Девушка Ита была права; одно место было просто идеальным для водопоя — там, где ручей, который мы позже назвали Лошадиным, замедлял свой стремительный бег и, прежде чем разлиться над столетними наносами, которые образовывали брод, расширялся в небольшую заводь с заросшими ольхой берегами, а уже потом делал последний головокружительный бросок и вливался в большую реку. А над заводью, выделяясь среди своих более мелких и более молодых сородичей, как военачальник выделяется среди своих братьев по оружию, стояла одна древняя ольха.

Вернувшись с лошадьми, Флавиан доложил мне, что все сделано, и тем же вечером Друим Дху, тот воин, который показывал мне свою стрелу, вошел в узкую северную калитку, бросив охраняющим ее часовым:

— Солнечный Господин послал за мной, и я пришел.

Они привели его ко мне, к одному из костров, разожженных вечером на старом плацу, — мы пока еще не имели никаких постоянных квартир и просто разбили лагерь на развалинах Тримонтиума, как разбивали его на вересковых пустошах, — и он с достоинством дикого животного уселся наземь в свете костра, с виду совершенно не обращая внимания на глазеющую на него толпу; и без какого бы то ни было слова приветствия устремил взгляд на мое лицо, ожидая, чтобы я сказал ему, что мне нужно.

Когда я сделал это, он заговорил:

— Что до того форта, который ты назвал, то он лежит в двух днях пути по Великой Дороге в сторону заходящего солнца. Я знаю, потому что сам проделывал этот путь, когда перегонял стадо; и стены пока еще крепки. Пустой он или находится в чьих-то руках, я не знаю, но дай мне день, самое большее — два, чтобы послать вопрос и получить ответ, и я приду и скажу тебе. О, господин, что-нибудь еще?

— Ничего, если форт пуст. Если он занят, то сообщи мне, сколько там людей и какие у них запасы оружия и провианта. Это можно сделать?

— Можно.

Он подобрал под себя ноги, собираясь встать.

— Поешь, прежде чем идти, — сказал я.

— Я ем только у своего собственного очага.

Но я знал, что вера должна быть обоюдной.

— Ешь! Я пил у вашего.

Он долго и с сомнением смотрел на меня, потом снова опустился на землю у костра и протянул руку за горячей ячменной лепешкой, которую передал ему кто-то из толпы; и съел ее, не отводя глаз от моего лица. Поев, он встал и, не произнося ни слова прощания, — как не говорил слов приветствия — сделал странное размашистое движение рукой в сторону лба и, покинув круг света, растворился в темноте.

Назавтра о нем не было ни слуху, ни духу, но на утро следующего дня Флавиан, приведя лошадей с водопоя, разыскал меня.

— Сир, Друим Дху пришел опять, — сказал он. — Я не понимаю, как он это делает, но у меня просто мурашки бегут по коже! Мы повели лошадей от реки, и он оказался прямо среди нас!

Я глянул мимо него, ожидая увидеть за его спиной маленькую темную фигурку, но он покачал головой.

— Он не захотел подняться в форт. Он просто сказал:

«Передай Солнечному Господину, что ему некого выгонять из той крепости, о которой мы говорили, если не считать горных лис и, может быть, пары сов» — а потом исчез. Может быть, он превратился в ольху.

Он слегка посмеивался, говоря это, но смех его был не вполне естественным.

— Способность превращаться в ольху — не такое уж плохое умение для разведчика.

— Наверно, нет. Но все равно, это не к добру — то, как он приходит и уходит, — Флавиан нетерпеливо передернул плечами и, внезапно посерьезнев, посмотрел на меня. — Артос, сир, мы, что, должны доверять ему — им? Я имею в виду насчет Кастра Кунетиум? Они слывут вероломными маленькими тварями.

— Тем не менее, мы им доверимся. Мы вышлем вперед обычный разъезд на случай, если положение дел изменилось после того, как было отправлено сообщение. Но это все. Сердце подсказывает мне, что Друим Дху и его племя поведут себя вероломно только в том случае, если мы заслужим это вероломство.

И поэтому несколько дней спустя Бедуир вместе со своим эскадроном в пятьдесят человек, отрядом копейщиков и несколькими пращниками и легкой конницей для разведки, а также со своей частью обоза, на которую была погружена причитающаяся им доля провианта, оружия и сырья для изготовления военного снаряжения, отправился по долине реки на запад, чтобы занять Кастра Кунетиум.

— Мы будем скучать по его арфе в зимние вечера, — сказал Кей, облокачиваясь рядом со мной о красный песчаник западной стены и наблюдая за тем, как маленький отряд постепенно превращается вдали в крохотную точку и исчезает наконец в рыжевато-коричневом облаке августовской пыли.

Но той осенью у нас в Тримонтиуме было слишком мало свободного времени, чтобы скучать по кому или чему бы то ни было. Мы вырубили кустарник на два полета стрелы от стены, оставив только купу орешника, скрывающую источник, который был, так сказать, подарком Темного Народца. Мы начали расчистку и восстановление одного из двух колодцев, в котором, судя по его виду, еще могла быть вода. Мы более-менее наладили старые отхожие места, залатали, как могли, крепостные стены и сумели — при помощи папоротника, настеленного на решетку из прутьев, — восстановить крышу на нескольких бараках, одни из которых должны были использоваться по первоначальному назначению, а другие — служить подсобными помещениями, складами и конюшнями.

Мы завезли в крепость торф и дрова, а также папоротник для наших постелей и для корма лошадям. Большая часть этой работы легла на плечи пеших солдат из наших вспомогательных отрядов — которые беспрерывно ворчали, как это обычно бывает с военным людом, когда он не занят в боевых действиях, — потому что у Товарищей и легкой конницы было полно другой работы. Еще до исхода сентября мы уже регулярно патрулировали боковую дорогу; и с самого начала я посылал небольшие группы верховых добывать провиант в британских деревнях и в то же самое время как-то брать под контроль эту местность. Кланы центральной и юго-западной Валентии не были втянуты в общий пожар; большая их часть была все еще настроена дружелюбно, и, вне всякого сомнения, они отнюдь не жаждали, чтобы пикты и Морские Волки прошагали по их охотничьим тропам, оставляя за собой неизбежные окровавленные руины. Но, с другой стороны, многие мелкие князьки не понимали, почему они должны подчиняться войску какого-то чужого им племени, засевшему в Тримонтиуме, не говоря уже о том, чтобы помогать кормить его, тем более что приближалась зима, когда пищи должно было едва хватать им самим. Иногда дело доходило до прямых угроз. «Три бычка, или мы подожжем кровлю» — особенно если отрядом фуражиров командовал Кей, потому что он умел применять угрозы с каким-то мрачновато-добродушным юмором, который почти не оставлял обид.

Однако всегда был риск, что местные князья, если надавить на них чересчур уж сильно, могут решить, что еще один путь спасти свои поля и скот от варваров — это объединиться с ними; так что угрозы нельзя было использовать слишком часто. А вообще-то, мы обнаружили, что появление тяжеловооруженной конницы, которой эти племена никогда не видели раньше, было само по себе и достаточной угрозой, и достаточным ободрением. По той же самой причине я не позволял угонять скот. Вместо этого мы охотились.

В заросших кустарником лесах вокруг Эйлдона было достаточно дичи для всех: и для местных племен, и для войска, и для маленьких темнокожих охотников; к тому же более молодые и горячие головы из нашего войска предпочитали обращать свои копья против вепрей и волков, так что дичь с более вкусным мясом оставалась для других.

Поздно осенью из Корстопитума прибыл обещанный нам провиант, и среди мешков с зерном и горшков с салом были связки стрел, седельная кожа и глыбы соли, которые я вытребовал у епископа Эбуракума (да будет Господь добр к его усталой старой душе; он бился до последнего, когда нужно было платить то, что с него причиталось, но дав слово, держал его). И после этого большую часть добычи мы солили и откладывали на зиму.

Зима в этот год пришла рано; она началась проливным дождем со снегом, который позже превратился просто в снег, и этот снег стаял и выпал снова, и на этот раз уже не таял, но лежал среди холмов неделю за неделей, умножая тяготы и опасности и для охотников, и для фуражиров; а лошади подолгу не могли пастись, так что их приходилось держать в конюшне на собранных кормах; и долгими зимними ночами, когда в Тримонтиуме завывал ледяной ветер а над головой слышался посвист диких гусей, мы скучали по арфе Бедуира, как и предсказал Кей.

За все эти месяцы мы не видели и не слышали ничего ни о варварах, ни о Маленьком Темном Народце.

Но весна пришла так же внезапно и рано, как до нее зима.

Приводя лошадей на водопой, мы видели в ольховнике алое зарево, и холмы звенели от криков и песен чибисов, хотя на северных склонах еще лежал толстый слой снега, а ветер пронизывал насквозь, как нож скорняка. И однажды вечером, когда я привел свой эскадрон с учений — мы уже занимались ими вовсю, чтобы вернуть лошадям форму, — от двери караулки отделилась какая-то тень, и у моего стремени возник Друим Дху со своим маленьким боевым луком в руке. Он выглядел старше, глаза глубоко ввалились. Но так же выглядели и все мы; это было лицо голода, волчье лицо, которое бывает у большинства людей в конце зимы, когда припасы бывают на исходе.

— Милорд Артос, — он коснулся моей ноги в стремени в знак приветствия.

Я принял в сторону, сделал остальным знак ехать дальше и спешился.

— Приветствую тебя, Друим Дху; ты принес мне новости?

— Крэн Тара уже прошел.

— Так.

— К поселениям Морских Волков, что расположены вдоль края земли в той стороне, — он указал кивком головы на восток, — К Снегам, — он имел в виду север, — и к закату, чтобы собрать тамошние племена и Раскрашенный Народ. Они разбрелись было к своим родным местам, к Маннану, — те, кто смог туда добраться в конце прошлого лета; и Белые Щиты из-за Закатного Моря зимовали вместе с ними. А теперь объявлен Крэн Тара, и они будут снова собираться в войско.

— Где?

— В великом Лесу, вон там, между двумя реками, в Сит Койт Каледоне, который мы на темном языке называем Меланудрагиль.

Начиная с этого времени и по мере того, как весна набирала силу, нас посещал то один, то другой из Маленьких Темных Людей.

Это не обязательно был Друим или даже кто-нибудь из его братьев; приходили и другие, которых я никогда не видел раньше.

Один раз это был невысокий, крепкий и скрюченный, как корень вереска, старик, который возник из ничего под самыми копытами возвращающегося патруля. Один раз это даже была женщина.

Казалось, среди Людей Холмов тоже был объявлен свой Крэн Тара.

Каждый приносил мне какие-нибудь известия о все увеличивающемся войске противника, о силах, начавших собираться в Каледонском лесу еще до того, как в северных лощинах Эйлдона растаял снег; о пиктских и скоттских военных отрядах, просачивающихся в лес по тайным тропам; о Морских Волках, рыщущих на своих длинных черных боевых ладьях в эстуарии Бодотрии и привозящих подкрепления своим собратьям в поселениях. А нам пока ничего не оставалось, как только держать все наготове и ждать, когда придет решающий момент. Я знал, что попытаться расправиться со стекающимися в лес отрядами поодиночке означало бы растратить свои собственные силы по мелочам и почти наверняка без всякого прока. Нам нужны были не беспорядочные стычки небольших отрядов по всей Валентии, а одна решающая победа в самом центре событий; смерть Гуиля, сына Кау, и разгром и бегство его войска; после этого, пусть медленно, последовало бы и все остальное.

Поэтому я пропускал мимо ушей увещевания горячих голов и оставался — как Кей сказал мне в лицо, «словно старый орел, линяющий на своем насесте», — в древнем полуразрушенном форте, пока варвары медленно собирались вместе, словно стягивающиеся из-за горизонта грозовые тучи.

Вскоре приехал Бедуир, оставив Кастра Кунетиум под командованием Овэйна, и мы собрались на военный совет вокруг костра, горящего у входа в частично крытую часовню, где я устроил свою ставку. К этому времени из сообщений Маленького Темного Народца стало ясно, что неприятель, судя по его передвижениям, намеревается отсечь боковую дорогу, после чего мы перестали бы быть системой, предназначенной для укрощения и подавления Низинной Каледонии, и превратились бы просто в две изолированные крепости, каждая со своими опасно длинными и ненадежными линиями коммуникаций и без каких бы то ни было верных способов объединиться друг с другом.

— И в добавление к этому, — сказал Бедуир, мягко барабаня пальцами у себя на колене, — если Друим и его племя говорят правду, то, когда Гуиль полностью соберет свое войско, у него окажется перевес в численности примерно три к одному, и у тебя будут превосходные перспективы.

— Кей все время подбивает меня разделаться с собирающимися отрядами поодиночке, — сказал я.

— А ты с ним не согласен?

— Я считаю, что лучше подождать подходящего момента и разбить их всех одним ударом — или я старею, Бедуир?

— Нет, — ответил Бедуир. — Это Кей. Старики всегда бывают самыми свирепыми и самыми нетерпеливыми.

И он наиграл на арфе мелодию, похожую на щелчок пальцами, и ухмыльнулся сидящему по другую сторону костра Кею, который побагровел под своей рыжей курчавой бородой.

— Ах ты… ты, лопоухий соловей…. — я поймал его взгляд, и он утих, глухо ворча, как выставленный за дверь старый пес.

— Тихо, дети, и послушайте меня. Я позволил навязать себе битву, потому что у меня почти нет выбора, но также еще — потому, что считаю, что таким образом мы сможем сами выбрать место сражения.

— И как же? — Кей забыл свой гнев ради более важных вещей.

— Подождав до самого последнего момента, чтобы дать неприятелю спуститься в самую южную часть Каледона; не выстраиваясь для битвы, пока он не окажется в нескольких милях от самой дороги. Лес там более открыт, а если мы встанем на водоразделе, то снизу с обеих сторон будут болотистые берега рек, которые сузят для нас проход.

— И для них тоже, — сказал Кей.

— Да, но это, по меньшей мере, уравняет длину боевых линий и помешает варварам рассыпаться и поглотить нас, что они спокойно могли бы сделать благодаря своей большой численности; и я думаю, мы сумеем заранее позаботиться о противодействии им на флангах. В этом заключается одно из немногих преимуществ оборонительных действий.

Я вытащил из костра обгоревшую ветку и начал рисовать план битвы, который я предлагал. Я не был чужаком в Сит Койт Каледоне, потому что охотился там и не раз выезжал туда с патрулем; это не так уж плохо для военачальника — составить себе представление о характере местности, на которой ему предстоит вести кампанию.

И вот так одним мартовским утром мы ждали варваров, выстроившись в несколько необычном боевом порядке через гребень водораздела.

Решающий момент, которого мы ждали, наконец настал, о чем нас известили густым дымом из-за холмов Темные Люди; и в течение часа все мы, кроме небольшого и как нельзя более раздраженного гарнизона, оставшегося в Тримонтиуме, были на марше. Сигнал пришел почти в полдень, но уже давно была ночь, когда мы достигли намеченного для лагеря места и обнаружили, что Овэйн со своей жиденькой колонной из Кастра Кунетиум прибыл туда перед самым нашим приходом. Нашли мы там и Друима Дху, который стоял у одного из только что разожженных костров. Но поначалу я едва узнал его под боевым узором из глины и красной охры, покрывающим его лицо и обнаженное худощавое тело. Только когда он подошел и коснулся моей ноги в стремени — это было за мгновение до того, как я спешился, — я наконец узнал его наверняка по этому знакомому жесту. Его волосы были связаны на затылке ремешком, а с плеч свисал колчан, туго набитый маленькими смертоносными стрелами.

— Волки встали лагерем на плече Хребта Дикой Кошки, рядом с Приметными Камнями, — сказал он (для Людей Холмов саксы были Морскими Волками, а остальные — Раскрашенным Народом; а Союзные Племена и банды скоттов, когда те собирались вместе, они часто называли просто «Волками»).

— Как далеко?

Но для Друима и его сородичей расстояние почти ничего не значило; они определяли его временем, необходимым для того, чтобы его преодолеть.

— Если они выступят, едва начнет светать, то успеют подняться довольно высоко в гору, откуда текут две реки, к тому времени, когда тени будут лежать вот так…. — он нагнулся и, уперев свой лук нижним концом в землю, провел черту там, куда его тень должна была упасть примерно за три часа до полудня.

— Так. Сколько у них сейчас людей?

— От двух до трех раз больше того количества, что следует за тобой, милорд Артос. Но здесь неподалеку стоят несколько — не очень много — моих братьев, которые все это время вели для тебя разведку и которые будут не такими уж плохими воинами.

И действительно, около двух десятков Маленьких Темных Воинов пришли ночью к нашим кострам, а утром исчезли снова. Я не стал спрашивать, был ли это весь их отряд. Я давно уже усвоил, что там, где речь идет о Темном Народце, бесполезно спрашивать; пытаться использовать их как обычные войска было бы все равно, что пытаться выковать меч из горного тумана.

Следовало просто принимать то, что они давали.

Нам удалось урвать несколько часов для сна, и на рассвете, когда костры прогорели и обратились в пепел, лагерь начал шевелиться; мы напоили и накормили лошадей и, торопливо глотая на ходу черствые ячменные лепешки, выдвигались на позиции, когда пришло сообщение, что неприятель находится на марше, — Бог знает, каким образом его удалось передать так быстро, потому что в лесу нельзя организовать цепочку факелов; но один раз, перед самым рассветом, мне показалось, что я даже не слышу, а, скорее, чувствую отдаленные, ритмичные, глухие звуки, которые могли бы быть ударами ладони по полому бревну.

И вот теперь мы стояли в выбранном нами месте, в нескольких милях к северу от дороги, выстроившись в боевой порядок и ожидая появления неприятеля. Мне это не очень-то нравилось, поскольку я всегда командовал конницей; я привык вести сражение, исходя из особенностей верхового боя, и однако, если не считать легкой конницы, застывшей вне поля зрения на наших далеко выдвинутых флангах, предстоящая нам битва должна была пройти в пешем строю. В этом заросшем кустарником лесу невозможно было эффективно использовать тяжелую конницу, хотя здесь он был гораздо менее густым, чем в нескольких милях к северу. Я ждал со своим эскадроном в резерве, чуть сзади от центра, и, глядя вдоль боевых линий, гадал — теперь, когда было уже поздно что-либо менять, — распределил ли я свои силы наилучшим образом. Я снял с лошадей всех Товарищей, самую тяжелую и надежную часть своего войска, и поставил их под командованием Кея и Бедуира в центр наших позиций. На обоих флангах размещались легковооруженные копейщики, а за ними, на вытянутых дугах, — изолированные группы лучников и пращников.

Эти дуги были изогнуты так, что весь фронт образовывал — насколько можно было на такой пересеченной местности — подобие туго натянутого лука, чтобы подставить наступающих Волков под фланговую атаку еще до того, как их центр войдет в соприкосновение с нашим. Еще дальше, как я знал, ждали скрытые от глаз отряды легкой конницы; и я молил всех богов, которые когда-либо прислушивались к просьбам ратных людей, чтобы какой-нибудь пони не выдал нашу засаду, заржав в самый неподходящий момент.

Мы стояли так, чтобы наилучшим образом использовать естественную пологость местности: растянувшись поперек шейки водораздела, так что наш левый фланг упирался в ручей, который стекал вниз, чтобы влиться в зарождающуюся Клуту, а правый — в крутой, покрытый спутанными зарослями терновника откос, обрывающийся к болотистым берегам Твида. За моей спиной, если стоять лицом к югу, поднимались величественные холмы пограничного края, в которых брала исток половина рек Валентии и через которые — мимо Крепости Трех Холмов или ее сторожевого форта — шли дороги, ведущие к Стене. Перед нами открывалась широкая поляна, на которой начинал пробиваться молодой папоротник, а за ней мягкими волнами катился вдали лес, похожий на темное море, омывающее Маннан, древнее сердце пиктских княжеств; Тьма, Лес, древний, дикий и неведомый; и мы стояли, словно на узкой перемычке между двумя мирами, защищая ее от одного ради другого.

Это был серый весенний день, ранний для начала летней кампании, и похожие на звездочки белые лесные анемоны, дрожа, отворачивались от ветра и порывов дождя, бьющих нам в лицо и превращающих Алого Дракона на нашем знамени в темное пятно, похожее по цвету на полузасохшую кровь. Я думал о том, как грива Ариана должна бы была сейчас биться на ветру о мою левую руку; и я мучительно тосковал по нему, тосковал по его беспокойству и возбуждению, по его настойчивым рывкам под моими коленями. Кольчуга давила мне на плечи и словно становилась все тяжелее от долгого стояния на месте, от расхаживания взад и вперед; и я снова спрашивал себя, не совершил ли я глупость, заставив Товарищей спешиться и оставив их при этом в полном боевом снаряжении. Но в центре мне нужен был вес, вес и устойчивость; подвижность была для флангов.

Расстилающийся впереди лес казался очень темным — и, честно говоря, я не думаю, что это было мое воображение, потому что я всегда замечал такое в Сит Койт Каледоне; отчасти, конечно, в этом были повинны сосны, темная медлительная волна сосен, каких мы никогда не встречали на юге, но то же самое происходило и в менее густых местах, где сквозь молодую поросль дубов, берез и орешника, словно костлявые плечи сквозь прорехи дырявого плаща, проглядывают холмы и вересковые нагорья; — всегда в моем сознании присутствовало это ощущение темноты, волчьей угрозы, исходящей от самой земли. Казалось, что этот лес, возможно, очень старый, угрюмо и задумчиво склоняется над секретами, которые людям лучше не знать.

Что-то шевельнулось за моей спиной, и между мной и моим знаменосцем проскользнула темная тень. Моих ноздрей коснулась струйка лисьего запаха, и Друим Дху снова оказался рядом со мной.

— Они меньше чем в восьми полетах стрелы за краем темных деревьев — большое войско, очень большое войско. Скоро у нас будет хорошая охота, — он на мгновение показал белые зубы в беззвучной усмешке; его смех всегда был беззвучным, как и у его сестры. Его тонкие коричневые руки и ноги были покрыты кольцевыми полосками глины и охры, похожими на ранний свет, пробивающийся сквозь кустарник, так что если бы не его голос, то было бы трудно с уверенностью сказать, здесь ли он вообще; а потом — внезапно — его и не было.

Но почти в тот же самый миг, словно это было эхо или ответ на его слова, мы услышали рев боевых рогов скоттов, подобный призывному кличу огромного самца-оленя, трубящего под деревьями.

Я увидел, как по выстроившимся передо мной рядам пробежала рябь, словно ветер тронул кошачьей лапкой стоящие колосья ячменя; и весь центр, который до сих пор опирался на древки копий, как один человек, пригнулся к земле, прикрываясь сверху щитом, выставив копье навстречу приближающемуся неприятелю.

Ветер затих, и где-то резко и укоризненно прокричала сорока; потом сквозь лес с воем пронесся новый, долгий порыв, швырнувший нам в лицо темный шквал дождя; и вместе с ветром в подлеске внезапно послышался громкий треск, который быстро подкатился ближе, а вдоль края поляны замелькали какие-то тени.

Потом это мелькание усилилось, обрело форму и плоть и стало огромной массой людей, передвигающихся под буйной весенней зеленью деревьев. Волки были здесь. Завидев нас, они испустили могучий крик и двинулись вперед, насколько возможно сохраняя боевые порядки среди поросших куманикой пригорков и спутанной массы прошлогоднего папоротника; надвигаясь на нас размеренной, грозной волчьей трусцой, которая казалась медленной и, однако, пожирала расстояние со страшной скоростью. Я едва успел разглядеть варварские белые бунчуки саксов в центре, сверкающую, как крыло чайки, белизну покрытых известью скоттских щитов на левом фланге и нарядную синюю боевую раскраску вопящих пиктов — на правом. Как и сказал Друим Дху, это было очень большое войско, которому словно не было ни конца ни края; и когда они приблизились, я почувствовал дрожь земли у них под ногами, как бывает, когда река после горных дождей вырывается из берегов и сами скалы испытывают страх.

И в самом деле, я чувствовал себя в этот момент почти так же, как должен чувствовать себя человек, который стоит на пути надвигающегося потока и видит, что ревущая вода устремляется в его сторону. Мне казалось, что я прирос к земле в своей тяжелой кольчуге, и я знал, что такое же ощущение кошмара с воем проносится в мозгу каждого, кто стоит в моем тяжело вооруженном центре.

Передний край стремительно атакующих варваров уже поравнялся с концами вогнутой дуги; и я молился, чтобы лучники не начали стрелять раньше времени. «Митра, победитель Быка, удержи их руки! Луф, Владыка Сверкающего Копья, — Христос, не дайте им спустить тетиву слишком рано!»

Варвары были уже довольно глубоко в ловушке, когда из подлеска, сначала с одной стороны, потом, удар сердца спустя, — с другой, вылетел беспорядочный рой стрел, которые начали вонзаться в самую их гущу. Неприятельские воины останавливались и падали на месте; на какое-то мгновение их атакующие ряды заколебались и смешались под этим колючим ливнем; но потом они с яростным воплем овладели собой и опять ринулись вперед, продолжая спотыкаться и падать на флангах, где наши стрелы производили наибольшее опустошение. Я видел перед собой напрягшиеся спины и сведенные плечи людей, согнувшихся над выставленными вперед копьями…

В обтянутые бычьей кожей щиты наших передних рядов с треском ударил град легких метательных топориков, и сразу же вслед за этим варвары, вопя, как берсерки, бросились вперед на ожидающие их копья. Два ряда щитов, сошедшиеся с ужасающим грохотом; крики людей, напоровшихся на копья, звон и лязг оружия и металлический скрежет щита о щит — и спиравшее дыхание напряжение предыдущих мгновений взорвалось ревущим кровавым хаосом. Саксы пытались принять наконечники наших копий на свои щиты из воловьей кожи, чтобы остановить их и отжать вниз, где они не могли причинить вреда, и в первые моменты столкновения им это удалось, и наш центр, несмотря на свой вес, был оттеснен назад уже одной яростью этой атаки. Потом Товарищи собрались с силами и вновь устремились вперед; теперь в дело пошли мечи, и сквозь гвалт и лязг оружия я услышал бычий рев Кея, что-то кричащего своим людям; а вдоль центра качались взад-вперед два ряда сплетенных человеческих тел, словно два диких зверя, пытающихся вцепиться друг другу в горло. Я чувствовал, что эскадрон за моей спиной и по обе стороны от меня напрягся, точно бегун за мгновение до того, как опустится белый шарф; но это был мой единственный резерв, и я не мог себе позволить бросить его в бой слишком рано.

Товарищи держались превосходно. Непривычные к сражению в пешем строю, они тем не менее упорно отстаивали захваченные ими позиции, несмотря на всю ярость обрушившегося на них натиска.

Один раз они даже снова продвинулись вперед, но затем им пришлось опять замедлить наступление и застыть в неподвижности.

В течение долгих, будто растянувшихся в саднящую вечность мгновений два центра пытались смять друг друга, так что даже сквозь кипение битвы я словно слышал судорожное дыхание и биение разрывающихся сердец. Люди, упавшие с обеих сторон стены щитов, путались под ногами у живых, потому что застывшая в долгом смертоносном объятии человеческая масса напрягалась и раскачивалась взад-вперед, уступая и выигрывая не больше, чем один шаг. Одному Богу было известно, сколько могла продлиться эта ужасная схватка, лишая нас людей и не принося ничего взамен; и я понял, что пришло время ввести в бой резерв. Я поднял руку, давая знак стоящему рядом трубачу, и он поднес к губам висящий на перевязи зубровый рог и протрубил атаку — чистый и высокий звук, пронесшийся над похожим на шум прибоя гомоном битвы. Это был сигнал не только для нас, но и для стоящей на дальних флангах легкой конницы, и когда мы рванулись вперед, я почувствовал, что в общий гвалт вливается новый звук: быстрый перестук конских копыт, несущихся с обоих флангов.

Слившиеся в схватке ряды расступились, чтобы пропустить эскадрон конницы. Мы выстроились тупым клином и, как клин, врубились в неприятельскую массу, выкрикивая древний боевой клич: «Ир Виддфа! Ир Виддфа!». Прикрывая щитами опущенные подбородки, расходясь серым кольчужным углом позади Алого Дракона, мы все глубже и глубже врезались в ряды саксов, и в то же самое время — хотя тогда мне было некогда об этом думать — легкие конные отряды налетали на варваров с флангов и с тыла, загоняя их на наш клин. Лучники и метальщики дротиков, отбросив свое ставшее бесполезным оружие, выхватили мечи и атаковали неприятеля с обоих флангов. Мы гнали Волков друг на друга, зажимая их так плотно, что щит одного мешал мечу другого и мертвые сковывали движения живых; и все их доблестные усилия проложить себе путь только подгоняли их ближе к нашему железному клину.

Даже сейчас я не уверен в том, как закончился бы день, если бы неприятельское войско было единым, а не состояло из четырех частей — каждая со своими собственными методами ведения боя, плохо представляющая себе, что такое взаимодействие, — не имеющих между собой ничего общего, кроме храбрости и свирепости. А так их масса, по мере того, как редели ее ряды, совершенно неожиданно начала колебаться в своем продвижении, и наконец настал момент, когда после одного невероятного усилия, после медленного, долгого, упорного натиска мы словно поднялись, нахлынули и поглотили их. После этого варвары, расколотые нашим клином почти надвое, ошеломленные и разбитые наголову, дрогнули, подались назад, и начали стремительное отступление, топча под ногами собственных убитых и раненых и сами, в свою очередь, падая под маленькие неподкованные копыта наших пони.

Мы рванулись следом, зарубая их на бегу. Среди саксов только знать носила кольчуги, а у простых воинов не было никаких доспехов, кроме кожаных курток, и то если им везло; скотты, опять же не считая знати, были защищены не намного лучше, а пикты, от военачальников до простых воинов, бросились в бой обнаженными, в одних кожаных набедренных повязках. И однако, некоторые из них не пытались бежать, а встречали нас лицом к лицу или же отступали шаг за шагом, продолжая отбиваться, и падали убитыми, по-прежнему слишком гордые, чтобы сложить оружие.