ГЛАВА 12

СВИСТ НА РАССВЕТЕ.

Все лето Марк с Эской бродили по запустелой Валенции, пересекая ее зигзагами от побережья до побережья и неуклонно двигаясь на север. Никаких злоключений с ними не случалось. Руфрий Галарий был прав, говоря, что пропуск глазного лекаря — это талисман, который проведет его обладателя где угодно. В Валенции, как и повсюду в Британии, болотной глазной болезнью страдали очень многие, и Марк помогал всем, кто приходил к нему за помощью, используя мази, с которыми его научил обращаться опытный хирург. Мази были хорошие, а Марк обладал здравым смыслом, легкими руками и добросовестностью мастера, и поэтому он справлялся лучше, чем большинство знахарей, проходивших теми же дорогами. Местные жители не проявляли особого дружелюбия к путникам — не в их обычаях было дружелюбно относиться к чужакам, но и неприязни тоже не чувствовалось. В каждой деревне всегда кто-нибудь давал им пищу и кров на склоне дня. И всегда, если путь был труднопроходимый или опасный, кто-то из охотников провожал их от одной деревни до другой. Они бы щедро платили Марку за искусное врачевание — горстью гагатовых бусин, красивым наконечником копья, а то и выделанной шкурой бобра, что с лихвой окупило бы стоимость мазей. Но Марк предпринял это путешествие не ради обогащения, и ему совсем не улыбалась мысль шататься по стране нагруженным, как торговец. Он разрешил эту проблему, отвечая каждому дарителю: «Подожди немного, я захвачу это на обратном пути».

Лето шло к концу, рябина теперь ломилась от пламенеющих гроздьев. Однажды августовским полднем они сидели рядом и глядели вниз, сквозь березовую рощу, на длинный залив, который почти начисто отрезал Валенцию от всего, что лежало за ним. День был обжигающий, как внезапный вопль трубы, лесистые холмы плыли в жарком мареве, за спиной у юношей беспокойно били копытами лошади и с шуршанием взмахивали хвостами, отгоняя одолевавших мух. Марк сидел, подтянув колени и обняв их руками, и смотрел на ту сторону залива. Солнце пекло затылок, прожигало сквозь материю шею и плечи. Ему ужасно хотелось последовать примеру Эски, который давно сбросил тунику и, как водится у татуированного народа, ходил обнаженным до пояса. Однако разъезжать по стране в одних штанах было ниже достоинства Деметрия из Александрии, и Марк решил и дальше вариться в шерстяной тунике.

Пчелы гудели в вереске, Марк слушал их гудение, вдыхал запах прогретых солнцем березовых рощ, перебивающий соленую прохладу морского воздуха; среди кружащих в вышине чаек он выделил одну и следил за ней, пока она не затерялась в гуще освещенных солнцем мелькающих крыльев. Но все это он делал машинально, не отдавая себе отчета в том, что слышит и видит.

— По-моему, мы потеряли след, — неожиданно сказал он. — Мне думается, мы вышли слишком далеко к северу. Тут рукой подать до старой границы.

— Орел скорее найдется за северной стеной, — возразил Эска. — Здешний народ вряд ли оставил бы его на земле римской провинции. Они унесли бы его в свое святилище.

— Я знаю, — согласился Марк. — Но след надо искать в Валенции. А если слухи о Каледонии верны, навряд ли мы выследим нашу дичь в горах, не взяв сначала настоящего следа. Мы просто пройдем Каледонию насквозь и упремся прямо в море на северной ее оконечности.

— Святилище не скроешь, оно всегда даст о себе знать тем, кто имеет глаза и уши, — предположил Эска.

Марк помолчал, потом добавил:

— Когда ничто, совсем ничто не указывает человеку, какое направление выбрать, приходится возложить выбор на богов.

Он пошарил за пазухой и достал маленький кожаный мешочек, а из него вынул сестерций.

Эска перекатился на бок, потом сел — синяя татуировка воина на руках и на груди зашевелилась под смуглой кожей, мускулы заиграли.

На ладони у Марка лежал серебряный кружок с профилем Домициана, увенчанного лавровым венком. Маленькая вещица, но в ней сосредоточилась их судьба.

— Император — идем дальше, корабли — поворачиваем назад.

Марк подбросил крутящуюся монету в воздух, поймал тыльной стороной руки, прихлопнул другой ладонью, и на секунду они с Эской уставились друг на друга. Затем Марк отнял руку, и они увидели крылатую победу на изнанке, которая звалась «корабли» со времен Республики, когда на этой стороне изображалась фигура на носу галеры.

— Опять поворачиваем на юг, — проговорил Марк.

Что они и сделали, и несколькими днями позже остановились на ночь в старой крепости, построенной Агриколой в Тримонтии, иначе говоря, в Трехгорье.

Тридцать лет назад, когда Валенция была римской провинцией не только по названию и труды Агриколы еще не пошли прахом из-за вмешательства сената, в Тримонтии кипела жизнь. Когорту удвоенного состава обучали на широком форуме; в казармах жили легионеры; в конюшнях стояло множество лошадей; на пологом южном склоне нижнего крепостного вала происходили кавалерийские маневры и на шлемах у всадников развевались желтые плюмажи; имелись там и всегдашние бани, винные лавки и земляные лачуги, где жили женщины. А наверху над всем этим расхаживали взад-вперед часовые в гребенчатых шлемах. Но теперь дикая природа взяла свое: трава росла между булыжниками мостовой, тесовые крыши провалились внутрь и стены из красного песчаника голо торчали вверх, открывая нутро непогодам. Колодцы забило накопившимися за тридцать осеней листьями и ветками, а в одном из углов без кровли, где когда-то стояли под навесом знамя когорты и алтарь богов, выросла бузина, пробив себе для удобства брешь в стене. Среди всего этого запустения бродившие в тяжело нависшей тишине летнего вечера Марк и Эска встретили только одно живое существо — ящерицу, гревшуюся на каменной плите. Ящерица молниеносно исчезла при их приближении. На поверхности каменной плиты Марк разглядел грубо выбитого атакующего кабана — эмблему Двадцатого легиона. И сразу же зрелище этого запустения особенно больно ударило его по сердцу.

— Если когда-нибудь легионы снова придут на север, им тут немало придется поработать, — сказал он.

Стук копыт лошадей, которых они вели в поводу, звучал неестественно громко в царившей тишине, и когда они помедлили на перекрестке троп, тишина и вовсе показалась им зловещей.

— В сердце моем я жалею, что мы не дошли до следующей деревни. — Эска понизил голос. — Не нравится мне это место.

— А в чем дело? — отозвался Марк. — В прошлый раз ты ничего не имел против него.

По пути на север они сделали крюк и завернули сюда поглядеть на брошенную крепость в тайной надежде найти здесь какую-то путеводную нить.

— Тогда был полдень, а сейчас вечер, и скоро стемнеет.

— Ну и что? Мы разожжем костер, — с недоумением отозвался Марк. — Сколько раз нам приходилось ночевать под открытым небом с тех пор, как мы покинули Каллеву, и ни разу еще с нами не случалось ничего плохого, пока горел костер. Да и кто может прятаться в этих развалинах? Разве кабан, но никаких его следов мы не видели.

— С того самого дня, как я взял в руки охотничье копье, я привык спать в лесу, — произнес Эска тем же приглушенным голосом. — Не от лесного народа у меня бегут мурашки между лопаток.

— А от чего же?

Эска рассмеялся и тут же оборвал смех:

— Я глуп. Я думаю о призраках пропавшего легиона.

Марк, пристально смотревший на заросший травой форум, резко обернулся:

— Тут стояла когорта Двадцатого легиона, а не Девятого.

— Откуда нам знать, где стоял Девятый легион после того, как он ушел в туман?

С минуту Марк молчал. Он принадлежал к породе людей, которых не очень волнуют призраки, но он знал, что Эска чувствует по-другому.

— Не думаю, что они причинят нам вред, если объявятся, — сказал он наконец. — Мне показалось, что здесь удачное место для ночевки, да и кроншнепы накликают дождь. Но скажи только слово, и мы отыщем укромное местечко в орешнике и переночуем там.

— Я стыдился бы себя, — просто ответил Эска.

— Тогда пора выбирать место.

Они облюбовали конец одного барака, где крыша еще не провалилась и несколько футов теса с прелой соломой спасли бы их от надвигающегося дождя. Они распрягли лошадей, обтерли их и пустили свободно бродить по длинному строению — как водилось у бриттов. Эска отправился за топливом и папоротником для постелей, а Марк собрал в кучу гнилые доски и развел костер. Випсания и Минна стояли, пристально глядя на огонь.

Позже вечером развалины, служившие им прибежищем, стали выглядеть гораздо веселее: у входа ярко пылал небольшой костер, дым сам нашел себе выход и вылетал, огибая край полусгнившей крыши в темнеющее небо; в дальнем углу лежала куча папоротника, прикрытая овчиной, которая днем, в свернутом виде, служила седлом. Марк с Эской поужинали тем, что им дали в деревне, где они ночевали накануне: ячменной пресной лепешкой и полосами полукопченой жесткой оленины, которую они зажарили над огнем. После этого Эска сразу же улегся и заснул.

Но Марк еще какое-то время сидел у костра, следя за летящими кверху искрами, прислушиваясь и слыша только, как переступают с ноги на ногу их лошади в дальнем темном углу барака. Порой Марк нагибался и подбрасывал в костер хворосту. Эска спал у стены на папоротнике спокойным легким сном охотника. Глядя на Эску, Марк задумался: а хватило бы у него самого храбрости спать вот так, если бы он верил в призраков? С наступлением полной темноты пошел дождь, и шелест и шуршание мягких, тяжелых струй по старой соломенной крыше только усилили неприютность этого места, когда-то живого, а теперь мертвого. Марк поймал себя на том, что напряженно вслушивается в тишину и воображение населяет ее призраками, которые движутся вдоль крепостных стен и пересекают пустынный форум. Наконец он заставил себя встать, сгрести в кучу уголья и улечься рядом с Эской.

Обычно, ночуя в лесу, они по очереди сторожили костер, поддерживая огонь, но тут, под защитой четырех стен, где вход загораживала груда колючих веток, чтобы не ушли лошади, этого не требовалось. Некоторое время Марк лежал без сна, и каждый нерв у него трепетал от напряженного ожидания неизвестно чего. Под конец усталость взяла верх, к тому же мягкая овчина и душистый папоротник наводили сон… Марк заснул, и ему приснилось, что он смотрит, как упражняются с копьями легионеры; все шло своим чередом, но только у легионеров от подбородка до верхнего изгиба шлема не было лиц.

Марк проснулся от легкого, но ощутимого нажатия под левым ухом, он проснулся спокойно и разом, как всегда просыпаются люди, когда их будят таким способом. Открыв глаза, он увидел, что от костра осталось всего несколько красных угольков, а в бледном рассветном сумраке рядом с ним присел на корточки Эска. Неприятный осадок от сна еще не прошел, и Марк прошептал:

— Что такое?

— Послушай.

Марк прислушался, и по спине у него пробежал зловещий холодок. К нему возвратились суеверные фантазии, одолевавшие его на ночь глядя. Может, Эска был и прав, говоря о призраках, — в заброшенной крепости кто-то насвистывал мелодию, которую Марк прекрасно знал. Не раз он маршировал под эту песню, она была старая, но ее любили в легионах, и, непонятно почему, она пережила многие другие песни, бывшие в ходу у солдат, а потом им надоедавшие.

Знакомые слова возникали в голове, ложились на мелодию. Марк медленно поднялся, разминая затекшую ногу. Свист приближался, становился все узнаваемее.

В песенке было еще много куплетов, перечислялись все девушки, которых герою песни довелось целовать в различных уголках империи, но в тот момент, когда Марк решительно шагнул к двери, а Эска нагнулся, оттаскивая в сторону терновник, свист прекратился и голос — хриплый, странно медлительный, задумчивый, как будто мысли певца были обращены внутрь себя и в прошлое, — пропел сразу последние куплеты:

Завернув за угол барака, они вдруг очутились лицом к лицу с певцом. Марк и сам не знал, что или кого он ожидал увидеть. Быть может, пустоту, и это было бы хуже всего. Но то, что он увидел, приковало его к месту от изумления: человек (да, человек, а не призрак) стоял перед ними и держал под уздцы лошадь в грубой попоне; он был типичным образчиком татуированного народа, среди которого Марк прожил это лето.

Незнакомец при виде Марка и Эски остановился и настороженно уставился на них, вздернув голову, как олень, почуявший опасность. Охотничье копье он держал наперевес, словно для атаки. Минуту они разглядывали друг друга в тусклом утреннем свете, затем Марк заговорил. Он уже неплохо владел диалектом северных племен.

— Я вижу, охота была доброй, друг. — Он указал на тушу молодой косули, переброшенную через спину лошади.

— Не слишком плохая, но бывает лучше, — отозвался незнакомец. — Лишнего мяса тут нет.

— У нас есть с собой пища, — продолжал Марк. — У нас также разведен костер, и если ты не расположен развести свой огонь или есть мясо сырым, мы предлагаем тебе разделить с нами нашу трапезу.

— Зачем вы здесь, в Трехгорье? — подозрительно спросил тот.

— Мы тут заночевали. Мы не знали, далеко ли до ближайшей деревни, и, видя, что надвигается дождь, рассудили, что лучше остановиться на ночлег здесь, чем на открытых местах. Разве Трехгорье не принадлежит всем? Или оно собственность только ворона, или ящерицы, или же твоя?

Человек ответил не сразу, медленно и нерешительно он перевернул копье острием вниз, как держат его в знак мирных намерений.

— Должно быть, ты — Целитель больных глаз? Я слыхал про тебя, — сказал он наконец.

— Да, это я.

— Хорошо, я присяду к вашему костру.

Он обернулся и свистнул, и тотчас же на свист примчались, продираясь сквозь папоротник, два быстроногих пятнистых охотничьих пса.

Мгновение спустя все трое очутились опять в прежнем укрытии. Небольшую косматую лошадку, освобожденную от ноши, привязали снаружи к упавшей балке. Эска бросил на красные угли березовую ветку. Серебристая кора почернела, вспыхнула, и тогда Марк повернулся, чтобы получше разглядеть незнакомца. Это был человек средних лет, худой, мускулистый, глаза его настороженно, как бы украдкой, выглядывали из-под шапки спутанных жестких, с проседью волос, похожих на шкуру бобра. На нем была только юбка цвета охры, все тело и руки его покрывали полосы татуировки. Даже на щеках, на лбу и на крыльях носа виднелись синие волнистые линии и треугольнички. Собаки принялись обнюхивать тушу косули, лежавшую у ног хозяина, и когда он нагнулся и отогнал их, огонь костра озарил необычной формы шрам у него между бровей.

Эска присел на корточки и закопал в горячую золу еще несколько полос копченого мяса, а затем сел, положив руки на колени, а копье неподалеку, и стал исподлобья разглядывать незнакомца. Тот опустился на колени перед распростертой косулей, уже выпотрошенной раньше, и принялся свежевать ее длинным охотничьим ножом, который он вытащил из-за сыромятного ремня на поясе. Марк тоже рассматривал его, хотя и не столь откровенно. Он был в недоумении. Человек этот ничем не отличался от своих соплеменников, и однако же он пел «Я целовал девчонку в Клузии» на хорошем латинском, и когда-то, много лет назад, если судить по заросшему шраму, его посвятили в степень Ворона Митры.

Конечно, он мог подхватить песню у легионеров, которые стояли тут раньше, он был немолод. А у Митры находились последователи в самых неожиданных местах. Но если сопоставить и то, и другое, то все это выглядело, по меньшей мере, необычно, а именно необычное Марк искал все лето.

Охотник отвернул большой лоскут кожи на боку и бедре косули, потом отрезал несколько толстых ломтей мяса, а бесформенный кусок с шерстью швырнул собакам, ждавшим возле. И пока они дрались за этот кусок, с рычанием терзая его клыками, он поднял остальную тушу и перекинул ее через полусгнившую балку, где собаки не могли ее достать. Потом он закопал в горячую золу отрезанные для себя ломти, вытер жирные руки о юбку и, присев на пятки, стал пытливым взглядом всматриваться в лица путников, как будто пытался разгадать видевшуюся ему там загадку.

— Спасибо за жар вашего костра, — сказал он уже не таким грубым тоном. — Сдается мне, я мог перевернуть копье и раньше. Только я не ожидал никого тут встретить, в Трехгорье.

— Охотно верю, — ответил Марк.

— Что и говорить, столько лет прихожу сюда охотиться и ни разу не встречал здесь людей.

— А теперь встретил сразу двоих. И раз уж мы делим один костер, не мешает узнать имена друг друга. Я — Деметрий из Александрии, путешествующий глазной лекарь, как ты уже знаешь, а это мой товарищ и копьеносец, Эска Мак Куновал из племени бригантов.

— Носителей синего боевого щита. Может, ты и слыхал — если не про меня, то про мое племя, — весело подхватил Эска, и его белые зубы блеснули на смуглом лице.

— Да, я слыхал про твое племя… кое-что, — ответил охотник, глядя на огонь сощуренными глазами, и в голосе его Марку послышался намек на мрачную усмешку, хотя на суровом лице не было и тени улыбки.

— А я зовусь Гверн, охотник, как сами видите. Моя усадьба лежит в одном дне пути к западу. Сюда я захожу поохотиться, в орешнике водятся жирные олени.

Все трое надолго замолчали. Почти рассвело, собаки ворчали и возились со своим куском. И тут Марк, строгавший от нечего делать прутик, начал тихонько насвистывать мелодию, так удивившую его час назад. Наблюдая уголком глаза, он убедился, что Гверн вздрогнул и бросил на него быстрый взгляд. Марк продолжал какое-то время обчищать кору с прута и насвистывать, а потом, словно занятие наскучило ему, бросил прут в огонь и поднял голову.

— Где ты подобрал эту песню, друг Гверн?

— Где, как не здесь? — Лицо Гверна в один миг приняло тупое выражение, но Марк подозревал, что на самом деле тот лихорадочно соображает. — Когда тут была римская крепость, тут много пелось римских песен. Этой я выучился у одного центуриона, он брал меня охотиться на кабана. Я был тогда совсем мальчишкой, но память у меня хорошая.

— А научился ли ты заодно и другим латинским словам, кроме слов песни? — Марк неожиданно перешел на латынь.

Охотник хотел было ответить, запнулся и искоса взглянул на Марка из-под насупленных бровей. Затем заговорил на латыни очень медленно, как человек, который выуживает из памяти слова давно забытого языка.

— Я помню несколько слов, какие употребляют солдаты. — Он снова перешел на кельтский. — А откуда знаешь песню ты?

— Мне доводилось заниматься своим ремеслом в городах, где стоят гарнизоны и водятся не только дикие кабаны, — ответил Марк. — Я неплохо запоминаю мелодии.

Гверн нагнулся и охотничьим ножом перевернул жаркое.

— И все же ты, верно, не так давно занимаешься своим ремеслом, хоть ты и с бородой. Похоже, что под бородой не так уж много лет.

— Но возможно, и не так мало, как кажется. — Марк любовно погладил бороду. Она сильно отросла за время их странствий по северу, но сразу было видно, что ее отпустили недавно. — А потом, я рано пошел по стопам своего отца. Кстати, говоря о ремесле, есть ли у кого в твоей деревне больные глаза?

Гверн потыкал ножом в мясо. Он явно на что-то решался и теперь поднял на Марка глаза, видимо решившись.

— Я живу сам по себе, со своей семьей, — сказал он. — И у нас не найдется для тебя больных глаз. Однако подожди, пока я кончу охотиться, и пойдем со мной. Побудьте моими гостями, а потом я выведу вас на дорогу к ближайшей деревне. Я хочу отплатить вам за место у вашего костра.

Марк на миг заколебался, но, повинуясь чутью, говорившему, что охотник не тот, за кого себя выдает, сказал:

— Нам все равно, в какую сторону идти. Мы охотно принимаем твое приглашение.

— На моей добыче оказалось больше мяса, чем я думал, — со смущенным видом неожиданно проговорил Гверн и встал, держа в руке нож.

Таким образом, все трое полакомились в добром согласии свежезажаренной олениной, и днем позже, когда Гверн закончил охоту, они тронулись в путь — Марк с Эской верхом, а охотник — ведя свою лошадь под уздцы, так как на спину ей была взвалена туша большого красного оленя. Собаки бежали впереди. И так они шли, с шуршанием, по мокрому от дождя папоротнику, по заросшему вереском уступу трехглавой горы, дальше на запад, опять отдав крепость из красного песчаника во владение диким тварям.

ГЛАВА 13

ПРОПАВШИЙ ЛЕГИОН.

Усадьба Гверна, как оказалось, представляла собой кучку невзрачных земляных хижин на унылой вересковой возвышенности.

Маленький мальчик, гнавший стадо коров от водопоя к ночному загону, отнесся к их появлению с интересом, но и с некоторым испугом. Видимо, он не привык к чужим, и пока они все вместе шли к дому, он украдкой бросал на чужаков любопытные взгляды, но всю дорогу старался (и не без успеха) держать между собой и опасностью огромного быка, управляя им с помощью шлепков и тычков.

— Вот мой дом, — произнес охотник Гверн, когда они остановились перед самой большой из хижин. — Он ваш, пока вам это будет угодно.

Гости спешились, мальчик с криками, бросая в мычащее стадо камушки, погнал его дальше, на скотный двор. Набросив поводья на столб, путешественники направились к хижине. Полуторагодовалая девчушка, всю одежду которой составлял ремешок на шее с коралловой бусиной — средство от дурного глаза, сидела перед входом и с увлечением играла тремя одуванчиками, костью и полосатым камушком. Одна из охотничьих собак дружелюбно лизнула ей личико, пробегая мимо, в темную пещеру хижины, девочка хотела схватить ее за хвост и опрокинулась на спину.

Дверной проем был так низок, что Марку пришлось согнуться чуть не вдвое, переступая через лежащую на земле девочку. Вслед за хозяином он шагнул круто вниз, в освещенный костром мрак. Дыхание у него перехватило от синего торфяного дыма, глаза заслезились, но он уже привык к этому. Навстречу им поднялась женщина, сидевшая до этого у очага.

— Мурна, я привел целителя больных глаз и его копьеносца, — сказал Гверн. — Окажи им гостеприимство, а я позабочусь об их лошадях и о плодах моей охоты.

— Гостям будут рады в нашем доме, — сказала женщина, — хотя, хвала Рогатому, больных глаз у нас нету.

— Удачи этому дому и женщинам этого дома, — учтиво отозвался Марк.

Эска последовал за хозяином, он привык сам ухаживать за лошадьми и не доверял их никому. Марк уселся на оленью шкуру, которую постелила ему женщина на груде вереска, заменявшей постель, и принялся разглядывать хозяйку, вернувшуюся тем временем к костру, где она что-то варила в бронзовом котле. Когда глаза его попривыкли к дыму, он пригляделся и при слабом свете, струящемся через узкий дверной проем и дыру для дыма в крыше, увидел, что женщина молода, много моложе Гверна, высокая, худощавая, со спокойным лицом. Туника на ней была из грубой красноватой шерсти, какие на юге носили лишь бедняки, но она явно не была бедной, вернее, муж ее не был бедняком — на руках у нее были браслеты, серебряные, медные и синего египетского стекла, а узел густых, цвета тусклого золота волос был заколот янтарными шпильками. Кроме того, она была счастливой обладательницей большого бронзового котла, а Марк достаточно долго прожил среди местного населения и знал, что бронзовый котел бывает главным предметом зависти соседей.

Вскоре снаружи послышались шаги, и Эска с Гверном, пригнувшись, вошли в дом; сразу вслед за ними показался юный пастух и другой мальчик, еще младше первого. Оба очень походили лицом на отца, с такой же татуировкой, как у него, уже готовые к тому дню, когда станут воинами. Они исподлобья следили за чужаками, забившись в дальний угол. Их мать принесла откуда-то из глубины жилья глиняные миски и подала в них дымящееся тушеное мясо троим мужчинам, сидевшим рядом на ложе из папоротника.