Глава I

Если бы орел поднял тебя высоко над страной Толанди, что лежит на юг от реки Макензи, Большого Медвежьего озера и большой излучины Юкона, – запад заслонили бы от тебя высокие хребты Скалистых гор, а на юге перед твоим взором раскрылись бы горизонты широких прерий.

Эти прерии – дорога бизонов. Она тянется от канадских провинций Альберта и Саскачеван через обе Дакоты, Небраску, Оклахому до каменистого Техаса.

Посреди круга, образуемого берегами реки Макензи и Большого Медвежьего озера, подножием Скалистых гор и большой излучиной Юкона, ты увидишь чащу, большую и темную, как Северное море, из волн которого торчат каменные острова – одинокие глыбы гранитных скал.

Откуда взялись эти глыбы? Об этом рассказывают старые воины у костров.

Прежде чем в чаще родился первый ее обитатель – индеец, за нее боролись два духа: Канага – Дух тьмы и Набаш-циса – Дух света…

Борьба их была беспощадной – такой же, как и вся жизнь чащи. Властелин тьмы пытался задушить свет, Дух света – уничтожить тьму.

Канага-великий воин хватал гранитные глыбы и бросал их в озера, густо покрывавшие в те времена эту страну. Вода от падающих глыб выступала из озер и столбами взлетала в небо, покрывая его темными тучами, и в чаще становилось еще темнее: Канага плясал Танец Победы. Тогда Набаш-циса посылал стрелы-молнии. Они ослепляли Канагу. Канага в бешенстве снова бросал глыбы – и новая скала возникала в чаще.

Но вот Набаш-циса перенесся на юг, в страну, затканную тонкой паутиной рек и ручьев. Темный воин начал сгонять с северного неба тучи. Утомленные долгой дорогой тучи ослабели и покорились солнцу – союзнику Набаш-цисы, пролились слезами, а в каплях, падающих па землю, засверкало солнце. На севере – там, откуда пришли тучи, – вспыхнула радуга. Все вокруг озарилось светом. От этого света ослеп темный богатырь Канага: Набаш-циса плясал Танец Солнца.

Слепой Канага скрылся в темных расселинах гор, где живет и поныне. Не воюет, но, как только услышит в своем царстве безмолвия и мрака чей-нибудь голос, сбрасывает с гор каменные лавины…

Если бы орел поднял тебя ввысь и медленно пронес над чащей, ты увидел бы в ее тени большую серебряную рыболовную сеть: неисчислимое множество ручейков, рек, водопадов и озер.

Но вот птица снижается, и ты касаешься ногами одной из скал. Попрощайся с орлом по обычаю этого края – подними вверх правую руку. Он улетает в сторону гор.

Ты же спустись со мной со скалы в самое сердце чащи. Вокруг нас полумрак и тишина.

Если у тебя добрые намерения, будь спокоен: чаща поймет тебя. Но, если ты неразумно захочешь возмутить ее покой, она тебя уничтожит.

Я привел тебя в чащу и хочу, чтобы ты познал ее, хочу научить тебя всему тому, что сам к ней чувствую, – уважению и любви. Она – мой дом, дом моего отца, друзей, дом моего племени шеванезов. Она кормит нас и одевает, радует своей красотой, но может научить и страху.

Взгляни, там со старых огромных деревьев ниспадают до самой земли темные покрывала мха, зеленые и бурые.

Когда на ствол упадет луч солнца, кора заблестит серебром, как голова столетнего воина.

Помни, что чаща полна духов. Они могут быть приветливы и благосклонны, но, если ты нарушишь их покой, они будут безжалостны.

Лес живет. Даже этот, где между стволами развесил тоненькую паутину зузи – паук, и этот имеет душу. Что ж говорить о больших деревьях и животных!

Итак, повторяю: будь осторожен, уважай законы чащи. Познавать их будем вместе. Стань моим товарищем и другом. Мы проведем вместе много лет, много Больших и Малых Солнц, я научу тебя нашим песням и танцам, ты узнаешь судьбу нашего племени – племени свободных еще и сегодня индейцев шеванезов Я приведу тебя в мое селение. Мы придем туда впервые в месяц Лупы, летящей вверх. Это месяц снегов и морозов. Ты оглядываешься? Ищешь орла? Он уже вернулся в гнездо.

Пойдем же со мной на берег одного из озер…

Первые лучи солнца падают на заснеженный берег озера. Оно покрыто льдом, снег скрипит под ногами. Дух озера спокойно спит в месяц Луны, летящей вверх. Наши голоса не разбудят его, хотя мы живем около берега. Наши типи – палатки из шкур – стоят полукругом, образуя широкую подкову, открытую в сторону озера.

Между крыльями подковы, посередине, на просторном пустом месте, стоит тотемный столб из липового дерева Изображения, вырезанные на нем, говорят о том, что это лагерь поколения Совы – людей, происходящих от птицы, видящей ночью.

На самой верхушке столба шаман Горькая Ягода вырезал большую сову с круглыми глазами, красным клювом и распростертыми крыльями. Ниже – эта же птица, но вместо крыльев у нее человеческие руки и ноги, заканчивающиеся совиными когтями. А еще ниже – человек с головой совы обнимает нагого человека – отца всего племени Совы.

Первые лучи солнца падают косо. Их свет красен, а длинные тени типи темно-синего цвета Солнце только взошло, но селение не спит. С восходом солнца перед тотемным столбом начался танец. Ведет его шаман Горькая Ягода.

В ярком свете красных лучей я хорошо вижу его. Он напоминает крылатого бизона, вставшего на задние ноги. На голове у него скальп бизона с широко расставленными рогами. Их концы, как и клюв у совы на тотемном столбе, окрашены в ярко-красный цвет. Свое лицо Горькая Ягода разрисовал голубыми и желтыми полосами. К широко распростертым рукам прикрепил трещотки из оленьих копыт. Их звук напоминает топот оленя карибу, мчащегося по каменистому берегу реки.

Вместе с Горькой Ягодой пляшет обнаженный до пояса воин Непемус – Сильная Левая Рука, великий охотник и танцор нашего племени. Оба кружатся в середине большого круга – воинов, отбивающих ритм на бубнах и трещотках из черепашьих панцирей.

Ритм становится все резче, чаще Тело Непемуса, натертое медвежьим жиром, блестит, как бронза. Иногда кажется, что у танцора несколько пар ног. А то вдруг одна, потому что он, как цапля, кружится на одной ноге. Зато на шее, увешанной ожерельями из волчьих пузырей и клыков, качаются три головы.

Томагавк Непемуса наносит удары невидимым врагам. Рука у воина верная, его мышцы тверды, как медвежьи клыки. Каждый удар томагавка – это Песня Смерти для врага. Все выше взлетает песнь воинов:

Сегодня День Удаления – праздник вступления маленьких мальчиков в школу природы.

Поэтому, когда внезапно стихает песня и замедляется ритм танца, Непемус направляется к типи вождя племени Леоо-карко-оно-ма – Высокого Орла. Непемус крадется – то сделает несколько шагов, то остановится. Вот он поднимает вверх томагавк и, танцуя на месте, прислушивается к звукам внутри типи.

Вслед за ним передвигается круг воинов, среди них Горькая Ягода. Непемус стал перед входом в типи Но двое воинов с копьями, украшенными перьями, выступают вперед, загораживая ему путь. Непемус снова и снова пытается прорваться к входу в типи, но каждый раз перед ним скрещиваются копья воинов и Непемус отступает.

Пять раз скрещивались копья, и столько же раз Непемус отступал. Это означало, что мальчику, за которым он пришел, исполнилось пять лет и для него настало время начать жизнь среди воинов, учиться их мудрости, познавать законы племени и чащи.

Этим мальчиком был я.

До того времени я жил в палаткее родителей под присмотром матери. Мою мать звали Та-Ваг – Белая Тучка, потому что у нее светлые волосы – такие светлые, каких не было ни у одной женщины нашего племени.

Я ее младший сын. Брат, которого я еще не знал, и сестра, которая вместе с матерью до сих пор смотрели за мной, больше похожи на отца. Как и у него, у них черные со стальным отблеском волосы и глаза темные, как у братьев амук – бобров.

Только у меня волосы и глаза матери. Может быть, из-за этого сходства, а может быть, потому, что я был самым младшим, я стал ее любимцем Она заботилась обо мне больше и ласкала нежнее, чем другие женщины своих сыновей.

До этого дня – и еще много месяцев спустя – меня, как и всех маленьких мальчиков, называли просто ути – малыш. Имен у нас еще не было. Имя нужно было завоевать, и часто оно доставалось не только потом, но и кровью.

Как каждый ути, я мечтал о празднике Удаления, после которого я должен был отправиться в лагерь Молодых Волков под присмотр старых воинов Там вместе с другими мальчиками нашего племени я буду учиться читать волчьи следы, делать каноэ из березовой коры, расставлять силки на тропках выдры, на лету попадать стрелой из лука в дикую утку. Там я познаю законы чащи и обязанности воина Там стану я взрослым.

Вы меня, конечно, поймете. Я не только мечтал, а просто с нетерпением ждал той минуты, когда перед входом в наш типи прозвучит пение воинов, раздадутся звуки бубнов и шум трещоток из черепашьих панцирей.

Однако, когда я услышал шаги Непемуса у входа в типи, меня охватил страх Я знал, что расстаюсь с моей матерью, что много лет не увижу ее глаз, не услышу ее голоса Я не смотрел в ее сторону, чтобы не расплакаться, как моя сестра Тинагет – Стройная Береза.

Когда шкура у входа раздвинулась и передо мной встала громадная фигура Непемуса, я забыл обо всех своих мечтах про лагерь Молодых Волков и службу воина. Я хотел броситься к матери и в ее объятиях спрятаться от посла грозного, незнакомого мира.

Но Непемус не оставил мне времени ни на плач, ни на отчаяние. Он схватил меня за руку, и я очутился между ним и шаманом, оторванный от матери.

Так я сделал первые шаги к новой жизни на утоптанном, скрипящем от мороза снегу. Перед глазами замелькали пучки волчьих и медвежьих скальпов, трещотки из оленьих копыт, висевшие на руках Горькой Ягоды. Я стоял лицом к солнцу, и меня до самого сердца пронизывала холодная дрожь.

И тут я позабыл свой страх, исчезла всякая мысль о слезах из-за разлуки с матерью. Ведь я ступил на но вый путь и не поверну с него назад.

Непемус показал мне палатку, где я должен был ждать минуты, когда мы отправимся в дальнюю дорогу. Ведь лагерь Молодых Волков находился далеко от селения.

Я был в палаткее один. Я не плакал. Но я хорошо по мню те одинокие часы, когда в моем сердце сменялись страх и отвага, тревога и надежда, грусть и радость.

Я также хорошо помню Песню Прощания, которую пела Белая Тучка, моя мать, перед тем как Непемус вошел в нашу палатку.

– Ути, пора.

Голос Непемуса пробудил меня от глубокого сна.

Приближался рассвет. Селение молчало. Наши сборы были недолгими. В несколько минут мы приготовили снеговые лыжи, набросили на плечи кожаные накидки. И… это все.

Выходя из селения, я еще раз посмотрел на типи родителей. Из-за шкуры у входа выглянули две головы. Я поднял руку в знак прощания…

Мы вошли в чащу. Непемус впереди, я за ним.

В заснеженном лесу царила великая тишина. Из-под веток можжевельника шмыгнул вапос – кролик, белый пушистый шарик, и скрылся в густых зарослях. Я не оглянулся. Дорога была нелегкой, хотя Непемус прокладывал след, помня, что за ним идет не воин.

Прошел час. Снег, который сначала едва порошил, начал падать гуще, слепить глаза. Когда наконец рассвело, мне стало казаться, что мы идем по топкому болоту, а не по снегу. Ноги становятся все тяжелее, все медленнее сгибаются в коленях. С каждым шагом я будто старею и скоро стану стариком, ноги которого тяжелы, как скала. Но я молчу. Я должен выдержать. Не буду просить Непемуса об отдыхе.

На краю большой поляны мой высокий друг останавливается и смотрит на меня. Я не могу скрыть тяжелого дыхания. Непемус чуть-чуть улыбается и говорит:

– Ути дальше будет путешествовать на спине Непемуса.

– Май-оо. Хорошо, – вздохнул я.

Я, наверное, заснул на широкой спине Непемуса. А когда я открыл глаза, миновал уже полдень. Снег перестал идти. Мы подходили к большому нукевап – шалашу из коры, сделанному для воинов на охоте. Заслышав шаги, из шалаша выбежал секусью – горностай.

Непемус ссаживает меня и принимается разводить огонь. Когда он начинает собирать ветки, я уже знаю, что мы здесь заночуем. Непемус складывает в центре шалаша большой костер. Хотя я еще только ути, но мне известно, что так всегда нужно делать в чаще в месяцы Снега и Мороза. Кто об этом забывает, тот перестает жить.

Я тем временем убираю в шалаше, выстилаю его мягкими веточками можжевельника. Непемус привязывает на ближайшей сосне кусочек сала. Это корм для синиц, наших друзей, – они всегда сопровождают нас в пути через чащу. Потом он разжигает калюти – трубочку и садится у костра. Я слышу, как вдали глухим эхом разносится среди деревьев вой охотящегося волка-одиночки.

Я очень устал, хотя большую часть пути провел на спине Непемуса. С трудом стягиваю мокасины, набрасываю на плечи волчью шкуру и сажусь возле воина. Есть мне не очень хочется, но я все же нанизываю на стрелу кусочек мяса и начинаю печь его над пламенем костра. Я сижу рядом с Непемусом и смотрю на огонь. Он такой же красный и золотой, как тот, что согревал меня в палаткее родителей, только тот костер разжигала мать.

Высокое пламя ярко освещает лицо Непемуса с двумя глубокими шрамами. Это следы борьбы с серым медведем, шкура которого висит в палаткее воина. Смогу ли я когда-нибудь одолеть силу и ярость большого медведя? Смогу ли я когда-нибудь стать воином с таким славным именем, как Непемус? Ничего на свете мне не хочется больше в эту минуту. Как достичь этого? Песня Прощания говорит: «силой и разумом»…

Со словами песни я вспоминаю голос матери. Мне снова становится грустно, хотя я сейчас мечтаю о том, чтобы стать воином и повесить в своей палаткее не одну шкуру серого медведя.

Песня Прощания прекрасна, но не все ее слова правдивы. Правда, что я «ухожу в далекий путь», но я не забуду о ней, о Белой Тучке. Я буду помнить ее всегда, хотя отныне я уже сам должен искать себе место у костра, защищаться от ночного холода…

– Что это? – опомнился я внезапно. – Тауга!

В мои колени упирается передними лапами и лижет мне лицо большой серый пес Тауга, мой друг. Прибежал. Не оставил меня одного. Братская душа поняла мое одиночество, а может быть, и сама его переживала. Наверное, мать показала ему наш след, и он прибежал к спрятанному в лесу нукевап.

Я обнял пса за шею и долго целовал его острую морду. Я даже забыл, что Непемус смотрит на нас. И, хоть стыдно мне признаться, не одна слеза упала в густую шерсть Тауги, будто я сидел в родительской палаткее и имел право реветь, как малыш, у которого мать отобрала деревянную ящерицу.

Голос Непемуса был суровым:

– Ути должен спать, должен отдохнуть. Завтра будет тяжелый путь для молодых ног.

И снова дорога. В чаще встречает нас восход солнца и вой мугикоонс – волков. Заслышав этот клич, Тауга поджимает хвост, поднимает голову и отвечает протяжным стонущим воем. Кажется, что он вырывается из глоток двух разных животных. Сначала вой Тауги, пронзительный, звучащий все выше, а затем, после секунды молчания, в горле пса слышится сдавленное рычание. Не говорит ли в собаке волчья кровь? Или в волке Собачья? Во время волчьих свадеб мой отец привязал мать Тауги в лесу. Так делают все. Какой же крови у Тауги больше? На этот вопрос может ответить только Нана-бошо – Дух животных.

Тауга помесь, как и все наши собаки. Лаять он не умеет, только воет, как его отец – волк. Покрытый темной, густой, всегда вздыбленной на хребте шерстью, этот пес с широкой грудью и сильными ногами – настоящий вождь своего рода – один справлялся с четырьмя лесными волками. Я очень гордился им. Чем он отличался от своих лесных братьев? Разве только взглядом добрых, почти человеческих глаз. Ах да, еще и тем, что не всасывал воду, как это делают волки и кони, а по-собачьи лакал ее языком.

Солнце прошло уже половину своего пути, когда перед моими глазами открылась удивительная и вместе с тем прекрасная картина. На миг мне показалось, что я во сне очутился в чудесной стране легенд – такой сверхъестественный вид был у одной скалы: каменный великан неподвижно сидел, опустив голову и положив гранитные руки на колени, и о чем-то думал.

О чем он думал? Никто не знает. Никто не знает, зачем Маниту создал скалу, так сильно напоминающую воина. А может быть, он просто превратил в скалу кого-нибудь из своих сыновей. Если так, она никогда не выдаст своей тайны. Па-пок-куна, Скала Безмолвного Воина, говорить не умеет.

Здесь нас ждали сани, собачья упряжка и мой будущий учитель Овасес – Дикий Зверь. Когда мы подошли к нему, он сидел под скалой в позе Безмолвного Воина и отличался от него только тем, что встал и приветствовал Непемуса. Неподвижный, он был словно вытесан из камня. Худое, скуластое лицо с глубоко посаженными глазами напоминало скалу. Над лицом, как белый мох, поднимались седые волосы. Стоя, он немного горбил спину, будто готовясь к прыжку. Вероятно, поэтому ему дали имя Дикий Зверь.

Мы не теряли времени: нужно было двигаться дальше. Непемус прокладывал дорогу. Овасес бежал за санями.

Чаща все больше меняла вид. Лес редел. Исчез можжевельник, кусты тен-кве – шиповника. Все реже блестела кора сосен, все чаще появлялись ели. Из лиственных деревьев я видел только березы, согнувшиеся под тяжестью снега, будто слабый человек. Березы почти касались земли своими верхушками, образуя волшебные белые арки, под которыми мы проезжали. Только ели стояли с гордо поднятыми головами, опустив свои тяжелые лапы, словно хотели что-то поднять с земли.

Здесь закончилась равнина. Дорога каждую минуту то поднималась, то опускалась в пологую ложбину. Сани слегка покачивались, и я, вероятно, снова заснул бы под монотонный звук трещотки на собачьей упряжке, если бы мое внимание не привлек встревоженный вид Овасеса. Сердито морща лоб, он все чаще посматривал на небо. Я не понимал его беспокойства. Я еще не знал, что означает, если на небе, как в тот вечер, начинает нагромождаться все больше туч, которые, как огромные стрелы, выпущенные из лука невидимого стрелка, образуют все более широкую и темную завесу над чащей. Я не знал, что это означает, так как никогда еще не попадал сам в снежный буран, несущийся с северо-западным ветром и часто более страшный, чем стая голодных волков. Однако я понимал, что Овасес без причины не стал бы морщить лоб. Даже в голосе Непемуса, который криком «хирр-хирр» погонял собак, послышались беспокойные нотки.

Помню это, как сегодня. Снег идет все гуще. Ветер сдувает с ветвей белые, увлажненные северо-западным ветром снежные шапки. Дорога для саней становится все тяжелее. Не слышно в упряжке веселого лая, который приветствовал Непемуса и меня под Скалой Безмолвного Воина. Полозья саней, облепленные снегом, сопротивляются движению почти с враждебным упрямством, застревают во впадинах, а на подъемах все больше прилипают к влажному снегу. Молчат утомленные собаки, снег не скрипит под лыжами Овасеса. Опускается ночь, но мы не разбиваем лагеря.

Постепенно тают в моих глазах фигуры Непемуса и Овасеса. Снег летит мне в лицо, слепит глаза. Я слышу рычание Тауги, который, наверное, подгоняет собак в упряжке, кусая их за уши.

Стало уже совсем темно, когда мы внезапно сворачиваем в сторону с главного пути. Теперь сани ежеминутно то поднимаются вверх, то падают вниз, и вдруг на крутом повороте я слышу под полозьями скрежет камней и, будто схваченный за шею, вылетаю из саней в большой сугроб снега. Подняться мне трудно, руки до плеч погружены в снег, я копошусь в нем, как в дурном сне. Слышу возню запутавшейся упряжки, свирепое рычание Тауги и свист бича.

Когда я встал, Непемус уже наладил упряжку. Надо мной склоняется Овасес. Прямо перед глазами я вижу блестящие белки его глаз и зубы – он смеется надо мной.

– Возвращайся в сани, ути, – говорит он. – До лагеря нам осталось только два полета стрелы.

Я не смел ответить, не ответил даже улыбкой, но, слыша эти слова, был действительно очень счастлив.

С этого мгновения я уже не был ребенком. Я становился Мугикоонс-Сит – Молодым Волком.

Глава II

– Подожди здесь, – сказал Овасес, когда мы остановились перед небольшим кожаным типи.

Он напоминал палатки в нашем селении над озером, но на нем было меньше украшений и рисунков. Это было типи селения Молодых Волков.

Я вошел внутрь. Тепло и уютно. Охапки волчьих шкур разостланы у стен для сна. Я сел на них. Овасес ушел, было тихо, только издалека доносился тихий шум чащи и лай собак.

Я ждал брата. Я еще никогда не видел его, ведь он ушел в лагерь Молодых Волков за четыре года до моего рождения. Правда, мать часто вспоминала Танто, рассказывала о нем, когда мы были одни. Я тогда мечтал, что когда-нибудь она и обо мне будет рассказывать с таким же блеском в глазах, с такой же гордостью и радостью. И хотя я ничего не знал о том, как мой брат охотится, как он получил имя, но я был уверен, что он самый храбрый, самый ловкий из Молодых Волков.

Я ждал долго. Звезды, наверное, уже показывали полночь.

Брат подошел такими тихими шагами, что я не заметил, когда он стал перед входом в типи.

Только когда он вступил в круг, освещенный пламенем уже угасающего костра, я впервые увидел брата таким, каким он и поныне остался в моей памяти.

Он был высоким и красивым. На нем была куртка из волчьих шкур, вышитая понизу цветными бусами, меховые штаны, невысокие мокасины. Смазанные жиром волосы блестели в свете огня, как мех тюленя, вынырнувшего из воды.

Так вот какой мой старший брат! Сердце у меня билось, я молча ждал, пока он первым начнет говорить. Но он стоял у костра неподвижно и молча смотрел на меня. Я робко указал ему рукой место около огня, он так же молча сел, не отрывая от меня глаз.

Присмотревшись ко мне, он коснулся рукой моей груди и сказал:

– Ты ути, сын моей матери, мой брат?

– Да.

Он подбросил в огонь несколько веточек и спросил немного тише:

– Как чувствует себя мать?

Я хотел быть зрелым и невозмутимым воином, хотел сохранить спокойствие, равнодушный взгляд, равнодушное лицо. Но ведь я только вчера попрощался с матерью, еще вчера слышал ее голос – и глаза мои наполнились слезами. Отвернувшись от огня, я начал говорить о матери, о том, что она рассказывала мне о нем, как прощалась со мной, как она выглядела, веселая ли она, какие поет песни, какие голубые у нее глаза и светлые волосы. Я боялся: голос мой выдаст, что я еще маленький мальчик, которому тяжело без матери, и поспешил произнести слова, которые она столько раз повторяла:

– Ты живешь в ее сердце. Она всегда думает о тебе.

Я не видел лица Танто: костер снова немного угас. Брат ничего не отвечал. Немного спустя он протянул руку над огнем, и маленькие красные язычки пламени начали виться между его пальцами, обволакивая ладонь. Он медленно отвел руку, откинул волосы со лба и заговорил:

– Ути, мы с тобой одной крови. Ты мой брат и сейчас делаешь первые шаги на тропе мужчины. Я тоже был ути, когда меня привез сюда Овасес. Но много Больших Солнц прошло с тех пор, как меня в последний раз назвали ути. Теперь у меня есть имя.

– Я знаю. Тебя зовут Танто – Железный Глаз.

– Да! – Танто важно вскинул голову. – Меня зовут так, потому что никто еще не сумел уйти от моей стрелы. Мои стрелы – стрелы смерти. Чаща для меня то, чем был для тебя еще вчера типи нашей матери. Перед тем как я сюда пришел, я, как и ты, ничего не знал. Не знал даже, что есть добрые и злые ветры, которые могут пригнать и отогнать дичь, стереть ее следы и вовремя предупредить ее об охотнике. А сейчас ветер – мой друг, и я радуюсь, когда веет кей-вей-кеен – северо-западный охотничий ветер. Я умею рогом из березовой коры подманить лося, когда лось откликается на голос своей крови…

Я слушал все, о чем говорил старший брат, и старался запомнить каждое слово. Я сделал первый шаг на тропе мужчины. Мой старший брат разговаривал со мной, как равный с равным, положив руку на мое плечо. Огонь постепенно угасал, порой голос брата становился тише, и я не знал, правда ли все это, или я вижу сон в типи моей матери над озером.

Я вздрогнул. Шкура у входа в типи неожиданно заколебалась, и я увидел голову Тауги. Большой пес, пес-друг одним прыжком бросился к моим ногам. Брат рассмеялся.

– Отыскал. Видно, беспокоится за тебя? Ты говорил ему, что боишься путешествия в селение Волков?

Я тоже смеялся. Брат не подшучивал надо мной. Его смех был таким же добродушным и веселым, как радость Тауги. Я был счастлив, счастлив тем, что не один здесь, что рядом со мной брат, что Тауга, добрый, старый, умный пес, нашел меня.

Быстро, очень быстро бегут дни в лагере Молодых Волков. Трудно уловить мгновение, когда с ветвей падает пушистая шапка снега, сброшенная первым весенним ветром, когда набухает первая весенняя почка и когда она лопается, чтобы открыть цветок.

Время проходило среди тренировок, походов в чаще, охоты. И, как с течением лет шкура бизона покрывается рисунками, изображающими историю племени, так рос наш опыт. Каждый поход, каждая охотничья тропа учили чему-то новому, выявляли глупость или прибавляли разума.

Нас было много таких, как я, только что взятых из материнских типи. Но каждый мечтал быть взрослым мужчиной и знаменитым воином, каждый хотел командовать другими, а поэтому стремился показать, что он разумнее, сильнее и ловчее остальных. Больше всех я полюбил мальчика из рода Совы, который был немного старше меня. Я называл его Куку-куру-тоо – Прыгающей Совой, потому что он прыгал дальше и выше всех нас.

Мы стали настоящими друзьями, но дружба наша началась довольно странно.

Когда я впервые появился в лагере, Сова был уже вожаком самых младших Волков. Высокий, с длинными крепкими ногами, он был сильнее и выносливее многих других. Никогда не стриженные волосы обрамляли его голову густым венком, и временами трудно было заметить блеск острых глаз под черной прядью.

На следующий день после прибытия, разыскивая брата, я вышел на рассвете к Месту Большого Костра, вокруг которого стояли типи лагеря. Там я встретил нескольких мальчиков. Они, не говоря ни слова, быстро окружили меня и стали разглядывать мою голову. Я не понимал, в чем дело, и, чувствуя, что все мальчики не отрываясь смотрят на мои волосы, стоял молча, злой и встревоженный. Отовсюду подходили новые ути, держа луки в руках. Наконец самый высокий из них – а это и был Прыгающая Сова – выступил вперед и сказал пронзительно высоким голосом:

– Ути, смой краску со своих волос. Ты выглядишь, как старик. Если хочешь остаться с нами, у тебя должны быть такие же волосы, как у нас. – И он провел рукой по своим черным, блестящим от медвежьего жира волосам.

До сих пор мои светлые волосы ни у кого в селении не вызывали удивления. Все знали, что моя мать чужестранка, что она не индейского рода. Прыгающая Сова и другие подумали, что я покрасил волосы, чтобы быть похожим на старых, опытных воинов, у которых волосы с годами приобретают цвет березовой коры. Но я решил ничего не объяснять. Презрительные усмешки мальчиков вызывали у меня гнев. Глядя в глаза Прыгающей Сове, я сказал:

– Если хочешь, сам вымой свои волосы. Я своих не смою.

– Не смоешь?

– Нет.

И тогда по знаку Прыгающей Совы мальчики бросились на меня. Я вырывался, отбивался, даже кусался, стараясь освободиться. Но десятки рук схватили меня и потащили на берег полузамерзшей речки. Я ничего не мог сделать. Через минуту моя голова оказалась в воде, а Прыгающая Сова и другие принялись ее скрести, натирать песком. Я захлебывался водой, а слезы от ярости и боли наполняли мои глаза.

Наконец меня отпустили.

Исцарапанная кожа горела, из разбитого лба текла кровь. Смешиваясь с водой, она начинала тут же замерзать. Только теперь я ощутил холод. Куртка висела на мне лохмотьями, открывая исцарапанную грудь и руки, я был весь мокрый. Я взглянул на стоящих вокруг меня мальчиков, и, хотя меня душила злость, мне вдруг захотелось смеяться – такое разочарование было написано на их лицах. Они поняли, что я не красил волос.

Но злость была сильнее желания засмеяться. А боль еще усиливала ее. Я не мог простить насилия над собой, если хотел сохранить свое достоинство. Они обидели меня, и теперь один из них должен был за это поплатиться – тот, из-за которого все это случилось. Тем более, что Прыгающая Сова стоял прямо передо мной, а его растерянный вид и бесконечно удивленные глаза еще больше злили меня. Стиснув кулаки, но спокойным голосом я сказал ему:

– Ути из рода Совы! Ты оскорбил меня, не поверив моим словам. Пусть твои уши хорошо слушают, что скажет тебе сын Высокого Орла.

Он поднял руку в знак того, что внимательно слушает.

– В присутствии этих Молодых Волков, – продолжал я, – я буду драться с тобой. Если я тебя одолею, ты извинишься передо мной.

Он снова поднял руку в знак согласия.

Один из мальчиков побежал за медвежьим жиром, мы же разделись до пояса, готовясь к борьбе. Мороз был такой, что от каждого шага раздавался треск, будто мы ступали по сухому хворосту. Я еще не согрелся после вынужденного купания и был уверен, что кровь моя превратилась в лед. Минуты тянулись бесконечно, как зимняя ночь во время похода.