону. Возникла устойчивая тенденция подозревать, что офицеры в ранге полковника и выше недостаточно преданы императору. Из офицеров высшего звена реальный авторитет имели только те, кто призвал своих солдат перейти на сторону Наполеона до того, как король покинул Париж.
      В театрах публика желала слышать такие мелодии, как "Veillons au salut de l'Empire". Мадемуазель Жорж, бывшая любовница Наполеона, сорвала оглушительные аплодисменты в Theatre Francais{64}. Когда же император сам появился там однажды вечером, его приветствовали с исступленным восторгом. Однако его реакция была скромной, по окончании пьесы он поспешно ускользнул от публики, прежде чем она успела возобновить овации.
      По столице разносились самые утешительные слухи, причем, как утверждалось, из самых надежных источников. Так, барон де Тьебо был убежден в том, что Мария Луиза уже на пути во Францию вместе со своим сыном и что она приезжает с благословения Австрии и с одобрениея всех держав. Многие сомневающиеся примкнули к императору под влиянием этих слухов, торопясь занять положение в обществе до приезда императрицы.
      Лишь присутствия Марии Луизы и сына императора не хватало бонапартистам для полного счастья, и они говорили друг другу, что она уже в Страсбурге.
      Мария Луиза, практикуясь на клавикорде и у мольберта, старалась думать о Париже как можно меньше. Ее мысли были только о графе Нейпперге, который в тот момент готовился предпринять нечто против короля Иоахима.
      С королем Неаполя никакие компромиссы были невозможны. "Если мы не раздавим Мюрата, и немедленно, - сказал герцог Веллингтон в письме Каслри, - он спасет Бонапарта".
      Державы в Вене еще не до конца обговорили детали плана своей кампании, но их общим намерением было послать во Францию одновременно три огромные колонны солдат с прицелом на Париж. Россия и Австрия должны были выступить с востока (Австрия прежде должна была победить Мюрата), пруссаки должны были подойти от Рейна, войскам из Англии и Ганновера, а также армиям Нижних стран (Нидерландов, Бельгии и Люксембурга) полагалось пересечь бельгийскую границу, будучи возглавляемыми герцогом{65}.
      Жители австрийской столицы, до сих пор наблюдавшие, как участники Конгресса развлекались, как они разъезжали в своих красивых каретах на балы и банкеты, - а в январе им даже довелось увидеть, как августейшие монархи правили своими санями, - ныне забавлялись непрерывными военными парадами и звуками бравурной музыки. Герцог Веллингтон отправился принимать командование армиями в Нижние страны, но царя Александра ежедневно видели облаченным в австрийскую униформу, в которой он принимал приветствия полков, шедших на войну.
      Герцог Веллингтон достиг Брюсселя 4 апреля; он хорошо знал этот город, так как ребенком прожил в нем два года. Он родился в 1769 году, тремя месяцами раньше Наполеона, и время между 1781 и 1784 годами провел в Итоне. Затем мать отвезла его в Брюссель, где его образование продолжилось под руководством личного наставника. В возрасте семнадцати лет он поступил во Французскую военную академию в Анжере, а на следующий год начал свою военную карьеру в британской армии.
      Ситуация в Нижних странах была тревожной, и, если бы Наполеон сразу направился в Брюссель, шансов на успешное сопротивление быть не могло. Блюхер, который должен был объединить силы с Веллингтоном, был еще в Берлине; можно было привлечь лишь несколько английских отрядов, да и те были рассредоточены на огромной территории. Герцог осмотрел позиции и 5 марта написал начальнику штаба Блюхера генералу Гнейзенау, сообщая ему о своих ресурсах и предлагая прусской армии присоединиться к нему перед Брюсселем, разместившись без промедления вдоль Мёза (Мааса) и разделившись между Шарлеруа, Намюром и Хёем. Такие сведения, как, например, об обстановке, количестве и намерениях противника, очень неопределенны, сообщал он; но ему представлялось, что союзники должны быть готовы отразить неожиданный удар, который Наполеон может нанести в любой момент.
      Графу Батерсту, государственному секретарю по иностранным делам, он написал на следующий день, выражая озабоченность тем, что в Англии делается не все возможное для отражения внезапной атаки. Войска не были должным образом организованы и, к сожалению, не были способны поддержать репутацию своей страны на континенте.
      В Англии солдаты только ждали приказа высадиться на континент. Многие из них были бездомными молодыми людьми, которых сокращение армии пугало больше, чем обстоятельства мирного времени, которым приятно было вновь почувствовать свою востребованность, и они ждали новой заграничной кампании еще и потому, что стояла прекрасная погода. Однако, хотя отряды были подготовлены и очень умелы, те, кто ими управлял, были еще погружены в апатию, и терпение Веллингтона подверглось серьезному испытанию в последующие недели.
      За пределами военных кругов возобновление войны воспринималось с ужасом, хотя почти все полагали, что она неизбежна. "Англия погружена в меланхолию, - писал Хобхаус 23 марта. - Все нужно делать заново, мы прожили двадцать пять лет впустую, мы, так сказать, банкроты власти и должны заново бороться за существование. У меня плохие предчувствия..."
      7 апреля сообщение принца-регента обсуждалось в палате общин. Сухопутные и морские вооруженные силы Его Величества должны были быть увеличены, и регент считал своим долгом немедленно вступить в переговоры с союзниками Его Величества в целях объединения усилий для защиты Европы. Сэр Фрэнсис Бёрдетт (член парламента от радикальной партии, который в 1810 году сделал себе имя, возглавив агитацию против спикера и палаты общин, а также долгое время бывший противником войны с Францией) заявил, что, по его убеждению, Бонапарт был избран народом Франции и что любая попытка реставрации Бурбонов будет несправелдивой и безнадежной. Он опасался войны, которой не будет конца. Мистер Сэмюэл Уитбред обвинил герцога Веллингтона в подписании Талейрановой декларации от 13 марта{66} и обратился к принцу-регенту, умоляя его "милостиво изволить приложить самые ревностные усилия, дабы сохранить мир в этой стране", пока его еще можно было поддерживать. Однако это предложение было отклонено, и из ответа лорда Каслри на выступления обеих сторон палаты стало ясно, что английский кабинет настроен на войну. Поскольку Наполеон не заслуживает доверия, сказал он, и действует только в своих личных интересах, вопрос должен быть решен с позиции силы, а не доверия его слову. Война неумолимо приближалась, и солдат уже посылали через пролив в Бельгию.
      На следующий день после дебатов в парламенте взвод конной артиллерии, расквартированный в Кольчестере, получил приказ выступить по направлению к Харвику и оттуда отправиться на корабле в Остенде. "Приказ, - сообщает генерал Мерсер, в то время капитан этого взвода, которому тогда было тридцать два года, - был получен с искренней радостью офицерами и солдатами, готовыми ввергнуть себя в опасность и кровопролитие в надежде добыть славу и почет". Начиналась война, французские солдаты жаждали отомстить за свое недавнее поражение, а английские солдаты стремились преподать Бони, Корсиканскому дьяволу, урок, который он не забудет.
      Три недели пролетело с тех пор, как Наполеон занял Париж, и вот-вот должен был показаться острый поворот в его судьбе. До сих пор его спасало всеобщее воодушевление его успехами, но сейчас он начинал чувствовать, что неприятности дома и за границей растут, как снежный ком. Он чувствовал, что ему мешают те, кто помог ему прийти к власти, - все они были не менее честолюбивы и не более склонны раболепствовать, чем он сам. Ранее они склонялись перед его волей ради удачи, которая ему сопутствовала, сейчас он был до некоторой степени отдан им на милость, и они зорко следили, как бы он снова не обошел их. Они выказывали больше интереса к завоеванию свободы действий для себя, чем безопасности для страны, которую они подвергли опасности, позволив ему вернуться.
      Наполеон понял, что, лишь развязав войну, он сможет удержаться на троне. 9 и 10 апреля были изданы декреты о призыве на военную службу солдат запаса и Национальной гвардии. (Все мужчины в возрасте от двадцати до шестидесяти лет были обязаны служить в Национальной гвардии. Они не проходили ту же подготовку, что и наступательные войска, но могли быть использованы для защиты крепостей и пограничных постов. В то время в списках гвардии значилось около 200 000 солдат, и Карно, министр внутренних дел, уверял, что их количество в случае необходимости может быть доведено до 2 500 000.) Хотя объявить всеобщую мобилизацию на тот момент было нельзя, в ожидании своего часа он был вынужден призвать новобранцев 1815 года, поскольку страна была крайне обеспокоена угрозой внешнего вторжения. И такой момент не заставил себя долго ждать. Ни один из монархов, которым он послал столь любезные письма, не соизволил их получить. Его враги окружили его границы невидимым барьером и не поддерживали с ним никаких отношений. Люсьен Бонапарт не смог доставить его письма императору Францу и другим важным лицам, а де Монрон вернулся в Париж с вестью о провале своей миссии.
      Де Монрон привез письма верного Меневаля. В длинном послании к министру Коленкуру Меневаль описывал признаки военных приготовлений в Вене и враждебный настрой русского царя, который, как там было сказано, "поклялся на Библии, что не сложит оружия, пока император Наполеон будет хозяином Франции".
      Шансы Наполеона на налаживание отношений с Австрией- зависели от преданности Марии Луизы, и Меневаль, считая важным полностью информировать Коленкура, объяснял, каким образом императрицу заставили полностью изменить свои чувства. Однако он не упоминал о ее привязанности к графу Нейппергу. "Прошу Вас, - писал он, - использовать эту информацию так, как подскажет вам осторожность. Я опасаюсь эффекта, который она может произвести на императора". Однако Коленкуру не представился шанс пощадить чувства своего патрона, поскольку Наполеон, с беспокойством ожидавший прибытия этих важных писем из Вены, настоял на прочтении оригинала. Меневаль писал: "Я не знаю, когда императрица поедет во Францию. У меня нет причин полагать, что это может вообще когда-нибудь случиться. В данный момент правящий кабинет далеко не в восторге от этой идеи, над отношением императрицы так хорошо поработали, что она представляет возвращение во Францию не иначе как с ужасом. За последние шесть месяцев было сделано все возможное, чтобы посеять отчуждение между нею и императором. В течение этого времени мне не было позволено получать какие-либо ее распоряжения, чтобы не возбудить подозрения властителей Конгресса ее близостью со слугой императора. Когда мне случайно представилась возможность поговорить с ней, я убеждал ее оставаться в нейтралитете и ничего не подписывать. Однако давление, оказанное на нее, заставило ее сделать заявление о том, что намерения императора ей не известны, что она находится под защитой своего отца и союзников и просит Пармскую корону. Генерал Нейпперг, приставленный к ней кабинетом министров Австрии и возымевший на нее большое влияние, уехал в Италию. Он оставил ее с мадам де Митровски, которая была назначена гувернанткой маленького принца.
      В прошлое воскресенье я обедал наедине с императрицей. Ее Величество сообщила мне после, что незадолго до того Конгресс подписал акт, наделяющий ее титулом герцогини Пармской, и что управление этим ее владением в данное время будет предоставлено Австрии, которая станет выплачивать ей 100 000 франков в месяц. Ей не удалось получить права наследования герцогства для своего сына, наследником будет сын королевы Этрурии. Она приняла бесповоротное решение никогда не возвращаться к императору. На вопрос о мотивах такого странного решения она привела различные доводы, кои я осмелился опровергнуть, после чего она заявила, что, не разделив с императором изгнание, она не может присоединиться к нему в дни побед, коим никак не способствовала".
      Мария Луиза, объяснял Меневаль, пообещала своему отцу не общаться с Наполеоном; она полностью сдержала свое обещание и пошла еще дальше, отказываясь даже помыслить иначе, нежели ей предлагали ее нынешние советники. Меневаль продолжал: "Ожидая прояснения в этом хаосе, я говорил ей о радости, которую возвращение императора принесло Франции, о нетерпении, с которым ее там ожидают, о желании императора ее увидеть и т. д., и т. п., однако мне приходится быть осторожным, поскольку данный предмет разговора ей не нравится. Мы должны положиться на время и выдержку императора. Хоть я и осторожен, за мной шпионят самым подлым образом. Вокруг меня роятся тучи информаторов и обсуждают мои поступки, телодвижения и выражение лица. Боюсь, мне не удастся задержаться здесь долее, я чувствую потребность вдохнуть свежего воздуха, увидеть всех вас снова, мое здоровье сильно подорвано. Только императрица и ее сын находятся в прекрасном здравии. Императрица довольно сильно располнела, маленький принц - просто ангелочек, такой милый крепыш. Мадам де Монтескьё плачет по нему каждый день".
      Таковы были первые точные сведения о непостоянстве жены, полученные Наполеоном. Он, однако, подозревал горькую правду, исходя из отношения к нему Австрии, понимая, что к тому времени ее семья предпримет многое для того, чтобы заставить ее все мерять их меркой. Но даже сейчас он не верил, что отныне стал ей безразличен. Однако же на тот момент ничего не оставалось делать, как лишь ждать новых событий. Его советники поговаривали о возможности захватить в заложники члена королевской семьи и предложить его в обмен на его жену или сына, но Наполеон слишком дорожил своей репутацией, чтобы дать своим врагам повод обвинять его в варварстве.
      Вскоре он пережил минутное искушение предпринять нечто в этом роде, поскольку возможность представилась сама собой. Герцог Ангулемский потерпел поражение, и 8 апреля глава его штаба подписал от его имени капитуляцию с генералом Жийи, в которой он соглашался распустить свою армию и покинуть страну из порта Сетт. Узнав об этом, Груши счел за лучшее запросить из Парижа подтверждение договора, а герцога покамест арестовать. Сообщение Груши прибыло в Тюильри утром 11 апреля. Наполеон подумывал о том, чтобы оставить герцога у себя в качестве заложника, но после обсуждения вопроса принял совет герцога Бассано, согласившись с тем, что условия капитуляции следует выполнить.
      Из мемуаров Гортензии мы знаем, что с наступлением ночи после того дня 11 апреля мысли Наполеона обратились к его первой жене, Жозефине, которая умерла в Мальмезоне в мае предыдущего года, пока он был на Эльбе, и он внезапно решил посетить ее дом на следующее утро.
      Мальмезон был теперь собственностью двух детей Жозефины от первого брака, Гортензии и Евгения. Ни один из них, однако, не был там со времени смерти матери, и дом был оставлен на попечение нескольких слуг и смотрителей. Гортензия была очень удивлена, получив в десять часов вечера сообщение от своего отчима о том, что он хотел бы посетить вместе с ней дом на следующий день.
      Гортензия, которая была глубоко привязана к своей матери, почувствовала, что не сможет в первый раз после ее смерти посетить Мальмезон в присутствии Наполеона и его свиты, поэтому она выехала немедленно и там переночевала. Если Гортензия была встревожена, то, согласно сообщению ее фрейлины мадемуазель Кошле, у ее мажордома, мсье Базине, это вызвало еще больший ажиотаж. Завтрак для императора в одиннадцать часов завтра утром и в такой глуши! Он в ужасе всплеснул руками и помчался поднимать сонных слуг, которые готовились к ночному отдыху как раз в тот момент, когда их хозяйка отправилась в Мальмезон в своей дорожной карете.
      Гортензия добралась до дома далеко за полночь и подняла на ноги его спящих обитателей. Старые слуги были встревожены нарушением тишины, но обрадовались при виде "мадемуазель Гортензии". Комнаты были спешно приготовлены, вспоминались последние дни Жозефины, и было пролито много слез.
      Наполеон выехал из Парижа в семь утра на следующий день и прибыл в Мальмезон в девять часов. Он также был печален и глубокомыслен. Вместе с Гортензией он гулял по садам, которые были в этот весенний день молчаливы и прекрасны. Они являлись творением Жозефины, которая провела много времени со своими садовниками, превращая акры земли в райски оформленный уголок. Редкие породы деревьев и растений, привезенные из разных концов земли, окружали широкие лужайки, античные статуи и украшения отражались в зеркально-ясной воде, пейзаж разнообразили фонтаны и каскады. В витиеватых изгибах реки плавали лебеди, белые и черные, и бледно-зеленые плакучие ивы грациозно склонялись перед Храмом Любви, где благоухали тысячи весенних цветов.
      При виде цветущих садов после столь долгого отсутствия Наполеону едва не показалось, что вновь вернулись те счастливые дни, когда это место было его домом. При каждом повороте тропинки ему чудилось, что вот-вот появится Жозефина, одетая в один из полупрозрачных шедевров от ее любимого кутюрье Леруа. "Как все это напоминает мне ее, - сказал он Гортензии, - никак не могу поверить, что ее здесь больше нет". Вспоминая последние несколько лет своей жизни, он не мог не отметить, что удача внезапно и ужасно отвернулась от него, когда он разошелся с женщиной, столь преданной ему, у которой, конечно же, были свои недостатки, но которая была ему таким верным другом.
      Жозефина приносила Наполеону удачу, ее влиянию он был обязан командованием в Итальянской кампании, которая дала ему шанс добиться славы. Тактичная и добросердечная, она всегда призывала его к спокойствию, что возымело самый лучший эффект на его карьеру. Он разошелся с ней ради амбиций, чтобы породниться с правящим домом Австрии и основать династию{67}. Мария Луиза была прекрасной женой на свой лад, однако, что касается политики, все пошло кувырком почти с того самого момента, когда он женился на ней. Она была преданной и честной, но союз оказался неудачным, и он сожалел о нем, сожалел о разрыве с Жозефиной. В 1813 году он признавался Меттерниху, что брак с Марией Луизой был ошибкой. Теперь, когда Жозефина ушла навсегда и со всех сторон появлялись неожиданные препятствия, он чувствовал, что удача покинула его вместе с ней.
      Сады не изменились и только хорошели год от года, но их владельцы совершенно переменились за очень короткое время. Что было не так? Что вызвало к жизни такую печальную перемену в судьбе их предприятий, начинавшихся столь блистательно? Как случилось, что его любовь к Жозефине, которая была такой пылкой, когда он женился на ней, увяла настолько, что он с ней расстался? Как его первые великие труды на благо Франции, восстановление ее могущества, воссоздание порядка из хаоса революции мало-помалу вызвали в нем амбиции, погубившие страну? Труд управления Францией он начинал с высокими помыслами и идеалами; он никогда не поступался ими сознательно; однако за несколько коротких лет он неожиданным образом изменил направление и начал идти не вперед, а вдаль от своей цели. Его целью был прогресс человечества, порядок, благоденствие и процветание европейского общества. Поначалу он делал все, что приближало его к цели, однако некие невидимые силы увели его с намеченного пути, и все обратилось в свою противоположность.
      Казалось, что в его жизни не было ничего, кроме дней его консульства, когда он и его семья были беззаботны, молоды и счастливы. По этим лужайкам Наполеон с бешеной энергией скакал на лошади, играя в бары и жмурки. Но тогда он был героем Франции и другом Европы, победителем в войнах, которые он не развязывал, но приводил к концу. Тогда он еще не овладел троном, не короновал своих братьев, не мнил себя хозяином мира.
      В меланхоличном молчании он прогуливался, время от времени говоря только о Жозефине. Гортензия, в своем черном шелковом платье, не смогла удержаться от слез и не могла сказать ничего утешительного.
      Было одиннадцать часов, когда они вместе с камергерами и фрейлинами приступили к завтраку, приготовленному мсье Базине. Без сомнения, мсье Базине сотворил чудо, можно вообразить его торжество и блаженную усталость, ведь мадемуазель Кошле писала, что этот случай был его звездным часом. Однако он и его помощники в одиночестве наслаждались изысканной трапезой, поскольку сидящие за столом обращали мало внимания на еду. Наполеон был погружен в свои мысли, и разговор не клеился. У Гортензии не было аппетита, она и Наполеон почти все время молчали, а другие не отваживались говорить. Повод для встречи был печален, и присутствовавшие рассеянно размышляли о том, что ждало их в будущем.
      По окончании завтрака Наполеон посетил картинную галерею и попросил Гортензию заказать для него небольшую копию портрета Жозефины, который ему особенно нравился. Он хотел взять его с собой как талисман, когда отправится к полю брани. Затем они быстро объехали земли, и по возвращении императорская кавалькада встретила мэра и кюре, прибывших выразить свое почтение. Они приехали с длинными речами, которые, без сомнения, сочиняли все утро. Наполеон милостиво ответил, пообещав помочь общине в установке питьевого фонтанчика, в котором, как он знал, они нуждались.
      Когда мэр и кюре ушли, Наполеон в одиночестве прошел в комнату, где умерла Жозефина, и оставался там некоторое время. Комнату оставили такой же, как и прежде: богато и изысканно убранная, она была обита алым и золотым шелком и погружена в глубокую тишину.
      В первой половине дня гости вернулись в Париж, где встретились с графом де Флао, одним из адъютантов Наполеона, который только что вернулся из приграничных областей, так и не сумев достичь Вены с теми сообщениями, которые у него имелись. Разговор продолжился в серьезном утреннем ключе, и всем было понятно, что нет надежды избежать скорой войны.
      На следующий день в Moniteur{68} появился рапорт Коленкура, объяснявшего свою неспособность вступить в переговоры ни с одной европейской страной. В то же время стало известно о выпуске декретов от 9-го и 10-го числа, призывающих на службу военных и Национальную гвардию. Новость шокировала обывателей, которым внушали, что у Наполеона имеется взаимопонимание с державами, и кредит доверия правительству резко снизился.
      У французов были основания тревожиться, так как союзники намеревались вторгнуться в их страну в ближайшем будущем. В Италии австрийцы предприняли наступление, и король Иоахим Мюрат отступил, хотя эта новость еще не достигла Парижа. Генеральный план Веллингтона на тот момент состоял в том, что военная операция должна быть начата союзниками справа от линии их расположения. Войска под его командованием должны были перейти бельгийскую границу одновременно с прусской армией. Союзные армии Австрии и Баварии последуют за ними, двигаясь вдоль по течению Верхнего Рейна, а русская армия подойдет с востока третьей гигантской волной. Позднее, когда Наполеон почти целиком разместил свою армию вдоль границы с Бельгией, Веллингтон был вынужден изменить свой план и предложить начать великое наступление слева от Союзников, с восточной части Франции, где сопротивление будет минимальным. Но Наполеон сам намерен был нанести удар до того, как союзники завершат свои планы.
      5.
      Войска капитана Мерсера высаживаются в Остенде;
      Наполеон и либеральная конституция;
      Мерсер в Страйтеме;
      поражение Мюрата
      Британские солдаты в тот момент пересекали пролив, и 13-го числа капитан Мерсер со своим войском высадился в Остенде. Он был прекрасным солдатом, ему суждено было сыграть значительную, хотя и не вознагражденную по заслугам, роль в битве при Ватерлоо. В отличие от Веллингтона, который в юные годы разбил свою скрипку, чтобы уделять больше внимания военной карьере, Мерсер брал с собой на войну кисти и краски и на досуге делал наброски. Он также изо дня в день вел дневник, который дает как полное представление о жизни рядовых солдат, так и великолепные зарисовки Нижних стран, увиденных глазами опытного наблюдателя.
      Дневник Мерсера описывает, как "Салюс", транспортный корабль, на котором его солдаты прибыли за границу, причалил к берегу среди других судов, с которых высаживались люди и лошади. "Какое зрелище! - пишет он. Какой стоит крик, ор, гам и всплески!" На "Салюс" сразу же поднялся один из уполномоченных морских транспортных офицеров с толпой моряков, которым он приказал бросать лошадей и седельное снаряжение в воду. Думая преимущественно о своем значении и авторитете, но совсем не о войне, в которую была ввергнута его страна, он отмел протесты капитана Мерсера и готов был выбросить в море даже боеприпасы. "Ничего не могу поделать, сэр, - говорил он, в то время как лошадей с шумом сталкивали прямо в ледяную воду. - В приказе герцога определенно сказано, что войска по прибытии должны высаживаться на берег без каких-либо задержек, а корабли должны быть отосланы обратно". "Образовавшаяся свалка и суматоха не поддается никакому описанию, - пишет Мерсер. - Связки упряжи скорой чередой отправлялись за борт вместе с лошадьми. Напрасно мы разъясняли, какой убыток и ущерб может нанести подобная процедура. "Ничего не могу поделать", "это не мое дело", "в приказе герцога определенно сказано", и т. д. и т. п. - вот всё, что нам отвечали". Несколько отрядов пришлось переправить за борт, чтобы собрать и сложить вещи и успокоить перепуганных лошадей, пока Мерсер боролся за спасение остального снаряжения. "Мне не без труда удалось, - пишет он, убедить наконец капитана Хилла в необходимости оставить оружие, фуры с боеприпасами и т. д. на борту в течение ночи, иначе из-за его безумного рвения все это осталось бы лежать на сыром песке или было бы смыто в море".
      Был уже вечер, когда все солдаты высадились на берег, собрали вместе дрожащих лошадей и выудили из моря седельное снаряжение. Они насквозь промокли, замерзли и устали, но к их прибытию не было приготовлено ни еды, ни крова. Без сомнения, с такого рода отношением английские солдаты сталкивались, начиная с 1066 года{69}, когда им приходилось драться за свою страну, и никто не пытался протестовать вплоть до времен Крыма{70}. Что же касается капитана Хилла, то такие капитаны жили и будут жить, пока существуют войны.
      Мерсер отправился верхом на поиски приюта на ночь, а его солдаты и лошади терпеливо дожидались его возвращения. Наконец он обнаружил недалеко от города несколько пустующих сараев и на закате вернулся на берег. "Моему взору открылась сцена самого ужасного беспорядка. Наши седла, упряжь, обоз и т. д. были все еще наполовину закопаны в песок, и надвигающийся прилив грозил все это утопить. В довершение всех несчастий пошел проливной дождь, и гроза, собиравшаяся весь день, теперь яростно на нас обрушилась. ...Тем временем наши люди, ослепшие от молний, с фонарями, взятыми на корабле, спешно искали многочисленные недостающие вещи. ..Наконец, собрав столько, столько было возможно, и оседлав наших лошадей (две или три из которых убежали), мы отправились к сараям вскоре после полуночи вместе с кузнецом и другими пешими солдатами, которые несли фонари во главе нашей колонны".
      Дождь продолжал лить, и среди других опасностей оказался шаткий мостик, который обрушился, увлекая за собой вниз, в канаву, людей и лошадей. Дороги были грязные и такие скользкие, что лошади постоянно падали, фонари непрерывно гасли. До сараев дошли не раньше двух часов ночи. К счастью, они были большими и сухими и в них нашлось множество сена и соломы. Уставшие и голодные люди заняли их с благодарностью. Мерсер пишет: "Все наши удовольствия происходят от эффекта контраста. Необходимость провести ночь в подобном сомнительном убежище, которое предоставляли эти сараи, и в сырой одежде можно было бы счесть за несчастье, однако мы после двенадцати часов изматывающей работы и борьбы с непогодой смотрели на них как на дворцы и, позаботившись о наших животных, насколько это было возможно в тех обстоятельствах, приготовили ночлег, столь же необходимый, сколь и долгожданный".
      Мерсер уже возлежал на сене, когда ему принесли записку от жены местного мельника, предлагавшей свое гостеприимство ему и его офицерам.
      Само собой разумеется, мы направились туда. Нас провели в кухню, необыкновенно опрятную, где нас встретила приятная женщина, а один из ее слуг уже разжигал плиту и готовил кофе - неожиданная роскошь! В добавление к этой своей доброте она предложила нам две кровати, которые охотно и с благодарностью заняли лейтенанты Инглби и Булл. Что касается меня, я предпочел не снимать одежду, чтобы не надевать ее утром сырой, и потому отказался. Кофе так освежил нас, что, несмотря на усталость, мы провели приятный час за разговором с нашей доброй хозяйкой и шутками с ее слугой Коше, добродушным, глуповатым калибаном{71}. Наконец наши веки стали тяжелеть. Леди удалилась в свою спальню, Коше куда-то спрятался, и мы, утонув в старомодных креслах с высокими спинками, вскоре погрузились в забытье".