Глава 1

Нелегко мне было вернуться в Малхэм. Ведь именно там начались мои несчастья, там я узнала отчаяние, там Божья благодать покинула меня. Там в мою душу проникли семена горечи, проросшие в жажду мести, которая не покидала меня ни днем, ни ночью все то время, что я томилась в этом отвергнутом Богом приюте, в Ройал-Оуксе, Менстон. Возможно, я не пережила бы унижения, находясь в сумасшедшем доме, если бы не Джером Барон.

Милый Джером! Мы были друзьями детства, и только его преданность помогла мне пережить эти дни и ночи, наполненные черным отчаянием, когда единственным моим спутником была печаль. Милый Джером! Как он просил меня выйти за него замуж, надеясь таким образом избавить от ужасного заключения в Оукс. Но я любила Джерома только как друга, а не как мужчину и так ему и сказала. И он, разумеется, понял. Он приходил навещать меня в моем заточении и говорил со мной, даже когда у меня не было сил его слушать, когда плоть на моей руке еще хранила следы ожога, следы клейма, которое теперь я была обречена носить вечно, клейма «его» шлюхи! Шлюхи Уиндхэма из Уолтхэмстоу, графа Малхэма и владельца деревеньки Малхэм.

Мне казалось, что мой мир рухнул, разлетелся на куски. Мой дядя, засадивший меня в приют для душевнобольных — Ройал-Оукс, умер. А без его ходатайства мне пришлось бы навсегда остаться в этой проклятой Господом обители.

Удар этот был свыше моих сил. Целые дни я проводила в каком-то странном забытьи, слишком ослабевшая, чтобы жить, и близкая к смерти как никогда прежде, но каждый раз, открывая глаза, я видела рядом Джерома, спокойного, но очень задумчивого, почти отрешенного. Он признался, что выполнил мою волю, и в первый раз в жизни я убедилась, что он не нарушит тайны, как бы я ни просила его об этом. Я умоляла, плакала, настаивала, чтобы он открыл мне правду, потом, отчаявшись, попыталась поколебать его решимость хитростью, я проклинала и гнала его прочь. Но время от времени, забыв о своем гневе, я прощала ему его молчание.

И тогда я заметила у него признаки этой страшной болезни. Что я могла для него сделать? Я обнимала его, когда он навещал меня, хотя он отстранялся, опасаясь заразить и погубить меня. Мне было все равно. Я потеряла все. Так стоило ли опасаться чахотки?

Видя мое угнетенное состояние духа, Джером наконец, признался в своем благородном поступке, в том, что устроил все для того, чтобы меня выпустили, сказав, что за это пришлось заплатить чиновникам. Получив мзду, они охотно согласились не замечать, что я покинула свою темницу. В лице его не было ни кровинки, грудь сотрясалась от приступов кашля, но это не помешало ему убедить меня вернуться в Малхэм… и встретиться с Николасом Уиндхэмом. Однако он предупредил меня и об опасности, связанной с таким шагом.

Впрочем, я и слышать об этом не хотела. Я назвала его лжецом! Я не желала знать сплетен: ведь они были всего-навсего перевернутой с ног на голову правдой и исходили из уст лживых людей.

Итак, я вернулась в Малхэм, потеряв своего самого дорогого друга, уступив его смерти, единственного друга, который мог бы порадоваться моей отваге и тому, что я решилась действовать так, как диктовало мне внутреннее чувство.

Здесь должно было закончиться то, что началось на вересковых пустошах одним весенним днем два года назад. Я поклялась, что любовь, которую я питала прежде к лорду Малхэму, не отвратит меня от моей цели.

Рассвет вползал в мир на лапах тумана. Он пах серо-зеленым лишайником, покрывавшим стену, возле которой я стояла. Плети дикого винограда напоминали соединившихся в крепком объятии змей, извивающихся над влажной, как губка, землей. Они касались складок моего шерстяного плаща и трепетали у самого моего виска. Я видела их краешком глаза. Сдерживая отвращение, я отвела их в сторону.

Плотнее запахнув плащ, я отступила в тень. Пальцы мои онемели, я не чувствовала своих ног. Я попыталась согреться, притопывая ногами среди кустов дикой куманики, хмуро глядя на шипы, вцепившиеся при этом в подол моего платья и край плаща. «Для визита еще слишком рано», — сказала я себе, хотя мое терпение уже иссякло. Я ждала долго, слишком долго, уже много недель и месяцев, пока не решилась привести в действие наш с Джеромом план.

— Что значит еще один час? — вслух спросила я себя.

И сама мысленно ответила: «Вечность».

— Эй, ты, непослушная сука! Прекрати, пока тебе не влетело!

В испуге я отшатнулась назад, наткнувшись на ствол рябины, оказавшийся на моем пути и помешавший моему неуклюжему отступлению. Я, не отводя глаз, смотрела сквозь ее ослепительные красно-оранжевые листья на расстилавшиеся передо мной земли поместья Уолтхэмстоу, и сердце мое колотилось где-то в горле, пока наконец мне не стало ясно, что этот окрик не имеет отношения ко мне.

Резвая гончая носилась по саду, вынюхивая что-то у самой земли и таща за сбои на поводке коротконогого сторожа. Заливистый лай животного вызвал у меня столь яркие воспоминания, что я почувствовала жжение в глазах, предвещавшее близкие слезы.

Я скользнула в тень, стараясь не шуметь, и пошла по тропинке, заросшей мхом и пучками жесткой травы. Я торопливо шла, время от времени наступая на сучья, но шум моих шагов заглушал слой влажных палых листьев, поблескивавших в тусклом свете яркими красками осени.

Добравшись до начала тропинки, я вздохнула с облегчением. «Все это глупости, мне нечего бояться», — укоряла я себя, с опаской оглядываясь через плечо. Сквозь оголенные ветви деревьев уже были видны слуховые окна Уолтхэмстоу, выступавшие из черепичной островерхой крыши. На мгновение я представила себе, что за оконной рамой вижу лицо — мрачное, темное лицо, оно мелькнуло и пропало. «Он» скрылся в доме. Я уговаривала себя, что это мог быть кто угодно.

И все же этого мгновенного видения было достаточно, чтобы у меня занялся дух. Неважно, что я внушала себе, покидая Оукс, неважно, что говорил мне Джером о Николасе Уиндхэме, будущее страшило меня. Прижав руку к бурно бьющемуся сердцу, я ждала, пока оно не утихомирится, снова и снова повторяя себе, что причины моего возвращения в Уолтхэм-Менор не имеют ничего общего с теми чувствами, которые я некогда питала к Николасу, по мое предательское сердце не желали с этим. согласиться.

У меня еще было время. Поэтому я пошла мимо стены Мак-Бейна, обходя груды камня и убеждая себя, что чувствую себя лучше, чем это было на самом деле. «Зачем?» — спрашивала я. «Потому что я должна так поступить, — убеждала я сама себя. — Я должна успокоиться и стать счастливой. Я так долго мечтала об этом дне. Разве нет? Я строила планы. Разве не так?» Все было верно.

Малхэм на вересковых пустошах еще крепко спал, окутанный холодным влажным покрывалом тумана. Я подняла полы плаща и вскарабкалась на осыпающуюся каменную стену и теперь стояла наверху, вглядываясь в погруженные в дремоту строения.

— Малхэм… — Я произнесла это название как стихи, как сонет, я прошептала его, обращаясь к овце с черно-белой мордой, которая мирно щипала травку в некотором отдалении.

— Уолтхэмстоу, я вернулась домой. Ты узнаешь меня? Нет, едва ли! Видишь, я стала взрослой!

И я не смогла удержаться от улыбки. Передо мной было прошлое, полное дорогих воспоминаний. Малхэм, прекрасный и мрачный, высокие холмы, поросшие вереском, и тут и там усеянные могильными курганами. В нем было не только мое прошлое, но и будущее. Подняв голову к небу, зажмурив глаза, я повторила:

— Я вернулась домой.

…Мне не нужно было идти дальше по тропинке. Толкнув узорчатую металлическую калитку, увитую плющом, которая со скрипом отворилась, я осторожно ступила на вымощенную кирпичом дорожку. Плащ мой, волочась по земле, разметал сухие листья под ногами, а налетавший порывами ветер подхватывал их легко, как перышки, и уносил. Я подняла голову, вглядываясь в просветы между оголенными сучьями, но видела только тяжело нависавшие над землей тучи, обещавшие снег. Воздух был сухим и морозным и обжигал мое лицо. Впрочем, как я догадывалась, оно горело скорее от возбуждения, чем от холода.

Живая изгородь разрослась так, что ветви кустарника, образовавшие ее, сходились над моей головой как арка. И мне это должно было послужить предостережением: все изменилось в Уолтхэмстоу и стало другим. Когда-то сады Уолтхэмстоу славились своей красотой. Люди из ближайших деревень приезжали в Малхэм и не уставали любоваться цветами и живописно подстриженными кустарниками и лужайками Уолтхэмстоу. Я раздвинула ветки живой изгороди и отцепила листья, упорно льнувшие к моему плащу. «Все должно быть хорошо, — убеждала я себя. — Все!»

Снова подняв глаза к небу, я замедлила шаг. Потом остановилась. Я не ожидала… я не осмелилась бы подойти так близко… С большого расстояния все выглядело не слишком пугающим. Уолтхэмстоу… Дом, возраст которого насчитывал триста лет. Возможно, он и должен был выглядеть несколько обветшалым, особенно крыша мансарды, черепице которой пришлось перенести столько дождей и ветров. Но я забыла, насколько он огромен, и не ожидала такого внушительного впечатления. Я забыла о рве. Боже милостивый! Этот чертов ров! Но, вглядевшись внимательнее, я убедилась, что это вовсе не ров, а скорее сточная канава, заросшая водяными лилиями.

Уолтхэмстоу. Невзирая на урон, нанесенный почтенным возрастом, дом выглядел красивым и превосходил своей прелестью все мои воспоминания и фантазии. Окна с цветными стеклами, похожими на витражи, в выступающих эркерах подмигивали мне из-за своих свинцовых переплетов. Плющ поднимался вверх по каменным стенам, образуя арки над оконными проемами и дверями, но хотя его плети и пытались добраться до крыши и вскарабкаться по гладкой черепице, им это не удавалось, и они свисали до самой земли, как девичьи косы. А трубы! Отсюда, с дорожки, я насчитала пять каминных труб. Подумать только! В каждой комнате по камину!

Я уже была готова улыбнуться, посмеяться над своим детским восторгом, но в этот момент послышался пронзительный крик, я качнулась назад, прижимая руки к ушам в попытке заглушить этот отчаянный и все не прекращающийся звук. Я не могла двинуться с места, а крик все не смолкал, и я уже чувствовала, как и в моем собственном горле образуется комок, грозящий в любой момент взорваться воплем.

Потом чьи-то руки схватили меня за плечи и с такой яростью встряхнули, что боль отдалась в руки и грудь. Это были грубые, заскорузлые руки, привычные к тяжелому труду. Я почувствовала, как колени мои слабеют и становятся ватными. Я чуть было не упала, с трудом удержалась на ногах.

— Ну-ну, потише, мисс, все в порядке. Сильные руки встряхнули меня, а мужчина продолжал:

— Прекрати орать, Генриетта, пока ты не напугала девушку до припадка! Ради Бога. Ты как гвоздь в заднице! Пошла вон, ты, глупая птица, пока тебя не ощипали и не бросили в котел!

Павлин важно прошествовал через дорожку, обиженно покосившись в нашу сторону. Я закрыла глаза. Руки, державшие меня, наконец разжались.

— С вами все в порядке? — послышался голос, который теперь звучал гораздо мягче.

Я кивнула, чувствуя себя крайне глупо.

— Ну-ну!

Он обошел вокруг меня. Это был тот самый человек, которого я видела раньше с собакой.

— Эта проклятая птица — сущий дьявол. Отпугивает чужих почище цепного пса.

Его кустистые седые брови сошлись в одну линию.

— С вами действительно все в порядке, мисс: Вы белая как простыня! Неужто эта глупая птица так вас напугала?

— Да, — ответила я, чувствуя себя неловко оттого, что позволила себе поддаться страху. Я пыталась восстановить душевное равновесие, понимая, что вызвало столь нервную реакцию с моей стороны и почему.

Мой собеседник покачал головой.

— Я говорил доктору, что надо избавиться от этой чертовой птицы, но, думаю, он очень к ней привязан. Говорит, что она отпугивает всякий сброд. О, прошу прощения, мэм, я не имел в виду вас!

— Понимаю.

Теперь уже взволнованная, я посмотрела на дом.

— Вы идете туда? — спросил он.

Усилием воли заставив себя перевести взгляд с двери дома на моего собеседника, я принялась его разглядывать: круглые усталые глаза немолодого человека тоже внимательно изучали меня. Он снял шляпу, его некогда широкие плечи с годами поникли и, казалось, с трудом выдерживали груз лет. Он, шаркая ногами, слегка отступил назад.

— Так вам туда, мисс? — спросил он более любезным тоном.

Разжав судорожно стиснутые пальцы, в которых я держала скомканную бумагу, я глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, прежде чем набралась смелости ответить:

— Я к Уиндхэму.

Он бросил взгляд на бумагу.

— А, так, значит, вы к доктору?

— Не думаю… Нет, не к доктору.

Порыв ветра пронесся над землей, подхватив и раздув полы моего плаща и подол юбки, закрутив их вокруг моих ног.

— К Уиндхэму, — повторила я и продолжила несколько неуверенно: — Я к Николасу Уиндхэму из Уолтхэмстоу, что в Малхэме. Я думаю, он лорд Малхэм.

Чувствуя облегчение от того, что мне удалось сыграть роль достаточно несведущей особы, я оправила платье и снова подняла на него глаза.

Он казался удивленным.

— В чем дело? Что-то не так? — спросила я его. — Я иду зря? Лорд Малхэм куда-то уехал?

— Нет, мисс. Он больше не путешествует, никуда не ездит.

— Тогда он должен быть здесь.

— Да, должен. Полагаю, должен.

Мы стояли друг против друга, чувствуя себя крайне неловко. Наши лица раскраснелись от холода. Наконец он сделал движение в сторону, пропуская меня, и указал рукой на дом.

— Всего доброго, мисс.

Я ответила ему кивком головы.

Холодный воздух жег мои легкие, я глубоко его вдохнула, и голова моя прояснилась. Скованность пропала. Легко двигаясь по дорожке, я направилась к дому, к массивной двойной двери, и замедлила шаг, только когда увидела позеленевшую от возраста, прежде тщательно начищенную бронзовую дверную ручку в форме горгульи (горгулья — лепное или отлитое из металла изображение лица человека или морды животного, украшающее здание, чаще всего церковь. (Здесь и далее прим. пер.)) лицо которой пытливо взирало на меня сквозь сухие листья и ленты, свисавшие с высохшего и почерневшего венка на двери. Как я нашла странным неприглядный вид сада, казавшегося заброшенным и неухоженным, так и венок на двери был странен и даже неуместен на двери дома.

Поколебавшись, я все-таки отвела в сторону пыльные атласные ленты и, найдя холодное бронзовое кольцо в носу чудища, потянула за него и гулко ударила им о доску. Все мои инстинкты ожили и теперь взывали к разуму, предостерегая меня от последствий моего поступка, но я их презрела. Я зашла уже слишком далеко, чтобы повернуть назад.

Дверь распахнулась. Худощавый высокий мужчина смотрел на меня, мигая добрыми карими глазами.

— Я хотела бы повидать лорда Малхэма, — объявила я, чувствуя себя чуть увереннее, чем несколько минут раньше.

На мгновение человек заколебался.

— Николаса?

— Да.

Он, казалось охваченный сомнениями, не знал, на что решиться.

Изнутри, из дома, послышался звучный низкий голос:

— Кто там, Реджи? Я затаила дыхание.

Дворецкий отступил в сторону, и в дверях появился другой мужчина, столь же высокий, но не такой худощавый. Его каштановые волосы были взлохмачены, словно он только что встал с постели и не успел привести себя в порядок. Красноватый цвет лица контрастировал с синевой глаз и подчеркивал ее. На нем был дорогой шерстяной сюртук с широкими отворотами, расходившимися наподобие птичьих крыльев, а ворот его был поднят, чтобы защитить шею от холода. Уже сиявшая на лице улыбка стала при виде меня еще шире.

— Как это любезно с вашей стороны, Реджи, держать молодую даму на морозе.

Он схватил меня за руку и втянул в дом. Потом, потирая замерзшие руки, насмешливо сказал:

— Не сомневаюсь, мисс, что он старается ради меня, хочет, чтобы у меня не переводились пациенты. Мисс…?

— Ариэль Рашдон, — сказала я, чувствуя большое облегчение. — А вы… доктор?

— Вы не ошиблись, мисс Рашдон. А ну-ка покажите язык и скажите: а-а-а!

Услышав мой смех, он тоже рассмеялся.

— Вы не кажетесь больной. Может быть, немного бледной, но…

— Я не собиралась обращаться к вам за помощью, — призналась я откровенно.

Я обвела глазами огромный вестибюль, прежде чем снова взглянуть на него.

— В таком случае вы пришли к моей сестре.

— Нет.

Я тряхнула головой, капюшон плаща сполз мне на спину, открывая волосы, рассыпавшиеся по плечам.

Я снова взглянула на бумагу, зажатую в руке.

Пальцы мои онемели и дрожали то ли от холода, то ли от волнения. С тру дом сглотнув, я объявила:

— Я хотела бы повидать сэра Николаса Малхэма, лорда Малхэма, графа Малхэма.

Послышался женский голос: — Ника? Неужели нашего Ника кто-то хочет видеть?

Испуганная, я обернулась, судорожно сжимая в пальцах бумагу. Должно быть, доктор заметил мое состояние. Он подошел ко мне и мягко взял мои руки в свои. Искоса глядя на меня, он ободряюще подмигнул мне, отчего на душе у меня сразу же потеплело.

— Простите мою сестру и не обращайте на ее слова внимания, — попросил он. — У Адриенны весьма «милые» манеры, особенно когда она встречает и приветствует гостей, Андриенна, это мисс… Рашдон?

— Зачем вам Николас? — спросила Адриенна. Она остановилась в нескольких футах от меня, воинственно подбоченившись. У нее были те же синие глаза, что и у доктора, но волосы не были такими темными, как у него.

За моей спиной дворецкий закрыл дверь, чтобы не напустить в холл холода. Звук захлопнувшейся двери отдался эхом и разнесся по всему дому, напугав меня, вырвав из столбняка и вернув мне дар речи.

— Записка… Вернее, объявление… — пробормотала я, чувствуя себя нелепой, неловкой, беспомощной.

Чем дольше ожидали моих объяснений Уиндхэмы, тем меньше во мне оставалось уверенности.

— Я приехала по объявлению, — наконец удалось выговорить мне.

— Какому объявлению? — нахмурилась Адриенна.

— Вот по этому.

Я протянула ей бумагу. Адриенна выхватила ее у меня из руки, и это порывистое движение в такой же степени показывало, что она раздражена, как и гневный блеск сузившихся глаз.

— Оно висело в «Булл-Блэк-Инн» в Кейли, — попыталась я объяснить.

Тонкие брови женщины сошлись в одну линию — она молча разглядывала объявление.

— О! Ради всего святого, Тревор! Он снова это сделал.

— Вот как! — Мужчина улыбнулся мне. — И что же он такого сделал, любезная сестрица?

— Он снова начал вывешивать эти нелепые объявления с предложением позировать.

— Да? — Тревор подмигнул мне. — И это все?

— Да, это все! А тебе этого мало? Глаза Адриенны возмущенно округлились.

— Я полагала, что мы еще месяц назад покончили с этим безумием!

Пока я смотрела на них, приведенная в полное замешательство их перепалкой, мне показалось, что в глазах доктора блеснул гнев. Он переводил взгляд со своей сестры на меня.

— Если Нику требуется натурщица, не понимаю, почему бы ему ее не иметь. В этом нет ничего дурного. Тем более если это доставит ему радость.

— Но ведь стоит этим женщинам появиться здесь, как они начинали слоняться по нашему дому неделями, Тревор. Неужели тебя это устраивает? Ведь ты прекрасно знаешь, что он никогда не найдет никого похожего на нее. Так почему он так упорствует?

— Ему это доставляет удовольствие.

— Это его расстраивает, — возразила Адриенна, — а мы оба знаем, чем это кончается, когда он впадает в меланхолию.

Тревор Уиндхэм снова взглянул на меня. Его красивое лицо было задумчиво. Хотя он старался выглядеть беззаботным и даже слегка кокетничал со мной, от него исходила властная сила и уверенность в себе. В нем чувствовалась порода, и по внешнему виду и поведению сразу можно было сказать, что он аристократ, а не простолюдин.

— Возможно, на этот раз все будет иначе, — сказал он. — Кроме того, молодая дама столько проехала, чтобы повидаться с ним. Думаю, будет лишь справедливо, Адриенна, если мы разрешим им увидеться.

Он повернулся к слуге.

— Где мой брат? — спросил он его.

— Думаю, в оранжерее.

— Проводите мисс… Мисс?

Я кивнула, чувствуя слабость в ногах, но не утратив решимости.

— Проводите мисс Рашдон в оранжерею, Реджи. Одна из моих пациенток собирается рожать, я должен идти. Вы меня извините?

Уиндхэм круто повернулся, и плащ вихрем закрутился вокруг его ног. Он распахнул дверь и исчез, а вместо него ворвался ветер, пахнущий холодом и сыростью.

Я поплотнее закуталась в плащ и последовала за дворецким по длинному темному холлу, потом по такому же коридору.

В этих помещениях неприятно пахло плесенью — видимо, их давно не проветривали. Неровные кирпичные полы были застланы потертыми коврами, хранившими следы былой красоты. Когда-то они, должно быть, были дорогими и роскошными. Когда коридор в очередной раз изгибался, мы оказывались под эркером, из которого в коридор падал не слишком яркий свет. Свет этот был скудным и тусклым, но все же позволял разглядеть старинные портреты, украшавшие обшитые деревянными панелями стены. С них на меня сурово и неотступно взирали какие-то леди и джентльмены — бледные размытые лица с застывшим немигающим взглядом. По большей части лица были суровыми, неулыбчивыми. Только от одного взгляда на них мой желудок судорожно сжался.

Я почти убедила себя, что план милого Джерома был чистым безумием, и уже приготовилась извиниться перед дворецким и бежать… но в эту минуту мы завернули за очередной угол. Внезапно перед нами возник источник мягкого света, не более яркий, чем трепетное пламя свечи, и я почувствовала, что сердце мое снова забилось учащенно, и попыталась совладать с ним. Накинув на голову капюшон, я попыталась спрятать под него волосы. Отвага моя убывала с каждым мгновением. Боже мой! Мужество совсем оставило меня!

Я остановилась, судорожно комкая в руке бумагу. Глупая девчонка со своими бредовыми идеями! Я презирала себя. Мой план никогда не сработает. Никогда. А что, если слухи были ложными? Как он поступит, если узнает меня? Рассердится? Конечно, потому что сразу поймет, зачем я явилась. Будет бушевать! Возможно! Ведь люди в Кейли предупреждали меня…

— Сюда, мэм.

Когда Реджинальд поманил меня, я сделала над собой усилие и заставила свои ноги двигаться, хотя они плохо мне подчинялись. Еще оставалось время для бегства…

— Милорд, к вам мисс Рашдон, — объявил Реджинальд.

Я боязливо вошла в комнату, готовя себя к любой неожиданности, к потрясению, которое ожидало меня, — ведь я должна была снова его увидеть.

Николас Уиндхэм стоял среди многочисленных зеленых растений с лопаткой в одной руке и лейкой в другой. Он не сводил глаз с увядающего цветка, и его широкие плечи — а, пожалуй, они стали даже шире, чем это запечатлелось в моей памяти, — слегка поникли.

— Черт возьми, — бормотал он. — Они снова гибнут, Реджи. Эти чертовы растения снова гибнут.

— Очень сожалею, сэр.

— Виновата эта гнусная погода. Никакого солнца. Знаешь, эти экзотические растения привыкли к солнцу и не могут без него.

— Да, сэр.

Он отшвырнул лопатку в сторону, поставил лейку на пол, потом отряхнул руки от земли.

Зачарованная созерцанием его крепких мускулов, видя, как они играют под одеждой, я не могла отвести от него глаз. Его тело было мне так хорошо знакомо, до мельчайших подробностей… Прежние мысли, прежние желания вернулись ко мне. Мне захотелось убежать. Как можно быстрее и как можно дальше. Но я не могла этого сделать. Пока не получу того, за чем пришла.

— Сэр, — повторил Реджинальд, — к вам гостья.

Он медленно повернул голову.

Казалось, наше вторжение застало его врасплох и смутило.

Густые черные, как вороново крыло, брови сошлись на переносице, нависая над серыми глазами, углы рта презрительно опустились вниз.

Он молча разглядывал меня. Я невольно отступила на шаг назад, потому что не была готова к нашей встрече.

— Гостья? — рассеянно спросил он. — Ко мне гостья?

— Некая мисс Рашдон, сэр.

Он, казалось, с усилием перевел взгляд с невозмутимого лица Реджинальда на мое.

— Рашдон?

Николас расслабился, напряжение его спало, он повернулся и посмотрел мне прямо в лицо.

Взгляд его серых глаз вызвал во мне такую бурю чувств, какую я не ожидала. Конечно, я не в силах была забыть их выразительность и силу. Но то, каким ударом в сердце отзовется его взгляд во мне, — разве могла я подумать об этом? Я почувствовала, как лицо мое вспыхивает под его пронзительным взглядом, как сердце мое начинает колотиться, как испуганный зверек, как дыхание прерывается, и я стою перед ним с подгибающимися от слабости ногами, дрожащая и неуверенная в себе.

— Милорд… — выдавила я с трудом.

Он не сводил с меня глаз, и, собрав все свои силы, я встретила его взгляд. «Теперь или никогда», — решила я. Но, пока он, не мигая, смотрел на меня, я осознала, что слухи, преувеличенные или правдивые, имели под собой почву.

Николас не узнал меня. И хотя я могла открыться ему, сказать, кто я, я этого не сделала, не могла себя заставить. Теперь мне казалось, что я потеряла его столь же безвозвратно, как в первый раз! Хотя разве он когда-нибудь по-настоящему принадлежал мне? Теперь меня мучил только один вопрос, неотступно встававший снова и снова. Почему?

Николас прикрыл глаза. По-видимому, ему стало не по себе от моего присутствия, и со все растущим трепетом я видела, как он борется с собой, пытаясь… вспомнить. Одна половина моего сердца отчаянно кричала: черт возьми, попытайся, вспомни, докажи всем досужим длинным языкам в Иоркшире, что они не правы! Другая же молила о том, чтобы это наваждение, превратившее его прошлое в ничто, не проходило.

Николас прижал пальцы к виску — похоже было, что чары рассеялись. Он снова посмотрел на меня. Его классическую красоту, безупречные черты лица не в силах были испортить ни время, ни невзгоды. Высокий и стройный, он был в то же время сильным и подвижным. Волосы его казались растрепанными порывом ветра, и от этого он не выглядел таким аскетичным и суровым, как его брат. Кожа, как и у большинства англичан, была светлой, но скверная погода, холод и ветер оставили на ней свои следы, она не стала загорелой, а просто слегка потемнела, и белизна рубашки подчеркивала это.

— Рашдон? — переспросил он.

— Дама пришла по поводу объявления, милорд, — пояснил Реджинальд.

Николас сделал попытку улыбнуться, хотя я видела, что это давалось ему мучительно.

— Объявление? — с недоумением повторил он. — Вы хотите сказать, это та бумажка, которую вы комкаете в руке?

Он наблюдал за мной и заметил, как я прикусила губу. Казалось, Николас находил мое смущение забавным. Теперь улыбка его стала шире.

— Да, оно самое, — ответила я, почувствовав, как самообладание возвращается ко мне.

— Боюсь, мисс Рашдон, что я предстал перед вами не в самом лучшем виде. Собственно, теперь я никогда не бываю в лучшем виде, сами понимаете. Сейчас я не готов к нашей беседе, дайте мне несколько минут, чтобы привести себя в порядок.

Его голос вовсе не изменился, по-прежнему напоминая приглушенные раскаты грома. Николас обратился к дворецкому:

— Реджи, не проводите ли мисс Рашдон… Кажется, он потерял нить мысли…

— В библиотеку, сэр? — услужливо подсказал Реджи.

— Ах да, в библиотеку. Конечно. Пока я переоденусь.

Он бросил на меня смущенный взгляд, будто извиняясь.

— Я недолго, — бродил он и удалился.

Я сидела в глубокой задумчивости, удобно устроившись в кресле, когда Николас бесшумно вошел в комнату. Его внезапное появление испугало меня. Хотя у меня было достаточно времени на размышления, я никак не могла разобраться в своих чувствах. С тех самых пор, как я начала строить планы возвращения в Малхэм, я раздумывала о том, сколько правды было в исповеди умирающего Джерома: «Лорд Малхэм не вспомнит тебя, — прохрипел он в свой пропитанный кровью платок. — Он болен, тяжко болен…»

И так оно и есть, думала я теперь, а сердце мое сжималось от отчаяния. Пустые глаза Николаса были так не похожи на те, что когда-то гипнотизировали меня, заполняли мои мысли в эти долгие безнадежные месяцы. Едва ли это были те самые глаза, которые я видела в своих мечтах.

Он завладел моим воображением еще десять лет назад, когда вошел со свойственной ему непринужденной грацией в таверну моего дяди. Тогда я была совсем девчонкой, а ему исполнилось не более двадцати лет.

Николас подошел к письменному столу, и походка его, слава Богу, оставалась еще легкой и стремительной. В ней чувствовались энергия и целеустремленность.

— Я заставил вас ждать? — спросил он, оглянувшись через плечо.

Я не поднимала глаз от своих рук, стиснутых на коленях, умирая от волнения.

— Вы отсутствовали совсем недолго, сэр, — тихо подал голос Реджинальд, заметив, что я не собираюсь отвечать.

Николас уселся в кожаное кресло, придвинутое к полированному письменному столу красного дерева. Поверх белой рубашки, манжеты которой были влажны и запачканы землей, а ворот остался не застегнутым, он поспешно натянул сюртук. Подавив подступившие слезы, я продолжала смотреть на этот раз на его пальцы — длинные, изящные, тонкие. Сейчас он постукивал ими по столу. Робко и нерешительно я подняла на него глаза.

Он ободряюще улыбнулся мне, потом опустил глаза на пальцы, испачканные землей. Николас поспешно спрятал руки в карманы сюртука.

— Черт возьми, — сказал он. — Я забыл помыть руки. Видите ли, у меня появилась привычка копаться в грязи. И, кажется, это мне не особенно помогает. Все, к чему бы я ни прикасался, гибнет.

Похоже было, что это признание он сделал через силу, и собственные слова его расстроили. Он глубже засунул руки в карманы, и лицо его приняло сердитое выражение.

Реджинальд выступил вперед.

— Возможно, вы не откажетесь от бокала шерри, милорд.

Не дожидаясь ответа, дворецкий направился к двери.

— Не забудь про нашу гостью, — напутствовал его Ник, и в голосе его все еще слышалось раздражение.

— Если можно, я предпочла бы выпить чаю, — вмешалась я.

Ник откинулся на спинку кресла.

— Ах, чаю! Да-да, конечно. Чем бы была аристократия без чая? Я с нетерпением жду дня, когда вся наша голубая кровь будет разбавлена этим божественным напитком и примет цвет мочи. Принеси молодой даме чаю, дружище. — Он снова перевел взгляд на меня. — Так вы пришли по объявлению?

Я ничего не ответила, только выпрямилась на стуле.

— Снимите капюшон, — приказал Николас и добавил, видя, что я пребываю в нерешительности: — Что вас удивляет, мисс? Товар надо посмотреть, прежде чем приобрести: нельзя покупать кота в мешке.

— Право же, я не думаю, сэр, что вы меня «покупаете». Вы платите только за мои услуги.

— В данный момент это одно и то же. Снимите капюшон.

Могла ли я ослушаться его?

Он пристально разглядывал меня.

— А теперь подойдите. Вы боитесь меня? Может быть, вам наговорили всякой чепухи о других молодых леди?

— Других леди?

Должно быть, мое лицо отразило озабоченность, а его удовлетворение, и я поняла, что он специально дразнил меня или играл со мной.

— Вы ведь не первая, кто пришел сюда по объявлению. Неужели вы думали, что вы первая? Должен вас предупредить, мисс Рашдон, что другие девушки убегали из этого дома в истерике.

— Я должна вас предупредить, что меня не так-то легко напугать.

Он снова на мгновение прижал пальцы к виску, потом его руки бессильно упали на подлокотники кресла.

Я сидела вся сжавшись и пережидала, пока ком в горле пройдет, испытывая страх, что он заметит мою нервозность. Если я сниму капюшон, он может меня вспомнить. Лицо мое раскраснелось, потому что я вдруг осознала, что надеялась именно на это.

Я встала и медленно, не спеша стянула с головы капюшон. Он упал мне на плечи, не скрывая моих волос. Темные локоны каскадом рассыпались по плечам, по груди, упали непокорными и беспорядочными прядями до талии, ореолом окружили лицо. Прищуренные серые глаза Николаса придирчиво оглядывали, оценивали меня с минуту, потом они потемнели и приобрели цвет погасших углей, оставшихся холодными и влажными лежать в остывающем камине.

— Пойдемте, — сказал он повелительно. Мой плащ соскользнул на пол.

Я увидела, как напряглись мускулы на его лице, заметила, как твердо был сжат его рот, будто на мгновение он испытал боль. Внезапно лицо Николаса побледнело, под глазами залегли темные, почти лиловые тени.

Заметив мое смущение, он с любопытством уставился на меня, его губы скривила саркастическая усмешка.

— Ты что, уже готова бежать отсюда, малышка? — спросил он.

У меня появилось ощущение, будто высокий и тугой ворот моего шерстяного платья душит меня. Я и в самом деле была близка к тому, чтобы убежать, но совсем не потому, что он меня чем-то напугал. Чувства, которые я считала давно умершими в моем сердце, оказалось, по-прежнему владели мной и были такими же сильными и столь же неуместными, как и два года назад. В последние месяцы я делала отчаянные усилия, чтобы боль в моей душе превратилась в ненависть. Но как я могла заставить себя возненавидеть его? Направляясь сюда, я знала, что меня ждет, так что теперь бежать было поздно.

— Ну! — обратился он ко мне.

Взгляд его был насмешливым, он будто бросал мне вызов. Вздернув подбородок, я собралась с духом и ответила:

— Думаю, сэр, что вы получаете непонятное удовольствие, запугивая людей. И, — добавила я, пожалуй, с излишней резкостью, — я никакая не малышка.

Взгляд Ника медленно проследовал по моей , фигуре сверху вниз, не упуская ничего. Он разглядывал мои роскошные черные волосы, зеленые глаза, бледную кожу. Взгляд его был пристальным, и я изо всех сил старалась не дрогнуть под ним. Николаса окружала аура скрытой силы, властности, чего я никогда не ощущала прежде. До меня не сразу дошло, что в те минуты, когда я разглядывала Николаса Уиндхэма, лорда Уиндхэма, графа Малхэма, я смотрела на него издалека, из-за двери, из-за изгороди, со стены Мак-Бейна.

Он заметил, что губы мои дрогнули в улыбке.

— Улыбка вам чрезвычайно к лицу, — сказал он тихо. — Завидую вашей памяти, мисс Рашдон. Надеюсь, ваши воспоминания приятные?

— Не всегда, — ответила я правдиво.

— Но даже плохие воспоминания все-таки лучше, чем отсутствие памяти.

Заинтригованная, я смотрела на него.

— Вы очень красивая молодая женщина, — продолжал Николас. Теперь его голос казался мне хрипловатым, полным томления. — Однако, если я приму решение принять вас на службу, вам придется расстаться с этим одеянием. — Он указал на мое унылое серое платье. — Этот цвет вам совершенно не подходит, — добавил Николас.

На этот раз мои щеки зарделись от возмущения. У меня не было возможности привередничать, и выбор туалетов был весьма ограниченным.

— Ваш шерри, милорд, — послышался монотонный голос вошедшего Реджинальда.

Слуга поставил бокал на письменный стол, потом повернулся ко мне и подал чай.

Я воспользовалась случаем, чтобы задать Николасу вопрос, прозвучавший, должно быть, слишком резко:

— Если вы проводите такой тщательный осмотр, милорд, может быть, вы для порядка уж проверите и мои зубы?

— Ваши зубы, мисс, меня совершенно не интересуют. Я не изображаю их на своих картинах…

Поднося напиток ко рту, Николас с улыбкой посмотрел на меня. Одна его черная бровь вопросительно изогнулась.

Реджинальд за моей спиной тихо закрыл дверь, оставив нас снова вдвоем. Николас продолжал разглядывать меня, заставляя испытывать смущение и неловкость. Я заерзала на стуле, боясь, что горячий чай из тонкой фарфоровой чашки прольется мне на колени. Я смотрела на дымящийся ароматный напиток, стараясь унять сердцебиение и думая о том, что воздух в комнате стал нестерпимо тяжелым.

— Кто вы? — спросил Николас так внезапно, что я вздрогнула, и серебряная ложечка звякнула о блюдце.

— Меня зовут Ариэль Рашдон из Кейли. Я не замужем…

— Я так и думал. Не странно ли для такой женщины… — Он запнулся. — Сколько вам лет?

— Мне двадцать три.

— Вам бы уже следовало быть замужем и обзавестись кучей пострелят.

«Пострелят»? Это слово показалось мне странным в его устах. Я продолжала пить чай, обжигаясь горячим напитком.

— Готовы ли вы распроститься с этим чудовищным платьем за сумму, скажем, в три шиллинга в неделю, плюс кров и стол, конечно?

— Не угодно ли вам перестать меня оскорблять? — спросила я сухо. — Готовы вы поклясться, что единственная ваша цель — получить натурщицу, которая бы позировала для ваших портретов?

Я моргала, стараясь выглядеть как можно более удивленной.

— Вы должны быть готовы к тому, мисс Рашдон, что мне может заблагорассудиться нарядить вас в кружева и оборки и отправиться с вами в оперу в Аондоне. Хотелось бы рассчитывать на то, что вы будете улыбаться и делать вид, что не слышите, о чем говорят за вашей спиной, прикрываясь веером из перьев. Потому что говорить будут. Они постоянно чешут языки у меня за спиной и не стесняясь смотрят мне в лицо. Они будут пялиться на вас, будто вы Мария-Антуанетта, готовящаяся взойти на гильотину. И вы услышите сплетни, которые, без сомнения, вас расстроят. Например…

Николас встал с кресла и снова заложил руки в карманы сюртука. Я уставилась на его пустой бокал из-под шерри, потом на его спину, когда он отвернулся от меня и подошел к окну со свинцовым переплетом и загляделся на сады Уолтхэмстоу. Очень медленно, словно поднимая неимоверную тяжесть, он положил руки на подоконник и продолжил:

— Видите ли, я вдовец. Кое-кто, возможно, скажет вам, что именно тоска вынудила меня жить затворником. Эти всезнайки — слепцы. Все в нашем графстве знали, что я питал отвращение к своей покойной жене. — Он слегка повернул голову ко мне. — Это вас удивляет, мисс Рашдон?

— Ваш брак, милорд, — не единственный союз без любви, — ответила я, зная, что такова правда.

— О, будем считать, что подобные слова —

проявление такта с вашей стороны.

— Продолжайте, милорд, — попросила я. Николас вздохнул:

— Некоторые считают, что я убил ее.

Он снова принялся смотреть в окно, с такой силой сжав пальцы, что костяшки побелели.

— Мне говорят, что я безумен и у меня нет надежды на выздоровление. Говорят, что я склонен к приступам буйства, ярости и депрессии. Мой дражайший братец Тревор почему-то изобрел для меня это хобби, чтобы мне было чем занять руки, видимо, из опасения, что я передушу слуг или нападу на сестру, а то и покончу с собой. По правде говоря, живопись стала моим любимым времяпрепровождением, но мне наскучило писать натюрморты, мне надоело рисовать яблоки. Как, впрочем, и вазы, наполненные розами.

Внезапно он резко повернулся ко мне.

— Ах, мисс Рашдон, вы слишком добры. Приберегите слезы для тех, кто их достоин. Меня пока еще не отправили в сумасшедший дом, и, возможно, ваше присутствие благотворно повлияет на меня и избавит от примерки смирительной рубашки.

Я отвернулась, стараясь скрыть от него свою излишне эмоциональную реакцию. Меня смутило то, что он заметил мои слезы.

— Так вы остаетесь здесь? — спросил он тихо.

В голосе его я услышала надежду. Я услышала ее, хотя он и старался замаскировать это наигранным равнодушием.

— Если вы принимаете это место, я должен сразу вас кое о чем предупредить. Желание заняться живописью может охватить меня в любое время дня или ночи. А главным образом, признаюсь, это бывает ночью. Ночи такие чертовски долгие, и, видите ли… — Он не договорил. — Так вы готовы поступить ко мне?

Я закрыла глаза и ответила:

— Да. Готова.

Наступило молчание. Когда я снова открыла глаза, он стоял рядом со мной. Лицо его приблизилось к моему так, что я ощущала его дыхание на своей щеке. Глаза, похожие цветом на старое олово, не отрывались от моих губ. Я чувствовала тепло, исходящее от его тела, ощущала волнующий мужской запах. Он распространялся, обволакивая меня, и я почувствовала, как у меня внутри все болезненно сжалось.

Его рука поднялась и потянулась к моей щеке, я чувствовала запах земли от его рук. Этот запах вытеснил все другие. Но он так и не прикоснулся ко мне. Как бы я ни жаждала этого прикосновения, Николас не дотронулся до меня.

— Глупая девочка, — прошептал он. — Глупая, глупая девочка!

Глава 2

Джером ведь предупреждал меня! Как я могла забыть об этом?

Дверь за моей спиной внезапно распахнулась, и в комнату просочился крик ребенка. Я круто обернулась и оказалась лицом к лицу с немолодой малосимпатичной женщиной, лицо ее было угрюмым и не выражало никаких чувств.

Она без всякого выражения произнесла:

— Милорд, с мастером Кевином случилась неприятность.

— Неприятность? — переспросил он с таким видом, словно ему был непонятен смысл этого слова.

Снова послышался детский крик. Сердце мое сжалось, будто его стиснули когти хищной птицы.

Николас рванулся мимо меня в другую комнату. Я последовала за ним, придерживая руками тяжелые шерстяные юбки. Я позволила себе только мельком бросить взгляд на женщину, выбегая вслед за Николасом, и заметила, что на лице незнакомки отразилось любопытство, но это длилось не более мгновения. Лицо у нее снова стало каменным, и она вовсе не выглядела расстроенной.

Я не поспевала за Уиндхэмом, который стремительно двигался вперед, минуя коридоры, комнаты, зал за залом, то погружаясь в тень, то освещаемый скудным светом.

Потом он резко свернул направо, и я последовала за ним через длинный зал, где было почти совсем темно.

Он остановился в прямоугольнике слабого света, падавшего из отворенной двери в конце холла, потом скрылся в комнате.

До меня доносились голоса, встревоженные и невнятные. Я заторопилась к двери, щурясь от внезапно ослепившего меня света.

Теперь крик стал отчаянным, оглушительным, казалось, от него лопнут барабанные перепонки. И все же я не могла бы с уверенностью сказать, что меня напугало больше — сами крики или кровь, которую я внезапно увидела.

— Милорд, это всего лишь несчастная случайность. Он упал. Он всего лишь упал!

— Черт бы вас побрал! — прошипел Николас.

Низкорослая пухлая служанка со светлыми волосами, почти полностью спрятанными под накрахмаленным до хруста чепцом, умоляла, ломая руки:

— Милорд, я всего лишь нашла его. Что я должна была сделать?

Собравшись с силами, я устремилась к ребенку, которого укачивала на руках другая служанка.

— Дайте его мне, — приказала я.

Та посмотрела на меня округлившимися от изумления глазами:

— Нет, не дам. Я повторила:

— Дайте его мне.

Прежде чем женщина попыталась мне помешать, я взяла ребенка на руки и прижала к груди. Из ранки на его лобике сочилась кровь. Его крошечное круглое личико было запачкано кровью и залито слезами. От этого зрелища я почувствовала слабость в ногах.

Я присела на приступку возле незажженного камина, которая и была виной этого печального происшествия. Рукавом своего платья я попыталась стереть кровь с его личика.

Из двери послышался холодный, лишенный эмоций голос:

— Ничего страшного не произошло. Мальчик просто упал.

Николас повернулся к говорившей. Лицо его было белым от ярости, кулаки крепко сжаты. Он гневно обрушился на женщину:

— Черт бы вас побрал, старая ведьма! Я вас предупреждал. Если бы вы получше выполняли свои обязанности, ничего бы не случилось.

Туго натянутая кожа на лице няньки потемнела от гневного румянца, но она хорошо владела собой.

— Я не обязана выслушивать оскорбления, — возразила она. — Ребенок неуправляем, милорд, и вы это хорошо знаете, а я уже немолода. Я уже много раз просила себе кого-нибудь в помощь, чтобы присматривать за ним.

— Что же это, черт возьми, за женщина, которая не может справиться с годовалым ребенком? — бушевал Николас.

— Ну, например, такой была ваша жена, милорд, — не осталась в долгу пожилая нянька. Угол ее тонкогубого рта чуть приподнялся с одной стороны, как крысиный хвостик.

Он рванулся к ней, и на какой-то ужасный момент мне показалось, что его охватила безумная и необузданная ярость, именно та, что дала пищу самым невероятным слухам, гуляющим от Малхэма до Кейли.

— Милорд, — сказала я решительно, стараясь предупредить грядущую безобразную сцену. — Вашему сыну нужна помощь… Надо позаботиться о нем…

Все молчали, в комнате было слышно только хныканье маленького Кевина.

— Милорд? — позвала я чуть тише.

Он стремительно повернулся ко мне и некоторое время смотрел на меня с недоумением, словно не понимая, что я здесь делаю.

С чувством облегчения я заметила, что бушевавший в нем гнев теперь уступил место беспокойству. Опустившись на колено, Николас кончиками трясущихся пальцев отвел прядь волос с лобика ребенка.

— Это только царапина, — заверила я его.

— Да, только царапина, — согласился он, — но пусть мой брат осмотрит мальчика. Возможно, придется наложить несколько швов. Он протянул руки к ребенку. — Пойдем, сынок, мы тебя приведем в порядок, помоем и полечим.

Я неохотно выпустила мальчика, чуть прикоснувшись губами к ранке у него на лбу.

Ребенок зарылся личиком в рубашку отца, и вся ярость, искажавшая черты Николаса, уступила место облегчению. Его плотно сжатые губы раздвинулись в улыбке, глаза светились любовью.

Зрелище это просто потрясло меня. Я отвела глаза, чувствуя себя совершенно опустошенной. Из этого состояния меня вывел голос молодой служанки: — Меня зовут Матильда Маджилкатти, мэм. Его милость распорядился проводить вас в вашу комнату. У вас есть с собой какие-нибудь вещи?

Глаза служанки приветливо улыбались мне, и я ответила ей улыбкой. Она была высокая и полная, добродушная и жизнерадостная.

— Я оставила вещи в «Краун-Инн», — сказала я. — Я не рассчитывала…

Она махнула рукой:

— Не беспокойтесь, мэм. Мы обо всем позаботимся. Старик Джим пошлет за ними кого-нибудь из слуг или сам их доставит. Для него это будет поводом выпить в таверне на обратном пути. Что— то я совсем заболталась… Прошу следовать за мной.

Наше путешествие в комнату оказалось довольно долгим.

— В Уолтхэмстоу около ста комнат, — похвасталась Матильда. — А пользуются, дай Бог, всего дюжиной. Остальными, наверное, не пользовались уже сто лет. Некоторые не проветриваются десятилетиями. Да и причины-то нет ими пользоваться. Для нас, слуг, будет просто несчастьем, если хозяева решат открыть их для экскурсантов. Хлопот с ними не оберешься — придется мыть да чистить целыми днями. Я слышала, что во многих из них сыро, как в погребе. Меня дрожь пробирает, как об этом услышу. — Слова сыпались из уст болтливой служанки как горох. — Говорят, что старик Генрих Восьмой спал в какой-то из этих спален. Ну, это было тогда, когда он взбесился и отправил в рай всех проклятых католиков. Я готова держать пари, что негодяй спал и видел во сне колоду, с которой голова королевы Анны упала в корзинку.

Коридор, как, впрочем, и все остальные помещения особняка, был освещен очень скудно. Если бы не моя провожатая, я бы давно заблудилась. Не теряя из виду белый чепец, я почти ощупью пробиралась за служанкой. Чепец маячил впереди.

Матильда чуть замедлила шаг и указала коротким пухлым пальцем на коридор, примыкавший к тому, по которому мы с ней шли.

— Апартаменты доктора. У него отдельный вход из восточной части сада. Поэтому мы не видим, как он входит и выходит. Иногда он принимает здесь пациентов. Видите ли, мэм, мы там не убираем, потому что там у него творится черт-те что! Тиги… — Матильде не удалось справиться с трудным словом.

— Тигли? — подсказала я.

Карие глаза служанки округлились и с изумлением уставились на меня.

— Ну! Какая вы, однако, умница! Именно это я и хотела сказать. И, кроме того, там… пе-ре…

— Перегонные кубы?

— Да, — вздохнула девушка, — они самые. Мы еще раз повернули, потом поднялись по лестнице на несколько ступеней. И снова Матильда жестом указала мне на ответвления коридора и дала пояснения:

— А это комнаты мисс Адриенны. Теперь она, наверное, спит. Миледи это называет «сном ради красоты», и до ужина ее нельзя беспокоить. Она только и делает, что ест, спит и жалуется, что доктор и его милость погубили ее жизнь.

Наконец когда мы миновали еще один коридор, Матильда замедлила шаги. Мы вошли в темную) комнату. Служанка начала шарить по столу, опрокинула подсвечник, грохнула китайской вазой о стену. Наконец во мраке вспыхнул огонек, я почувствовала острый едкий запах. Зашипело пламя, поднялся к потолку черно-серый дымок и, извиваясь, скрылся среди теней. Прежде чем холодный сквозняк успел задуть огонек, Матильда поднесла его к фитилю свечи. Она поставила горящую свечу между нами.

— Это комнаты его милости, — объявила Матильда. — Мы их видим, только когда подаем еду. Видите ли, он терпеть не может, чтобы его покой нарушали, особенно когда работает. Вот его студия, где вы будете ему позировать. Там комната мастера Кевина, а дальше его милости.

Оглянувшись на ряды запертых дверей, я поплотнее запахнула плащ.

— Здесь холоднее, — заметила я.

— Видите ли, мэм, это северное крыло. Ветер с вересковых пустошей проникает сюда и гуляет по комнатам.

Она прикрыла руками, как чашечкой, пламя свечи, пока оно не перестало трепетно колебаться, отбрасывая на стены фантастические тени.

Я вышла из круга света, отбрасываемого этим пламенем, и двинулась к двери студии.

— Заперто, — сообщила мне Матильда. — Туда никто не заходит, кроме его милости. Ну а теперь будете еще заходить и вы.

— Никто? — переспросила я.

Я прислонилась к стене, оглядывая двери комнат, которые в этом доме оказались под запретом. Потом указала на дальнюю дверь:

— А эта куда ведет?

— Это была комната леди Малхэм, мисс, но она совсем ею не пользовалась. Вы знаете, что она умерла?

Воспоминания вернули меня в библиотеку к Николасу, тоскливо смотревшему в окно.

— Как она умерла? — спросила я.

Внезапно Матильду охватила жажда деятельности, и она засуетилась у двери, следовавшей дальше за дверью студии.

— Вот эта комната будет вашей. Она примыкает к студии, хотя его милость и эту дверь держал запертой.

Я заметила, что мою комнату отделяла от комнаты Николаса только студия.

— Я задала вам вопрос, — настойчиво напомнила я.

— Она сгорела дотла, мисс. Импульсивно, скорее себе, чем Матильде, я сказала вслух:

— Едва ли это похоже на убийство. Матильда подняла на меня взгляд. Глаза на ее полном наивном лице были похожи на круглые фарфоровые блюдца.

— А кто говорил об убийстве?

— Ну, об этом заговорил сам милорд во время нашего знакомства, — ответила я сдержанно.

Вставив ключ в замочную скважину, Матильда повернула его с заметным усилием, потом толкнул дверь.

— Вот ваша комната, — послышался ее голос изнутри. — Я скажу старине Джиму, чтобы он принес сюда торфа для камина.

Снова повернувшись к двери, Матильда поколебалась и, прежде чем попрощаться, бросила беглый взгляд через плечо.

— Располагайтесь, мисс, и желаю всего хорошего.

Первое, что я поспешила сделать, это раздвинула тяжелые бархатные шторы, закрывавшие окно. Пылинки заплясали в слабом свете, потом успокоились и начали оседать на окружавшие меня предметы.

Комната была крошечной, но не меньше тех, к которым я привыкла. Главное, что теперь это была моя комната. И ни один дворец на свете не мог показаться мне лучше и прекраснее.

В это мгновение облака на небе рассеялись, и сквозь стрельчатое окно в комнату заструился свет. Его луч прошел где-то над моей головой, теперь расслоившись на ослепительно желтый, красный и синий и нежно коснулся моей шеи, согревая ее. Я закрыла глаза и представила то, что представляла до этого много ночей, лежа на своей постели в гостинице и мечтая провести в этом доме хотя бы одну ночь.

Сердце мое бешено забилось, потом встревоженно замерло. Как легко воплощался в жизнь план Джерома. Пожалуй, слишком легко. Меня смущало только одно: мои чувства к Нику еще не угасли, и сознание этого причиняло мне боль. Но иначе и быть не могло. Мне придется задеть его чувства, и хотя я пыталась как-то подготовиться к этому, закалить свою душу и сердце до того, как попала в Уолтхэм-Менор, теперь у меня не было необходимого равновесия и спокойствия, чтобы совершить то, что я задумала. Потому что ему и без меня было тяжело: его терзали собственные демоны. И похоже, что ребенок был одной лишь нитью, Дававшей ему надежду вновь обрести рассудок.

Что будет с Николасом, если я отниму ее? Я должна была успокоиться в эти минуты уединения, прежде чем покинуть свою комнату.

Коридоры, черные, как деготь, и холодные, как колодцы, шли направо и налево, напоминая сказочные лабиринты.

Войдя в детскую, я оглядела марионеток в человеческий рост, свешивавшихся на веревках с потолка. Их разрисованные дубовые лица приветливо улыбались мне ярко-красными ртами, растянутыми буквально от уха до уха. На них были высокие шапки из медвежьего меха, как у королевских гвардейцев. На стенах были развешаны картинки. Ягнята с черными мордочками, перемежавшиеся изображениями бабочек, резвящихся среди пестрых цветов. Пчелы, навеки застывшие на обоях, парили над цветущими лугами. И внезапно с озадачившим меня чувством гордости я поняла, что все это было работой Николаса.

Я все осматривалась, впитывая каждую деталь прелестных картинок. Комната была солнечной и уютной. В камине, расположенном в дальнем конце помещения, шипели поленья, разгоняя сырость холод, и постепенно дрожь перестала сотрясать меня. Оставшись в своей комнате, я почувствовала как на меня наваливается черное одиночество. Здесь же, в этой милой обстановке, меня вновь наполни ли радужные надежды.

Я провела рукой по богатой резьбе гардероб орехового дерева, погладила его полированную дверцу. В отличие от остальной мебели в доме на нем не было пугающих изображений демонов. Пол покрывал ковер с восточным орнаментом. Холод стен смягчали гобелены с летающими в облаках пухлыми херувимами.

Наконец мое внимание привлекла колыбель. Она занимала почетное место в центре комнаты и была задрапирована ярдами и ярдами какой-то воздушной, почти прозрачной ткани, свисавшей с потолка каскадами. Эта крошечная кроватка притягивала меня, я провела рукой по пышному матрасику, коснулась кукол с фарфоровыми личиками, стоявших на полках. Там были солдаты в мундирах и красавицы со струящимися льняными волосами до талии.

Когда я осторожно взяла одну из них в руки, из холла до меня донеслись голоса. Испугавшись, что меня обнаружат в детской, куда я проникла без разрешения, я торопливо огляделась, но не обнаружила способа ускользнуть незамеченной. Чувствуя, что сердце бьется где-то у горла, я спряталась за дверью.

— Как вы смеете? — послышался голос старой няньки. — Как вы осмелились привести сюда эту женщину так скоро после смерти Джейн?

Войдя в комнату сына, Николас направился к колыбели, потом повернулся к своей собеседнице.

— Заткнись, Би, — сказал Николас ей. — Лучше замолчи.

— Не замолчу. Вам удалось отвертеться от обвинения в убийстве, Николас Уиндхэм, удалось выкрутиться, но, пока я жива, я добьюсь, что вы за это заплатите.

Опираясь о кроватку, Николас сложил руки на груди и горько улыбнулся.

— Вы опять напоминаете мне об этом, Би, но ведь ни у кого нет доказательств моей вины.

— Доказательство спит вечным сном на фамильном кладбище, как вы отлично знаете.

— Если вы так уверены, что я убил Джейн, отправляйтесь к властям. Я вам не стану мешать.

— Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем видеть вас болтающимся на виселице.

— Делай что хочешь, старая ведьма, но еще одна оплошность по отношению к моему сыну, и ты вылетишь из этого дома.

— Так я и испугалась!

Она сделала шаг — ее черные башмаки на толстых подошвах глухо постукивали по полу.

— Когда я приехала сюда с мисс Джейн, я вовсе не собиралась водиться с этим маленьким от…

Николас сделал столь внезапное движение, что она не успела отпрянуть. Я услышала только, как Би судорожно втянула воздух, — он схватил ее за тощую жилистую руку и толкнул к стене. Марионетки нестройно задвигались, заплясали, головы их принялись подпрыгивать вверх, опускаться вниз и раскачиваться из стороны в сторону.

— Если когда-нибудь вы еще раз посмеете сказать что-нибудь подобное о моем сыне, пожалеете. Я многое могу стерпеть, включая то, что со мной сотворили, но, что касается Кевина, держите рот на запоре… или…

Я задержала дыхание и смотрела теперь на лицо женщины, искаженное злобной ухмылкой, обнажившей желтые пеньки сломанных зубов.

— Вы безумны, и мы все это знаем, — злобно прошипела Би. — Когда-нибудь вы получите по заслугам за то, что вы сделали с моей бедной дорогой девочкой. Она пришла в ваш дом чистой, как лилия…

— Она была шлюхой.

Его голос оставался спокойным, но я чувствовала, что в нем бушуют страсти. Николас пытался обуздать себя, я видела, как напряглись его плечи. «Никакой он не безумец, — подумала я. — Ни один невменяемый человек не смог бы выслушать подобные оскорбления от такой, как она, и совладать с собой».

Он продолжал:

— Она искала радостей в постелях своих любовников, а не в моей.

— И вы ее осуждаете?

Злобные глаза старой ведьмы буравили его, потом она язвительно проскрежетала:

— Вы никогда не любили Джейн. Вы всегда любили ее, эту маленькую потаскушку…

— Следи за своим языком, старая карга . а не то. — Снова устроите скандал? У вас уже снова помутилось в голове, милорд? Вы дрожите?

Николас смотрел на свою руку — та заметно дрожала.

— Это уже случалось, да, милорд? Интересно, кого ваша рука поразит на этот раз? И когда? Думаю, это случится скоро. Готова держать пари. Вы ведь ночами не спите…

— Заткнись!

— Я же слышу, как вы бродите ночами, как шагаете из угла в угол. Я нашла полотна, которые, как вы воображали, уничтожены. Это отражение вашего безумия. Вы безумны и когда-нибудь заплатите за то, что сделали с Джейн.

Николас сделал шаг назад, и по тому, как он сжимал и разжимал руки, было ясно, что ему очень хотелось стиснуть ими ее морщинистую шею. Я чувствовала, какой душевной борьбы ему стоило сдержаться, и внутренне рукоплескала ему, когда он овладел собой и ответил Би ровным голосом:

— Я вас предупредил. Если что-нибудь случится с моим сыном, вы будете за это в ответе. А теперь выметайтесь. Вон отсюда!

Подхватив свою бесформенную черную юбку, женщина растворилась, как призрак, в темной глубине коридора. Николас долго смотрел ей вслед, потом уставился на свои руки, вытянув их прямо перед собой и дожидаясь, пока их дрожь утихнет.

Потом он бросил взгляд на дверь, за которой притаилась я. Улыбнувшись, он сказал:

— Как мне надоела эта глупая, выжившая из ума старая курица. Клянусь, я и сам не знаю, почему до сих пор не выгнал ее… Можете выйти из-за двери, мисс Рашдон.

Я повиновалась, но осталась стоять возле стены.

Глубоко вздохнув, Николас завел руки за спину и оглядел детскую своего сына, потом перевел взгляд на меня.

— Вы уже слишком взрослая, чтобы играть в куклы, верно? — спросил он.

— Но это такая красивая кукла, — сказала я, проводя пальцами по волнистым светлым волосам и фарфоровому личику игрушки, потом нерешительно подняла глаза и встретилась взглядом с серыми глазами Уиндхэма.

Лицо его было холодным, не выражавшим ни гнева, ни сарказма, которым прежде отличался его голос. Но глаза его… от их немигающего неподвижного взгляда я содрогнулась.

— Ну что, убедились? — спросил он меня насмешливо, будто эта издевка в его тоне относилась к нему самому, и это меня смущало и одновременно будоражило. Николас все еще сердился и никак не мог успокоиться. Возможно, его смущало то, что я подслушала перепалку между ним и Би.

— Убедилась в чем?

Забытая кукла свисала из моей руки. Он обезоруживающе улыбнулся, именно такую улыбку я сотни раз видела в своих фантазиях и снах. Потом Николас откинул свою темноволосую голову назад и искренне рассмеялся.

— Мисс Рашдон, вы никак не похожи на простушку. И до этой минуты не вели себя как простушка. Я горжусь своим умением распознавать человеческие характеры, неважно, хороши они или плохи, и я подозреваю, что, кроме красоты, у вас есть еще и… мозги.

Он медленно приблизился ко мне. Ник скинул сюртук, свободная белая рубашка была расстегнута до середины груди. Его близость необыкновенно взволновала меня. Я никогда не считала себя робкой, а в этот момент почувствовала, что дрожу. Свободной рукой я пошарила за спиной, ища опоры. Прислонившись к стене, я молила Бога о том, чтобы он ниспослал мне мужества, и оно пришло.

— Я не простушка, — ответила я.

— Отлично. Судя по всему, у вас есть уши, а значит, вы слышали мою беседу с Би. Кажется, мы говорили с ней о безумии и убийстве.

Я кивнула.

— Она убеждена, что я убил свою жену.

— А вы ее действительно убили?

Он повернулся ко мне. Не двигаясь с места, Николас как-то странно смотрел на меня, а губы его кривились в полуулыбке.

— Было бы крайне трудно заставить меня сознаться в этом преступлении.

— Ну, если отбросить в сторону совесть, — сказала я.

— Благодарю вас за заботу о моей совести, но она меня не беспокоит. А вот с чем я не смог бы примириться, так это если бы меня заставили болтаться на виселице в Лидсе. Это весьма грязное дело, и я никогда бы не согласился подвергнуть себя этой процедуре, если бы это только было в моих силах.

Тон его был небрежным, и в моей памяти всплыли долгие и многочисленные ночи, когда я тайком слушала его препирательства с друзьями в гостинице «Петух и бутылка».

И улыбнулась этим воспоминаниям.

— Да Винчи немедленно запечатлел бы на полотне такую улыбку, — сказал он спокойно, — А я упускаю такой шанс.

Я снова уставилась на куклу, так и висевшую у меня на руке, смущенная пристальностью его насмешливого взгляда. Когда-то я видела в нем волшебное очарование, да, возможно, так оно и было. Нет, если бы он владел чарами, то излечил бы себя сам и не было бы больше толков о безумии и убийстве. Тот Николас Уиндхэм, которого я знала, не мог совершить убийства. Но этот Николас Уиндхэм был для меня загадкой.

— Что вы здесь делаете? — спросил он меня, вторгаясь в мои мысли.

Я не ответила, и он продолжал:

— Ну вот, теперь вам известны мои тайны. Думаю, было бы справедливо, если бы я узнал ваши.

— Я просто полюбопытствовала, милорд. Ничего более.

Ничего не ответив, он приблизился к куклам-марионеткам. Когда он обернулся, улыбающиеся раскрашенные лица подчеркивали мрачность и суровость его собственного лица. Глаза Николаса, похожие на кусочки остывшего угля, казались странно невыразительными в этой комнате, освещенной ярким блеском свечей. И не в первый уже раз я спросила себя, правильно ли я поступила, появившись здесь.

— Вы любите детей? — неожиданно спросил он.

— Да.

— Вы хорошо обошлись с Кевином.

— Он красивый ребенок, сэр.

Между нами повисло молчание. Я положила куклу на постель, откуда раньше взяла ее, потом повернулась к двери. После успокоительного тепла детской коридор, продуваемый сквозняком, показался мне особенно холодным, и я зябко передернула плечами. Не оглядываясь, я поспешила в свою комнату, стараясь скрыться от любопытного взгляда Николаса, стремясь отгородиться от него. Однако уединения не нашла, потому что Николас последовал за мной.

Когда я потянулась к дверной ручке, оказалось, что он стоит за моей спиной. С минуту он не произносил ни слова, потом сунул руку в карман и извлек ключ. Ключ был старым, отполированным временем и тускло поблескивал в скудном освещении коридора.

— Матильда забыла отдать вам ключ от комнаты, мисс Рашдон.

Тяжелый ключ, согретый теплом его руки, скользнул мне на ладонь. Ник продолжал держаться за дверь, пока я не посмотрела ему прямо в лицо.

— Этот ключ от вашей комнаты — единственный, — сказал он тихо. — Держите его всегда при себе. Когда уходите из комнаты, запирайте дверь. Когда будете внутри, тоже запирайте ее. Особенно по ночам. Если внезапно у меня возникнет прилив вдохновения, я постучу три раза. Если постучат дважды, не отпирайте. Если я постучу четырежды, тоже не обращайте внимания. Вы меня поняли, Ариэль?

Хоть я ничего и не поняла, но все-таки машинально кивнула.

Тут Уиндхэм повернулся и, не глядя на меня, направился в свою комнату и закрыл за собой дверь.

Глава 3

Из своего окна я могла видеть самые дальние надворные постройки Малхэма, всю усадьбу. Крыши влажно поблескивали и казались темными под тонким слоем льда. Расплывчатые очертания предметов выступали из тумана, они были настолько зыбкими, что их было трудно разглядеть отчетливо. Я видела неясные фигуры, и только мое воображение помогло мне понять, что то были овцы. За зигзагообразной каменной стеной выступали крыши и трубы домов Малхэма. Вершины холмов были скрыты туманом, но их желто-зеленые склоны служили фоном для черепичных крыш. Тут и там можно было рассмотреть голые ветви высоких вязов, будто пронзавших низко нависшие тучи. Пока я любовалась пейзажем, несколько больших черных птиц вспорхнули с ближайшей акации и скрылись вдали.

Из окна я могла любоваться северной частью садов Уолтхэмстоу. Я видела высокие каменные стены и карнизы, по которым пустила плети вистерия. Я представляла, как весной сладостное благоухание ее пурпурных и белых цветов вытесняет затхлый запах плесени, царящий в старом доме.

В такие туманные дни, как сегодня, плоская окрестность выглядела как огромное пространство, покрытое ватой, с отдельными группами деревьев, выступающих из белой пелены. Я надеялась, что когда-нибудь наступят солнечные дни, когда я смогу видеть Пайкадоу-Хилл и Скарсдейл, а также вершину Малхэм-Коув. Тогда холмы будут усеяны фигурками пасущихся овец, охраняемых овчарками, и лохматых пони. И, возможно, я возьму Кевина на верховую прогулку и покатаю на одном из пони.

Было уже часа три пополудни, а Николаса я досих пор не видела и не слышала. Мне казалось, что он не покидал своей комнаты.

Джим с моими вещами прибыл примерно через час после того, как я устроилась в своей комнате. Из своего окна я видела, как он погонял пони, запряженного в тележку, по извилистой, похожей на узкую ленту дороге в Малхэм. За ними мчались с полдюжины собак. Их лай вызвал воспоминание о Николасе, окруженном собаками, сквозь свору которых он пробирался. Собаки ластились к нему, вились у его ног.

— На охоту, джентльмены! — кричал он своим конным спутникам.

Из окна своей спальни в гостинице «Петух и бутылка» я с завистью следила за ними и видела, как они садились на своих лоснящихся ухоженных лошадей и направлялись к вересковым пустошам.

Тогда в его поведении ничто не предвещало безумия. Неужели, размышляла я, человек может свихнуться вот так внезапно, всего за одну ночь?

А потом напомнила себе, что прошло два года с тех пор, как я в последний раз шла по Райкс-роуд в Малхэм. Пустошь ничуть не изменилась. Как и все пятьсот лет, усадьбы на ней разделялись все теми же низкими каменными оградами, это были квадратные участки роскошных и ровных зеленых пастбищ. Но люди за это время изменились. Их изменили обстоятельства.

Я не знала точного времени, но чувствовала, что день уже постепенно начинает угасать. На пустоши медленно наползала темнота. К четырем часам уже не было видно ничего, кроме слабо подмигивающих огоньков дальней деревеньки — это все, что я могла рассмотреть из своего окна. Я с тоской думала о лете, когда солнечный свет чуть ли не до полуночи затоплял всю окрестность. Тогда мне не приходилось так страдать от одиночества, терзавшего мое сознание. А с одиночеством приходили воспоминания — воспоминания, которые всегда будут терзать меня и преследовать. Встреча с Уиндхэмом после столь долгой разлуки вызвала к жизни боль, и память о прошлом была необычайно яркой и мучительной. «Николас…» Это имя, произнесенное шепотом, и теперь надрывало мое сердце. «Николас…» Со вздохом я закрыла глаза и прижалась лбом к холодному стеклу, вспоминая ту ночь. Даже теперь я отлично помнила пьяный смех мужчин, выходивших из таверны моего дяди. Но даже эта картина тускнела, когда я поднимала глаза на Николаса и видела его лицо.

— Я должен знать, — слышала я его шепот, — у тебя были другие?

— Других не было, — ответила я.

Он покрывал поцелуями все мое тело, и там, где его язык прикасался к моей коже, она начинала гореть, и в конце концов моя робость уступила место страсти.

Он запускал руки в мои свободно падающие на плечи волосы, любуясь черными локонами, обвивавшими его пальцы, он проводил концами моих волос по моей груди, пока мои соски не набухли не приподнялись, как плотные розовые бутоны, жаждавшие его поцелуев. И он принялся их целовать и ласкать, и гладить, прикасаясь к ним языком и пальцами, нежно покусывая их зубами и посасывая, как проголодавшийся младенец.

Меня охватил странный восторг, и бедра мои наполнились теплом и томлением. Он будто почувствовал это и провел рукой вниз по моему животу, и пальцы его скользнули между моих разведенных ног. Я вздрогнула, но не от холода — внезапно меня обдало жаром, все мое тело теперь пылало сладостным желанием, и я была полна любви. Я дрожала от желания слиться с ним воедино, стать его частью, неотъемлемой частью его существа, его ума, сердца и души, стать единым существом с ним.

Его пальцы нежно исследовали мое тело, так нежно, что, когда они достигли нетронутого барьера моей девственности, я не испытала неприятного чувства. Я судорожно вздохнула, и его пальцы замерли. Потом он ласково поцеловал меня, будто извиняясь, и тело его скользнуло поверх моего, он еще шире раздвинул коленями мои ноги, в то время как его рот продолжал возбуждать и мучить меня, пока я не заплакала, потому что больше не могла справляться со страстью и желанием.

Его сильные смуглые руки поймали мои запястья и прижали к кровати над моей головой, и он почти с сожалением прошептал:

— Я причиню тебе боль только один раз, любовь моя, только сегодня.

Его вторжение в мое тело было мощным, стремительным, и меня затопила волна боли, заставив вскрикнуть, но боль эта тотчас же прошла, как только он начал двигаться внутри меня. Из моих глаз хлынули непрошеные слезы, слезы радости, восторга и отчаяния. Потому что даже тогда он принадлежал другой.

Мысль о том, что он мог любить кого-то еще, что он мог быть столь же интимно связан с кем-то другим, разрывала мое сердце. Я надеялась, я молила Бога, чтобы он позволил мне умереть в этот момент в его объятиях. Потому что как мне было продолжать жить без него?

Я открыла глаза и увидела, что он смотрит на меня. Я повернула голову к камину и горящему в нем огню, но он нежно приподнял мое лицо за подбородок и повернул, заставив меня смотреть ему прямо в глаза.

Проведя пальцем по моим мокрым щекам, Николас тихо спросил:

— Тебе больно?

Не в силах говорить, я покачала головой.

— Да, — сказал он. — Я причинил тебе боль и прошу прощения.

Я дотронулась до его лица, загипнотизированная необыкновенным выражением, и снова его тело принялось двигаться внутри меня, пока нас обоих не затопило волной наслаждения, лишив возможности видеть и слышать, и наш восторг был столь сильным и острым, что это граничило с болью. Да, мы были неразделимы: мы были слиты воедино, будто две части единого целого наконец нашли друг яруга и соединились. Мы оба стремились к пику наслаждения и разделили его, мы испытали подлинное блаженство, и несколько трепетных мгновений оно нас не покидало, это великолепие длилось, а потом постепенно и медленно затихло, будто ночь опустилась нам на плечи.

— Я никогда тебя не покину, — прошептал он снова. — Моя любовь, моя жизнь, верь мне. Когда-нибудь и как-нибудь мы станем мужем и женой.

Как-нибудь…

Я открыла глаза и попыталась стряхнуть это воспоминание. Я уставилась в окно на Малхэм и почувствовала, что сердце мое снова пронзила острая боль.

Я решила распаковать свой чемодан, когда в мою дверь тихонько постучали. Первым моим побуждением было вскочить с места, но, вспомнив распоряжение Уиндхэма открывать только в том случае, если постучат трижды, я подождала. Послышался тихий, но настойчивый стук.

Потом раздался голос Матильды:

— Мисс, вы у себя?

— Да, — выдохнула я, внутренне смеясь над своей нервозностью и испугом.

— Мисс Адриенна просила вас составить ей компанию. Идемте поскорее, она скоро будет разливать чай.

Уронив чемодан на постель, я поспешила к двери. Матильда смотрела на меня, сияя улыбкой, на щеках ее образовались ямочки, а глаза лукаво щурились.

— Вы уже устроились? — поинтересовалась она. — Вам удобно в этой комнате?

— Замечательно, — ответила я. — Из окна мне виден весь Малхэм.

Мы шли рядом по коридору, Матильда держала зажженную свечу. Я забыла свой плащ и теперь зябко поеживалась, обхватив себя руками.

Матильда ответила не сразу:

— Да, из этого окна красивый вид. Малхэм — хороший городок, и я уверена, вам здесь понравится. Здесь все меняется не по дням, а по часам, хотя и не всегда к лучшему.

— Да?

— Да. Знаете, гостиница «Корона» прежде называлась «Петух и бутылка». Прошлым летом туда въехал старый Керри Варне после смерти прежнего владельца «Бутылки». И он переименовал гостиницу в «Корону». Но эль теперь далеко не так хорош, как прежде… Во всяком случае, так говорит старый Джим.

Мы продолжали идти молча. Я старалась освоиться с обстановкой и запоминала дорогу. Мы повернули за один угол, потом обогнули еще один, и я подумала, что едва ли самостоятельно найду свою комнату. Коридоры походили на лабиринты крысиных ходов, они пересекались, возникали внезапно, ответвлялись друг от друга и переходили в тупики — они казались мне мрачными черными бесконечными тоннелями. В них не было ничего, никаких примет, которые могли бы мне помочь запомнить дорогу, и потому все свое внимание я теперь переключила на убранство коридоров, по которым мы шли. Как и везде, здесь были картины, главным образом женские портреты. Иногда я видела стол у стены, зеркало над столом и с каждой стороны зеркала бра. Свет их, отражавшийся в зеркале, освещал коридор впереди, пока мы не заворачивали за следующий угол.

— А как я найду дорогу обратно? — спросила я.

Матильда не удостоила меня ответа и продолжала идти вперед. Теперь наши шаги ускорились. Она все шлепала, грузная и тяжеловесная, дыхание ее вырывалось из ноздрей тонкими клубами пара, тянувшегося за ней. Я заметила, что и у меня изо рта идет пар. Мое лицо обдавало холодом, он жег мне горло. Кончики моих пальцев онемели.

Издали я увидела широкие двойные двери. Их серебряные ручки блестели в свете свечей. Мы подошли к двери, Матильда тихонько постучала и позвала:

— Мэм?

— Входите.

На мгновение я закрыла глаза и толкнула дверь.

Матильда отступила в сторону, давая мне пройти, И я шагнула вперед не колеблясь. От размеров комнаты у меня захватило дух. Потолок высотой не меньше чем в двадцать футов был украшен прихотливой росписью. Мне показалось, что я смотрю на огромное полотно с изображением покатых холмов, покрытых деревьями, под куполом синего неба. Из центра потолка свисала огромная люстра — она была столь велика, что я долго не могла отвести от нее глаз, изумленно моргая. В этом сооружении из золота и хрусталя сверкало не менее двухсот свечей. — — Красиво, правда?

Изумленная, я молча оглядывалась по сторонам.

Адриенна Уиндхэм продолжала, не отрываясь, смотреть на потолок.

— Видите ли, это была идея моего отца. Мать была больна и постоянно оставалась в постели.

Она указала на массивную кровать на четырех столбах у противоположной стены.

— Ей всегда было холодно, и потому отец решил украсить потолок изображением летних пейзажей в надежде, что это,возможно, согреет ее. Люстру специально доставили из Парижа. Она достаточно велика, чтобы свет от нее добирался до всех углов комнаты и освещал их. Как вы можете видеть, пространство потолка, освещенное лучше всего, изображает восход солнца. В дальних углах, где свет тусклый, — закат. Не присядете ли, мисс Рашдон?

Я повиновалась.

Снова отворилась дверь. В комнату влетел Тревор Уиндхэм, бросил свой плащ Матильде, которая тут же удалилась, прижимая его к груди. Тревор непринужденно улыбался, как и раньше, и поэтому его присутствие не слишком смущало меня. Однако я ни на мгновение не забывала, что мои хозяева принадлежат по крови к аристократам, в то время как я была самой обычной девушкой. Мне казалось, что даже сидеть в их присутствии — для меня настоящая честь.

— Я опоздал? — спросил Тревор сестру.

— Ты пришел как раз вовремя. Как твоя пациентка?

— Угасает. Я думаю, ей жить осталось не больше месяца. Чай горячий?

Оба они посмотрели на меня.

— Разлить его? — спросила я.

Адриенна, довольная, кивнула. От меня не ускользнул взгляд, которым они обменялись, когда я наливала крепкий чай в сине-белые чашки мейсенского фарфора, и внезапно я поняла, почему меня пригласили в эти подавляющие величием покои. Как и все слуги в доме, я должна была знать свое место. Может быть, они решили, что я плохо представляю свое положение?

— Вы удобно устроились? — спросил Тревор. Я кивнула, подавая ему его чашку.

— Джим привез ваши вещи? — спросила Адриенна.

Я села, сложив руки на коленях, и снова кивнула.

— Не желаете ли чаю? — спросили они оба.

— Нет, благодарю вас.

Адриенна пила чай маленькими глотками, потом снова задала мне вопрос:

— Думаю, вам любопытно знать, зачем мы пригласили вас сюда?

— Наверное, вы хотите узнать обо мне побольше. Я происхожу из Кейли. До недавнего времени жила с дядей, пока он не умер от чахотки. Я увидела на столбе объявление…

— Вы работали в «Быке»? — спросил Тревор. Я посмотрела ему прямо в лицо, отлично догадываясь, какова подоплека его вопроса.

— Нет, — ответила я.

Он посмотрел на меня с таким же вниманием, как я на него, и так же прямо. Его синие глаза с интересом оценивали меня, блуждая по моему лицу и фигуре.

— Вы были больны? — спросил он наконец. Мои руки с такой силой вцепились в ткань юбки, что побелели костяшки пальцев. Какой должна была я показаться ему, врачу? Я видела свое отражение в зеркалах и знала, что последние два года не прошли для меня даром и сказались на моей внешности. Лицо мое исхудало, а глаза, и так глубоко посаженные от природы, теперь, казалось, совсем запали. Глядя вниз на свои руки, я заметила, что пальцы мои теперь выглядят чересчур длинными и тонкими. Сейчас я весила не более семи стоунов [1], и при моем достаточно высоком росте это было значительно меньше, чем следовало бы.

— Я здорова.

Плавным движением Адриенна поставила на стол рядом с собой чашку и блюдце и снова села на стул.

— Мы пригласили мисс Рашдон сюда не для того, чтобы расспрашивать о ее здоровье, — решительно обратилась она к брату. Тревор пожал плечами:

— Трудно отвыкнуть от своих профессиональных привычек, Адриенна, но ты права.

Потом он перевел взгляд на меня.

— Мы хотим поговорить с вами о нашем брате.

— Понимаю.

Прежде чем взглянуть им прямо в глаза, я сделала паузу.

— Наверное, вы хотите предупредить меня, что он безумен?

Они оба теперь казались изумленными. Слегка улыбнувшись, я добавила:

— Он мне уже сказал об этом.

— Сказал вам?

— Да, сэр, и, должна заметить, эта мысль показалась мне смешной.

— Смешной?

— Лорд Малхэм не безумен. Возможно, он вспыльчив и подвержен вспышкам гнева. Возможно, огорчен смертью жены. Иногда скорбь лишает нас способности ясно мыслить, в некоторых случаях реакции наши замедляются. Но безумие иррационально. Лорд Малхэм не кажется мне иррациональным.

Теперь заговорила Адриенна. Она высокомерно смотрела на меня, ее прямой нос выражал презрение, а на скулах загорелись два красных пятна.

— Вся жизнь моего брата иррациональна, мисс Рашдон. Как вы можете высказывать о нем суждения, если до вчерашнего дня даже не были с ним знакомы?

— Я думаю, безумие не может появляться и исчезать, — упрямо стояла я на своем. — И как раз то, что он подозревает, что безумен, — и есть доказательство того, что он в здравом уме. Настоящие сумасшедшие редко признают себя таковыми.

Рот Адриенны раскрылся, и она забыла его закрыть.

Тревор поднял бровь, и на губах его появилось подобие улыбки, выражавшей одобрение.

— Хорошо сказано, мисс Рашдон, но, в то время как вы берете на себя смелость утверждать, что мой брат душевно здоров, я рискну допустить, что взрыв может произойти в любую минуту, и Николас может окончательно потерять рассудок совершенно неожиданно. Вот почему мы пригласили вас сюда. В последние несколько месяцев Николас был в скверном состоянии, он испытывал тяжелый стресс. В его памяти то появляются провалы, то она возвращается к нему, в зависимости от фаз луны. Так мне кажется. И иногда, хоть и нечасто, он становится склонным к насилию, бурным и вспыльчивым. И ради вашей же безопасности мы просим вас поостеречься и не брать на себя никаких обязательств по отношению к нему, не принимать от него никаких поручений.

Я не поднимала глаз от своих сцепленных рук.

— Я не боюсь его светлости, сэр. Я не верю, что он безумен, и не верю, что он убил свою жену.

И снова их лица выразили неподдельное изумление.

Наступило неловкое молчание.

Адриенна поднесла и прижала к вискам тонкие белые пальцы, унизанные тяжелыми перстнями.

— Тревор, я чувствую приближение головной боли.

— Прими порошок, — бросил он сестре и уставился вновь на меня. — Мисс Рашдон, кто вам сказал, что Ник убил свою жену?

— Разумеется, он сам.

— И признался, что убил?

— Нет, он сообщил только, что его заподозрили в убийстве.

Адриенна встала со стула, уронив на пол плед, прикрывавший ее колени. В шелковом халате лилового цвета она начала вышагивать по комнате — к окну и обратно, теребя беспокойными пальцами легкие завитки каштановых волос, падавшие на плечи. Тревор оставался неподвижен, но взгляд его был задумчивым. Заложив одну длинную ногу за другую и опираясь локтями о ручки кресла, он с отсутствующим видом проводил указательным пальцем по нижней губе, в то же время не отрывая глаз от меня.

— Что будем делать? — обратилась Адриенна к брату. — Это нельзя больше терпеть, Тревор. Надо что-то предпринять, пока слухи не распространились по округе и не достигли властей.

— Конечно, вы же сами не верите, что он убил жену, — сказала я.

Они оба молча уставились на меня.

— Эта идея нелепа, — добавила я.

Ни брат, ни сестра ничего не ответили, и я спросила:

— Как умерла леди Малхэм?

— Во время пожара, вспыхнувшего в конюшне, — ответил Тревор. Он продолжал внимательно наблюдать за мной.

— Возможно, это был несчастный случай. Я не могу этому поверить… Они были женаты так недолго… Кажется, он любил ее…

— Похоже, вы много знаете о Николасе, — перебил Тревор. — Интересно, откуда?

— Всем в Йоркшире было известно о его помолвке и браке, сэр. Николас Уиндхэм, лорд Уолтхэм и граф Малхэм, я уверена, хорошо известен при дворе Его Величества.

Тревор рассмеялся.

— Неужели вы полагаете, мисс Рашдон, что нас принимают при дворе и мы обедаем с королевской семьей, когда бываем в Лондоне? Может быть, вы думаете, что мы принимаем короля Георга в этом унылом обветшалом доме? Мы бастарды лондонского светского общества, моя дорогая. В нашей семье было слишком много неравных браков, слишком много долгов и слишком много ереси. Да, последние поколения нашей семьи запятнали нашу некогда безупречную репутацию.

Держась за спинку своего стула и продолжая тереть висок, Адриенна взмолилась:

— Тревор, пожалуйста, прекрати. Незачем рассказывать об этом мисс Рашдон.

— Вижу, вы мне не верите, — сказал Тревор.

— Пожалуйста, — чуть не плача взмолилась Адриенна, — пожалуйста, не продолжай.

Но Тревор даже не взглянул в ее сторону.

— Наш дед был безумен. Видите, когда началась эта история. Последние пять лет жизни он провел в больнице святой Марии Вифлеемской в Саутарке, в Лондоне. Это всем известный факт, к сожалению, общественное достояние, и я полагаю, что многие аристократы, равные нам по происхождению, платили деньги, чтобы прогуляться мимо клетки, в которой его держали, и поглазеть на несчастного. Как вам, должно быть, известно, честь и имя семьи восстановить невозможно. Все ждали, когда в нашей семье появится еще один сумасшедший, и, к сожалению, это произошло.

Ошарашенная его откровенностью, я откинулась на спинку стула, не в силах поверить его утверждениям, а Тревор Уиндхэм продолжал свои разоблачения.

Адриенна повернулась и продолжила свое бесцельное хождение по комнате, охваченная безумным волнением.

— Черт бы его побрал! — сказала она вслух. — Николас разрушил то маленькое счастье, на которое я могла рассчитывать, своей идиотской болтовней о безумии и убийстве. Ну какой человек в здравом уме захочет взять жену из семьи, где по наследству передается безумие?

Тревор с неприязнью посмотрел на сестру.

— Сядь и прекрати это представление! Ник оказал тебе огромную услугу тем, что случайно разрушил твою помолвку. Честер Бичем был бы тебе никудышным мужем, и ты сама это знаешь.

— Говорю тебе, я его ненавижу, ненавижу! Она ударила кулачком по стулу.

Я вскочила с места, напуганная взрывом чувств Адриенны. Возможно, сказалась моя природная тяга успокаивать и утешать обездоленных, возможно, привычка, развившаяся у меня за последние месяцы, но оказалось, что я обнимаю за плечи плачущую женщину, глажу ее по волосам, отвожу их с мокрых от слез щек, баюкаю ее в своих объятиях. Тревор Уиндхэм бесстрастно взирал на нас.

— Ты не должна его ненавидеть, Адриенна — сказал он. — Ник не виноват в том, что случилось с ним, во всяком случае, виноват не больше, чем наш дед. Мы мало что знаем о тайниках души и работе ума. Пока нам остается только проявить терпение, у него бывают минуты просветления, и в такие моменты мы должны делать все возможное, чтобы поддержать его. А теперь, я думаю, мы и так злоупотребили временем мисс Рашдон.

Он внезапно и стремительно поднялся со стула и предложил мне руку. Я приняла ее после того, как усадила его сестру на стул.

Провожая меня до двери, Тревор сказал:

— Мне жаль, что вы были вынуждены пройти через это, мисс Рашдон. Но вы должны сознавать, что, оказывая услуги этой семье, вы обязаны ясно представлять сложившуюся ситуацию. Наша жизнь здесь необычна, даже далека от мирной жизни провинциального аристократического семейства. Если вы примете решение остаться, я должен вас предостеречь относительно Николаса — вам следует быть с ним крайне осторожной и осмотрительной. Его настроение непредсказуемо и меняется очень быстро. Если у вас появятся сложности в общении с ним, вы должны немедленно сообщить об этом мне.

Я кивнула.

Тревор открыл дверь.

— Доброй ночи, мисс Рашдон.

Дверь за мной затворилась. Я стояла в темноте, среди холода и тишины, а голова моя лихорадочно работала, и в ней метались противоречивые мысли. Возможно, что я неправильно судила о Николасе Уиндхэме. Кажется, все на свете считали его безумным, но более того, не только безумным, но и способным совершить убийство. Может быть, я никогда и не знала его по-настоящему. Может быть, я верила в свои фантазии, столь же наивные, как фантазии ребенка. Да, я не знала его. Никогда не знала.

Я сделала от двери всего лишь шаг, когда она отворилась снова. Я приостановилась, и в это время из комнаты выскользнула стройная фигура Адриенны Уиндхэм. Адриенна не сводила с меня глаз, пальцы ее судорожно придерживали у горла плотно запахнутый халат, а я смотрела, как из ее губ вырывается тонкая струйка пара и растворяется во мраке.

— Мисс Рашдон, — обратилась ко мне Адриенна слабым голосом. —Да?

Адриенна сделала ко мне несколько шагов. Когда мы оказались стоящими лицом к лицу, она улыбнулась, улыбка ее была краткой — продлилась не более мгновения.

— Вы были очень добры, — сказала она. — Боюсь, что Тревор не одобряет эмоции. Он у нас стоик. Вы понимаете, у него такая профессия. Он не может вести себя иначе.

— Да, — согласилась я.

Еще больше понизив голос, Адриенна продолжала:

— Помогите Николасу, если сумеете. Тревор считает, что единственное, что мы можем сделать, — примириться с его поведением. Я его принять не могу. Понимаете? Но я не могу и помочь Николасу. Я все еще слишком сердита на него за то, что он так меня подвел. Видите ли, мы с Ником прежде были очень близки, но с того момента, как он заболел…

Она замолчала и некоторое время рассматривала свои руки, потом заговорила снова:

— Это как если бы вы любовались самым прекрасным созданием в мире и вдруг заметили, что на нем появились ужасные шрамы, что оно изуродовано. Я просто не могу его видеть, не могу смотреть на него, и это меня пугает.

Я коснулась руки Адриенны, стараясь успокоить ее.

— Может быть, он тоже испытывает страх, миледи, — предположила я.

Она подняла на меня глаза.

— Вы… вы останетесь с ним? Поможете ему? Он отчаянно одинок. У него никого нет, кроме сына. Ребенок — смысл его жизни, потому что только он принимает Ника таким, какой он есть. Если бы не мальчик…

— Я понимаю…

— Вы мне верите?

— Конечно.

Уже обернувшись к двери, она, прежде чем ее закрыть, бросила на меня последний взгляд.

Снова вокруг сгустилась темнота. Внутри меня сковал холод, и единственное, о чем я могла думать, — это о ребенке, находившемся во власти Ника. И тут я поняла, что должна делать, что мне следовало предпринять в такой же степени ради себя, как и ради него.

И тут я услышала смех, тихий и низкий, столь же холодный, как порыв сквозняка, поднимавший и раздувавший мои юбки и заставлявший меня дрожать. Он был таким же иллюзорным, как тень, в которой я стояла, чернее темноты, он заполнял пустоту коридора. Смеющийся мужчина шагнул в пятно света, и я смогла разглядеть, что на нем смокинг зеленого бархата и белая батистовая рубашка. Шейный платок дорогого белого шелка небрежно завязан и сколот булавкой из нефрита величиной с кошачий глаз, тускло поблескивающей в свете свечей.

— Вы видите, — сказал он, — вы видите…

Я стояла в своей комнате, прислушиваясь к шагам милорда, становившимся все глуше по мере его удаления. Снова наступила тишина. Когда-то я мечтала о покое уединения, но эта гулкая тишина действовала на меня угнетающе, и я вздрогнула. До этой минуты я не сознавала, насколько одинока…

А теперь каждой клеточкой почувствовала свое одиночество.

Попытавшись отделаться от этого ощущения, я переоделась в ночную рубашку и забралась в постель. Неотрывно глядя на ровное пламя свечи, стоявшей на моем туалетном столике, я снова и снова пыталась убедить себя, что поступаю правильно. Назад пути не было.

Пламя свечи затрепетало, и к потолку поднялась тонкая струйка черного дыма.

Вдруг послышался крик, долгий, пронзительный, полный муки, от которого руки мои задрожали, а сердце чуть не остановилось.

Спрыгнув с постели, я бросилась к окну и открыла его, жадно вдыхая ворвавшийся в комнату ледяной воздух. И снова раздался крик, теперь уже отдаленный. Прислушиваясь, я решила, что он шел откуда-то со стороны конюшни. Впрочем, я была напугана, и слух мог меня подвести.

Подавив в себе дрожь, я сказала вслух:

— Генриетта. Это всего лишь Генриетта.

Потом я закрыла окно, задернула портьеры и снова забралась под одеяла. Я еще долго сидела на постели, прижимая к груди подушку и глядя на ровное пламя свечи.

Глава 4

Я снова видела во сне темноту. Клейкую, удушливую темноту. Она омывала все мое тело, холодная и липкая, и я старалась побороть, разогнать ее изо всех сил, полная страха, что не смогу с ней совладать. Если я не потороплюсь, они придут: они схватят меня за руки, за ноги, за юбку. Они будут бранить и стыдить меня. Они будут угрожать отрезать мои волосы. Они будут бить меня или морить голодом. Они могли бы даже убить меня.

«Помогите, — звала я на помощь, обливаясь слезами, — помогите мне, пожалуйста. Где же Джером?» — «Умер». — «О, нет! Нет!» — плакала я.

Я оттолкнула подушку, пытаясь подняться, заставляя себя проснуться, открыть глаза, говоря себе, что это всего лишь сон, уже почти проснувшись и спуская ноги с кровати. Стараясь сосредоточить все свое внимание на своей маленькой комнатке, я вдыхала холодный воздух с такой силой, что закашлялась. «Ты в безопасности», — внушала я себе. Из темноты не тянутся ко мне цепкие руки. Да и темноты вокруг меня нет.

Пламя свечи уже чадило, догорая. Неровное оранжевое пятно прыгало, слабо освещая стены и мебель в комнате: комод, кресло с высокой деревянной спинкой, покрытой красивой резьбой — на ней были вырезаны розовые бутоны. Свет плясал, оттого что в комнате царил сквозняк, задувавший из-под двери, и потому вид и размеры вещей были искажены.

Спотыкаясь, я встала с постели, нашла новую свечу и собиралась зажечь ее, прежде чем договорит старая, но тут услышала стук в дверь.

Раз. Два раза. Три.

Затаив дыхание, я смотрела на дверную ручку.

Тишина.

Снова — тук, тук, тук.

Дрожащими пальцами я взяла с комода ключ и рванулась к двери. Вставив его в замочную скважину, я заколебалась, потом повернула и отступила в глубь комнаты, когда дверь отворилась.

От него пахло туманом, кожей, шерри и… глиной. Влажные полы плаща облепили заляпанные грязью сапоги. Лицо его было обветренным, красным, а волосы, слегка волнистые от влажного воздуха, падали на лоб.

— Мисс Рашдон, — послышался тихий голос, — я вас побеспокоил.

— Нет, милорд.

Я немного опустила свечу, заметив, как эти серые глаза оглядывают меня. И только тут я вспомнила, что забыла накинуть халат, прежде чем открыть дверь. Понимая, что прозрачная ткань ночной рубашки мало что скрывает, я заслонила грудь рукой. Склонив голову, я посмотрела на него и спросила:

— Я вам нужна, милорд?

Угол его рта пополз вверх в кривоватой усмешке.

— Да, — хрипло ответил он.

— Если вы позволите мне переодеться…

— Не беспокойтесь.

Порыв ветра коснулся его волос, потом полы плаща. Поежившись, он добавил:

— Вы и так хороши.

Я последовала за ним в студию.

Я стояла, окруженная произведениями искусства, загромождавшими все углы комнаты, испытывая такое чувство, будто ненароком вторглась в игровую комнату ребенка. Стены там и тут были покрыты яркими мазками краски, поверх полотен и мольбертов в беспорядке разбросаны самые разные вещи.

— Сядьте здесь, — услышала я и скорее почувствовала, чем увидела, что он указывает мне на табуретку возле окна.

Я села к нему спиной и уставилась в окно. Глядя в стекло, я наблюдала, как Николас снял плащ и тот упал на пол. Потом он выпрямился и принялся внимательно рассматривать меня.

Чувствуя, что меня охватывает паника, я спросила:

— Что-то не так, милорд?

И только тогда бросила взгляд через плечо, дрожа от холода и чувствуя, как кожа покрывается мурашками под тонкой тканью ночной рубашки.

Лицо Уиндхэма казалось совсем бледным, если не считать двух красных пятен на щеках. Глаза его были цвета остывшего пепла. Он указал на мои волосы, собранные узлом на макушке:

— Распустите их.

Подняв руки, я онемевшими от холода пальцами нащупала гребни, удерживавшие мои волосы, и тяжелая черная змея упала мне на плечо. Я снова посмотрела на него — он не отрывал от меня взгляда прищуренных глаз.

Двигаясь с присущей ему звериной грацией, Николас медленно подошел ко мне. От его присутствия, как мне показалось, в комнате не стало воздуха, мне было нечем дышать, я почувствовала себя слабой и беззащитной. Я пыталась поймать его взгляд, но глаза его оставались пустыми. Какие воспоминания его мучили? О чем он думал? Что осталось, если что-то еще оставалось вообще, от Николаса Уиндхэма, которого я знала когда-то?

Он некоторое время молча стоял и смотрел на меня, потом протянул руку и взял прядь моих волос. Сердце мое болезненно дернулось, и на меня нахлынули воспоминания, мои воспоминания, они обрушились на меня все сразу. Я вспомнила тот первый раз, когда он коснулся моих волос, и это воспоминание потрясло меня не меньше, чем встреча с ним в тот весенний день на вересковой пустоши.

Он обратился он ко мне.

— Не бойтесь, Я не обижу вас.

— Я не боюсь, — ответила я, прежде чем снова обернуться к окну. Я наблюдала в стекле за его отражением, в то время как он изучал мой профиль.

— Прекрасно, — сказал Николас, поворачиваясь к холсту.

Я сидела на жестком стуле, неподвижная, как птица на жердочке. Холод окружал меня, просачивался в мою кожу, пробирал до костей, которые начало ломить, мои пальцы на руках и ногах окоченели так, что мне было больно шевельнуть ими. Но это было небольшой жертвой по сравнению с той наградой, которую в конце концов я рассчитывала получить.

Я наблюдала за ним в оконном стекле час за часом, и время казалось мне бесконечным. С сожалением я заметила, как рассвет начинает разбавлять темноту, и образ Николаса в оконном стекле теряет четкость.

Он положил кисть и палитру.

Соскользнув с табуретки, я потянулась, пытаясь изгнать оцепенение из затекшего тела, прежде чем отважиться подойти к мольберту. Его голос остановил меня.

— Отойдите, — резко сказал он.

Я неуверенно улыбнулась, думая, что это неуклюжая шутка.

— Я сказал, — он встал между мной и полотном, загораживая его от меня, — я сказал «нет»!

Я стремительно отпрянула, хотя на какой-то короткий момент жар, исходивший от его тела, опалил меня. Я откинула голову назад, стараясь твердо встретить его взгляд, но, как отчаянно я ни пыталась, мне это не удалось. Его глаза, жесткие и холодные как сталь, пронзали меня, как мечом.

— Никогда и ни при каких обстоятельствах не своевольничайте в этой комнате, — сказал он. — Когда я захочу показать вам свои работы, я сам это сделаю. Если, конечно, такое случится.

«Вот эгоист», — подумала я.

— Это все, мисс Рашдон.

Я повернулась и покинула комнату, чувствуя, что его взгляд следует за мной. Я закрыла дверь и немного подождала. За дверью было тихо.

Вернувшись в свою комнату, я забралась в постель и накрылась тяжелым покрывалом, закутав плечи, подоткнула его под подбородком. Все тело озябло и онемело, но я привыкла к такому состоянию, уже привыкла. Холод никогда не причинял мне особого беспокойства. Должно быть, я была толстокожей, как мой отец. Или как мать, умершая давно. Пятнадцать лет из моих двадцати трех я прожила без матери.

Нет, холод меня не беспокоил. Меня угнетала темнота. Даже будучи ребенком, еще до того, как я попала в Менстон, населенный тенями, где только иногда светила луна, заливая своим холодным светом каменные коридоры, я не любила темноты, никогда ее не любила. Ночь всегда играла скверные шутки, превращая стулья в жутких демонов, прятавшихся по углам, выжидая удобного момента наброситься на меня, если бы я осмелилась закрыть глаза. Темнота прятала под моей кроватью демонов моего детства с костлявыми руками, готовыми схватить меня, если бы я отважилась встать ночью со своей постели.

Теперь я неотрывно смотрела на пламя свечи, и зыбкие очертания мебели казались более отчетливыми в туманном освещении раннего утра, постепенно вползающего в окна. Я смотрела на свечу и гадала, что за демоны вселились в Николаса Уиндхэма. Я убила бы их, если бы знала, какие и кто они. Я справилась бы с этим, думала я, если бы знала, как убить собственных демонов.

Несколькими минутами позже меня позвала Матильда.

— Мисс Адриенна желает вас видеть, — крикнула она из-за двери. — Поторопитесь, мисс.

Встав с постели, я натянула свое прежнее платье, потому что других у меня не было. Я провела пальцами по волосам, стараясь их пригладить, позволив своим черным локонам рассыпаться по плечам и спине.

У меня не было никакой ленты, чтобы перевязать их, и я решила, что такой девический вид сойдет. Эта мысль вызвала у меня горькую усмешку.

Адриенна Уиндхэм находилась в гостиной одна.

Судя по морщинкам, покрывавшим ее лоб, она пребывала в смущении или затруднении. Адриенна изучала бумагу, которую держала в руке.

Я остановилась в дверях, окинув взглядом комнату, отметив, что персидский ковер был тусклым и местами протертым до основы, как и мое платье. Рядом с Адриенной на низком столике стоял серебряный потускневший сервиз.

— Этого никогда не случится, — пробормотала я.

— Чего не случится? — послышался голос из— за моей спины.

Я круто обернулась, испуганная неожиданным появлением Тревора. Он улыбнулся, глядя на меня сверху вниз, а Адриенна сказала:

— Входите, мисс Рашдон.

— Да, — добавил Тревор. — Советую впредь заявлять о своем присутствии. Заговорите, кашля ните или как-то еще покажите, что вы здесь.

Он взял меня за руку и ввел в комнату. Потом продолжил:

— Я полагаю, милая сестрица, что ты просматриваешь меню этой недели. Ты не слишком обременена этим?

— Прекрати, несносный мальчишка! — ответила она.

Сегодня ее настроение было явно намного лучше, чем прошлым вечером.

— Ты что-то рано поднялся, Тревор.

— Да, рано.

— Дела?

— А что же еще.

Он сел на стул напротив Адриенны. Это быд стул с прямой спинкой времен короля Якова, обивка которого сильно потускнела. По обе стороны стула стояли в вазах перистые папоротники.

Я продолжала стоять, пока Тревор не сказал:

— Садитесь, — и не указал рукой на кресло с продавленным сиденьем.

Я села, ожидая услышать, зачем меня пригласили сюда.

— Я провела беспокойную ночь, — сказала Адриенна, — не спала ни минуты.

Сложив на коленях руки, она обратилась к брату:

— Может быть, ты дашь мне своих порошков…

— Ни в коем случае. Ты ведь знаешь мое отношение к лекарствам.

Адриенна подняла бровь и взглянула на меня. .

— Вы когда-нибудь видели врача, мисс Рашдон, который отказывается лечить пациентов?

— Черта с два! — ответил он. — Ты ко мне очень несправедлива, Адриенна.

— Если бы я была старым толстым Шинеасом Кларком, ты бы меня вылечил.

— Вовсе нет. Будь ты старым толстым Финеасом Кларком, я сказал бы тебе, что у тебя водянка и что тебе не следует злоупотреблять шерри.

В комнате появилась служанка, молодая девуш ка примерно моего возраста. Она поклонилась сначала Тревору, потом Адриенне:

— Вы посылали за мной, мэм. Адриенна взяла бумагу, лежавшую у нее на колене.

У нас на исходе продукты, Элис. Как это случилось?

— Упущение, мэм.

Я смотрела, как лицо девушки заливается краской.

— Чье упущение?

Служанка пожевала нижнюю губу и опустила глаза.

— Ах, так! — внезапно вскрикнула Адриенна. — Можешь не трудиться отвечать! Ты покрываешь Николаса. Он снова не заплатил кредиторам? Верно? Они перестали поставлять нам провизию, срезали поставки! Верно?

Тревор несколько раз выразительно кашлянул, переводя взгляд со своей сестры на меня. Адриенна не обращала на него внимания.

— Сколько это может продолжаться? — спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь. — Он совершенно не способен быть главой семьи, Тревор. Когда же ты наконец примешь меры?

— Оставь это, — отмахнулся он устало. Потом, отпустив девушку жестом, продолжал: — Напомню Николасу, когда увижу его.

— Ты слишком с ним носишься, — возразила Адриенна. — В конце концов ты совсем его избалуешь.

Он вытянул ноги и скрестил их в щиколотках. Наклонив голову в мою сторону так, что каштановые волосы упали ему на лоб, Тревор спросил:

— Как прошла ваша первая ночь в Уолтхэмстоу, мисс Рашдон? Вам было удобно?

— Да, благодарю вас.

Чувствуя облегчение от того, что на время тема болезни Николаса была забыта, я немного расслабилась.

— Сегодня утром был наш первый сеанс.

— Вот как? — в один голос спросили брат и сестра.

— И как же он себя вел? — полюбопытствовала Адриенна, подаваясь вперед, полная предвкушения каких-то необыкновенных подробностей.

— Нормально, — ответила я.

— Писать всю ночь и не давать спать другому человеку — едва ли это можно считать нормальным, — возразила Адриенна. — Кстати, вы случайно не взглянули на другие картины в комнате?

Я покачала головой. Тревор рассмеялся:

— Видишь, Адриенна, он уже очаровал ее. Я восхищаюсь вашей лояльностью, мисс Рашдон.

— Я говорю правду, — сказала я ему, упрямо вздергивая подбородок. — Я ничего не видела. Даже собственного портрета.

— Интересно знать, что он там скрывает? — заметила Адриенна.

Переводя взгляд своих синих глаз с сестры на меня, Тревор заметил:

— Это не наше дело.

В его тоне звучало предупреждение, и будто все встало на место в комнате — будто не осталось ни одной щели, будто все крючки попали в предназначенные для них петли, все ставни захлопнулись.

Наконец Адриенна собрала свои вещи — меню, сумочку для рукоделия, валявшуюся на подушку — и провозгласила:

— Видимо, я слишком рано встала сегодня. Я чувствую себя разбитой, Тревор. Ты извинишь меня?

Я встала со стула:

— Мэм, вы звали меня? Она казалась удивленной.

— Да, да, вероятно, звала.

Слегка покраснев, Адриенна взяла свои вещи под мышку:

— Чувствуйте себя свободно в Уолтхэмстоу, мисс Рашдон.

С этими словами она повернулась и вышла из комнаты.

Тревор встал со стула.

— Прошу прощения, Ариэль, но я спешу к пациенту.

Сказав это, он коротко поклонился и покинул комнату.

Оказавшись одна, я решила, что теперь самое время изучить мой новый дом.

В холле я встретила Матильду. Ее короткие ручки обнимали два расписанных розами ночных сосуда. Она засияла мне навстречу улыбкой и объявила:

— Поешь на кухне, дорогуша. Добро пожаловать, присоединяйся к нам.

Я с благодарностью последовала ее совету. Кухня — продолговатая комната, со стенами, на которых блестели медные кастрюли, — была первым по-настоящему теплым помещением, в которое я вошла с момента, когда переступила порог Уолтхэмстоу.

Служанки сновали по кухне, усаживаясь на свои места вокруг огромного старинного прямоугольного стола, занимающего в комнате центральное место.

— Послушайте, вы, — громко обратилась ко всем Матильда. — Где ваши манеры, леди? Поздоровайтесь с нашей гостьей.

Я стала центром всеобщего внимания: присутствующие женщины — молодые и не очень — с любопытством уставились на меня.

Сунув ночные горшки в руки хмурой женщины, Матильда прищелкнула языком.

— Черт возьми! Ну что за сброд! Уставились, будто увидели привидение. Закрой рот, Полли! Женщина с круглыми глазами и почти совсем седыми волосами под хихиканье своих товарок захлопнула рот.

Матильда указала мне на стул с соломенным сиденьем.

— Посмотрите, какая она худенькая, — сказала моя добродушная покровительница. — Несколько кусков пирога с патокой ей не повредят.

— Она очень хорошенькая, — сказала какая— то женщина.

Я с улыбкой поблагодарила Матильду, а та покровительственно похлопала меня по плечу.

— Я с тобой согласна, Мэри. Мисс — новая натурщица его светлости.

— Уж никогда бы не сказала, — подала голос Полли. — Милорд, значит, нашел наконец такую как надо, не стал отсылать восвояси, да?

Я с вожделением смотрела на патоку, которой Матильда щедро полила несколько кусков пирога, уже намазанных маслом.

— Мне он вовсе не показался страшным, — сказала я.

— Значит, тебе повезло, и ты не застала его в дурном настроении. Иногда на него накатывает, — снова подала голос Полли. — Тогда он становится по-настоящему страшным. Только его брат и умеет с ним справляться.

— Откуда ты? — спросила полная женщина, судя по ее красным натруженным рукам — прачка.

— Из Кейли, — ответила я.

— Моя мать тоже была из Кейли! А откуда поточнее?

Я не отвечала на вопрос, слизывая патоку с пальцев.

— Очень вкусно. Передайте мои комплименты кухарке.

Пожилая женщина весом не менее чем в двенадцать стоунов тяжело опустилась на стул и откинулась на спинку.

— В канун прошлого Рождества милорд был на краю могилы.

— Ничего, поправился, — сказала Матильда.

Я облизала палец, наблюдая, как женщина покачивается на стуле, который угрожающе поскрипывает под нею.

— Конечно, ему было худо, казалось, он стоял на пороге смерти. Я ходила с Питом в Роковер. И когда возвращалась, увидела милорда на кладбище. Он стоял там, как вампир, над могилой своей жены, право слово, стоял.

— И выл? — спросила Полли, усаживаясь на стул.

Несколько женщин рассмеялись нервным смехом. Я не присоединилась к ним.

Рассказчица шмыгнула носом и продолжала:

— Я ждала, что он выкопает ее труп и вгонит ей в сердце кол.

— Счастливое избавление, — сказала Матильда. — Она была ведьмой и заслужила свою судьбу.

Послышался ропот одобрения.

— Что касается меня, то я рада, что ее больше нет, — сказала молодая служанка. — Прежде я частенько встречала ее в гостиной, когда она наливала себе кофе.

Подняв бровь, Полли слегка подалась к столу и тихо сказала:

— По тому, как ведет себя его светлость, она не ушла. Леди Джейн вернулась и не дает ему покоя.

У меня при этих словах мурашки побежали по спине.

Матильда укоризненно покачала головой.

— Перестань распространять глупые слухи, Полли. Привидений не существует.

— Кто это сказал? — ответствовала Полли, пытливо оглядывая по очереди наши испуганные лица. — Вы не можете отрицать, что в последнее время в доме происходит что-то странное. Куда на прошлой неделе исчезла коробка лучшего чая мисс Адриенны? Вечером она была на месте, а утром ее не оказалось. — Прищурив глаза, она добавила: — А не далее как вчера прямо у нас из-под носа исчезла тарелка ячменных лепешек.

— Не будь дурой, — осадила ее Матильда. — Духи ничего не едят.

— Откуда ты знаешь? Младшая служанка повторила:

— Эта леди Джейн исчезла, и слава Богу! Никогда не понимала, что лорд Малхэм нашел в ней.

Я точно знаю, как ужасно она обращалась с Самантой. И именно поэтому Сэмми удрала отсюда.

— Саманта удрала, потому что стала свидетельницей убийства, — возразила Полли.

Завязался оживленный разговор о смерти леди Джейн, от которого у меня окончательно пропал аппетит. Я отодвинула тарелку с недоеденным пирогом, щедро политым патокой. Мне захотелось сказать этим невоздержанным на язык женщинам, что они обязаны соблюдать по отношению к Николасу Уиндхэму некоторую почтительность и лояльность. Он как-никак был их хозяином.

Наконец, решив, что это меня не касается, я извинилась, поднялась и вышла из кухни через заднюю дверь.

— В доме точно происходит что-то странное, — услышала я напоследок голос Полли.

День выдался ясный. На горизонте поднимались зеленые, поросшие вереском холмы, чистый прохладный воздух слегка пах торфом. Я вдыхала полной грудью до тех пор, пока голова моя не закружилась и кровь в жилах не запела.

На глаза мне попалась кошка, черная как ночь, с желтыми глазами, похожими на лютики. Она внимательно смотрела на меня, потом подняла переднюю лапку и провела ею по мордочке. Черная шерстка у нее была перепачкана в сливках. Встав на колено, я протянула руку и поманила ее к себе. Она долго недоверчиво смотрела на меня, потом все-таки подошла и, выгнув спину, принялась тереться о мою руку. «Мой первый друг здесь», — подумала я, улыбаясь. Взяв кошку на руки, я продолжала идти по тропинке мимо неухоженных, одичавших, заросших садов, где созревшие коробочки мака на сухих стеблях шуршали, колеблемые ветром. Пройдя еще немного, я оглянулась.

— Уолтхэмстоу… — сказала я вслух. Неужели я и впрямь провела под его кровом свою первую ночь? «Да, первую из многих», — напомнила я себе.

На фоне неба дом возвышался мрачной цитаделью. Из каждой его трубы поднимался извилистый серо-голубой дым. Поздние пристройки почти скрывались за деревьями, вздымавшими голые ветви к небу. На самом высоком дереве восседал грач, балансируя на ветке, раскачиваемой ветром из стороны в сторону, и хлопая своими черными крыльями, чтобы удержаться.

Из моих снов наяву, столь часто наполненных образами Николаса Уиндхэма и Уолтхэмстоу, меня вырвал звонкий детский голосок. И снова мне пришлось напомнить себе, зачем я явилась сюда.

Я повернула по тропинке назад, к дому, все крепче прижимая к груди кошку. Отбросив в сторону респектабельность, полная нетерпения, я мчалась со всех ног, пока наконец не оказалась в стороне от хорошо протоптанной главной аллеи на Узенькой и плохо различимой в опавшей листве тропинке.

На фоне неподвижно застывших прямых камышей был виден тихий пруд с гладкой, как стекло, поверхностью. Он казался сонным и безмятежным, и в другой раз я, возможно, сочла бы это место райским уголком. Теперь же я только стояла и смотрела, онемев от ужаса, как ребенок ковыляет неуверенной походкой, направляясь к тинистой отмели, к поросшей лилиями темной воде.

Я бросилась бежать, невзирая на мяуканье кошки, извивавшейся в моих руках и пытавшейся вырваться на свободу.

— Стой! — кричала я. — Не приближайся к воде!

Взгляд мой лихорадочно обшаривал окрестность в поисках няньки, но ее нигде не было видно. Страх сделал меня слепой и невосприимчивой к чему бы то ни было, кроме крошечной фигурки, ковылявшей к воде.

— Стой! — закричала я снова, видя, что ребенок, размахивая ручками, направился к травянистому склону, уходившему вниз, к пруду.

Я добежала до него как раз в тот момент, когда он начал скатываться со склона. Он оказался в моих объятиях, и я рванула его кверху в то время, как мои ноги по щиколотку оказались в топкой грязи. Зарывшись лицом в его пушистые тонкие волосики, я закрыла глаза, вдыхая нежный младенческий запах.

— О, Кевин, — шептала я, — Кевин!

Открыв глаза, я обнаружила Би, стоявшую у края зарослей шиповника и наблюдавшую за этой сценой. В сумеречном свете глаза ее светились, как у дикого зверя, зубы были хищно оскалены, и выражение лица напомнило мне о шакале.

— Отдайте мне мальчика, — послышался голос, перекрывающий кваканье лягушек.

Она зашлепала ко мне, протягивая руки. Я покачала головой:

— Нет, не отдам. Вы недоглядели за ним. Он Мог упасть в пруд…

— Отдайте его мне…

Я судорожно прижимала ребенка к себе.

— Нет, — возразила я. — Нет, не отдам. Я расскажу его светлости обо всем, что случилось…

— Отправляйтесь и доносите ему. К вечеру он все равно об этом забудет.

Старая ведьма рассмеялась хриплым смехом.

— Больной, безнадежно больной человек! Человек с расстроенным рассудком. А теперь отдайте ребенка мне.

— Но он мог упасть в воду…

— Шалун ускользнул от меня. У нас была здесь прогулка, что-то вроде пикника.

Она показала куда-то через плечо. Потом рука ее скользнула в глубокий карман юбки, и старуха извлекла оттуда мяукающего, извивающегося котенка.

— Я погналась за котенком. Он любимец Кевина. Вы должны понять…

Она склонила к плечу свою похожую на череп голову и наблюдала за мной уголком глаза.

В эту минуту я осознала, как, должно быть, нелепо выглядела, охваченная ужасом и еще не покинувшим меня отчаянием, прижимающая к себе ребенка… Я покачнулась и шагнула туда, где под ногами расстилался ковер увядшей пожухлой травы, и опустила ребенка на землю. Он подбежал к старой ведьме, а я отвернулась к пруду, глядя на гладкую темную воду, и смотрела на нее до тех пор, пока не уверилась, что они ушли.

Только тогда ноги мои подкосились, и я тяжело осела на землю. Мне хотелось кататься по ней, бить кулаками, я с трудом сдержала это желание. Но кровь в моих жилах пульсировала как бешеная. Неожиданно почувствовав боль, я разжала руку и увидела тонкие кровавые бороздки — следы кошачьих когтей. Я и забыла о кошке.

Гнев мой прошел. Я сидела, обхватив руками колени, и смотрела на паутину, которой паук опутал камыши. Больше всего на свете мне хотелось бежать отсюда, покинуть его как можно скорее. Но я была привязана к нему узами крови. И чувство долга, моя привязанность и желание выполнить задуманное были не менее сильными, чем жажда мести. В эту минуту я поняла, что они были даже сильнее. Намного сильнее.

Что же случилось с ненавистью, которая поддерживала меня в долгие холодные беспросветные часы, проведенные в Менстоне? Ненавистью, вдохнувшей новую жизнь в мое измученное тело, когда казалось, во мне уже не оставалось никаких сил.Кто же моя ненависть, имеющая лицо и конкретное имя? Уиндхэм. Николас Уиндхэм. Я ненавидела его так же сильно, как и страдала из-за него. И задавала вопрос, на который нет ответа: почему? Почему он это сделал со мной? Лгал мне, обманывал и делал из меня дурочку? И ему это так хорошо удавалось, он был так убедителен. Я была так уверена, что он любит меня!

Сидя на берегу пруда, погруженная в свои мысли, погруженная в свое прошлое, я подумала: «Надеюсь, что это совесть свела его с ума!»

Глава 5

Войдя в апартаменты Тревора Уиндхэма, я была ничуть не удивлена присутствием его брата, стоявшего у окна спиной ко мне. Руки Николаса были заложены за спину и сжаты.

Остановившись у двери, я отчетливо услышала голос Тревора:

— Ты должен был прийти, чтобы, как обычно, поиграть со мной в карты. Где ты был, Ник?

— Не помню. А что, собственно говоря, тебя Удивляет?

— Как твоя голова? — поинтересовался Тревор.

— Раскалывается.

— Тебе бы следовало хоть немного поспать.

— Ты же знаешь, что я не засну.

— Тебе снова пригрезились голоса? Ты их слышал? — настойчиво спрашивал Тревор. — А…

Ник?

— Да тебе-то что до этого?

Тревор, не поворачивая головы, перешел от стола, заставленного пузырьками и баночками с лекарствами, к другому, заваленному бумагами.

— Вчера вечером ты выходил из дома, Ник. Ты хоть знаешь об этом?

— Я же сказал тебе…

— Ты выпил несколько пинт пива с Джимом в гостинице. Вы оба набрались, как Дамон и Финтий [2].

Тревор обернулся и бросил взгляд через плечо:

— Полагаешь, тебе это полезно?

Ответ последовал не сразу, Ник помедлил, прежде чем сказать:

— Оставь Джима в покое. Он мой друг.

— Если бы он был тебе другом, он не поддерживал бы твои чудовищные домыслы. Одно дело — чувствовать к нему благодарность за то, что, как говорит Джим, он спас тебе жизнь, но я бы на твоем месте поостерегся и прекратил на этом отношения с ним. Этот человек слишком привязан к спиртному, Ник, а тебе едва ли похмелье пойдет на пользу вдобавок ко всему, что уже есть…

Я кашлянула, следуя совету, данному мне накануне Тревором.

Тревор повернул голову в мою сторону, но Ник не обратил никакого внимания на мой кашель и продолжал стоять ко мне спиной.

— Мисс Рашдон! — Сияя улыбкой, Тревор приблизился ко мне. — Вы двигаетесь неслышно, как кошка, — сказал он.

— Простите!

— Все в порядке.

Увидев кровавые царапины на моих руках, он сделал стойку.

— Боже милостивый! Что случилось?

Лорд Малхэм слегка повернул голову, оторвавшись от окна. Лицо его ничего не выражало. Но я не могла не смотреть на него.

— Меня поцарапала кошка, — промямлила я наконец.

Тревор внимательно осмотрел мои руки.

— Что, черт возьми, случилось? — спросил он наконец. — Какая кошка?

— Черная кошка с желтыми глазами.

— Вельзевул! Чертова тварь — приносит сплошные неприятности. Постоянно озорничает на кухне, делает набеги на сливки. Подойдите-ка к свету, мисс Рашдон. Хочу осмотреть ваши царапины получше.

Я чувствовала, как его руки мягко прикасаются к моим.

— Все не так скверно, — уверила я его, — но Матильда сочла, что я должна показаться вам.

Тревор одарил меня улыбкой и потянулся за какой-то бутылкой.

— Закатайте рукава, — приказал он мне.

Я подняла глаза и встретила его обеспокоенный взгляд.

Мне казалось, что он придает слишком большое значение пустяковым ранкам.

Он рассмеялся:

— Какая же вы застенчивая девушка. Уверяю вас, мисс Рашдон, что, показав мне свои локти, вы едва ли повредите своей репутации.

— Полагаю, нет, — ответила я.

— В таком случае все отлично.

Тревор продолжал промокать мои царапины кусочком чистой ткани, смоченной лекарством. Ранки отчаянно щипало и жгло, и я вздрогнула от боли.

— Ну-ну, — сказал он мягко. — Неужели это так ужасно, мисс Рашдон?

— Вовсе нет, сэр, — ответила я. — Вполне терпимо.

— Вы крепкая девушка. Верно, Ник?

Я ждала, что на это ответит милорд, но ответа не последовало. Наконец, не в силах сдерживаться, я подняла голову и заметила, что он пристально смотрит на меня. Губы его были сжаты в жесткую линию.

Я не могла не заметить, что в его позе ощущалось достоинство, хотя плечи немного поникли. Николас показался мне несколько скованным и напряженным, как будто что-то глодало его. На нем был сюртук из тончайшего темного сукна, сшитый, вероятно, на заказ, потому что прекрасно на нем сидел. Штаны из оленьей кожи обтягивали его стройные бедра.

— Ну, вот и все, — сказал Тревор и бросил использованные кусочки ткани в корзину для мусора. — Я пошлю немного этого снадобья вам в комнату, мисс Рашдон, чтобы вы продолжали смазывать им руки.

Я послушно опустила руки.

— Сколько я вам обязана?

— Обязаны мне?

Он одарил меня обезоруживающей улыбкой.

— Возможно, беседой в один из длинных, скучных вечеров, мисс Рашдон. Больше ничего.

Он протянул мне флакон с настойкой.

— Пожалуйста, смазывайте руки три раза в день и обязательно покажите мне их завтра.

Я поблагодарила его улыбкой и повернулась к двери.

Я успела сделать только несколько шагов по коридору, когда меня остановил голос лорда Малхэма:

— Задержитесь, мисс Рашдон. Я обернулась.

Николас стоял в дверях, заполняя собой весь дверной проем, и по его непроницаемому лицу невозможно было догадаться, о чем он думает.

— Проводить вас до вашей комнаты? — спросил он.

Я попыталась совладать со своим удивлением и ответила:

— Нет. Раны у меня на руках, а не на ногах.

На одно мгновение лицо его утратило холодность и неподвижность и будто оттаяло. Он слегка улыбнулся, и при виде его улыбки мое предательское сердце встрепенулось и воспарило, будто на крыльях. Мне удалось пробить эту броню горечи и гнева — мне удалось заставить ее приоткрыться. Его губы, когда-то столь драгоценные для меня, слегка изогнулись, углы рта поднялись, и на щеках обозначились ямочки. И я забыла о собственной горечи и гневе и улыбнулась ему в ответ.

Я повернулась и направилась через холл. Он присоединился ко мне, легко приноровившись к моему шагу.

— Полагаю, у вас было время ознакомиться с домом, мисс Рашдон?

— Да, сэр.

— Неужели вы обошлись без посторонней помощи и не заблудились?

Мы завернули за угол. Случайно он задел меня локтем и извинился, после чего старался держать между нами достаточную дистанцию.

— Мне немного помогла Матильда.

— Полагаю, в этом случае вам сообщили обо все кровавые и мрачные подробности.

— Если вы имеете в виду сплетников, милорд, де стоит их принимать во внимание. Вы можете даже их уволить.

— Да, могу. Но, видите ли, в этом-то и загвоздка. Никто не хочет работать на сумасшедшего. Меня, без сомнения, таковым все считают и по этой причине бессовестно выкачивают деньги из моих карманов.

Некоторое время он шел молча. Потом сказал:

— Вы будете мне позировать снова, мисс Рашдон?

— Где и когда?

Мы уже стояли у моей двери.

Я осмелилась поднять на него глаза, хотя сердце в моей груди болезненно сжалось. Не от страха — о, нет, он меня вовсе не пугал. Ни тогда, ни теперь, несмотря на всех этих сплетников, несмотря на его самообвинения и сомнения.

— Где? — повторила я уже более твердо. Его серые глаза неотрывно смотрели на меня.

— Недалеко от дома есть пруд…

— Я его знаю.

— Там очень красиво. Во второй половине дня освещение там как раз такое, как мне надо.

— В котором часу, милорд?

— После двух вас устроит?

— Я там буду.

Я повернулась к своей двери.

— Ариэль…

Я замерла. Мое имя в его устах звучало как любовный призыв. Я круто обернулась к нему, и наши взгляды встретились.

— Благодарю вас, — услышала я. Николас повернулся на каблуках и со свойственной ему легкостью пошел по коридору.

Ровно в два часа я сидела на мраморной скамье на берегу пруда, ожидая его. Надежды на появление солнца не было. Послеполуденные серые тени делали все вокруг невыразительным.Пока я сидела в ожидании Николаса, краски тускнели на глазах и пейзаж будто линял, становясь таким же зыбким, как и различимые отсюда окна дома, расположенного достаточно далеко.

В просветы между облаками я видела бледный диск луны. Какое-то время луна казалась почти прозрачной и очень скоро исчезла из виду. Наступила жуткая тишина, и я с нетерпением ожидала появления Николаса, который, как обещал мне, должен был появиться с минуты на минуту.

Кутаясь в плащ и сутулясь от холода, я продолжала сидеть и ждать, окруженная стеной деревьев и колючих зарослей роз, образовавших укрытие, в котором я и затаилась. Становилось все холоднее.

Уже несколько минут во мне нарастало недоброе предчувствие, что сейчас мое уединение будет кем-то нарушено. Оно было столь сильным, что я поддалась ему, поднялась со своего места и теперь смотрела на плохо различимую в темноте тропинку, ведущую к пруду.

Я заметила, как дрогнули заросли кустарника, качнулись ветви дерева. Все же остальное оставалось таким же неподвижным и тихим, как и прежде.

— Кто там? — крикнула я. Ответа не последовало.

День показался мне еще темнее и мрачнее, чем прежде. Какие глубокие и темные тени окружали меня! Внезапно поднялся сильный холодный ветер. Я слышала, как он завывает над дальними вересковыми пустошами, и, не в силах больше совладать со своим страхом, подхватила полы своего плаща и поспешила в Уолтхэмстоу.

Войдя в кухонную дверь, я тотчас же поняла, что в доме не все ладно. На лице Полли было написано отчаяние, а молодая женщина, которую в моем присутствии распекала Адриенна, плакала, прижимая к лицу платок.

Потом я услышала тонкий и протяжный вой, жалобный, полный горечи и боли.

Выбежав из кухни, я поспешила по коридору, на ходу срывая плащ. Мне показалось, что эти жалобные звуки исходили как раз из той самой комнаты, где Адриенна принимала меня утром.

— Ты ужасный, ужасный человек! — кричала Адриенна. — Дьявол! Как ты мог это сделать?

Я прислушалась, ожидая ответа. Его не последовало.

— Монстр! У тебя каменное сердце!

Я чувствовала, как от быстрого бега и недоброго предчувствия колотится мое сердце. Я остановилась у двери, наблюдая драматическую сцену. Адриенна сидела на стуле в дымчато-синем платье, окруженная обрывками упаковочной мягкой бумаги. Лицо ее было залито слезами. Она сжимала в пальцах кусок изысканного тонкого кружева. Я была слишком напугана, чтобы оглядеть комнату внимательнее, боясь увидеть виновника.

Им оказался милорд Малхэм.

Высокий, темноволосый, молчаливый, с лицом, напоминавшим холодную маску, он стоял спиной к камину, прямой и неподвижный, как кариатида, поддерживавшая мраморную каминную полку итальянской работы.

Он и глазом не моргнул, сколько бы она его ни обзывала и как бы ни бушевала.

— Животное! Ты животное, и я готова отдать свою кровь до последней капли — только бы расстаться с тобой!

Завидев меня, Адриенна сверкнула глазами, ноздри ее раздулись от ярости, она подняла дрожащий палец и, указывая на Николаса, воскликнула:

— Посмотрите на это чудовище, мисс Рашдон, на человека, которого вы считаете здравомыслящим, который, по вашему мнению, обладает благородным сердцем. Он разбил мое сердце и снова сделал это теперь — жестокий, жестокий человек. Яненавижу тебя за то зло, что ты причинил мне. Яненавижу тебя!

Она менялась прямо у нас на глазах. Я ждала, не зная, что предпримет Николас. Но он продолжал стоять молча и неподвижно. Не в силах больше выносить отчаяние Адриенны ни минуты, я поспешила к ней и обняла ее.

— Ну, ну, — попыталась я ее успокоить, — на самом деле все, вероятно, не так уж плохо.

— Почему он меня так ненавидит?

Плечи ее сотрясались от рыданий. Но, даже упрекая его, Адриенна продолжала прижимать к груди тонкое кружево, будто бесценное сокровище.

— Что я такое сделала, что он всегда готов меня уязвить?

— А что он сделал? — спросила я.

Разжав пальцы, она показала мне кружевную ткань.

— Это подарок…

— Очень красивое кружево. Но в чем дело?..

— Это свадебный подарок.

Голос ее задрожал и пресекся, но она все же попыталась договорить:

— Это был подарок ко дню моей свадьбы. Я не вспоминала о нем, пока… пока он его не уничтожил. Он лишил меня надежды на счастье, лишил навсегда, не дал мне выйти замуж за единственного мужчину, которого я могла бы любить. А теперь вот это. Он бродит по дому с моим свадебным подарком: это кружево было предназначено для брачного туалета! О, мерзкий, гнусный, отвратительный человек! Лучше бы ты погиб во сне вместе со своей злючкой-женой. Надеюсь, вы скоро вместе будете гореть в аду.

Я повернулась к Николасу. Его взгляд — холодный и неподвижный — был устремлен на меня. — Что ж, можете считать меня сумасшедшим и чудовищем! — сказал он спокойно, и на мгновение его губы искривились в подобии улыбки. Потом он повернулся и вышел. Я вызвала Тревора из его апартаментов, и мы помогли Адриенне добраться до ее покоев. Звук глухих рыданий, казалось, заполнял коридоры и отдавался эхом от дверей пустующих комнат Уолтхэмстоу, и я подумала, что, где бы ни находился Николас, он должен был их слышать.

В комнате Адриенны было тепло. Пламя горящих в камине дров слабо освещало комнату, бросая на стены красноватые блики, канделябр был зажжен, на столике стоял массивный подсвечник. Тревор раздвинул потускневшие от времени портьеры цвета тутовой ягоды, скрывавшие ее постель, и мы уложили расстроенную Адриенну на подушки.

— Адриенна, ты должна взять себя в руки и успокоиться! — Тревор, обеспокоенный ее припадком, сжал руку сестры. — Я уверен, что Ник не хотел сделать ничего дурного.

— Ничего дурного? Почему ты всегда пытаешься оправдать его поступки?

— Все дело в его памяти, дорогая. Он просто забыл.

— Забыл, что унизил меня? Забыл, что уничтожил, опозорил меня? Что оставил меня коротать свой век старой девой? — Она снова разразилась слезами. — Я никогда больше не хочу его видеть! Он ужасно обидел меня! Я никогда ему этого не прощу!

Адриенна продолжала плакать, закрывая лицо руками, и Тревор повернулся к столу красного дерева, стоявшему возле кровати. Он налил в стакан воды из кувшина, потом добавил какого-то порошка из маленького флакончика. Быстро размешал лекарство и поднес стакан к ее рту. Она послушно проглотила смесь, потом откинулась на подушки, все еще всхлипывая.

Отойдя от кровати, Тревор бросил на меня испытующий взгляд. Его темно-каштановые брови сошлись на переносице.

— Что вызвало этот припадок, Ариэль?

— Подарок вашего брата, сэр. Свадебный подарок.

Я подняла с пола клочок кружева, выпавшего из рук Адриенны.

Он взял лоскуток в руки и, сжав губы, какое-то время его разглядывал. Потом скомкал в кулаке.

— Черт возьми! Это первый его странный поступок за долгое время. Я так надеялся…

Глядя мне прямо в глаза, Тревор спросил:

— Вы побудете с ней, пока она не уснет? Меня ждет пациент.

Я не смогла отказаться.

Когда он ушел, я села возле постели Адриенны на чиппендейловский стул с гнутыми ножками. Скоро рыдания утихли, теперь о недавнем припадке напоминали только судорожные вздохи, время от времени сотрясавшие ее тело. Я тоже почувствовала себя спокойнее, начала расслабляться и уже подумала, что она уснула, когда внезапно Адриенна заговорила, испугав меня:

— Я не сомневаюсь, что во всем виновата наша мать.

Она слегка приподнялась и, сонно мигая, смотрела на меня.

— Видите ли, моя мать была настоящей ведьмой — суровой и требовательной. Отец часто говорил: «Посмотрите на моих сыновей — у них навсегда останется ненависть ко всему женскому роду». Так оно и вышло. Николас ненавидел мать, потом свою жену, а теперь ненавидит меня. Думаю, больше всего ему хотелось бы уничтожить нас всех.

Я поняла, что на Адриенну подействовал порошок. Уж мне-то хорошо было известно действие успокоительных лекарств как положительное, так и дурное. И все же я продолжала внимательно слушать, словно околдованная ее голосом и словами.

Адриенна прикрыла лицо согнутой рукой. И в этот момент я подумала, что она очень хорошенькая. У нее были очень красивые густые волосы и кожа без изъянов, похожая на белую камею.

Она вздохнула:

— Моя мать умерла в этой самой постели через несколько дней после женитьбы Ника на Джейн. Молодожены проводили свой медовый месяц в Лондоне. Когда мать занемогла, мы послали Джима привезти Николаса, но он приехал слишком поздно. Он вошел спустя несколько минут после того, как она испустила дух.

Адриенна указала на изножье кровати.

— Он долго смотрел на ее застывшее лицо, потом сказал одно только слово: «Сука». Бедный, бедный Ники! Как мне было жаль его в тот момент. Хотя и мать тоже было жалко. Видите ли, он всего себя отдал. Он отдал все в жизни, что ему было дорого, чтобы угодить ей, нашей матери. Не понимаю, почему мы должны всю жизнь лезть из кожи, чтобы ублажить своих родителей? О, Ники, если бы ты немного подождал! Вам следует знать, что его женитьба на Джейн была попыткой угодить этому дракону в женском обличье.

Я слушала ее, а сердце в моей груди тем временем превратилось в какой-то жесткий и тугой узел. Я отвернулась от бледного лица Адриенны и устремила взгляд в окно. Глаза мои жгли выступившие слезы. Внезапное озарение било мне в виски, как удары барабана. Я тоже ненавидела леди Миллисент Уиндхэм за то, что она сотворила с Николасом и… со мной.

Голос Адриенны теперь был тише и едва доносился до меня, казалось, что она говорила с трудом. Я смахнула слезы и снова повернулась к ней.

— Мой милый Ники. Он был таким справедливым и внимательным. Он был единственным из моих братьев, кто баловал меня. Джордж, Юджин и Тревор считали меня не более чем досадным явлением и прогоняли, если я приближалась к их драгоценным игрушкам. Но Ники — никогда. Он бы вырезал сердце из груди и поднес мне, если бы только я попросила. И вот, когда отец умер, мать вцепилась в него, она искалечила его юность, спекулировала своей болезнью, чтобы добиться чего хотела.

Адриенна медленно уплывала в сон, ее нижняя губа слегка вздрагивала, когда она пробормотала:

— Он был слишком молод, чтобы взвалить на себя это бремя главы семейства, этот проклятый титул… Лорд — такой юный и неопытный, ничего не знавший о жизни. Слишком большая ответственность погубила его, пригнула к земле.

Потом появилась Джейн. Мерзкая женщина. Это мать выбрала ее Нику в жены. Джейн и была такой же, как мать, — властной, требовательной, капризной. Когда она поселилась в нашем доме, требовала, чтобы ее называли «леди Малхэм», и желала больше, чем он мог дать ей. Я ее ненавидела. Она была жестокой порочной женщиной, как и моя мать. Я говорила ему…

Голова ее снова заметалась по подушке из стороны в сторону. Соскользнув со стула, я попыталась ее успокоить, поглаживая гладкий лоб Адриенны рукой, потом сказала:

— Тише, тише, миледи. Он не желал ничего дурного. Он не стал бы делать этого намеренно.

— Я говорила ему, что ненавижу ее… Я хотела чтобы она умерла…

Моя рука замерла.

— Умерла… — повторила она. Теперь ее голос превратился в шепот, вырывавшийся из сухих губ. — Прости меня, Господи, я хотела ее смерти…

Я натянула на нее покрывало, но она беспокойно металась по кровати и сбросила его. Аккуратно сложила кусок белого кружева и спрятала под подушку. Потом вышла из комнаты.

Я не раздумывала, куда иду. Я шла, ведомая инстинктом, а не здравым смыслом. Я бездумно двигалась по темным холодным коридорам Уолтхэмстоу, позволив своим мыслям вернуться к тому, что только что было сказано.

О том, что Адриенна ненавидела жену Ника. Возможно, это было слишком мягким словом для ее чувств. Она ненавидела Джейн за сходство с их матерью, ненавидела за то, что та сделала Ника несчастным, за то, что та посягнула на ее место в доме.

Проходя через кухню, я обменялась парой ничего не значащих фраз с Матильдой и Полли, но беседа наша не затянулась. Потом, выйдя из дома, я пошла по тропинке, по той самой, которая приглянулась мне раньше, обогнула пруд, миновала плодовый сад.

Мысленно я снова переживала минуты, когда сидела у подножия холма вблизи от городка в надежде увидеть молодого лорда хоть на мгновение. Казалось, с тех пор прошла целая жизнь. Я вспоминала, как Ник забрел в таверну моего дяди, попросив пинту подогретого пива и гаванских сигар. Я в это время, как робкая мышка, пряталась в тени и разглядывала его. Но и тогда я знала, что наши пути соприкоснутся, потому что мы оба были одиноки. И, как соловей, терпеливо ждущий, когда наступит его черед петь, я ждала своего часа, предвкушая ночи, наполненные ароматом лавра и песнями, и Николаса.

Собачий лай вернул меня к реальности. Я заложила руки в карманы плаща и с независимым видом направилась на шум.

Джим оглянулся, заслышав мои шаги, когда я вошла в садовый сарай. Его тронутые сединой волосы и отвисшее брюшко свидетельствовали о том, что он поглотил не одну дюжину пинт эля, но лицо его было приятным и приветливым, как и в утро моего прибытия в Уолтхэмстоу.

— Добрый вечер, — приветствовал он меня.

— Добрый вечер, — отозвалась я, улыбаясь ему. — Я ищу конюшню.

Его карие глаза расширились от удивления.

— Вам нужна лошадь? — спросил он.

— Нет.

Он смотрел на меня с любопытством, потом лицо его приняло настороженное выражение.

— Я полагаю, вы хотите посмотреть новую конюшню?

Я смешалась, только теперь осознав, насколько странной должна была показаться ему моя просьба. И тогда я решила, что, если Джим и вправду друг Ника, он захочет мне помочь. Я покачала головой.

— Нет, я хочу увидеть старую конюшню или то, что от нее осталось.

Теперь он буравил меня столь же острыми и пронзительными глазами, как у ястреба.

— Там ничего не осталось, мисс, ничего, даже мусора. Она сгорела дотла. Понимаете?

— Я это знаю.

Я плотнее запахнулась в свой плащ.

Он принялся медленно укладывать свои инструменты, потом, не добавив больше ни слова, вышел из сарая и пошел по заросшей травой тропинке, заворачивавшей под углом к собачьим будкам. Я следовала за ним на довольно большом расстоянии, сохраняя эту дистанцию. Я и сама не могла взять в толк, что гнало меня туда и что за смысл был стоять среди обгоревших столбов и закопченных камней. Но какой-то инстинкт говорил мне, что все началось здесь, из-за несчастья, столь плачевно повлиявшего на рассудок милорда.

Это было мрачное, жуткое место, особенно в сумерках, в преддверии спускающейся темноты, то пепелище, укрытое от посторонних глаз конскими каштанами и кустами крыжовника, казалось столь же лишенным жизни, как сама смерть.

Глядя из-под низко надвинутого капюшона плаща, я видела Джима, бродившего среди обгорелых балок и поддевавшего их носками башмаков, из-под которых поднимались хлопья пепла. Он горбился, стараясь спастись от холодного северного ветра, и пристально вглядывался в какое-то черное пятно. И в этот момент я поняла, что именно здесь погибла Джейн, и сама не могла оторвать глаз от этого места.

Наконец Джим посмотрел на меня, провел огрубевшей от работы и красной от холода рукой по губам и спросил:

— Вы увидели, что хотели, мисс Рашдон? Поколебавшись, я в свою очередь поинтересовалась:

— Вы были здесь в тот вечер, Джим?

— Да, был. Я помолчала.

— Это было ужасно, — послышался его тихий голос.

Я напрягала слух, чтобы расслышать его слова, перекрываемые новыми порывами ветра.

— Все бедные животные оказались там, внутри, пойманные, как в ловушку. Должно быть, пламя достигало престола Господнего и опаляло его ноги, так высоко оно вздымалось в небо. Все прекрасные лошади погибли. Это была страшная потеря, мисс.

— Джим, — сказала я, — я знаю о леди Джейн.

— Ах, так!

Он хмуро покачал головой и снова бросил взгляд на массивное бревно, лежавшее на земле.

— Значит, сплетники уже почесали языки. Это меня ничуть не удивляет, ничуть. Они уж вам наговорят о гоблинах и демонах, а вы только слушайте. Безобразие, они только тем и занимаются, что позорят человека и портят его репутацию.

— Вы им верите? — спросила я напрямик.

— Я верю только тому, что сам видел, когда пришел сюда, — пламя, поднимающееся будто из ада и до самого неба, и моего друга, его светлость, — он стоял как каменный истукан и глядел на пламя.

— Вы хорошо его знаете, Джим?

— Да, я его знаю. Не так уж долго, доложу вам, всего три года, как мы подружились.

Джим снова уставился на пепелище.

— Вы спасли ему жизнь? Он казался удивленным.

— Это он вам сказал, да?

— В известном смысле, да. Джим кивнул.

— Я выудил его из бездны, думал, что он уже погиб, считал его трупом. Он совсем промерз, лежал так, что на берегу были только его голова и плечи, а все тело под водой и было окружено льдом. Я оттащил его в дом, и там лорд лежал две недели, лежал, трясясь в лихорадке и почти лишившись разума от жара. Когда он наконец пришел в себя, то не мог вспомнить, кто он, где был и куда собирался ехать, когда его лошадь провалилась под лед. Он приходил в себя примерно месяц, и тогда-то мы и подружились.

Я села на камень, поджав ноги и спрятав их под плащ. Расхаживая мимо меня взад и вперед, Джим продолжал свой рассказ:

— Понимаете, я ведь знал, что он не крестьянин вроде меня. На нем была красивая одежда, когда я выудил его из под льда. И то, как он говорил, сразу выдавало в нем образованного человека. И я даже и не надеялся, что он вспомнит меня. Он стал мне вроде как сыном. Не сомневайтесь, мисс, именно так все и было. Потом однажды утром он вспомнил, кто он такой, хотя и не помнил, зачем ехал в Йорк. И тогда он стал настаивать, чтобы я поехал с ним в Уолтхэмстоу, и, как вы видите, я так и сделал. Я прожил трудную жизнь и не боялся никакой работы. Он оставил меня здесь, и дал мне работу, и стал платить больше денег, чем я зарабатывал прежде, когда разводил овец.

— Он любил Джейн? — спросила я.

Джим перестал расхаживать и взглянул на меня. Лицо его казалось странным в бледном свете. Мы молча смотрели друг на друга. Наконец он заговорил:

— Была только одна женщина, которую он любил, и память о ней до сих пор преследует его. Сейчас он не помнит ее лица, но то, что он ее потерял, грызет его…

Я поднялась на ноги, сердце мое бурно колотилось, я не могла сдержать нетерпение. Повернувшись к нему и пристально глядя ему в глаза, я взмолилась голосом, непохожим на мой, охрипшим от волнения, дрожащим и прерывающимся:

— Скажите мне, кого он любил, Джим, скажите, прошу вас!

— Ну какое это имеет значение, мисс? Понимаете ли, та женщина умерла. Ее погребли в какой— то нищенской могиле на севере, и он винит себя в ее смерти, бедняга. Если бы знал, если бы я только знал об этом, когда он лежал в лихорадке, на моей постели и звал ее по имени…

Я схватила его за руки и стиснула их.

— Скажите мне, какое имя он произносил… Я должна это знать.

— Мэгги, — ответил он. — Даму сердца милорда звали Мэгги.

Руки мои бессильно упали, и я, спотыкаясь, пошла назад. Ветер рвал капюшон с моей головы, и мне приходилось сгибаться, подставляя лицо опускающемуся на землю ледяному туману, я плакала.

«Мэгги!» Повернувшись, я побежала назад в Уолтхэмстоу.

Глава 6

Я стояла в своей комнате, сотрясаясь от холода, скрытая в этом благословенном святилище за запертыми дверьми, отделявшими меня от сумрачного дня. Снаружи бушевала зимняя буря, швыряя снег с дождем в оконное стекло, и завывала, как баньши [3] , завиваясь вихрями вокруг стрельчатых слуховых окон и карнизов древнего дома.

Я чувствовала себя обессиленной и лотерянной. Я не знала, что мне делать. Мое уже сложившееся мнение о Николасе Уиндхэме разлетелось в прах. Он любил Мэгги, в отчаянии выкрикивал ее имя, когда лежал в лихорадке, когда боролся за собственную жизнь. И все же он понимал умом, что она потеряна для него, даже если и продолжала жить в его сердце.

«Как это могло случиться?» — спрашивала я себя.

Я вышла со свечой в руке из своей комнаты, сама не зная, куда направляюсь. Справа от меня коридор уходил в темную бездну. Слева… была отворенная дверь студии Уиндхэма — она манила, искушала меня, и я говорила себе, даже приближаясь к заветному порогу, что не имею права вторгаться туда. Мне было ясно сказано, чтобы я не вольничала, чтобы не смела туда входить. И все же с каждой минутой мне хотелось узнать семейные секреты все больше. Мне было трудно противиться этому настоятельному желанию.

Дверь подалась со слабым скрипом, когда я вошла, поднимая свечу, чтобы лучше разглядеть утопавшую в тенях комнату. Подавляя свой страх, я вошла и закрыла за собой тяжелую дверь.

Комната, казавшаяся мне такой яркой, веселой и приветливой сегодня утром, теперь, когда дневной свет уступил темноте, приобрела совсем иной вид. Стоя в круге света, я разглядывала полотна, прятавшиеся, таившиеся во мраке. Будь у них зубы и глаза, мне казалось, они могли прыгнуть на меня из темноты, из-за теней. Что за чертовщина! — журила я себя. Здесь нет ничего, кроме красок и полотен, натянутых на простые рамки из ясеня.

Я упрямо вздернула подбородок и отважилась шагнуть дальше в глубину комнаты.

Теша себя надеждой найти здесь свой портрет, я направилась прямо к прикрытому куском ткани мольберту в середине студии. И все же я заколебалась, прежде чем поднять покрывало. И, стоя в нерешительности, я услышала, как ветер бросает снег в оконные стекла, так что они дребезжат, и в звуке этом слышалось мрачное предостережение. Я уже подняла руку…

Пламя затрепетало, свеча зашипела и погасла.

В темной комнате, похожей на пещеру, я стояла, отделенная от мира четырьмя ее стенами, стояла в полной темноте. Я ждала, прислушиваясь к бурному биению моего сердца, отдававшемуся в ушах. В эту минуту я желала, чтобы Николас оказался здесь. Страшный, грубый, агрессивный лорд Николас Уиндхэм, граф Малхэм. Дьявол. Убийца и безумец. Да, я хотела, чтобы он был рядом со мной… Я предпочла бы пасть от руки жестокого безумца, чем стоять в кромешной тьме, страдая от панического ужаса, потому что я ужасно боялась темноты.

«Думай! — сказала я себе. — Разве здесь были волки-оборотни, когда я впервые вошла сюда? Ничего подобного! Разве здесь скрывались вампиры? Нет. Вурдалаки? Нет! Нет!» Я перевела дух и попыталась разглядеть самую густую и черную тень, напрягая зрение, пока у меня не разболелась голова.

Если бы только прекратился вой ветра, эта яростная буря на вересковых пустошах! Она сотрясала стены и раскачивала ветви каштана с такой силой, что они бились в оконное стекло, и мне казалось, что сейчас стекла разлетятся вдребезги и осколки усыплют пол возле моих ног.

Я отдернула драпировки от окна и удивилась, увидев луну, видную между непрерывно скользившими облаками. Она показалась лишь на мгновение, но все же пробыла на небе достаточно долго, чтобы осветить земли Уолтхэмстоу своим ледяным голубым светом.

Этот свет пролился через окно и озарил на мгновение комнату. Повернувшись, я окинула отчаянным испуганным взглядом все углы, чтобы убедиться, что там не прячутся демоны. Как я ошибалась! Над резной дверью расположилась горгулья, ее пасть была разинута в приступе неудержимого смеха, похожие на щелки глаза впились в меня, глумясь над моим страхом.

Невольно я сделала шаг назад. Ветви каштана продолжали бить по стеклу, отбрасывая длинные извивающиеся тени на пол. Пристально вглядываясь в полотно, одиноко стоявшее на мольберте посреди комнаты, я сделала усилие и шагнула к нему. Скорее! Прежде, чем свет луны исчез, прежде, чем я узнала, прежде, чем умерла от ужаса…

Я сорвала покров с картины и уставилась на нее. Пышные черные волосы ниспадали на плечи девушки на полотне и струились на спину. Кто она была, эта юная женщина без лица, эта леди, окруженная корзинами с собранным вереском и ярдами жемчужно — серой ткани? Это была не я. Я не сидела на вересковой пустоши. Это был портрет какой-то другой женщины.

Я бросилась к следующему полотну, чтобы посмотреть на него.

Лунный свет померк, и снова комнату и меня окутала темнота. Я выронила полотно, будто оно было раскаленным углем, сжала руки так, что ногти вонзились в ладони, и прижала их к мучительно бьющемуся сердцу. Что я увидела на этой картине?

Это был «портрет безумия» — я будто слышала слова старой ведьмы.

Ужас? Да. Страх, панический страх. Вне всякого сомнения! Но безумие? А как бы я назвала это? Каким умом надо было обладать, чтобы написать портрет безусловного зла? Черепа и костлявые руки скелетов, выступающие из пламени? Глаза, обжигающие, испепеляющие, глядящие с лиц, лишенных плоти?

Какое страдание я испытывала в этот момент! Прибыв в Уолтхэмстоу, я молила Бога, чтобы безумие Николаса Уиндхэма оказалось подлинным и глубоким. Чтобы это безумие настолько ослепило его, что я смогла бы сыграть с ним шутку, которую задумала, и бежать, бежать отсюда навсегда, чтобы никогда больше не возвращаться.

Увы, этому не суждено было свершиться. Потому что с каждым часом, проведенным в Уолтхэмстоу, я все больше и больше беспокоилась о нем. Меня волновало состояние его ума. Да и как бы я могла вести себя, зная теперь, что он чувствовал к Мэгги? Что он любил ее, что он все еще любил ее. Может быть, именно это чувство привело его на грань безумия?

Я погрузилась в размышления, стоя в темноте, слушая рев ветра и удары снега, смешанного с дождем, о стекла окон, и от запаха скипидара у меня кружилась голова. Под взглядом мерзкой горгульи я съежилась, опустилась на корточки и думала, что же мне теперь делать. Все инстинкты подсказьшадй мне, что пора бежать, схватив то, за чем я сюда явилась, и исчезнуть, как тень в ночи.

И, собрав всю свою отвагу, завернувшись в нее, как в плащ, я поднялась на ноги и повернулась к двери.

И тогда я услышала смех.

Сначала я приняла его за завывание ветра. Но нет, никакой ветер не мог звучать подобным образом. Он исходил изо всех углов комнаты. Я замерла на месте. Этот смех наполнил меня цепенящим страхом, от которого, кажется, сердце мое готово было остановиться, а мозг наполнился образами, слишком ужасными, чтобы можно было даже описать их вслух. Неспособная выносить этот звук ни минуты дольше, я уронила свечу и, забыв обо всем, бросилась из комнаты.

Я не остановилась даже, чтобы понять, куда бегу, пока не оказалась в светлой и теплой комнате Кевина. Стоя там, я отогревалась душой и телом, нежилась в ярком свете, мои глаза не могли насмотреться на забавные мордочки овец, я не могла нарадоваться приветливому потрескиванию огня, исходившему от горящего камина. Здесь я чувствовала себя в безопасности, недостижимой для демонов и безумия…

— Мисс Рашдон, вы все еще здесь? — услышала я голос Ника.

Он ворвался в мои мысли, прогнал жуткие образы, я обернулась, стараясь увидеть, откуда исходит этот низкий, глубокий голос, который знала так хорошо.

Он сидел в кресле с высокой спинкой, вытянув вперед свои длинные ноги, правая рука его обнимала плечики Кевина. Мальчик мирно спал, прижавшись к широкой груди отца.

— Присоединитесь к нам? — спросил милорд. В его голосе явственно слышались властные нотки, и я поспешила приблизиться. И только тогда заметила отворенную дверь за спиной Николаса. В этой маленькой голой комнате на стуле, похожем на тот, на котором сидел Николас, расположилась Би. Глаза ее, похожие на крошечные круглые стеклянные бусинки, внимательно, не отрываясь, смотрели на нас.

— Не обращайте внимания на старую ведьму, — сказал Ник.

Я подчинилась и отвернулась от нее. Прежде чем снова бросить на меня взгляд, он провел длинными пальцами по волосам сына. И в эту минуту меня поразило их сходство. Это меня неожиданно ранило. Милорд Малхэм выглядел юным и одновременно старым, на лице его не было морщин, если не считать глубокой складки, залегшей между бровями. А глаза его, обращенные на меня, трогали и согревали, но в то же время от их взгляда по телу пробегала дрожь.

Николас долго и пристально смотрел на меня, рассеянно потирая подбородок свободной рукой. Наконец он спросил:

— Вы искали меня, чтобы сообщить о своем уходе, мисс Рашдон?

Этот вопрос показался мне странным, поэтому я нахмурилась.

— А почему я должна это сделать?

— Мне пришло в голову, что вы теперь поняли все безумие своего поступка, согласившись поступить на это место. Признайтесь, вам доставила удовольствие прогулка к конюшне?

Сердце глухо забилось у меня в груди. Его рука замерла, перестав поглаживать волосы ребенка… —Ну?

— Огромное, милорд. Я не поднимала глаз.

— Смотрите на меня.

Я повиновалась, и он продолжал:

— Боже, как я устал от людей, отводящих глаза, когда я вхожу в комнату. Неужели есть что-то отвратительное в моей внешности, мисс Рашдон?

— Ну…

— У меня бородавка на носу?

Я скрыла улыбку, прикрыв рот рукой.

— Бородавки нет, сэр.

Внезапно в холодной серой глубине его глаз зажглись теплые искорки.

— Уже лучше, — сказал он гораздо мягче. — Вы сегодня заставили меня улыбнуться, я возвращаю вам долг.

Николас указал на скамеечку, прикрытую потертой парчовой подушечкой.

— Садитесь сюда рядом со мной, чтобы я вас видел.

Я села у его ног.

— Ближе, — распорядился он.

Я подвинулась ближе и оказалась почти между его коленями.

— Скажите, мисс Рашдон, что вы думаете о моем сыне?

Я смотрела на ангельское личико ребенка, и на душе у меня становилось теплее. Горло мое сдавил спазм, я с трудом смогла промолвить:

— Думаю, милорд, он самый красивый ребенок, которого мне довелось видеть и который когда-либо появился на свете.

Густые черные ресницы милорда прикрыли его глаза, и я заметила, как затрепетали его веки.

— Да, — ответил он тихо, едва слышно. — Я готов на коленях молить Господа, чтобы он вырос более сильным, чем его отец, чтобы он был здоровее и телом, и душой. Я молю Бога, чтобы поразившая меня болезнь не передалась по наследству и ему, когда он станет взрослым.

Мы любовались спящим Кевином, и единственным звуком в комнате было потрескивание красных догорающих углей в камине. Я попыталась выкинуть из головы все слухи и картины безумия, мне хотелось бы никогда не покидать этого места и все грядущие годы провести рядом с ним.

— Ариэль, — услышала я голос Ника, тихий и мягкий, и попыталась пробудиться от сна наяву и посмотреть ему в глаза.

Я почувствовала, как в сердце моем рождается нежность, вытесняя из него все остальные чувства, а голова моя начала кружиться, и в этом не было ничего нового или необычного. Я тысячу раз испытывала это в его обществе.

— Сэр? — Мой голос звучал твердо, без дрожи.

— У вас печальное лицо. Вам грустно?

— Да, грустно, милорд.

— Скажите почему?

— Я не понимаю, что с вами происходит. Что вас заставило, милорд, обидеть сегодня утром вашу сестру?

— Я сумасшедший.

— Я в это не верю.

— Я чудовище.

— Это абсурд.

Николас приподнял мой подбородок своими длинными сильными пальцами. Глаза его вонзились в меня, как острые блестящие стальные рапиры. Слегка склонившись ко мне и кривя рот, он сказал (и слова его звучали, как щелканье бича):

— Маленькая дурочка, у вас ведь есть глаза. Раскройте их! Принимайте меня за того, кто я есть. Я лжец и распутник. Я развлекаюсь тем, что обольщаю невинные сердца и разбиваю их. Я безумец, происходящий из семьи безумцев. Я убийца…

— Замолчите!

Я вскочила и зажала уши руками.

— Не хочу об этом слышать!

— В таком случае вы идиотка, — заметил он спокойно.

Оторвав руки от ушей, я гневно смотрела на него.

— Боюсь, что вы правы, сэр, — сказала я, — но это мое личное дело.

— Сядьте, мисс Рашдон.

Я подчинилась. Сидя неподвижно и очень тихого я смотрела на ребенка. Случайно мой взгляд упал, на пальцы милорда, поглаживающие волосы Кевина. Их медленные круговые движения завораживали меня, гипнотизировали. Мне хотелось поднять взгляд, заглянуть в его глаза, но я не осмеливалась.

О, нет, это было бы непростительной глупостью. Потому что при виде отца и сына сердце мое перестало бы мне подчиняться, и, если бы я посмотрела в эти глаза цвета штормового моря, я бы пропала.

Внезапно Николас поднялся с места. Осторожно он положил Кевина в его кроватку и заботливо подоткнул одеяло.

Подойдя к двери детской, он остановился, повернул голову и скомандовал:

— Идемте, мисс Рашдон.

С сожалением я последовала за ним.

Мы снова оказались в огромной комнате с высокими потолками, украшенными столь великолепной лепниной, что я с трудом смогла удержаться, чтобы не выразить свое восхищение. Стены были покрыты темными деревянными панелями, но в камине уютно горел огонь, распространяя мягкое сияние.

Я ждала, что будет дальше, глядя, как Николас подходит к своему письменному столу. Он в нере-щительности остановился, прижав кончики пальцев к гладкой полированной поверхности красного дерева, и простоял так несколько минут. Он стоял ко мне спиной, и я видела, каким подавленным он выглядел: плечи его безвольно поникли, темноволосая голова низко опущена.

Я открыла было рот, чтобы заговорить с ним, но в этот момент Николас повернулся ко мне. Лицо его казалось неестественно бледным, как и в утро моего приезда в Уолтхэмстоу, глаза выглядели запавшими и тусклыми, веки припухшими.

— Подойдите, — сказал он тихо. Смела ли я подойти?

Он слегка оперся спиной о письменный стол, попытался выпрямить плечи.

— Вы боитесь?

— Нет, сэр.

— Тогда идите сюда.

Когда я приблизилась, сохраняя порядочную дистанцию между нами, он указал на открытую папку на своем столе.

— Вы умеете читать? — спросил он.

— Достаточно хорошо, чтобы справиться с этим, милорд.

Он казался довольным.

— В таком случае скажите, что там написано под сегодняшней датой?

Потянув к себе открытую папку, я прочла нацарапанную там запись:

— Сегодня день свадьбы Адриенны.

— Вот видите, я не вообразил это, — с удовлетворением произнес он.

— Но, милорд, — сказала я, закрывая папку. — Конечно, вы не могли не знать, что свадьба не состоялась.

— Я и думал, что знаю. Да. Да. Я знал это. О, Боже милостивый, я знал это…

Я смотрела на носки его сапог, не в силах поднять глаза, потом спросила шепотом:

— Тогда почему вы это сделали?

Он внезапно разразился смехом, смехом безумца.

— Почему? Все дело в этом подарке. В этом чертовом куске кружева. Я не помню, чтобы покупал его, мисс Рашдон. И когда я нашел его завернутым в бумагу и перевязанным лентой, то положил на свой письменный стол и вообразил, что мне просто пригрезилась вся эта унизительная сцена, случившаяся между мной и моей сестрой. Такое происходит не в первый раз. Я часто представляю всякие события, и если вы и дольше останетесь здесь, то узнаете об этом. Я живу в постоянном смятении духа, у меня в голове все путается, и, когда я нашел этот подарок… — Голос его упал до шепота и звучал теперь устало и виновато: —Я просто не осознал, что делаю. Я импульсивно схватил его, и, Боже мой, я скорее бы согласился лишиться правой руки, чем так оскорбить Адриенну.

— Тогда скажите ей об этом, — вырвалось у меня.

Он бросил на меня недоуменный взгляд.

— Ах вы, невинное создание! — услышала я его голос. — Вы видите перед собой лорда Малхэма, Уиндхэма из Уолтхэмстоу, графа и владельца деревни под названием Малхэм, и этот человек никогда бы не обидел свою сестру. Но есть и другой. И на что он способен? А? Нас двое в одном теле.

Он поднял руку и коснулся моей щеки.

— Я не могу отрицать, что во мне сидит безумие. Сейчас моя голова наливается болью, эта боль стучит в виски, и так будет до тех пор, пока я не впаду в полное забвение. Бывают часы, которых я страшусь, когда на меня опускается мрак, чернота, и тогда я ни за что не ручаюсь, ничего не помню, даже собственного имени. Тогда в моей памяти не остается ничего, кроме видений, хоровода лиц и голосов, которые то появляются, то исчезают. И тогда я всецело завишу от друзей и родных, как бы мало их ни было, чтобы полагаться на их слова о моем поведении, когда я прихожу в себя и ко мне возвращается рассудок, я мыслю достаточно разумно, чтобы мои поступки не были мне безразличны.

Он уронил свою руку, и на смену ласковому прикосновению пришел порыв холодного ветра, от которого моя кожа покрылась мурашками. Мне мучительно хотелось снова схватить эту сильную руку и прижать к своему лицу, прикоснуться к ней губами и впитывать ее прикосновение, ощущать ее тепло и запах, пока я не устану от этого. Но больше всего мне хотелось исцелить его.

Он принялся медленно, как бы крадучись, кружить по комнате, время от времени прижимая пальцы к вискам, подошел к стрельчатому окну позади письменного стола и постоял там некоторое время, вглядываясь во влажную тьму. И в эту минуту мне показалось, что он всю свою жизнь провел, глядя на знакомый ему мир, знакомый и все же чуждый. Чего он искал в нем? Забвения или правды?

И тут на меня снизошло просветление. Это случилось, когда он поднял руку и прижал ладонь к морозному оконному стеклу. Меня пронзила эта мысль, как ледяной ветер, так что у меня едва не начали стучать зубы. Он смотрел не на сады, не на деревушку Малхэм и не на вересковые пустоши, расстилавшиеся позади нее. Он смотрел на свое отражение в стекле, на неизвестного ему человека, которого он там видел.

Я не выдержала этого зрелища и поспешно выскользнула за дверь. И, оказавшись снова в своей комнате, куда я бежала спасаться сквозь холод и мрак к своему уединению, я заперла дверь на замок.

«Я больше не могу здесь оставаться, — уверяла я себя. — Я уеду тотчас же. Уеду и никогда больше не вернусь сюда».

Но, нет, это были пустые слова. Я снова отперла дверь и направилась в комнату Кевина, имея определенную цель. Я остановилась на пороге детской, глядя на колыбель и спящего в ней ребенка. Потом на цыпочках приблизилась к ней, бросая боязливые взгляды туда, где восседала старая нянька.

Я прислушалась. Все было тихо.

Тогда я осторожно двинулась вперед, стараясь не производить шума. Как я и ожидала, Би все еще сидела на стуле, сложив на коленях костлявые руки и в полусне клюя носом.

Я поспешила к детской кроватке, полная решимости осуществить свой план. Кевин лежал на спине. Я долго смотрела на него — кожа у мальчика была нежная и шелковистая. Сердце отчаянно билось у меня в груди, когда мои руки скользнули под его спинку. Темные волосики падали малышу на лоб, открывая взору ссадину над бровью.

И только в эту минуту я подумала о Нике, вспомнила, как дрожали его руки, когда он нежно ощупывал лобик ребенка.

Это была самая тягостная и мучительная минута в моей жизни. Меня охватило чувство стыда и раскаяния, когда я подумала о собственном эгоизме и себялюбии.

Я опустила спящего малыша обратно в колыбельку и вернулась в свою комнату, где несколько часов провела в столь мучительной нерешительноети, что забыла даже свой страх перед темнотой, и почти не заметила, как зашипела моя свеча перед тем, как погаснуть. И сон, который не сразу пришел ко мне, был тяжким и беспокойным. Я металась на своей постели, проклиная себя за обещания, данные мною Джерому и себе самой.

Бедный Джером! Лучше бы ему было оставить меня погребенной в Менстоне, раз свобода, купленная столь дорогой ценой, не принесла мне ничего хорошего. Меня покинула решимость, я ощущала только смятение. Я все еще любила Николаса Уиндхэма, я была прикована крепкими узами к безумцу. Увы! Мое отчаяние было беспредельным!

— Может быть, ходил кто-нибудь из прислуги. Матильда, или Полли, или Би…

— Старая ведьма спит. Я проверял.

— Тогда…

— Это была моя жена.

Я выронила тяжелый ключ, который упал с глухим стуком. Встав на колени, я принялась шарить рукой по полу, пока пальцы мои не нащупали ключ.

— Это была моя жена, — повторил Николас громче. Он отвернулся от окна, и, хотя я не могла видеть его лица, я чувствовала, что он следит за мной, пока я искала ключ на полу. — Это была моя жена, — повторил он в третий раз.

— Ваша жена, сэр?

Глава 7

В полночь Ник пришел за мной. Как только он постучал в дверь, я скатилась с постели, судорожно сжимая в кулаке ключ. Когда я открыла дверь, он вихрем ворвался в мою комнату и прошел прямо к окну. Отодвинув штору, Николас замер, уставившись в темноту, и я видела его силуэт на фоне оконного стекла, серебристого от лунного света.

Я ждала, что скажет Николас, смущенная его беспокойным состоянием духа.

— Вы спали? — спросил он наконец, и я заметила, что голос его звучал иначе, чем прежде.

— Да, милорд.

— Вы спите крепко?

— Да, сэр.

— Значит, вы ничего не слышали? Никаких шагов? Никаких голосов в холле?

— Только ваши шаги, сэр, и стук в мою дверь.

Я видела, как его дыхание туманит стекло окна. Потом он прижался лбом к стеклу, будто жгучий холод мог каким-то образом облегчить его лихорадочное состояние.

— Никаких шагов. Никаких голосов. Как это может быть?

— А вас разбудили шаги и голоса? — спросила я.

— Да, разбудили.

— Может быть, ходил кто-нибудь из прислуги. Матильда, или Полли, или Би…

— Старая ведьма спит. Я проверял.

— Тогда…

— Это была моя жена.

Я выронила тяжелый ключ, который упал с глухим стуком. Встав на колени, я принялась шарить рукой по полу, пока пальцы мои не нащупали ключ.

— Это была моя жена, — повторил Николас громче. Он отвернулся от окна, и, хотя я не могла видеть его лица, я чувствовала, что он следит за мной, пока я искала ключ на полу. — Это была моя жена, — повторил он в третий раз.

— Ваша жена, сэр?

— И вы собираетесь уверять меня, что я это вообразил?

— Едва ли я могу вас в чем-нибудь уверять, сэр, потому что ничего не слышала.

— В таком случае вы, наверное, будете убеждать меня, что это были слуги.

— Убеждать вашу светлость в чем бы то ни было вовсе не входит в мои обязанности. Я никогда этого не сделаю, сэр.

— Конечно, не сделаете, мисс Рашдон. Вы просто усядетесь у огня в кухне и будете там молоть языком за чашкой чая…

— Нет, не буду, — возразила я. — Я не любительница сплетничать.

— Но ведь вы мне не верите.

Я подумала о том, что не худо было бы зажечь свечу. Беседовать с тенью было для меня непривычно, и это меня смущало.

— Ну? — продолжал допытываться лорд Малхэм. — Если я скажу вам, что слышал, как моя жена звала меня по имени из-за двери моей спальни, вы скажете, что я помешанный?

— Нет, сэр, не скажу. Может быть, я и идиотка, но не слабоумная.

Воцарилось молчание.

Наконец он подошел ближе. Теперь я лучше могла разглядеть его лицо: оно казалось осунувшимся и измученным.

Волосы его были всклокочены. И казались чернее теней, сгустившихся в углу. Только белая ру-башка выделялась во мраке светлым пятном.

— Мисс Рашдон, — обратился он ко мне, — и часто вы спите в одежде?

— Если меня вынуждают к тому обстоятельства. А вы, сэр?

Снова наступило молчание. Я видела, как из его рта вырвалось бледное облачко пара, когда он выдохнул воздух.

«Дракон!» — вспомнила я.

Подхватив подол юбки пальцами, я спросила:

— Вы собираетесь работать, лорд Малхэм? Николас ответил не сразу:

— Начнем через пять минут.

Пройдя мимо меня, он исчез в коридоре.

Через пять минут я заняла предназначенное для меня место. Николас взял палитру с красками и принялся за работу. Он снова заставил меня сесть боком, так что лицо мое было ему не видно. Я не удержалась и спросила:

— Сэр, почему вы не пишете мое лицо? Оно настолько вам неприятно?

Он поднял голову и некоторое время изучающе смотрел на меня поверх холста.

— Вовсе нет, — ответил он. — Напротив, у вас очень привлекательное лицо.

Я вспыхнула — комплимент меня обрадовал. Потом сказала:

— Но очевидно, что вам больше нравится мой затылок. Возможно, мои волосы или плечи вас привлекают больше?

Николас только вскинул вопросительно бровь, но ничего не сказал.

Я стиснула зубы и уставилась в окно. Прошло полчаса, прежде чем я отважилась заговорить снова:

— Сэр, у меня возникла идея. Может быть, вы слышали за своей дверью не Би, Матильду или Полли. Может быть, вам почудился голос вашей жены?

— Я не спал, когда услышал ее голос, и это было уже второй раз, мисс Рашдон.

— Но, возможно, сэр, вам только казалось, что вы бодрствуете. Часто люди теряют счет времени…

— Я совершенно точно не спал, мисс.

— В таком случае, у меня есть другое объяснение. Возможно, это был ветер.

Я смотрела во все глаза, стараясь понять его реакцию.

— Могло это быть, милорд?

— Нет.

До этой минуты я как-то не вспоминала о смехе, который слышала во время своего визита в эту комнату. Если бы в тот момент кто-нибудь попытался убедить меня, что это был всего лишь голос ветра, завывающего за окном, я бы яростно возражала.

В эту минуту Николас уронил кисть. Я смотрела, как он нагибается, чтобы поднять ее. И тут заметила, что свеча, которую я уронила, когда тайком приходила сюда, лежит у его ног. К своему стыду, я покраснела.

Уиндхэм выпрямился, вертя в пальцах кисть, и принялся всматриваться в полотно. Я снова украдкой посмотрела на свечу, потом на него. Глаза его, холодные и жесткие, как свинец, будто оценивали меня. Странный это был взгляд, не столь свирепый, чтобы напугать меня, но все же в нем таилась какая-то угроза.

Я выпрямилась и снова стала смотреть в окно. Он продолжал сосредоточенно работать.

В половине одиннадцатого утра я стояла в приемной Тревора, закатав рукав платья до локтя. Лекарственная настойка, которой он смачивал мои царапины, жгла кожу. Я вглядывалась в маленького человечка, скрючившегося в кресле между полками, уставленными медицинскими книгами, и столом, заваленным бумагами. Локти его упирались в колени, а голова была низко опущена, так что я не видела его лица. Он глухо застонал, я бросила взгляд на Тревора и сказала:

— Кажется, он страдает от боли.

— Ничего, подождет своей очереди, — ответил Тревор резко. Потом, в последний раз смазав мои ссадины, пробормотал: — Глупый старик уже третий раз на неделе приходит и жалуется на боль в желудке и голове. Я выцедил из него столько крови, что у него уже ноги дрожат, а он все-таки ходит сюда.

Его тон озадачил меня, но я не подала виду.

— А вы не пробовали каломель? — спросила я и тотчас же, поняв неуместность своего вопроса, прикусила губу и бросила взгляд на пациента, продолжавшего стонать. Я задержала дыхание в ожидании реакции Тревора.

Но, если Тревор и слышал меня, он не показал этого. Повернувшись к столу, он снова закупорил флакон пробкой и бросил использованную повязку — она не попала в предназначенную для этого корзинку и оказалась на полу.

— Послушайте, док, — послышался глухой голос посетителя. — У меня раскалывается голова и ужасно болит живот. Есть у вас хоть что-нибудь, чтобы облегчить мои страдания, пока я дожидаюсь своей очереди?

— Я не умею творить чудеса, — ответил Тревор, как мне показалось слишком отрывисто и резко.

Опустив рукава, я приблизилась к бедному старику, заметив, что лицо его побелело, а глаза приобрели стеклянный блеск. Он жалобно посмотрел на меня и покачал головой.

— Он снова выпустит из меня кровь. У меня и так ее мало осталось.

Я оглянулась и увидела Тревора, приближавшегося к пациенту со скальпелем в одной руке и чашкой в другой. Я взяла руку старого джентльме-на и сжала в своей.

— Вы ведь будете молодцом, верно?

— Я не буду визжать, как свинья, мисс, если вы это имеете в виду. Но я вам кое-что скажу. Я буду просто счастлив, когда вернется док Брэббс. Его слишком долго нет. Мэри Френсис слегла в постель две недели назад, да так и не поднялась. Прискорбное зрелище, скажу я вам, и с каждым днем она все слабеет. Если Брэббс не вернется, она долго не протянет.

Тревор со стуком поставил чашку на стол, взял скальпель и устремил взгляд своих голубых глаз на лицо старика.

— Где вы хотите, чтобы я сделал надрез на этот раз, Дональд? Может быть, перерезать вам глотку?

Когда я с изумлением воззрилась на него, он лишь усмехнулся и пожал плечами.

— Ладно, старый нытик, подставляй голову, я постараюсь сделать операцию как Можно безболезненнее для тебя.

— Не надо ли согреть для вас чашку? спросила я Тревора.

Ответом мне был отрывистый кивок, и я принялась нагревать маленькую стеклянную мензурку над огнем, пока она не раскалилась так, что стала жечь мне пальцы. Я видела, как незадачливый старый джентльмен склонил голову почти до колен и закрыл глаза, в то время, как Тревор стоял возле него со сверкающим острым скальпелем.

— Готовы, мистер Дикс? — спросил Тревор.

— Да, — пробормотал старик.

— Готова чашка? — крикнул он мне.

— Да, — ответила я.

— Тогда приступим.

Молниеносным движением он сделал надрез на лбу мистера Дикса. Я поспешно подала нагретую чашку, и та тотчас же плотно пристала ко лбу мистера Дикса. Вакуум, образовавшийся в чашке, заставил кровь из надреза брызнуть мощной струей.

Тревор равнодушно смотрел на старика, не пытаясь даже подбодрить своего побледневшего и дрожащего пациента. Обняв мистера Дикса за вздрагивающие плечи, я пыталась успокоить его.

— Ну-ну, сэр. Это, несомненно, вам поможет. Главное, не теряйте веры.

— Из-за этой веры во мне почти не осталось крови, — сказал он.

— Потерпите немного, скоро все кончится. Он произнес с благодарностью:

— Вы добрая девочка.

— Нет, сэр, вы заблуждаетесь.

— Вы нежная и сострадательная…

— Тише, тише.

Я улыбнулась и погладила его по плечу.

— Вы сейчас чувствуете себя неважно и склонны к сентиментальности.

— Вы по-настоящему славная девочка, — упрямо повторял мистер Дикс.

— Сэр, кажется, вам стало лучше? Краска уже возвращается на ваши щеки.

— У вас есть муж, девочка? Мои глаза округлились.

— Видите ли, у меня есть взрослый сын, и ему уже пора жениться…

— Я не собираюсь замуж, мистер Дикс, но, если бы и собиралась, думаю, ваш сын слишком хорош для меня.

Он хлопнул в ладоши.

— Она еще и скромница! Док, где вы ее нашли?

Забыв о том, что к его лбу все еще прижата целительная чашка, он обратил свой лихорадочно блестящий взгляд на врача, который с непроницаемым лицом стоял рядом.

— Она принадлежит моему брату, — сказал Тревор, и я заметила, как его губы скривились в усмешке. — Согласен с вами, мистер Дикс. Мисс Рашдон настоящая филантропка. Она милая, добрая и вдобавок хорошенькая.

Я не привыкла к комплиментам и покраснела.

Заметив мое смущение, Тревор тотчас же переключил внимание на своего пациента, а я поспешила к двери, задержавшись только для того, чтобы попрощаться со старым джентльменом.

В кухне я застала Матильду, которая приветствовала меня самым сердечным образом и усадила за стол, а потом поставила передо мной миску, в которой испускала пар овсяная каша, щедро политая маслом и патокой. Кроме того, мне предложили тост счерничным джемом и кофе.

На кухне суетились служанки, готовя для своих господ более плотный завтрак. На огне шипела ветчина, источая дразнящий аромат, румяной корочкой покрывались кексы в печи. В белом фарфоровом чайнике с изображениями купидонов и гирлянд цветов был заварен крепкий китайский чай, столь высоко ценимый Адриенной.

В этот момент в кухонную дверь со двора вошла Полли, придерживая передник, полный свежих яиц. В комнату вместе с нею ворвался ветер, принесший сухие листья и снежные хлопья. Снег только что начал падать с тяжело нависшего над землей неба.

— Ой, — сказала она, — чертовски холодно! К вечеру все засыплет снегом.

Матильда вскочила, чтобы заварить чай. Она хлопотала вокруг чайника, размахивая руками, как наседка, старающаяся защитить своих цыплят.

— Закрой эту чертову дверь, — рассердилась она. — Ты ведь знаешь, как строга миледи насчет чая. Не дай Бог, остынет!

— Она становится такой же странной, как ее братец, — пробурчала одна из служанок.

Скоро мне предстояло узнать, что имя сказавшей это молодой женщины было Кейт.

— Прошу прощения, — заговорила я, не поднимая головы от своей тарелки.

Суета и шушуканье вокруг меня прекратились. Убедившись, что они меня слушают, я продолжила:

— Не думаю, что вам следует судачить о лорде Уалхэме и его сестре. Они ведь платят вам за работу, верно?

Служанки уставились на меня с разинутыми ртами. Неодобрительно обведя их взглядом и продолжая размешивать сливки в своей тарелке с овсянкой, я твердо заключила:

— Они заслуживают вашей преданности. Если бы не они, вы, вне всякого сомнения, занимались бы гораздо более неприятным и тяжелым трудом.

Матильда смущенно откашлялась и приняла мою сторону:

— Она права, дамы. Я говорила вам…

— Да бросьте, — вступила в разговор Полли.

Выложив принесенные яйца в корзинку, она уставилась на Матильду и скривила рот так, что стала похожа на синицу.

— Лорд Уиндхэм тронутый. Если бы вы спросили меня, я сказала бы даже, что не нахожу в нем ничего человеческого. Если вспомнить о том, что он натворил, его бы следовало запереть до конца дней в сумасшедший дом. Бьюсь об заклад, что, если бы такое сделали вы или я, нас уже давным-давно связали бы по рукам и ногам и туда засадили.

Она закончила свою речь выразительной гримасой.

Рассерженная этим выступлением, Матильда возразила:

— Ни у кого нет доказательств, так что лучше помолчи, наглая девка! Нет никаких доказательств того, что его светлость замешан в смерти своей жены.

— Но ведь он был там тогда или нет?

— Ну и что?

Я переводила взгляд с одной женщины на другую, смущенная и обескураженная их препирательством. Они разговаривали на повышенных тонах, и я не сомневалась, что скоро их спор долетит до ушей хозяев. Я посмотрела на Кейт, когда та тоже вмешалась в перепалку.

— Ну, знаете, было самое время покончить с нею. Леди Джейн была недостойна своего высокого положения. И она просто разбила сердце мисс Адриенны, когда выжила ту из ее собственных покоев и заставила жить чуть ли не на подаяние. Кроме того, она и не скрывала своих шашней с джентльменами, хоть и встречалась с ними тайком. Я собственными ушами слышала, как его светлость обвинял ее в изменах, и она не отрицала этого. Леди Джейн в ответ на это бросала ему в лицо упреки, да еще кричала об этом во всю глотку. Говорила, что он не имеет права укорять ее после того, как сам это сделал.

Матильда вспыхнула и сказала с сердцем:

— Его светлость нельзя винить за то, что он делал до того, как женился на леди Джейн. И ей вовсе не стоило заикаться об этом.

Глаза Кейт стали круглыми, как блюдца, а лицо выразило недоумение.

— Ну, он сделал так, что это стало ее заботой, раз разрешил жить в доме этому бедолаге.

Кейт бросила на меня взгляд.

— Всем известно, как это было. Все знали, что милорд и миледи не были женаты по-настоящему, что их брак был только на бумаге. Они и ночи не провели вместе как муж и жена.

Матильда даже не смогла усидеть на месте от негодования.

— Я не разрешаю тебе об этом сплетничать, Кэти Смит.

— Но это правда, Тилли, и ты сама это прекрасно знаешь.

Кейт посмотрела на Полли, будто ожидая поддержки, потом перевела взгляд на меня. Я поднялась было со стула, собираясь покинуть кухню, чтобы не участвовать в этом недостойном разговоре. В этот момент Кейт сощурила глаза и сказала:

— Ты ведь знаешь, что это ни для кого не секрет! Какой же это секрет, если леди Джейн сама разболтала всем на свете, что сэр Уиндхэм опозорил ее. Ни для кого не тайна, что мистер Кевин…

Я закрыла глаза, но по внезапно наступившей в комнате гробовой тишине безошибочно догадалась, что в комнату вошел Николас.

Попытавшись овладеть собой, я слегка поклонилась и встретила, не мигая, взгляд его серых глаз. На его лице было написано полное безразличие, и на мгновение я засомневалась, слышал ли он слова Кэти. По виду Николаса было трудно делать какие-нибудь выводы.

— Идемте, мисс Рашдон, — повелительно сказал он.

Я подошла к нему на вмиг ослабевших ногах, не глядя на смущенных женщин.

Он направлялся в столовую, и я покорно последовала за ним. Остановившись в дверях, подождала, гадая, как вести себя дальше.

Адриенна сидела на одном конце стола, накрытого к завтраку, пальцы ее нервно разглаживали скатерть.

Тревор, сидевший рядом с сестрой, размешивал ложечкой сахар в кофе и оторвался от книги, когда Николас возвестил:

— Мисс Рашдон составит нам компанию за завтраком.

Пораженная его словами, я обратилась к нему:

— Сэр?

Опустившись на стул, он указал мне на место рядом с собой.

Я почувствовала, как щеки мои запылали под испытующими взглядами Тревора и Адриенны. Расправив плечи, я возразила:

— Благодарю за любезное приглашение, милорд, но мое место на кухне, и я…

— Я сказал, — настойчиво повторил Николас, в его серых глазах появилось угрожающее выражение. — Сядьте!

Мне ничего не оставалось, как подчиниться. Николас с вызовом посмотрел на брата и сестру.

— Я считаю необходимым разлучить мисс Рашдон и этих гадюк, что судачат о нас в кухне. Если кто-то из вас возражает, скажите это прямо. Нет?

Он смотрел на брата и сестру с таким видом, будто он король, а они его подданные. Губы Николаса изогнулись в улыбке.

— Вы сейчас, наверное, думаете: «Пусть немного потешится». Мудро, очень мудро. Но я не расположен обсуждать свое поведение.

В комнату бочком проскользнула Полли. Завидев меня, она замерла в удивлении.

Николас свирепо воззрился на онемевшую служанку, потом сказал сквозь зубы:

— Подай ей завтрак.

Сделав реверанс, Полли поспешила из комнаты и через минуту вернулась, неся завтрак, который я не успела съесть на кухне. Когда служанка поставила передо мной тарелку застывшей овсянки, Николас рявкнул:

— Убери эту гадость с моих глаз! Если я еще не совсем рехнулся, мне кажется, я почувствовал запах жареного бекона.

— Да, милорд.

— В таком случае подай его ей. И яйца. И того черного золота, которое мы именуем чаем.

Полли поспешно схватила со стола тарелку с овсяной кашей и исчезла за дверью.

Молча я ожидала, пока мне подадут завтрак. Тревор вернулся к чтению. Адриенна будто съежилась на своем стуле и сидела, сжав руки на коленях и глядя не отрываясь на Тревора, продолжавшего машинально помешивать кофе, позвякивая ложкой.

— Может быть, ты прекратишь? — спросила она его раздраженно.

Не поднимая головы, Тревор постучал ложечкой по краю чашки и отставил ее в сторону.

— Извини, дорогая, — сказал он.

Хотя я чувствовала на себе пристальный взгляд Николаса, я не смела посмотреть на него. Я не понимала, зачем он это сделал. Мне было неловко в присутствии этих людей, как и им было неловко в моем обществе.

Я уже собралась было извиниться и покинуть их, когда в столовую вновь вошли Полли и Матильда, толкая тележку, нагруженную едой. Когда они приступили к своим обязанностям и принялись ставить блюда на стол, появился Реджинальд и передал Тревору какой-то конверт. Стоя в ожидании дальнейших распоряжений, Реджинальд долго рассматривал меня, потом перевел взгляд на зеркало в раме лимонного дерева, украшавшее стену за моей спиной.

Тревор пробежал глазами письмо, потом бросил его на стол.

— Слава Богу, старый Брэббс наконец вернулся. Готов биться об заклад, что мистер Дикс будет уже через час восседать на крыльце Брэббса, жалуясь на то, что я выпустил из него всю кровь.

Адриенна откинулась на стуле и брезгливо поморщилась:

— Неужели мы должны это обсуждать за едой? Тревор ухмыльнулся:

— Я брал с него пенс за свои услуги. Несомненно, он снова притащит вместо денег мешок кукурузной муки.

Он посмотрел на меня, и его улыбка стала дружелюбной:

— Брэббсу будет интересно узнать о вас, мисс Рашдон, я в этом уверен. Не сомневаюсь, что Дикс прожужжал ему уши о вашей доброте ко всем обитателям Малхэма.

Снова наступило молчание. Я изо всех сил старалась съесть роскошный завтрак, предложенный мне, но аппетит у меня совершенно пропал. Я вдруг подумала, что мне следует как можно скорее навестить доктора Брэббса. Решиться на это мне было нелегко. Для меня подобный визит был равен подвигу. Чтобы дойти до его дома, мне надо было пройти через всю деревушку Малхэм.

Адриенна обратилась ко мне:

— Мисс Рашдон, у меня есть к вам предложение.

Я перевела на нее взгляд, радуясь тому, что не надо больше смотреть в глаза доктору.

Нежные изящные руки Адриенны тщательно намазывали масло на тонкий ломтик хлеба. Потом она продолжила:

— Сегодня я должна кое-куда поехать. Если мой брат не будет возражать, может быть, вы присоединитесь ко мне?

— Куда ты собираешься, Адриенна? — спросил Тревор.

— В Бэк-Холл, на ленч с Мелиссой.

— Зачем тебе нужна Ариэль? — поинтересовался Николас.

Наступило молчание. Адриенна продолжала жевать хлеб, потом отряхнула с пальцев семена тмина и сахар и принялась за чай.

— Я задал тебе вопрос, — сказал Николас, — так что будь добра отвечать. — Откинувшись на спинку стула, он внимательно посмотрел на сестру, потом понимающе улыбнулся. — Ах да, ты же не разговариваешь со мной после вчерашнего. Но я ведь уже извинился. Тебе этого недостаточно?

Адриенна продолжала пить маленькими глотками чай, не обращая на него внимания.

Николас посмотрел на меня, и я заметила, как губы его сжались.

— Очень хорошо, — внезапно сказал он. — Если ты не находишь слов, чтобы ответить мне.

— Как ты, наверное, помнишь, — спокойно заговорила Адриенна, не давая ему высказать уже готовый сорваться с его уст ультиматум, — ты всех компаньонок отсылал из этого дома и они покидали его в слезах, не выдержав и недели.

Николас побледнел.

— Ты пугал молодых женщин своими выдумками о призраках. И я удивляюсь, что у нас в доме осталась хоть какая-то прислуга.

Его взгляд снова обратился ко мне. И столь же быстро Николас отвел глаза.

— Экая глупость, — сказала Адриенна, и чашка ее звякнула, ударившись о блюдце.

Отодвинув тарелку с едой, Николас сказал:

— Я бы не отказался выпить.

— Я тоже, — присоединился к брату Тревор.

Закрыв книгу, он отложил ее в сторону и отправился за шерри для них обоих. Извинившись, я поспешила покинуть комнату.

Остальную часть утра я провела, собираясь в Бэк-Холл. Я прекрасно представляла себе это местечко. По сравнению с Уолтхэмстоу он был маленьким, но его сады содержались в безукоризненном порядке, и цветы там сменяли друг друга в зависимости от сезона. Я часто мечтала о визите туда.

В час дня меня вызвали к Адриенне. Входная дверь была открыта настежь, и у порога нас ожидал экипаж, сверкающий черными лакированными дверцами, украшенными гербами Уиндхэмов. Меня охватил какой-то странный восторг. Нервозность, не покидавшая меня все утро, прошла.

— Ариэль?

При звуке голоса милорда я остановилась и медленно повернулась к нему.

Он стоял в глубине сумрачного холла, и сам одетый во все черное, был похож на тень.

— Куда вы собрались? — спросил он.

Я шагнула вперед, чтобы лучше его видеть. Николас держался прямо, но лицо его показалось мне смущенным и даже отчаянным, как у ребенка, узнавшего, что его последний друг покинул его без всяких объяснений. Натягивая на голову капюшон плаща, я ответила:

— Милорд, вы сами разрешили мне сопровождать вашу сестру в Бэк-Холл не далее как сегодня утром за завтраком.

— Разве? — послышался его спокойный голос.

— Да, милорд. За завтраком. Неужели вы забыли?

Его молчание означало, что Николас вспомнил, но он продолжал стоять неподвижно, молча глядя на меня. Я отвернулась и направилась к ожидавшему экипажу, моля Бога, чтобы Ник не окликнул меня и не заставил вернуться. Я не могла видеть его таким.

С облегчением опустившись на кожаное сиденье экипажа, я прикрыла глаза, мгновенно позабыв о присутствии леди Адриенны.

— Ему становится все хуже, — сказала она тихо.

Я отодвинула бархатную занавеску цвета бургундского вина с окна кареты и принялась смотреть в окно, не желая поддерживать разговор со своей спутницей.

Мы миновали общественный выгон сначала в Присдейле, потом в Пайкадоу. Свернув с дороги на Райке, мы оставили позади деревенские лавки, расположенные на ее окраине, и продолжали свой путь дальше.

Наконец мы добрались до Малхэм-Ист, деревенских усадеб и обширных пастбищ. Я угадала, когда будет поворот на Хоторн-лейн. Глядя на покатые холмы вересковых пустошей, сейчас покрытые побуревшей жухлой травой, я вся отдалась воспоминаниям, счастливым и печальным. Будучи детьми, мы с Джеромом часто резвились на этих пастбищах. И в этот момент я горько пожалела об утрате своего друга.

Услышав вздох Адриенны, я очнулась от своих мыслей.

— Я хочу извиниться за свое вчерашнее поведение, — сказала Адриенна. Она спрятала руки в меховую муфту и поглядывала на меня из-под полей шляпы. — Вы очень добрая, Ариэль.

Я застенчиво ответила улыбкой на ее улыбку.

— Мне хотелось бы как-нибудь отблагодарить вас за доброту.

— В этом нет необходимости, — ответила я.

— Вы должны понять, что я почувствовала…

— Я понимаю, — заверила я ее. Некоторое время мы ехали в молчании, потом она продолжила:

— Мне кажется, вы должны знать. Сегодня утром мы с Тревором решили отправить Николаса в больницу Сент-Мэри.

Я отвела взгляд, внезапно охваченная паникой.

— Это ужасно… — прошептала я.

— Вы считаете нас жестокими?

— Он не безумен, возможно, кое-чего не помнит…

— Провалы в памяти только незначительная часть его недуга, Ариэль. Временами он впадает в меланхолию, в черную депрессию, и я начинаю опасаться не только за нашу безопасность, но и за его собственную. И следует еще подумать о ребенке.

Потрясенная такой несправедливостью, я повернулась к ней:

— Вы думаете, он способен нанести вред Кевину?

Сердце мое отчаянно забилось. Ее молчание было для меня невыносимо.

— Неужели, — не выдержала я, — у вас есть причины считать, что он может быть опасен для ребенка?

— Нет.

Прикрыв глаза, Адриенна откинула голову на подушку.

— Он любит мальчика больше жизни. Нет, он никогда не обидит его.

— И все же вы готовы разлучить их, отослать его прочь. Разве это не будет означать смертного приговора для вашего брата?

— Да. Это окончательно добьет его, — неожиданно согласилась она.

— А вы подумали о ребенке? Что случится с Кевином без отца? Вы доверите его заботам Би, которая питает к нему неприязнь? Он зачахнет и умрет без любви.

Адриенна смотрела на меня: глаза ее были печальны, а красивое лицо побледнело от холода.

— Я люблю своего племянника.

— Но вы ему не отец и не мать.

— Он никогда не знал своей матери, поэтому это не так уж важно. Кроме того… — Она глубоко вздохнула. — Кроме того, я часто думаю, что ребенок имеет непосредственное отношение к болезни брата. Видите ли, Ник виноват в смерти его матери, и это сводит моего брата с ума. Я в этом уверена.

Я заставила себя отвернуться и смотреть в окно.

Экипаж остановился, и мне не потребовалось отвечать. Мы прибыли в Бэк-Холл.

Глава 8

Мы вернулись в Уолтхэмстоу, сразу как стемнело. Расставшись с Адриенной, я оставалась у себя в комнате, пока не убедилась, что миледи вернулась в свои покои. И тогда я пустилась в путешествие по Малхэму.

Дневные краски померкли к тому времени, когда я приблизилась к крошечной деревушке. Несмотря на темноту, я все еще могла различить дальнюю колокольню деревенской церкви и продолговатое строение старого Малхэм-Холла с его внушительными каменными стенами. К вечеру снег пошел сильнее, вокруг меня ветер закручивал его вихрем, хлестал по лицу. Я дрожала не столько от холода, сколько от страха. Страх просачивался в мое тело, леденил меня, проникая до мозга костей, сжимал мое сердце, лишал разума. Может быть, было ошибкой мое возвращение сюда, может быть, мне не следовало встречаться с человеком, отправившим меня в Менстон два года назад.

Я продолжала свой путь по узкой тропинке, иногда невольно закрывая глаза от яростных порывов ветра, бросавшего снег мне в лицо. Мои руки и ноги онемели, легкие обжигал студеный воздух. Но теперь я приняла решение. Никакой холод не мог заставить меня повернуть назад. Никакая угроза со стороны человека, когда-то бывшего моим другом, не могла отвратить меня от моей цели.

Я перешла ручей по мостику, на мгновение остановившись, чтобы взглянуть вниз на замерзшую и неподвижную теперь воду. Холод погнал меня дальше, я шла, огибая деревню по краю, по задворкам, глаза мои отмечали каждое знакомое место: Кромвелл-коттедж, Саут-Вью коттедж, «Диксон-Инн».

Наконец я добралась до гостиницы, осторожно пробираясь по снегу, встала на цыпочки и заглянула всводчатое окно таверны, комнаты с низким потолком, как обычно делала, когда была ребенком. Как и прежде, за столами сидели углекопы с местной шахты. Их натруженные заскорузлые пальцы сжимали кружки с подогретым элем. Их одежда и лица все еще хранили следы угольной пыли, которую они не успели смыть после работы.

Я двинулась дальше к Фрэнкл-стрит, пока не добралась до угла. Тут я остановилась. Я говорила себе: «Иди дальше. Иди! Здесь тебе делать нечего. Здесь ничего для тебя не осталось. Он мертв. Джером мертв. Пора расстаться с детскими воспоминаниями». Но я не могла этого сделать. Те долгие часы, что я провела в этом убогом коттедже, снова влекли меня к нему. Мне казалось, я слышу смех Джерома, его добродушное поддразнивание… и первое объяснение в любви. И от этих воспоминаний на глаза мои навернулись слезы. Мне до боли не хватало его сейчас. Так хотелось поделиться с ним всем, что легло на сердце, услышать совет и слова поддержки.

Охваченная тоской, вызванной воспоминаниями, я, спотыкаясь, приблизилась к дому, чтобы прислониться к его каменной стене — ноги меня не держали. Как мне хотелось прижаться лицом к оконному стеклу, сквозь которое просвечивал огонь, горевший в комнате, как мне хотелось увидеть это бедное, но приветливое жилище.

Я представляла себе, как Розина Барон, мать Джерома, склоняется над огнем, вороша угли кочергой, а ее простые оловянные горшки и миски отражают в своей тусклой поверхности огонь камина. Этот коттедж был для меня подобием родного дома. И до этой минуты я не сознавала, насколько тосковала по нему.

Ветер завывал над Пайкадоу-Хилл. Заставив себя двинуться с места, я потащилась дальше по глубокому, доходившему мне до щиколоток снегу. Мне надо было непременно добраться до дома доктора Брэббса.

Съежившись от холода, я стояла там и надеялась, что какой-нибудь случайный прохожий поколеблет мои намерения и заставит уйти отсюда. Но, если не считать уже наметенных сугробов призрачно-белого снега, все продолжавшего падать, на улице не было признаков движения в эту суровую зимнюю ночь. И, глубоко вдохнув обжигавший легкие воздух, я постучала в дверь.

Немного подождала — никакого отклика.

Постучала во второй раз. Снова подождала.

Послышался скрежет ключа в замке. Дверь отворилась не больше чем на дюйм, пролив на мое лицо теплый желтый свет.

— Кто там? — послышался дребезжащий от старости голос.

— Это я, — ответила я.

— Говорите громче, я, знаете ли, глуховат. Кто там?

Дверь отворилась пошире.

Я стряхнула с плаща снег и шагнула в полосу света. Увидела оценивающие меня карие глаза.

— Брэббс, — сказала я, — я едва не замерзла под вашей дверью.

Ночной ветер прошелестел на пустоши и замер, теперь он стонал и завывал уже где-то далеко.

— Клянусь всеми святыми… — донесся до меня его шепот. — Наверное, это ветер сыграл со мной шутку.

— Никакой шутки нет, — ответила я.

— В таком случае, может быть, это был снег.

— И снег тут ни при чем, — уверила его я. — Брэббс, — сказала я, дрожа и немея от холода. — Я замерзла. Разрешите мне войти?

Он распахнул дверь, и в комнату ворвался ветер со снегом. Снег осел на пол у его ног.

— Боже милостивый! Ариэль Маргарет Рашдон! Твое появление способно довести старого человека до могилы. Мэгги, так ты жива?

Я проскользнула внутрь и оказалась в его объятиях.

Брэббс прижимал меня к груди и раскачивал из стороны в сторону.

— Мэгги, Мэгги… — едва не рыдая, произнес он, прежде чем выпустил меня.

Потом я услышала, как хлопает дверь, которую он закрыл, что бы не напустить холода в дом. Брэббс прислонился к двери, стараясь смириться с моим неожиданным появлением. Не поворачиваясь ко мне, он сказав слабым голосом:

— Если ты призрак, вернувшийся, чтобы преследовать меня…

— Я не призрак, не обман зрения, не ветер, не снег и не порождение вашего стареющего рассудка. Перед вами Ариэль Рашдон собственной персоной. Я буду преследовать вас до самой смерти, потому что когда-то я любила вас. Я доверила вам свою тайну…

— Постой, постой! — умолял он меня.

— Нет, я скажу все, что хотела.

Я сбросила свой плащ с плеч прямо на пол.

— Посмотрите на меня, Брэббс, я человек из плоти и крови, а вовсе не дух, не вестник смерти.

Он боязливо оглянулся на меня, с лица все еще не исчезли страх и недоверие.

— Боже милостивый! Этого не может быть! Я вас не знаю, мисс. Вы не похожи на мою Мэгги, на мою ребячливую Маргарет со смеющимися глазами, зелеными, как Ирландия, и щеками, розовыми, как цветы вереска. Нет, вы совсем не похожи на нее. Уходите! Прочь, призрак! Ваши глаза слишком тусклые, а щеки слишком запавшие, чтобы вы могли быть ею, моей Мэгги!

— Да, мои щеки запали, а глаза потускнели. Если день и ночь находиться в каменном мешке, это произойдет с каждым.

Повернувшись ко мне, он продолжал стоять, опираясь спиной о дверь.

— Боже мой! Милостивый Боже! Я вижу дурной сон. Он сказал мне, что ты умерла… Джером стоял на этом самом месте, где теперь стоишь ты, плакал и говорил, что ты умерла в этом ужасном, злополучном месте.

Его кустистые седые брови свисали на глаза, Почти закрывая их. Наконец он приблизился и начал медленно кружить, внимательно разглядывая меня.

— Отвечайте мне! В какой день и час вы родились? Быстро!

— С первым ударом колокола после полуночи в году от рождения нашего Господа тысяча семьсот семьдесят седьмом.

— Имя вашей матери?

— Джулиана.

— Отца?

— Эрик.

— Были у вас братья и сестры?

— Да. Одна сестра, но она умерла в момент рождения.

— И?

— И моя мать умерла вместе с нею. Умерла родами.

— Где ваш отец?

— Умер. Погиб во время обвала на шахте, когда мне было десять лет.

— И…

— Я поселилась у дяди.

Теперь я повернулась и встала лицом к нему. — Я прожила почти десять лет в его доме, наверху, над гостиницей «Петух и бутылка». Я имела обыкновение помогать вам, когда вы делали обходы своих больных. Кроме того, я вытирала пыль в этом доме и подметала полы. Еще просила вас научить меня лечить больных, и вы обещали, что когда-нибудь сделаете это.

Он плакал, закрывая лицо руками.

— Когда мне исполнилось шестнадцать, я призналась вам, что люблю Николаса Уиндхэма. Я сказала вам, что мечтаю выйти за него замуж и что однажды это случится. Вы рассмеялись и сказали, что будете плясать на моей свадьбе. Десять лет я наблюдала, как он приходил в таверну моего дяди, и всегда пряталась, всегда скрывалась от него, опасаясь, что он сочтет меня слишком незначительной или слишком молодой. Вы убедили меня, что я красива. Вы и Джером. Вы называли меня принцессой и говорили, что я заслуживаю принца.

Он упал на стул:

— Если бы я только мог покончить с этим.

— Я убедила Джерома помочь мне. По его совету я подстроила нашу встречу на Коув-роуд. И ровно в полдень я встретила Николаса Уиндхэма лицом к лицу в первый раз там, на развилке дорог. Я несла корзинку с вереском и желтыми нарциссами. На мне было платье из жемчужно-серого муслина…

Мой голос задрожал и пресекся, когда я вспомнила свою первую встречу с Уиндхэмом.

— Мое желание исполнилось. В тот день он полюбил меня.

— Я не должен был допустить этого, — сказал мой старый друг.

Я хмуро смотрела в его полные скорби глаза.

— Да, вы должны были мне сказать о ней. О леди Джейн Блэнкеншип, которая сделала все, чтобы приковать его к себе.

— Я не хотел причинять тебе боль, — возразил Брэббс.

— Причинять боль! Разве мне не было больно узнать, что он обручился с леди Джейн? Обручился, когда не прошло и двух дней после того, как он признался мне в любви?

— В таком случае, ты должна винить лорда Малхэма, а не меня, Мэгги!

— Нет, я не собираюсь винить его. Я виню себя. Себя и Джерома. Если бы я знала о леди Джейн прежде…

Брэббс поднялся со своего стула.

— Ты знала о леди Джейн, когда забралась к нему в постель, девочка. В таком случае где же была твоя гордость?

— Гордость? — возмутилась я. — И вы еще будете читать мне проповеди о гордости и достоинстве? Вы, человек, отбросивший дружбу и доверие, как ненужные вещи? Я вам так доверяла…

— И что я должен был сделать? Когда ко мне пришел твой дядя и высказал подозрения насчет твоего состояния… что мне оставалось делать?

— Вы могли бы отослать меня куда-нибудь.

Куда угодно, но только не в Ройал-Оукс в Менстоне. Это же сумасшедший дом…

— Ничего другого не оставалось, девочка. Брэббс снова опустился на стул с усталым и несчастным видом.

— После смерти твоего дяди я пытался писать письма в это учреждение, но ответа ни разу не получил. Ни разу! Потом появился Джером, сам едва живой. Он сказал мне, что ты умерла. Умерла в этом злополучном месте, не выдержав тяжких испытаний. О, Мэгги, Мэгги, как я страдал!

Его рыдания надрывали мне сердце. Я опустилась на пол и обхватила его колени.

— Вы думаете, я не страдала? — спросила я уже более мягким тоном.

Он провел рукой по моим волосам.

— Должно быть, это скверное место.

— Да. Скверное. Мне было стыдно, что меня туда заперли. И я ненавидела вас. Я ненавидела своего дядю. Я ненавидела Николаса. Почему это случилось со мной? — спрашивала я себя тысячу раз на дню. Я была доброй девочкой, и все, чего я хотела, — это Николас, но, даже желая этого, я была готова разлучиться с ним. Я ведь знаю, что такое аристократия с ее снобизмом. Он должен был жениться на Джейн, ведь их семьи договорились об этом браке.

— И все-таки ты пошла к нему. Я закрыла глаза, вспоминая.

— Да, я пошла к нему. Но разве не ирония судьбы, что празднование его помолвки проходило в гостинице моего дяди?

— И как же тебе удалось попасть туда?

— Я подкупила служанку, которую наняли родственники Уиндхэма на этот вечер, и заняла ее место.

— Он должен был попытаться избавиться от тебя.

— Он и пытался, — с горечью кивнула я.

— Да, на нем тоже лежит грех, девочка.

Я вздохнула, не сводя глаз с уголка возле камина.

— Его вина была только в том, что он позволил мне поверить, что я могу бороться за него, что у меня есть надежда победить. Он обещал мне эту ночь, поклялся, что не любит ее, и я ему поверила. Он дал мне слово, что найдет способ порвать с ней, расторгнуть помолвку. И на следующее утро уехал в Йорк именно с этой целью. Я не видела его несколько недель. Когда я узнала о его возвращении в Уолтхэмстоу, я ждала, уверенная, что он придет повидать меня. Но он не пришел…

— И вскоре тебя отправили в Менстон.

— Да, — ответила я тихо. — В то время, как он стоял у алтаря рядом с Джейн Блэнкеншип, за мной захлопнулись окованные железом двери Ройал-Оукса, лишив меня надежды на будущее.

— Но ведь ты здесь, девочка. Теперь ты вернулась домой…

— Ненадолго, — возразила я и почувствовала теплое прикосновение его руки. Закрыв глаза, я сказала: — Я вернулась за тем, что принадлежит мне. А потом я уеду.

Он поколебался, прежде чем ответить:

— Мэгги, здесь нет ничего, решительно ничего, принадлежащего тебе. Твой дядя ничего тебе не оставил.

— Я вернулась не за тряпками, не за деньгами, не за сувенирами на память.

— Посмотри на меня! — требовательно произнес Брэббс.

Я подняла глаза.

— Скажи мне, где ты остановилась?

— В Уолтхэмстоу.

— Боже мой!

— Он меня не помнит, — поспешила заверить его я.

— Это не мое дело. Но преступление…

— Преступление!

В порыве гнева я вскочила с места, сбросила его руку со своего плеча.

— Преступление, сэр? Преступление забрать у вора то, что в первую очередь принадлежит мне? Ребенок мой! Его отняли от моей груди и забрали от меня менее чем через сутки после его рождения!

— Мэгги, подумай о ребенке. Что ты можешь ему дать?

— Я его мать!

Я наступала на него, продолжая свою гневную отповедь:

— Я его мать! Разве я люблю его меньше оттого, что у меня нет дома? Оттого что я бедна? Необразованна? Разве это имеет отношение к тому, что я чувствую к нему? Он моя плоть и кровь…

— Но он еще и Уиндхэм!

Старик поднялся со стула.

— Скажи мне, девочка! Ты ведь видела их вместе: разве Николас любит его меньше, чем ты?

Я отвернулась, и горло мое свело судорожными рыданиями. У меня было такое ощущение, будто внутри у меня разверзлась огромная, ужасная рана, и меня затопило такой болью, гневом и печалью, какие я ощутила впервые после того, как меня заперли в этот злосчастный сумасшедший дом в Менстоне.

Брэббс обнял меня и прижал к груди.

— Тише, тише, Мэгги, послушай меня. Ты не можешь забрать ребенка. Если ты попытаешься похитить сына, тебя наверняка поймают и ты потеряешь его навсегда. Ты будешь страдать, потому что тебя отдадут под суд. И этим ты предашь его!

— Нет! Его забрали у меня! Я только хочу вернуть своего ребенка…

— Тише, Мэгги, успокойся, — повторил он. — А теперь скажи мне… Джером работал на обе стороны? Ты никогда не соглашалась, чтобы он поместил дитя в приличную семью? Смотри на меня, Мэгги, и отвечай правдиво. Такое соглашение существовало?

— Да. Но…

— В таком случае он понимал, что делает, девочка…

— Перестаньте напоминать мне об этом. Оттолкнув его, я начала мерить шагами комнату.

— Мэгги, — услышала я его ласковый голос, — иди сюда и сядь рядом. Я приготовил на обед маллигатони . Мы обсудим этот вопрос и, может быть, придумаем что-нибудь.

— Что тут придумывать! — возразила я, но невольно мой взгляд обратился к столу, на котором покоилась тарелка с уже нарезанным хлебом и кувшин посита . Запах горячего молока, сдобренного пряностями, заставил меня вспомнить, что я с утра ничего не ела.

— Садись.

Брэббс принес из буфета еще одну миску и поставил на стол. Обернувшись ко мне, он улыбнулся. Лицо его заросло седой щетиной.

— Мэгги, когда это было, чтобы ты отказывалась от моего маллигатони [4]? Прежде ты очень его любила.

Я снова попыталась отказаться.

— Уже поздно, доктор Брэббс. Он налил мне кружку посита [5].

— Сначала хороший глоток этого пойла и миска супа, и потом я тебя отпущу. Я запрягу свою лошадку и отвезу тебя обратно в Уолтхэмстоу, нечего тебе бродить в темноте по такому холоду.

Больше я не стала отказываться, потому что аппетит мой пробудился и я испытывала острое чувство голода. Брэббс сел за стол напротив меня, его добрые карие глаза не отрывались от моего лица.

Я ощущала его интерес к себе, даже любопытство: во мне все изменилось — и внешность, и характер. Но мне был неприятен его оценивающий взгляд, поэтому я старалась не встречаться с ним глазами, а смотреть в сторону, на стену или в тот угол, где горел камин. Я была совсем не готова к тому, чтобы говорить о том, что испытала в Менетоне. Вместо этого мысли мои снова возвращались к Николасу. И моему сыну.

Покончив с супом, я некоторое время сидела, откинувшись на спинку стула, прикрыв глаза, ощущая приятную сытость и недолгий покой, потом спросила:

— Как вы думаете, Николас сумасшедший?

— Не знаю, девочка.

— Но вы, должно быть, слышали…

— Ну, это только слухи. Мне трудно о нем судить, Николас Уиндхэм настоящий затворник.

— Но eго брат, конечно…

Руки Брэббса в возмущенном жесте взметнулись кверху:

— Его брат столь же годится, чтобы быть продолжателем нашей профессии, как я на то, чтобы стать королем Англии. Хочешь еще посита, Мэгги? Я покачала головой.

— У Тревора неплохая голова на плечах, я этого не стану отрицать, но он лишен сострадания, столь необходимого, чтобы быть настоящим доктором.

Вспомнив сегодняшний визит мистера Дикса, я мысленно согласилась с такой оценкой.

— Из Джорджа мог бы получиться отличный врач. И он об этом подумывал.

Я и забыла о Джордже Уиндхэме, втором сыне родителей милорда. Тут же мне припомнился и Юджин Уиндхэм, который был чуть старше Тревора. Тревор был младшим из сыновей Уиндхэма.

— Они все еще в колониях? — спросила я.

— Да, они прекрасно там устроились и осели в Бостоне. — Отодвинув стул от стола, Брэббс устремил взгляд на меня и сказал: — А теперь пора назад в Уолтхэмстоу, пока буря не разыгралась еще сильнее. Я приготовлю тележку, а ты пока посиди у огня и погрейся. Я вернусь в мгновение ока.

Я смотрела, как он натягивает шерстяной плащ.

— Мистер Брэббс? Я хочу задать вам один вопрос и задам его прямо, без обиняков. Вы думаете, он убил ее?

Налетел порыв ветра, и оконное стекло задребезжало под его напором.

— Ты знаешь его лучше, чем я, Мэгги, — ответил он наконец, потом повернулся к двери.

Я снова остановила его:

— Вас вызвали туда в ту ночь, когда она умерла?

— Да, — не оборачиваясь, ответил он.

— Вы видели ее тело?

— То, что от него осталось.

— А как вел себя Николас?

— Он был похож на человека в трансе. Прошло несколько дней, прежде чем шок начал проходить. Тогда, я боюсь, и началось самое худшее.

Брэббс открыл дверь и выглянул в темноту, прежде чем выйти в ночь.

Я надела плащ и принялась греть руки у камина перед тем, как решиться выйти.

Стоя на пронизывающем ветру, я оглядывала сад, где под покрывалом снега скрылись сухие стебли мака и душистого горошка. Наконец появился Брэббс с повозкой, и я взобралась в нее.

Мы проехали прямо через город, потом через общественный выгон — Овечью Пустошь и миновали Лавли-лейн. Дважды нам попадались навстречу всадники, и каждый раз я старалась как можно плотнее закутаться в плащ. Потом мы проехали мимо какого-то человека, стоящего сгорбившись на обочине дороги, и, поскольку Брэббс придержал лошадей, пропуская одинокого прохожего, я смогла узнать свою давнюю подругу Розину.

Перейдя дорогу до половины, она остановилась, подняла капюшон плаща, чтобы видеть меня лучше. Я не старалась укрыться от ее глаз, хотя инстинкт подсказывал мне, что я должна это сделать, но я не могла заставить себя таиться и скрываться от Рози.

Какие чувства я различила в ее близоруком взгляде? Может быть, в ее глазах заблестели слезы узнавания? Воспоминаний? Прощения? Ее губы тронула улыбка, но тотчас же ее фигура скрылась за пеленой снежных хлопьев. Повозка покатилась дальше.

Брэббс тихо сказал:

— Она очень больна.

Мы проехали молча оставшиеся полчаса до Уолтхэмстоу. Мне совсем не хотелось расставаться со своим старым другом. Я подняла на него глаза и улыбнулась. Он ответил мне улыбкой и поежился от холода.

— Милая Мэгги, — услышала я его неуверенный голос из темноты. — Ответь мне: если ты приехала сюда только ради ребенка, почему ты не забрала его и не бежала?

Я выбралась из повозки.

— Мэгги?..

Я подняла глаза на Брэббса, не отворачиваясь от снега, падавшего мне на лицо.

— Потому что я нужна Николасу.

Я отвернулась и закончила фразу тихо, чтобы Брэббс не услышал меня:

— Потому что я люблю его.

И, когда я призналась себе в этом, сразу почувствовала облегчение, которого не ожидала. Я была вольна любить Николаса Уиндхэма, потому что теперь я все поняла. Он любил меня. Он возвращался ко мне, но по жестокой прихоти злой судьбы его конь провалился под лед. И этот несчастный случай отчасти лишил его памяти. Но неужели последствия этой травмы неизлечимы?

Я повернулась, чтобы посмотреть на дорогу. Брэббса уже не было: его поглотили ночной мрак и снежная пелена.

Я направилась к дому.

Я не сразу заметила, что дорожка в свежем снегу кем-то протоптана. Однако следы на ней были, хотя снег быстро засыпал их. Я наклонилась, полная любопытства, чтобы рассмотреть их, и заметила, что они сворачивают от дома и исчезают под деревьями.

Сугробы, гораздо более глубокие у края леса, почти скрывали из виду заинтересовавшие меня следы. Все-таки я продолжала свои исследования еще некоторое время, пока не потеряла надежду на то, что смогу их как следует разглядеть. Повернувшись к дому, я остановилась, чтобы оценить все величие и внушительные размеры Уолтхэмстоу. Это крыло дома я узнала даже в темноте. Там располагались апартаменты милорда. Я всматривалась в его окна, потом перевела взгляд на свое окно.

Что заставляло меня стоять на холоде, под слепящим снегом и смотреть на этот огромный мрачный дом? Я не знала этого и не могла бы объяснить. И все же продолжала стоять и смотреть, будто какая-то сила приковала меня к месту. И тут я увидела тень в окне, гораздо более темную, чем мрак, окружавший меня, эта тень силуэтом выделялась на фоне окна. Кто-то был в моей комнате.

Сердце мое на мгновение перестало биться. Судорожно сунув руку в карман плаща, я нащупала и сжала в руке ключ. Неужели я забыла запереть свою дверь? Нет, я заперла ее на ключ. Я помнила это совершенно ясно. Мой мозг лихорадочно работал. Я приняла все мыслимые предосторожности, чтобы меня невозможно было связать с Ройал-Оуксом. Но что, если я упустила что-нибудь: какой-нибудь клочок бумаги или другую мелочь?

Я отступила под деревья, внезапно осознав, что тот, кто стоял у окна в моей комнате, мог выглянуть в сад и увидеть меня. Я все отступала шаг за шагом, земля уходила куда-то вниз и вдруг ушла из-под ног, и, хотя я и попыталась найти опору и ухватиться за что-нибудь, мне это не помогло, и я опрокинулась назад в черно-белую пропасть, охватившую мое тело ледяными пальцами. Я ударилась головой о затвердевшую землю, имир растаял у меня перед глазами, сменившись полным мраком.

Я приходила в себя постепенно. Снег покрывал мое лицо и таял на ресницах. Как давно я находилась здесь? Странно, что мне, закутанной в холодный снежный саван, было тепло. Я огляделась. Теперь снег падал не так сильно, как прежде. Сквозь снежную пелену просачивался призрачный свет луны, отбрасывавший смутные тени.

Голова сильно болела. Я зажмурила глаза, прежде чем попыталась сесть.

Сначала движение справа от себя я приняла за завиваемый вихрем снег, обретший какой-то причудливый облик. Возможно, снег, залепивший мне ресницы, сыграл со мной шутку. Я протерла глаза, потом снова стала вглядываться в кружение снега.

Привидение исчезло.

Что я видела? Первым моим побуждением было окликнуть это видение. Но кого я должна была позвать? Конечно, там никого и ничего не было — теперь это стало для меня очевидно. Да и само видение было смутным, как струйка серого дыма, налетевшего и тотчас же растаявшего в воздухе.

Я с трудом поднялась на ноги и, выпрямившись, прислонилась к стволу дерева, пока мир перед моими глазами не перестал качаться из стороны в сторону и не встал на место. Я продолжила свой путь, неуверенно ступая по снегу, доходившему мне до щиколоток, налипшему на башмаки и затруднявшему движение.

Кухня показалась мне приветливой и желанной гаванью, темной и теплой. Угли таинственно светились в камине под уложенным поверх них торфом. Я скорчилась перед огнем, пока еще не будучи в силах вернуться в свою комнату; сейчас я жаждала человеческого общества, и мне было все равно, будет ли это Матильда, Кейт или даже Полли.

Внезапно я почувствовала, что я в кухне не одна. Я медленно повернула голову и уставилась в темноту, стараясь разглядеть, кто находится рядом на меня смотрели желтые глаза.

— Вельзевул, — прошептала я. — Иди сюда, киска.

Кошечка потянулась, зевнула и не спеша направилась ко мне. Я взяла ее на руки, улыбаясь про себя и слушая ее довольное мурлыканье, умиротворяюще действующее на меня.

— Ариэль?

Мое имя, неожиданно раздавшееся в тишине, вызвало у меня дрожь.

В комнату вошла Адриенна. Ее сизо-серое платье мерцало в полумраке.

— Вы выходили из дома? — спросила она. Трудно было это отрицать, и я ответила:

— Да.

— Я искала вас…

— Что-нибудь случилось? Адриенна нервно переплетала пальцы. — Это все Ник. О! Это было ужасно. О, Ариэль! Ужасно!

Я опустила кошечку на пол и поспешила к ней.

— Что нам делать? — спросила она. — Я никогда еще не видела его таким — в таком отчаянии. Он едва узнал меня, свою родную сестру! Едва узнал меня.

Взяв ее холодные руки в свои, я сказала:

— Вы должны успокоиться. Расскажите мне, что случилось.

Она покачала головой и на мгновение закрыла глаза.

— Мы видели, что приступ приближается. Этот инцидент с кружевами вчера должен был насторо-ить нас. — Глядя прямо на меня, она спросила: — Что за безумие в него вселилось, Ариэль? Ник мечется по комнате и говорит сам с собой. Он утверждает, что его покойная жена приходит и преследует его. О Боже, что же нам делать?

— Где он сейчас?

— В детской.

Я почувствовала слабость, отпустила руку Адриенны, повернулась к двери и, ничего не объясняя, бросилась по коридору.

В холодном и темном коридоре свечи не были зажжены. Я продвигалась ощупью, натыкаясь на столы и опрокидывая стулья. Мои глаза обшаривали каждый угол и каждую нишу. Вокруг сгустился мрак, и я задыхалась в этой темноте.

Я свернула в другой коридор и остановилась, как какой-нибудь заблудший путник, не знающий, какую дорогу выбрать. Темнота сбивала меня с толку. Наконец я повернула направо. Стало еще холоднее, и теперь мрак казался почти непроницаемым. Но я продолжала торопливо продвигаться, намереваясь найти Ника и Кевина, не замечая, что роскошный ковер под моими ногами уступил место каменному полу, и мои шаги теперь отдавались гулким эхом.

Я остановилась, пытаясь сориентироваться, где именно нахожусь.

Меня окружал непроглядный мрак. Я чувствовала, как сырость заползает под одежду, липкой рукой касается кожи, как страх сжимает сердце.

Меня охватила паника. «Глупая девчонка, — с презрением думала я о себе. — Здесь нет ничего, кроме слоя пыли, а возможно, пары мышей. Закрой глаза, и, когда ты их снова откроешь, мрак покажется тебе не таким непроницаемым и не таким пугающим».

Я попыталась это сделать.

Увы, это не подействовало! Бездонная глубина и неизмеримое пространство коридора не обещали ничего хорошего. Я попятилась, сначала медленно, ощупывая ногами пол, ступая осторожно, пока наконец мои ноги не ощутили снова мягкую поверхность ковра. Тогда я повернулась и побежала, лихорадочно размахивая руками; я миновала коридор. Да, думала я, теперь мне следует повернуть налево, а не направо.

Я поспешила вверх по лестнице.

Куда подевались все эти чертовы служанки?

Будь я хозяйкой этого холодного и темного особняка, я бы приказала увешать стены жирандолями , и свечи — множество свечей — горели бы здесь днем и ночью!

Жирандоль —большой фигурный подсвечник для нескольких свечей.

Добравшись до верхней площадки, я остановилась. Блаженное облегчение! Верхний холл не был темным. Мягкое сияние сочилось и окрашивало ковер на полу в цвет старого портвейна. Стул у стены отражал свет свечи своими золочеными подлокотниками и ножками. Я смотрела на все это, как дитя, заблудившееся в лесу и по счастливой случайности нашедшее дорогу домой. Я поспешила в детскую — теперь мой страх уступил место беспокойству за моего сына… и его отца.

Я подошла к двери.

— Джейн вернулась, — услышала я голос старой ведьмы, — вернулась, чтобы заставить вас заплатить за содеянное. Убийца! Она взывает из могилы, милорд. Она зовет вас как раз сейчас. Послушайте!

Я остановилась, затаив дыхание, стараясь приглушить биение сердца, глухо колотившегося о ребра. Ветер ревел, и его гудение прорывалось сквозь толщу стен, а снег, смешанный с дождем, бился о стекла. Звук и вправду походил на тоскливый плач, но это был всего лишь ветер.

Собравшись с силами, я вошла в комнату Кевина.

Би сидела у огня, подавшись вперед, пальцы ее — узловатые и скрюченные, как ветви дерева. — обвивались вокруг подлокотников стула. Она покачивалась на стуле, и ее ноги, обутые в башмаки с толстыми подошвами, в такт словам постукивали по полу.

Малыш крепко спал в своей кроватке. Николас, повернувшись спиной ко мне, стоял у постели Кевина, глядя на спящего сына.

Постукивание ног Би прекратилось, как только я позвала:

— Лорд Малхэм?

Однако Николас не двинулся с места. Не обращая внимания на старуху, я подошла к милорду и дотронулась до его руки.

— Да, — сказал он шепотом, подоткнул одеяльце и повернулся ко мне. — В чем дело?

— Давайте выйдем из комнаты, сэр, я хочу поговорить с вами.

— Выйти с вами?

Николас поднял глаза и с минуту смотрел на меня, будто пытаясь вспомнить мои черты. И что произошло тогда — было ли это озарение? Смущение? Возможно, его глаза под тяжелыми веками на мгновение широко раскрылись, выражая тревогу, но это было всего лишь одно мгновение, и оно прошло. Он снова повернулся к детской кроватке и, улыбаясь, смотрел на сына.

— Вы выйдете со мной? — спросила я его.

Я самым настойчивым образом взяла его за руку. Но по его глазам и улыбке я видела, что имею дело с не вполне разумным человеком. Николас явно был не в себе.

Пальцы его сжали мою руку. Слегка отстранившись, я сказала:

— Идемте, сэр. — И он подчинился мне.

Глава 9

— Может быть, вы желаете, чтобы я вам позировала?

Он возвышался надо мной, как башня, и его склоненное ко мне лицо казалось серым в полумраке. Потом его рука медленно поднялась, а кончики пальцев оказались парящими над моим плечом.

— Вы куда-то ходили, — заявил Ник. В тишине я слышала, как он сглотнул. Потом спросил: — Куда?

— Повидать друга, сэр.

Его брови сошлись в одну линию.

— Друзья? Я помню, что у меня тоже были друзья, да, это-то я помню.

Он провел рукой по глазам и посмотрел куда-то в сторону.

Распрямив плечи, я шагнула к двери студии. Николас последовал за мной.

Я уже находилась в центре комнаты, а Николас же продолжал стоять на пороге, черты его были скрыты тенью, падавшей от меня. Я сняла плащ, и он упал на пол.

— Вы зажжете свечи, сэр?

Николас механически двинулся к столу и начал возиться, нащупывая кремень и свечу, пока наконец не добился своего и не зажег все свечи, которые во множестве были расставлены по всей комнате. И теперь все вокруг озарилось веселым золотисто-желтым светом. Я поставила чистый холст и мольберт, потом подняла с пола кисти и палитру Он внимательно вглядывался в мое лицо. «Что он там видел?» — недоумевала я. Неужели эти не проницаемые серо-стальные глаза видели то же что и доктор Брэббс, — ту же бледность щек и за остренные черты лица? Как он рассматривал меня? Как художник или как мужчина?

Я почувствовала, как кровь в моих жилах заструилась быстрее, когда мой взгляд остановился на его губах. Даже в самые черные и страшные моменты, когда владевшее мною отчаяние грозило сломать меня, в те страшные месяцы, проведенные в Менстоне, воспоминание об этих губах наполняло меня гневом и одновременно сладостным томлением. Теперь я смотрела в лицо реальности. Я продолжала любить Николаса Уиндхэма, и это было мне совершенно ясно, я любила его отчаянно и так же отчаянно ненавидела за то, что он меня оставил.

Я не могла больше лукавить перед самой собой, правда была мне теперь очевидна.

— Милорд, — заставила я себя нарушить тягостную тишину, — Так вы будете меня писать?

Когда он приблизился ко мне, я затаила дыхание. На нем был тот же черный сюртук и та же белая рубашка, что и днем, только небрежно завязанный шейный платок дополнял его наряд. Когда он потянулся за кистями, которые я держала в руках, наши пальцы встретились. Мы смотрели друг на друга довольно долго — может быть, минуту, пока наконец я не заставила себя проскользнуть мимо него к своему насесту. Повернувшись спиной к окну, я посмотрела ему прямо в лицо.

Сначала его движения были нерешительными, возможно, даже неуклюжими. Но вскоре он увлекся и теперь писал со страстью, полностью подпав под обаяние красок, пышно расцветавших на его полотне. Время от времени его взгляд задерживался на моем лице. И, когда наши глаза встречались, я видела в его взгляде смущение или печаль. Он долго и внимательно смотрел на меня, потом с новой силой отдавался работе. Лицо его раскраснелось, но черты были неподвижны. Кисти падали на пол у его ног, и брызги ярких красок оставили пестрые пятна на носках его сапог, Николас не обращал на это внимания.

Я должна была бы почувствовать, что грядет взрыв, потому что его резкие движения свидетельствовали о недовольстве работой, даже об отчаянии. Но я была слишком захвачена своими воспоминаниями и фантазиями.

Меня внезапно и грубо вернула к действительности его вспышка: он схватил холст с мольберта и швырнул через комнату так, что тот ударился о стену.

— Проклятье! — крикнул он.

Я, вздрогнув от неожиданности, вскочила с места, подхватив юбки, а он беспокойно заходил по комнате.

Нервным жестом пригладив волосы, он остановился у окна и теперь смотрел сквозь обледеневщее стекло.

— Мои картины могут поспорить по верности жизни с полотнами Антуана Ватто [6], и все же мои пальцы немеют, а глаза слепнут, когда я пытаюсь изобразить ваше лицо.

— Мое, сэр?

— Да, ваше, мисс.

Он резко повернулся ко мне, глаза его были похожи на подернутые пеплом уголья, полыхавшие сумрачным огнем. Потом Ник посмотрел на свои руки.

— Почему они не следуют за моей мыслью, за моей фантазией?

Я попыталась заговорить весело, будто ничего не произошло:

— У вас твердая рука, милорд.

Потом я поспешила к брошенному им холсту и подняла его с полу. Глядя вниз на лицо, черты которого пока еще смутно вырисовывались, я заметила линию волнистых волос, таких же черных и волнистых, как мои. Они были немного короче на картине, но богатство цвета и живой блеск даже превосходили мои собственные.

— Лицо без глаз? Без рта? — рассмеялась я. — Неужели я столь безлика, милорд?

Николас смотрел на меня с подозрением.

— Вы насмехаетесь надо мной? — спросил он.

— Насмехаюсь над вами?

Склонив голову, я снова теперь смотрела на полотно.

— Кто бы она ни была, она очень хорошенькая. И я ей завидую.

Он медленно пересек комнату и остановился рядом со мной. Я изо всех сил старалась не сделать шаг вперед и не прижаться к нему, не утонуть в даре, исходившем от его тела. Потому что само его присутствие вытягивало из меня силы, оставляло меня слабой, почти бездыханной и полной томления. В тишине, царившей в комнате, я отчетливо слышала его глубокое дыхание, а взгляд его не отрывался от моего лица.

— Завидуете? — спросил он спокойно, потом дотронулся до моего лица. Николас приподнял пальцем мой подбородок и потянул кверху. Прикосновение его было нежным. Он внимательно разглядывал мое лицо: глаза, в которых блестели слезы и таились все невысказанные слова, которые мне так хотелось произнести, мои полураскрытые в ожидании губы, трепетавшие при воспоминании о его поцелуях, мои щеки, теперь зардевшиеся от смущения…

— Глупое дитя, — сказал он. — Краски на палитре тусклы по сравнению с красотой, которую я ощущаю кончиками пальцев.

— Красотой? Нет, сэр, я не красива. Я даже не хорошенькая.

Легкое движение его пальца заставило меня чуть больше поднять голову. Его лицо склонилось ко мне.

— Вы не боитесь меня? — спросил он мягко, — Нет.

Его глаза всматривались в мое лицо, плечи, руки, возможно, он искал свидетельства моей лжи. Наконец рука его опустилась, он отвернулся.

— С кем вы виделись в деревне? Вы сказали, с другом?

— Да, с другом.

— Это мужчина?

— Да, мужчина.

— А-а… — Он по-прежнему смотрел в окно. — А что, если я запрещу вам видеться с ним снова?

— В этом случае при всем моем уважении к вам я скажу, что это вас не касается.

Я поставила портрет на мольберт и подняла с полу кисти.

— Вы еще будете работать?

— Вы любите его?

Я промолчала. Конечно, я любила Брэббса, но совсем не так, как он предположил.

— Вы выйдете замуж за сына какого-нибудь пастуха и оставите меня?

Он ждал моего ответа — я видела, как напряжены его плечи.

— Мне ненавистна мысль о том, что вы покидаете меня…

В этот момент, равный для меня вечности, когда во мне трепетала каждая клеточка, я продолжала молча смотреть на его профиль, выделявшийся на фоне окна. О, как я любила его в это мгновение! Как я любила за эту ранимость, которую распозна-ла в его тоне, как радовалась невысказанному на-щеку на его привязанность ко мне. Я слышала это в его голосе прежде, тысячу лет назад.

Не было ли слишком большой самонадеянностью рассчитывать, что искра любви ко мне, согревавшая некогда его благородное сердце, разгорелась вновь?

От этой мысли у меня закружилась голова. Неужели где-то глубоко в его сознании таилось воспоминание о том, что мы когда-то испытывали друг к другу, и теперь эта память постепенно возвращалась к нему, пробивалась к поверхности? И я решила узнать это.

— Я подозреваю, что Уолтхэмстоу — тоскливое место, где человек чувствует свое одиночество, верно?

— Это настоящая тюрьма, мисс. Вы правы, здесь очень одиноко.

— Вам надо чаще выходить из дома.

— И дать сплетникам новую пищу для болтовни? Я так не думаю.

Он мягко улыбнулся мне.

— Но ведь вы ходите в таверну с Джимом пропустить стаканчик. Вы находите это место прият ным?

— Нечасто.

— В таком случае зачем вы туда ходите?

Он пожал плечами с беззаботным видом, и я подумала, что этот разговор никуда нас не приведет. И решилась сделать более прозрачный намек — Вы ходили туда, чтобы избавиться от общества своей жены?

Губы его сжались.

В эту минуту я спросила себя: ане сказать ли ему, кто я, не признаться ли во всем, не объявить о цели своего возвращения? Однако от одной этой мысли мне стало страшно.

Ведь, в конце концов, я была для него незнакомкой. Он не помнил сейчас о чувствах, которые когда-то нас связывали, и заподозрил бы у меня заднюю мысль. Я не могла рисковать возможностью находиться рядом со своим ребенком.

К тому же для Николаса Уиндхэма я умерла А вдруг действительно его психика стала столь шаткой, что он был способен поверить в то, что его преследует призрак его умершей жены? Как он может отреагировать на мои признания?

Чтобы возродить любовь, которую он некогда питал ко мне, требовалось время. Пока я находилась за тяжелыми замками в Ройал-Оуксе, я не раз видела, как не слишком устойчивая психика больных полностью ломалась от прикосновения нетерпеливой руки или одного невпопад произнесенного слова.

О, нет, я не могла так рисковать. Я не стала бы так рисковать ни за что на свете. Однажды я уже потеряла его, и пустота, образовавшаяся в моей душе, ввергла меня в отчаяние.

Сложив на столик его кисти, я пожелала Николасу доброй ночи. Он не ответил и, когда я выходила из комнаты, продолжал смотреть в окно.

Следующие несколько часов я провела в своей комнате. Поспешно осмотрев свои вещи и не обнаружив признаков вторжения, я пришла к выводу, что среди моих вещей не было ничего, что дало бы основание снова поместить меня в злополучную лечебницу в Менстоне. Свидетельство моего пребывания там я носила на себе. Над локтем у меня было выжжено клеймо.

Сидя во французском кресле, обитом гобеленом, я смотрела на трепетный бледный свет свечи на моем туалетном столике и слушала, как Уиндхэм меряет шагами свою комнату. Когда он, подобно леопарду в клетке, начинал расхаживать по комнате, у меня возникали такие же опасения, как у его сестры. Время от времени он что-то произносил, и я напрягала слух и задерживала дыхание, ожидая, что ему ответят. Но отвечали ему только стон ветра и царапанье обледеневших веток по оконному стеклу.

В полночь ветер стих, и за окном воцарилось безмолвие, столь же тягостное, как мрак.

Задремала ли я? Скорее всего, да. Странный шум разбудил меня. Соскользнув со стула, я смотрела на ручку своей двери, медленно повернувщуюся направо. Я посмотрела на ключ, лежавший на моем туалетном столике, и затаила дыхание.

Замок не поддался.

— Кто там? — крикнула я.

Слова мои прозвучали как эхо, поднимающееся из глубины колодца.

— Ответьте же! — выкрикнула я снова. — Милорд, это вы?

Дверная ручка, тускло поблескивая, повернулась налево в исходное положение.

Я так напрягала слух, что казалось, не выдержат барабанные перепонки. Вот наконец-то! Движение в холле. Я схватила ключ и бросилась к двери. Один поворот ключа, и замок заскрежетал и поддался. Я распахнула дверь настежь и не увидела никого.

Как это могло случиться?

Вернувшись в свою комнату, я взяла свечу. Я торопливо шла по темному коридору, прикрывая бешено пляшущее пламя рукой, миновала закрытую дверь комнаты милорда и вошла в детскую Кевина. Держа свечу высоко над его кроваткой, я с облегчением убедилась, что мальчик мирно спит, и его присутствие несколько умерило мою панику. Я пошла на цыпочках к двери Би. Она лежала в свей постели, неподвижная, как труп на катафалке. Возможно, я поддалась игре воображения. Возможно, мне просто привиделось во сне, что кто-то ломиться ко мне в комнату, как раньше я сообразила, что кто-то стоял у пруда. Вне всякого мнения, я слишком поддалась россказням Полли привидениях.

Вернувшись в холл, я остановилась в нерешительности. Я подумала было постучать в дверь Уиндхэма, уже подняла руку, чтобы сделать это, но тут дверь распахнулась.

Я уже видела прежде безумие. Мне довелось испытывать ужас. Но выражение лица милорда в то время, как он приблизился ко мне, не было похоже ни на то, ни на другое — выражение его лица было пугающе знакомым.

Свеча выскользнула из моих пальцев, когда я отпрянула назад. Мои руки поднялись в попытке защитить себя — увы! Слишком поздно! Его пальцы сомкнулись на моем горле, холодные и сильные, как стальные клещи.

По какой-то случайности свеча, упавшая к моим ногам, продолжала гореть, и от нее кольцами поднимался вверх черный дым. Уиндхэм толкнул меня к стене и зашипел:

— Если я не убил тебя прежде, то убью теперь! Боже, как ты мне отвратительна! Ради всего святого, если мне все равно придется гореть в аду, то я хочу покончить с этим безумием теперь же, Джейн!

Джейн!

Хотя его пальцы впились в мое горло, я ухитрилась выкрикнуть:

— Николас, я не Джейн! Не Джейн! Джейн умерла. Она мертва!

Я задыхалась, с трудом набирала в грудь воздух.

— Пожалуйста! Я Мэгги! Мэгги! Боже, помоги мне!

В мгновение ока взгляд Николаса прояснился Он тряхнул головой.

Его руки так внезапно отпустили меня, что я упала на колени. Когда наконец подняла к нему лицо, я не знала, чего мне ждать. Опустившись рядом со мной на одно колено, он схватил меня за плечи и встряхнул.

— Она была здесь. Я видел ее из своего окна. Я слышал ее голос в этом коридоре! Я ощущал запах ее духов. Говорю вам, я видел ее. Джейн здесь. Она жива! Ради Бога, почему никто из вас мне не верит?

Прежде чем я ответила, он поднялся и направился в свою комнату. С трудом встав на ноги, спотыкаясь, я последовала за ним.

Прислонившись к двери, я беспомощно наблюдала, как Николас поднял с полу подбитый мехом плащ и набросил на плечи.

— Что вы делаете, милорд? Вы ведь не собираетесь выйти из дома? Ведь уже глубокая ночь…

— Уйдите с дороги!

Рванувшись к двери, он отстранил меня и сказал:

— Клянусь Господом, что при свете дня я докажу всем, что эта сука, моя жена, вернулась. Клянусь, что к полуночи следующего дня мы оба будем гореть в аду!

Стоя в коридоре, я беспомощно наблюдала, как Николас исчез в темноте.

— Безумец!

Напуганная скрипучим голосом старухи, я круто обернулась. Ее худая, сгорбленная фигура отбрасывала в свете свечи странную тень. Выставив вперед острый подбородок, она разразилась злобным смехом, отдавшимся эхом в пустых комнатах, окружавших нас.

— Я вас предупреждала? Разве нет?

Растопленный воск капал на ее узловатые пальцы в то время, как она поднимала свечу повыше, чтобы видеть меня.

— Я вас предупреждала, что он безумец. Он был почти безумен, когда убил ее, а теперь совесть совсем доконала его. Ну и ладно, я говорю, счастливое избавление! Надеюсь, что его душа попадет в ад!

Выступив вперед, я ударила старуху по щеке. Она осела на пол, выставив вперед руку, чтобы защититься от меня.

— Злая девчонка! — закричала она. — Злая, злая девчонка! Я уж сделаю так, что вас уволят за это! Вы поплатитесь! Я уж устрою так, что вам придется раскаяться!

Я рванулась в свою комнату, схватила плащ и вернулась в коридор. В темноте я увидела приближающуюся ко мне знакомую фигуру.

— Боже, что здесь происходит? Ты, старая дура, — обратилась Матильда к Би, — что ты делаешь тут, на полу?

Я схватила Матильду за плечи:

— Позовите кого-нибудь на помощь, Тилли! Надо остановить Николаса.

Я оставила ее в недоумении над скорчившейся на полу старухой.

Выйдя из дома через кухню и плотно запахнув плащ, я оказалась окруженной темной туманной ночью, совершенно нечувствительная к кружению снега и холоду, обжигавшему кожу. В голове моей билась только одна мысль — я должна оградить Николаса от опасности. Утопая в снегу по щиколотку, я заковыляла к конюшне.

Слишком поздно! Николас появился уже на лошади. Поднимающийся ветер трепал полы его плаща. Лошадь чуть не растоптала меня, я шарахнулась в сторону и оказалась в глубоком снегу, а он промчался мимо.

Я кричала, звала его по имени, потом поднялась и побежала настолько быстро, насколько мне позволял глубокий снег и мои собственные силы. Я бежала, пока в моих легких не началось жжение, а ветер настолько резал глаза, что я почти ничего не видела. Я бежала до тех пор, пока не упала, опираясь на ладони и колени и не втянула еще один мучительно жалящий глоток воздуха. Потом поднялась на ноги и снова побежала.

Добравшись до Райкс-роуд, я заметила следы, уводящие в сторону от деревни. Они шли направо.

— Где луна? — спросила я вслух неизвестно у кого.

О! Хоть бы один тоненький серебристый лунный лучик осветил мою тропинку! Я подняла лицо к небу, часто мигая, чтобы избавиться от крошечных хлопьев снега, запорошивших мои ресницы.

— Боже, дай мне силы разглядеть что-нибудь! — взмолилась я, потом двинулась к кладбищенским воротам.

В бархатной темноте чуть поблескивали фигуры ангелов с распростертыми мраморными крыльями. Я напрягала слух изо всех сил и в томительной тишине наконец услышала скрип. Там! За кучей камней напротив памятника. Я заставила себя идти дальше.

Я не сомневалась, что души усопших, похороненных здесь, теперь поднялись из своих земляных постелей и смотрят на меня. В моих висках пульсировала боль. Взобравшись на кучу камней, я огляделась. О! Каким пустынным казался этот последний отрезок моего пути! Как холодно и одиноко, словно во всем мире больше нет ни одной живой души!

Я склонялась под порывами ледяного ветра, мешавшего дышать. Чтобы хоть как-то защититься от его порывов, мне пришлось закрыть лицо руками. Я с трудом продвигалась вперед, поскользнулась, восстановила равновесие и двинулась снова. Вперед! Мое сознание заставляло двигаться онемевшее тело.

И вот я увидела его. Хотя все во мне цепенело от ужаса, я обуздала свои взбунтовавшиеся чувства и, спотыкаясь, бросилась к нему.

Опустившись прямо в снег рядом с распростертым телом милорда, я принялась смахивать снег с его лица.

Что за несчастная судьба привела моего любимого сюда! Глаза Николаса были плотно закрыты, на бледное лицо стал вновь оседать снег. Я не могла уловить его дыхание.

Неужели он умер? Откинув полы плаща, я поспешно прижалась ухом к его груди. Надежда возродилась во мне. Слава Богу, в нем еще теплилась жизнь.

И тут на снегу возле него я заметила лопату и комья коричневой земли, отчетливо заметные на фоне белоснежного покрывала. Дрожащей рукой я отчистила плиту от земли, чтобы видеть надпись на мраморном памятнике.

Джейн!

Я сняла с себя плащ, свернула его и положила Николасу под голову. Я легла рядом и прижалась к нему всем телом, обвила его руками и ногами, ожидая, когда сознание вернется к нему. Наконец раздался слабый голос:

— Ариэль! Ариэль, вы здесь? Я приподнялась и ответила:

— Здесь!

Из темноты и снежных вихрей выступила чья-то фигура. Я изо всех сил пыталась разглядеть лицо человека. Джим. Друг милорда.

Я громко расплакалась, ощущая безмерное облегчение.

— Я здесь, Джим, и Николас тоже. Идите и помогите нам.

Вскоре он уже стоял, возвышаясь над нами.

— Что случилось? — воскликнул он.

— Помогите! Он может замерзнуть…

Джим встал на колени возле нас. Лицо его, мокрое от снега, выражало безнадежное отчаяние. Он горестно покачал головой:

— Милорд предупреждал меня. Мне следовало прислушаться к его словам. Теперь они засадят его в сумасшедший дом. Боюсь, что сегодняшнее происшествие довершит дело. Мне следовало остановить его…

Сердце мое сделало скачок и на мгновение перестало биться. Но я собралась с силами и сказала:

— В таком случае мы им ничего не скажем. Зачем кому-то это знать? — Почерпнув поддержку в его молчаливом согласии, я продолжала: — Мы отведем милорда домой, а потом закопаем могилу и утопчем почву, а снег скроет все следы. Об этом будем знать только мы двое: вы и я.

Говоря это, я пыталась поднять Николаса с земли.

— Если понадобится, я сама оттащу его отсюда. Все, чего я прошу, — это чтобы вы об этом никому не говорили. Клянетесь?

Он потянулся ко мне и схватил меня за руку:

— Почему вы все это делаете?

— Он нуждается в нашей помощи.

— Вы только бередили его раны с тех пор, как появились здесь, мисс. Он сам говорил мне об этом. Давайте-ка берите его за ноги. Я возьму за плечи, и мы…

По внезапному молчанию я догадалась, что что-то случилось. Я подняла глаза и затаила дыхание. В нескольких шагах от нас стоял Тревор. Лицо его было почти скрыто лисьим воротником плаща.

— Скажите ради всего святого, что здесь произошло? — спросил он.

Ни я, ни Джим не ответили. Тревор приблизился, поднял с земли мой плащ и бросил его мне.

— Наденьте его, пока не окоченели. Потом расскажете, что случилось с братом.

Я молчала.

— Очень хорошо. Можете не говорить. Матильда уже рассказала мне о его приступе безумия.

Иди сюда, Джим, помоги мне. Мой экипаж там, за воротами. Мы отнесем его туда.

Они склонились над телом милорда и подняли его. Мужчины осторожно понесли Николаса к воротам.

Я опередила их и села в экипаж. Мне хотелось, чтобы голова Уиндхэма покоилась на моих коленях. Янежно держала его, пока брат считал его пульс.

— Что случилось? — спросила я громко. — Ведь ран у него нет…

— Это болезнь рассудка. Я подозреваю полный коллапс.

Тревор снял мокрые перчатки.

— Я уже давно подозревал, что назревает нервный срыв, хотя, признаю, что и для меня он произошел внезапно. Должно быть, произошло что-то, спровоцировавшее это.

— Он считал, что видел свою жену, — ответила я.

— В этом нет ничего нового. Ник постоянно страдал от этой галлюцинации с момента пожара.

Откинувшись на подушки сиденья,. Тревор сказал:

— Я отправлю письмо доктору Конраду в Лондон, проконсультируюсь с ним. Нужно принять некоторые меры, прежде чем мы поместим Ника в лечебницу.

При этих его словах Джим, сидевший возле меня в каменном безмолвии, вздрогнул. Но не больше, чем затрепетала я, потому что меня охватила настоящая паника.

Мы вскоре прибыли в Уолтхэмстоу. Несмотря на поздний час, окна дома были освещены. Нас поджидали Реджинальд и Матильда, и Полли, и Кейт, и еще с полдюжины служанок, которых я никогда прежде не видела. Я сняла плащ и прикрыла им лицо милорда. Я не могла вынести мысли о том, что он предстанет в таком виде перед любопытствующими и досужими взорами. Я знала их страсть к пересудам, знала, каковы их острые и злые языки. И старалась защитить его от них, насколько это было в моей власти.

Я последовала за Тревором и Джимом в комнату Николаса, но, когда я попыталась войти, Тревор остановил меня на пороге и закрыл дверь у меня перед носом. Я повернулась и увидела плачущую в темноте Матильду.

— Какая жалость… — всхлипнула она, — теперь-то уж они запрут его в сумасшедший дом. Какая жалость!

— Что же могло случиться? — спросила я вслух скорее себя самое, но Тилли ответила:

— После обеда, казалось, милорд был в порядке. Искал вас, мисс, хотел, чтобы вы ему позировали, так я думаю. Он немного выпил с братом и сестрой, потом пошел погулять… И все произошло так же неожиданно, как и в ночь, когда умерла леди Малхэм.

Она шумно высморкалась и продолжила:

— С прогулки милорд вернулся другим человеком. Он казался больным, право слово, больным. Пожаловался на головную боль. Еще выпил, потом пошел взглянуть на Кевина.

Не дожидаясь ответа, она повернулась и, переваливаясь, удалилась.

На мгновение я устало прикрыла глаза, потом вернулась в свою комнату.

Глава 10

— Вы хотели меня видеть, миледи?

Адриенна подняла голову от книги и улыбнулась.

— Пожалуйста, входите и садитесь, Ариэль. Когда я подчинилась, она закрыла книгу и откинулась на спинку стула.

— Я практикуюсь во французском. Собираюсь за границу, возможно, весной. Вы когда-нибудь были в Париже?

Я покачала головой.

— Какая жалость! — воскликнула она. — Париж весной — это рай. Скажите, вы хотели бы побывать там?

— В Париже? — С минуту я раздумывала. — Откровенно говоря, я никогда особенно не задумывалась об этом. Кроме того, я думаю, что моя поездка в такое место, как Париж, маловероятна.

— А если бы была вероятна?

— Не знаю.

Адриенна отложила книгу, переплела пальцы на коленях, глубоко вздохнула и продолжала:

— Учитывая обстоятельства…

— Обстоятельства? — перебила я. — Какие обстоятельства?

— Теперь маловероятно, что вы вернетесь к своим прежним обязанностям, и я решила, что вы могли принять место моей компаньонки, если, конечно, пожелаете. Я…

— Мэм!

Тесно переплетя пальцы, Адриенна смотрела в сторону, избегая моего взгляда.

— Надеюсь, вы подумаете о моем предложении, Ариэль. Я привыкла к вам и получаю удовольствие от вашего общества. Вы были…

— Вы уже три дня не спрашивали о состоянии брата.

Она внимательно рассматривала свои руки.

— Как я уже говорила…

— Вы избегали всякой возможности обсудить его состояние, — настаивала я.

— Я…

— Разве вам это безразлично?

В эту минуту в комнату вошел Реджинальд. С видимым облегчением Адриенна вопросительно подняла на него глаза.

— Мэм, — обратился он к Адриенне, — приехала леди Форбс.

Я встала, собираясь выйти, но Адриенна удержала меня:

— Пожалуйста, останьтесь. Может быть, вы тогда многое поймете.

В этот момент появилась Клодия Форбс. Это была мощная женщина сорока с небольшим лет. Она поспешила к Адриенне, при этом пришли в движение ее широкие атласные юбки и перья, украшавшие шляпу, а руки потянулись, чтобы заключить хозяйку дома в могучее объятие.

— О, моя дорогая, вы выглядите восхитительно! Изумительно! — воскликнула леди Клодия, потом упала на стул, испустила столь громкий вздох облегчения, что его, вероятно, можно было услышать из соседней комнаты. — На прошлой неделе нам так вас не хватало. Званый вечер у Вэйкфилдов был замечательным! Так жаль, что вас там не было.

Ее крошечные круглые глазки обнаружили меня, и она долго и обстоятельно меня разглядывала.

— Я была неготова к путешествию в Йорк, — послышался усталый голос Адриенны. Потом она, улыбаясь, представила нас друг другу. — Я как раз говорила мисс Рашдон о том, что ей следовало бы принять место моей компаньонки. Вы ведь знаете, Памела меня оставила.

— Я слышала. Она искала место в Брейктоне. Адриенна заметно побледнела.

Я села на стул и стала смотреть из окна на открывающийся вид — потеплело и снег таял. Хотя обрывки разговора двух приятельниц время от времени доносились до меня, я старалась их не слу шать их беседу, предаваясь собственным мыслям.

Прошло три дня с тех пор, как у Ника произошел нервный срыв, и все это время он находился взаперти в своих комнатах, и видеть его было запрещено всем, кроме Тревора. Я знала, что за ним хорошо присматривают. Три раза в день Николасу носили пищу, но каждый раз еду возвращали на кухню нетронутой.

О лорде Уиндхэме заботились, оберегали его покой, но почему же тогда я чувствовала себя так беспокойно? Почем меня не покидало ощущение, что я могла бы ему помочь, если бы мне удалось его увидеть?

Но меня к нему не допускали.

— Думаю, Уолтхэмстоу не будет представлен на скачках в Миддлхэме будущей весной? — услышала я вопрос леди Клодии.

Ее резкий голос вторгся в мои размышления, и я посмотрела на Адриенну. В ее глазах угадывалась тревога.

— Конечно, нет, — продолжала леди Форбс, — как я могла забыть! Ведь все ваши животные погибли во время этого ужасного пожара прошлым летом. Какой ужас! У вас ведь были такие великолепные лошади!

Во взгляде, который Адриенна бросила на меня, сквозило отчаяние. Она едва слышно ответила:

— Да, были…

— Должна признаться, Йорк буквально бурлит плетнями. Однажды вечером во время игры в шарады Мол Херст даже разыграл потрясающую сцену.

Все это было сделано довольно зло.

О! В чем дело?

Наше внимание мгновенно переключилось на дверь, потому что в комнату, нетвердо держась на ножках, вошел Кевин. Я первая вскочила со стула, хотя тотчас же обуздала свой материнский порыв, и позволила Адриенне подхватить его на руки.

Прижимая к себе тельце моего мальчика, Адриенна заметила:

— Би пренебрегает своими обязанностями. Кевин снова остался без присмотра. Я вынуждена буду принять какие-то меры.

Леди Форбс откинулась на стуле.

— Должна выразить вам свое восхищение, моя дорогая. Вы проявляете большую заботу об этом мальчике, учитывая некоторые обстоятельства.

— Учитывая что? — выпрямилась Адриенна. — Скажите, что вы имеете в виду?

— Ну, конечно, то, что он незаконнорожденный.

Я воображала, что уже изучила Адриенну, но это было мое заблуждение. В эту минуту ее поведение резко изменилось — она превратилась прямо-таки в ледяную статую. Обернувшись к своей знакомой, она воскликнула:

— Как вы смеете?

— Я… я…

— Как вы смеете приходить ко мне в дом с вашими мерзкими, гнусными намеками и клеветать на моего брата и это прелестное дитя? Ребенок не причинил вам никакого вреда, он не совершил ни чего дурного, никакого преступления, а вы стараетесь опорочить его невинность! Я прошу вас оставить мой дом! Вы не друг нашей семье, и уж, конечно, не друг мне!

— Что вы, я и не думала…

— Теперь я понимаю, зачем вы явились сюда. Мне следовало бы догадаться сразу. Вы хотите только одного — собирать слухи и разносить их во все углы Йоркшира. Но здесь вы не найдете пищи для сплетен. Мой брат чувствует себя прекрасно и посвящает всего себя любимому занятию. Ребенок, которого вы видите у меня на руках, — плод нежнейшей привязанности. Его родила молодая женщина, настолько любившая моего брата, что пожертвовала ради него своим целомудрием и репутацией, и единственное, что ее толкнуло на это, была любовь. Убирайтесь, я сказала! Убирайтесь!

Ошеломленная леди Форбс даже не стала оправдываться и вышла из комнаты.

Адриенна еще крепче прижала к себе Кевина и коснулась дрожащими губами его лобика.

— Мой дорогой малыш… радость моя… Подняв глаза на меня, она сказала:

— Теперь вы знаете, мисс Рашдон. Еще одна из наших семейных тайн была представлена вам на обозрение и на посмешище. Начинайте же, не стесняйтесь, выносите свой приговор.

— Я?!

Я с нежностью наблюдала за тем, как тетка Кевина бережно прижимает к себе мальчика.

— Нельзя отрицать вашей любви к Кевину, — сказала я. — И ему очень повезло.

— Это мне повезло. Каждый раз, когда я держy его в своих объятиях, я шлю благословение женщине, которая дала ему жизнь. Я молюсь за ее душу и надеюсь, что на небесах ее ждут мир и покой. А несчастный человек, который привез Кевина в наш дом, я до сих пор думаю о его судьбе и о том, удалось ли ему выжить — ведь он был страшно болен.

Я знала о печальной судьбе Джерома, но не собиралась посвящать в это Адриенну.

— Никогда не забуду того вечера, когда этот бедный обреченный человек вошел в наш дом с Кевином, которому было всего несколько дней от роду. Да, это был самый печальный канун Рождества в нашей жизни. Джейн пыталась выгнать их из нашего дома на холод. Когда молодой человек положил Кевина на руки Николаса, я снова уверовала в чудеса.

Я не могла удержаться и спросила:

— А как повел себя ваш брат?

— Он не поверил. Ник сказал, что не знает никакой Мэгги. Он просто этого не помнил. Его болезнь уже начала разрушать его рассудок, и первые признаки проявились уже тогда.

— И все же он принял ребенка как сына. Почему?

— Сначала не хотел этого делать. Я думаю, его убедил инстинкт, он ощутил родственную связь с малышом, хотя и мы с Джимом помогли, как сумели. Видите ли, однажды брат доверился мне и признался, что у него были близкие отношения с той девушкой, хотя он очень старался защитить ее и не выдал ничего, кроме ее имени. И я подозревала, что они собираются пожениться. Действительно, он поехал в Йорк, чтобы аннулировать свою помолвку с Джейн и получить возможность жениться на Мэгги.

— Но он не порвал со своей невестой.

— Произошел несчастный случай. Возле Уэзерби его лошадь провалилась под лед. Было перстом судьбы то, что поблизости оказался Джим и сумел вытащить Ника из ледяной воды.

— И тогда началась его болезнь?

— Когда Ник вернулся, то помнил только свое имя и членов семьи. Он не помнил даже, зачем отправился в Йорк.

Адриенна, казалось, задумалась.

— Я к тому времени уже замечала странности в поведении Ника, но думала, это из-за того, что мать требовала, чтобы он женился на Джейн. Они сильно повздорили. И с тех пор он начал все больше и больше времени проводить в таверне. Возможно, причиной его странностей был алкоголь. Да, он начал меняться уже тогда. А падение с лошади только усугубило его состояние.

Подавшись вперед, я спросила:

— Вы хотите сказать, что он начал терять память еще до падения с лошади?

— Да, я припоминаю несколько случаев, когда он забыл о деловых встречах.

Она наморщила лоб, припоминая:

— Я тогда дразнила его из-за этого, подтрунивала над ним. Ведь у Ника всегда была прекрасная память.

— А других изменений вы не заметили?

— Ник часто жаловался на усталость. И у него начались головные боли.

— Он пытался лечиться? — поинтересовалась я.

— Напротив. Николас никогда не верил в лекарства. Например, никогда не верил в пользу кровопускания и дразнил Тревора, что если тот подойдет к нему со скальпелем, то он его изобьет.

— Тогда скажите мне: с момента пожара и смерти его жены память милорда ухудшилась?

— Безусловно.

— Но у него бывают хорошие, счастливые дни?

— Да, но, как ни странно, именно в эти более благоприятные дни он кажется особенно озабоченным, — после небольшой паузы сказала Адриенна.

— Что значит «благоприятные»?

— Ну, когда его ум достаточно остер.

— Но ведь он ничего не помнит.

— В том-то и дело, что память у него сохранилась, но в ней много пробелов. Однажды он объяснил это. Ник сказал, что это состояние похоже на то, как бывает, когда посмотришь прямо на солнце, а потом отведешь глаза. В течение нескольких секунд образ солнца остается перед глазами, потом исчезает. Когда его ум обостряется, приходят забытые образы, приходят и уходят, но они посещают его так ненадолго, что он не может удержать их в памяти.

— Странно, — сказала я. — Скажите, а когда-нибудь в минуты просветления, хоть на мгновение, вспоминает ли он Мэгги?

— Не могу сказать определенно, — пожала плечами Адриенна. — Он редко говорит долго с кем-либо из нас. И все глубже и глубже погружается в свой странный мир, в свою пучину.

Молча я смотрела, как она поглаживает головку моего спящего сына, и страдала от зависти.

— Отнести его в детскую? — спросила я.

— Нет, я вызову Би…

— Пожалуйста, разрешите мне.

Я поднялась со стула и стояла рядом, протягивая руки:

— Это доставит мне такую радость…

Наши глаза встретились. Мы улыбнулись друг другу. И в эту минуту родилась наша дружба. Взяв на руки ребенка, я направилась к двери.

— Ариэль?

Я остановилась и посмотрела на нее.

— Как Ник?

— Не могу сказать. Я его не видела.

— Ни разу? — удивилась Адриенна. — Неужели таково распоряжение Тревора?

Когда я кивнула, она отвела глаза и посмотрела куда-то мимо меня.

— Значит, началось, — сказала она так тихо, что я едва расслышала ее.

— Что вы хотите этим сказать?

— Хочу сказать, что его держат в заточении, конечно. Это то, чего я опасалась больше всего.

— Но ведь вы этого хотели? Она покраснела.

— Не совсем так. Я не питаю к нему ненависти. Неважно, что он сделал. Думаю, Ник никогда не хотел обидеть меня намеренно. Да, я в этом уверена. И, если бы было средство помочь ему, я бы пошла на что угодно.

— Вы понимаете, что говорите?

Адриенна вскочила на ноги с такой энергией, какой я прежде в ней не замечала.

— В таком случае сделайте это, — сказала я ей. — Убедите Тревора разрешить мне присматривать за вашим братом.

Минуты шли, минуты, которые казались мне вечностью. Она смотрела на меня, потом перевела взгляд на ребенка у меня на руках. И, когда ее острый взгляд снова остановился на моем лице, она кивнула.

Адриенна сдержала слово.

— Я хотела бы увидеть Николаса, — объявила она Тревору, стараясь перекричать ребенка, принесенного на прием матерью, щечки малыша пылали от жара.

Я не вступала в их разговор, стараясь выглядеть настолько незаинтересованной, насколько возможно. И тогда я заметила мистера Дикса, сидящего на своем обычном месте возле книжного шкафа. Увидев меня, он улыбнулся.

— Вижу, что кровопускание не помогло, — сказала я ему.

— От него у меня пропал аппетит, — ответил старик.

— Опять болит голова?

— Нет, теперь живот. Дело всегда было в этом, и я не понимаю, как кровопускание могло помочь моему чертову брюху.

Я приложила ладонь к его лбу и спросила как можно равнодушнее:

— Вы видели мистера Брэббса?

— …Он у Мэри Фрэнсис уже два дня, не выходит от нее. Она едва жива. Два дня назад погрузилась в спячку и еще не пришла в себя.

Я приподняла его голову и заглянула ему в глаза:

— А что с Мэри?

— Она потеряла зрение, ноги у нее отнялись и, если вы поймете, что я имею в виду, все остальные органы уже отказывают.

Порфирия . Я велела ему открыть рот и высунуть язык.

— Вы говорите, она внезапно впала в забытье? Он попытался кивнуть.

— Это необычно, — заметила я.

— Как мой язык?

Я с улыбкой покачала головой:

— Ваш язык в отличном состоянии, мистер Дикс — Понизив голос, я добавила: — Но на вашем месте я бы поспешила уйти из этого дома как можно скорее, чтобы Уиндхэм не открыл следующего кувшина с пиявками.

— А как насчет моего живота, девушка?

— У вас глисты, мистер Дикс. Отправляйтесь домой и примите две дозы каломели : одну утром, другую вечером, и продолжайте принимать ее в течение пяти дней.

Когда он соскользнул со своей табуретки, я спросила:

— Док Уиндхэм навещал вашу приятельницу Мэри?

— Да, навещал на прошлой неделе. Он приехал верхом, как только его вызвали.

— Он навещал ее регулярно?

Порфирия — заболевание, заключающееся во врожденном нарушении обмена веществ и связанное с патологическими изменениями нервной и мышечной ткани.

Каломель — препарат ртути, широко использовавшийся в медицинских целях.

— Да, обычно два раза в неделю.

— Она страдала от болей?

— О да, и он давал ей лауданум, чтобы снять боль. — Понизив голос, мистер Дикс добавил: — Может быть, он и не такой хороший врач, как док Брэббс, но у него доброе сердце, и он старается облегчить страдания пациентов.

Отворив дверь, он обмотал шею шарфом, закрыв им уши, и вышел на солнечный свет. Я прошла немного вместе с ним и бросила взгляд на деревья, стоявшие по краю сада. В первый раз после инцидента на кладбище я подумала о той ночи, когда шла по следам в гущу этих деревьев. Слегка потрогав шишку на затылке, полученную при падении, я вернулась в дом.

Ребенок все еще кричал и извивался на коленях матери, когда я подошла к Тревору и Адриенне, и услышала, как он сказал:

— У меня нет времени спорить с тобой, Адриенна. Повторяю тебе ради твоего же блага — держись от него подальше. Встреча с ним только расстроит тебя.

— Это расстроит меня не больше, чем я уже расстроена, — ответила Адриенна. Она бросила взгляд на меня, потом снова обратилась к Тревору: — Я все-таки хотела бы повидать его.

— Тебе не следовало бы оставаться наедине с Ником, Адриенна. Он не отвечает за свои поступки.

— Со мной будет Ариэль. — Она протянула к нему руку: — Пожалуйста, дай мне ключ.

Больной ребенок испустил душераздирающий . Тревор поморщился, покопался в кармане жилета и извлек ключ.

— Если ты заметишь в нем хоть какие-нибудь признаки того, что он становится буйным…

— Тогда мы уйдем.

Она взяла меня за руку, и мы вышли из кабинета. Однако, оказавшись в коридоре, а потом на лестнице, Адриенна уже не производила впечатления отважной и уверенной.

— Боюсь, я не способна на это. Идите к нему одна.

Я решительно протянула руку за ключом.

— О, я этого не вынесу, — пробормотала она, закрывая лицо руками.

— Вы можете остаться в коридоре. Дайте мне ключ, пожалуйста.

— Но что, если он станет буйным?

— Не станет.

— Но…

Я повернулась к ней.

— Он не безумец. Я отказываюсь верить этому. Возможно, он запутался. Возможно, сердит. Может быть, напуган? Почти наверняка напуган. Но я не сомневаюсь в его здравом уме, как в своем собственном. Пожалуйста, дайте мне ключ. И покончим с этим.

Адриенна вложила его мне в руку, с силой нажав на ладонь.

Я подошла к его двери. Моя рука дрожала, не стану этого отрицать. Не стану отрицать и того что много часов я лежала в тишине своей комнаты вспоминая его лицо, когда он принял меня за Джейн. Какая ненависть засверкала в его глазах! Какое отвращение я услышала в его голосе! Человек, который сжимал руками мое горло, едва ли был тем же самым, что занимался со мной любовью, который был со мной так нежен два года назад.

Я повернула ключ и в следующую минуту оказалась в комнате.

Было около полудня, но в этой отрезанной от мира комнате было темно. Прежде чем шагнуть дальше, мне пришлось подождать, пока мои глаза привыкли к темноте. Это была огромная и пышная комната с высоченными потолками, бархатными драпировками и старинными гобеленами на стенах. Между двумя окнами помещалась резная кровать орехового дерева.

Меня окружило странное безмолвие, тишина, полная ожидания. Кровать была пуста, как и стул перед огромным письменным столом. Только повернувшись, я увидела Николаса. Он сидел в тени на неудобном стуле с жесткой прямой спинкой и наблюдал за мной.

Я вглядывалась в его лицо, ища признаки отчаяния или подавленности. Ничего подобного заметно не было. Поэтому я осторожно приблизилась к нему, стараясь разглядеть в тени его лицо.

— Милорд, — прошептала я, — как вы себя чувствуете?

Николас не ответил.

— Он нас не узнает, — сказала за моей спиной Адриенна. — Он даже не слышит нас.

Я заметила, как расширились его глаза при звуках голоса сестры.

— Он нас слышит, — сказала я.

— Не могу видеть его в столь плачевном состоянии. Что нам делать?

— Лучше не говорить об этом в его присутствии. Вы окажете нам большую услугу, если оставите нас вдвоем.

— Но это невозможно. Тревор сказал…

— Я знаю, что сказал Тревор, — парировала я, поворачиваясь к ней. — Адриенна, ему нужно общество, а не одиночество.

— Все-таки лучше и мне остаться.

— Я предпочла бы, чтобы вы ушли.

— Ладно. Очень хорошо.

Она попятилась к двери, все еще глядя на брата.

— Вы позовете меня, если вдруг понадобится? Я закрыла за ней дверь и заперла ее на ключ. Повернувшись лицом к милорду, я глубоко вздохнула, распрямила плечи и снова приблизилась к нему. В его остекленевшем взгляде, устремленном прямо перед собой, словно он пребывал в летаргическом сне, было что-то очень-очень знакомое.

— Ну вот, — сказала я громко, — что проку сидеть взаперти, как какой-нибудь монах-цистерцианец!.

Наклонившись к нему так, что мое лицо оказалось совсем близко, и опираясь на гнутые подлокотники его стула, я спросила:

— Вы слышите меня? Да, я знаю, что слышите. Можете вы встать?

Я потянула его за отвороты халата, пока наконец он не оказался нетвердо стоящим на ногах передо мной. Заставив его обнять меня за плечи, я принялась водить его по комнате. Наконец, придвинув стул к окну, я посадила Ника на стул, раздвинула тяжелые драпировки и впустила в комнату ослепительный дневной свет.

Николас тотчас же поднял руки к лицу, чтобы защитить глаза от света.

— Вот что получается, когда живешь в пещере, — сказала я.

Потом открыла окно, и холодный ветер ударил ему прямо в лицо.

— Это приведет вас в чувство, — обратилась я к нему.

Я открыла все окна, и в комнате стало так холодно, что я забралась в его постель и завернулась в одеяло, закутавшись до самой шеи.

Я заметила, что он несколько раз посмотрел на меня, и сказала:

Цистерцианцы — члены католического монашеского ордена.

— Если вам холодно, милорд, встаньте и закройте окно. Если свет раздражает ваши глаза, задерните шторы.

Но Николас продолжал сидеть на стуле, хотя тело его сотрясалось от дрожи, а губы посинели.

Тем временем я продолжала говорить. Я долго распространялась об обязанностях врача, главным образом потому, что эта тема всегда меня интересовала. Я сказала ему, что однажды работала в больнице — разумеется, я не стала упоминать Оукс, а также почему я попала в это проклятое место, — я рассказала о том, что мне разрешали помогать в работе самым влиятельным и известным докторам, в том числе и из Лондона. Потом с глуповатой улыбкой я похвасталась, что, вне всякого сомнения, могла бы кое-чему научить Брэббса.

Потом заговорила об Уолтхэмстоу, потому что знала, что мы оба любили это место.

— Я люблю эти темные окна и пруды, в которых отражается серое зимнее небо. Я люблю грачей и галок, гнездящихся в соломенных крышах деревенских домов. Я люблю каждую овечку и каждого ягненка, пасущегося на здешних лугах. И, — добавила я совсем тихо, — я люблю вас.

Меня охватила тоска при виде того, как он вздрагивает и смотрит в окно. Выбравшись из кровати, я села на широкий подоконник и подтянула ноги к груди, и так сидела, опираясь подбородком о колени. Воздух был холодным. Солнечный свет отражался от снега, покрывавшего деревья, сверка, в капельках талой воды, падающей с кровли дома.

Сквозь безлиственные ветви дальнего леса о могла видеть Малхэм. А еще ближе я разглядеда Джима с собаками, пробиравшегося под аркой ворот. Потом заметила Полли, спешившую из курят ника с передником, полным свежих яиц. Я снова перевела взгляд на Николаса. Он смотрел на меня.

Не могу описать, что я почувствовала в эту минуту, став объектом его столь пристального изучения, — этот взгляд был нежным, полным желания, взглядом любовника. От него по моему телу распространилось тепло, во мне зародилась боль, столь же сладостная, сколь мучительная, и я с трудом удержалась от слез, изо всех сил прикусив губу. Этот взгляд показал мне, что я не была для него незнакомкой. Право же, не была.

— Лорд Малхэм, — обратилась я к нему и заметила, что мой голос дрожит, — вы чувствуете себя лучше?

Он смотрел на меня, не отводя глаз. Наконец, слегка проведя языком по пересохшим губам, ответил:

— Мне чертовски холодно, дорогая.

Я спрыгнула с подоконника, сорвала покрывало с постели и укутала его колени. Потом, встав на колени рядом с ним, спросила:

— Как вы себя чувствуете?

— Усталым. Долго я спал?

— А вы помните, как уснули?

— Я помню, что пытался проснуться.

— И не могли?

Он покачал головой, и черная прядь упала ему лоб. Я отвела ее со лба Николаса кончиками пальцев.

— Что было последним, что вам запомнилось, милорд?

— Я писал портрет… но что-то не выходило.

Лицо было не таким, как надо. Совсем не получалось. Я был в смятении…

Он закрыл глаза и откинул голову на спинку стула.

— Николас, что вы видели в своих снах.

— Это были кошмары.

— О чем?

В его глазах мелькнула боль.

— Мне снилось, что я снова вижу свою жену. Мне снилось, что я пошел за ней на кладбище и разрыл ее могилу.

— Было что-нибудь еще?

— Кто-то стоял над моей постелью. Голос его стал хриплым и напряженным.

— …И?

— Колокола.

Следующий вопрос тут же сорвался у меня с языка:

— Вы слышали колокольный звон?

— Да, очень тихий, очень-очень тихий. О боже, как болит голова…

Николас потер висок и, повернувшись к окну, попросил:

— Задерните эти чертовы шторы. От света у меня резь в глазах.

Я охотно подчинилась, потом снова повернулась к нему.

— Я замерзаю, — сказал он.

Я заметалась по комнате, захлопывая окна изадергивая шторы. Потом поспешила к камину и начала раздувать огонь, пока не послышался веселый треск горящих дров и благотворное тепло не распространилось по комнате.

Когда я вернулась к нему, глаза его были закрыты, а на губах блуждала улыбка.

— Представьте себе, — послышался его спокойный сонный голос. — Представьте, что я просыпаюсь после всех этих кошмаров и нахожу вас, сидящей на моем подоконнике, как маленький дрожащий воробышек.

— Представляю, — прошептала я, — очень хорошо представляю.

Глава 11

Я оставалась с Николасом весь день. Я сидела и смотрела, как он тревожно, урывками, спал в своем кресле. Иногда он пробуждался, открывал глаза, выпрямлялся и оглядывал комнату. Все минуты, когда он был в сознании, длились недолго, и он снова откидывал голову на спинку кресла и уплывал в сны. Такое состояние я не раз наблюдала в Оуксе. Я вспоминала, как врачи говорили родственникам:

— Сон — это единственный способ для организма избежать новых стрессов.

И часто так оно и было: я испытала это на себе. Однако причиной такого состояния бывала не одна только депрессия.

Я задремала, а когда проснулась, почувствовала, что холод пронизывает меня до костей. Огонь в камине догорел. Протирая глаза, я вздрогнула: стук в дверь, нарушивший тишину комнаты, показался мне очень громким. Я тотчас же вскочила с постели, вытащила из кармана ключ и открыла дверь.

Тревор прошел в комнату мимо меня с подносом, нагруженным едой и графином шерри.

— Зажгите какой-нибудь свет в этой чертовой усыпальнице, — сказал он.

Я поспешила зажечь свечи и услышала его вопрос:

— Как он? Надеюсь, ведет себя прилично.

— Конечно, — ответила я.

— Теперь вы можете уйти.

— Я бы предпочла остаться.

Тревор бросил на меня мимолетный взгляд, потом осторожно поставил поднос на стол возле кресла Ника.

— Вы, должно быть, проголодались, мисс Рашдон. У Матильды готов прекрасный пирог с почками. Она только что вынула его из духовки.

И глядя на тушеное мясо на блюде, покрытое хрустящей корочкой, я почувствовала, как желудок мой напоминает о себе болезненными спазмами.

Придвинув стул к креслу брата, Тревор опустился на него и снова посмотрел на меня.

— Идите подкрепитесь, Ариэль. Вы и так слишком худы.

Видя мою нерешительность, он улыбнулся:

— Ну хорошо, тогда идите сюда. Я поспешила приблизиться.

— Мой брат просыпался?

— Да, вскоре после полудня.

— Неужели? Ну, это можно считать прогрессом. Скажите мне, каким он вам показался?

— Отстраненным, далеким.

— Что вы имеете в виду? Он узнал вас?

С минуту я размышляла, прежде чем ответить:

— Ну, сначала мне показалось, что узнал, но позже я не была уверена.

— Но он что-то говорил? — допытывался Тревор.

— Да, вне всякого сомнения.

В этот момент Николас открыл глаза и посмотрел на брата.

Тревор откинулся на спинку стула.

— Приветствую среди живых, милорд. Ты не устал ото сна?

— Я не спал, — ответил он.

— Не спал? Синие глаза Тревора блеснули. Он бросил на меня недоуменный взгляд и улыбнулся.

— В таком случае скажи, что ты делал все это время?

— Размышлял.

— А теперь, братец, скажу тебе, что размышдять для тебя крайне опасно. Ты будешь кушать?

— Умираю от голода.

— Я принес тебе твои любимые блюда: пирог с почками с хрустящей корочкой, которую умеет выпекать только Тилли.

Ник сбросил с колен покрывало и попытался встать.

— Ну же, ну, потише, — обратился к нему Тревор. — Что ты собираешься сделать?

— Встать.

— Сядь и позволь мне накормить тебя.

— Нет.

Он пошатнулся и ухватился за спинку кресла. Я занервничала, но не позволила себе броситься к нему на помощь, но Тревор не был склонен проявлять терпение.

— Ради Бога, Ник, сядь, пока ты не ушибся или не свалил на пол поднос.

— Я не инвалид, черт возьми! Пока еще не инвалид. Оставь меня в покое.

Тревор потянулся за ложкой, но успел только поднять ее с подноса, когда Николас сделал резкое Движение рукой и вышиб ее из пальцев брата.

Прежде чем мы с Тревором успели оправиться от изумления, Ник стремительно повернулся, поддал ногой столик, на котором стоял поднос с пищей, и опрокинул на пол.

— Не хочу твоей чертовой еды! Я хочу выбраться из этой «усыпальницы», как ты справедливо окрестил ее. Я хочу выйти отсюда сейчас же!

Тревор медленно поднялся на ноги.

— Это невозможно, — сказал он.

— Почему?

— Ты не в себе.

— То есть?

— Ты представляешь угрозу не только для себя, но и для других.

— И кому я навредил?

Гораздо тише, чем прежде, Тревор сказал:

— Сейчас, мне кажется, ты пытаешься нанести ущерб мне. Разве не так?

— Да, разумеется, и очень серьезный. Но ведь я этого не сделал, верно?

— Спокойнее!

— Дай мне ключ.

— Дверь не заперта.

Николас повернулся к двери, и, хотя я сделала шаг вперед и открыла рот, чтобы воспрепятствовать ему, Тревор поднял руку, жестом заставляя меня промолчать. Всем своим видом он говорил: пусть идет.

И Ник вышел в темноту коридора.

— Почему, — спросила я Тревора, — вы позволили ему уйти? Очевидно, что нервы его напряжены до предела.

— Не будем предъявлять к нему чрезмерных требований, Ариэль. Не будем пытаться остановить его. Это может оказаться опасным.

— Так вы и впрямь считаете его опасным?

— Вы же видели сами, как он себя ведет.

— В таком случае зачем вы позволили ему уйти, если считаете, что он способен нанести ущерб себе или другим? Неужели вы хотели бы, чтобы окружающие считали его таким?

Тревор бросил на меня предостерегающий взгляд, и я поняла, что зашла слишком далеко. Но он только отмахнулся от меня и моей бестактности пренебрежительным жестом.

— Мы все расстроены. Видеть моего брата в подобном состоянии — это огорчает меня гораздо сильнее, чем вы полагаете.

— А вы консультировались с доктором Брэббсом насчет лорда Малхэма? — спросила я.

— Конечно. И неоднократно. Он согласен с моим прогнозом и считает, что Ника следует отослать в лечебницу.

Мне очень не понравилось это слово «отослать». В нем таился намек на то, что Николас лишен человеческих чувств, что он теперь не более чем животное. Однако на сей раз я удержала свое мнение при себе. Тревор, по-видимому, простил мне мою недавнюю ошибку. Однако в следующий раз мог оказаться значительно менее великодушным.

В этот момент в комнату вошла Адриенна.

Нервно комкая кружевной платочек, она смотрела то на брата, то на меня.

— Полли сказала, что видела Ника…

— Да, — перебил Тревор, — он ушел. Пнув поднос, валявшийся у его ног, Тревор направился к двери.

— Что ты собираешься делать? — спросила его сестра.

Ничего не ответив, он вышел из комнаты.

Часом позже я стояла у камина в доме Брэббса, грея руки у огня. Я разбудила его, оторвав от дневного сна, и теперь он склонился над тазиком с холодной водой и плескал себе на лицо, пытаясь стряхнуть с себя сонливость.

— Мне пришлось долго бодрствовать, — объяснил он, потянувшись за полотенцем, которое я держала наготове. — Мэри Френсис обрела мир. Да упокой Господи ее душу!

— Она умерла от порфирии?

Он бросил на меня изумленный взгляд.

— Что ты знаешь о порфирии, девочка?

— В Оуксе были случаи этого заболевания. Первый симптом касается внешнего вида, дальше идут нарушения двигательного аппарата и затрудненность в движениях, потом невозможность контролировать деятельность мочевого пузыря. Это мучительная болезнь, ведущая к медленной и тяжелой смерти. Жертвы этого заболевания находились в Оуксе, потому что очень скоро становились бременем для своих семей и, конечно, осложняли их жизнь. Я подняла бровь, чтобы подчеркнуть важность этого замечания.

— Ты пришла сюда, чтобы обсуждать болезнь Мэри Френсис, Мэгги, или чтобы я сильнее почувствовал свою вину?

— Ни то, ни другое. Я пришла поговорить о Николасе.

Его лицо помрачнело.

— А-а! Вот в чем дело…

— Я так понимаю, что вы считаете целесообразным поместить его в лечебницу.

— Разве?

Он бросил полотенце на спинку стула и отвернулся.

— А разве нет?

— Я не наблюдал за развитием его болезни Он не мой пациент.

— Но у вас, конечно, есть собственное мнение. Не помню случая, чтобы его у вас не было.

— Расспросы привели меня к заключению,что в его поведении наблюдаются некоторые изменения.

Он сгорбился над огнем и теперь ворошил кочергой угли.

— Тут вам нечего возразить, сэр. Да, конечно,наблюдаются. Четыре дня тому назад его застали ночью на кладбище: он пытался эксгумировать тело своей покойной жены. Потом у него произошел коллапс, и последние три дня он проспал, изредка бодрствуя короткие отрезки времени. Сегодня в полдень он немного поговорил со мной.

Отвернувшись от камина, Брэббс устроился на стуле и скрестил ноги.

— Вы, кажется, не удивились, — сказала я.

И в самом деле, он выглядел погруженным в свои мысли.

Наконец доктор поднял голову и взглянул на меня:

— Ну? Ты скажи свое мнение, девочка. У тебя оно, конечно, есть.

— Вы полагаете?

— Вижу по тому, как упрямо ты выпятила подбородок, вижу по блеску в твоих зеленых глазах. Прости меня, Мэгги, но у тебя теперь больший опыт общения с людьми, повредившимися в уме, чем у меня. Я же больше специалист по лечению водянки или…

— Порфирии, — любезно подсказала я, но Брэббс не обратил на мою реплику внимания.

— Что же касается человеческого разума, то он для меня загадка. Мы не можем вскрыть череп, извлечь мозг, указать то место, где гнездится болезнь, и сказать: «Ах! Вот причина, почему он воет на луну!» Мы не более способны объяснить то, почему у одного человека есть совесть, а у другого ее нет, и чем это обусловлено. Ведь в каждом из нас есть и хорошее, и дурное. Ты согласна?

— Да.

— Чаще мы думаем о душе, чем о мозге, потопу что она живет и развивается так же, как эта материя.

Он выразительно постучал по своему виску. Хмурясь, я покачала головой.

— Вы рассуждаете прямо как викарий.

— Душу нельзя излечить каломелью или порошками Джеймса. В этом случае следует обращаться в более высокую инстанцию, чем я.

— Что бы ни сразило милорда, к его душе это не имеет никакого отношения, — возразила я. — Право же, если бы это было так, его давно бы уже вылечили, потому что еженощно в своей постели я молю Господа и всех святых помочь ему одолеть этот ужасный недуг, пока он совсем его не разрушил.

— В таком случае молись громче, Мэгги. Может быть, он тебя услышит.

— Мы оба знаем, что Господь не всегда слушает наши мольбы.

— Ну теперь, я вижу, ты принялась практиковаться в святотатстве, как и во врачевании.

Я ничего не ответила.

Подняв голову, он несколько минут смотрел на меня, не произнося ни слова. Потом сказал:

— Объясни мне, что ты хочешь от меня услышать?

— Николас действительно сумасшедший? Да или нет?

— Возможно.

Его ответ потряс меня. Схватившись рукой за каминную полку, чтобы обрести надежную опору, я не отрываясь смотрела в огонь.

— И вы считаете, что его следует запереть в сумасшедший дом, как его деда? Вы полагаете, что он неуравновешен, не отвечает за свои поступки?

— Как его деда? Да-да. Теперь я припоминаю. Я ведь как-то об этом забыл. Ну, тут можно не беспокоиться. Нездоровье его деда не имело ничего общего с болезнями мозга. Проще говоря, он был похотливым старым козлом, и его неразборчивость в связях и довела его до беды. Он был болен, и болезнь его была вызвана трепонемой паллидум [7]. Возможно, что за то время, что ты пробыла в Оуксе, ты видела и такие случаи?

— Но Тревор сказал…

— Я прекрасно знаю, что мог сказать Тревор. Конечно, семья не признается в этом — видишь ли, признаваться в подобных вещах неприятно и даже немыслимо. Но я как раз тот врач, кто диагностировал болезнь. К тому же присутствовал при подписании документов, был свидетелем, когда несколько членов семьи Уиндхэм помещали старика в лечебницу Сент-Мэри.

Он снова поворошил угли в камине, давая мне время переварить эту новую для меня информацию. Потом сел на место и продолжил:

— Было настоящим подвигом передать пэрство покойного лорда Малхэма кому-то из наследников. Пришлось подписывать горы документов, выслушивать многочисленных свидетелей.

— Свидетелей?

— Конечно. Должно было быть заслушано не менее двадцати свидетелей, чтобы признать факт, не вызывающий ни малейшего сомнения в том, что злополучная жертва этого процесса умственно неполноценна и более не способна вести нормальный образ жизни, а главное, рационально мыслить.

— Но ведь вы говорите, что причина его болезни — трепонема?

— Вне всякого сомнения. Он страдал от этой болезни долгие годы — лихорадка, потеря веса и наконец нервный срыв. Я так понимаю, что в последние дни жизни он был поражен атаксией [8].

— Вот как, — ответила я, совершенно неспособная что-либо добавить. Я хранила мрачное молчание несколько минут, прежде чем заговорила снова: — Вы говорите, что, для того чтобы запереть человека в Сент-Мэри, нужны свидетели? В таком случае, я думаю, что чем больше людей видели жертву болезни в состоянии бреда, тем вероятнее, что он будет помещен в лечебницу? Так, черт побери?

Я схватила свой плащ и рванулась к двери, крикнув на ходу:

— Всего доброго, Брэббс! Доброй ночи!

Я вернулась в Уолтхэмстоу, но не стала заходить в дом. Вместо этого я отправилась по тропинке через сад в обход замерзшего пруда, позади собачьих будок, и, миновав это все, оказалась перед небольшим коттеджем Джима.

Я постучала.

— Я уже сказал, — услышала я грубый голос, — что не видел его светлости, так что проваливайте.

— Джим! — Я постаралась говорить тихо, чтобы не привлекать ненужного внимания. — Это Ариэль! Мне хотелось бы поговорить с вами…

Дверь приотворилась на дюйм или два. Увидев обросшее седой щетиной лицо Джима, глядящее на меня из темной комнаты, я улыбнулась и сказала, не пытаясь хитрить:

— Он, я думаю, здесь. Разрешите мне войти?

— Впусти ее, — послышался из комнаты голос милорда.

Ободренная его словами, я робко вошла. Лорд Малхэм сидел, освещаемый трепетным огоньком свечи, с кружкой какого-то напитка, в котором по запаху я распознала подогретое вино с пряностями. С его плеч свисало тяжелое одеяло.

— Возьми у нее плащ, — обратился он к Джиму. Джим снял с меня плащ и, прежде чем положить его на стул у огня, хорошенько встряхнул.

— Добро пожаловать в мое скромное жилище, мисс Ариэль, — сказал он.

Я оглядела приятную, но пустоватую комнату. Коттедж был, без сомнения, старым, если судить по остаткам каминной полки в центре комнаты. Но много лет назад домик перестроили и открытый очаг заменили камином с каменной трубой.

— Возможно, мисс Рашдон захочет выпить вина, — сказал Николас.

Джим поспешил выполнить распоряжение хозяина.

Поднеся кружку ко рту, Николас сказал:

— Вы пришли умаслить меня и заставить вернуться домой, мисс Рашдон?

— Нет, сэр.

— Значит, чтобы убедить меня в том, что я сумасшедший.

— Нет.

— Возможно, вам нравится бродить ночью на холоде в легком плаще?

— Сэр, — сказала я, — эта одежда — все, что у меня есть.

— Весьма прискорбно. Мы должны что-то сделать для вас.

— Это означает, что вы хотите прибавить мне жалованье?

— Нет. — Николас помолчал, потом предложил: — Идите сюда и сядьте рядом со мной.

К моему смущению, он пристально смотрел на меня темными прищуренными глазами и хмурился.

— Внезапно вы настроились против меня? Возможно, теперь вы убедились, что я безумец?

— Безумец — слишком сильное слово, милорд. Мне кажется, оно звучит слишком мрачно.

— Ах! А как насчет сумасшедшего, умалишенного, слабоумного, психа, идиота? А?

— Слово «идиот» означает отсутствие умственных способностей. А у вас с этим все в порядке.

— Ну, тогда, может быть, вы назовете меня чудаком, странным человеком.

Кивнув головой, я сказала:

— Да, это, пожалуй, подходит больше. Одарив меня улыбкой, он поднял кружку, салютуя, и сказал:

— В таком случае с этой минуты мы будем считать меня чудаком.

Джим подал мне кружку пряного вина. Я грела пальцы о кружку, держа ее в обеих руках. Но не села рядом с милордом Уиндхэмом. По правде говоря, я не доверяла себе, я боялась сесть так близко к нему. То, что он так внимательно, так оценивающе оглядывал меня, сбивало с толку и действовало мне на нервы.

Должно быть, Джим заметил мои колебания, потому что торопливо взял вилы и грабли со скамеечки рядом со мной и положил их на пол за моей спиной.

— А теперь, мисс, присядьте и согрейтесь как следует. Мне надо кое-что сделать, а, кроме меня, милорду здесь поговорить не с кем. Пока милорд не пришел, я был здесь один-одинешенек.

Николас поднял кружку с вином и продекламировал:

И если праздно на склоне дня

Усядется твой супруг у огня,

Возьмет он шило, грабли и вилы,

Над ними трудится что есть силы,

Над ними колдует и их полирует.

Поставив со стуком свою кружку, Джим присоединился к декламации:

Ярмо и вилы, и грабли готовь,

Не бойся бейлифа,

Пусть смотрит на них,

Пусть бродит рядом,

Не дрогни под взглядом,

Потом на досуге

И вилы, и плуги

Ты будешь держать

И полировать

На склоне дня

В тиши у огня!

— Ха! — воскликнули они в один голос и, откинув назад головы, опорожнили свои кружки.

Я рассмеялась, находя их поведение по-мальчишески озорным.

Отерев губы тыльной стороной руки, Николас оттолкнул свой стул и подошел ко мне.

— О, Джимми, посмотри! «Смех ее как музыка…» Правда, я еще ни разу не слышал… как она смеется… а может быть, и слышал. Не могу вспомнить.

Они снова разразились смехом. И я подумала:

«Боже, теперь их не оторвешь от кружек!» Николас снова опустился на стул, хлопнул себя по колену и сказал:

— Идите сюда, мисс Рашдон, и сядьте рядом. А то вы сидите там, неподвижная и молчаливая, как сфинкс. Неужели вы никогда не видели человека, наслаждающегося выпивкой? Вы это не одобряете?

— Нет, милорд.

— Может быть, вы считаете, что человек моего положения не должен этим злоупотреблять? — с вызовом спросил Николас.

— Вы имеете все права, сэр. И все же вам следовало бы говорить потише, чтобы ваш брат не нашел вас.

Его брови взметнулись вверх.

— Джимми, кажется, в наших рядах появилась дуэнья, чтобы следить за нашей нравственностью.

— В таком случае выпьем за дуэний с зелеными глазами! — ответил верный Джим, и они снова выпили.

Еще раз качнувшись на стуле, Николас устремил на меня взгляд, и, заметив его очевидный интерес к себе, я вспыхнула. Не могу сказать, что мне это было неприятно. О Господи! Вовсе нет! Просто это меня смущало. Я, честно говоря, не привыкла к такому откровенному разглядыванию. Он разглядьшал меня, как гончая лисицу: в глазах его я заметила особый блеск, а зубы его были обнажены в улыбке.

— Скажите мне, — внезапно обратился он ко мне, — где вы были сегодня вечером, мисс Рашдон?

— В Малхэме, — ответила я, глядя в свою кружку.

— Что? Говорите глядя прямо на меня, мисс Рашдон. Ну! Вот так! Повторите, что вы сказали.

— Я была в Малхэме, сэр.

Он сжал губы, как мне показалось, гневно, потом спросил:

— Вы не рассказывали мне про какого-то пастуха, которого сразили наповал своими чарами?

— Нет, сэр. Нигде и никогда я не пользовалась своими чарами против сына пастуха.

— Но ведь вы, кажется, говорили, что вы влюблены в него.

— Нет, не говорила.

— В таком случае, значит, мне это пригрезилось.

— Безусловно.

— А вы были когда-нибудь влюблены, мисс Рашдон?

Я едва заметно кивнула и снова принялась за свое вино.

Стул стукнул об пол, когда он поднялся на ноги, отодвинув его. Николас сделал два стремиельных шага ко мне, схватил меня за запястье и поднял со скамейки. Я молча подчинилась. Он потащил меня к камину, где было светлее. Нажав на мое плечо, он вынудил меня сесть, и я опустилась на пол, подогнув под себя ноги. Николас последовал моему примеру и сел рядом, обхватив рукой колено.

Улыбнувшись, я сказала:

— Лорд Малхэм, мне кажется, чувствует себя лучше. Теперь он готов пошалить.

— Прошу не путать — это лорд Малхэм, пустившийся в странствие на всех парусах, — возразил он. — Но это так, к слову. Я задал вам вопрос, мисс Рашдон, но вы, если не ошибаюсь, уклонились от прямого ответа. Вы когда-нибудь были влюблены?

Я оглянулась вокруг в поисках Джима.

— Ведь это очень личный вопрос, вы не находите? И не предназначен для чужих ушей.

— Считайте, что он просто чурбан с глазами, и не обращайте на него внимания.

Он подмигнул мне и улыбнулся.

Глядя в серые глаза, при виде которых у меня занимался дух, я тихо ответила:

— Да, милорд Малхэм, я была влюблена.

Он смотрел на мой рот, и веки его слегка опустились, прикрывая глаза.

— А теперь моя очередь, — сказала я, и глаза его теперь смотрели прямо в мои.

— А вы были когда-нибудь влюблены, лорд Малхэм?

Я ждала ответа, нетерпеливая, как дитя, стараясь не обращать внимания на его красивый рот с дразняще приподнятыми уголками.

При мягком свете камина черты его лица смягчились, и он выглядел молодым и необычайно привлекательным.

— Ну?

— Да, — ответил он наконец.

— Кто она?

— Мне говорили, что ее имя Мэгги.

— А вы сами не помните? Николас покачал головой.

— Откуда же вы знаете, что любили ее?

— Потому что я все еще люблю ее. Вы находите это странным? Я тоже. Я не понимаю, как могу любить женщину, лицо которой не могу вспомнить. А вы это понимаете?

Он смотрел на меня загадочным взглядом. Я отвела от него глаза и, глядя в огонь, несколько минут обдумывала эти слова. Наконец сказала:

— Думаю, я могу и попытаюсь объяснить. Мне было восемь лет, когда умерла моя мать. Я очень ее любила и все еще глубоко люблю. Но, когда пытаюсь воскресить в памяти ее лицо, не могу этого сделать. Ее черты забыты мною. Не могу вам сказать, какого точно оттенка были ее волосы или какого цвета глаза. И звук ее голоса для меня тайна. Но я помню, что она заставила меня почувствовать: при ее жизни я была счастливой и довольной и… живой. И это остается с нами навсегда. Каким-то образом эти чувства делают нас такими, как мы есть. Разве не так?

Когда он снова поднял глаза на меня, в них было мечтательное выражение.

— Должно быть, Мэгги любила вас, — сказала я, — ведь она подарила вам Кевина.

В сердце моем поселилась робкая надежда. Движимая все еще живой любовью к нему, я заметила, как все мои чувства пробудились, что они затрепетали, как живет и трепещет пламя в камине. Очень медленно его рука потянулась к моей и коснулась ее. Его пальцы нежно обвили мои запястье, он поднял мою руку и прижал мою ладонь к своей колючей щеке.

— Ариэль, — прошептал он. — Исцелите меня.

Я склонилась к нему:

— Как? Скажите мне как, и я это сделаю, милорд.

— Изгоните мои кошмары, заставьте их исчезнуть.

— О каких кошмарах вы говорите? Может быть, если вы попытаетесь противостоять им…

— Огонь… Пожар…

— Вам снится огонь? Тот самый пожар, что убил вашу жену?

— Я вижу, будто бью ее. Она падает и больше не поднимается.

Николас отвернулся, но не отпускал моей руки и продолжал нежно дышать мне в ладонь. Потом легонько коснулся ее языком. Любовь, которую я питала к Николасу, была столь сильной, что от этого прикосновения меня пронзила боль. И вдруг я осознала нечто ужасное: что мне все равно, действительно ли он убил жену, поднял ли он на нее руку и нанес ли ей этот роковой удар. Я все равно любила его.

Устыдившись собственной слабости, я отвела глаза.

— Ариэль? — Его дыхание коснулось кожи у моего виска. — Посмотрите на меня.

Я не могла на него смотреть: я бы выдала себя.

— Ариэль…

«Не прикасайся ко мне, — думала я, — не говори со мной, не смотри на меня…» Он прижался к моей щеке щекой. Боже, о Боже, что со мной будет?

— Не отворачивайтесь, — сказал он, — вы нужны мне, вы единственная, кто не смотрит на меня с осуждением. Вы и Кевин. Не знаю, что я делал до того, как вы здесь появились. Что бы со мной сталось, если бы вы меня покинули?..

Все это было произнесено низким взволнованным шепотом, обдававшим меня теплом, возбуждающим и влажным, как летний туман. Потом так же стремительно Николас отстранился.

Из-под ресниц я наблюдала за ним: как он склонился над огнем и протянул к нему руку.

— Я попросил слишком многого, — сказал он наконец. — Простите меня. Вы приехали в Уолтхэмстоу, чтобы позировать мне, и ни для чего больше. Вы и не должны вникать в мои проблемы. И я не должен вас просить об этом.

— Но явсе равно уже ввязалась в ваши дела, — ответила я. — Возможно, я помогла бы вам, если бы только знала как. Если бы я понимала все…

— Что тут понимать? Я теряю рассудок, когда у меня случаются приступы ярости, и в таком припадке я убил свою жену.

— Но ведь вы не помните, как убили ее.

— Я помню, что ударил ее.

— Разве она умерла от этого удара? Вы точно это помните?

Он покачал головой.

— Те немногие воспоминания, которые я сохранил, никогда не бывают отчетливыми и яркими.

Я повернулась и посмотрела на Джима, молчаливо сидящего в углу.

— Вы сказали, что в течение нескольких недель после несчастного случая милорд вообще ничего не помнил?

— Даже своего имени, мисс.

— Но в конце концов вспомнил. Джим кивнул.

— И все же не помнил, что произошло по пути в Йорк?

— Не помнил даже, что ехал туда. И не знал об этом, пока не вернулся в Уолтхэмстоу. Его мать, док и Адриенна сказали, что он поехал повидаться с невестой, чтобы позаботиться о последних приготовлениях к свадьбе.

— Значит, он не помнил и Джейн? Николас сказал:

— Когда я в первый раз увидел Джейн, она была мне совершенно незнакома.

Джим некоторое время задумчиво молчал, потом сказал:

— Док называет это им…

— Амнезией?

Оба мужчины удивленно уставились на меня: —Да.

— И ваше воспоминание о ней так и не вернулось, милорд?

— Вернулось. За два дня до свадьбы. Голова моя болела, просто раскалывалась, как это часто со мной случается, а она вошла в комнату, где я сидел. Я поднял глаза, и на меня обрушился шквал воспоминаний.

— И вы вспомнили все?

— Нет, только ее, хотя тогда начали возвращаться временами и другие воспоминания — будто что-то вспыхивало в мозгу.

— У вас и теперь бывают такие проблески памяти?

— Они появляются и исчезают.

— И какие же они?

Его лицо приняло испуганное выражение. Продолжая смотреть на огонь, Николас сжал руки.

— Сначала это обычные нормальные воспоминания, или только кажутся нормальными, но через мгновение они меняются, становятся ужасными, чем-то таким, что может произвести только больной разум.

— Кошмары? И в какое время суток они у вас обычно бывают? — спросила я.

— В любое — и днем, и ночью.

— Есть у них какой-нибудь порядок? — продолжала расспрашивать я. — Вы знаете заранее, когда они появятся?

Подавшись вперед, опираясь локтями о колени, Джим сказал:

— Иногда бывает несколько хороших дней, потом наступают эти странные «настроения», и милорд начинает все забывать. И жалуется на головную боль и кошмары.

— Вы пытались лечиться от головной боли, милорд?

— Нет, никогда.

— Если не считать стаканчика-другого шерри, — поддразнил Джим добродушным тоном.

— Да, — ответил Ник, улыбаясь другу, — кажется, я питаю слабость к этому лекарству. Верно? Но это единственное, что прекращает и головную боль, и кошмары.

Мы замолчали и теперь слушали только потрескивание дров в камине. Скоро Николас поднялся с места, протянул мне руку и помог встать. Взяв мой плащ, он набросил его мне на плечи.

— Спасибо за гостеприимство, но мы тебя покидаем, — сказал он Джиму мягко.

Джим отсалютовал каждому из нас кружкой, потом Николас взял меня за руку, и мы ушли из коттеджа Джима.

В эту ночь я лежала без сна, я вертелась с боку на бок, глядя на пламя свечи и прислушиваясь к стонам ветра за окном. Когда откуда-то из дальних комнат до меня донесся бой часов, я села на постели. Два часа… Как я ненавидела эти одинокие часы. Моя мать всегда говорила, что души расстаются с телами в момент, когда начинается прилив, когда больше всего жаждут освобождения от своих несчастий и одиночества. Я содрогнулась.

Встав с кровати, я подошла к окну, подышала на замерзшее стекло и выглянула наружу, на стену кудрявого тумана, клубившуюся между мной и землей. Я услышала собачий вой. Потом налетел ветер, и внезапно стекло так сильно задребезжало, что я подскочила в испуге.

Меня охватило странное волнение, чувство ожидания, какого я никогда не испытывала прежде, предвкушения. Меня будто что-то толкнуло к двери моей спальни, я подошла, отперла дверь и вышла в коридор.

Было очень тихо… В конце коридора трепетало пламя одинокой свечи, которое немного ободрило меня. Я приблизилась к двери покоев милорда, осторожно повернула ручку. Дверь отворилась, слегка скрипнув.

Я снова оглянулась и окинула взглядом коридор, убедилась, что свеча по-прежнему горит, и вошла в темную комнату милорда. Я молча пересекла ее, отодвинула драпировки на окне, и слабый свет луны осветил комнату. Потом я подошла к постели.

Николас спал. Я прислушалась к его неровному дыханию, потом дотронулась до его лба — он был покрыт испариной. Взгляд мой упал на бутылку шерри, стоявшую на столике рядом с кроватью.

Я взяла ее.

Краем глаза я заметила какое-то движение и повернулась к двери.

Видя, как она медленно закрывается, я испытала странное чувство, будто кто-то находится здесь и наблюдает за мной, и от этого меня обдало холодом, мои ноги ослабели и подогнулись. Я дрожала. Поставив бутылку на стол, я снова подошла к постели, дотронулась до плеча Николаса, слегка встряхнула его.

Ответа не последовало.

— Милорд, — прошептала я и снова встряхнула его. — Милорд, проснитесь.

Он продолжал спать тяжелым, беспокойным сном.

— Николас, пожалуйста, проснитесь! — Я продолжала его будить: — Милорд Малхэм…

Николас не проснулся, и страх охватил меня с новой силой. Я взяла его за плечи и повторяла его имя снова и снова. Безумный страх душил меня, я с трудом произносила слова, я почти лишилась голоса. Я не могла разбудить Николаса, проклинала шерри, считая его причиной столь крепкого сна, потом отодвинулась, отступила в угол — взгляд мой шарил по теням, прятавшимся всюду, в то время как сознание мое и здравый смысл тщетно боролись с глупым суеверием.

Наконец, заставив себя двинуться с места, я подошла к двери, слегка приоткрыла ее и выглянула в коридор. Выйдя, я заметила, что свеча, прежде горевшая на столике в дальнем конце коридора, погасла.

Я двинулась дальше по коридору, глаза мои вглядывались в каждую тень, пока я добралась до своей комнаты. Дверь моя была закрыта, а я отчетливо помнила, что оставила ее распахнутой. Я смотрела на ручку двери, затаив дыхание, не решаясь войти. Собравшись с духом, я повернула ручку как можно тише. Моя свеча тоже погасла, и комната была погружена в полную темноту.

Со всеми возможными предосторожностями я продолжала двигаться на ощупь. Все мои чувства были обострены — старалась уловить хоть один звук, увидеть хоть что-нибудь, убедиться, что я в комнате не одна…

Пошарив руками по туалетному столику, я нащупала кремень и свечу и попыталась зажечь ее.

Я раз за разом повторяла попытки высечь искру и зажечь свечу, пока мои пальцы не заболели.

Наконец пламя вспыхнуло и затрепетало. Я схватила свечу и подняла ее, стараясь осветить каждый угол, рассеять каждую тень, оглядела окно, свои постель, заглянула под кровать. Ничего. Распахну. ла дверь настежь и выглянула в коридор. Ничего.

Я вернулась в комнату и забралась в постель. Сон не приходил ко мне, и всю ночь я прислушивалась к вою ветра за окном и молилась, чтобы поскорее наступил рассвет.

Глава 12

На следующее утро я стояла в большом зале, ожидая, что мне объяснят, зачем меня вызвали сюда. Возможно, причина была в новом припадке Николаса. Вспомнив его странную бесчувственность накануне ночью, я подумала, что не удивлюсь этому.

Многие бессонные часы я провела, размышляя о болезни милорда. И все больше и больше его летаргия и амнезия напоминали мне некоторые случаи, свидетельницей которых я стала в Оуксе. Одно мне было ясно: у него появлялись галлюцинации. Галлюцинации не были необычным делом для некоторых пациентов Оукса, но такие симптомы обычно появлялись на последних стадиях далеко зашедшей болезни.

— А-а-а!

Услышав пронзительный крик, я почувствовала, как кровь отхлынула от моих щек. Я стремительно обернулась и увидела Кевина, вбежавшего в зал. Он испустил еще один вопль и, схватив со стола бокал, бросил его в стену.

— Черт возьми, разве удивительно, что я сумасшедший?

Николас вошел широким стремительным шагом и направился мимо меня прямо к Кевину. Он под-нял сына и перекинул его через плечо, потом, смеясь, обернулся ко мне.

— Держу пари, что половина пациентов в Сент— Мэри была помещена туда в детском возрасте.

— Ваши слова словно музыка для меня, — ответила я и рассмеялась сама, видя, как Николас качает Кевина. — Довольно, — мягко пожурила я Николаса. — А то кровь ударит малышу в голову и голова закружится.

— Мой сын такой же стойкий, как я.

Я с раздражением покачала головой и, подойдя к Николасу, взяла ребенка на руки. Прижимая к себе Кевина, я вернулась на место и села у камина.

— Готова пари держать, что Би снова задремала, — сказала я.

— Сегодня у нее выходной, — ответил Ник. Остановившись возле декоративного столика, на котором стоял графин с шерри, он наполнил бокал, потом снова повернулся к нам. Улыбка не схо-дила с его лица.

— Это выглядит необычно, — заметила я.

Ник оглядел себя.

— Вы имеете в виду меня? — спросил он.

— Нет, я имела в виду этот вычурный столик.

Он довольно…

— Вульгарный?

Я прикусила губу и принялась гладить Кевина по головке.

— Нет, просто необычный. Но дерево очень красивое.

Он повернулся, чтобы взглянуть на столик:

— Это ореховое и эбеновое дерево, а сделан он Андреа Брустолоном в семнадцатом веке. Я уверен, что вы способны оценить такую деталь орнамента, как скованные цепью негры. И, конечно, вы узнали изображенных здесь богов — Харона, Цербера и Гидру? — Несомненно.

— Я подумал, что этот старик с длинной бородой выглядит так, будто ему хочется выпить. Поэтому заменил севрскую вазу, которую водрузила сюда Джейн, графином с шерри. И с тех пор этот любитель выпивки постоянно улыбается мне.

— И, конечно, леди Малхэм разделяла ваши воззрения на этот счет?

— Конечно. Она была веселой и ничего не имела против выпивки.

Мы оба рассмеялись.

Николас поставил свой стул напротив моего медленно, мелкими глотками отхлебывал из бокала а я продолжала обнимать сына и прижимала его к груди. Я чувствовала себя невероятно счастливой, словно очутилась в раю. Баюкать в объятиях сына было моей давней мечтой, которая в такой же степени повергала меня в печаль, как и возбуждала надежду.

Я снова бросила взгляд на Николаса. Он смотрел на меня, и в его взгляде я прочла не только любопытство, было в нем что-то еще, чувство, столь хрупкое, что я и названия ему подобрать не смогла бы. В эту минуту я бы вовсе не удивилась, если бы он поднялся с места, подошел и дотронулся до меня.

— Я попросил вас прийти сюда по одной причине, — сказал Николас. — Мы с Кевином собираемся на прогулку и хотели бы, чтобы вы присоединились к нам.

Я колебалась, и он добавил:

— Я подумал, что возьму свои принадлежности для рисования. Над бухтой есть место, откуда открывается прекрасный вид. Там вы могли бы мне помочь… Я было подумал написать портрет сына, но это сделать затруднительно, когда он не спит. Может быть, если вы будете держать его… День сегодня ясный и гораздо теплее, чем…

— Я почту за честь, сэр, — ответила я.

Он порывисто вскочил с места, пересек комнату взял какую-то одежду со спинки стула. Повернувшись ко мне лицом, Николас расправил плащ, подбитый мехом. Я нерешительно смотрела на него.

— Думаю, вы в нем не озябнете. Я все еще не знала, что сказать.

— Возможно, он велик вам, но зато много теплее, чем то, во что вы были одеты вчера вечером. Идите сюда и примерьте его.

Я спустила Кевина на пол и медленно подошла.

— Сэр, он слишком роскошен.

— Чепуха. Той, что покоится в гробу, он уже не нужен.

— Он принадлежал вашей жене?

— Матери. Но она его никогда не носила. Не надевала ни разу. По правде говоря, его привезли из Лондона уже после ее смерти. Мне будет приятно, если носить его будете вы. Он ваш.

— Мой? О, нет, сэр! Я никогда бы не приняла такого дорогого подарка. Принять его было бы ошибкой с моей стороны.

Заметив разочарование на его лице, я почувствовала себя виноватой. Но он все же подошел ко мне и закутал мои плечи. Потом повертел меня, разглядывая, как я в нем выгляжу.

— А вы знаете, он вам очень идет. Если вы не хотите его принять в подарок как знак моего уважения, считайте, что вам его одолжили на то время, что вы будете здесь жить.

Он застегнул плащ у меня под подбородком, и я ощутила прикосновение к лицу пушистого меха. Руки Ника задержались на моей шее. А его полный мольбы взгляд будто околдовал меня, и я не находила в себе сил заговорить с ним. Наконец он отстранился и сказал:

— Будьте готовы через час, мисс Рашдон.

— С нетерпением жду прогулки, милорд.

Мы весь день провели в бухточке, выходившей одной стороной на выгон Малхэм-Ист. Николас писал портрет, а Кевин ерзал у меня на коленях.

На следующей неделе мы устроили пикник в маленькой бухте в Грей-Джилл за Коуденом и позволили Кевину играть на берегу протоки, вытекавшей из чистого горного озера. Я наслаждалась, видя радость сына и слыша его восторженный щебет. Беззаботный смех Ника наполнял меня счастьем и надеждой, потому что, казалось, сознание его с каждым днем становилось все более ясным. Теперь он очень редко прибегал к помощи шерри. Передо мной был не безумец, не мрачный демон, но нежный и любящий человек, не желавший ничего, кроме простых житейских радостей. Это был тот самый человек, что когда-то гулял рука об руку со мной по вересковым пустошам, который лежал рядом со мной среди душистых цветов и который любил меня, говорил столько нежных слов и дарил самые горячие ласки.

Я вспоминала пламя желания в его глазах, и вот оно снова зажглось. Он хотел меня. Я не сомневалась, что Николас заговорит об этом со мной, — и это только вопрос времени.

…Но вот погода испортилась: бушевали и завывали яростные ветры и клубились снеговые тучи, и все это вынудило нас оставаться в доме. Николас снова выбрал затворничество и только изредка отваживался присоединиться к своей семье. И главным образом делал эти вылазки ради пополнения запасов шерри.

Однажды вечером на пути в кухню после того, как Кевина уложили спать, я подслушала разговор милорда с его братом в приемной Тревора. Любопытство вынудило меня замедлить шаги в темном коридоре и прислушаться.

— Где ты был вчера вечером, Ник? Ведь мы договорились встретиться за картами в десять часов.

Молчание.

— Ты забыл? — спросил его Тревор.

Сердце мое зачастило в ожидании ответа милорда. В последнюю неделю Николас так радовался и гордился, что память больше его не подводит.

— Ну? Я ждал тебя в зале до половины одиннадцатого.

Наконец Ник ответил:

— По правде говоря, Тревор, я почувствовал какую-то странную усталость и сразу лег.

— Лег? Послушай, Ник, признайся, что ты по своему обыкновению бражничал с Джимом. Ты не появился в назначенное время, и я поднялся в твою комнату и постучал в дверь. Не получив ответа, я вошел и убедился, что комната пуста.

— Пуста. — Голос милорда звучал равнодушно. — И в котором часу это было?

— В половине одиннадцатого.

Дальше я не стала слушать и поспешила на кухню. Тилли была занята: она готовила любимый Адриенной сдобный хлеб. Я села на стул у очага и принялась внимательно наблюдать, как она месила тесто, разделывала его, а потом сажала его в духовку печься.

— Тилли, — обратилась я к ней наконец, — вы были дома вчера вечером?

Ее круглые щеки пылали от усердия в жарко натопленной комнате. Она улыбнулась и отерла лоб рукавом платья.

— Ах, дорогуша, я была здесь до полуночи. Мисс Адриенна вдруг захотела печенья, и я пекла его. Но к тому времени, когда оно было готово, она уже уснула.

— Я сама легла рано, — сказала я. — Скажите мне, вы видели вчера вечером его светлость?

Руки Тилли перестали ритмично двигаться, взбивая и раскатывая тесто, пока она раздумывала.

— Он был до девяти с мастером Кевином. Да. Потом выпил несколько рюмок шерри с мисс Адриенной. Вот и все. Я слышал, как они толковали о ее поездке во Францию. Она что-то сказала о том, что и вы тоже, может быть, поедете. Что вы раздумываете, принять ли ее предложение.

— Да? И что же ответил лорд Малхэм?

— Ну, по правде говоря, мисс, он не очень-то этому обрадовался. Из-за этого у них вышла размолвка. В последнее время у них все было мирно. Но, как вы знаете, мисс Адриенна не стесняется высказать его светлости все, что думает. Потом их разговор как-то перешел на вопрос о ее замужестве и о том, есть ли у нее шансы выйти замуж. Милорд вышел из комнаты мрачный, как туча, и с графином шерри. Сказал, что идет спать и чтобы его не беспокоили.

— И он пошел прямо в свою комнату?

— Понятия не имею, дорогуша. Он поднимался по черной лестнице, перешагивая сразу через две ступеньки. И больше я его не видела до сегодняшнего утра. — А каким он вам показался утром?

— Да не очень-то веселым. Правда, он оживился, когда пришли вы. В этом я готова поклясться.

Она лукаво улыбнулась мне, будто поддразнивая.

— Он к вам неравнодушен, мисс, мы все это заметили. Он стал совсем другим с тех пор, как вы здесь появились. Стал больше похож на себя прежнего, ну до того, как здесь появилась леди Джейн. Я попыталась не обращать внимания на то, что сердце мое пропустило один удар, но румянец меня выдал. Тилли только хихикнула и снова занялась своим тестом.

Я покинула кухню и отправилась прямо в зал, где нашла Адриенну, стоящую у столика с графином шерри в руке. Услышав мое приветствие, она испуганно вздрогнула и резко обернулась ко мне.

— Вы меня до смерти испугали, Ариэль.

Она перевела дух и улыбнулась мне нервной и неуверенной улыбкой.

Я смотрела на доверху наполненный напитком стакан на столе.

— Это для вас?

— Нет, — ответила она. — Я не могу пить много шерри. У меня от него нарушается сон, а наутро болит голова. Нет, я собиралась пойти мириться с братом и смягчить его этим подношением. Вчера мы повздорили и…

— Я знаю.

Улыбка ее стала еще более неуверенной.

— Он жаловался на головную боль сегодня за ужином и попросил Кейт принести ему графин, но я подумала, что после вчерашнего это будет слишком.

— Я как раз иду наверх, — сказала я. — Отнести ему?

Прошло довольно много времени, прежде чем она ответила.

— Хорошо, — Адриенна посмотрела на стакан, — конечно, отнесите, Ариэль.

Она дрожащими руками протянула стакан с шерри мне, расплескав немного и испачкав пальцы. Я посмотрела ей прямо в глаза и сказала:

— Доброй ночи, миледи, — и ушла, а она смотрела мне вслед.

Я осторожно поднималась по лестнице. Миновав холодные темные коридоры и добравшись до комнаты Николаса, я некоторое время простояла, прислушиваясь к тишине и вспоминая очевидную нервозность Адриенны, когда я застала ее со стаканом шерри в руке. Со всевозрастающим подозрением я смотрела на стакан, слушая, как Николас шагает туда-сюда за закрытой дверью.

Наконец, очутившись в своей комнате, я подняла стакан и сказала:

— Может быть, сегодня ночью вы увидите приятные сны, милорд. — Поднеся стакан к губам, я выпила шерри сама.

Бэнг! Бэнг! Бэнг! Что за ужасный звук!

— Уходите! — крикнула я. — Пожалуйста, пожалуйста, уходите!

— Бэнг! Бэнг! Бэнг!

Я села на постели. Удушливая темнота цепко держала меня в своих объятиях, и, пытаясь преодолеть оцепенение, я была готова закричать.

— Ариэль! Ариэль, вы дома? Ради Бога, ответьте мне! Черт возьми, Ариэль, вы в комнате?

Снова стук в дверь — бэнг, бэнг, бэнг!

— Ариэль, откройте дверь!

Встав на колени, я прислонилась спиной к стене и закрыла руками уши.

— Уходите! Оставьте меня в покое! Я не шлюха! Нет! Перестаньте меня так называть!

— Ариэль, это Ник, — послышался знакомый голос. — Пожалуйста, дорогая, откройте дверь!

Ник? Это имя надорвало мне сердце.

— Я вам не верю! — рыдала я. — Ник не пришел за мной. Вы лжете! Лжете! Он не пришел! Не пришел!

— Откройте, Ариэль! Обещаю, что вы увидите меня, Ника. Откройте дверь и убедитесь сами!

Прижав руки к груди, я уставилась на дверь. Тело мое дрожало от холода, но, как ни странно, кожа была влажна от испарины. Осторожно я соскользнула с постели и двинулась к двери. Я закрыла глаза, пытаясь отогнать все еще державший меня в своей власти кошмар. Я снова была в Оуксе, в этой злополучной дыре, где незнакомые люди глазели на меня сквозь решетки в стене. Они называли меня шлюхой и говорили, что ребенок в моем чреве — дьявольское семя. Я согрешила и должна гореть в аду после смерти. Так они говорили. О Боже, помоги мне!

— Откройте дверь, я хочу вам помочь.

— Не могу. Она, она заперта на ключ.

— Возьмите ключ и откройте, дорогая. Пятясь, я приблизилась к туалетному столику, пошарила рукой. Потом с ключом в руке деревянной, скованной походкой двинулась к двери, нашла замок, потом отступила. Я уже переживала это прежде!

Обхватив руками плечи, я вглядывалась в темноту. Они уже проделывали это со мной — говорили, что пришел Николас избавить меня от страданий.

Дверь распахнулась. Он появился из мрака. Его глаза были пронзительными, серыми и светились так же ярко, как и свеча в руке. С приглушенным криком я упала на пол без чувств.

Я смутно ощущала, что меня поднимают и несут. Милорд нес меня на руках по коридору, потом я оказалась в его комнате, в постели. Его большие теплые руки прикасались к моему лицу, осторожно он смахнул слезы с моих щек. Он сел на постель рядом со мной, улыбнулся, глядя мне прямо в глаза, и спросил:

— Теперь проснулись? Я кивнула.

— О, да вы дрожите! Вас лихорадит? Вам плохо?

— Нет, милорд.

Проведя рукой по своим непокорным волосам, он отвел глаза.

— Вы напугали меня, когда так громко закричали. Потом я не мог попасть в эту чертову комнату…

Он смотрел в пол.

— Возможно, вам следует пересмотреть свои правила, не запирать дверь на ключ…

— Я видела сны, ужасные сны. Прошу прощения, я не собиралась вас тревожить.

— Вам не за что извиняться. — Он приподнял мое лицо за подбородок. — Я разбираюсь в снах, Ариэль. Понимаю, что они могут сделать с человеком.

Неуверенная в своих силах, я попыталась сесть. Николас обнял меня за плечи. Руки у него были теплые и нежные, и меня охватил трепет. Он заговорил со мной, понизив голос, почти шепотом.

Я сонно вслушивалась в его голос и вдруг внезапно заметила его улыбку, увидела, как взгляд его мрачных серых глаз переместился на мое плечо, с которого спустилась бретелька потрепанной сорочки. Его взгляд двинулся ниже: он рассматривал сквозь ветхую ткань мою грудь, тускло просвечивающую там, где ткань плотно обтягивала соски и приподнималась от моего дыхания.

Подняв руку, Николас провел пальцем вдоль волнистой черной пряди волос, спустившейся мне на грудь. Этот нерешительный жест был столь же волнующим и пугающим для него, как и для меня. Я ощущала его желание, слышала его участившееся дыхание, видела, как сощурились его глаза, почувствовала его волнение во вдруг охрипшем голосе.

Я робко подняла руку и положила ему на грудь. Под моей ладонью ткань его тонкой батистовой рубашки оказалась влажной. Под пальцами билось его сердце.

— Святая невинность, — услышала я его нежные, проникновенные слова, произнесенные у моего виска, — взгляните на меня.

Согреваемая его близостью, я вскинула на него глаза. Подняв руку, он нежно провел ею по моей щеке, и я подумала: «Неужели этот человек мог кому-то причинить вред? Никогда!» Он нежно сказал:

— Что есть такого в этих чертах, что вызывает у меня томление даже в теперешнем моем состоянии усталости, что заставляет меня взяться за кисть и писать его, стараясь передать сходство с оригиналом на полотне? И все же, как бы я ни старался, я не могу удержать в памяти это сходство достаточно долго, чтобы перенести его на полотно.

Я глубоко вздохнула:

— Не могу сказать почему, милорд.

Он провел подушечкой большого пальца по моей нижней губе очень осторожно и медленно. Время остановилось, как было однажды весенним утром на вересковой пустоши, тем самым утром, когда мы впервые поцеловались. Наше дыхание смешалось, когда он провел губами по моей щеке.

— Святая, святая невинность, — прошептал он мне на ухо. — Вы разрешите мне любить вас, зная, что я собой представляю?

— А что вы собой представляете? — спросила я, глядя ему прямо в глаза.

Он поднял бровь и ответил:

— Безумец.

— Нет, милорд, вы не безумны. Я никогда не поверю в ваше безумие! Вы зря прислушиваетесь к сплетням…

— Но я убил ее.

— Нет!

— Я это сделал! Я помню, что сделал это. Охватив мое лицо ладонями, так что его губы трепетали совсем рядом с моими, он сказал:

— Я узнал, что она ложится в постель с другими мужчинами, что она сделала меня посмешищем в глазах всех соседей и моих друзей. Я помню, как ударил ее…

Николас крепко зажмурился, и лицо его исказилось от боли. Потом его ресницы затрепетали, и он снова посмотрел на меня.

— Но, говорят, она была неединственной моей жертвой. Была еще Мэгги…

Я коснулась пальцами его губ, стараясь заставить его замолчать, но он отвернулся, встал с постели и подошел к камину.

Теперь он стоял у камина, опустив голову, позволяя оранжевому свету огня омывать его смятенные черты.

— Я не имею права, — сказал он так тихо, что я едва расслышала его, — не имею права даже думать о том, чтобы коснуться вас. Я только причинил бы вам боль, как причинял боль и страдания другим.

Встав с кровати, я, нетвердо ступая, направилась к нему и подошла сзади. «Дотронься до меня», — хотелось мне сказать. Но вместо этого я только подняла руку и погладила его по неподвижной напряженной спине, потом по плечу. Голова его отклонилась назад так, что его мягкие волосы коснулись моих пальцев.

— Боже, — прошептал он, — вы заставляете меня забыть обо всем.

Огонь трещал и шипел.

Он очень медленно повернулся ко мне. В глубине его глаз, в том, как он держал голову, в очертаниях его рта я видела отчаяние. Потом его пальцы легли на мою шею, его большой палец надавил на подбородок, заставив меня поднять к нему лицо. В горле его зародился глухой стон, прежде чем он признался:

— Я хочу вас поцеловать.

— Я хочу, чтобы вы меня поцеловали, — отозвалась я без колебания, хотя он казался в этот момент таким же неуправляемым, как туман, клубившийся снаружи и поглощавший землю и небо вокруг дома. Я повторила: — Хочу, чтобы вы меня поцеловали, милорд.

С минуту ни один из нас не двигался, потом его руки поднялись, он заключил мое лицо в ладони, его пальцы скользнули по моим волосам.

Ник пробормотал:

— Да поможет вам Бог!

В этот момент я почувствовала, что тело мое парит над землей, потому что его рот пленил мои губы с такой жадностью, с такой всепоглощающей страстью, что я обхватила руками его шею и прижалась к нему всем телом. Охваченная желанием, какого я никогда прежде не испытывала, я раскрыла губы ему навстречу и застонала, ощущая его поцелуй. Его руки пробегали по моему телу, сначала нетерпеливо, потом нежно, и мое чувствительное к его ласкам тело бросало то в жар, то в холод — я дрожала от предвкушения. Я так долго ждала этого мгновения, я так мечтала о нем…

Он целовал меня так долго, что я начала задыхаться, пока наконец мои руки не скользнули под его рубашку и я не прижалась ладонями к его разгоряченной коже. Я вновь открывала забытые ощущения — гибкость и силу его тела, железные мускулы на плечах, перекатывавшиеся под кожей при каждом движении. И наконец, когда он оторвался от моих губ, я зарылась лицом в его грудь, туда, где рубашка была расстегнута, и вдохнула мускусный запах его кожи, пока страсть не поднялась во мне, как сметающий все на своем пути ураган. — Пожалуйста, о, пожалуйста…

Я сказала это вслух, не отдавая себе отчета в том, что говорю, даже не подозревая этого, пока мое лицо снова не оказалось между его ладонями, поднятое к его лицу. С чувством отчаяния я поняла, что сейчас он отошлет меня, презрев мои, возможно, непристойные побуждения, как и мое желание быть ему приятной.

Но слова, произнесенные им, были совсем иными. Улыбаясь, Николас сказал:

— Я хочу вас.

Потом он поднял меня и понес на кровать.

Здесь было холоднее и темнее, чем возле камина, но разве это имело значение? Когда он положил меня и склонился надо мной, я ощутила только удовлетворение от того, что наконец ко мне вернулось то, что я считала своим, что должно было стать моим еще два года назад.

Когда Николас коснулся нежным поцелуем моей шеи, потом плеча, потом мочки уха, из груди моей вырвался тихий стон желания. Ткань моей ночной сорочки была непрочным барьером, отделявшим мое тело от его ищущих рук. Он спустил сорочку с моих плеч, пальцы его нежно ласкали мою грудь, пока она не затрепетала от его прикосновений. В эту минуту не существовало другой реальности, кроме нас двоих, и у меня перехватило дыхание, когда его теплый язык нежно коснулся моей груди; он продолжал целовать меня до тех пор, пока мое тело не изогнулось дугой, стремясь приблизиться к нему еще больше, и желание отдать себя ему не овладело мной полностью.

Прикосновение его груди к моей вызвало в моем теле ощущение, подобное ожогу, и столь сильную потребность в нем, что я с трудом могла перевести дух. Часто я мечтала о том, чтобы снова оказаться в его объятиях, как это было прежде, но все это были только фантазии. Теперь мне казалось, что я парю над землей, объятая непривычным наслаждением, которое все усиливалось от того, что он ласкал меня. Он прижал меня к себе с такой силой, что мне стало трудно дышать.

Когда наконец Ник отстранился, глаза его потемнели, и я читала в них вопрос. Чтобы уверить его и успокоить, что не изменю своего решения, я положила руки ему на плечи, обняла его, и наши ноги переплелись. У меня вырвался тихий стон наслаждения, когда он провел рукой вверх и вниз по моему бедру, медленно-медленно, его теплые пальцы ласкали меня, исследовали мое тело. Эта сладостная пытка все усиливалась, и я уже опасалась, что не выдержу ее.

Он встал на колени, и его длинные пальцы принялись проворно расстегивать пуговицы на рубашке, потом Ник медленно стянул с бедер бриджи. Мой восхищенный взгляд впивал его мужественную красоту. Он раздвинул мои ноги и теперь стоял надо мной на коленях. Глаза его не отрывались от моей груди, взгляд его спустился ниже, он продолжал на меня смотреть, пока это не вызвало чувственный отклик в моем теле — его взгляд будто воспламенил меня. Когда-то я старалась укрыться от его взгляда, но не теперь. Я знала, что он любит меня; сознавал ли он это теперь, я не понимала. Но я замечала это по внезапному блеску в его глазах, я догадывалась по нежным прикосновениям к моей коже.

И тогда желание затмило все остальное, вызвав во мне неистовый отклик. Я протянула к нему руки и обняла его, благословляя власть его плоти надо мной, которая однажды заставила меня забыть обо всем, презреть все приличия. Я любила его руками, губами и всеми способами, о которых мечтала в течение долгих одиноких месяцев, когда одни только воспоминания были моей путеводной звездой.

Я слышала его стон, я видела, как тело его содрогается. И, когда его пальцы вцепились в мои воло-кы и он резко потянул мою голову назад, я замерла от вида дикого яростного желания, которое прочла на его лице.

Опустившись на постель, я смотрела, как свет свечи играет на его лице, видела, как мышцы перекатываются у него под кожей, когда он склонился надо мной. Его тело заслонило от меня тусклый свет и отбросило прохладные тени на мое разюряченное тело. Его лицо приняло решительное выражение, губы его были сжаты, когда он раздвинул мои ноги, и я почувствовала прикосновение его сокровенной плоти, пульсирующей, напряженной от жаркого желания.

И все же Ник нашел в себе силы отклониться, заглянуть мне в лицо, его губы прикоснулись к моим, он целовал меня до тех пор, пока я слабо не застонала и не обвила ногами его бедра.

Сердце мое отчаянно билось под его ладонью, моя кожа была разгоряченной и влажной от желания.

Он снова поцеловал меня, его язык проник в мой рот и нежно исследовал его, ритмично двигаясь, пока я не закричала, прося пощады. И все это время его тело прижималось к моему, его грудь к моей груди, его живот к моему животу… бедра двигались поверх моих бедер, и я столь остро ощущала его желание, что его прикосновения будто обжигали нежную влажную плоть, будто обдавали ее жаром. Когда он отстранился, я задрожала от томления по его близости.

— Я должен знать, — послышался его тихий, но настойчивый шепот у самого моего уха, — только потому, что не хочу причинить тебе боли. Я должен быть уверен… у тебя были другие, любовь моя?

Я ответила, прямо глядя ему в глаза и вспоминая то, как он задал мне тот же самый вопрос впервые. Но теперь ответ мой был иным:

— В моей жизни был только один мужчина, милорд.

Его глаза встретили мой взгляд, и я прочла в них удивление и некоторое разочарование.

— Ты любила его? — спросил он.

— Я любила его больше жизни, — ответила я. Он с усилием сглотнул и поднял мою руку, которую я прежде нежно прижала к его щеке. — Но не больше, чем люблю вас, милорд, — закончила я, сделав последнее движение так, что мои бедра оказались под ним.

Теперь его обнаженный торс нависал надо мной, а темные пронизывающие глаза замкнулись на моих и не отпускали моего взгляда. Страсть, сжигавшая нас обоих, заставляла его кожу светиться — она казалась мне влажной, золотистой и опьяняющей. Мне хотелось упиваться им и его близостью. Его голова склонилась ко мне, и губы легко коснулись моей груди. Я закрыла глаза, и Руки мои зарылись в его густые волосы. Он по очереди захватил мои соски, сначала правый, потом левый, и теперь его язык ласкал каждый чуть приподнятый розовый пик, превращая его в отвердевший бутон желания. Внутри меня что-то затрепетало, все мое тело запульсировало жаром, зарождавшимся где-то внизу живота и отзывавшимся сладким томлением в паху. Мне казалось, что тело мое плавится изнутри, сжигая меня желанием, неотвратимой и неутолимой жаждой по нему, но, хотя мое тело изгибалось дугой ему навстречу, хотя я звала его, выкрикивая его имя, и плакала, — он отстранился, продолжал подвергать меня сладостной пытке поцелуями и ласками, пока кровь не заструилась у меня в жилах, как жидкое пламя, и всю меня не охватил небывалый восторг.

Когда мне уже казалось, что я не смогу больше выдержать ни секунды промедления, его пальцы сплелись с моими и, чуть качнувшись из своего положения на коленях, одним медленным и плавным движением он опустился и овладел мною. Голова его была откинута назад, руки продолжали отчаянно сжимать мои до боли, но мне было все равно, потому что я знала, что он чувствует: будто внутри его тела произошел взрыв, будто из его горла рвался крик.

И я ответила громким криком.

Николас испуганно посмотрел на меня, но я его успокоила, прошептав:

— Я счастлива. — И подняла руки, обвила его ногами, чтобы он почувствовал, как мне хорошо.

И он снова задвигался внутри меня со вздохом облегчения, сначала нерешительно, потом с такой страстью, что заразил ею меня, и я отвечала ему тем же. Счастье мое было безграничным: он был моим, только моим — сердцем, телом и душой. «Я никогда больше не отпущу его!» Я беззвучно плакала, ощущая, как наслаждение его нарастает, этот порыв подхватил и меня — Тело мое жаждало и требовало завершения. Я вцепилась в его влажные плечи, двигавшиеся взад и вперед в такт движениям его бедер. Я видела, что и он близится к пику. Узнавала это по гортанным звукам, зарождавшимся в его горле, по силе, с которой он сжимал меня в объятиях, пока наконец мне не стало казаться, что комната закружилась перед моими глазами, и все не слилось в какое-то неясное пятно.

Мы разделили наслаждение, мы достигли завершения одновременно, как это было и в прошлом, и страсть унесла нас за пределы возможного и мыслимого. Со вздохом, похожим на рыдание, он с силой провел пальцами по моим волосам и затих, как и я, и мы ощутили оба наших тела как единое целое.

Прошло несколько минут, прежде чем мы вернулись в реальный мир, но наши объятия все еще соединяли нас. Мне не хотелось отпускать его, я прижимала его к себе, как ребенок самую любимую и драгоценную игрушку, эгоистично, но полная любви и радости, которых никто и никогда больше не мог бы отнять у меня. Я слышала, как бьется его сердце рядом с моим, чувствовала его сладкое дыхание у своего виска. Кончиком языка он провел по моему уху, и когда наконец дар речи вернулся к нему, он заговорил, и тихие слова изумленно полились из его уст:

— Не понимаю, как это может быть… Я, ощущавший только черноту и безнадежность, вдруг при вашем появлении чувствую…

Я слегка повернула голову и посмотрел в его сияющие глаза:

— И что же вы чувствуете, милорд?

— Чувствую, что спасен. Он закрыл глаза.

— Боже, я обожаю вас.

Глава 13

Я сидела перед камином с Кевином на коленях, нежно качая его и с улыбкой глядя на его ангельское личико. Я пела ему колыбельную песню о щенках, ягнятах и бабочках. Я рассказывала ему историю Золушки, прекрасной молодой девушки, встретившей своего принца на балу и расставшейся с ним под бой башенных часов. Я понимала, что ребенок слишком мал и не может следить за событиями моего рассказа, но это не имело значения. Это была моя история, и она была правдивой.

Подняв глаза, я встретилась взглядом со своим возлюбленным. Опираясь на локоть, он настороженно наблюдал за мной, вглядываясь в мое лицо в неясном утреннем свете, среди серых теней, еще гнездившихся в углах. В его взгляде была напряженность, тревожившая меня, рот его был плотно сжат, и выражение лица вызвало у меня беспокойство: уж не сожалел ли он о том, что произошло между нами ночью.

— Доброе утро, — приветствовала я его. Ответ последовал не сразу. Потом Николас улыбнулся:

— Да, оно доброе. Не могу припомнить лучшего.

— Надеюсь, я не помешала вам. Когда Кевин проснулся, я принесла его сюда, пока Би не забрала его. Вы не возражаете?..

— Нет.

— Я пела ему колыбельные песни.

— Я слышал.

— Ему, кажется, понравилось.

— Не думаю, чтобы кто-нибудь когда-нибудь пел ему хоть одну.

— Но это так печально! Моя мать часто мне пела.

— У него нет матери.

Мои глаза заволокло туманом и сквозь набегающие слезы я продолжала смотреть на лицо сына.

— Ариэль.

Я заставила себя снова посмотреть в лицо милорду, боясь, что не смогу ясно видеть его сквозь слезы; я боялась, что слезы брызнут у меня из глаз и потекут по щекам и что я выдам свои чувства. Темные волосы Уиндхэма упали на лоб, почти закрыли глаза. Я заметила, что веки его были слегка припухшими. Он не мигая смотрел на меня. Лицо его казалось высеченным из камня. Потом его губы раздвинулись в улыбке, и он неожиданно предложил:

— Выходите за меня замуж, мисс Рашдон.

Я мигнула, и из глаз моих закапали слезы. Потом еще крепче прижала Кевина к груди:

— Это совсем необязательно, сэр…

— Обязательно? Вы так думаете? Из-за вчерашней ночи?

— А разве я не права?

Ник снова откинулся на подушку и теперь смотрел в потолок.

— Да, — ответил он наконец, и голос его прозвучал устало. — Да, возможно. Да, из-за прошлой ночи… Каждое утро я просыпался, думая о вас, несмотря на отупляющую боль в голове… Боже, даже в моих кошмарах ваше лицо являлось мне и мучило меня. И, когда я думаю о вас, боль уходит и ничто больше не имеет значения — даже безумие. Ничто! Это эгоистично с моей стороны, мисс Рашдон? Рашдон. Даже ваше имя вызывает сумбур у меня в голове и сердце. Звук вашего имени все сильнее действовал на меня с каждым днем, с каждой ночью, пока я не принялся без конца писать ваше имя: «мисс Рашдон» — снова и снова, а потом смотрел на написанное, пытаясь понять заключенный в нем тайный смысл, тайну, которую я был не в силах понять.

Снова приподнявшись на локте, он заглянул мне в глаза:

— Знаете, как долго я искал подходящую натурщицу? Недели, месяцы. Я принимал женщину за женщиной в надежде найти ту, что напоминала бы мне преследующий меня образ, образ совершенной женщины, запечатленный в моем воображении. И я всех их отослал обратно, пока не появились вы. И как только я вас увидел, то понял, что вы поможете мне. Идите сюда, мисс Рашдон.

Я подчинилась, не выпуская Кевина из своих объятий.

Николас потянул меня на постель рядом с собой, провел пальцем по щечке сына, потом снова посмотрел на меня.

— Я никогда не причинил ему вреда вопреки безумию, болезни или жестокости, которые вынуждают меня стать тем, чем я становлюсь. Надеюсь, эта сила не такова, чтобы заставить меня причинить ущерб тем, кого я люблю больше всего на свете.Он поднял руку к моему лицу, притронулся к моей щеке ладонью и смахнул случайно задержавшуюся там слезинку пальцем.

— Я никогда не подниму на вас руку. Оставайтесь жить со мной, Ариэль. Поделитесь со мной своей нежностью. Успокойте меня, помогите бороться с безумием, и я буду лелеять вас до конца жизни.

Никогда я не любила его больше, чем в эту минуту, потому что никогда прежде он не говорил со мной так нежно. Никогда не смотрел он на меня с такой любовью. Я испытывала счастье, которое нельзя было измерить человеческими мерками, и ответила ему не словами, а улыбкой.

— Ну? — спросил Ник, и нежный блеск его глаз вдруг сменился страстью и нетерпением. — Вы так и будете сидеть здесь, улыбаться и держать меня в тревоге и неуверенности? Ответьте мне, мисс Рашдон, Ариэль, и поторопитесь… Или…

— Или что, милорд?

— Или я воспользуюсь силой, прижму к постели ваше прекрасное тело и снова овладею вами.

— Тогда, милорд, пожалуй, мне стоит помолчать.

Его глаза расширились, я прочла в них радость, рассмеялась и выпрыгнула из постели. Отступив к камину и прижимая к своему плечу головку Кевина, я сказала со всей искренностью:

— Да, лорд Малхэм, я выйду за вас, но с одним условием.

— Назовите его.

— Чтобы мы поженились тайно, чтобы ни слуги, ни ваш брат, ни сестра не знали о нашем браке, пока он не свершился, пока мы не принесем наши брачные клятвы.

Казалось, Николас впал в задумчивость, потом сулыбкой отбросил покрывало, прикрывавшее его бедра, и спрыгнул с кровати.

— Согласен, — сказал он.

В следующие пять дней я видела Николаса очень редко. Он казался далеким, как это часто бывало прежде, и редко покидал свою комнату, и только раз позвал меня в студию, где в течение шести часов пытался написать мой портрет. И в конце концов просто швырнул холст об стену и рявкнул, чтобы я ушла из комнаты, потому что мое присутствие вызывает в нем «смятение». И тогда я начала беспокоиться о ясности его ума и думать, что он забыл о своем предложении. Он больше не упоминал о женитьбе.

На шестой день я вернулась в свою комнату, проведя день в обществе Адриенны, пытаясь поддержать с нею разговор по-французски. Учитывая, что я почти ничего не знала об этом языке и не умела на нем говорить, для меня это было равносильно подвигу. Долгие часы мы сидели в большом зале: она произносила фразы из учебника и, думаю, поверила, что убедила меня сопровождать ее во Францию.

Войдя в свою комнату, я в изумлении остановилась. Высоко на моей постели и на туалетном столике громоздились дюжины штук ткани, рулоны тканей лежали также на полу. Ткани были разные: бархат, атлас, шелка, всех возможных и вообразимых цветов. На спинке моего единственного стула висели ярды кружев и лент.

— Мне нравится изумрудно-зеленый бархат, —послышался голос за моей спиной. — Он прекрасно подойдет к вашим глазам. Я круто обернулась.

Николас, засунув руки в карманы, прислонился к стене и улыбался мне. Потом сказал:

— Мы поженимся в будущий вторник в Берн-салле. Я нашел там викария, который обвенчает нас без оглашения. Он получит новый приход за все свои старания… Есть у вас какой-нибудь свидетель, который мог бы помочь вам в этом случае, дорогая?

— Да, — с трудом вымолвила я.

— Вы успеете за это время соорудить что-нибудь приемлемое? — Оглядев мой наряд, он нахмурился и добавил: — Боже, как я ненавижу это ваше платье!

В ответ я только вздернула подбородок.

Он повернулся и с непринужденным видом направился в коридор. Я услышала, как он тихо сказал:

— Лакомый кусочек.

Улыбаясь, я закрыла дверь своей спальни и, счастливая, как никогда, обхватила себя руками. Да, я была счастлива, хотя тревога грызла меня — следующий вторник наступит еще так не скоро, до него целая вечность.

И тут же принялась сооружать платье из зеленого бархата для свадебной церемонии. У меня вкомнате было все необходимое: ножницы, нитки, булавки и иголки. Уиндхэм не забыл ничего. Ему лучше, думала я. На его щеках я заметила румянец, глаза его блестели.

Весь день я трудилась, сначала сделала набросок платья, потом принялась кроить. К тому времени, когда стемнело, весь пол в моей комнате был завален ярдами изумрудно-зеленого бархата и атласа чуть более светлого тона, который я решила использовать для подкладки. Усталая и проголодавшаяся, я отложила в сторону шитье, заперла на ключ дверь спальни и направилась в кухню.

Проходя мимо приемной Тревора, я заметила под его дверью полоску света. Так как Тревор уехал в Йорк пять дней назад и должен был вернуться только завтра, любопытство взыграло во мне. Я осторожно приблизилась к двери и заглянула в комнату.

Адриенна, стоявшая спиной ко мне, исследовала флаконы и флакончики Тревора, поднимая к свету то один, то другой и пытаясь прочесть надписи на ярлычках. Рядом с ней на столе лежала открытая книга.

И тогда, будто внезапно почувствовав мое присутствие, она медленно повернулась и увидела меня. Глаза ее испуганно расширились, но она тут же успокоилась.

— Боже милостивый, я подумала, что это Тревор. Ариэль, дорогая, что у вас за манера бесшумно подкрадываться?

— Прошу прощения.

Несколько расслабившись, Адриенна как вы невзначай оглядела захламленную комнату, полную всевозможных вещей, и взгляд ее задержался на грязном и мрачном желтом скелете, свисавшем на веревках с потолка. По телу ее пробежала дрожь.

— Я не виню брата за то, что он решил немного отдохнуть. Это такое унылое место.

— Бывают и похуже, — сказала я. — Думаю, по сравнению с Бедламом эта комната могла бы показаться такой же приятной, как прогулка в Йорк.

Адриенна не ответила, и я вошла в комнату. — Прошу извинить меня, — сказала я, — но мне кажется, что цель поездки Тревора в Йорк заключается не только в том, чтобы немного развеяться.

Адриенна отступила назад и, толкнув спиной стол, остановилась — пузырьки от толчка задребезжали.

Бедлам — сумасшедший дом, в переносном смысле — место, где царят беспорядок и грязь.

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Думаю, он предпринимает шаги, необходимые для того, чтобы поместить лорда Малхэма в лечебницу Сент-Мэри. Должны быть составлены бумаги, назначена дата судебного заседания.

Рот Адриенны широко раскрылся в безмолвном протесте.

Остановившись у стола, я бросила взгляд на раскрытую книгу, потом посмотрела на Адриенну.

— Вы больны? — спросила я.

— Да. — Она прижала дрожащие пальцы к вискам. — По правде говоря, да. У меня снова раскалывается голова, и я подумала…

Захлопнув книгу, Адриенна улыбнулась:

— Думаю, придется мне дожидаться возвращения Тревора. Вы ведь не скажете, что видели меня здесь, да? Он очень щепетилен на этот счет: не любит, чтобы в его отсутствие сюда входили.

— Нет, — ответила я. — Не скажу.

— Хорошо. Тогда, может быть, пообедаем? Проскользнув мимо меня, она вышла из комнаты. Я следовала за ней на достаточном расстоянии.

Нас ожидал сюрприз: Тревор вернулся. Он стоял с Ником в коридоре: лицо его было обветренно от холода, темно — каштановые волосы растрепал ветер, они казались слегка влажными. Широко раскрыв объятия, он заключил в них Ника, потом хлопнул его по спине.

— Боже, Ник! Ты выглядишь потрясающе.

Хорошо себя чувствуешь?

— Очень хорошо, — ответил милорд. — Ты вернулся домой раньше, чем собирался.

— Я закончил дела на день раньше.

Адриенна, легонько придерживая рукой коричневую юбку, изящно заскользила навстречу братьям. Она поцеловала Тревора в обе щеки и только после этого откликнулась на его последнее замечание:

— А у меня было впечатление, что ты отправился в Йорк проветриться и отдохнуть, Тревор. И что за дела у тебя там были?

— Инвестиции. Но об этом поговорим позже.

Тут глаза его расширились, а лицо выразило удовольствие: он заметил меня.

— А что это вы прячетесь в тени, как маленькая скромная мышка, мисс Рашдон? Подойдите, поздоровайтесь со мной.

Поколебавшись, я подошла к нему. Когда я оказалась в пределах досягаемости, он взял меня за руки и принялся их разглядывать, проверяя, зажили ли царапины, превратившиеся теперь в едва заметные белые линии.

— Вижу, все отлично зажило. Шрамов не останется. Как было бы обидно, если бы они испортили столь безупречную кожу.

Чувствуя, что краснею, я отстранилась и не без усилия заставила себя улыбнуться в ответ. Я чувствовала, что его поездка в Йорк была связана с хлопотами о том, чтобы поместить Николаса в лечебницу Сент-Мэри, а вовсе не с инвестициями.

В эту минуту дверь за спиной Тревора отворилась, и появилось несколько слуг со свертками и коробками.

— Что это? — спросила Адриенна.

В ее тоне я услышала любопытство, достойное маленькой девочки, ожидающей подарков.

— Был ли такой случай, чтобы я поехал в Йорк или Лондон и вернулся без подарков? Может быть, нам лучше перейти в большой зал, чтобы чувствовать себя удобнее?

Извинившись, я повернула к двери, но Тревор остановил меня:

— Мисс Рашдон, вы, конечно, присоединитесь к нам.

— Нет, сэр.

— Но у меня и для вас кое-что есть.

Я резко остановилась и повернулась к нему лицом.

— Для меня, сэр?

Я бросила вопросительный взгляд на Ника. Он с интересом смотрел на брата, потом перевел взгляд на меня.

— Ник просил меня привезти кое-что для вас, Ариэль.

Тревор повернулся к Реджинальду и взял у него большой сверток, упакованный в тонкую бумагу и перевязанный лентами. Протянув его мне, он подмигнул и сказал:

— Идите-ка в гостиную из этого ледяного коридора, Ариэль. Хочу видеть ваше лицо, когда вы откроете сверток.

Он взял меня за руку и потащил за собой. Обернувшись через плечо, я встретила взгляд милорда, ища разгадки в нем, но он быстро отвернулся и прижал пальцы к вискам.

Адриенна пребывала в хорошем настроении и болтала без умолку. Она добродушно защебетала с Тревором, расспрашивая его о местных новостях, интересуясь сплетнями.

— А правда ли, что Вирджиния Бриггс на короткой ноге с кем-то из членов парламента? Неужели цены на чай опять подскочат?

— Вирджиния Бриггс на короткой ноге с каждым завидным, а равно и незавидным женихом из числа членов парламента, моя дорогая, и, вне всякого сомнения, цены на чай снова подскочат. Ост— Индская компания будет грабить нас без зазрения совести.

— А как насчет этих гнусных китайцев? Что же нам делать? Цены на чай и теперь уже непомерные, — расстроилась Адриенна.

— Пронесся слух, но пока что только слух, не более, что Китай подумывает о том, чтобы в будущем захватить монополию в международной торговле чаем. Я случайно встретился с лордом Мел— бруком, и он говорит, что существуют планы начать выращивать чай в Индии.

— В Индии! — воскликнула Адриенна, снова опускаясь на стул.

— Думаю, там появляются серьезные возможности вложений, — заметил Тревор. Он смотрел на Ника, который все еще хмурился и потирал рукой лоб.

— А ты что думаешь, братец? Если обстоятельства вынудят нас отказаться от торговли с Китаем, не заняться ли нам самим выращиванием чая? Я считаю, что «Эрл Грей»…

— Что в этом свертке? — перебил Ник Тревора. Все взгляды обратились на меня и сверток, лежащий у меня на коленях.

Тревор, уютно расположившийся у камина и стоявший, опираясь локтем о мраморную каминную полку, теперь смотрел на Ника с изумлением. Потом пересек комнату, подошел к Нику и, мягко положив руку на его плечо, спросил:

— Разве ты не помнишь? Ведь ты просил меня привезти это для нее.

Ник даже не взглянул на брата. Он подался вперед на стуле и указал пальцем на сверток, потом процедил сквозь зубы:

— Откройте его!

Я принялась развязывать ленту, стараясь сдержать дрожь в непослушных пальцах. По правде говоря, мысли мои были заняты не подарком, а выражением глаз милорда. Сегодня они мне казались более беспокойными, чем всегда. Наконец мне удалось развязать ленту и развернуть бумагу: теперь я уставилась на роскошное изумрудно — зеленое платье из атласа, лежавшее пышными складками у меня на коленях.

Это было самое прекрасное платье, какое только мне доводилось видеть в жизни.

— Неужели не помнишь, Ник? — послышался голос Тревора. — Ты сказал, что тебе надоело смотреть на ее блеклое платье и что ты хочешь написать ее в чем-нибудь ярком и красивом. Ты попросил меня пойти к мадам Элизе Варден, зная, что она с этим справится быстро. По правде говоря, я уже вчера мог бы вернуться домой, но шитье платья отняло больше времени, чем вначале думала мадам. Конечно, мы не знали ваших размеров, Ариэль, и прикинули на глазок, но, думаю, оно вам подойдет. Почему бы вам не пойти и не примерить его? Уверен, что Нику так же не терпится увидеть вас в нем, как и мне, и узнать, годится ли оно.

Я снова посмотрела на платье, вспоминая, как повела себя Адриенна, когда ей преподнесли свадебные кружева. Сердце мое забилось в отчаянии. Ник забыл, что попросил привезти этот подарок для меня, и этот провал в памяти напомнил мне, что его болезнь невозможно излечить быстро и что она не пройдет сама по себе. И поэтому я сразу же возненавидела это прекрасное платье. И все же мне захотелось прижать его к груди, потому что Николас подарил его мне по одной причине и причиной этой была любовь.

Нетвердо держась на ногах, я поднялась, уронив оберточную бумагу на пол. Я была в растерянности и не знала, как себя вести и принимать ли столь ценный подарок. Наконец Николас откинулся на спинку стула и тихо сказал:

— Да-да, теперь я припоминаю. Конечно, вы должны пойти и примерить платье, Ариэль. Считайте это моим подарком.

Я ответила улыбкой на его улыбку, потом, бормоча слова благодарности, вышла. Но теперь я должна была привести в порядок свои расстроенные нервы, прежде чем снова встречусь с милордом.

Выходя, я наткнулась на Брэббса, стоявшего в дверях и разговаривавшего с Реджинальдом. Я подошла прямо к нему и, взяв его за руку, попросила дворецкого оставить нас вдвоем.

Реджи слегка поклонился Брэббсу и сказал:

— Я скажу мистеру Тревору, что вы здесь.

— Пожалуйста, оставьте меня наедине с мистером Брэббсом минут на десять, — попросила я.

Когда он, кивнув, удалился, я повернулась к своему другу:

— Вы как раз тот человек, которого я хотела видеть. У меня есть новость, доктор Брэббс.

Взгляд его упал на платье в моих руках.

— Что это? — спросил он.

— Платье.

Я потащила его к ближайшей двери, втолкнула в комнату и закрыла за собой дверь.

Он все еще смотрел на сверток у меня в руках.

— Так дело дошло до этого?

— До чего?

Хмурясь, я повесила платье на спинку стула.

— Что тебе приходится делать ради этого, Мэгги? Я никогда не подозревал, что ты на это способна. Я не думал, что ты можешь продавать себя…

— Как вы смеете говорить мне такие вещи? — перебила я. — Платье всего лишь подарок и ничего больше. Кроме того, какое вам дело до этого?

— Очень даже большое, — сказал старик. — Он последний человек в мире, с которым я хотел бы тебя видеть, девочка.

— Не могу поверить своим ушам! Вы хотите сказать, что верите нелепым россказням? Неужели вы и впрямь считаете его безумным?

— Безумие — прекрасный способ укрыться от правосудия, Мэгги. Под личиной безумия совершались и совершаются грандиозные и страшные преступления.

— Вы хотите сказать, что верите в то, что он убил свою жену и сам сфабриковал историю о своем безумии?

Он схватил меня за плечи и заговорил шепотом:

— Мэгги, девочка моя, если единственное, что ты хочешь получить, — твой сын, хватай его и беги отсюда. Я помогу тебе, если ты считаешь, что я должен тебе помочь, но я не могу видеть, как ты растрачиваешь свою жизнь на такого человека, как Николас Уиндхэм! Поверь мне, Мэгги, он снова причинит тебе боль, и этим все кончится, а может, и чем-то худшим.

— Нет, он никогда не причинит мне боли! — горячо возразила я.

— Как ты можешь говорить такое? Он разбил тебе сердце, женившись на леди Джейн. А когда она ему надоела, убил ее. Мэгги, беги отсюда, пока не поздно!

Я оттолкнула его:

— А я-то считала вас своим другом, доктор Брэббс! Если бы это было действительно так, то вы не говорили бы таких вещей о человеке, которого я люблю и за которого собираюсь выйти замуж.

— Замуж? Боже милосердный! Что ты такое говоришь, Мэгги? Ты не можешь выйти замуж за этого негодяя и убийцу!

— Могу, — ответила я, вздергивая подбородок. — К тому же он никого не убивал. Я не верю слухам.

Он отвернулся, качая головой.

— Я слышал, что любовь делает людей слепыми и глухими к здравому смыслу, но не думал, что она совсем уж лишает способности рассуждать.

Брэббс снова повернулся ко мне:

— Даже если бы он был праведнее Папы Римского, тебе не место в его доме, Мэгги. Эти люди совсем не похожи на тебя, девочка, они принадлежат к другому классу. И ты никогда не сможешь приноровиться к ним. Очень скоро это начнет его раздражать, и что тогда будет с тобой? Ты окажешься рядом с леди Джейн, на кладбище. Я ничуть в этом не сомневаюсь.

Схватив платье, старый доктор потряс им перед моим носом, восклицая:

— Неужели эта тряпка стоит твоей жизни, девочка? Неужели она стоит того унижения, которое ты почувствуешь, когда его друзья станут воротить от тебя нос? Ты всего лишь деревенская девушка, Мэгги, и навсегда ею останешься. Перестань витать в облаках и спустись на землю.

Я спокойно взяла свое платье у него из рук, хотя сердце мое отчаянно колотилось. Разглаживая помятую им юбку, я сказала, стараясь обуздать и скрыть свои чувства:

— Я привела вас сюда, чтобы попросить об услуге. Я выхожу замуж за человека, которого люблю, во вторник. Наша свадьба состоится в Берн— салле, и мне нужен свидетель.

Он приподнял мое лицо за подбородок и посмотрел в глаза.

— Я буду свидетелем на твоей свадьбе, Мэгги, раз ты об этом просишь, но мне эта роль совсем не по душе. Я буду молиться до того самого момента, когда ты произнесешь свои клятвы, в надежде, что что-нибудь случится и эта свадьба расстроится.

Он так и остался стоять, глядя мне вслед, когда я выходила из комнаты. Подхватив свои юбки, я помчалась вверх по лестнице в ту самую темноту и холод, которые так страшили и отталкивали меня раньше. Больше я их не боялась. Холод успокоил меня и остудил гневный жар моих щек. Темнота скрыла обжигающие слезы гнева и бессилия, струившиеся из моих глаз. Я бежала по коридору в свою комнату, и наконец дверь захлопнулась за мной.

У моих ног лежали обрезки ткани от моего свадебного платья. Я упала на колени и провела рукой по бархату, едва слышно проклиная Брэббса, но его слова звучали в моем мозгу, они жгли его. Неужели я была единственным человеком, верившим, что Николас Уиндхэм не был ни безумцем, ни убийцей? Неужели я вела себя глупо?

Спотыкаясь, я поднялась на ноги, подошла к зеркалу и посмотрелась в него, потом, со всей осторожностью положив обнову на кровать, поспешно сняла поношенное серое платье, которое носила постоянно, и отбросила его в сторону. Осторожно я надела платье из изумрудного атласа, некоторое время безуспешно пыталась застегнуть затейливые пуговицы корсажа на спине, наконец мне это удалось, и когда я покончила с этим, на мгновение закрыла глаза, прежде чем собралась с силами и взглянула в зеркало на свое отражение.

О! Неужели это и впрямь была я? Неужели незнакомка, которую я видела в зеркале, была той самой невзрачной и простенькой девчонкой, которая всего несколько минут назад выглядела не лучше служанки? Неужели это были мои глаза? Какими зелеными они казались теперь в цвет платью! Как они сияли!

Мои волосы, обрамлявшие бледное лицо, казались иссиня-черными. Я вертелась перед зеркалом, расправляла зеленые ленты, распускала волосы, позволяя им падать то на одно, то на другое плечо, то вплетала ленты в косы. Нагнувшись ближе к зеркалу, я покачала головой не в силах поверить своим глазам. Я осторожно повернулась направо, потом налево, разгладила корсаж, проведя понему руками, легко прикасаясь к скромному декольте, вышитому по краю, потрогала облегающие рукава, доходившие до запястий.

Я упала на колени и дрожащей рукой дотянулась до ножниц, лежавших рядом с моим подвенечным платьем. Потом я подняла ненавистное старое платье, которое носила в страшные, населенные кошмарами дни и ночи своего заключения в Оуксе, и разрезала его на куски.

Глава 14

Следующие пять дней я молила Господа о том, чтобы в день свадьбы была хорошая погода. Во вторник небо на рассвете было ясным, но скоро землю окутал густой туман, так что из своего окна я едва различала вершины деревьев. Прижавшись лбом к ледяному оконному стеклу, я вслушивалась в отдаленный собачий лай, мысленно рисуя свое будущее в качестве леди Малхэм.

Слуги, за исключением Матильды, теперь переменились ко мне. Они мгновенно умолкали, как только я входила в комнату. Они с интересом разглядывали меня, поднимали брови и сжимали губы в знак неодобрения моих отношений с Уиндхэмами. Когда им стало известно о тканях, подаренных мне Николасом, Полли вскользь заметила, что все это прежде принадлежало леди Джейн и что со дня ее смерти ткани хранились в одной из комнат старого крыла. Она взяла за правило показывать, как боится за меня, и частенько приговаривала:

— Знаете, мисс, плохая примета носить то, что принадлежало покойнику. Готова поклясться, что это до добра не доведет…

Вспоминая эти мрачные пророчества, я отвернулась от окна и уставилась на свой свадебный наряд. Теперь я уже думала, что, возможно, доктор Брэббс прав. Может быть, глупо было с моей стороны верить в невиновность Уиндхэма, как и в его вменяемость. Но не было способа узнать это, если бы я не могла следить за ним и вникать во все обстоятельства его жизни. И я страшилась этого больше всего. Если я ошибаюсь, вполне вероятно, что я окажусь еще одной леди Малхэм на фамильном кладбище.

Вскоре после восьми я уже была в доме доктора Брэббса.

— Не понимаю, почему ты не поехала в Бернсалл вместе с женихом, — сказал доктор.

Не обращая внимания на его язвительный тон, я спросила:

— Что вы думаете о моем подвенечном платье?

— Оно зеленое, хотя, по моим понятиям, невеста должна быть в белом. Правда, учитывая все обстоятельства…

— Не болтайте лишнего, доктор Брэббс! — одернула я. — Вы говорите с будущей леди Малхэм.

Это его рассердило, и он ощетинился. Я продолжала:

— Мы с Николасом решили, что наш совместный отъезд только возбудит подозрения. Слуги уже шушукаются, и я вполне уверена, что и Адриенна, и Тревор догадываются о нашей близости.

— Близости? Это так теперь называется? Я отвернулась.

— Не понимаю, за что вы его так ненавидите. Я не помню, чтобы прежде вы питали к Уиндхэму столь враждебные чувства.

— Да, это было так до тех пор, пока он не обесчестил девственницу.,.

— Но ведь это вы отправили меня в Оукс, а не Николас… Вы, доктор Брэббс!

— Тебя туда поместил твой дядя, — ответил он с горячностью. — Я ничего не мог поделать против его воли.

Я слышала, как он шаркал по комнате, натыкаясь на мебель, будто внезапно потерял зрение.

— Доктор Брэббс, — сказала я, — успокойтесь и подумайте. Причина, по которой вы якобы ненавидите Николаса, смехотворна, абсурдна. Если бы я действительно умерла родами, ваш гнев был бы оправдан. Но вы видите, я все еще жива и…

— Ненадолго, — огрызнулся он.

Схватив плащ, он резким движением набросил его на плечи.

— Я никогда не поверю, что Николас безумен! — Терпение мое пришло к концу, и я, потеряв надежду убедить его, набросилась на доктора: — Как врач, вы должны понимать, в чем его несчастье. Вначале потеря памяти была вызвана каким-то физическим или эмоциональным потрясением, каким-то приступом истерии. Это способ, к которому прибегает мозг, чтобы отгородиться от грозящего ему стресса, способного ему повредить.

— Черт возьми! — поморщился доктор. — Ты снова учишь меня моему ремеслу?

Торопливо подойдя к полкам с медицинской литературой, стоявшим вдоль стен, я вытащила один том и бросила его на письменный стол.

— Посмотрите сами и убедитесь. Там все написано черным по белому и понятно каждому, даже непрофессионалу.

Он покачал головой:

— Я сожалею о том дне, когда научил тебя читать, Мэгги.

— Не уходите от темы, доктор, — сказала я, стуча кулаком по книге.

Брэббс, сгорбившись, застегивал плащ. Его седые брови сошлись над переносицей, и по выражению лица я поняла, что слова мои достигли цели.

— Подумайте, доктор Брэббс, Николас не совсем потерял память. Он знает, кто он, знает свою семью и все, что было с ним раньше. То, что он не может вспомнить, относится к моментам, связанным со стрессом: ночь, когда умерла его жена, и Мэгги. Мозг заблокирован и остается таким, когда он пытается что-то вспомнить об этом, потому что и то и другое — мучительные воспоминания. А такое состояние может вызвать внезапно галлюцинаторные образы, и все это, накладываясь одно на другое, создает у окружающих впечатление его невменяемости.

Он скосил на меня глаза и сказал:

— Может быть. Не стану спорить с такой ученой леди. Но остатки здравого смысла в этой хорошенькой головке ведь говорят, что, возможно, все обстоит и не так? Ты не хочешь мне сказать, что могут существовать и другие причины для его всем очевидного заболевания?

Я снова подошла к камину и отважилась высказать самые сокровенные мысли, понизив голос до шепота:

— Давайте на минуту совсем забудем о Николасе, док. Представим, что вас вызвали к больному, страдающему от головных болей и приступов депрессии. Члены его семьи говорят вам, что временами он становится буйным, склонным к насилию, что у него часто меняется настроение, что он спит больше обычного, страдает от кошмаров, галлюцинаций. Каков в таком случае будет ваш диагноз?

Он отвернулся, не желая отвечать.

— Доктор Брэббс! — обратилась я к нему умоляющим тоном.

— Ты собираешься замуж за этого негодяя или нет? — отозвался он. — Если еще не раздумала, нам лучше отправиться в путь. Скоро пойдет снег, и мы можем опоздать.

Маленькая церквушка, серые стены которой были еле различимы в тумане, примостилась на склоне холма, обращенного к деревне Бернсалл. Пока экипаж доктора, дребезжа, одолевал подъездную дорожку, я заметила очертания часовни, вырисовывавшиеся в сером тумане.

Остановив экипаж возле видавшей виды каменной стены, окружавшей церковный двор, доктор Брэббс поторопился обойти кабриолет, чтобы помочь мне выйти. В сгустившемся тумане я с трудом различала его расстроенное лицо. Он проникновенно сказал:

— Мэгги, ты ведь знаешь, еще есть время. Мы можем повернуть обратно в Малхэм, если хочешь.

— Нет, — ответила я.

Он распахнул передо мной калитку. Ее ржавые петли скрипнули, оскорбляя своим звуком спокойное уединение священного места, где мы оказались. Брэббс держал меня за руку, пока мы шли по вымощенной булыжником дорожке. Я обратила внимание на серые, покосившиеся надгробные камни на кладбище, соседствовавшем с церковью, неясно выступавшие из тумана. Среди могильных холмиков паслись несколько овец, находя под снегом скудную, пожухлую траву. Я могла различить звон колокольчика на шее одного из животных, удалившегося от остальных.

Центральные двери часовни были слегка приоткрыты. Мы вошли.

Было тихо, очень тихо. Потом я уловила какое-то движение у алтаря. Оно повторилось еще и еще раз. Наконец я различила фигуру священника, двинувшегося нам навстречу. Его белый стихарь, надетый поверх черной сутаны, имел какой-то призрачный вид, а широкие рукава волнообразно заколыхались, когда он сделал какое-то движение руками.

— Мисс Рашдон? — шепотом спросил он. Возможно, мне только показалось, что он говорил шепотом. У меня в ушах гудело от тишины.

— Да, — ответила я.

Потом мой взгляд отыскал Ника. Он вместе с Джимом стоял возле алтаря — лицо его было бледным, черные волосы растрепаны, словно он долго бродил под порывами ветра. Слегка присев в реверансе, я сказала:

— Милорд, прошу прощения за опоздание. У нас произошла неприятность с колесом…

Он направился к нам, двигаясь порывисто и стремительно. Когда Николас приблизился, я заметила, что взгляд его устремлен не на меня, а прикован к Брэббсу. Его серые глаза были лишены какого-либо выражения, и он внимательно разглядывал доктора, потом зубы его обнажились в злобной усмешке, и он процедил:

— Убирайтесь!

Я почувствовала, как тело доктора напряглось. Выступив вперед, я сказала:

— Но, милорд…

Он отстранил меня и теперь смотрел прямо в лицо доктора Брэббса.

— Вы, чертов мерзавец, что вы здесь делаете?

— Прошу вас, сэр, — вступил в разговор священник. — Вспомните, где вы находитесь, лорд Малхэм.

— Я задал вам вопрос, — продолжал Ник.

— Я здесь, чтобы отдать девушку в жены Сатане, — ответил доктор.

Ник поднял руку и ударил Брэббса по щеке. Я бросилась вперед и повисла у него на руке.

— Прекратите! — крикнула я. — Что вы делаете? Его пронзительные глаза обратились к моему отчаянному лицу.

— Кем он вам приходится?

— Он мой друг, мой единственный друг на свете. Если вы обидите его, то обидите и меня. Он никогда ничем не обидел вас…

— Вот как? Он является ко мне домой и обвиняет меня в убийстве, говорит, что я убил Мэгги, не говоря уж о моей жене, а вы утверждаете, что он не причинил мне вреда? Он угрожал забрать у меня сына, Ариэль!

Я перевела взгляд на Брэббса.

— Это правда? — спросила я.

— Да, это правда, — ответил Брэббс, потирая щеку. — Правда, и, если обстоятельства позволят, я повторю то же самое.

— Успокойтесь, — священник встал между ними. — Не забывайте, что это храм Божий, джентльмены. Вспомните, милорд, зачем вы здесь. Это день вашей свадьбы, сэр. И он должен быть счастливым для нас всех.

Он приблизился к Нику и взял его за руку:

— Пожалуйста, ваша светлость, ради вашей будущей жены.

Николас бросил на доктора последний испепеляющий взгляд, потом повернулся ко мне. Сделав над собой усилие и попытавшись выглядеть спокойной, я взяла его за руку и вместе с ним прошла через неф. Сомнение молнией пронзило меня при виде внезапного приступа агрессивности, который Николас только что продемонстрировал нам всем, при звуке ярости в его голосе, обращенном к Брэббсу. Я и теперь чувствовала сдерживаемый гнев в его напряженных под моей ладонью мускулах руки. Сколько он выпил перед тем, как приехать сюда?

Добравшись до алтаря, Николас повернулся ко мне. С минуту он возился с застежкой моего плаща, потом снял его с плеч и бросил на переднюю скамейку. Потом он отступил на шаг и оглядел мое платье.

— Мило, — сказал он. — Очень мило. Потом, заглянув мне в глаза, Николас добавил с кривой улыбкой, приподнявшей один угол рта:

— Но ты должна попытаться улыбнуться, моя любовь. Ведь это день твоей свадьбы, разве не так?

Внезапно я почувствовала, что горло мое сдавило. Я попыталась заговорить, но не смогла. Почувствовала, что сердце мое упало куда-то глубоко вниз, будто в темноте я внезапно оказалась на краю утеса и теперь летела куда-то в бездонную глубину, на дно преисподней. И в этот момент у меня возникло такое ощущение, будто я и вправду смотрела в глаза самого Сатаны.

Руки милорда медленно поднялись к застежке его собственного плаща. Джим подошел к нему сзади и взял его. Я почувствовала, что мне стало трудно дышать, потому что никогда прежде я не видела его таким красивым и элегантным. Его сюртук был богатого оливково-зеленого бархата с вышитыми черным шелком лилиями. Его атласные бриджи совпадали по цвету с сюртуком. Под сюртуком была белая батистовая рубашка, топорщившаяся на груди кружевами. Из-под манжет сюртука выступали такие же кружева, как те, что украшали грудь. Теперь мое платье показалось мне слишком простым, слишком обыденным, и внезапно меня окатила волна смущения и унижения.

Я вспомнила, как Брэббс предостерегал меня, напоминая, что я не ровня такому аристократу, как Уиндхэм. Никогда еще я не чувствовала этого столь остро, как теперь.

Николас взял мою руку в свою — сильную и теплую — и медленно поднес к губам. И я почувствовала, что этот поцелуй растопил лед, моя скованность пропала, и я улыбнулась.

— Продолжим, милорд? — услышала я свой собственный голос, и, к моему облегчению, он звучал уверенно и твердо.

— Непременно, — ответил он. Притянув меня ближе к себе, Николас повернулся к священнику.

— Начнем? — спросил тот.

Я подняла глаза на Николаса и увидела, как он кивнул.

Священник стоял перед нами с Библией в руках, на одной из страниц которой лежало тоненькое золотое колечко. Его звучный голос эхом отдавался от стен святилища, когда он произносил слова молитвы. Я слушала внимательно, повторяя каждый раз «аминь» вслед за священником.

Когда он закончил читать молитву, я почувствовала, что в церкви стало холоднее. Внезапно налетевший ветер взметнул сутану священника, под его порывом затрепетала моя юбка, всколыхнулись тонкие завитки волос, обрамлявшие лицо. Преподобный сделал паузу и оглядел неф, прежде чем спросить:

— Если кто-нибудь знает причину, почему этот мужчина и эта женщина не могут быть соединены в законном браке, пусть скажет об этом сейчас.

Я увидела, как Николас повернул голову к Брэббсу, и затаила дыхание.

Пальцы преподобного нервно теребили кольцо, лежавшее на Библии.

Шли секунды, казавшиеся мне долгими, как часы. Брэббс переминался с ноги на ногу, и уголком глаза я видела тонкую струйку пара, вырвавшуюся из его рта, когда он перевел дух.

— Очень хорошо, — сказал священник. Я с облегчением закрыла глаза.

После того как мы повторили свои брачные клятвы, Николас надел мне на палец кольцо и, пока священник произносил заветные слова: «Властью, данной мне от имени Господа Бога, объявляю вас мужем и женой!», он смотрел мне в глаза.

Осторожно закрыв священную книгу, преподобный улыбнулся моему мужу и добавил:

— Милорд, можете поцеловать свою жену. Кончиком холодного пальца Ник приподнял мою голову за подбородок. Он коснулся губами уголка моего рта, потом отстранился.

Предстояло подписать кое-какие документы… К тому времени, когда мы были готовы покинуть церковь, падал легкий снег. Мы стояли на ступеньках, ожидая кареты Уиндхэма. В нее была запряжена пара угольно-черных лошадей с лебедиными, красиво выгнутыми шеями, перебирающих тонкими ногами и нетерпеливо цокающих копытами. Черная карета остановилась у ступеней церкви.

Мой муж стоял рядом со мной. Облака, низко нависшие над нашими головами, бросали тень на лицо Николаса, и глаза его казались холоднее и темнее по контрасту с белой поверхностью холмов и долин, видных отсюда. Он натянул кожаные перчатки, потом посмотрел на меня.

— Леди Малхэм, — сказал он, — теперь вы можете распрощаться со своим другом.

Сердце мое отчаянно забилось, когда я повернулась к доктору Брэббсу. Вдруг мне показалось, что он выглядит старше, глаза его были печальнее, чем когда-либо прежде.

— Будь счастлива, — сказал он, но прежде, чем Брэббс успел обнять меня, Николас положил мне на плечо руку в перчатке и повлек меня за собой.

Сквозь туман и снег я видела открытую дверцу кареты. Милорд взял меня за руку и поддерживал, пока я, подхватив юбки, поднималась на подножку кареты.

Откинувшись на кожаные подушки, я бросила последний взгляд из открытой дверцы, прежде чем она захлопнулась. Я увидела Брэббса и Джима, направлявшихся к кабриолету доктора.

— Джим не поедет с нами, милорд?

— Нет, — последовал лаконичный ответ. Щелкнул кнут, и карета мягко покатила по заснеженной дороге. Я откинулась на спинку сиденья. Николас устроился напротив в расслабленной позе, слегка покачиваясь в такт движению экипажа.

— Итак, — сказал он, нарушая молчание, — что это значит — чувствовать себя леди Малхэм?

Я смотрела ему в лицо, рассчитывая увидеть признаки иронии, веселья, юмора, поддразнивания, но там этого и в помине не было. Вместо этого я встретила взгляд мрачных серых глаз и увидела глубокую складку между изогнутыми черными бровями.

— Я думаю, сэр, это потрясающее ощущение.

— Мне кажется, вам пора прекратить говорить со мной в этом угодливом тоне. Помните, мы теперь равны.

— Да, сэр, я хочу сказать, милорд, то есть да, Николас.

Я прикусила губу и подумала: мне предстоит нелегкий труд.

Взглянув снова в его ледяные глаза, я спросила:

— Сэр, я чем-то вызвала ваше неудовольствие?

— Что вы хотите этим сказать? Я выгляжу недовольным?

— Да, кажетесь. Похоже, что вас не радует наша свадьба. Вы сердитесь из-за Брэббса?

— Мне хотелось бы знать, что вас связывает с этим человеком.

— Он всего лишь друг. Давний друг семьи.

— Он мне не нравится.

— Мне жаль.

— Не хочу, чтобы вы продолжали с ним видеться, — упрямо сказал Николас.

У меня упало сердце.

— Но… но он мой друг. Я люблю Брэббса, как…

Внезапно в глазах его вспыхнул огонь. Он не дал мне договорить. Я видела, как дергается мускул у него на щеке, когда Николас сказал:

— Как моя жена, Ариэль, вы должны меня слушаться. Если я решу потащить вас, отбивающуюся и кричащую, на утес над бухтой и велю прыгнуть вниз, вы это сделаете. Вы меня понимаете?

Я почувствовала, как кровь отхлынула от моего лица. Я едва смогла сдержать приступ бешеного гнева.

— Нет, не понимаю! Да, вы мой муж, но не господин, если вы и в самом деле считаете меня равной себе. Если быть вашей женой означает день за днем жить под властью тирана, вы можете повернуть назад в Бернсалл. Мы расторгнем наш брак до того, как оба пожалеем об этом шаге.

Я сделала движение в сторону двери.

— Сядь! — приказал он.

Я снова попыталась дотянуться до двери.

Он схватил меня за руку и толкнул на сиденье.

Шум колес экипажа и стук копыт производили какой-то странный, жутковатый призрачный звук, отдававшийся эхом от стены тумана, клубившегося вокруг нас. Николас не двигался и даже, кажется, не мигал, и, должно быть, обдумывал мои слова. Потом, глубоко вздохнув, он снова расслабленно развалился на сиденье и расстегнул сюртук.

— Тебе нравится кольцо? — спросил он. Голос его был все еще напряженным, но ледяной тон сменился обычным.

Мои же нервы все еще были на взводе. Инстинктивно я сжала пальцы правой руки, так что они прикрыли обручальное кольцо.

— Да, нравится, — ответила я резко. Угол его рта чуть приподнялся:

— Оно принадлежало моей бабке с материнской стороны. Я вижу, оно тебе велико.

— Немного. — Я покрутила его — оно свободно болталось на пальце.

— Я распоряжусь, чтобы его переделали по твоему размеру. Если, конечно, ты не настаиваешь, чтобы мы вернулись в Бернсалл, чтобы аннулировать наш брак. Если ты действительно этого хочешь, я не стану препятствовать.

Я не ответила. В эту минуту я сама не знала, чего хочу.

Николас смотрел в окно, погруженный в свои мысли. Его красивое лицо было частично скрыто тенью, подбородок, рот и нос едва видны, но высокие скулы были освещены скудным дневным светом, а глаза казались темными и серьезными. Я оцепенела от изумления, когда он принялся тихо, но глубоким и мелодичным голосом декламировать:

Я думал, ты, моя любовь, Как лунный свет в долине, Я думал, ты бела, как снег, На грозовой вершине. Я думал ты, как светоч дня, Из бездны смотришь на меня, Как путеводная звезда, Что светит мне всегда.

Он заглянул мне в глаза и улыбнулся:

— Это старая ирландская любовная песня.

— Знаю.

— Я почему-то так и думал, что ты отчасти ирландка.

— Да, — подтвердила я, — моя мать была из Ирландии.

— Об этом нетрудно догадаться. Тебя выдают глаза и волосы… Иди сюда, Ариэль. Иди сюда, я не причиню тебе зла.

Я не двинулась с места, и он сжал губы и помрачнел.

— Ладно, мне жаль, что я ударил твоего друга. Тебя это примиряет со мной?

— Отчасти.

Николас переплел свои длинные сильные пальцы, откинул голову на кожаную подушку и стал смотреть на потолок кареты.

— Признаю, что моя реакция была слишком бурной, потому что твоим другом оказался Брэббс. Но иногда, Ариэль, я не властен над своими поступками. Мне жаль. Ты ведь знала это до того, как согласилась выйти за меня замуж. Я предупреждал тебя.

Я продолжала смотреть на свое обручальное кольцо, тускло поблескивающее во мраке кареты, потом прошептала:

— Да, ты предупреждал меня.

Он поднял голову, и волна темных волос упала ему на лоб до самых глаз.

— Жалеешь? — спросил он.

— По правде говоря, я мечтала о дне своей свадьбы и представляла его совсем другим.

Внезапно Николас подался ко мне и заключил мое лицо в ладони.

— Я заставил тебя плакать, — сказал он с горечью. — Прости, дорогая…

Подвинувшись ко мне, он обнял меня рукой за талию и посадил себе на колени. Он продолжал держать меня за подбородок и хмурился.

— Мне жаль, что я обидел тебя. Неужели ты думаешь, что я причинил тебе боль намеренно? Ну? Ответь мне, черт возьми, и перестань дрожать, как воробышек со сломанным крылышком в когтях у кошки.

Он нежно отклонил мою голову назад, и мое сердце снова заныло сладкой болью, томлением любви. Склонив голову, Николас легонько коснулся поцелуем моих губ один раз, потом еще, потом завладел моими губами полностью. Прижимаясь к нему, я чувствовала, что тело мое расплавляется, я покорно раскрыла навстречу ему губы, позволяя его языку вторгнуться в мой рот. Он сжал меня с такой силой, что я с трудом могла вздохнуть.

Мой муж! Я молча повторяла эти слова, и это приводило меня в экстаз, слова эти будили во мне большую страсть, чем его поцелуи. Я дрожала, но теперь уже не от страха, а от предвкушения.

Продолжая держать меня за плечи, он поднял голову и заглянул мне в глаза.

— Знаешь, — начал он, и голос его был глухим от желания, — что, когда мы недавно занимались любовью, для меня это было как первый раз в жизни. Боже мой, с тех пор я не переставал желать тебя. Я желаю тебя и теперь.

Я почувствовала его руку на своей спине, расстегивавшую корсаж моего платья. Он спустил платье с моих плеч и груди, потом совсем сорвал его с меня, полностью обнажив мои груди, и теперь ласкал их.

Он нежно потирал мои соски, и я закрыла глаза, чувствуя, как восприимчивая плоть отзывается на ласку, набухает и твердеет, отвечая желанием на желание.

— Милорд, — сумела наконец выдавить я, — вы думаете, это разумно?

— И разумно, и необходимо, — пробормотал он, — крайне необходимо.

Николас зарылся лицом в мою грудь, губы его отыскали отвердевший сосок, и он принялся медленно, круговыми движениями ласкать его. Незаметно для меня он изменил мою позу так, что я оказалась сидящей верхом у него на коленях. Николас раздвинул ноги, и я почувствовала, что его потребность во мне именно сейчас велика, — рука его скользнула мне под юбку, и он принялся ласкать меня.

Сначала я попыталась освободиться, но магическое движение его пальцев оказало свое действие, и я, сама того не желая, прижалась к нему сильнее, и бедра мои ритмически задвигались, отвечая на его ласки. Рассудок мне изменил, оттесненный бурно нараставшим во мне желанием.

— Теперь это ваш супружеский долг, леди Малхэм, — сказал Николас и, поймав мою руку, прижал к своему паху.

Мои пальцы принялись расстегивать пуговицы на его панталонах одну за другой, и когда я освободила его от них, приподнялась на коленях и, приняв по возможности удобное положение, двинулась ему навстречу и приняла его. Его руки вцепились в мое платье и волосы. Продолжая зарываться лицом в мою грудь, он сильно задвигался, и его порывистый вздох был глухим, как и низкий горловой звук, похожий на рычание. Потом руки его оказались под бархатной юбкой моего свадебного платья. Николас охватил пальцами мои ягодицы и с силой прижал меня к себе, заставляя меня двигаться вверх и вниз, пока оба мы естественно не достигли уже знакомого нам ритма.

Я ощущала его в себе твердым, как сталь, и нежным, как бархат, он наполнял меня, и каждое движение его бедер приводило меня в экстаз, доводило почти до безумия, пока я не потеряла всякое представление о реальности, забыла о приличиях и отдалась наслаждению полностью, неосознанно стараясь так же дать наслаждение ему.

Наше напряжение нарастало. И с каждым его движением внутри моего тела я чувствовала приближение к вершине наслаждения. Это было похоже на муку, на пытку, нараставшую, и он, должно быть, чувствовал то же, пока голова его не опустилась на подушку сиденья, и я заметила, что глаза его были закрыты, а лицо неподвижно, и на нем была запечатлена такая же мука, как, вероятно, и на моем.

Мои руки цеплялись за его волосы, мои пальцы комкали тонкий батист его рубашки, я рвала ее в клочья ногтями, стонала и бурно двигалась, пока мы оба одновременно не пересекли заветную границу. Волны наслаждения омывали нас, мы по спирали поднимались вверх и вверх, до самых звезд, и каждый из нас испустил крик, и наконец мы оба, обессиленные, опустошенные, полностью истощившие свои силы, остались лежать в объятиях друг друга, и еще долго их не размыкали.

Какое-то время мы продолжали обнимать друг друга, удовлетворенные только близостью друг к другу, только тем, что мы держали друг друга в объятиях, и еще не в силах были отстраниться один от другого. Здесь мы находились в одиночестве, отделенные от безумия внешнего мира. Здесь, внутри кареты, царило только безумие нашей любви друг к другу, столь сильной, что она походила на отчаяние. Голова моя покоилась на плече моего мужа, его сильные руки обвивали меня, я закрыла глаза, позволив себе отдаться мерному покачиванию экипажа, умерявшему мое лихорадочное состояние.

Возможно, мы оба задремали. Когда я открыла глаза, то обнаружила, что Николас уже оправил на мне платье и застегнул пуговицы корсажа. Вдыхая мужественный запах его тела, я подняла голову и встретилась с ним взглядом. Сначала взгляд его показался мне суровым, и сердце мое забилось от страха. Потом губы его сложились в улыбку, и глубоким, низким, мягким, как бархат, голосом он сказал:

— А знаешь, мы не поедем назад в Бернсалл, чтобы расторгнуть наш брак.

— Знаю.

— Ты моя.

— Да.

— На радость и горе.

— Клянусь!

— Ты все еще любишь меня?

— Люблю!

— Тогда скажи это еще раз и повторяй как можно чаще.

— Я люблю тебя сейчас и всегда буду любить, — пообещала я серьезно.

Николас приподнял мое лицо обеими руками. Глаза его сверкали и буквально пожирали меня.

— Поклянись в этом.

— Клянусь!

Карета остановилась. Мы услышали, как кучер спрыгнул на землю.

Николас с силой сжал мою руку и сказал:

— Мы дома.

Глава 15

Яркий румянец на лице Адриенны сменился мертвенной бледностью. Она переводила взволнованный взгляд с Николаса на Тревора, потом на меня.

— Поженились… — повторяла она. — Поженились?

Николас стоял у камина, вертя в руке бокал с шерри, и смотрел на сестру. В изгибе его губ читался явный вызов, что заставило меня заподозрить, что наш брак был заключен, возможно, не столько из любви ко мне, сколько из желания позлить его родственников. Постаравшись отогнать эту мысль, я посмотрела на Тревора.

Он беззастенчиво разглядывал меня из своего крытого бархатом кресла и, когда наши глаза встретились, вскинул бровь.

— Ну, — сказал он наконец, — теперь досужие языки вновь примутся за работу.

— Уже принялись, — сказал Николас. Тревор улыбнулся.

Я же не находила ни малейшего повода для веселья. Мне хотелось исчезнуть отсюда, не слышать, как эти люди судили и рядили о нашей свадьбе. Я ничуть не была удивлена, когда Тревор спросил:

— Ариэль, признайтесь, вы беременны?

— Нет, — ответил Ник. — И во всяком случае, это тебя не касается.

— Я просто пытаюсь понять, — ответил Тревор.

— А что тут понимать?

Поднявшись с кресла, Тревор подошел к камину и встал лицом к брату.

— Ведь вы знаете друг друга не более месяца, Ник. По правде говоря, меньше месяца. А принимая во внимание твое состояние духа…

— Не говоря уже о неравенстве нашего общественного положения, — огрызнулся Ник.

Я отвернулась и смотрела куда-то в сторону, чувствуя, что щеки мои пылают.

— Это различие очевидно, — продолжал Тревор, — но, по правде говоря, это меня беспокоит меньше всего. В конце концов, это не первый случай, когда кто-то из Уиндхэмов женился на женщине более низкого происхождения, чем он сам. Нет, меня беспокоит твое здоровье, Ник. Ты вполне сознаешь, что совершил?

— Вполне. Я женился на женщине, которую люблю.

Я закрыла глаза, наслаждаясь его словами.

Тревор отвернулся. Он засунул руки в глубокие карманы своего домашнего сюртука из добротного черного сукна.

— Любовь! О, ради всего святого, братец, о чем ты говоришь? Ты не всегда помнишь свое имя. Откуда тебе знать, любишь ты ее или нет?

— Я это знаю.

— Так же, как любишь шерри? Он помогает тебе скоротать ночь или пережить тяжкий час. Печальная правда заключается в том, что тебе надо было на кого-то опереться, кого-то, кто позволил бы тебе снова почувствовать себя мужчиной. Ты бесстыдно воспользовался ею, Ник, и тебе должно быть неловко.

Тревор повернулся ко мне. Я продолжала смотреть на своего мужа, ожидая, что он будет возражать. Вместо этого Николас уставился на огонь в камине, пальцы его так крепко сжимали ножку бокала, что я опасалась, что хрупкий хрусталь разлетится на кусочки.

Тревор остановился возле моего стула. Я нерешительно подняла на него глаза.

— Прошу прощения, Ариэль, но мне надо обсудить кое-какие вопросы наедине с братом. Надеюсь, вы нас извините. Возможно, вы, я и Адриенна побеседуем позже?

Прежде чем я успела встать со стула, Николас швырнул свой бокал в камин с такой силой, что осколки хрусталя разлетелись по всей комнате. Схватив Тревора за отвороты сюртука, он прошипел:

— Черт бы тебя побрал! Ты забываешься, братишка! Забыл, с кем разговариваешь?

Он яростно тряс Тревора.

— Теперь Ариэль — моя жена. Моя жена! А так как я все еще хозяин в этом доме, то к ней следует и обращаться соответственно: леди Малхэм. Пока что я один несу ответственность за Уолтхэм— стоу, и если наступит момент, когда я не смогу нести эту ответственность, то все права и обязанности перейдут к моей жене. Только я могу отдавать ей распоряжения, и никто больше. Ты, Адриенна и любая другая сволочь, сшивающаяся здесь и стремящаяся засадить меня в лечебницу, должны уважительно обращаться с ней. Ясно?

Я встала со стула, страшно напуганная гневом Николаса и смущенная тем, что стала его невольной причиной.

— Прошу вас, не надо! — воскликнула я. Схватив мужа за руку, я попыталась оторвать его руки от сюртука Тревора. Его кулаки были крепко сжаты, и он не собирался их разжимать.

— Милорд, он не имел в виду ничего оскорбительного, я в этом уверена. Отпустите его ради меня!

Мало-помалу Николас успокоился и разжал кулаки. Тревор отступил. Лицо его было бледным, как мел, грудь бурно вздымалась, он пытался привести в порядок свою одежду. Когда наконец он смог заговорить, голос его дрожал:

— Прошу прощения. Разумеется, я не хотел быть невежливым, леди Малхэм.

Адриенна, поднявшись со стула, переводила взгляд с меня на своих братьев. Ее платье из ярко-красной тафты немного оживляло ее бледное лицо. Голос ее был пронизан холодом, когда она заговорила:

— Думаю, мне снова придется освобождать свою комнату. Я думаю, вы пожелаете занять самые большие и комфортабельные комнаты…

— О чем вы говорите? — воскликнула я. — Пожалуйста, ничего не меняйте в нашей жизни. Это ваш дом, и я не имею ни малейшего намерения нарушать привычный вам образ жизни…

— Чепуха! — загремел Николас. — Ариэль, ты моя законная жена. Если ты пожелаешь сказать этим двоим, чтобы они немедленно оставили дом, им придется это сделать.

Он схватил меня за руку и потащил к двери.

Через пять минут все слуги Уолтхэмстоу выстроились в большом зале в ряд, на одном конце которого стояла Полли, а на другом Би. Полли теребила передник и боязливо поглядывала на Николаса сквозь падавшие на глаза пряди волос, Би же придерживала юбки, будто готовилась обратиться в бегство при первом же недружелюбном или опасном с ее точки зрения движении моего мужа в ее сторону, и что-то бормотала себе под нос. По правде говоря, он выглядел опасным. Трепетный свет свечей производил удивительный эффект: при нем лицо Николаса, когда он шагал взад и вперед по залу, казалось мрачным и угрожающим.

Белоснежные брыжи, спускавшиеся ему на грудь, контрастировали с его по-цыгански смуглой кожей. Его руки воинственно упирались в бедра, и, прежде чем представить меня слугам в новом качестве, Николас останавливался перед каждым и долго смотрел им в лицо, наконец произнес, указывая на меня:

— Леди Малхэм.

Ни один из слуг, ни одна из женщин не двинулись с места, но я заметила, что они изумлены, по тому, как они старались избежать моего взгляда. В некоторых же лицах я читала и нечто большее, чем изумление, — шок, смущение, раздражение.

— Итак, — внезапно прогремел под сводами зала его голос. — Вас только что представили новой леди Уолтхэмстоу!

Женщины присели в реверансе, мужчины принялись кланяться.

— Отлично, а теперь можете вернуться к своим делам.

Толпа слуг мгновенно рассеялась, и женщины снова приседали в реверансе передо мной, покидая комнату. Я дождалась, пока мы остались одни, и повернулась к Николасу. В молчании я смотрела, как он направился к столу с драгоценной вазой, где мы стояли и смеялись всего две недели назад.

Я чувствовала поднимающееся в нем отчаяние, видела, как он уставился на хрустальный графин с шерри.

Не сказав ни слова, он взмахнул рукой и швырнул его на пол. Я не успела прийти в себя от шока, как Николас схватил столик орехового дерева, инкрустированного перламутром, и швырнул его о стену.

— Опереться! Черт возьми! Мне следует вернуться и хорошенько вздуть его, Ариэль.

Он стремительно повернулся ко мне.

— А теперь они пытаются убедить меня, убедить тебя, что я не настолько вменяем, чтобы понять собственные чувства.

Николас нахмурился, глаза его, казалось, метали молнии.

— Ты ведь этому не веришь, правда? — спросил он меня.

Я покачала головой, думая, что лучше не говорить ничего, чем рисковать снова вызвать его раздражение.

Николас обвел взглядом следы совершенных им разрушений, потом поднял руку и прижал пальцы к виску.

— Опереться! — повторил он снова, уже тише, и обвел языком пересохшие губы. — Боже! Боже мой, вот что случилось!

Я осторожно приблизилась к нему, приподняв юбку, чтобы не запачкать ее в лужице шерри.

— Конечно, вам не нужна опора, — сказала я, — и шерри вам не требуется, милорд. Верно?

Он снова прижал ладонь к голове.

— Нет, не требуется. Дело в том, что…

Он не закончил фразы, голос его вдруг пресекся, и он снова уставился на разлитый на полу шерри.

— В чем дело, Николас?

— Шерри помогает мне от головной боли.

— И теперь помог бы?

Закрыв глаза, он кивнул.

Остановившись возле него, я потянулась и дотронулась до его лица, провела пальцами по его вискам.

— Я люблю тебя, — сказала я, — и не возражаю против того, чтобы стать твоей опорой, если это поможет тебе излечиться. Однажды ты попросил исцелить тебя. Тогда я не могла этого сделать, но теперь я твоя жена. Думаю, я могу помочь тебе, если ты позволишь.

На его верхней губе выступили крошечные бисеринки испарины. Он отер ее тыльной стороной ладони.

Прижавшись к нему всем телом, я улыбнулась и дотронулась пальцем до его губ.

— Ты разрешишь мне помочь тебе? Николас с неохотой кивнул.

— Хорошо. Тогда начнем с этого шерри. Не думаю, что ты должен продолжать его пить…

— Но моя голова…

— Мы найдем другое средство от головной боли. Я уверена, что Брэббс сможет тебе помочь.

При этих словах он состроил такую гримасу, что вызвал у меня смех.

— Несомненно, это будет какой-нибудь смертельный яд, — сказал Николас.

— Я опробую его на себе, — пообещала я. Николас улыбнулся мне в ответ.

Я сменила свой свадебный наряд, заменив его новым зеленым атласным платьем, и направилась на кухню посмотреть, как готовят чай для милорда, когда ко мне подошел Тревор. Он медленно поклонился мне, улыбаясь явно через силу, и сказал:

— Леди Малхэм, могу я попросить вас на пару слов?

Я улыбнулась в ответ:

— Его светлость может настаивать на соблюдении церемоний, но я не из таких. Пожалуйста, не смущайте меня, называя подобным образом. Обращайтесь ко мне, как прежде, по имени.

Он пошел рядом со мной по коридору.

— Итак, скажите мне… Ариэль. Я так понимаю, что у каждой женщины свои представления о том, как вести дом. Не сомневаюсь, что вы внесете изменения в жизнь Уолтхэмстоу. С чего же вы начнете?

— Прежде всего я собираюсь повесить жирандоли на всех стенах коридоров, чтобы Уолтхэмстоу никогда больше не утопал во мраке.

— А дальше?

— Можно будет подумать о том, чтобы привести в порядок остальные комнаты дома.

Он замедлил шаг. Я с удивлением оглянулась:

— Что-то не так?

— Возможно, это станет великим преобразованием. Эти комнаты не использовались примерно столетие.

— Вероятно, вы правы. Но это только планы на будущее.

Я продолжала свой путь по коридору, добралась до лестницы и принялась спускаться, крепко держась за перила правой рукой. Тревор любезно предложил мне руку.

— Желаю вам воплотить эти планы в жизнь, — сказал он. — Итак, добро пожаловать в нашу семью, Ариэль.

В ответ я одарила его улыбкой.

— Надеюсь, вы не обиделись на то, что я сказал прежде, но вы должны понять, как мы были удивлены столь скоропалительной свадьбой.

Добравшись до второго этажа, я оправила платье, прежде чем взглянуть в лицо своему деверю снова. Он ответил ласковым взглядом, легкая улыбка слегка тронула углы его губ.

— Понимаю, — сказала я.

Но, когда я уже собиралась повернуться и уйти, Тревор удержал меня за руку. В его синих глазах я прочла беспокойство и печаль. Сжав руки за спиной, он отчеканил:

— Надеюсь, моя дорогая, вы вполне сознаете, на что себя обрекли.

— Разумеется.

— Вот как? Сегодня днем вы видели, как он набросился на меня. Ариэль, он может быть опасен, буен.

— Я прекрасно это сознаю, — упрямо ответила я.

— Я не прощу себе, если вы пострадаете.

— Он не сделает мне ничего дурного.

Тревор подошел ближе, так близко, что я почувствовала слабый запах спиртного и какой-то цветочный аромат, вызвавший в моем сознании образ летнего сада.

Однако слова его были совсем не так приятны, когда он заговорил.

— Джейн незадолго до смерти говорила то же самое. Вне зависимости от того, любили они друг друга или нет, она считала, что он не сделает ей ничего дурного.

Разгневанная, я отвернулась и продолжила свой путь на кухню, но Тревор загородил мне дорогу.

— Ник непредсказуем, Ариэль.

— Не могу с вами согласиться, сэр.

— Ради всего святого, дорогая, откройте глаза и постарайтесь увидеть все в должном свете.

— Они открыты, — ответила я, пытаясь его обойти.

— Он убил свою жену.

— Докажите!

— Ник и сам в этом признавался.

— Он признавался только в том, что ударил ее, — возразила я, глядя ему прямо в глаза.

— В таком случае как вы объясните пожар в конюшне?

Когда я снова попыталась обойти его, Тревор схватил меня за руку.

— Он ударил ее, а потом поджег конюшню, чтобы скрыть факт убийства.

Вырвав у него руку, я спросила:

— Если вы так уверены, что он убийца, почему не обратились к властям?

— Почему? — Тревор покачал головой, как бы сетуя на мою непонятливость. — Он мой брат. И какое бы чудовищное преступление он ни совершил, я не хочу, чтобы его повесили.

— Вы с Адриенной предпочли бы заключить его в лечебницу Септ-Мэри? Сэр, эта участь хуже смерти, — горячо сказала я. — Это означало бы при жизни попасть в ад…

— Лично я не хочу ничего подобного. Но, если дойдет до этого, я не сомневаюсь, что с ним там будут обращаться хорошо, учитывая его положение в обществе.

— Хорошо обращаться?! — Я отступила, не веря своим ушам. — В этих учреждениях с пациентами обращаются немногим лучше, чем с животными. Они сидят в клетках…

— Полагаю, только в самых серьезных случаях.

— Их бьют и морят голодом. Они подвергаются дурному обращению начальства и других пациентов. Они спят на каменному полу на кучах соломы. И, если им повезет, эту солому меняют раз в две недели, и только когда она начинает гнить от сырости и отбросов. Не говорите мне, сэр, что такая жизнь лучше смерти. Это не так, и я никому не позволю обречь Николаса на подобную участь, когда в этом нет необходимости.

Только теперь я поняла, что плачу. Стараясь скрыть свою слабость, я повернулась лицом к стене.

— Ариэль, — нежно взяв за плечи, Тревор повернул меня лицом к себе. — Простите, я не хотел вас расстроить. Возможно, я не сознавал, как вы привязаны к Нику. Он счастливый человек, и я ему завидую.

Прижимая к груди, он нежно меня баюкал, покачивая в своих объятиях.

— Уверен, что все будет хорошо. Конечно, я сделаю все от меня зависящее, чтобы Ник остался с нами, если вы этого хотите.

— Этого должны хотеть и вы с Адриенной, — сказала я многозначительно. Отстранившись, я смотрела теперь ему прямо в глаза. — Разве вы не хотите этого?

Его глаза удивленно расширились. Потом он рассмеялся.

— Странный вопрос. Конечно, если Ник поправится…

— Поправится, — заявила я. Тревор нахмурился.

— Вы говорите так уверенно.

— Я уверена.

— У вас есть прямая связь с Господом?

Он улыбался, но в его голосе слышался сарказм, от которого мне стало не по себе.

— Если это так, — продолжал Тревор более непринужденным тоном, — я попросил бы вас замолвить словечко и за меня.

Отвечая на его улыбку, я сказала:

— Если вы так же невиновны ни в чем, как мой муж, то можете быть спокойны за себя: войдете в райские врата, когда наступит ваш час.

Я двинулась на кухню, оставив его стоять в коридоре.

Матильда приветствовала меня, раскрыв мне объятия. Лицо ее сияло радостью. Буквально расплющив меня о свою могучую грудь, она воскликнула:

— Все случилось так, как я предсказывала! «Эта мисс особенная, — говорила я, — она принесет свет в этот старый мрачный дом. Попомните мои слова». Так оно и вышло!

Потом, будто внезапно осознав, что делает, Тилли отскочила от меня, смущенно хихикая.

— Святые угодники! Что это со мной? Она присела в реверансе:

— Я должна была спросить, ваша светлость, что вас привело в эту преисподнюю, пылающую жаром, когда вам следовало бы находиться с молодым мужем?

Опустившись на стул у огня, я ответила:

— Давай забудем об этикете, Тилли. Все, чего я хочу, это чашка чая и дружеская беседа.

— Тогда вы пришли куда следовало. Подать лепешек к чаю?

— Нет, спасибо. Я поем с милордом, то есть с мужем.

Обведя глазами кухню, я улыбнулась.

— Не могу в это поверить, Тилли. Думаю, что в любую минуту я вдруг проснусь и все окажется сном.

— Но ведь это правда, девочка. Ты счастлива?

— Да, счастлива.

Повернув голову, я следила за моей подругой, снующей по кухне, — она ставила на огонь чайник.

— Я и его сделаю счастливым.

— Знаю, что сделаешь, девочка. Ты уже это сделала.

— Разве?

— Да. Ведь ты не видела, каким он был до твоего приезда сюда.

— А какие у него были отношения с Джейн?

— Да у них не было никаких отношений, мэм. Право, не было. Они жили в противоположных концах дома. Насколько мне известно, они даже никогда не…

Она прикусила губу, но потом все-таки закончила:

— Ну, понимаете, что я хочу сказать — они даже не состояли в интимных отношениях.

— У Джейн были любовники?

Тилли нагревала заварочный чайник, держа его перевернутым над поднимающимся от кипятка паром.

Основательно нагрев его, она насыпала туда несколько ложек заварки. Потом осторожно долила кипятку в фарфоровый чайник и закрыла его крышкой.

— Ну? — нетерпеливо спросила я. — Так были у нее любовники?

Тилли снова отвернулась.

— Так вы сказали, что не хотите лепешек, мэм? Даже не знаю, что еще я могу предложить вам к чаю…

— Тилли!

Она прекратила сновать по кухне и повернулась ко мне.

— Зачем вам это, мэм? Вы ведь знаете, как я не люблю сплетни. Не мое дело их разносить. Предоставляю заниматься этим Полли, Кейт и прочим болтушкам. Но не скажу, что я их не слушаю. Мало что есть в этом доме такого, чего бы не знала Тилли, но…

— Я слышала, что они у нее были, — оборвала я ее разглагольствования. — А Николас знал о них?

— Его светлость знал или, по крайней мере, подозревал, что она тайком встречалась с кем-то.

Я слышала много болтовни об этом. Милорд требовал развода, но она не соглашалась его дать, вернее, соглашалась, но на одном условии.

— И что это было за условие?

— Она хотела стать полновластной хозяйкой Уолтхэмстоу. Всего, что здесь есть, — дома, земли, денег. Конечно, милорд не собирался отдавать ей все это. Уолтхэмстоу всегда принадлежал Уиндхэ— мам. И, полагаю, всегда будет им принадлежать.

— А ты видела или слышала что-нибудь в ночь ее смерти? — спросила я Тилли, которая доставала посуду из шкафа. Она поставила фарфоровую чашку с блюдцем и принялась разливать чай.

— Все мы слышали ссору, это было ужасно. Как вспомню об этом, меня начинает бить дрожь. Его светлость днем много выпил и собирался подняться в свою комнату, когда столкнулся с леди Джейн. Она была одета в платье для верховой езды и благоухала, что твой розовый куст. Он обвинил ее в том, что она собирается на свидание к любовнику, и она это не отрицала.

— И милорд последовал за ней в конюшню?

— Да. После того как леди Джейн сказала, что готова побиться об заклад, что у него кишка тонка остановить ее. Было похоже, что она специально дразнила да подзадоривала его, пока он не пришел в ярость. О! Это было ужасно! Эта женщина всю дорогу до конюшни вопила на всю округу.

— Но ты говоришь, никто не видел, что произошло в конюшне.

— Никто, кроме Саманты. Да, я уверена, что она все видела. Это единственное объяснение, почему она сразу же дала деру. И ни словечком никому не обмолвилась, просто исчезла ночью, захватив свои пожитки.

С минуту я размышляла, потом спросила:

— Почему ты так уверена, что Саманта была в конюшне? Ты видела ее потом?

— Она сказала, что немедленно уезжает, вот почему. — Тилли подала мне чашку, потом уперла кулаки в бедра и покачала головой. — У нее были шашни с одним из грумов, но милорд уволил его за скверное обращение с лошадью. Она получила весточку от Билли. Он назначил ей встречу ровно в восемь, а встречались голубки, как правило, на конюшне.

— Тогда должно быть двое свидетелей. Если Билли…

— Билли так и не появился, но в этом нет ничего необычного, он не из тех, на кого можно положиться. В это время он сидел в таверне и выпивал с дружками. Когда Джим спросил его насчет записки Саманте, он отрицал, что писал ее. Но как раз в его духе было сначала написать записку, а потом забыть, что назначил в ней свидание. Видите ли, он слишком любил эль, и нередко ей приходилось ждать его на улице. Саманта была красивой девушкой и уж слишком хороша для этого прощелыги, но все же продолжала с ним встречаться.

Должно быть, Тилли почувствовала мое разочарование. Она нежно положилa руку мне на плечо.

— Что случилось, то случилось, — сказала она. — Не лучше ли забыть об этом?

— Возможно, — ответила я. — Но не могу поверить, что Николас, как бы его ни выводили из себя, мог хладнокровно убить жену.

— Его светлость бывает порой сам не свой, мою любовь. И вы это знаете.

— Да, и никогда не станет самим собой, пока не будет известна вся правда.

Я поставила чашку и блюдце на стол, потом встала лицом к лицу со своей приятельницей.

— Я должна знать правду, Тилли. Я должна любым способом узнать, как умерла Джейн, как ради себя, так и ради своего мужа. Когда Ник поправится, нам придется вплотную заняться всем этим.

— Вы хотите сказать, что не позволите доку и мисс Адриенне послать его светлость в Бедлам?

— Конечно, не позволю. Николас не более безумен, чем ты или я.

Ее круглые глаза еще больше округлились от удивления.

— Значит, вы не верите, что он изменился из— за этого несчастного случая? — спросила она.

— Несчастный случай? Нет, Тилли, я не думаю, что несчастный случай повлиял на поведение моего мужа.

— Тогда что с ним приключилось, мэм?

— Не могу сказать точно, но у меня есть подозрения. Возможно, позже, когда его светлости станет лучше, я обдумаю все это основательнее. А пока что не окажешь ли мне небольшую услугу?

— Конечно, мэм. Все что угодно, мэм. Скажите только вашей Тилли, в чем дело.

— В течение нескольких следующих дней прошу тебя приносить подносы с пищей для милорда мне. Проследи, чтобы никто больше к ним не прикасался.

— Ну, это довольно просто.

— Не позволяй никому прикасаться к его еде и питью, — еще раз повторила я.

— Никто и не прикасается к пище, которую я готовлю для вас. Но значит ли это, что вы не будете обедать вместе со всеми?

— Да, несколько дней мы с милордом будем вести себя как молодожены. Мы уединимся в своих комнатах и постараемся, чтобы нас не беспокоили.

Мотнув головой, Тилли хихикнула и сказала:

— О, это мило! Я уверена, что его светлость теперь, когда вы вышли за него замуж, станет совсем другим человеком. Да, мэм, теперь наш хозяин наверняка будет прежним.

Улыбаясь, я сказала:

— Надеюсь, что так, Тилли. Мы должны не терять веры.

Про себя же я подумала: «Надеюсь, у меня хватит веры дождаться этого. Я должна верить и Доверять. Неважно, что будет происходить, начиная с этой минуты, но я не должна терять веры».

Глава 16

Стгарая ведьма смотрела на меня с подозрением, когда я наклонилась, чтобы взять на руки сына. Подняв Кевина, я улыбнулась, глядя в его зеленые глазки и сказала:

— Иди к маме, дорогой.

Поцеловав малыша в щечку, я повернулась к Би и сказала:

— Вы вдруг притихли, Би. Что-то не так?

Я дразнила ее и получала от этого удовольствие.

— Скоро вам придется несладко, — сказала старуха.

— Я в этом сомневаюсь.

Она наклонила голову и бочком придвинулась ко мне так близко, что затхлый запах, исходящий от нее, ударил мне в ноздри…

— Он убьет тебя, девушка. Он одержимый, безумец…

— Не говорите глупостей, — резко оборвала я ее. Прижимая к себе Кевина, я сказала: — Я запрещаю вам говорить подобным образом.

— Он убил мою дорогую Джейн. Мою красавицу Джейн. — Би улыбнулась, обнажив редкие зубы. — Вы бы хотели ее увидеть?

Я покачала головой и отступила:

— Нет, почему я должна этого хотеть?

— Вы должны ее узнать. Ведь вы заняли ее место в этом доме. Она была настоящая красавица, хрупкая, как лютик. Было совсем нетрудно сбить ее с ног ударом кулака.

Би отступила, подняв руку, старуха делала мне знаки, чтобы я следовала за ней.

Будто в гипнозе я пошла следом.

Дойдя до двери ее спальни, я остановилась на пороге, не желая входить. Когда я увидела в приоткрытую дверь обстановку, волосы зашевелились у меня на голове. Все пространство комнаты, каждый ее угол был заполнен вещами Джейн — они были выставлены, как экспонаты в музее. Белая ночная сорочка украшала манекен, ниспадая с безрукой фигуры на пол каскадом воздушных кружев. На туалетном столе Би были аккуратно разложены гребни и щетки в перламутровой оправе. Там же выстроились хрустальные флаконы с духами всех форм и размеров. Но мое внимание приковал к себе портрет на стене.

Би сняла полотно со стены и, повернувшись ко мне, держала его, чтобы я могла его хорошенько разглядеть.

— Это Джейн.

Я крепче прижала Кевина к своей груди, но, как бы ни сопротивлялась, я не могла отвести глаз от портрета и разрезов, вертикально исполосовавших ее лицо.

— Это сделал он — взял портрет, который написал сам, и искромсал его ножом. А в следующую ночь он убил ее.

Старуха засеменила ко мне, подошла совсем близко:

— Она красавица, правда?

«Она в самом деле красавица», — подумала я с отчаянием.

Мне хотелось повернуться и опрометью выбежать из комнаты, но я этого не сделала. Мои ноги будто налились свинцом, и на сердце было не легче. Я разглядывала чистые черты Джейн и заметила, что она была гораздо изящнее, чем я ее представляла. Вероятно, у нее была молочной белизны кожа и нежные, по-младенчески светлые волосы, которые Николас так умело запечатлел на портрете… Глаза у нее были большие, синие и глубокие. Изгиб губ свидетельствовал о чувственности и какой-то скрытой порочности.

— Она кажется очень юной, — сказала я.

— Всего девятнадцать. Она была совсем ребенком, когда он убил ее.

— Я запрещаю вам повторять это, Би. Я не так терпелива, как мой муж. Вам придется убраться из Уолтхэмстоу, если вы будете и дальше упорствовать и утверждать это.

— Я говорю это только ради твоей пользы, девушка. Если не побережешься, станешь следующей.

Качая головой, я попятилась, прижимая к груди Кевина, словно ища в этом теплом маленьком тельце опору.

— Держи ухо востро, — зловеще сказала Би. — На него может найти безумие, когда ты меньше всего ожидаешь этого, и тогда…

Я больше была не в силах выносить пророчества ужасной старухи и ушла. Положив Кевина в его постельку, я направилась в собственные комнаты и встретила Полли и Кейт, нагруженных моими пожитками.

— В чем дело? — спросила я.

— Приказание его светлости, мэм, — ответила Кейт. — Нам было отдано распоряжение перенести вашу одежду в комнату милорда.

Я почувствовала, что краснею, заметив испытующий взгляд Полли. Ее прищуренные глаза были полны злорадства, потом оно сменилось страхом. И, даже не оглядываясь, я поняла, что появился мой муж.

Николас спокойно обратился ко мне:

— Леди Малхэм, надеюсь, вы не против моего распоряжения.

— Как скажете, сэр, — ответила я, но голос мой выдавал напряжение.

Его немигающий взгляд был устремлен на меня, будто он пытался понять, о чем я думаю, и я почувствовала, как сердце мое зачастило от неизъяснимого страха. Боже милостивый, семена сомнения и страха, посеянные во мне Би, теперь проросли во что-то вполне ощутимое. Присутствие мужа пугало меня. И он тоже это почувствовал.

— Я искал тебя, — сказал Николас. — Где ты пропадала?

— На кухне.

— А потом?

— Была с Кевином.

— А! — Он заложил руки в карманы сюртука, и его взгляд, минуя меня, устремился на дверь комнаты Кевина.

— Через десять минут у меня будет разговор с Тревором.

Теперь он снова смотрел на меня.

— Я хотел бы, чтобы ты при нем присутствовала. Мы будем говорить о делах, и тебе следует ознакомиться с этой стороной жизни в Уолтхэм— стоу. Возможно, это покажется тебе скучным, но это необходимо.

— Хорошо, милорд. Я сделаю, как вам угодно.

Мы вместе пошли по коридору. Когда повернули за угол, Ник пошел медленнее. Он поднял руку и погладил меня по спине. Его прикосновение отдалось у меня внутри, как удар ножа. И я с трудом перевела дух, устыдившись своих сомнений, вызвавших у меня желание схватить в охапку сына и бежать от человека, с которым я обвенчалась нынешним утром.

Опередив меня, Николас остановился, загораживая мне путь. Я отступила и попятилась, не сознавая, что делаю, хотя и пыталась удержаться и не двигаться с места.

— Что-то случилось, — сказал он тихо. — Скажи мне что…

— Ничего…

— Ариэль…

— Ничего!

Откинув назад голову, я встретила взгляд мужа — глаза его были темными и жесткими, как кремень. И от взгляда его не было спасения. Он понял, что я лгу, и вынудил меня сказать правду.

— Что же, слушайте, — отважно начала я, стараясь быть правдивой, насколько хватало сил.

Если уж мне было суждено занять место на семейном кладбище в качестве второй леди Малхэм, то эта минута была вполне подходящей для выяснения отношений, не хуже любой другой. И пусть бы лучше это произошло при свете дня, каким бы тусклым он ни был в этом плохо освещенном коридоре, похожем на тоннель, чем во сне, когда он застал бы меня врасплох.

— Я говорила с Би, и она показала мне портрет, написанный вами с жены.

— Моя жена ты, — ответил Николас ровным голосом.

В полном отчаянии я покачала головой.

— Я говорю о Джейн! — вскричала я. — Я видела портрет, написанный вами с Джейн! Вы можете мне объяснить, почему изрезали его ножом?

Лорд Уиндхэм выпрямился, прежде чем ответить мне.

— Думаю, лучше, что изрезан был портрет, а не она.

л.

— В этом мало утешения. Б и сказала, что она умерла следующей ночью.

— Хочешь сказать, что это я убил ее на следующую ночь?

— Вот именно.

— Вот как! И ты усомнилась наконец в правильности сделанного шага, любовь моя? Раскаиваешься, что вышла за меня замуж? Значит, в твоей хорошенькой головке наконец возобладал разум?

Его рука рванулась ко мне стремительно, как разящая змея, он схватил меня за подбородок и отклонил мою голову назад столь грубо и внезапно, что я потеряла равновесие и была вынуждена схватиться за него в поисках опоры. Его темноволосая голова склонилась к моему лицу и оказалась столь близко, что я почувствовала его дыхание на щеке. Он процедил сквозь зубы:

— Но теперь поздновато сетовать, а, леди Малхэм?

— Об этом я ничего не говорила, — ответила я со страстью.

— Нет, не говорила. Но у тебя в глазах появился такой же страх, как у всех в этом доме.

Он отпустил меня и, закрыв глаза, прислонился спиной к стене.

— Да, я изрезал портрет. Изрезал, потому что она попросила у меня Уолтхэмстоу. Попросила? Нет, я скажу точнее. Она потребовала Уолтхэмстоу. Она сказала, что, так или иначе, все равно получит его.

Николас посмотрел на меня и продолжал:

— В ту ночь я сказал ей, что скорее увижу ее мертвой, чем она получит хоть один камень из этого дома.

Заметив мою озабоченность, он вопросительно поднял бровь.

— Хочешь сказать, что никто из сплетников не болтает об этом? Это один из самых убедительных аргументов. И тогда она почти довела меня до крайности: я был готов убить ее. Но я даже пальцем ее не тронул, я все еще был достаточно здравомыслящим, чтобы обуздать свой характер. Когда Джейн вышла из комнаты, я просто взял мастихин и искромсал полотно на куски.

Его черты слегка смягчились, и он прикрыл глаза.

— Мне жаль, леди Малхэм, если это не то, что вы хотели услышать.

Не глядя на меня, Николас отделился со стены, и в молчании мы продолжали идти по коридору.

Этот кабинет вполне соответствовал вкусам моего мужа. Импозантный, изящно обставленный, со стенами, обшитыми панелями, украшенными резьбой и натертыми ароматизированным воском. Сводчатые окна выходили на восточную сторону садов Мастихин — узкая лопаточка или нож для растирания красок.

Уолтхэмстоу и пруд, возле которого я гуляла в день приезда сюда.

Милорд усадил меня в кресло с высокой спинкой, обитое кожей и отделанное медными украшениями, стоявшее у окна. На столе орехового дерева возле кресла были расставлены блюда с бриошами, канапе, пирожными и печеньем. В серебрянном чайнике стоял чай.

— Добро пожаловать к чаю, — сказал Николас. — Привыкай к нашим правилам и полюби их. Не сомневаюсь, что тебя будут приглашать в гости на чай, как только о нашем браке станет известно в округе. Соседи захотят поглядеть на тебя и будут испытывать твое терпение. Им захочется видеть твое лицо, когда они вдоволь натешатся сплетнями за твоей спиной.

Он взял пирожное и надкусил его.

— Можешь есть без опасения, любовь моя, — сказал Николас с иронией, — как видишь, я их еще не отравил.

Прежде чем я собралась ответить, в комнату вошел Тревор с графином шерри. Увидев меня, он остановился.

— Миледи, я не знал, что вы будете здесь… Прошу простить, если я заставил вас ждать.

Я ответила ему улыбкой и снова напомнила, что формальности — по части моего мужа, а я их не люблю.

Николас повернулся к письменному столу, огромному резному дубовому сооружению, по виду столь же древнему, как Уолтхэмстоу. Я различила на нем герб Уиндхэмов.

— Сядь, — распорядился Николас. — Я хочу как можно скорее покончить с делами.

— Понятно. Ведь это день твоей свадьбы. Поставив шерри на письменный стол, Тревор потянулся за бокалами.

— Хочу произнести тост по случаю вашей женитьбы, милорд.

Николас медленно опустился на стул, не отводя глаз от графина. Я знала, что наступит такой момент, когда сила воли моего мужа подвергнется соблазну и испытанию, но от этого знания мне не становилось легче. Николас был сердит на меняли я бы не удивилась, если бы он согласился поддержать предложенный тост просто в пику мне. К тому же я знала, что ему хочется выпить. Его весь день мучила ужасная головная боль. И если я была права, то боль мучила его и теперь.

Он опустился на стул с лицом, влажным от испарины, наблюдая, как Тревор наливает в бокал шерри. Но, когда Тревор собрался наполнить второй бокал, он сказал:

— Нет, благодарю.

Тревор, все еще держа графин над бокалом, с удивлением смотрел на брата.

— Нет? Боже мой, Ник, ты что заболел? Николас покачал головой, потом бросил взгляд на меня. С облегчением переведя дух, я ободряюще улыбнулась и сказала:

— Может быть, вместо этого милорд предпочтет выпить чаю?

Николас кивнул, и Тревор недоверчиво рассмеялся:

— Чаю? Чтобы Николас удовольствовался чаем вместо шерри? Я думал, что никогда не доживу до такого дня. Ну что же! В таком случае пей свой чай, дорогой братец. Но, если не возражаешь, я выпью шерри.

Подняв бокал к губам, он залпом выпил его содержимое.

Николас внезапно побледнел и закрыл глаза, и я поспешила налить ему чаю. Я поставила чашку перед ним, а сама осталась стоять рядом, готовая оказать поддержку, если она ему понадобится.

Ласково положив руку ему на плечо, я сказала:

— Кажется, вы слишком тепло одеты, сэр. Может быть, вам лучше снять сюртук?

Он медленно поднялся со стула и сбросил изящный, сшитый на заказ сюртук. Тонкая сорочка белого батиста, которую он носил под ним, прилипла к его коже, повлажневшей от пота, и обрисовывала рельефные мускулы на спине и плечах.

Николас не вернулся на свое место, а принялся шагать по комнате, нетерпеливо ожидая возможности поскорее покончить с делами.

Наконец после второго бокала шерри Тревор расслабленно откинулся на спинку кресла.

— Не хочу ходить вокруг да около, Ник… Я хотел тебя видеть, потому что возникло обстоятельство, которое мы могли бы использовать к своей выгоде.

Ник остался стоять у камина спиной к брату, устремив глаза на горящий торф. Он не ответил.

Тревор несколько раз кашлянул, привлекая к себе его внимание, потом внезапно резко поднялся и заглянул брату через плечо:

— Милорд, если я выбрал неподходящее время…

— Подходящего времени никогда не бывает, сэр, поэтому продолжай…

Тревор бросил взгляд на меня, и я увидела в его синих глазах пламя загорающегося гнева, но оно появилось на мгновение и тотчас же исчезло, столь быстро, что я подумала, что ошиблась. Однако выражение его лица выдавало его досаду на столь резкие слова Ника. И, по правде говоря, я не могла осуждать его. Николас мог уязвить кого угодно своими манерами в теперешнем нестабильном состоянии духа, и, догадываясь, как плохо он, вероятно, чувствовал себя, я уже собралась предложить, чтобы братья отложили на время этот разговор. Однако мне не удавалось вставить слово.

— Как я уже упоминал прежде, — продолжал Тревор, — я говорил с графом Греем, когда был в Йорке. Он собирается организовать экспедицию в Китай и поговаривает о том, чтобы вступить в партнерство с компанией «Твайнинг» в Лондоне. Граф Грей любезно предложил нам принять участие в этом проекте.

— Из какого расчета?

— Ну об этом можно договориться. Мы можем стать полноправными партнерами за пятнадцать тысяч фунтов. Но при меньшем проценте…

— Нет…

— Но…

— Я сказал «нет»!

Тревор с пылающим лицом отвернулся и уставился на графин на письменном столе.

— Я хотел бы, чтобы ты по крайней мере выслушал меня, — сказал он наконец.

— Когда я последовал твоему совету в последний раз, мы потеряли двадцать тысяч фунтов, вложенных в добычу угля.

— Но месторождение выглядело многообещающим. Никто не мог знать, что оно истощится так быстро.

Тревор потянулся за новой порцией шерри.

— Господи, Ник, ты рассуждаешь неразумно. Милорд массировал свой затылок, глаза его были закрыты. Как я мечтала о том, чтобы избавить его от боли, которую он, очевидно, испытывал, от пытки, которая ему еще предстояла. Я должна была его как-то подготовить, объяснить ему, что происходит. Но только когда у меня самой не останется сомнений. Я должна была получить полную уверенность в том, что кошмары, мучившие Ника, были связаны с болезненной зависимостью от опиума.

Тревор поднялся с кресла. Он стоял, заложив руки в карманы и глядя на брата.

— В таком случае, может быть, ты пересмотришь мое содержание? Может быть, ты увеличишь его? В таком случае, если это дело принесет убытки, вся тяжесть потери падет на меня.

На этот раз Ник обернулся к нему. Его серые глаза сверкали, как ртуть, и, прежде чем ответить, он долго и внимательно смотрел на Тревора.

— Прости меня, если память снова подвела меня, но разве я не дал тебе только месяц назад надбавку в сумме пяти тысяч фунтов?

— Как ты должен помнить, мне надо было расплатиться с долгами.

— И ты с ними расплатился.

— Да, расплатился, теперь я чист и свободен от денежных обязательств.

Между братьями повисло молчание, и с каждой минутой разделяющая их пропасть становилась все шире и глубже. Я изо всех сил старалась думать только о своем чае и торте, прислушиваясь в то же время к бою часов в холле, только что прозвонивших половину первого.

Когда мой муж вернулся к письменному столу, чтобы взять с него учетную книгу, я подошла к окну и принялась разглядывать сад в надежде на то, что очевидное отсутствие интереса с моей стороны ослабит возникшее между братьями напряжение. Но этого не произошло. Чем дольше мой муж изучал содержимое книг, тем невыносимее становилось напряжение и предчувствие грядущей ссоры. И хотя Тревор молчал, я видела, как подергиваются мускулы у него на щеках, и это было единственным свидетельством его яростного нетерпения.

Наконец Ник поднял потемневшие глаза. Лицо его было бледно, волосы влажны от испарины.

— Хорошо. Я дам тебе очередную прибавку в пять тысяч. Но помни, этого тебе должно хватить до конца года.

Я перевела дух и подумала, что на этом неприятный разговор исчерпан, и мы с Николасом можем наконец подняться к себе.

Торжествующий Тревор подался вперед и, склонившись над письменным столом, похлопал Ника по руке.

— Ты никогда меня не подведешь. И я всегда буду тебе благодарен, мой старший брат.

Откинувшись на спинку кресла, Ник улыбался, хотя я почувствовала, что для него это мучительно.

— Это на некоторое время даст нашей сестре возможность наслаждаться ее любимым чаем, — сказал он.

— Так оно и будет! А что касается нашей сестры, то на твоем месте я бы не питал иллюзий на ее счет. Думаю, она собирается поколотить тебя за то, что ты нарушил ее планы насчет поездки в Париж. Может быть, ты и леди Малхэм подумаете о том, чтобы составить ей компанию. Тебе бы это пошло на пользу, Ник, выбраться из этого каземата. Боже, как хорошо глотнуть свежего воздуха. На худой конец сойдет и Лондон. Иногда я завидую Юджину и Джорджу — уж в колониях-то они чувствуют себя совершенно свободными.

— Ну, не знаю! Жить среди варваров, которые одеты в одни набедренные повязки и перья, с моей точки зрения, представляется не особенно завидной судьбой.

Тревор рассмеялся:

— Возможно, ты более цивилизован, чем остальные члены нашей семьи, кто знает? Возможно, тебе было бы полезно познакомиться с более дикими странами.

— Возможно, — отозвался мой муж устало.

Тревор с озабоченным выражением лица подался вперед, опираясь широко расставленными руками о письменный стол.

— Ник, с тобой все в порядке? С того момента, как я вошел в комнату, я наблюдаю за тобой и вижу, что ты серьезно болен. У тебя скверный цвет лица, и ты обильно потеешь.

— Избавьте меня, доктор, от медицинских терминов. У меня голова раскалывается, как обычно, но, думаю, я выживу.

Эта попытка свести все к шутке не убедила нас, потому что Николас тотчас же вздрогнул и сморщился от боли. Его руки, лежащие на письменном столе, сжались в кулаки.

Тревор оглянулся на меня.

— Как давно он в таком состоянии, Ариэль?

Я помедлила, изучая лицо своего деверя, потом сказала:

— Думаю, с того момента, как мы вернулись в Уолтхэмстоу.

— Ник, ты должен зайти ко мне в приемную. Я осмотрю тебя. Если бы ты только позволил помочь тебе…

— Оставь своих чертовых пиявок для себя! Я не позволю этим маленьким тварям присасываться ко мне.

— Но есть и другие способы лечения.

— Да? Такие, как Бедлам, например? Нет уж, благодарю… Скорее, Трев, я брошусь вниз с крыши, чем позволю вам с Адриенной упечь меня туда.

Негодующий Тревор стремительно поднялся с места.

— Ты не должен говорить так, будто мы вынашиваем какие-то гнусные планы. Никто не собирается избавляться от тебя. В конечном итоге наша цель — помочь тебе, сделать как лучше.

— Вот как!

Его глаза снова обратились ко мне — они были безнадежными, отчаянными, я видела в них признаки поражения. «О Боже, — подумала я, — как я люблю тебя! Доверься мне! Я никогда тебя не оставлю! Я никогда тебя не отпущу! Я буду твоей опорой, пока ты захочешь, чтобы я была рядом, пока ты будешь во мне нуждаться. Не сдавайся, — молила я. — Не уступай, только не уступай!»

Медленно переведя дыхание, Николас снова посмотрел на брата.

— Конечно, — сказал он. — А теперь извини меня. Я и так заставил свою жену ждать слишком долго. В конце концов, ведь это день нашей свадьбы.

— Разумеется.

Тревор повернулся ко мне.

— Леди Малхэм, примите еще раз мои поздравления. Я так понимаю, что вы иногда будете заглядывать ко мне в приемную. Мои пациенты привыкли к вам и полюбили вас. Особенно мистер Дике.

— Благодарю, сэр, я сделаю это при первой же возможности.

Одарив моего мужа и меня прощальной улыбкой, Тревор покинул комнату.

В эту ночь я сидела на полу у огня в нашей спальне, наблюдая, как танцуют языки пламени от каждого дуновения ветерка в каминной трубе. Снаружи за окном зима снова яростно вступила в свои права, ветер бросал снег и лед в окна и стонал в стропилах. Голова Николаса лежала на моих коленях. Рядом с нами на одеяле спал наш сын. Я предавалась этому покою и радовалась окутывавшей нас тишине.

Чувствуя, что муж наблюдает за мной, я посмотрела на него.

— Я скольжу куда-то в бездну, я уже у самого края, — с болью сказал он, — и никак не могу остановиться.

Я провела пальцами по его вискам и сделала усилие, заставив себя улыбнуться.

— Скользи, я поймаю тебя, когда ты будешь падать.

— Боюсь больно удариться, когда это произойдет, боюсь того, что может со мной случиться… Почему это произошло со мной?

— Не знаю.

— Не разрешай им забрать меня.

— Конечно, не разрешу.

Я нежно провела кончиками пальцев по его ресницам, заставляя прикрыть глаза.

— Спи, милорд муж, раз сон пришел к тебе. Я буду здесь при твоем пробуждении.

Голос его был сонным, когда он сказал:

— Да, но узнаю ли я тебя? И погрузился в сон.

Я смотрела на огонь, пока угли не посерели, а часы в холле не пробили и не умолкли, и в доме воцарилась тишина.

Я черпала утешение в том, что могу хранить сон своего сына и мужа. В последний год это видение преследовало меня, и, если в будущем потребуется, память всегда услужливо подарит мне эту мирную картину. И всегда будет ее дарить.

Теперь у меня не было ни малейшего сомнения в том, что мой муж был наркоманом. Пусть он даже не подозревал об этом, но это было так. Кто-то в этом доме сделал его таким. И первая моя цель была избавить его от этой зависимости. Я не сомневалась в том, что его головная боль была вызвана сочетанием наркотика с отчаянными усилиями ума воскресить память о прошлом. Избавившись от пагубной зависимости, он станет нормальным. Я очень надеялась на это.

«Но что будет тогда?» — спрашивала я себя. Тогда он признает во мне самозванку и обманщицу, какой я и была. Ведь я явилась в Уолтхэм-стоу с намерением отомстить, уничтожить, ранить его, забрав у него сына, и никогда больше не возвращаться.

Поймет ли он? Простит ли меня? Я испытывала отчаянный страх, даже более сильный, чем при мысли о том, что он мог оказаться убийцей.

В конце концов, убийство могло быть совершено в состоянии сильной страсти, аффекта, и могло оставить виновного залитым кровью, но полным раскаяния. Но месть? Холодное, бесстрастное, заранее обдуманное намерение уничтожить, разрушить. Да, я чувствовала себя виноватой, я была виновата. И, если после этого он отвернулся бы от меня, я бы уехала… и не посмела оглянуться назад.

Глава 17

Ядумала, что подготовлена ко всему.

Но ошиблась.

В течение первых трех дней воздержания Николаса от наркотика я наблюдала за ним все время, ни на минуту не оставляя его. Каждый раз, глядя на меня, он вопрошал взглядом: почему? Почему ты это делаешь? Я отворачивалась и плакала. То, что он считал меня причиной своих страданий, было почти непосильным бременем для меня.

Мало-помалу прекратилось дрожание рук. Галлюцинации стали мучить его гораздо реже, головная боль ослабела. И сам Николас будто отдалялся от меня. Я становилась для него чужой и начала опасаться, что мои самые скверные предчувствия оправдываются. Я начала подозревать, что потеря памяти у Николаса не была временной — возможно, это не имело ничего общего с наркотиком. Возможно, человек, которого я любила все эти годы, больше не существовал. А может быть, его не существовало никогда.

В четвертый вечер Николас спал достаточно крепко, настолько крепко, что я позволила себе покинуть комнату и добраться до большого зала, готовясь отвечать на лавину вопросов, которые неминуемо должны были обрушиться на меня. Я не позволяла его родственникам входить в наши комнаты, как бы настойчиво они ни стучали в дверь, требуя объяснений. И встретиться с ними было для меня нелегко. Но теперь я была уверена, что кто-то в этом доме регулярно добавлял опий в еду или напитки моего мужа, и я решила узнать, кто это делал и почему.

Когда я вошла в комнату, Адриенна поднялась мне навстречу.

— Ну наконец-то, — сказала она. — Что там у вас происходит? Что вы делаете с моим братом?

— Он был болен, — ответила я. — Теперь ему лучше.

— Болен? Что вы хотите сказать? Если он болен, то почему, ради всего святого, вы не разрешали Тревору осмотреть его?

— Таково было желание моего мужа.

— Вы лжете, — твердо заявила она. — Вы выдумали эту болезнь. Подумать только! А ведь я вам доверяла. Вы такая же, как Джейн. Хотите держать его в своей власти, боитесь, что я внушу ему, что ваш брак — обыкновенный фарс. Я так и сделаю, если мне будет предоставлена возможность поговорить с ним. Я не позволю вам присвоить себе мои права в этом доме, как это пыталась сделать она.

Налив себе чашку чаю, я закрыла глаза, чувствуя страшную усталость, потом сказала:

— Мне жаль, что вы так считаете, Адриенна/ Я надеялась, что мы станем друзьями.

— Не сомневаюсь, что теперь мои знакомые будут еще больше презирать меня. Когда они узнают, что новая леди Уолтхэмстоу всего лишь обычная маленькая…

— Хватит, — услышала я голос Тревора и, оглянувшись, опустила свою чашку на столик для игры в карты в стиле чиппендейл, стоявший возле окна.

Тревор стоял в дверях, гипнотизируя взглядом сестру.

— Прошу прощения, леди Малхэм, за дурные манеры своей сестры. Видимо, сказывается ее беспокойство.

Удовлетворенный тем, что пристыдил и заставил замолчать Адриенну, он вошел в комнату.

— Как мой брат, мадам?

— Спит.

Адриенна упала в кресло и прижала к глазам носовой платок.

— У него был полный упадок сил, нервный срыв, верно?

— Конечно, был. Тревор, ради Бога, не будь идиотом!

— Вы в порядке? — обратился ко мне Тревор, и голос его звучал сочувственно и тепло. — Мой Бог, Ариэль! Мы чуть ума не лишились от беспокойства. Вам не под силу в одиночку справиться с его болезнью.

— Но я с ней справляюсь.

Он приподнял мое лицо за подбородок.

— У вас на щеке синяк, Ариэль? Он был буен?

Я отпрянула и сказала:

— Он задел меня случайно. У него были ночные кошмары. Сейчас мой муж в порядке, — уверила я его, мысленно желая, чтобы это оказалось правдой. — Еще два дня постельного режима и покоя, и я уверена, вы его не узнаете.

Тревор, скрестив руки на груди, смотрел на меня, подняв бровь и улыбаясь.

— Вы, конечно, лжете, я в этом не сомневаюсь. Мы уже некоторое время ожидали чего-нибудь подобного. Очень сожалею, что это случилось теперь, когда он женился снова. Для вас это должно быть тяжким испытанием.

Я бросила взгляд на Адриенну, потом уставилась в окно слева от себя. У меня не было сил спорить. Я была истощена своим бдением и уже сожалела о том, что решила встретиться с новоиспеченными родственниками и умерить их любопытство. Возможно, если бы я была более уверена в полном выздоровлении мужа, я легче перенесла бы их обвинения. Но такой уверенности у меня не было. Я чувствовала себя разбитой и беспомощной и в эту минуту искренне жалела, что вернулась в Уолтхэмстоу.

Когда в комнату вошел Реджинальд, я почувствовала облегчение.

— Сэр, ваш гость прибыл, — обратился он к Тревору. — Я провел его в приемную.

Взяв меня за руку и прочувствованно пожав ее, Тревор сказал:

— Поговорим об этом позже, Ариэль. Еще увидимся, дамы.

Повернувшись на каблуках, он вышел из комнаты.

Чувствуя себя неловко и не желая подвергаться нападкам Адриенны, я тоже извинилась и направилась к двери. Однако, выйдя из комнаты, я была остановлена Реджинальдом:

— Миледи, доктор Брэббс здесь и хочет вас видеть. Он желает поговорить с вами наедине.

Я последовала за ним в маленькую гостиную в восточном крыле дома. Там я нашла Брэббса, стоявшего рядом со столиком на вычурных гнутых ножках и смотревшего в окно. Когда он повернулся ко мне, я тотчас же поняла, что случилась неприятность.

— Леди Малхэм, Розина Барон умерла, — сказал он. — Я думал вы захотите узнать об этом.

Я молча смотрела на него — внезапная печаль душила меня и лишала дара речи.

Уронив шляпу на столик, Брэббс раскрыл мне объятия. Мне хотелось броситься в них, зарыться лицом в его влажный плащ, но усталость и отчаяние лишили меня сил. Я с трудом протянула ему руку. Он слишком поздно понял мое состояние. Ноги мои подкосились, и я рухнула на пол.

— Мэгги! Мэгги, детка, ради всего святого! Он поднял меня и поспешил усадить на диванчик орехового дерева у противоположной стены.

Я снова переживала всю тяжесть утраты Джерома. Я любила Розину, как собственную мать. И все эти долгие годы после кончины отца она заменяла мне мать. А теперь ее не стало. Не стало их обоих. И мой мир с каждым днем все больше пустел.

Отведя спутанные черные волосы с моего лба, Брэббс потрогал его, в его взгляде читалась жалость.

— Боже мой, что он уже успел сделать с тобой! — покачал головой доктор. — Мэгги, да ты как перышко!

— Пожалуйста, — попросила я его, — не надо говорить об этом. Вы только что сообщили, что мой друг умер…

И я разразилась слезами.

Утирая платком мое лицо, он качал головой:

— Милая Мэгги, твои слезы вызваны не только смертью Розины. Есть что-то еще. Скажи мне что.

Отдавшись своей скорби, я обхватила руками его шею, как делала, когда была ребенком, и плакала, прижимаясь к его груди.

— Что мне делать? Они не хотят, чтобы я была здесь. Я только хотела помочь, но они винят меня во всем. Даже Николас замкнулся в себе. Он не дотрагивается до меня. В бреду он выкрикивает имя Мэгги, а не мое. Он любит Мэгги, а не меня…

— Детка, ты понимаешь, что говоришь? Ты и есть Мэгги!

— Нет, Мэгги умерла. Она погребена в его памяти и, похоже, останется там навсегда.

Он баюкал меня в своих объятиях и утешал, как мог, но не понимал.

— Ему нравится образ, отражающийся в зеркале, но он ненавидит женщину из плоти и крови, давшую ему жизнь! — продолжала рыдать я.

— Расскажи мне, что случилось.

Я поднялась с дивана, вытирая глаза.

— Я была права. Кто-то подсовывает или подливает опий в его еду или питье. Кто-то пытается убить его.

Я подошла к окну и уставилась на покрытую снегом землю.

— Я думала, надеялась, что когда он будет лишен этого ужасного зелья, то снова станет самим собой. Но ошиблась. Чем острее становится его ум, чем яснее рассудок, тем дальше он уходит от меня. Он смотрит на меня с подозрением и недоверием, считая меня причиной боли, которую испытывал в последнее время.

— Он сказал тебе это?

— Нет, не проронил ни слова, но в этом и нет нужды. Он просто смотрит на меня своими невероятными серыми глазами, будто я призрак из преисподней, посланный ему в наказание и заставляющий его страдать.

— Я уверен, что ты делаешь из мухи слона. Ты всегда отличалась необузданной фантазией.

— Но опий из области реальности, а не фантазий.

Брэббс помедлил с ответом, потом спросил:

— Ты понимаешь, что говоришь, Мэгги? Ты обвиняешь кого-то в преступных намерениях по отношению к его светлости. Кто мог бы это делать? И зачем?

Подняв голову и встретив его взгляд, я снова понизила голос:

— Адриенна очень возбудима и сильно ожесточена тем, что Николас, по ее мнению, лишил ее надежды на замужество. Она постоянно твердит об этом и ни на минуту не позволяет ему забыть. Би ненавидит его, потому что подозревает, что он убил Джейн. Я много раз слышала ее пророчества о том, что его постигнет жестокая кара, что он заплатит за свое преступление. Есть еще Тревор. Ему как врачу легче всего раздобыть опий.

Брэббс покачал головой.

— Он получает все медикаменты от меня, Мэгги. Я знал бы, если бы он использовал слишком большое количество лауданума, в расходе которого не мог бы отчитаться. И какая у него может быть причина желать смерти Николасу? Он ничего не унаследует. В случае смерти Николаса титул и поместье унаследует Джордж, живущий теперь в Бостоне.

— Да, — ответила я задумчиво, — с самого моего приезда Тревор был очень добр и внимателен. — Я посмотрела на Брэббса. — Ну и наконец есть вы, мой друг.

Он не двинулся с места и не дрогнул ни одним мускулом, только смотрел на меня выцветшими от возраста глазами, лишенными выражения.

Сердце мое обливалось кровью, но я продолжала:

— Я вас не подозревала до самого утра своей свадьбы, когда узнала, как вы злы на Николаса. А только что вы сказали мне, что именно вы располагаете запасами опия.

Я молчала, ожидая, что он станет оправдываться. Не дождавшись, я сказала:

— Может быть, я даже понимаю вас. Вы привязаны ко мне, словно к родной дочери. Вы обвинили Николаса в том, что он развратил и погубил меня. Вы считали его причиной моей смерти. Вы хотели бы стереть его с лица земли. А так как вы часто навещаете Тревора, вы имели возможность подсыпать или подлить опиум в шерри милорда. Мне кажется, сделать это достаточно просто.

Он слегка опустил голову, и теперь взгляд его упирался в пол.

— Станете вы это отрицать? — спросила я.

— А мне будет от этого легче? Чем мне это поможет?

Брэббс снова посмотрел на меня, и я заметила в его глазах слезы.

— Моя Мэгги, если мысль можно счесть преступлением, то я виновен. В своих мечтах я убивал его снова и снова в течение двух последних лет.

Он встал, распрямил плечи, подошел к столу взять шляпу, потом сказал:

— Вижу, что мое присутствие здесь больше нежелательно. Прощай, Мэгги.

Я смотрела, как он уходит, я хотела, но не могла окликнуть его и позвать обратно. Теперь мне казалось, что я оттолкнула от себя единственного человека, который знал и любил меня, пожертвовав им ради того, кто меня не узнавал и, судя по всему, не стремился узнать, кто не любил меня теперь, а возможно, и никогда не любил. Но ведь я вышла за него замуж, за Николаса Уиндхэма, графа Мал-хэма, лорда Уолтхэмстоу и обещала быть с ним в радости и в горе. И несмотря ни на что, я любила его.

Мой друг дошел до двери и остановился. Не поворачивая головы, он сказал:

— Думай головой, а не сердцем, Мэгги, и ты постигнешь одну простую истину: Джейн умерла. Ее череп был раскроен, а тело обгорело. Безумие, убившее ее, глубоко укоренилось в нем, и оно смертоноснее, чем любой опиум. Возможно, скоро тебе станет ясно, что лучше было бы не лишать его наркотика. Как бы не получилось, что ты выпустила джинна из бутылки.

Его слова наполнили мое сердце леденящим страхом. Я все еще хранила в памяти портрет Джейн со слегка склоненной головкой, синими, как китайский фарфор, глазами, и волосами, золотыми, как летнее солнце. Представлять себе ее жестоко сбитой с ног было для меня пыткой. Подумать о том, что это мог сделать мой муж, — было мучительно. Это причиняло мне невыносимую боль.

Сомнение! Сомнение продолжало грызть меня, сколько бы раз я ни уверяла себя, что Николас не способен на убийство. Но ведь он ударил ее. Он явственно помнил, что ударил.

Проведя рукой по глазам, я бросилась к двери в коридор, но Брэббс уже ушел.

В сердце мое заполз холод и распространился по всему телу, проник до костей. Я совсем пала духом, мне было хуже, чем когда бы то ни было со времени заключения в Оукс. Голова моя раскалывалась. Я была так одинока. Сегодня утром у меня было два близких друга в этом мире: Розина Барон и доктор Брэббс. Одна умерла, другого я жестоко и непоправимо оскорбила.

Я продолжала свой путь по коридору, желая теперь только одного — поскорее попасть в свою комнату. Мне была видна открытая дверь приемной Тревора. Я замедлила шаги, а приблизившись к двери, затаила дыхание и прислушалась.

Осторожно заглянув в комнату, я обшаривала взглядом каждый угол тускло освещенной комнаты. Никого не увидев, я вошла. Я по-новому подозрительно оглядывала ее, полная особого интереса, обдумывая, взвешивая, осматривая каждый тигель, каждую склянку, каждый перегонный куб. Я брала в руки и обнюхивала каждый флакон, запах которого казался мне горьким, пробовала на вкус каждый порошок, который находила там.

Я уже собралась уйти, когда услышала тихий шелест платья, легкие шаги, приближавшиеся к приемной. В поисках укрытия, я оглядывала комнату. И нашла выход: дверь, ведущую во двор, наружу. Быстро! Инстинкт говорил мне, что я должна скрыться, что меня не должны здесь застать. Я попыталась повернуть ручку двери. Она не поддавалась, я никак не могла ее открыть. Я сделала новую попытку, сжимая зубы, я старалась заставить дверь отвориться. И она открылась. Я вышла в полумрак и закрыла за собой дверь. Остановилась и подождала, затаив дыхание.

Кто-то задвинул болт изнутри, оставив меня во дворе.

Лицо мое быстро покрыла изморось. Я все продолжала прислушиваться, чувствуя, как тело мое леденеет от холода. Подойдя к окну, я раздвинула плети плюща, отчаянно цеплявшиеся за кирпичную стену, потом осторожно вытерла пыль со стекла и попыталась разглядеть, кто был в комнате, сквозь неплотно задвинутые шторы.

Я разглядела какую-то фигуру, как мне показалось, женскую, одетую в белое. Эта фигура грациозно двигалась среди длинных теней. Я не могла ее разглядеть как следует. Мысленно я уговаривала ее: остановись на мгновение, постой спокойно, чтобы я могла тебя разглядеть, но без особого успеха.

Отойдя от стены, я бросилась бежать по льду и снегу.

Ночной воздух, морозный и свежий, был тихим: не было слышно ни звука. В эту ночь все было окутано каким-то особенным туманом, светящимся, потому что он отражал снег, покрывавший землю. Странность состояла в том, что луны в ту ночь не было видно.

За стеной тумана послышался вой собак и печальный звук, отражавшийся эхом от сарая и исходивший, как мне показалось, из низины, где была расположена конюшня. Однако я просто регистрировала все это, не проявляя особого интереса, потому что целью моей было попасть назад в дом как можно скорее и вернуться в комнату, пока там оставался таинственный гость.

Я ворвалась в дом через кухонную дверь, и, испуганная моим неожиданным появлением, Матильда уронила свиную ногу, из которой собиралась что-то приготовить. Полли всплеснула руками, рассыпав по столу муку и расплескав тесто для пуд-динга, которое сбивала.

— Леди Малхэм! — вскричала Тилли. — Что случилось? Что вы делали на улице в такую погоду без… О, миледи, в чем дело?

— С дороги! — закричала я.

— Она рехнулась, как и ее муженек, как пить дать! — выпалила Полли.

Я мчалась по коридору, достаточно хорошо зная дорогу, чтобы не натыкаться на мебель. Я повернула за угол. Тени здесь были гуще. Обогнула еще один. В тишине был слышен звук моих торопливых шагов. Когда наконец я добежала до нужной двери, она оказалась закрытой. Я схватилась за дверную ручку одной рукой, другой опираясь о стену, и что есть силы толкнула дверь. Она легко поддалась.

Комната была пуста.

— Как это может быть? — спросила я себя вслух.

В отчаянии я ударила кулаком в стену и вернулась в коридор, откуда пришла. Слева от меня коридор упирался в стену. Единственный путь отсюда был тот, которым я пришла.

Я ждала, пока мое сердцебиение не утихло, прежде чем вернуться в коридор. И тогда я его увидела — лоскуток белой ткани, зацепившийся за гвоздь и оторвавшийся от платья. Я наклонилась и взяла его.

Я поспешила назад, в большой зал. Там никого не было. В одиночестве я села к секретеру, пододвинула ближе сальную свечу и расправила клочок ткани, чтобы получше рассмотреть его. Я ошиблась — это был не клочок платья, а женский носовой платок, изящный, из тонкого полотна, отороченный кружевом.

Я легонько провела пальцем по затейливой вышивке в углу платка, потом поднесла его к лицу и ощутила слабый аромат цветов.

Этот запах вызвал у меня смутное воспоминание, но, как ни пыталась, я не могла вспомнить, откуда он мне знаком.

Я размышляла, перебирая в уме варианты. Должно быть, он принадлежит Адриенне, потому что в доме не было никого, кто мог бы пользоваться столь изящной вещичкой из полотна и кружев. Я могла бы притвориться перед собой, что его не существовало или могла встретиться лицом к лицу с его владелицей и спросить, что она делала в приемной своего брата. И решив, что сделаю последнее, направилась в комнаты Адриенны.

Она полулежала на кровати, читая томик Руссо в кожаном переплете. Это был «Общественный договор». Удивленная, что я вошла без стука, Адри-енна подняла голову, потом закрыла книгу и отложила в сторону.

— О Господи! — вздохнула она. — Вы все— таки наконец пришли выселять меня.

— Нет, мне не нужна эта комната, Адриенна. Я не кривила душой.

— Ладно, значит, вы хотите сказать, что с этой минуты я буду получать от вас содержание? Я понимаю. Скажите мне только, насколько жалкое содержание вы мне определили, чтобы я могла приспособиться к нему заранее.

Я почувствовала, что гнев мой рассеивается.

— Нет, таких новостей я вам тоже не принесла. Ради нас обеих я надеюсь, что не так жестокосердна, как первая леди Уолтхэмстоу.

Адриенна наклонила голову. Мягкие каштановые волосы рассыпались по ее плечам.

— В таком случае зачем вы здесь? — спросила она.

На мгновение я забыла о платке. Сейчас, опустив глаза, я увидела, что держу его в руке, и сказала:

— Чтобы вернуть вам вот это.

Она перевела взгляд на мои руки и спросила:

— Что это?

— Ваш платок, конечно. Вы обронили его в коридоре.

Адриенна соскользнула с кровати, подошла ко мне, взяла у меня платок и принялась его разглядывать.

— Он не мой, — сказала она наконец.

— Прошу прощения?

— Он не мой, — повторила она.

Вытащив свой платок из-за манжеты, Адриенна расправила его и показала мне.

— На моих, как видите, простая монограмма и ничего больше.

Я почувствовала, как во мне вновь поднимается гнев.

— Возможно, — сказала я сурово, — один у вас есть без монограммы.

Адриенна отступила, удивленная моим напором и резкостью тона.

— Вам нужны доказательства? — спросила она.

Она надменно вскинула бровь, что сделало ее похожей на моего мужа. И это сходство придало мне решительности.

— Да, — сказала я, — покажите мне.

Она пересекла комнату и подошла к высокому комоду, выдвинула один из многочисленных ящиков.

— Смотрите сами. Здесь нет ни одного кусочка ткани без моей монограммы — «А. У.».

Там было не менее трех дюжин носовых платков, но я не поленилась осмотреть каждый.

Наконец, удовлетворенная тем, что Адриенна сказала правду, я осторожно задвинула ящик и повернулась к ней. Она уже вернулась в кровать.

— Прошу прощения, Адриенна. Но если платок не принадлежит вам, то чей он?

— Где вы его нашли?

— Возле приемной Тревора.

— Ну, в таком случае он скорее всего принадлежит одной из его пациенток.

Я тотчас же опровергла такое предположение:

— Дама, способная покупать такие платки, не поедет на прием к врачу в Уолтхэмстоу. Она бы вызвала врача на дом.

— Да, тут вы, несомненно, правы. Но почему бы не спросить самого Тревора?

Принимая во внимание обстоятельства, я едва ли могла сделать это.

— А почему это так важно? — спросила она.

Глядя на изящный надушенный лоскуток ткани, я сказала:

— Может быть, это и неважно. Боюсь, что я придаю слишком большое значение этому платку. Прошу прощения.

— Больше вам не стоит меня ни о чем просить, — услышала я ее ответ и подняла на Адриен— ну глаза. — Вы леди Малхэм, помните об этом.

— И должна признаться, что мне уже до смерти надоело это слышать.

Это ее удивило. Адриенна с любопытством и недоверием смотрела на меня.

— Но вы в завидном положении.

— В завидном? Скажите почему.

— Уолтхэмстоу ваш.

— А почему я должна этому радоваться: комнаты здесь холодные, в них гуляют сквозняки, а окрестные земли постоянно окутаны туманом. В то время, как Малхэм греется в лучах солнца, поместье окутано мрачными тучами. В таком тоскливом месте мне не доводилось бывать с тех самых пор, с тех пор… как я уехала из Кейли.

— В таком случае почему вы вышли замуж за моего брата?

— Почему?

Я подошла к кровати и наклонилась к ней, опираясь на один из четырех столбиков.

— Почему? — повторила я. — Неужели вам не ясно? Мадам, я люблю вашего брата.

Адриенна казалась смущенной. Отвернувшись от меня и глядя в фарфоровую чашу, наполненную сухими розовыми лепестками, стоявшую на столике у кровати, она тихо спросила:

— Как вы можете любить подобное существо? Он потерял человеческий облик. Человека, когда— то бывшего моим братом, больше не существует. Он исчез! Исчез! Почему вы не хотите принять этого факта?

— Почему вы с такой готовностью принимаете его? — спросила я резко. — Я скажу вам почему. По какой-то причине вы заритесь на этот дом, на эти комнаты, и для вас важнее всего мнение ваших друзей. Все это обеспечивает вам престиж, зависть знакомых, дает вам ощущение власти и укрепляет чувство собственного достоинства. Прежде вы считали Николаса совершенством, беспорочным, как драгоценный камень без изъянов, которым вы могли бы кичиться, показывать его своим друзьям. Вы ничем не лучше вашей матери.

Адриенна тяжело вздохнула и закрыла лицо руками.

— Вы ненавидели свою мать за то, что она манипулировала Николасом, и все же пытаетесь использовать его в своих эгоистичных целях, но, раз он не оказался беспорочным, вы отбрасываете его, отвергаете его. Он вас шокирует, смущает, он превратился в неприятную обузу и вам больше не нужен.

— Прекратите! — закричала она.

— Вы знаете, почему я люблю его? Потому что он достойный человек. Он увидел уродство мира и не отшатнулся. Он увидел его красоту в простоте и полюбил ее. Он мог бы быть королем, мадам, и жить во дворце, он должен был бы царствовать, но вы хотели бы засадить его в клетку в каком-нибудь сумасшедшем доме. Я не позволю вам так обойтись с ним, Адриенна, и, если понадобится, увезу его отсюда. Я продам этот дом и все, чем вы дорожите, и отвезу своего мужа в Бостон, чтобы он жил среди варваров. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что они более цивилизованны, чем боготворимые вами люди высшего света.

Я выбежала из комнаты и помчалась к себе. Мне пришлось некоторое время сражаться с замком, прежде чем он поддался.

Потом я открыла дверь, вошла в комнату и, захлопнув дверь за собой, прислонилась к ней, переводя дух.

Мой муж, сидевший перед огнем, повернул голову и посмотрел на меня. Что я увидела в его взгляде? Подозрение. Смущение. Гнев. Все это было направлено на меня.

— Почему ты заперла меня? — спросил он.

— Чтобы они не смогли войти.

— Они?

— Они! Они, черт возьми! Тот или та, а возможно, те, кто сделал это с тобой.

Николас снова устремил взгляд на огонь и сказал:

— Здесь нет никого, кто бы что-нибудь делал со мной, кроме тебя.

Я закрыла лицо руками:

— Не говори так. Пожалуйста, не говори. Я пытаюсь тебе помочь.

— Запирая меня?

— Ты не можешь мыслить ясно, муж мой. Но это временно, это скоро пройдет. Скоро тебе станет легче, обещаю тебе.

— Я доверял тебе, — сказал он, и угли в камине зашипели и высыпались на пол.

Был поздний час. Я сидела у камина и шила новое платье: это был простой черный наряд из тафты, траурное платье, которое я собиралась надеть завтра на похороны Розины. Время от времени, не переставая шить, я бросала взгляд на крепко спящего мужа.

На сердце у меня было тяжело: меня угнетала безнадежность. Наконец, отложив шитье в сторону, я задула две врсковые свечи, стоявшие на столе рядом, и легла в постель. Я нежно поцеловала мужа в лоб. и мысленно поклялась помочь ему.

— Завтра все будет по-другому. Ты становишься сильнее с каждым днем. Завтра ты будешь самим собой. Только не теряй веры.

Потом я положила голову на подушку, закрыла глаза и тотчас же погрузилась в сон.

Во сне я снова увидела извилистую тропинку, покрытую снегом, изрытую колесами экипажей. Райкс-роуд. Я шла по ней, не шла, а парила над обледеневшей землей, пока не оказалась на развилке дороги. Нет-нет, мне не хотелось идти дальше. Мне не хотелось туда идти. Я молила позволить мне вернуться в Уолтхэмстоу. Но какая-то сила толкала меня вперед, гнала меня через каменные, окованные металлом, украшенные завитушками ворота малхэмского кладбища.

Я чувствовала, как вокруг меня завиваются леденящие снежные вихри, холодный туман оседал на моем лице, проникая сквозь тонкую ткань ночной рубашки. Я напрягала зрение, но видела только неподвижные мраморные лица ангелов, глаза которых следили за мной. Они тихо перешептывались, я слышала их нежные, мелодичные голоса, нараспев повторявшие: «Аминь. Аминь. Она пришла».

И я все плыла дальше, глядя сверху вниз на покрытые снегом могилы, на крытую черепицей крышу усыпальницы и часовни. Внезапно облака расступились и проглянул тусклый лунный луч, осветив участок земли.

В тумане я различила фигуру мужчины, стоявшего спиной ко мне, мужчины в темном плаще, ниспадавшем до щиколоток. Я услышала скрип железа о гравий, я увидела разверстую могилу у его ног.

Из тумана послышался печальный звук — женский плач. Лунный луч упал на фигуру женщины, стоявшей с потупленной головой на краю могилы. Женщина была одета в черное, шляпа бросала тень на ее лицо, на лоб спускалась вуаль. Внезапно я поняла, кто была эта женщина. Я узнала в ней себя. Я подумала, что оплакиваю своего дорогого друга Розину. Я чувствовала, как печаль сжимает мое горло, но несущие успокоение слезы не приходили. Я протянула руку и положила ее на вздрагивающее плечо, стараясь утешить, но видение оставалось на месте, не рассеивалось. «Аминь. Аминь».

Внезапно я вновь почувствовала, что парю, беспомощная, как лист, попавший в воды прилива. Теперь мне показалось, что я нахожусь на ложе, утопающем в цветах. И подумала: «Наконец. Мир». «Аминь».

Но плач не прекращался. Теперь эта женщина стояла надо мной. Когда подул ветерок и приподнял ее вуаль, я узнала эту изможденную плоть, эти печальные глаза. Розина. Розина Барон! Изумленная, смущенная, я попыталась подняться со своего ложа.

— Это неправильно, — закричала я. — Это какая-то ошибка!

Но не могла двинуться с места. Неимоверная тяжесть навалилась на меня. И мне становилось все тяжелее и мучительнее дышать, пока каждый вдох не стал даваться мне отчаянным усилием.

И тут появился мужчина. Он стоял и смотрел на меня сверху вниз. Его глаза были жесткими и серыми, как сталь.

— Нет! — закричала я. — Николас, это я!

Я подняла руки, но земля дождем посыпалась на меня сверху. Она наполняла мои ноздри, рот. Я извивалась и царапала лицо ногтями, пытаясь избавиться от нее.

Ауна скупо освещала холодный мраморный памятник надо мной. Луна освещала злополучное имя на памятнике: «Джейн».

«Аминь, аминь, — пели ангелы. — Она пришла».

Глава 18

Я рывком села на постели, судорожно ловя ртом воздух. Дверь нашей спальни была открыта, и моего мужа в кровати не было. Отбросив одеяло, я спрыгнула на пол и, даже не накинув халата, выбежала из комнаты в коридор. В дальнем его конце на столе горела одинокая свеча.

Я огляделась, посмотрела направо и налево, прислушиваясь, не раздастся ли где шум, потом вернулась за свечой и с нею прошла по коридору до лестничной площадки. Там я подождала, проклиная отчаянное биение сердца, заглушавшее все остальные звуки и шумы.

Я услышала, как где-то хлопнула дверь. В тишине послышались шаги. Я оставалась на месте, продолжая оглядываться по сторонам. Потом в отдалении различила фигуру. Человек приблизился, и я узнала в нем Тревора.

— Боже милосердный, — услышала я его голос, — Ариэль, что вы здесь делаете?

— Николаса нет, — сказала я ему. Он выругался сквозь зубы.

— Должно быть, он взял ключ из кармана моего платья.

— Что, черт возьми, он воображает и что делает? — спросил он.

Никогда еще я не видела Тревора таким разгневанным. Я попятилась.

— Вы обыскали дом?

— Нет.

— Тогда приступим. Я пошлю Джима на кладбище, пусть проверит, не там ли Ник. Идите, наденьте что-нибудь потеплее, пока не закоченели. И поскорее!

Он миновал меня и начал спускаться с лестницы.

Я вернулась в свою комнату, накинула теплый плащ и вышла из дома, чтобы присоединиться к Джиму на кладбище.

Он вышел ко мне из темноты — сначала я увидела только неясное белое пятно и от страха онемела. Крик замер у меня в горле прежде, чем я успела его издать. Одной рукой милорд обхватил меня за плечи, а другой закрыл мне рот. И я, ослабев от облегчения, почти в беспамятстве прислонилась к нему.

— Ты не станешь кричать, — сказал Николас. В ответ я согласно кивнула головой.

Убрав руку от моего рта, он крепко схватил меня за запястье.

— Идем со мной, — приказал он. Охваченная мятежным порывом, я не двигалась с места. Потом спросила:

— Куда и зачем?

— В конюшню.

— Почему? Что ты там делаешь?

Он смотрел на меня сверху вниз. Глаза его, утопавшие в тени, казались особенно темными и глубокими. Ветер развевал его черные волосы.

— Джейн, — сказал он. Сердце мое пропустило один удар.

— Что?

— Я последовал в конюшню за Джейн.

Я закрыла глаза. Я упала бы от отчаяния и бессилия, но Николас снова схватил меня за руки с силой, которая тотчас же вывела меня из состояния летаргии.

— Муж мой, — сказала я. — Джейн мертва. Ты видел, как ее погребли на малхэмском кладбище.

Николас продолжал смотреть на меня, не сводя глаз с моего лица и ничем — ни движением, ни звуком — не показывая, что слышит меня. Все еще крепко держа меня за руку, он двинулся по дорожке, за собачьи будки и сарай, где держали садовые инструменты, мимо домишки Джима, к пепелищу, где раньше стояла конюшня. Когда наконец мы остановились у края пепелища, я была в полном смятении, мешавшем мне мыслить.

Не обращая внимания на тьму, мой муж уверенно шел вперед, я видела его фигуру, то появлявшуюся, то исчезавшую в густом тумане.

— Здесь никого нет, — сказала я.

— Я слышал, как она звала меня из-за двери, — настаивал Ник. — Открыв дверь, я увидел ее стоящей в конце коридора. Она хотела, чтобы я последовал за ней, и я это сделал. Она привела меня сюда.

— Тебе это показалось. Ты все это вообразил.

Он сердито пнул ногой обугленное бревно, потом, упираясь руками в бока, застыл на месте и уставился на небо. Я решила, что скажу ему все сейчас же, полную правду, то, что его болезнь означала не привычку и любовь к шерри, что его галлюцинации были вызваны привычкой к опиуму. Но был ли он способен поверить мне в его теперешнем состоянии?

Я должна была найти убедительное доказательство того, что кто-то хотел убить его таким образом, я должна была объяснить ему, почему это происходит. Только в этом случае я могла бы открыть ему свои подозрения.

Николас снова принялся ходить взад-вперед по пепелищу, и я попросила его:

— Пожалуйста, давай вернемся в дом. Ты простудишься на холоде и заболеешь.

Я повернула на дорожку, надеясь, что он последует за мной.

И в этот момент я увидела Тревора и Джима, торопливо шагавших к нам. Я открыла рот, чтобы заговорить, но внезапное выражение ужаса, исказившее черты моего деверя, заставило меня промолчать, и я повернулась посмотреть, что его так напугало.

Мне на ум пришли слова Брэббса: «Джейн умерла. Ей раздробили череп».

Мой муж стоял с огромным камнем в руках. Оцепенев от ужаса, я отступила и оказалась в объятиях Джима, а Николас смотрел на меня сначала смущенно, потом я поняла, что он узнает меня. На лице его отразилось недоверие. Он уронил камень и теперь переводил взгляд с меня на Тревора и обратно.

— Значит, — сказал Николас, — ты тоже поверила. Я гадал, сколько времени тебе понадобится, чтобы присоединиться к их точке зрения.

Тревор протянул к нему руку, но Николас оттолкнул брата. Потом лорд Малхэм вернулся в Уолтхэмстоу, не дожидаясь меня.

Он запер за собой дверь нашей спальни, и мне пришлось вернуться в свою прежнюю комнату. Позже мне суждено было узнать, что желание моего мужа исцелиться было много сильнее, чем я предполагала. И потому он не прибег к своему обычному способу лечения — шерри, как я того опасалась. Но он не обратился за помощью и ко мне, и мне было мучительно наблюдать, как он в полном одиночестве борется и страдает.

Утром, по обыкновению, я направилась прямо в комнату Кевина, но обнаружила, что дверь заперта. Я принялась стучать в нее кулаком и стучала долго, прежде чем она чуть-чуть приоткрылась. Сквозь щель блеснули черные глаза Би.

— Почему вы заперли дверь? — спросила я ее.

— Приказ его светлости. Мое сердце остановилось.

— Что вы хотите этим сказать? Что именно приказал милорд? — спросила я.

Она молчала.

— Я жду ответа, Би.

— Вам не разрешено туда входить, — сказала она.

Я навалилась на дверь, впав в панику, потому что боялась, что Би помешает мне открыть ее. Я услышала ее мерзкое хихиканье.

— Я же говорила вам. Он дьявол. Клянусь, что дьявол, а теперь вы увидели его худшую сторону. И пожалеете об этом. Он убьет вас, как убил мою Джейн!

Она захлопнула дверь прямо у меня перед носом и заперла ее. Я принялась колотить в дверь.

— Черт возьми! — сказала я. — Пустите меня в детскую! Я требую!

Разъяренная, я бросилась в комнату мужа, но его там не оказалось. Тогда я помчалась в студию и влетела туда, как фурия.

Лорд Малхэм стоял в центре комнаты, безукоризненно одетый в черное, с белоснежным шейным платком. Вокруг было разбросано множество полотен, написанных им в предыдущие месяцы. На мольберте возле него был новый холст, прикрытый тканью.

Я наблюдала, как он натягивает на руки лайковые перчатки. Его движения были рассчитанными, высокомерными. Он полуобернулся и устремил на меня взгляд.

— Леди Малхэм, — проронил он ледяным тоном. — Я ожидаю вас.

Глаза его были ясными, яснее, чем я видела их когда-нибудь с момента моего появления в Уолт-хэмстоу. Я облизала пересохшие губы и заставила себя дышать ровнее.

Одна его бровь взметнулась вверх, и он улыбнулся. Улыбка его показалась мне мрачной и насмешливой.

— Я показывал вам свои картины? — спросил он тихо. — Уверен, что среди них есть несколько, способных вас заинтересовать.

Он поманил меня жестом, и я последовала за ним, загипнотизированная модуляциями его голоса и странным стальным блеском глаз. «Так мог бы смотреть Сатана», — подумала я. Высокий и темноволосый, и настолько притягательный, что ради его любви не одна праведная христианская душа могла бы последовать за ним в бездну ада.

— Ну? — произнес он почти шепотом. — Что ты об этом думаешь?

Я заставила себя взглянуть на картины на стене.

— Как ты считаешь, Британский музей мог бы ими заинтересоваться, любовь моя? — спросил он.

Я, не отрываясь, смотрела на одну из картин, которую видела и раньше: руки, выступающие из пламени, глаза, расширенные от ужаса. Безумие… Ад. Я содрогнулась.

— Я писал то, что приходило ко мне на ум. И теперь понимаю, что эти образы были только тенью воспоминаний. Вот почему до и после сеансов я страдал головными болями.

Николас подошел ко мне сзади и схватил за руку.

— У меня настроение писать снова, любовь моя. Есть возражения?

— Никаких, милорд.

Он поднял с мольберта полотно, прикрытое тканью, потом повел меня обратно в спальню. Закутав мои плечи плащом, Николас повел меня сначала в коридор, а затем во двор, где уже поджидал экипаж. Мрачный и торжественный кучер, как обычно, стоял у дверей экипажа.

Мы тотчас же двинулась в путь. Милорд сидел напротив меня, как и в день нашей свадьбы, и я невольно вспомнила момент разделенной нами страсти и счастья. В глазах Николаса я читала сожаление, как и тогда, и, хотя он оставался неподвижным, как камень, я догадывалась, что и он вспоминает эти минуты. Я закрыла глаза и принялась страстно молиться, чтобы он снова заключил меня в свои объятия. Здесь. И теперь же. Забвение и пренебрежение порождают отчаяние. Я боялась, что и мыслями, и сердцем он не со мной, что он покинул меня.

Когда экипаж остановился и дверца его открылась, я выглянула и засмотрелась на далекие уступы скал в бухте Малхэма. С некоторой робостью я оперлась о руку кучера, когда он помогал мне выйти из экипажа. Николас с холстом под мышкой последовал за нами, бросив через плечо кучеру, чтобы тот ожидал нас с экипажем у подножия холма. Потом он взял меня за руку и повел к бухте.

Малхэмская бухта. Известковые утесы были голыми — там не росло ни одного дерева. Утесы были отвесными, а их края острыми, как бритва, и круто спускались вниз, к каменистой долине, расположенной на высоте двухсот футов. С уступа, где я стояла, можно было отчетливо видеть тропинку, извивавшуюся змеей и уходившую вниз. Она доходила до Шериф-Хилла. Одинокий луч солнца пробился сквозь тучи и отразился в замерзших лужицах дождевой воды, прорезавшей каналы визвестняке. Во время весеннего таяния снегов эти ручейки низвергнутся вниз с невероятной силой.

Я почувствовала, что Николас приблизился ко мне, по лимонному запаху его одеколона и влажной шерсти плаща.

— Мне нравится здесь, — услышала я его слова, произнесенные мне на ухо.

Кончиками пальцев в перчатках он провел по моей шее и в предвкушении дальнейшего я замерла и, кажется, даже перестала дышать.

— Думаю, из тех мест, что я знаю, это ближе всего к небесам. В дождливые дни отсюда можно дотянуться до облаков.

Он указал на видное отсюда далекое устье ущелья.

— После дождя радуга, как мост, соединяет эти утесы… Ты когда-нибудь видела это, Ариэль?

Рука его переместилась на мою талию. Он увлек меня на небольшое плато, покрытое прошлогодней травой, расстелил на земле свой плащ и сказал:

— Садись.

Я подчинилась. Николас стоял у края утеса, и его силуэт выделялся на сером, как олово, небе. «Слишком близко, — подумала я. — Он стоит слишком близко к краю утеса».

— Знаешь, почему я привел тебя сюда? — спросил он.

— Чтобы писать мой портрет, полагаю, — ответила я, не отрывая глаз от выступа утеса. — Или для того, чтобы доказать, что ты все держишь в своих руках в Уолтхэмстоу. Включая и меня. Собираетесь приказать мне прыгнуть вниз с утеса, сэр? — Я снова смотрела ему прямо в глаза:

— Ну?

— А ты прыгнешь, если я прикажу тебе?

— Но ты этого не сделаешь.

— Ты уверена? —Да.

— Но вчера ты считала меня способным размозжить тебе голову камнем.

— Только одно мгновение. Неужели у тебя никогда не бывает секундных сомнений, муж мой? Разве, стоя перед алтарем в церкви Бернсалла, ты не усомнился во мне на мгновение, не подумал, что я выхожу за тебя не только из любви?

Я видела, как он опустил свои густые ресницы.

— Да, ты усомнился во мне, и это было вполне естественно. В конце концов ты поверил в чистоту моих чувств, и наш брак состоялся. Покажи мне человека, столь твердого в вере, чтобы он никогда не испытал ни сомнений, ни колебаний, и я покажу тебе Иисуса Христа.

Я вскарабкалась на уступ и встала рядом с ним, сжала его лицо ладонями и заглянула ему прямо в глаза.

— Николас, я не знаю, убил ли ты свою жену. Возможно, мы оба никогда не узнаем этого. Но я верю, что, если бы ты хотел меня убить, ты сделал бы это сейчас. Ты мог бы столкнуть меня с утеса и сказать, что я поскользнулась и упала. Это было бы очень просто.

Его пальцы сомкнулись на моих запястьях. И мы так и стояли на краю света, одной ногой в вечности, наши взгляды были устремлены друг на друга, наши волосы и одежда развевались под внезапно налетевшим ветром. Потом, выругавшись сквозь зубы, он толкнул меня в сторону от края, повернулся на каблуках и двинулся туда, где бросил на землю свой холст. Я, оцепенев, стояла на месте, пока Николас поднимал полотно и снова шел к утесу.

— Да здравствует вера! — сказал он сквозь зубы.

Потом швырнул холст вниз с утеса.

— Черт бы побрал твою уверенность, Мэгги! Я представляю тебя похороненной на здешнем кладбище. И боюсь, что это случится не позже чем в ближайшие две недели.

Я отвернулась от доктора Брэббса. Мое склоненное лицо было скрыто длинной черной вуалью. Я подождала, пока немногие провожавшие Розину Барон в последний путь ушли, и тогда приблизилась к ее могиле. Раскрыв ладонь с горсточкой земли над могилой, я смотрела, как она просачивается сквозь мои пальцы и падает вниз.

— Мне не следовало бы вам это рассказывать, — ответила я.

— Почему ты пошла с ним туда? Ты искушаешь судьбу, девочка. И после вчерашнего должна это понимать.

— Ни вчера, ни сегодня он не сделал мне ничего дурного. Теперь он вполне разумен, доктор Брэббс. С каждым днем его ум становится все более светлым и ясным.

— Но в его постоянном благоразумии нет никакой уверенности. У него может наступить рецидив в любой момент. И ты это знаешь.

— Я не думаю, что это произойдет.

Приподняв свою длинную черную юбку, я пошла между могильных холмиков, стараясь не зацепиться подолом за кусты чертополоха, росшие вдоль дорожки.

— Мне хотелось бы побыть одной, док, — бросила я через плечо.

— А я не хочу тебя оставлять. Я хочу, чтобы ты вернулась домой вместе со мной, Мэгги, пока еще не слишком поздно.

— Если бы у него было намерение причинить мне зло, он сделал бы это вчера на утесах, воспользовался бы благоприятной возможностью.

— Но не мог же он этого сделать, когда рядом был свидетель, верно? Он убаюкал тебя болтовней, породил в тебе чувство необоснованной уверенности в своей безопасности, чтобы нанести удар, когда наступит подходящий момент…

— Но какая у него причина желать мне смерти? — спросила я, стремительно поворачиваясь к нему лицом.

— А по какой причине он убил леди Джейн?

— Могу привести хоть дюжину причин.

— Причина не оправдывает убийства, — возразил Брэббс.

— Я устала говорить об этом.

— А что, если он догадался, кто ты, Мэгги? Я сорвала вуаль с головы:

— На что вы намекаете?

Брэббс провел по лицу покрасневшей от холода рукой и покачал головой.

— Что, если он никогда и не собирался жениться на тебе, девочка? Ты и сама знаешь, что в таких заведениях, как Оукс, полным-полно невенчанных молодых женщин, поверивших чепухе, которую им нашептывали на ушко принцы из грез.

Я отвернулась, но он схватил меня за руку и снова повернул лицом к себе.

— Возможно, его намерения жениться на тебе были подлинными, искренними. Он чувствовал себя одиноким, лишенным друзей, впавшим в отчаяние, но ведь ты сама сказала, что день ото дня его ум становится все яснее, Мэгги. В любой момент отдельные картинки и детали могут сложиться в единое целое. Что, если он понимает, кто ты на самом деле и что ты обманула его?

— Я не обманывала, — сказала я со злостью, выдергивая руку.

— Нет, ты это сделала. Сделала! И знаешь это. Ты приехала сюда с единственной целью отомстить, Мэгги! Я так и вижу тебя и Джерома сидящими рядом и составляющими план, как заставить великого и могущественного лорда Малхэма из Уолтхэмстоу заплатить за то, что он обесчестил тебя. Перед тобой человек, убивший женщину, которая хотела отнять у него всего лишь какой-то жалкий дом. Ради всего святого, можешь ты представить себе, что он способен сделать женщине, пожелавшей отнять у него сына?

Я не желала больше говорить об этом и повторила ему это. Наконец терпение его истощилось, и доктор Брэббс оставил меня одну возле кладбища, а сам вернулся в Малхэм.

Я стояла на обдуваемом всеми ветрами холме и оглядывалась вокруг. Отсюда я могла видеть тех, кто был на похоронах Розины. Они возвращались все вместе по Райкс-роуд. В некотором отдалении шествовал викарий, как пастух, сторожащий свое стадо. В своем уединении я вспоминала, как сидела когда-то рядом с Розиной. Она протянула мне раскрытую ладонь, на которой лежали какие-то семена.

«Это все, что осталось от прошлого урожая, — сказала она мне. — Посеешь их, и растения взойдут снова и будут красивее и сильнее прежних… Разве это не чудо, Мэгги?».

— Да, — прошептала я, улыбаясь при воспоминании о ней. — Это и впрямь чудо, Рози.

Полдюжины грачей примостилось на самых высоких ветках дальнего вяза. Перышки их были взъерошены, а крылья слегка растопырены, чтобы можно было противостоять ветру. Я смотрела на них, пока на душу мою не снизошел покой. Я прикрыла глаза. В эту минуту я была в мире с собой.

И тут меня охватило уже знакомое неприятное чувство, что кто-то наблюдает за мной. И тотчас же скрежет железа по гравию нарушил тишину. Я не могла вздохнуть от ужаса. Медленно я открыла глаза и обернулась.

У могилы спиной ко мне стоял человек. Плечи его были окутаны темным плащом. Он наклонился, лопата его снова врезалась в землю. Он, не глядя, принялся забрасывать гроб, стоящий в могиле, комьями смерзшейся земли. Я отступила, и каблук моего башмака соскользнул и попал в покрытый грязью холмик — другую могилу.

— Послушайте, — сказала я, — неужели нельзя немного подождать, сэр? Я еще не простилась с усопшей.

Он, не удостоив меня ответа, продолжал свое дело.

Мой лоб стал влажным и липким от страха. Теребя в руках вуаль, я двинулась прочь. Я шла медленно, не выпуская человека из поля зрения, прислушиваясь к глухому стуку земли о дерево по мере того, как могила заполнялась ею. И только добравшись до подножия холма, я вздохнула свободнее и с презрением выбранила себя за нелепые фантазии.

И тогда я заметила женскую фигуру, стоявшую в некотором отдалении. Эта женщина, без сомнения, наблюдала за мной.

Я не сомневалась в том, что услышала, как меня окликнули по имени:

— Ариэль!

Я никак не могла разглядеть лица этой маячившей вдали женщины. Я не откликнулась. Но то, что имя мое было произнесено незнакомкой, вызвало у меня неприятное и обескураживающее чувство. Я бросилась бежать от кладбища, подхватив юбки.

Добравшись до Райкс-роуд, я оглянулась. Она все еще была там, но соблюдала дистанцию между нами. Я повернулась и продолжала быстро идти по дороге, теперь уже сожалея о том, что отказалась от предложения Тревора воспользоваться экипажем. Перед последним поворотом на Уолтхэмстоу я замедлила шаг в последний раз и обернулась. Фигура исчезла.

Напряжение и страх оставили меня — я почувствовала себя ослабевшей и смешной. Я позволила проникнуть в свою душу причитаниям доктора Брэббса, и это выбило меня из колеи. Это вкупе с моим сном и бредовыми идеями моего мужа относительно Джейн, призывавшей отмщение на его голову, сыграло свою роль. Я продолжала свой путь уже не так торопливо, вспоминая свою утреннюю прогулку в бухту и причины, приведенные Ником, почему он привез меня туда. Я остановилась, пораженная внезапным воспоминанием, столь же ясным и холодным, как налетевший с вересковых пустошей ветер. Как же я могла забыть?

В той, другой жизни, будучи Мэгги, я когда-то встретила на этом месте лорда Малхэма. После весеннего дождя я примостилась на этой самой скале, любуясь радугой, перекинувшей свою дугу, как мост, через ущелье между утесами. И вокруг меня, касаясь каймы моей юбки, рос вереск. На мне было жемчужно — серое платье…

Портрет!

Кровь закипела в моих жилах, когда я вспомнила слова мужа:

«Теперь я понимаю, что это были всего лишь тени воспоминаний…»

То был портрет Мэгги!

Я снова бросилась бежать. Добравшись до Уолтхэмстоу, я ринулась вверх по лестнице. Был единственный способ убедиться в своей правоте. Если портрет был на месте, я могла забыть о своих подозрениях.

Сначала я остановилась у дверей комнаты Кевина. Дверь оставалась запертой. Тогда я направилась в студию и, почти не дыша, бесшумно вошла туда и оглядела комнату. Я обнаружила свой портрет и со все растущим трепетом находила в нем сходство — должна заметить, жуткое сходство — с девушкой на скале. Я сидела на своем нашесте, как Мэгги на скале, глядевшая вниз, в долину. «Тени воспоминаний…» Но портрета Мэгги не было.

Я отступила к двери.

Меня остановило прикосновение руки милорда, задержавшейся на моем плече.

Сначала я не обернулась, потом с опаской подняла взгляд на руку в перчатке, сжимавшую мое плечо. «Оставайся спокойной, — говорил мне рассудок. — Пока что нет причин бояться его».

— Милорд, вы меня напугали. Он привлек меня к себе:

— Прошу прощения, но еще один шаг — и ты бы наступила мне на ногу.

— Значит, вы долго стояли у меня за спиной?

— Стоял и смотрел. Надеюсь, ты ничего не имеешь против? Это одно из немногих удовольствий, которыми я могу эгоистично наслаждаться.

Одной рукой Николас отвел волосы от моего лица. Потом его теплые губы прижались к моей шее, и он сказал:

— Я соскучился. Где ты была?

— Я говорила. У меня умер друг.

— Брэббс?

Я покачала головой.

— Какая жалость.

Не в силах больше сдерживать напряжение, я повернулась к нему лицом. Его растрепанные волосы рассыпались по вороту рубашки. Глаза Николаса походили на грозовые облака, за которыми где-то глубоко пряталось солнце. Одежда его хранила слабый запах свежего, морозного ветра и сырой земли. Меня охватил страх и сжал мне сердце.

— Так это был ты, — заметила я тихо. — Это ты был на кладбище?

Он смотрел на меня прищуренными глазами:

— Ты следовал за мной…

— Я был с Джимом.

— Нет, ты был там.

Я попыталась отстраниться и отступить. Но пальцы его крепко удерживали меня за шею, мягкая лайка перчаток щекотала кожу.

— Я был с Джимом, — снова повторил он. — Мы ходили на утес Пайкадоу. Кажется, там упала овца, потому что изгородь в этом месте оказалась поваленной.

Медленно выпустив меня, он отступил и принялся стягивать перчатки.

— Я увидел тебя идущей по Райкс-роуд и окликнул. Думаю, ты меня не услышала.

Я внимательно смотрела на него, стараясь заметить признаки лжи в выражении его лица.

Когда он прикоснулся кончиками пальцев к моему лицу, они были холодными, но уверенными и твердыми.

— Когда я спешил домой, к тебе, меня осенило, что мы не занимались любовью со дня свадьбы. И думаю, — тут его губы искривились в улыбке, — что подобное поведение не пристало новобрачным.

— Ты был болен.

— Был. Но теперь мне лучше, много лучше. Я почти такой, как прежде. Тебе приятно это слышать, леди Малхэм?

Я не успела ответить, как он сделал шаг ко мне и приподнял мою голову за подбородок. И все предостережения рассудка разом исчезли. Мой страх растворился в раскаленном добела желании, хотя я пыталась сопротивляться, отворачиваясь. Его рот легко коснулся угла моих губ, потом щеки, потом он привлек меня к себе решительно и властно… Его рука вцепилась в мои волосы и потянула мою голову вниз. Глаза мои закрылись, и я подумала: «Помоги мне, Господи, но я люблю его, несмотря ни на что… люблю его…»

Глава 19

На следующее утро я вышла из дома на рассвете, когда все еще было окутано холодным туманом. Мне надо было побыть вдали от мужа и подумать. Он изменился ко мне, и это едва ли можно было отрицать. Ночью он занимался со мной любовью яростно, почти грубо, и это было так не похоже на прежнюю нежность, которую разделяли мы оба. В его взгляде я читала подозрение. Оставив меня и подойдя к окну, он тихо сказал:

— Возможно, я безумен. Возможно, мне суждено провести в Бедламе остаток жизни, но клянусь тебе, что я не отправлюсь туда без боя. Знай, любовь моя, что я ни перед чем не остановлюсь, чтобы спастись от такой участи. Ни перед чем!

Он предупредил меня, и мне следовало принять во внимание это предупреждение, как бы оно меня ни огорчило. Он видел во мне угрозу для своей свободы, и если доктор Брэббс был прав в том, что Николас подозревал, что я Мэгги, то должен был усмотреть во мне угрозу для своего сына. Ведь он уже запретил мне входить в детскую.

Я бродила по землям Уолтхэмстоу в надежде на то, что свежий воздух поднимет мой дух, пока я буду размышлять над своим положением. Обогнув угол дома, я остановилась. Сквозь туман я видела привидение.

Фигура, окутанная плащом с капюшоном, шла сквозь туман с грацией бесплотного призрака, удаляясь по тропинке от двери приемной Тревора, и исчезла за дальним углом дома. Призрак? На рассвете? Побуждаемая любопытством, я устремилась за ней и добралась до места, где она обогнула дом, и не обнаружила… ничего. Она исчезла, как струйка дыма.

Я вернулась ко входу в приемную. Как-то я пыталась разглядеть, что происходит в комнате, через окно и теперь повторила свою попытку. Там было темно. Я потрогала дверь. Она была заперта. Вернувшись в дом, я бросила плащ на перила лестницы, потом схватила ближайшую свечу и устремилась к приемной Тревора, но не нашла никаких признаков того, что кто-то побывал там нынешним утром. Восковая свеча на письменном столе была не зажжена и холодна. Огонь в камине не горел. Возможно, это была всего лишь пациентка, пришедшая на прием слишком рано, убеждала я себя. Однако в моем подсознании гнездились сомнения и не давали мне покоя. Видение фигуры в плаще на кладбище за день до этого снова вернулось ко мне с удивительной и вызывающей холодок страха ясностью, а с этим и пугающее ощущение того, что за мной неустанно следят со дня моего появления в Уолтхэмстоу.

Я вернулась в свои комнаты, но Николаса там не было.

Тогда я поспешила на кухню, уверенная, что слуги знают, где он. Матильда ворошила горящие угли в печке, готовя плиту к выпечке хлеба. Улыбаясь, я наблюдала, как ее плотная фигура снует туда-сюда.

— Доброе утро, — приветствовала я ее и рассмеялась, когда она подпрыгнула от неожиданности.

— Привет, девочка, — услышала я ее ответ. — Хочешь, чтобы старуху хватил удар?

— Да уж, других забот у меня нет, — ответила я, улыбаясь. — Ты видела сегодня его светлость?

Глаза ее округлились от изумления, и она спросила:

— А ты выходила?

— Да, прогуляться.

— Ну, это все объясняет. Он отправился с Джимом на Пайкадоу чинить изгородь.

— Пожалуй, слишком рано заниматься этим. И почему мой муж таскает камни, когда у него достаточно денег, чтобы заплатить за починку стены?

Повесив котел на крючок над огнем, она покачала головой, потом снова повернулась ко мне.

— Он никогда не сидит сложа руки, если есть дело, да и Джордж, и Юджин никогда не гнушались домашней работой. Не то что Тревор. Только он один из братьев всегда считал, что любой труд ниже его достоинства.

Взяв лепешку с блюда и откусив кусочек, я сказала:

— Тогда, может быть, и мне пройтись до Пайкадоу, взглянуть, как там у них дела.

Тилли смотрела на меня, поджав губы.

— Что-нибудь не так? — спросила я, проглотив кусок лепешки.

— Прошу прощения, мэм, полагаю, это не мое дело, но на вашем месте я не пошла бы туда. Во всяком случае, пока его светлость не успокоится.

— Успокоится?

Кусок лепешки застрял у меня в горле.

— Пока вас не было дома, он повздорил с братом. Мы слышали, как они ссорятся.

— Из-за чего? Она опустила глаза:

— Не могу сказать, мэм.

Покинув кухню, я поспешила в большой зал, потом заглянула в несколько гостиных и наконец в библиотеку. За письменным столом я нашла Тревора. Он сидел, приложив носовой платок к углу рта. Подняв глаза и заметив меня, он торопливо сунул окровавленный кусок полотна в карман.

Подойдя к письменному столу и продолжая смотреть на Тревора и его кровоточащую губу, я спросила:

— Что случилось?

Он смущенно отвел глаза:

— Мы с Ником поспорили.

— И он вас ударил. — Я закрыла глаза. — О! Бог мой!

Поднявшись со стула, Тревор указал на стопку бумаг на столе.

— Из-за Сент-Мэри. Боже милостивый! Ариэль, мог ли я представить, что он набросится на меня оттого, что я не выбросил их.

Внезапно его синие глаза затуманились, и он устало прислонился к письменному столу.

— Черт возьми, мне это отвратительно и ненавистно, но, похоже, у меня нет выбора. Вы это понимаете? Адриенна права. Он не отвечает за свои действия.

— Я уверена, что он не хотел…

— Я уверен и в том, что он не хотел ударить Джейн. Такова его реакция, а потом он и сам жалеет. Но к этому моменту зло уже совершено.

Кончиками пальцев Тревор коснулся моей щеки.

— Ваши любовь и преданность заслуживают восхищения, но вы должны сознавать, в какой опасности находитесь. Никто не будет думать о вас хуже, если вы подпишете эти бумаги. Теперь дело только за вами, Ариэль. Только вы вправе решить это. Ради вас самой, ради нас, ради Кевина, подпишите их, а мы займемся дальнейшим.

Он пытался вложить мне в руки перо. Сердце мое колотилось где-то в горле, а я продолжала смотреть на бумагу на столе.

— Нет! — ответила я, отбрасывая перо. — Я этого не сделаю!

Прежде чем он ответил, я выбежала из комнаты, схватила с перил лестницы свой плащ и ринулась из дома. Я бежала по дорожке, миновала конюшню, овечий загон и оказалась на открытых пастбищах. Ветер дул с такой силой, что я с трудом могла дышать, рвал мои юбки, развевал волосы, мои глаза слезились, я с трудом продвигалась вперед, иногда увязая по щиколотку в болотистой вязкой земле, пока наконец не оказалась на самом высоком месте вересковой пустоши. Сверху мне были видны мой муж и Джим, поднимавшие с земли тяжелый камень и пытавшиеся установить его на место выкрошившегося из стены. Первым меня увидел Джим. Он что-то сказал милорду, и Николас обернулся и заметил меня.

Как-то нерешительно он поднял руку в знак приветствия и начал подниматься ко мне по проторенной овечьей тропе, не отрывая от меня глаз. Его бриджи из замши, обтягивавшие ноги, как вторая кожа, промокли и были забрызганы грязью. Лицо его раскраснелось от холодного ветра. Я не двигалась, ненавидя себя за то, что чувствовала, как он подвел меня, как он предал меня, а также за слабость и желание, которые вопреки всему охватили меня в его присутствии. Я не должна была допустить, чтобы мои эмоции взяли верх над здравым смыслом. Он должен был меня выслушать.

— Как ты мог? — спросила я его. — Как ты мог это сделать?

Он смотрел на свои руки, стягивая перчатки. Стянув их, принялся хлопать ими себя по бедру.

— Ты понимаешь, как трудно мне продолжать оправдывать твое поведение?

— Теперь мне не дозволено высказать свое мнение без одобрения моей жены? — с иронией осведомился он.

— Мнение!

Чувствуя, что теряю терпение, я сжала кулаки и закричала:

— Ты ударил его, Ник!

Я повернулась и бросилась бежать к Уолтхэмстоу.

— Ариэль!

— Нет! — крикнула я. — Не хочу больше слушать никаких объяснений. Я устала их слышать. Я устала от того, что ты постоянно жалеешь себя…

Он схватил меня за руку и резко повернул лицом к себе. Несмотря на холод, его раскрасневшееся лицо покрывала испарина.

— Что ты сказала?

— Я устала.

— Ты сказала, что я ударил его.

— Да, ударил, и почему? Он больше не может распоряжаться твоими делами. Если ты хочешь выместить раздражение на ком-нибудь, пусть это буду я. Я могу отправить тебя в Бедлам, а не Тревор.

Я повернулась и побежала, но его длинные ноги двигались проворнее моих. Николас загородил мне путь — теперь он стоял на дороге, возвышаясь надо мной и сверкая глазами.

— Я не трогал его пальцем! — крикнул он, хватая меня за плечи.

Его крик разнесся далеко вокруг, и углом глаза я заметила, что Джим бросил камень и с опаской приближается к нам.

— Нет ударил! Вы поспорили, и ты его ударил. Не отрицай этого! Я видела кровь на его носовом платке. Его губа кровоточит!

Уронив руки, Николас попятился. Я видела как его красивое лицо исказилось от отвращения ъ беспомощности, и почувствовала, как во мне что-то дрогнуло. И из глаз моих хлынули слезы. Я плакала из-за несправедливости судьбы, пожелавшей отнять у меня человека, которого я любила, и превра тить в… это существо!

— Я не трогал его! — повторил Николас.

— Лжец!

Я была готова ударить его — таким изумленным, таким отчаянным он выглядел. Голос его был похож на хриплый шепот, почти заглушаемый ветром.

— Не помню, чтобы я его ударил!

— Ты никогда ничего не помнишь. И считаешь это достаточным объяснением.

Я обошла его, воспользовавшись тем, что он все еще стоит неподвижно.

— Ариэль!

Я только ускорила шаг.

— Ариэль!

Подняв мешавшие мне юбки, я бросилась бежать, стараясь не поддаться его власти надо мной, не желая слышать страха и отчаяния вего голосе. Я знала, что это значит. Если бы я позволила ему приблизиться к себе, его близость помешала бы мне ясно мыслить и я оказалась бы бессильной сопротивляться, слабеющей в его объятиях, забыв о таящейся в нем опасности.

— Черт возьми, Ариэль, вернись!

— Нет!

Взгляд, брошенный через плечо, сказал мне то, что я и так уже знала. Он преследовал меня.

Я видела, как Николас поскользнулся на болотистой почве, упал, чертыхаясь, попытался подняться на ноги, но тут мне на помощь поспешил Джим и, обхватив хозяина мускулистыми руками, удерживал его.

— Беги, девочка! — крикнул он мне. — Торопись! Я не могу держать его вечно!

— Ариэль! — услышала я отчаянный крик Николаса. — Не уходи! Не бросай меня! Ради Бога! О, черт!

Тут я увидела, что они оба поскользнулись и упали на землю. Заткнув уши руками, не пытаясь сдержать льющиеся из глаз слезы, я бежала к Уолтхэмстоу.

…Я ковырялась в тарелке с едой, время от времени подцепляя на вилку зеленый горошек или кусочек свинины. Но аппетита у меня не было, и есть я не могла. Адриенна прикончила уже третий стакан вина и через каждые несколько минут бросала взгляд на Тревора. Воздух был наэлектризован нашим напряжением и, казалось, даже потрескивал. Каждый из нас ждал, что кто-нибудь заговорит первым.

В эту минуту в комнату вошел мой муж, и его внезапное появление нарушило тишину. Одет он был как в день нашей свадьбы — оливково-зеленый бархат и тонкий белый батист. Он уверенно подошел к своему месту во главе стола.

— Прошу простить за опоздание, — сказал он.

Его смуглые пальцы теребили белоснежную скатерть. Он улыбнулся ослепительной улыбкой.

— Кажется, кто-то забыл сообщить хозяину дома, что обед уже подан.

— Мы думали, ты еще с Джимом, — ответила Адриенна, ставя на стол стакан.

— Да, это все объясняет.

Я почувствовала на себе его взгляд и подняла глаза на Николаса. Взгляд его был столь выразительным и напряженным, что я почувствовала, что лицо мое заливается краской. Сердце мое забилось сильнее.

— Леди Малхэм, — сказал он, слегка кланяясь мне, — могу ли я сказать, что вы выглядите сегодня восхитительно.

Я попыталась ответить банальной вежливостью на этот комплимент, но не смогла. Положив вилку на тарелку, я выпрямилась на стуле.

Николас перевел взгляд на Тревора и сказал тихо:

— Жена сказала мне, что ты ждешь от меня извинений.

— Твоя жена — заботливая леди, — последовал ответ.

— Да, это так. Она сказала, я ударил тебя. Прежде чем встретить взгляд брата, Тревор посмотрел на меня.

— Это верно, Ник. Николас откинулся на стуле:

— Конечно, если у тебя есть желание, ты можешь вызвать меня на дуэль.

— Вызвать тебя? Не будь смешным. Я не желаю твоей смерти.

Матильда поспешила положить еду на тарелку Ника, наполнила вином стакан Адриенны и, присев перед милордом в реверансе, стрелой вылетела из комнаты.

Мой муж откашлялся, прежде чем заговорить с сестрой:

— Как я понимаю, ты собираешься отправиться в Париж, Адриенна.

Она не ответила.

— А почему бы тебе не погостить и в Лондоне? Я полагаю, что несколько недель в большом городе…

— Причина очевидна, — перебила Адриенна, поднимая тонкую бровь. — Там меня многие знают.

— Хочешь сказать, что многие там знают меня? — уточнил Николас.

— Именно. Не думаю, что мне хочется давать пищу для сплетен.

Губы милорда изогнулись в мрачной улыбке, и он заметил:

— Нам обоим принесет пользу, Адриенна, если ты встретишься лицом к лицу со сплетниками и будешь отрицать все их обвинения.

— Как я могу это сделать, если знаю, что они справедливы?

Улыбка его поблекла.

Отодвинув стул, Адриенна извинилась и вышла из комнаты.

Тревор последовал за ней, сказав, что он ждет пациента.

Глядя прямо перед собой, Николас спросил меня:

— Не желаете ли последовать за ними, миледи?

Положив салфетку рядом с тарелкой, я медленно поднялась с места.

Он сжал пальцы вокруг моего запястья, и произошло это столь неожиданно, что я невольно вскрикнула.

— Сядь, — приказал он.

Я подчинилась, и Николас выпустил мою руку. Он показал на тарелку с нетронутой пищей.

— Подозреваю, что еда вполне заслуживает внимания. Пока ты будешь есть, может быть, поговорим.

— Я не голодна, — ответила я, потирая запястье, на котором остались следы его пальцев.

— Я был бы признателен, если бы ты смотрела на меня, когда говоришь со мной.

Я не могла смотреть на него, а вместо этого уставилась на супницу в центре стола и услышала его вздох.

— Прости, что сделал тебе больно, Ариэль. Я сожалею, если ударил брата. Я сожалею, что убил Джейн, если я ее и в самом деле убил. Я сожалею, что пока что жив, но с этим ничего не могу поделать… Только поговори со мной. Пожалуйста.

— Ты не разрешаешь мне заходить в комнату Кевина. Дверь заперта, — сказала я, заставляя себя посмотреть ему в лицо. Я сглотнула и продолжала: — Я требую, чтобы ты сказал почему.

— Я так и знал, что рано или поздно мы заговорим об этой мелочи. — Он посмотрел на свою серебряную вилку, потом снова на меня. — Правда заключается в том, жена моя, что я приревновал. Похоже, что ты питаешь искреннюю привязанность к моему сыну. Настолько сильную, что иногда мне кажется, что ты ради него вышла замуж за меня.

— Не говори глупостей! — Я старалась не смотреть ему в лицо.

— Почему ты все-таки вышла за меня? Чтобы быть мне опорой, «костылем»?

— А не потому ли ты женился на мне? — огрызнулась я. — Потому что тебе был нужен этот «костыль»?

Я снова посмотрела ему в лицо. Глаза его были опущены, а губы сжаты, на скулах играли желваки — он был рассержен. Не желая продолжать этот бесполезный разговор, я встала.

— Милорд, я подумала, что мне стоит переселиться в другое крыло дома.

Он резко поднял голову.

Собрав всю свою отвагу, я продолжала:

— Принимая во внимание обстоятельства, думаю, имеет смысл какое-то время пожить отдельно.

— Я не позволю тебе, черт возьми! Ты моя жена. Ты моя…

— Ты хочешь сказать, что я твоя собственность. Как Кевин? Как Уолтхэмстоу? И пусть Бог поможет тому, кто посягнет на твою власть, на право высокородного и могущественного лорда Малхэма?

Я выбежала из столовой и поспешила в свою комнату.

Я вернулась в мою прежнюю комнату и провела там ночь. Это далось мне нелегко, потому что меня преследовали мысли о муже. Я чувствовала себя виноватой в том, что оставила его, но эта временная разлука помогла мне собраться с мыслями. Всю ночь я молила Бога, чтобы Николас не пришел ко мне, потому что сознавала предательство своего тела.

И когда тусклый утренний свет уже просачивался сквозь занавески, я поняла, что чувство потери приносит мне мучительные страдания.

Верная своему слову, сразу же после завтрака я взяла свечу и направилась в заброшенное западное крыло Уолтхэмстоу. Стоя у входа в неосвещенный, похожий на тоннель коридор, я убеждала себя, что бояться мне совершенно нечего, и, держа свечу перед собой, я отважилась ступить туда.

На меня надвигались и, казалось, душили стены. Я дрожала от холода и сырости, от запаха плесени и гниения, и мне было трудно дышать. Матильда была права. Никто в здравом уме не стал бы селиться здесь.

Решив вернуться в свою комнату, я повернула, как раз когда в лицо мне повеяло теплом. Я оглянулась назад, в темноту коридора, и подняла свечу, все еще не в силах разглядеть что-либо за пределами нескольких футов впереди. Гонимая любопытством и желанием узнать, что же было причиной этого теплого дуновения, я отважилась двинуться дальше, в глубь дома, пока меня не поглотила кромешная темнота, а тишина не уподобилась тяжелому холодному покрывалу, окутавшему все мое тело. В круге света, отбрасываемом свечой, прошмыгнула здоровенная крыса, потом еще и еще одна. Я замерла, глядя на изодранные чехлы, по-крывавшие мебель, заколебавшиеся при новом дуновении воздуха. Я задержала дыхание, и внезапно ко мне вернулся знакомый страх темноты, напомнив мне, что я слишком углубилась в этот черный лабиринт. Я повернулась с намерением бежать в свою комнату.

Из густой тени на меня смотрела какая-то закутанная в плащ с капюшоном фигура, силуэт ее четко выделялся в темноте. И в эту минуту свеча моя погасла.

Вокруг меня завивался теплый вихрь, вороша мои волосы, развевая юбки и шаль с бахромой, которую я накинула, отправляясь сюда. Ослабев от страха, я ждала, что произойдет дальше, тщетно напрягая слух.

В отчаянии, так ничего и не услышав, я крикнула:

— Кто здесь?

Сделав движение в сторону, я прижалась спиной к каменной стене, цепляясь пальцами за ее неровную поверхность, потому что ноги меня уже не держали.

— Кто здесь? — повторила я, и мне показалось, что я слышу чье-то дыхание.

Конечно, это были мои фантазии. Я ничего и не могла бы расслышать из-за шума собственной крови в ушах. И все же единственная мысль, позволявшая мне сохранить рассудок, была о том, что, если я не могу разглядеть стоящего здесь человека, то и он не может видеть меня.

Я стала продвигаться дюйм за дюймом, нащупывая свой путь вдоль стены и моля Бога, чтобы не натолкнуться на препятствие. На пути моем оказался коридор, отходивший вправо, и я поспешила завернуть за угол, в первый раз за все это время позволив себе вздохнуть полной грудью.

Расслышав какой-то слабый шум, я прислушалась еще напряженнее. Снова наступила тишина. Постепенно я ощутила, что спина моя стала влажной от соприкосновения с сырой стеной, а руки скользкими и липкими от плесени и мха, до которых я дотрагивалась, пробираясь вдоль стены.

Впереди был слабо освещенный холл, и его вид вызвал у меня приглушенное восклицание облегчения. Скользя по влажному полу, я заторопилась к свету. Мое дрожащее от холода тело ощутило приятное тепло, когда я оказалась в тусклом свете холла и шагнула в раскрытую дверь.

Я с удивлением оглядывала уютную комфортабельную комнату. В камине потрескивал огонь. У одной стены помещалась массивная кровать, у стены напротив полки с книгами. Все это я заметила мгновенно, и этого было достаточно, чтобы понять, что в недрах дома тайно живет кто-то неизвестный мне.

Я поняла, что следует соблюдать осторожность. Кто бы ни был человек, встреченный мной в темноте, он безусловно направлялся в эту комнату. Все еще сжимая свою свечу в руке, я поспешила зажечь ее, потом вернулась в коридор, стараясь как можно скорее добраться до жилых комнат и сообщить о своем открытии. Я осторожно двигалась по коридору, ожидая, что снова встречусь с незнакомцем. Но этого не случилось. Не оставалось сомнений в том, что обитатель комнаты поспешно скрылся.

Услышав голос Тревора, я бросилась в его приемную. Должно быть, вид у меня был ужасный, потому что его улыбающееся лицо, обращенное к пациенту, вдруг стало озабоченным.

— Что-нибудь с Ником? — спросил он. Я покачала головой.

— Но я должна поговорить с вами при первой же возможности.

Кивком Тревор дал мне знать, что он меня понял. Когда он наконец освободился и подошел ко мне, то сразу же спросил:

— Что, черт возьми, случилось, Ариэль? Похоже, вы напуганы до безумия.

— Я просто осматривала старую часть западного крыла, Тревор. Там кто-то живет.

Его глаза недоверчиво прищурились.

— О чем вы?

— Я знаю, что этому трудно поверить, но я видела собственными глазами. Кто-то поселился в одной из нежилых комнат. Вы не имеете представления, кто это мог бы быть?

Отстранившись от меня, он покачал головой, потом взял свое пальто.

— Ариэль, в этих комнатах невозможно жить Их не открывали не меньше ста лет.

— Однако, в этой живут, — сказала я твердо. — Идемте со мной, и я докажу вам.

— Ладно. Но сначала я должен навестить одну пациентку. У леди Форестер снова приступ подагры, и она, конечно, ждет меня к себе. Мы, аристократы, избалованный народ. Верно?

Я, несколько разочарованная, все-таки ответила улыбкой.

— Почему бы вам не поехать со мной, Ариэль? Вам будет только полезно на время вырваться из этого склепа.

Поколебавшись всего лишь мгновение, я согласилась. Через несколько минут мы были на пути в Бэк-Холл.

Я сопровождала Тревора только до коридора, в который выходила спальня леди Форестер. Сидя в кресле, обитом тканью в розочках, я внимательно вслушивалась в голос Тревора, источавший очарование, когда он заговорил с леди Форестер.

— Моя дорогая, вы совсем не выглядите больной. На ваших щеках цветут розы.

— Уверяю вас, это лихорадка, — ответила пациентка мрачно.

Я прикрыла рот рукой, чтобы скрыть улыбку, и продолжала слушать.

— Скажите, Тревор, верны ли слухи? Как я понимаю, ваш брат женился снова.

Я насторожилась.

— Значит, из-за этого вы заставили меня столько проехать, моя дорогая? Только чтобы удовлетворить свое любопытство?

— Так это правда? И верно то, что она простолюдинка?

— Осторожнее, — ответил он со смехом. — Она сидит за дверью.

— Это та самая молодая женщина, что приезжала сюда с Адриенной?

— Да, а теперь вытяните ногу.

— Ну, она, безусловно, красавица.

— Да, верно… Ваши ноги отекли, Мелисса. Вы снова нарушили диету. Я ведь говорил вам, что следует есть поменьше баранины.

— Что поделаешь, если я очень люблю поесть, мой друг. Скажите, как ваш брат?

Ответ его последовал не сразу.

— Как и следовало ожидать. А теперь у меня здесь есть кое-что, чтобы снять отек и уменьшить боль в суставах. В течение трех дней вы должны принимать это зелье дважды в день.

Я услышала, как льется вода из кувшина в стакан и представила, как он добавляет порошок в воду из флакона. Я слышала, как музыкально звякала ложечка, ударяясь о край хрустального стакана, — Тревор помешивал лекарство. Этот звук о чем-то напомнил мне, но в этот момент я не могла ясно сказать, о чем именно.

Наконец пациентка заявила:

— Вы славный молодой человек. Позор, что вам приходится унижаться до того, чтобы осматривать ноги старых женщин, чтобы заработать на жизнь. Мне это кажется несправедливым.

— Такова судьба тех, мадам, кому «посчастливилось» родиться четвертым сыном в семье. Мне приходится выкручиваться. Вот и все.

— Но вас, конечно, поддерживает ваше содержание?

— Поддерживает, но я не хотел бы дальше углубляться в эту тему. Пошлите за мной, если через три дня не почувствуете облегчения.

Тревор вышел, и я поднялась со стула, когда он осторожно закрывал дверь леди Мелиссы. Не сказав ни слова, он прошел мимо меня. Когда мы добрались до своего экипажа, он с раздражением бросил на сиденье свой медицинский саквояж.

Испуганная его нервностью, я спросила:

— Что-нибудь не так?

Он посмотрел на меня, будто на время забыл о моем существовании. Потом улыбнулся:

— Это напоминает мне, что следует взять с нее двойную плату — за визит и… за сплетни. Поедем?

Вернувшись в Уолтхэмстоу, мы еще некоторое время потратили на то, чтобы взять свечи, и наконец отправились в нежилые и неотапливаемые комнаты западного крыла. Сердце мое билось от возбуждения, оттого, что я могла разделись с Тревором приключение и открытие.

Мы осторожно продвигались по темному коридору, и наконец я показала Тревору место, где среди густых теней увидела странную фигуру в плаще с капюшоном, и принялась объяснять, как дуновение теплого воздуха погасило мою свечу и я, испугавшись, прижимаясь к стене, свернула в первый же коридор, уходивший вправо.

Добравшись до этого коридора, мы осторожно двинулись по осклизлому каменному полу, пока не добрались до нужной комнаты. Дверь оказалась закрытой.

Я посмотрела на Тревора. Он ответил мне ободряющим взглядом, потом взялся за дверную ручку и повернул ее. Сначала она не поддавалась. Но, когда он нажал на нее обеими руками, ржавые петли заскрипели и дверь медленно отворилась.

Глава 20

Я осторожно шагнула в холодную комнату, не в силах поверить своим глазам. Комната казалась необитаемой.

— Вы уверены, что это та самая? — спросил Тревор.

Подойдя к кровати, я приподняла край ветхой простыни. Матрас под ней был голым. Я смотрела на окно, разбитые стекла которого позволяли видеть двор. На ветру покачивались голые ветки узловатого, согнутого непогодой каштана. Одинокий грач примостился на подоконнике, охорашивался и чистил свои блестящие крылья. Он покосился на меня своим блестящим глазом, и меня охватил суеверный ужас. Моя мать верила, что появление такой птицы на окне — недобрый знак, предвестие смерти.

Дрожа от страха, я постучала по стеклу в надежде прогнать птицу.

Подойдя ко мне сзади, Тревор схватил меня за руку.

— Ариэль, вам нелегко пришлось в последнее время. Вы много пережили…

— Я знаю, что видела здесь. Отстранившись, я поспешила в коридор.

— Может быть, я ошиблась комнатой?

Мы открывали дверь за дверью и осматривали каждую комнату, но все они были такими же холодными и необитаемыми, как первая. Теперь я поняла, что, должно быть, чувствовал мой муж, когда его спрашивали о том, что, как он знал, было правдой, но приписывали его впечатления фантазии или больной психике.

— Ариэль, здесь давно уже никто не жил. Вы уверены, что это тот самый коридор?

Я не ответила. Тревор подошел ко мне сзади, положил руки мне на плечи и нежно сжал их.

— Последние два дня были тяжелыми, и нам всем пришлось несладко. Думаю, не грех выпить по чашке горячего крепкого чая и съесть по нескольку лепешек, которые так хорошо печет Тилли. Может быть, позже мы обследуем другие коридоры и не одни, а позовем людей на помощь. Вас это успокоит?

Без возражений я двинулась по коридору в жилую часть здания.

Мне не хотелось возвращаться в свою комнату, я не хотела встречаться с мужем и потому провела почти весь день за чтением в библиотеке. Потом пообедала в обществе Адриенны и Тревора.

Когда я при Адриенне упомянула комнату в западном крыле, от меня не укрылось то, что она не проявила никакого удивления. Однако я заметила, что взгляд ее обратился к Тревору, потом переметнулся на меня. Какой-то инстинкт подсказал мне оставить эту тему. Я не заговаривала об этом, пока Тревор не встал из-за стола. На этот раз он должен был встретиться со знакомым из Миддлсборо, проезжавшим через Малхэм по пути в Брэдфорд.

За чаем, который мы пили, сидя у камина в большом зале, Адриенна, как мне показалось, успокоилась. Прежде чем она заговорила, мы несколько минут молча смотрели на огонь.

— Ариэль, примерно с год назад я тоже набрела на эту комнату в западном крыле.

Я стремительно подняла голову и в изумлении смотрела на нее.

Адриенна улыбнулась:

— Я тоже была в смятении.

— Чья она?

— Теперь? Не знаю.

Поставив чашку на стол, потому что моя рука вдруг сильно задрожала, я спросила:

— Кто жил там прежде?

Она пила чай мелкими глотками, будто ароматный и крепкий напиток мог как-то успокоить ее. Потом, опустив блюдце с чашкой на колени, ответила:

— Одно время у нас в доме работала одна очень хорошенькая девушка. Ее звали Самантой.

— Я уже слышала это имя.

— Однажды я последовала за ней в эту комнату… У нее было тайное свидание с одним из моих братьев.

Кровь отхлынула от моего лица.

— С Николасом? — прошептала я.

— Не знаю. Право, не знаю. Их голоса похожи по интонации и тембру, и я не могла их различить, к тому же боялась, что меня обнаружат. Понимаете, не очень-то приятно быть застигнутой за подслушиванием…

Адриенна смотрела куда-то в сторону. Щеки ее раскраснелись от этих воспоминаний.

— Одна эта мысль была мне отвратительна, и должна признаться, что я не возвращалась туда до тех пор, пока Саманта нас не покинула. Конечно, я нашла комнату в таком виде, в каком и вы ее застали сегодня днем: будто никто никогда в ней не жил.

— Но вы не уверены, что это не был мой — Эта мысль не давала мне покоя.

— Нет, не уверена. Однако должна вам сказать, что эта молодая женщина была влюблена в Николаса, и, конечно, тогда они с Джейн жили каждый своей жизнью.

Вцепившись в подлокотники кресла, я сказала:

— Боже мой, Адриенна, вы подозреваете, что она вернулась? Вы думаете, что Николас…

Не в силах продолжать, я закрыла глаза — всю меня пронизала отчаянная боль. Представлять его в объятиях его жены было достаточно тяжело, но подозревать, что он еще прячет любовницу в этом же доме…

Адриенна поднялась, отставив чашку с блюдцем. Положив руку мне на плечо и стараясь меня успокоить, она сказала:

— Прошу прощения. Возможно, мне не следовало вам говорить о том, в чем я и сама не уверена. Так несправедливо, что улики всегда против Николаса, а он даже не может защитить себя.

Потрясенная этим разговором, я поспешила из комнаты, мне тяжело было переносить общество Адриенны. Саманта. Может ли быть, что эта женщина следовала за мной от кладбища и именно ее я смутно видела в Уолтхэмстоу? Была ли это та самая девушка? Ведь сколько раз в разговорах Матильды, Полли и Кейт упоминалось ее имя? А теперь вот Адриенна. Внезапно кожа моя покрылась пупырышками, словно от озноба. Саманта исчезла в ночь смерти Джейн, и это оказалось очень кстати. Может быть, она была не только свидетельницей? Может быть, она была связана с этой смертью как-то иначе?

Дверь в комнату Кевина оказалась открытой. Я остановилась в дверях полюбоваться сыном, одетым в длинную ночную рубашку и игравшим в кроватке. Глаза мои наполнились слезами, когда он поднял головку и увидел меня, потом поднял пухлую ручку в знак приветствия и завизжал от восторга. Мне хотелось броситься к нему, но между нами словно из-под земли выросла фигура Би. Она оттолкнула меня — ее изможденное лицо было искажено злорадством. Прежде чем она захлопнула передо мной дверь, я успела сказать: «Не волнуйтесь», — и повернула назад.

Я вошла в комнату мужа, но Николаса там не было. Я услышала, как он двигается в студии, и подошла к двери.

Некоторое время я молча наблюдала, как он работает. Я вглядывалась в его руки, думая при этом, что это были самые красивые мужские руки, какие только мне приходилось видеть: сильные, совершенной формы, способные творить волшебство, когда они прикасались к моему телу. Я наблюдала за его плечами: каждый раз, когда он делал мазок, мускулы на его плечах слегка напрягались. Когда-то мне казалось, что он мог бы удержать землю на одном плече и вселенную на другом. Они казались такими широкими, такими крепкими. «Почему, — думала я, — я не могу отрешиться от этого образа, забыть о нем?»

— Кто такая Саманта? — спросила я тихо. Николас медленно повернул голову.

— Саманта, — повторила я. — Кто она?

Мне кажется, я стояла на пороге целую вечность и ждала, вглядываясь в его глаза. Наконец он положил кисть и сказал:

— Леди Малхэм, подойдите сюда, если угодно. Я так и поступила, втайне томясь от желания ощутить его руку на своем плече. Он повернул меня лицом к полотну.

«Снова ад», — подумала я, закрывая глаза из опасения увидеть на холсте воплощение его кошмаров.

Его голос доносился до меня сзади, давая мне странное ощущение покоя и комфорта. Слегка прислонившись к нему спиной, я нашла в себе силы посмотреть на его творение.

Николас тихо сказал:

— Я спрашивал себя, почему снова и снова возвращаюсь к этому… безумию. Почему я продолжаю изображать это. Ариэль, теперь я начинаю понимать. Ты хочешь меня выслушать?

Мое молчание он принял за знак согласия. Николас указал на полотно, его палец слегка дрожал.

— Сначала здесь был изображен пожар. Это более чем очевидно. Теперь, когда я указываю тебе вот сюда, скажи мне, что ты видишь или думаешь, что видишь.

— Конюшня… лошадь… дверь конюшни. Тень…

Я чувствовала его теплое дыхание на затылке. Стараясь понять, что он хочет от меня услышать, я напрягала зрение.

— Красное? Это кровь?

— Да, вот она в конюшне, — сказал он.

— Возможно, кровь лошадиная.

— Возможно.

Отстранившись, я подошла к двери, прежде чем снова посмотреть ему в лицо. «Я люблю тебя», — подумала я с отчаянием.

— Николас, кто такая Саманта?

Он пожал плечами, прежде чем снова взяться за кисть. Обмакивая кисть из верблюжьего волоса в красную краску, он сказал:

— Одно время она была здесь служанкой. В ночь, когда умерла Джейн, она покинула Уолтхэмстоу.

— У тебя был с ней роман?

Николас сделал резкое движение головой, и в эту минуту я поверила, что он способен на убийство.

— Ну? — настаивала я.

— Ты мне поверишь, если я скажу, что не помню?

Прежде чем ответ сложился в моем сознании, он закончил фразу:

— Но к чему этот разговор? Ты уже все решила прежде, чем вошла сюда, ми-ле-ди. Уходи!

И я ушла.

Мне казалось, что я не усну этой ночью, но в конце концов уснула. В моменты бодрствования, которыми прерывался мой сон, я перебирала в уме события дня. Эти образы растворялись один в другом, сливались друг с другом, но снова и снова я возвращалась мыслями к Нику. Нику и Джейн. Нику и Саманте. И этот образ тревожил меня больше всего, и, снова уплывая в сон, я видела, как он прикасается к Саманте, держит ее в своих объятиях, занимается с ней любовью, как делал это со мной, и от этого сна я пробуждалась, садилась в постели и принималась плакать.

Проснувшись в очередной раз, сначала я не заметила ничего необычного в ночной тишине, потом услышала слабый шум закрываемой двери, и это окончательно меня пробудило. Отерев слезы рукавом, я прислушалась, потом соскользнула с кровати и на цыпочках подкралась к двери. Кто-то тихонько шел по коридору. Николас?

Я взяла свечу и отправилась в комнату мужа. Не потрудившись постучать в дверь, я вошла и обратила взгляд к его кровати, надеясь увидеть Николаса спящим, но его не было в постели.

Я снова выбежала в коридор, охваченная тревогой, похожей на безумие, какой я не испытывала даже в Оуксе. Несмотря на холод, пробиравший меня до костей, потому что я ничего не надела поверх тонкого пеньюара, я поспешила дальше по коридору, защищая ладонью трепетное пламя свечи.

Я добралась до лестничной площадки. Как давно он ушел? И куда? Вцепившись пальцами в балюстраду, я слегка наклонилась вперед, вглядываясь в темноту, царящую внизу. Показалось ли мне или я различила там какое-то движение? Какую-то фигуру, окруженную тенями?

Держась за перила, я сделала шаг вниз, подняла свечу чуть выше и снова попыталась что-нибудь разглядеть. Вот из мрака выступили высокие напольные часы. В мертвой тишине отчетливо было слышно их тиканье и шипение, свидетельствовавшее о том, что сейчас они начнут бить.

«Дурочка, — уговаривала я себя, — твое воображение вводит тебя в заблуждение! Отправляйся в свою комнату и ложись под одеяло. В конце концов он придет в спальню».

Неожиданный сильный толчок в спину заставил меня потерять равновесие и покатиться вниз. Я старалась ухватиться за какую-нибудь опору, чтобы хоть как-то задержать падение. Руки мои разжались, свеча вылетела из них, и в этот момент я осознала, что произошло.

Я закричала.

Сначала я ударилась о ступеньки рукой, потом плечом и наконец головой. Мое тело летело все дальше и дальше вниз в темноту. Инстинктивно я пыталась уцепиться руками за какую-нибудь опору, но мои пальцы хватали лишь воздух. Наконец моя голова ударилась о твердое дерево. Я снова попыталась задержаться, ухватиться за что-нибудь.

Где-то в затуманенном моем сознании, в отдаленных уголках мозга слышался бой часов. Раз… Два… В полной тишине я наконец поняла, что лежу на спине, и голова находится ниже остального тела. «По крайней мере, — подумала я, — я жива».

Но на тело мое накатила такая волна боли, что я подумала, что, пожалуй, мертвой мне было бы лучше. Я попыталась пошевелиться, но тело мое запротестовало. Вцепившись руками в балюстраду и собравшись как следует с силами, я сумела приподняться настолько, что моя голова оказалась на одном уровне с ногами. И тогда я позвала на помощь.

Сознание мое было туманным от боли, и все-таки я могла различить приближающийся источник света. Он будто плыл вниз по лестнице, и причина, по которой я оказалась лежащей с ушибами и синяками, а возможно, и переломами, вдруг предстала передо мной с пугающей ясностью. Приближался мой убийца, которого я сама поставила в известность своими криками о том, что жива. Я попыталась приподнять голову. Я узнала бы своего убийцу и унесла это знание в могилу к престолу Всевышнего, чтобы он отомстил за мою столь несвоевременную кончину.

Внезапно я похолодела. Я забыла о боли и, не отрываясь смотрела в лицо приблизившегося человека, узнавая знакомые черты.

— О Боже! — воскликнула я. — Боже! Только не ты… не ты, мой муж…

Я закрыла глаза и провалилась в темную бездну.

Сначала я ощущала ужасную боль во всем теле. Потом сквозь мои сомкнутые веки стал просачиваться свет, и мне в голову пришли слова: «Как Господень светоч сияет, чтобы найти меня».

Я подумала: «Может быть, я умерла».

— Приходит в сознание, — послышался мужской голос, и мысли мои спутались. — Поднимите ее голову. Чуть-чуть! Это лекарство поможет ей пережить последствия перенесенного шока.

Заставив себя поднять тяжелые веки, я все свое внимание сосредоточила на руках, мешавших серебряной ложечкой какой-то напиток в хрустальном стакане. В моем смятенном состоянии мне этот звук показался до странности приятным и музыкальным.

Я почувствовала, как меня приподнимают, и тогда я резко выбросила руку вперед и опрокинула стакан на пол.

— Нет! — закричала я и услышала испуганный вздох женщины, и увидела Адриенну, глаза которой были полны ужаса.

— Он сделал это с ней, — сказала она. — О Бог мой! Тревор, он пытался убить ее.

— Этого мы не узнаем, пока она сама нам не расскажет.

— Но я застала его склонившимся над ней. В следующий раз жертвой может оказаться кто— нибудь из нас. Конечно, теперь она поймет, что следует принять какие-то меры, чтобы остановить его.

Их голоса отдалились, будто истаяли, а я снова уплыла в беспамятство, хотя в мозгу моем метались многочисленные вопросы.

— Ариэль? Ариэль? — Кто-то мягко встряхнул меня.

Я открыла глаза. Тревор улыбался и нежно поглаживал мою щеку.

— Я осмотрел вас. Ничего, кроме нескольких серьезных ушибов. Переломов, слава Богу, нет. Падение было с большой высоты, и несколько недель у вас будет болеть тело… Можете вы сказать, что случилось?

— Где мой муж? — спросила я. Я заметила, как он нахмурился.

— Ариэль, мы сочли за благо запереть Ника. Сердце мое сделало скачок и остановилось на мгновение.

Боже мой! Сколько же времени я оставалась без сознания? В моем мозгу проносились образы тех, кого я встречала в Оуксе, кошмарные образы, заставившие меня громко вскрикнуть.

— Ариэль, послушайте меня! Он был неуправляем. Опасен.

— Нет! — закричала я. — Нет, только не отправляйте его в Бедлам! Пожалуйста, сжальтесь, не делайте этого с ним…

— Он наверху. Я велел Тилли дать ему чего— нибудь успокоительного.

Меня охватила паника.

— Нет!

Я сделала движение, пытаясь подняться с постели.

— Зачем вы это сделали? Он не должен больше принимать ничего.

Тревор схватил меня за плечи.

— Миледи, послушайте меня! Ник был невменяем. Мы с Джимом вдвоем едва справились с ним и оттащили в его комнату. Как только он успокоится…

Я оттолкнула его и, хотя в голове моей пульсировала боль, а тело возражало против малейших движений, соскользнула с кровати.

— Я хочу его видеть. Отведите меня к нему. Через минуту в комнату вошел доктор Брэббс.

С возгласом облегчения я протянула к нему руки.

— Я приехал, как только узнал о несчастье, — сказал он, прижимая меня к груди.

— Джим послал Полли ко мне с новостями. Что, ради Господа, случилось?

— Кажется, Ариэль упала с лестницы.

— Я хочу видеть мужа, — сказала я доктору Брэббсу. — Они заперли его…

— Это сделал он? — спросил мой друг. — Скажи мне правду, девочка. Это твой муж столкнул тебя с лестницы?

Я качнулась, ослабевшая от ушибов и собственной нерешительности. Кажется, это он меня столкнул, кто-то меня столкнул, но я была достаточно разумна, чтобы понимать последствия такого допущения. Я должна была узнать, действительно ли Николас пытался меня убить. И если так, то почему. Я хотела это знать.

— Я хочу его видеть, — сказала я доктору Брэббсу. — Пожалуйста… Они дали ему что-то, чтобы успокоить его.

Я смотрела в глаза доктора, надеясь, что он поймет, что я имела в виду.

Тихонько выругавшись, Брэббс, не выпуская меня из объятий, попытался помочь мне встать.

— Да, я разрешу тебе повидать этого дьявола в последний раз. Мы все хотим знать правду.

Поддерживая меня, Брэббс вышел из приемной Тревора. Мы миновали Адриенну и глазеющих на нас слуг. Тилли стояла в стороне, молитвенно сложив руки, но глаза ее заблестели, когда я слабо улыбнулась ей, стараясь ободрить ее. Я заметила Би, наблюдающую за нами из темного угла, рот ее кривился в злорадной и самодовольной улыбке. Видя, как она по-журавлиному вытягивает шею, чтобы увидеть, как мы с трудом поднимаемся по лестнице, я невольно вспомнила грача на подоконнике и то ощущение нависшего над нами мрачного рока, которое распространялось от него.

— Я говорила вам, — услышала я ее голос. — Я вас предупреждала. Он и вас убьет…

Закрыв глаза, я прижалась лицом к груди доктора Брэббса, стараясь выбросить злые слова из головы, стараясь забыть о боли, пронизывавшей все мое тело при каждом шаге.

— Скорее, — торопила я доктора, хотя сама еле передвигала ноги. — Я должна его увидеть прежде, чем подействует успокоительное лекарство, доктор Брэббс, пока он еще в ясном сознании.

Я старалась выбросить из головы знание о действии опиума: я знала, что и одной его порции достаточно, чтобы вызвать в его организме губительную реакцию. Я знала, что это могло бы даже убить его.

Мне казалось, что прошли часы, пока мы наконец остановились перед дверью спальни моего мужа. Брэббс постучал, и изнутри послышался голос Джима:

— Кто там?

— Ее светлость хочет повидать мужа. Прошла минута в полном молчании. Потом мы услышали щелканье замка. Джим открыл дверь. На лице его я заметила выражение облегчения.

— Слава Богу, вы в порядке, — сказал он.

Я не ответила, зная, что мне следует беречь силы для встречи с мужем.

Комната, как и всегда, была темной и холодной. Николас стоял у окна, выделяясь черным силуэтом на фоне серебристого стекла.

— Выйдите, — приказала я Брэббсу и Джиму. — Я хочу поговорить с ним наедине.

— Я не позволю, — заупрямился Брэббс. — Черт возьми, девочка…

— Вон!

Моя ярость потрясла его, и с приглушенным проклятием он повернулся и вышел. Джим последовал за доктором и осторожно прикрыл за собой дверь.

Я стояла в темной комнате, тело мое пульсировало болью, более сильной, чем физическая, и исходившей изнутри. Больше всего на свете я хотела знать правду о случившемся. Столкнул ли Николас меня с лестницы? И если да, то почему?

Он выступил из тени. Отблеск горящих в камине углей упал на его лицо.

Я заметила, что черты его выражали мрачное отчаяние. Казалось, он не решается сделать шага ко мне, опасаясь напугать меня, но я чувствовала, что он всем сердцем желает заключить меня в объятия.

Когда он на пути ко мне остановился возле камина, я заметила, что его сумрачное лицо осветилось улыбкой облегчения, потом на мгновение он прикрыл глаза.

— Слава Богу, ты в порядке, — сказал он. Как и всегда, от богатого оттенками тембра его голоса я почувствовала, что колени мои слабеют. Я почувствовала, что опускаюсь на пол.

Николас подхватил меня. Внезапно я оказалась у него на руках, и меня оставили горькие мысли и гнев, а также рассудок. Я знала, что пропала, когда он сел на стул, баюкая меня на коленях, нежно прижимая к груди, как, должно быть, он привык укачивать Кевина.

— Любовь моя, — шептал он. — Расскажи, что случилось. Ты упала? Что, скажи, ради Бога, ты там делала? Это моя вина. Мне не следовало разрешать тебе спать отдельно от меня. Твое место здесь, со мной. Я позабочусь о тебе, любовь моя. Смотри, мне теперь гораздо лучше. Я не стал пить шерри, который мне прислал Тревор, хотя Бог свидетель, мне так хотелось его выпить. Мне это было нужно. Ты и не представляешь, что я почувствовал, когда увидел тебя у подножия лестницы, Ариэль. Я подумал, что снова потерял тебя. Боже, я чуть не сошел с ума. По-настоящему. Теперь я знаю, что такое безумие.

— Я пришла в твою комнату, — сказала я тихо, — но тебя там не было.

Он гладил мои волосы.

— Я работал. Помнишь ваш с Кевином портрет, который я начал писать?

Я пыталась логически рассуждать. Действительно, мне не пришло в голову заглянуть в студию. Я просто решила…

— Ариэль. Они заперли меня здесь, потому что .. потому что решили, что это я столкнул тебя.

Я слушала, как бешено бьется его сердце у моего уха, проклиная свою любовь, постоянно затмевавшую реальность и лишавшую меня ясности мысли.

— Конечно, ты скажешь, что меня не было рядом с тобой, что ты просто упала. Возможно, поскользнулась, подвернула ногу. Ариэль… любовь моя… они собираются отослать меня, если ты не убедишь их…

И тут в комнату ворвались другие голоса. Сначала я подумала, что мне это мерещится.

— Убери от нее свои грязные руки!

В ответ на это руки моего мужа обвились вокруг меня крепче.

— Ей нужен покой, Ник. Я принес лекарство, которое облегчит боль от ушибов. Твоя жена еще не оправилась от шока и нуждается в отдыхе.

— Я говорила, что это только вопрос времени! Монстр! О Боже, он ненавидит всех! Он убьет нас всех во время сна. Он уже преступил черту.

Руки милорда вцепились в мои волосы. Я чувствовала, как судорожно вздымается его грудь под моей покрытой ссадинами щекой. Подняв голову, я заставила себя открыть глаза и посмотрела на них.

— Я упала… — сказала я… — А теперь оставьте моего мужа в покое. Оставьте его в покое.

Их слова слились в невнятное гудение, в один гневный голос, от звука которого моя головная боль усиливалась. Я уже ничего не соображала и, когда холодный край стакана прижался к моей нижней губе, я перестала сопротивляться и проглотила горькую микстуру, предвидя, что погружусь в летаргию. Скоро я перестала ощущать боль. Я уплывала куда-то, гадая какими-то еще бодрствовавшими частицами своего рассудка, суждено ли мне будет проснуться.

Я проспала весь следующий день. Ночью я обнаружила, что с изножья моей постели на меня смотрят желтые глаза Вельзевула. Надо мной склонился Тревор, нежно проводя ладонями по моим рукам — вверх и вниз.

— Вы проснулись, — мягко сказал он. — Как чувствуете себя?

Облизав пересохшие губы, я заговорила хриплым чужим голосом:

— Как будто мне вкатили хорошую дозу лауданума.

— Он спасает от боли.

— Благодарю. Но не думаю, что мне понадобится новая доза. Как вы знаете, к нему можно привыкнуть.

Тревор улыбнулся.

— Нет, если принимать его с осторожностью. Но как вам будет угодно.

Он осторожно опустился на край постели и продолжал:

— Я рекомендую постельный режим, по крайней мере на неделю.

Как только Вельзевул спрыгнул с кровати и бросился к двери, я на мгновение закрыла глаза, чтобы передохнуть.

— Как, собственно, это случилось?

— Должно быть, зацепилась за что-то.

— Вы продолжаете выгораживать его. Зачем? Я открыла глаза.

— Ник пытался убить вас, а вы защищаете его.

— Не знаю, о чем вы толкуете.

Его черты исказились от гнева. Он встал с кровати и направился к двери, но оглянулся с порога.

— Если это не может вас убедить, что Ника следует изолировать и обезопасить от него окружающих, то, я полагаю, ничто вас убедить не может.

Через несколько минут после ухода Тревора в комнату впорхнула Адриенна. Прежде чем я упросила ее сесть, она несколько минут металась по комнате, расхаживая туда и сюда. Наконец она опустилась на край стула.

— Вы бледны, как статуя, — сказала я ей.

Ее белые руки теребили ткань платья, а синие глаза были устремлены куда-то через комнату, по-видимому, в окно.

— Сейчас я получила весьма тревожные известия и не знаю, чего теперь ждать. Я получила письмо от леди Грей. Ее муж только что вернулся из Франции…

Слова замерли на устах. Фраза осталась неоконченной. Она снова посмотрела на меня. Но я не могла ответить. Обезболивающее действие лауданума начинало проходить, и я все сильнее теперь ощущала боль в ушибленном теле.

Адриенна поднялась со стула и теперь стояла над моей постелью. Глаза ее смотрели на меня с сочувствием, прохладными руками она приглаживала , мои волосы, отводя их от горячего лба.

— Вы не хотели бы сменить ночную рубашку — спросила она меня. — Я принесла вам свежую.

Я кивнула. Адриенна осторожно сняла с меня рубашку, стараясь не причинять лишнюю боль, и освежила мои руки, шею и плечи прохладной губкой, смоченной в воде. Она принялась вытирать меня, но вдруг прервала свое занятие и провела пальцами по внутренней поверхности моей руки над локтем. Потом сказала:

— Как любопытно!

Я посмотрела на шрам на своей руке, который она рассматривала, и вздрогнула.

— Это похоже на клеймо, — сказала она тихо, будто разговаривала сама с собой.

Вырвав руку, я прижала ее вплотную к боку и попыталась объяснить как можно спокойнее:

— Это всего лишь шрам от давнего ожога.

— Но это похоже на…

— Ожог, — повторила я, досадуя на собственную беспечность.

Схватив чистую ночную рубашку, я попросила:

— Пожалуйста, помогите мне переодеться, прежде чем кто-нибудь войдет.

Адриенна прекратила разговор и выполнила мою просьбу. Разгладив одеяло и подоткнув его, она сказала:

— Матильда горит желанием прислать вам чаю и пирога, если вы не против.

Я с улыбкой поблагодарила ее, но, когда она уже повернулась, чтобы выйти, я спросила:

— А где были вы и Тревор, когда я упала? Лицо Адриенны оставалось невозмутимым, но глаза казались странно холодными.

— Играли в карты, — ответила она. — Мы услышали ваш крик, но, когда прибежали, увидели вас лежащей у подножия лестницы, а над вами склонился Николас.

Она вышла, а я снова опустилась на подушки. Как обычно, Николас снова заронил семена сомнения в мою душу, и, хотя разум настойчиво предупреждал меня не поддаваться им, они так и остались во мне. Кто-то все-таки столкнул меня с этой чертовой лестницы. Если верить в невиновность моего мужа, то я должна считать, что моей смерти желал кто-то другой. Но кто и почему?

Скоро появилась Матильда с чаем и булочками.

— Тилли, — спросила я, — ты знаешь, где были Адриенна и Тревор, когда я упала с лестницы?

Лицо ее посерьезнело — было видно, что мой вопрос вызвал работу мысли, и она передала мне чашку чаю на блюдце, прежде чем ответить.

— Они играли в карты в большом зале, мэм.

— Ты уверена?

— Я была с ними, когда вы закричали.

Я маленькими глотками пила чай, а Тилли сновала по комнате, прибирая и вытирая пыль. Она казалась чем-то сильно расстроенной. Покончив с чаем и отставив чашку, я не утерпела и спросила:

— В чем дело, Тилли?

С заговорщицким видом Матильда посмотрела на дверь и, понизив голос, сказала:

— Его светлость дал мне строжайшее приказание не расстраивать вас, но вы должны это знать. В последние несколько дней служанки от нас уходят одна за другой. Вчера ушла Кейт, сегодня утром Полли.

Глядя на ее шевелящиеся губы, я старалась понять смысл слов. Но они доходили до меня, как слабое эхо, тотчас же рассеивающееся в воздухе, и я не успевала схватить суть. Мысли мои не подчинялись мне и блуждали.

— Несколько странных происшествий последовали одно за другим — сначала ваше падение с лестницы, потом сегодня утром Тревор обнаружил, что в его приемной все оказалось перевернутым вверх дном. Кто-то что-то искал. Все это, все эти тиг… тиг…

— Тигли, — подсказала я.

— Верно. Все они были разбросаны по полу, книги валялись где попало… Я заметила, что у меня из кладовой пропала еда. И Полли… Я знаю, что она всегда была страшно суеверной, так вот она клянется, что видела женщину…

Перед моими глазами все начало расплываться. Я смотрела на чайную чашку и пыталась удержаться в сознании, не уплывать в пучину забвения, где не было ответов на мои вопросы.

Глава 21

Бороться с действием опиума бесполезно, а возможно, у меня не хватало на это духу. Сколько времени прошло, я не могла бы сказать, потому что один час походил на другой. Время было заполнено чьими-то голосами и смутными образами, слишком разрозненными для моего отуманенного сознания, чтобы я могла их понять и оценить.

Мне снилось, что над моей кроватью стоит Би, что лицо ее всего в нескольких дюймах от моего, так близко, что я могла бы сосчитать поры у нее на носу, и я явственно ощущала ее смрадное дыхание.

— Я вас предупреждала, — хрипела она, но, как только я замахнулась на нее, она исчезла, оставив меня метаться в постели и звать на помощь.

Появлялся и исчезал мой муж. Его прохладные руки прикасались к моему лицу, гладили по волосам, он старался успокоить и утешить меня. Каждый раз, когда я открывала глаза, он оказывался рядом. Странно, что в его присутствии на меня нисходил покой, когда мне следовало бы звать на помощь. Потому что, несмотря на его благородную мину, рядом со мной находился мой будущий убийца. И убийца Джейн.

Мое сердце требовало: представь мне хоть какие-нибудь доказательства.

Но их не было, и потому я предпочла верить, надеяться, молить Бога, что заблуждаюсь, что я не права в своих подозрениях, что мы все заблуждались.

На третий день после моего злополучного падения я проснулась и почувствовала, что голова у меня ясная, и увидела Вельзевула на подушке рядом с моей, а муж мой сидел на стуле возле постели и читал книгу. Я задержала дыхание, чтобы он не заметил, что я не сплю, мне хотелось украдкой получше рассмотреть его.

Дневной свет еще не совсем померк: нежный, размытый, как дымка тумана, он струился из окна, и в нем я различала четкие черты милорда. Это напоминало давние времена, когда я любовалась им из своего укромного уголка в таверне, незамеченная им, отмечая ширину его плеч, красоту его благородного лба, его длинные стройные ноги. Будто прошлое вернулось. Он был одет в свободную белую рубашку с широкими рукавами.

Рубашка была заправлена в кожаные бриджи, а бриджи в коричневые сапоги, доходившие до колена. От созерцания этого сильного красивого мужчины сердце мое затрепетало — не от страха, от любви, гордости, желания. В жилах закипела кровь, и отблеск этого огня зажег румянцем мои щеки.

«Милорд, — подумала я, — кажется, я обречена любить тебя, несмотря ни на что».

Пока я так лежала, тайно любуясь им, в мозгу моем проплывали, сменяя друг друга, картины и образы, отражавшие все события, случившиеся со мной с момента моего прибытия в Уолтхэмстоу: первое предчувствие опасности, испытанное мною в розарии, открытие того, что Николаса постоянно держали в состоянии наркотического отупения, наша скромная свадьба и внезапное появление закутанной в плащ женщины на кладбище, появление неизвестной мне особы в нежилых комнатах дома. Эта женщина не попадалась мне на глаза до тех пор, пока мы не обвенчались… Возможно, потому, что до этого момента я не представляла никакой угрозы. Возможно, она пыталась напугать и отвадить меня от дома, но, убедившись, что это не помогло, столкнула с лестницы, надеясь, что уж на этот раз я погибну.

Но кто была эта женщина? Би? Адриенна?.. Саманта? Не было никаких доказательств того, что кто-то, кроме моего мужа, мог столкнуть меня с лестницы.

Я закрыла глаза. Когда я открыла их снова, Николас смотрел на меня.

— Тебе нравится книга? — спросила я тихо.

— Чрезвычайно любопытно.

Он захлопнул ее, не вынимая пальца и заложив им ту страницу, где прервал свое чтение.

— Возможно, ты читала ее. «Экспериментальное исследование свойств опия и его действия на живые существа» Джона Аи. Кажется, он получил за нее премию Харви в 1785 году, во всяком случае, так здесь сказано.

Он постучал пальцем по обложке.

— Я узнал из нее, что требуется очень небольшое количество опиума, чтобы воздействовать на сознание, и что всего после нескольких его доз человек привыкает и впадает в зависимость от него… Тебе известно, что большинство наркоманов, приверженных опиуму, богатые женщины? Я полагаю, что только они и способны позволить себе такую роскошь.

Николас открыл книгу и прочитал вслух:

— Опий часто дают, чтобы притупить боль, вызвать сон, облегчить кашель и… обуздать возбуждение и безумие.

Он снова посмотрел на меня:

— Конечно, далеко не все, кто болезненно зависит от него, женщины.

Попытавшись сесть, я тут же поморщилась от боли и вернулась в прежнее положение.

— Тебе дал эту книгу Тревор?

— Нет.

— А кто?

— Твой друг.

— Доктор Брэббс? Он кивнул.

— Он постоянно приходит проведать тебя.

— И ты позволил ему осматривать меня? Николас усмехнулся.

— Можно сказать, что в отношении твоего здоровья у нас установилось взаимопонимание.

— Надеюсь, это к лучшему, — сказала я — Видеть, как двое самых дорогих мне людей постоянно на ножах, угнетает меня так, что и выразить нельзя.

Я видела, как выражение его лица смягчилось, и он с нежностью посмотрел на меня. Отложив книгу в сторону, Николас поднялся со стула и подошел ко мне.

Неужели я испугалась? Конечно, нет, хотя от его близости я почувствовала себя слабой и беспомощной, как лист, подхваченный ураганным ветром. Голова моя закружилась, и я на мгновение прикрыла глаза.

Сев на кровать рядом со мной, он поднес руку к моему лицу, но не дотронулся до меня. Я, разочарованная, смотрела на его длинные сильные пальцы.

— Тебе лучше? — спросил Николас. — Я собирался приготовить себе выпить. Хочешь ко мне присоединиться ?

— Выпить, сэр?

— Чаю. За все время этого тяжкого испытания я не выпил ни капли спиртного, ни капли шерри.

Я ответила ему улыбкой и сказала, что чашка чаю была бы вполне уместной и доставила мне удовольствие.

Не сказав больше ни слова, он направился к двери, потом заколебался и вернулся ко мне.

— Меня не будет некоторое время. Матильда нездорова, а так как остальные служанки ушли…

— Ушли?

— Да, почти все. После несчастного случая с тобой…

Он повернулся и, не закончив фразы, вышел из комнаты.

Я отдыхала, все еще усталая, все еще страдающая от боли и слегка одурманенная сном и лекарствами. Минуты шли. Я слышала, как часы пробили полчаса, потом час. Дневной свет начал меркнуть.

Наползала темнота, заполняя комнату неясными тенями. Некоторое время я смотрела на свечу на столе напротив, желая зажечь ее. Мне хотелось подняться с постели и сделать это, но мое тело восставало против малейшего усилия, принуждая меня оставаться в постели.

Услышав шум, я подняла голову. В двери стояла Би. При виде ее сутулых плеч, растрепанных волос, засаленного черного платья меня передернуло от отвращения. Из-под подола были видны тупые носы ее грубых башмаков на толстой подошве, и я заметила, что башмаки были запачканы грязью.

Будто читая мои мысли, она сказала:

— Я была на кладбище, ходила отдать долг памяти Джейн.

Она прошествовала к столу со свечой, волоча ноги и шаркая по полу, и зажгла ее. Вспыхнувшее пламя осветило оранжевым ее лицо, и, когда она приблизилась ко мне, я отчетливо видела ее впалые щеки и грубые черты.

Склонившись надо мной, она сказала:

— Ведь это он толкнул вас, верно? Все об этом знают. Поэтому они и разбежались.

Би зловеще улыбнулась.

— У меня есть что показать вам. Хотите взглянуть? Это доказательство правоты моих слов.

Подавшись назад, она указывала на меня скрюченным пальцем.

— Идемте со мной, если можете. Я вам покажу. Вы увидите, что он именно такой монстр, каким я представляю его. Быстро! Пока он не вернулся.

Ее слова оказали на меня странное гипнотическое действие. Каким-то образом я ухитрилась встать с постели и заставить свои непослушные ноги двигаться. По темным холодным коридорам мы добрались до комнаты Кевина. Дрожа, я стояла возле его кроватки и смотрела на спящего ребенка, в то время как Би заковыляла дальше, к двери своей комнаты… Через минуту она вернулась, неся в руке квадратный кусок ткани, в котором я узнала холст.

Я отшатнулась.

— Я уже видела этот отвратительный портрет, — сказала я ей, — и не хочу его видеть снова.

Она высоко подняла холст:

— Это вы захотите увидеть, миледи.

Я ужаснулась, увидев свой портрет, изрезанный, искромсанный на ленты. Я повернулась и выбежала из комнаты.

Торопясь убежать, я запуталась в подоле своего платья, споткнулась, чуть не упала, но чьи-то сильные руки поддержали меня и помогли мне удержаться на ногах. И только тут я поняла, что плачу.

— В чем дело? — спросил Тревор. — Что случилось, Ариэль?

Я подняла на него глаза и увидела своего мужа, выходящего из спальни, а за ним Адриенну. Увидев Би, Николас бросился к ней, издав звук, похожий на рычание, вырвал полотно из ее рук и уставился на него со свирепостью, видеть которую было страшно.

— Ах ты, мерзкая сучка! — прошипел он сквозь зубы. — Во имя Господа, что ты сделала?!

Старуха отшатнулась от него, вскинув руки, будто защищаясь.

— Это вы сделали! Полли нашла его спрятанным среди других выброшенных вами. Она принесла его мне, прежде чем покинуть этот дом. Дьявол! Убийца! Она не выдаст вас, — тут Би указала на меня пальцем, — но это вы столкнули ее с лестницы!

Николас посмотрел в мою сторону — лицо его казалось окаменевшим, будто высеченным из мрамора и совершенно белым. Я дрожала, съежившись в объятиях Тревора.

— Я этого не делал, — сказал он.

— Лжец! — завопила Би.

Оттолкнув меня, Тревор прыгнул к моему мужу, прежде чем тот попытался задушить испуганную женщину.

Я пробежала в свою комнату мимо Адриенны и бросилась поперек кровати, я старалась отгородиться от доносившихся до меня из коридора гневных голосов, старалась не слышать их.

Не могу сказать, сколько времени я пролежала ничком, орошая слезами подушку. Возможно, долгие минуты. Возможно, долгие часы. Я услышала, что наступила тишина, и тотчас же хлопнула дверь моей комнаты.

Встав на колени, я смотрела на мужа, грудь мою сжимали гнев и страх.

— Держись от меня подальше, — сказала я.

— Не я изрезал портрет. Я закрыла уши руками.

— Не желаю ничего слушать. Я устала от постоянных объяснений и лжи. — Николас двинулся ко мне, но я шарахнулась к изголовью кровати. — Остановись! — крикнула я. — Я должна была бы послушать их, но верила тебе!

Он обошел кровать, я ринулась к другому ее краю и спрыгнула на пол. Схватив с подноса принесенную им чашку чаю, я метнула ее в него. Николас увернулся. Тогда я взяла кувшинчик с молоком и бросила его вслед за чашкой. Он ударился о стену, лужица молока растеклась по полу, осколки стекла разлетелись по комнате.

Николас медленно обошел кровать. Движения его были осторожными.

— Я не трогал портрета, — сказал он ровным тоном. — Послушай меня, Ариэль. Несколько дней назад я выбросил испорченные полотна, но клянусь тебе, что твоего портрета среди них не было.

Я снова верила ему и ощущала эту веру как бремя, и пыталась противиться этой вере всем своим измученным телом.

— Я тебе не верю.

— Я не выходил из комнаты со дня несчастного случая, — продолжал он. — Кто угодно мог войти в студию, потому что дверь в нее была не заперта.

Я чувствовала, что не могу противиться. Слишком уж сильным было желание верить ему; снова глубокий звучный голос и нежный взгляд Николаса оказали обычное действие на мои расшатанные и потрясенные нервы, и я в очередной раз поддалась наваждению.

Напряжение окутывало нас, как ореол, как сгущавшиеся ночные тени. И вдруг до нас донесся звук, в происхождении которого было нельзя ошибиться. Такой звук исторгает сотрясаемый приступами рвоты желудок. Этот звук шел из темноты, из дальнего конца комнаты. Я почувствовала, как ослабели мои колени, будто стали ватными. Николас стремительно повернулся: — Что за?..

Тишина. Потом царапанье когтей, глухой стук, стон — все это подействовало на меня так, будто по жилам моим стремительно потекла не кровь, а лед. Снова наступило молчание.

Я осторожно, с опаской приблизилась к тому месту, откуда слышались ужасные звуки, и остановилась за спиной мужа. Мы оба вглядывались во мрак и в один и тот же момент увидели тельце Вельзевула, скорчившегося от страшной конвульсии. Он лежал у стены, его усы еще были покрыты молоком.

Яд! Я отшатнулась, ужас лишил меня дара речи. Я видела лицо моего мужа, мрачное и решительное. Повернувшись, я ринулась к двери и бросилась на нее, будто мое хрупкое тело могло преодолеть этот барьер. Его руки обвились вокруг меня, оторвали меня от двери — я лягалась, царапалась и пыталась кричать изо всех сил.

Николас зажал мне рот рукой, я укусила его в руку и почувствовала вкус его крови, и только тогда услышала, как он тихонько выругался. Он бросил меня на кровать и, прежде чем я успела вскочить с нее, навалился на меня, прижимая к постели всей своей тяжестью. Он все еще прижимал ладонь к моему рту и носу с такой силой, что мне казалось, что, не сумев справиться со мной с помощью лестницы и яда, он решил меня задушить.

Я перестала сопротивляться. Моя воля к жизни испарилась в тот момент, когда пришло осознание того, что я так ошибалась в своем муже.

При жизни я отдала ему свое сердце. В смерти отдам свою душу.

Закрыв глаза и все еще с трудом дыша, я пробормотала:

— Ладно, делай со мной что хочешь. Убей меня!

Он молчал, и я думала, что слышу стук его сердца, а возможно, это стучало мое. Наконец он прошептал:

— Не будь идиоткой.

Я снова подняла на него глаза. Мы смотрели друг на друга, лица наши были так близко, что мы почти касались друг друга носами, и постепенно жар его тела победил мое оцепенение, и я почувствовала, что тело мое, соприкоснувшись с его телом, будто растаяло. Он снова зашептал:

— Если я отниму руку от твоего рта, обещаешь не кричать?

— Нет.

— Не обещаешь кричать или обещаешь не кричать?

— Тебе придется рискнуть!

Он не решился убрать руку от моих губ.

— Ты меня выслушаешь, леди Малхэм, и, когда я закончу, если у тебя будет желание кричать, кричи во всю глотку. А пока что будешь отвечать мне кивком головы. Тебя столкнули с лестницы?

Я кивнула и почувствовала, как тело его будто одеревенело.

— Я не толкал тебя.

То, как прищурились мои глаза, видимо, показало моему мужу, что я ему не поверила.

— Меня не было рядом с тобой, когда ты упала, — продолжал он. — Поверь мне.

При этих его словах я сделала попытку рассмеяться. Именно доверие к нему заставило меня оказаться в таком бедственном положении. Он медленно отнял руку от моего рта. И я выплюнула ему прямо в лицо:

— Лжец!

Потом рванулась и чуть было не опрокинула его.

Я молотила его изо всех сил, но он вскоре лишил меня этой возможности, схватив за руки и пригвоздив их к кровати. Он гневно смотрел мне прямо в глаза.

— Для той, кто сделал обман формой жизни, называть кого-нибудь лжецом не подобает… Мэгги!

Я подозревала, что он знает, кто я на самом деле, теперь признание этого вызвало у меня больший страх, чем тысяча угроз смерти. Я на короткое мгновение лишилась чувств. Когда я снова открыла глаза, то у меня еле хватило сил прошептать:

— Как давно ты знаешь?

— Я это заподозрил с самого первого раза, когда попытался писать твой портрет. Мне было трудно схватить сходство, в то время как в моем сознании и памяти было запечатлено одно лицо, а видел я другое.

Выпустив мои руки, Николас отвел локон черных волос, прилипших к моей щеке.

— Ты изменилась, Мэгги. Той девушке, в которую я влюбился два года назад, не пришло бы в голову мстить мне.

— Тому человеку, которого я полюбила два года назад, не пришло бы в голову травить меня, — возразила я.

Итак, мы лежали рядом, грудь к груди, бедро к бедру, и каждый выложил карты на стол. Наконец Николас соскользнул и лег рядом, правда, не убрав ноги с моего бедра и рукой все еще обнимая меня за талию.

— Мэгги, — сказал он наконец, — я хочу, чтобы ты меня выслушала. Время признаний пришло. Мы должны доверять друг другу. Я не пытался тебя убить. А это значит, что кто-то другой в этом доме пытался с тобой разделаться. И не один раз, а дважды. Разница в том, что во второй раз метили в нас обоих.

Я недоверчиво подняла бровь, отказываясь верить и даже посмотреть ему в лицо. Если бы я это сделала, я не смогла бы за себя поручиться.

— Чай был предназначен для нас обоих, — сказал он.

— Но его приготовил ты. Не станешь же ты это отрицать?

— Нет. А это значит, что яд добавили в молоко позже. Я налил его в кувшин сам.

— Полагаю, что этот яд витал над твоей головой, пока ты не отвернулся, а потом камнем упал в молоко и оказался там до того, как ты смог его обнаружить.

— Прекрати, кто-то пытался убить меня, и настроение у меня слишком скверное, чтобы выдержать твой сарказм.

— Итак, что же новенькое мы узнали?

— У тебя жало, как у осы, Мэгги. Я изо всех сил пытаюсь вспомнить, за что это я полюбил тебя тогда, когда увидел впервые.

— Потому что я была единственной женщиной, способной терпеть твою невероятную самонадеянность и высокомерие.

— Ага. Спасибо, что разъяснила.

— Не стоит благодарности.

Я не увидела, а скорее почувствовала его улыбку, скорее услышала в его голосе, потому что продолжала смотреть не на него, а в сторону. И в следующий момент его губы оказались у самого моего уха, и он сказал:

— Я вышел из кухни буквально на десять минут, чтобы проведать Матильду. Я ведь сказал, что она нездорова.

— Убедительное алиби. Чертыхнувшись, Николас вскочил с кровати и заходил по комнате.

— Черт возьми, если бы я хотел тебя убить, Мэгги, я спихнул бы тебя со скалы в бухте!

— Ты просто заговаривал мне зубы, убаюкивал меня ложным ощущением безопасности.

— Ради всего святого! Ты говоришь совсем как Брэббс.

— Он считает тебя безумцем.

— Напомни, чтобы я не забыл его поблагодарить, когда увижу в следующий раз.

Я перекатилась на противоположный край кровати, но отсюда мне было видно окоченевшее тельце Вельзевула. Вздрогнув, я заняла прежнее положение, выжидая следующего шага моего мужа.

Некоторое время он продолжал расхаживать по комнате: к окну от кровати, к двери от окна. Наконец он вытащил из кармана ключ и вставил его в замок. Мои глаза округлились, когда я услышала скрежет — он запер дверь изнутри.

«Итак, — подумала я, — вот оно. Начинается».

Когда Николас повернулся лицом ко мне, я спросила:

— Ты хоть разрешишь мне увидеть сына перед тем, как сделаешь это?

Милорд нахмурился:

— Скажи точнее, Мэгги, что ты имеешь в виду, говоря «это».

— Конечно, перед тем, как убьешь меня.

Он пробормотал какое-то ругательство, потом сделал шаг к кровати. Время будто остановилось — я вглядывалась в его лицо в трепетном свете свечи. Я не замечала в его лице ни гнева, ни горечи, как много раз прежде, после моего прибытия в Уолтхэмстоу. Да, я видела в нем боль и смущение, и беспокойство. И в этот момент у меня возникло сильное искушение поверить ему.

Когда он заговорил снова, голос его показался мне усталым и напряженным.

— Мэгги, я думаю, ты уже поняла, что кто-то систематически добавлял в мою пищу или питье наркотик.

Я продолжала молчать, и он снова выругался, и провел рукой по волосам.

— Неужели не ясно, что тот, кто отравлял меня, не остановится перед тем, чтобы убить меня?

— Нас, — поправила я. — И эти два события, возможно, не связаны друг с другом. Если кто-то хотел тебя убить, то мог бы попытаться это сделать давным-давно. Зачем надо было дожидаться момента, когда мы поженимся?

Он снова устремил на меня пристальный и мрачный взгляд своих черных глаз. Потом отвернулся.

— Мне предстоит еще так много вспомнить, Мэгги. В памяти моей еще так много белых пятен. И, возможно, всего я не вспомню никогда. Я не могу утверждать однозначно, что не убивал Джейн, что я никому не нанес ущерба в период своего умопомрачения.

Я было отрыла рот, чтобы запротестовать, но он заставил меня умолкнуть.

— Да, это было нечто вроде помешательства. Наркотик лишал меня возможности мыслить здраво. И под его влиянием я мог сделать что-то неподобающее. Я припоминаю, что иногда вел себя бездумно, бессмысленно и наносил оскорбления если не действием, то словом своим друзьям или…

Он не мог заставить себя произнести это слово, и я произнесла его сама:

— Семье.

Я видела, как он вздрогнул.

Николас подошел к окну и засмотрелся куда-то в темноту. Я взглянула на дверь, потом вспомнила, что он ее запер. Когда я снова посмотрела на него, он уже повернулся ко мне, одна половина его лица освещалась светом свечи.

— Ты все еще не веришь мне, — сказал он тихо. Я не знала, чему верить.

В мягком свете свечи мы смотрели друг на друга. Потом он сказал:

— Перед тем как мы поженились, я поклялся, что никогда не причиню тебе зла. Ты помнишь почему?

— Ты сказал, что любишь меня.

— Да, я сказал это. И сказал искренне.

— Ты и прежде говорил это, но женился все— таки на Джейн.

Он прижал пальцы к вискам и закрыл глаза.

— Я ничего не помнил, Мэгги. Они убедили меня, что я должен жениться на Джейн.

— Они?

— Моя мать, Адриенна и Тревор.

— Адриенна знала, зачем ты поехал в Йорк. Ты собирался аннулировать свою помолвку. Почему она ничего не сказала?

Он снова смотрел на меня:

— Не знаю, не могу тебе объяснить, почему в этом доме царит безумие. Возможно, я виновен в каких-то преступлениях, совершенных в беспамятстве, но знаю точно, что не я столкнул тебя с лестницы. И не я подсыпал яд в молоко.

Николас так резко и неожиданно приблизился ко мне, что я отпрянула. Теперь он нависал надо мной, заслоняя собою свет свечи. Он смотрел на меня пристально и говорил шепотом:

— Этот яд предназначался для нас обоих. Готов прозакладывать Уолтхэмстоу, что прав. Я готов поклясться также, что тот, кто это сделал, ожидает в скором времени обнаружить нас мертвыми. И ясно, что, кто бы это ни был, он или она вернется выяснить, так ли это. Хочешь дождаться этого?

Я согласилась, так и не решив, объяснялся ли блеск в его глазах безумием или решимостью. Так или иначе, я была готова рискнуть. Снова я была готова поверить и довериться ему, и сердце мое отказывалось ожесточаться против него. Надежда была как оперенная стрела, нацеленная мне прямо в грудь, и я, повинуясь инстинкту, решила испытать судьбу и сдаться на ее милость, каким бы горьким ни оказался конец.

Николас задул свечу, комната погрузилась в темноту, и мы приготовились ждать.

Глава 22

Мы проговорили шепотом до глубокой ночи. Николас рассказал мне кое-что о своей жизни, то, что мог вспомнить с того момента, когда поцеловал меня на прощание у дверей таверны моего дяди.

Потеря памяти очень его беспокоила, но я его уверила, что, вероятно, он вспомнит все, как только его телу и духу будет отпущено достаточно времени, чтобы достигнуть исцеления. Я объяснила ему, что падение в ледяную воду стало для него шоком и вызвало травму, а уже травмированный мозг легче поддался действию опиума, влияние которого вследствие этого усилилось.

Когда Николас спросил меня, откуда мне это известно, мне пришлось объяснить, что в пору моего пребывания в Оуксе я помогала нескольким докторам, практиковавшим там. В свою очередь, меня лечили и со мной обращались лучше, чем со многими другими пациентами, и разрешали мне читать книги по медицине в качестве развлечения.

Он поощрял меня рассказывать об Оуксе, и я попыталась рассказать об этом времени так бесстрастно, насколько могла. И все же это был тягостный для меня момент. Много раз я замечала, как в тон моего повествования прокрадывалась горечь при воспоминании об ужасных условиях, пренебрежении и жестокости многих сестер и санитарок. Несколько раз Николас нежно касался меня.

— Мне так жаль, — твердил он снова и снова.

Раз он закрыл лицо руками и не отрывал их от лица, пока не успокоился и не смог посмотреть на меня снова.

Мало-помалу мои сомнения в нем улеглись, как это бывало всегда.

Я убедила Николаса рассказать мне о мучивших его кошмарах, доказала, что каким-то образом они должны быть связаны с его воспоминаниями. Как обычно, он говорил о том, что постоянно видел огонь, о том, что ударил Джейн, и этот кошмар повторялся снова и снова, о том, как он выбирался из конюшни, как на его глазах она сгорела.

Это были осколки, фрагменты, кусочки образов, смешавшиеся в хаос. Был ли он к тому времени уже одурманен наркотиком? Он не знал этого наверное, но подозревал, что было именно так. Он подозревал также, что опиум каким-то образом оказал на него действие в день того злополучного происшествия по пути в Йорк. А иначе как можно было бы объяснить то, что он рискнул поехать по еще тонкому льду?

Он говорил о голосах, которые слышал ночью в коридоре возле своей двери. Потом снова упомянул призрачный образ женщины, которую видел в коридоре, на аллее Уолтхэмстоу и в конюшне.

Тут я подняла голову с подушки.

— Но это не было игрой воображения, Николас. Я сама ее видела.

Его темные глаза впились в меня.

— Ты ее видела, — повторил он.

— Да. Первый раз она показалась мне на кладбище в день похорон моей подруги. Тогда мне показалось, что она просто растаяла в тумане. Второй раз я видела ее в нежилом западном крыле дома.

Николас приподнялся на кровати, прижал меня к своей груди.

— Почему ты не рассказала об этом мне?

— Откровенно говоря, дорогой, я в тот момент уже не верила в твою честность. После того как я обнаружила комнату в западном крыле, обставленную так, будто там живут и теперь…

— Комнату? Какую комнату?

— Комнату, в которой она жила. Так я полагаю. Позже я повела туда Тревора, но, когда мы туда вошли, комната выглядела так, будто никто и никогда в ней не жил. И в этот момент я решила, что и сама страдаю от галлюцинаций. Когда мне объяснили, что когда-то там жила Саманта…

— Жила?

— Да, — ответила я. — Что ты или Тревор держали ее там.

— И кто же это объяснил?

— Адриенна.

Сквозь ночной мрак я внимательно вглядывалась в глаза мужа.

— Муж мой, — шепотом спросила я, — ты и Саманта, вы были любовниками?

Николас прижал меня к себе еще сильнее.

— Не могу ответить честно, Мэгги. Столько всего необъяснимого случилось и до и после смерти Джейн, что не могу поклясться. В то время мое безумие достигло пика, или так мне кажется. Я мог сделать девушку своей любовницей. Помню, что она была прелестным созданием, маленькая бледная блондиночка, пожалуй, похожая на Джейн. Возможно, я поцеловал ее раз-другой, нет, не отворачивайся. Ты ведь хотела честного ответа и получила его. Да, я помню, что целовал ее, но что касается остального, не могу сказать.

Разжав наконец крепкие объятия, он задумчиво продолжал:

— Одно мне ясно, Мэгги. Я не придумал эту женщину. Я видел ее. Думаю, она старалась заставить меня поверить в собственное безумие. А я был так близок к тому, чтобы сломаться, Мэгги. Потом явилась ты и спасла меня, и снова заставила поверить в себя.

Наступило долгое молчание, я почувствовала, что уплываю в сон, убаюканная глухим биением сердца моего мужа у самого уха. В какой-то момент, уже засыпая, я услышала, как он сказал:

— Мэгги, я люблю тебя.

Потом погладил меня по волосам, и губы его коснулись моего лба. И мне почудилось, что он плачет.

Этот звук был столь слабым, что сначала я подумала, что мне показалось. Потом я снова услышала его: кто-то трогал дверную ручку.

Я почувствовала, как тело моего мужа, лежавшего возле меня, напряглось. Потом его рука поднялась, и ладонь закрыла мне рот, предупреждая, что следует молчать. Он отодвинулся от меня, потом спустил ноги на пол. Тихо, как кошка, подошел к камину и вооружился кочергой.

Я тоже встала с постели, побуждаемая к действию страхом. Если бы он ушел из комнаты, он мог бы и не вернуться. Бросившись к нему, я зашептала горячо и настоятельно:

— Ник, выйти за дверь было бы глупостью. Останься. Подожди до завтра, и мы увидим этот кошмар до конца, но при свете дня.

Потрепав меня по щеке свободной рукой, он улыбнулся и спросил тихонько:

— Должен ли я расценивать ваши слова как напутствие, леди Малхэм? Может быть, вы решили наконец поверить мне?

Снова кто-то попытался открыть дверь Муж отстранил меня и на цыпочках приблизился к двери, прислушался. Бесшумно вынул ключ из кармана, так же бесшумно вставил в замок. Потом быстрым движением руки откинул болт и распахнул дверь.

Никого.

Он вышел в коридор.

Никого.

Поколебавшись и, видимо, строя в уме план действий, он шагнул в темноту и исчез. Я нетерпеливо ждала, уши мои чутко пытались уловить хоть какой-нибудь звук, глаза напряженно всматривались в темноту, пытаясь что-нибудь разглядеть. Я вышла из комнаты, остановилась в середине темного коридора, похожего на тоннель, бесконечного и пустого, и удивилась тому, насколько быстро тени поглотили фигуру Николаса. Потом я увидела его. Он нес на руках Кевина.

Не говоря ни слова я бросилась назад в комнату, протягивая руки, чтобы взять нашего сына. Прижимая ребенка к груди, я смотрела на мужа и улыбалась.

Я заметила, что его взгляд стал благоговейным.

— А теперь я пойду, — сказал он. — Запри дверь за мной на ключ и не отпирай никому, кроме меня. Ты знаешь, как я обычно стучу.

— Куда ты пойдешь? — спросила я. — Что ты надеешься найти в темноте? Я уверена, это может подождать до утра.

Но тут же поняла, что уговаривать его бесполезно.

Он поцеловал меня и молча закрыл за собой дверь.

Я заперла ее за ним.

Удушливая и тоскливая тишина, усугублявшаяся каждым колебанием пламени свечи, каждым скрипом веток вяза, царапавших время от времени по стеклу, угнетала меня. Каждый стук ветки по стеклу заставлял меня дергаться, и не раз я подбегала к двери в надежде на то, что мой муж вернулся, но он все не шел.

Фитиль свечи уже почти догорел, а свет ее стал тусклым. Я сидела в центре кровати, мой безмятежно спящий сын лежал рядом со мной, и я наблюдала, как желтый круг света вокруг нас все уменьшается по мере того, как фитиль становился меньше, и последние трепетные блики танцевали на стенах. Потом наступила темнота.

Поднялся ветер. Я слышала где-то вдали собачий вой. Подойдя к окну, я выглянула в сад. По земле стлался туман, медленно наползая из лесу и приближаясь к дому дюйм за дюймом. И над всем этим в черном бархате неба светила полная, белая как алебастр, луна.

По спине моей поползли мурашки, кожу мою будто пронзали иголки, я похолодела, и сердце мое застучало сильно и глухо, как барабан, а в голове зашумело.

Мне показалось, что в комнате я не одна.

Медленно я отвернулась от окна, оглядывая утопающие в тени углы, всматриваясь в каждый закоулок, в каждую трещину и щель. Я снова позволила своему паническому страху перед темнотой овладеть собой. В комнате никого не было. И все же…

Я чувствовала чье-то присутствие. Как и прежде, в саду, как в коридоре, как на кладбище. Присутствие зла, столь могущественного, что оно могло преодолеть границу между жизнью и смертью. Я содрогнулась.

Осторожно я приложила ухо к двери и прислушалась.

Ничего.

Я закрыла глаза и постаралась сосредоточиться только на слухе. Что там было возле меня? Что-то было в этой пустоте и тишине, за этой преградой. Я была в этом уверена.

Я медленно открыла глаза и увидела, как поворачивается дверная ручка. Отшатнувшись от двери, я прикрыла рот руками, чтобы не закричать, уверенная, что, кто бы ни стоял сейчас за дверью, он мог услышать мое судорожное дыхание. Потом я услышала стук. Раз… два… Наступила пауза. Снова стук — в третий раз.

Меня охватила радость. Я почувствовала облегчение и бросилась к двери. И тут инстинкт остановил меня. Что-то не тик! Разве стал бы Николас пытаться повернуть ручку? Он прекрасно знал, что я заперла за ним дверь.

А этот стук? Эта долгая пауза, будто он колебался, постучать ли в третий раз, будто не был уверен. Конечно, это не было условленным стуком моего мужа.

Кто бы там ни скрывался за дверью, он, должно быть, знал, что я одна.

Наступила тишина, и снова мне показалось, что в комнате стало теплее, и охватившие меня щупальца страха будто растаяли, как туман на солнце. Несколько минут я простояла, стараясь успокоиться, и мне это почти удалось, когда я снова услышала стук в дверь.

На этот раз стучали уверенно. Я замерла на месте, не в силах двинуться. Стук повторился.

Я заставила себя подойти к двери, вынуть ключ из кармана, вставить его в замочную скважину и повернуть, сдвинула с места болт и отступила, готовая сразиться с самим Сатаной, если бы это потребовалось. Дверь скрипнула и отворилась. В комнату вошел мой муж.

С возгласом облегчения я бросилась ему на шею и принялась покрывать поцелуями его лицо. Однако он не отвечал на мои ласки с такой же горячностью. Слегка отстранив меня, Николас снова запер дверь и подошел к окну.

— Сэр, — сказала я, — слава Богу, с вами все в порядке. Вы что-нибудь выяснили?

И тотчас же рассказала ему, что кто-то пытался проникнуть в комнату в его отсутствие. Он ответил:

— У меня нет никаких сомнений в том, что за мной следили. Да я и не пытался скрываться.

Милорд посмотрел на меня.

— Скоро рассветет. Постарайся отдохнуть, Мэгги, пока я буду сторожить твой сон.

Я задремала. Когда я снова открыла глаза, в окно струился тусклый свет раннего утра. Мой муж стоял у окна, кончики его пальцев были слегка прижаты к стеклу, лицо казалось бледным, как мрамор. Подняв голову с подушки, я уже собралась было заговорить с ним, когда он вдруг бросился к двери. Я окликала его, но, похоже, он меня даже не слышал.

Я спрыгнула с кровати и подбежала к окну, пытаясь узнать, что он там увидел. Клочья тумана медленно проплывали над пробуждающейся землей. Они были похожи на гигантские серые облака, оттенком слегка темнее тусклого утреннего света. Потом я уловила какое-то движение среди деревьев.

Я распахнула окно, проклиная туман, и напрягла зрение, чтобы увидеть то, что так взволновало моего мужа и заставило убежать без объяснений. Вот! Что-то белое… фигура, закутанная в плащ с капюшоном спешила по тропинке в сторону конюшни.

— Нет! — громко закричала я.

Я подбежала к двери и столкнулась лицом к лицу с Би. Она протянула ко мне руки, вцепилась крючковатыми пальцами в мои плечи, и внезапно я увидела, что ее бескровное лицо выглядит много старше обычного.

— Кевин, — прокаркала она. — Малыша нет, миледи!

— Он спит здесь, — объяснила я и, отстранив ее, бросилась бежать по коридору, невзирая на боль от ушибов.

Добравшись до площадки возле комнаты Адриенны, я задержалась и заметила, что дверь ее спальни открыта нараспашку. Из дверного проема на площадку падал желтый свет.

Я должна была это предвидеть. Я поспешила к ее двери и заглянула в комнату. Она была пуста.

Добравшись до кухни, я нашла там Матильду, пребывающую в полной растерянности. При моем стремительном появлении она воскликнула:

— Боже! Что здесь происходит? Все выбегают из дома, будто сам дьявол гонится за ними по пятам.

Я встряхнула ее, заставляя замолчать, и приказала:

— Тилли, поспеши к доктору Бреббсу и приведи его сюда. Скажи, что это срочно. Он поймет!

Я выбежала из дома без плаща, и мое тонкое белое ночное одеяние не защищало от ярости стихии. Я бежала настолько быстро, насколько позволяло мое ослабленное тело, по тропинке к конюшне.

Наконец я оказалась у цели — передо мной выросло пепелище, все, что оставалось от конюшни, — это мрачные черные обугленные столбы и камни. В этом месте царило безмолвие смерти.

С места, где я на мгновение остановилась перевести дух, я могла видеть обугленные остатки двери и стойла — там умерла Джейн. В углу валялась какая-то бесформенная масса, наверное, остатки упряжи. Там же я заметила колесо, остов экипажа и покачала головой, стараясь отогнать воспоминания об «аде», изображенном на картинах моего мужа.

Но где же был он сам?

Оставив унылое заброшенное место, я вернулась на главную аллею, лихорадочно оглядываясь по сторонам, я искала мужа и тут наконец заметила его вдали, на самой высокой точке вересковой пустоши. Потом он исчез, скрывшись за обломком скалы.

За пределами сада ветер бушевал со страшной силой. Он свистел, забираясь в каждую щель и трещину, ломая сухие кусты, унося клочья ночного тумана. Наконец и я взобралась на холм и оттуда оглядела местность. Мне был виден утес Пайкадоу, передо мной клубился и завивался туман, уносимый ветром, я различала каменную стену, ремонтом которой занимались мой муж и Джим. Должно быть, мое падение с лестницы помешало им закончить работу, потому что огромный пролом в стене еще не был заделан полностью.

Мои воспаленные глаза искали на фоне тусклого и туманного ландшафта фигуру моего мужа и того таинственного существа, что увлекло его сюда, это негостеприимное место. «Почему? — спрашивала я себя. — Почему сюда?Мои глаза обшаривали стену… И там… И тут истина пронзила меня с такой ясностью, что я похолодела от ужаса, потому что я увидела мужа на краю утеса Пайкадоу, а рядом с ним различила закутанную в плащ с капюшоном женскую фигуру.

Могла ли я осмелиться окликнуть его? Смела ли я двинуться с места? Что за ужас гнал моего мужа к обрыву? Почему смерть ему казалась желаннее встречи с этой странной женщиной, с этой Немезидой?

А Николас все пятился, все отступал, и оказывался все ближе к обрыву. Страх за его жизнь придал мне сил. Спотыкаясь, я сбежала с холма, перебралась через полуразрушенную стену и достигла мрачного утеса.

Приблизившись к женской фигуре, я закричала:

— Постойте!

Ветер, продолжавший выть и рыдать над ущельем, поднял капюшон ее плаща, когда она повернулась ко мне.

Джейн!

Во мне поднялся непреодолимый ужас, ноги мои обмякли, я пошатнулась и осела на землю. Неужели это был призрак, посланный из могилы в мир живых, чтобы отомстить за свою погибшую душу? Нет, я видела гриву светлых волос, облаком поднявшихся над ее головой, я слышала ее зловещий, полный ненависти смех и поняла, что передо мной живая женщина. К тому же в Оуксе я научилась распознавать признаки подлинного безумия. Я видела его там, я видела его и здесь, в глазах Джейн Уиндхэм. Да, она была реальной, живой, из плоти и крови, и более злой, чем любой демон, вышедший из ада.

Она стремительно повернулась к моему мужу, остекленевшие глаза которого заставили меня похолодеть. Видимо, Николас переживал страшный шок.

И вдруг земля подо мной задрожала от топота копыт. Через стену перемахнуло храпящее чудовище, в тумане оно казалось огромным и угрожающим и ринулось прямо на Джейн. Джейн подняла руки и пронзительно закричала. Я в страхе смотрела, как она отшатнулась от бьющих по воздуху копыт коня и исчезла за краем обрыва. Жуткий крик ужаса поглотил туман.

Николас деревянной походкой, спотыкаясь, сделал несколько шагов от края утеса. Казалось, его руки и ноги были налиты свинцом, но лицо выражало облегчение. С трудом поднявшись на ноги, я бросилась к нему, а Тревор спрыгнул с коня и торопливо направился к нам.

Милорд обнял меня, крепко прижал к себе и прошептал:

— О Боже, Боже, Мэгги, это в самом деле была Джейн? Значит, я не вообразил ее?

— Да! — воскликнула я. — Это была Джейн, сэр, и она не плод больной фантазии.

Милорд раскрыл объятия своему брату:

— Благодарю, Трев, ты появился как раз вовремя!

Я отстранилась и теперь смотрела, как мой муж обнимает брата, выражая ему свою благодарность. Я заметила, что Тревор слишком напряжен и сдержан, и сердце мое сжалось от недоброго предчувствия.

С каменным лицом Тревор отступил на несколько шагов.

— Нет! — сказала я громко. — О Господи! Николас переводил непонимающий взгляд с Тревора на меня и обратно. По его лицу я поняла, что и до него начал доходить страшный смысл этой сцены. Теперь оно тоже утратило всякое выражение и казалось высеченным из мрамора. Он старался встать так, чтобы защитить своим телом меня. Тревор холодно мне улыбнулся.

— Привет, Мэгги, — сказал он. — Вас удивляет, что я знаю, кто вы?

Я только кивнула, слишком потрясенная, чтобы обрести дар речи.

— Я и не догадывался до тех пор, пока Джейн не столкнула вас с лестницы. Во время осмотра я заметил клеймо на вашей руке. Как врач, я тотчас же понял, что это отметина, полученная в том заведении, где вы побывали. У меня не много времени ушло на то, чтобы связаться с официальными лицами, которые и подтвердили пребывание в лечебнице Ариэль Маргарет Рашдон и то, что вы произвели там на свет сына Кевина.

— Так это ты был тем чертовым ублюдком, кто отравлял меня? — сказал Ник. — Но Брэббс уверял меня…

— Я пополнял свой запас опиума каждый раз, как ездил в Йорк. Боже милостивый, Ник, неужто ты был так глуп, чтобы поверить, что меня интересует что-нибудь столь прозаическое, как выращивание чая в Индии? Последние пять тысяч фунтов, которые ты любезно выдал мне, пошли полностью на опий для тебя и… других.

Теперь заговорила я:

— Милорд, было совсем несложно добавить опий в вашу еду или питье, после чего вы засыпали на несколько дней, а когда просыпались, не помня ничего о своих действиях, он умел убедить вас, что вы совершили то, чего и не думали делать. Как произошло недавно во время вашего спора в библиотеке.Он порезал себе губу и заставил нас всех думать, что это вы его ударили. Это было совсем нетрудно сделать ножом для разрезания бумаг. Не понимаю, почему мне это не пришло в голову сразу же.

Синие глаза Тревора теперь пристально смотрели на меня.

— Если бы вы не появились, Мэгги, возможно, ни Джейн, ни мне не пришлось бы прибегнуть к убийству. Мы были так близки к тому, чтобы убедить всех, включая и Ника, что он безумен. Но вот являетесь вы, человек сведущий в нервных и психических болезнях, и портите всю нашу игру.

Я почувствовала, что мой муж дрожит от гнева. В приступе ярости он сжимал и разжимал кулаки.

— Почему, Тревор? — наконец спросил он. — Что я сделал тебе…

— Сделал? Боже милостивый! Это же очевидно. Ты унаследовал Уолтхэмстоу, мой братец, а я нет. Прийти к мысли о том, чтобы устранить тебя, а самому завладеть имением было легко, должен тебе признаться. Видишь ли, мне не было нужды убивать тебя. В этом случае Уолтхэмстоу перешел бы к Джорджу, потом к Юджину. Поэтому я должен был создать мнение, что ты не можешь дальше управлять имением из-за своего плачевного состояния. Тогда я мог бы обратиться в суд и потребовать, чтобы меня назначили твоим опекуном. Несчастный случай по дороге в Йорк и краткая амнезия были настоящим подарком небес.

— Но ведь ты получал свое содержание. Я всегда был готов дать тебе прибавку, выплатить деньги раньше срока, авансом, если считал, что твои доводы убедительны.

— Ты считал мои доводы… — передразнил брата Тревор. — Мне до смерти надоело слышать о том, что ты считаешь, мой добрый лорд Малхэм. Я устал жить в твоей тени, устал ползать перед тобой на брюхе каждый раз, когда мне понадобятся деньги. Мое ежегодное содержание — это жалкие гроши по сравнению с тем, что требуется, чтобы жить в свое удовольствие в Лондоне или Париже. А я именно туда собираюсь направить свои стопы, когда разделаюсь с тобой. Боже, я буду счастлив покинуть этот обшарпанный дом и этих жалких мелких людишек…

Я подняла глаза на мужа, когда он спросил:

— А какова роль моей жены во всей этой истории?

— Ты спрашиваешь о Джейн? — Тревор рассмеялся. — Еще одна дура. Мы были любовниками долгие годы, и наша связь продолжалась даже тогда, когда мамочка и папочка устраивали ваш брак. Конечно, я никогда не женился бы на ней, но убедил ее принять участие в игре. Ей была отведена определенная роль. Я обещал продать Уолтхэмстоу, когда он станет моим, а деньги истратить на нашу совместную поездку за границу и поселиться с ней там, где нас никто не знает. Та ссора, которая разгорелась между вами в конюшне, была заранее нами подготовлена. Джейн намеренно разозлила тебя, и ты ее ударил. Все произошло, как мы задумывали. Она притворилась, будто потеряла сознание, а когда ты, испуганный безумец, побежал за помощью, мы вместе подожгли конюшню.

— Но на пепелище было обнаружено тело, — сказал Николас бесстрастным тоном. — Как насчет тела?

— Это была Саманта. Чтобы заманить ее в конюшню, я написал записку, а когда она прибежала на мой зов, оглушил ударом камня по голове. Никто никогда не действовал так ловко и предусмотрительно. Впрочем, идеальных преступлений, видимо, не бывает. Мне было ненавистно то, что мы сделали. Саманта была отличной любовницей, но дело есть дело…

Тревор снова посмотрел на меня. Николас инстинктивно заслонил меня от него.

— Милое дитя, — услышала я его голос. — Поначалу, когда вы только появились здесь, я искренне привязался к вам. Даже подумывал о том, чтобы соблазнить вас, но потом понял, что мне не будет от этого проку. Как и Саманта, вы с обожанием смотрели только на него. Но в отличие от Саманты вы не примирились бы с ролью второго плана. Вы, Мэгги, не представляли для меня угрозы, пока не вышли замуж за Ника. Став леди Уинд-хэм, вы смогли бы повлиять на него, но не стали бы действовать ради меня. Мы с Джейн думали, что падение с лестницы поможет нам убить двух зайцев: мы могли или устранить вас, или убедить, что Ник опасен. По-видимому, не добились этим ничего. Но потом мы обнаружили клеймо и поняли, что вы мать Кевина. Вы догадываетесь, что это значит? Что он законный сын!

Углы его губ зловеще изогнулись. Тревор молниеносным движением вытащил пистолет из-под плаща, когда Николас шагнул к нему с угрожающим видом.

Держа пистолет на уровне сердца милорда, Тревор продолжал:

— Будь Кевин незаконнорожденным, Уолтхэмстоу никогда бы не перешел к нему. Но теперь с вашей смертью я предъявлю свидетельство о том, что Ариэль была матерью Кевина, и поместье отойдет к нему. А ему, без сомнения, понадобится опекун, пока он не достигнет совершеннолетия. Думаю, мне не составит труда убедить всех, что Ником снова овладело безумие, и он убил новоявленную леди Малхэм и себя.

Когда Тревор поднял пистолет с взведенным курком, я бросилась вперед, надеясь, что неожиданность моего нападения даст мужу время что-то предпринять. Но Тревор оказался слишком проворным. Он успел ударить меня локтем в лицо, и я покатилась на землю.

Мой мир превратился в ужасную какофонию звуков: крики дерущихся мужчин, ругательства, звук ударов. Внезапно я услышала выстрел, и пуля зарылась в землю всего в нескольких дюймах от моего лица.

Братья были так близко от обрыва, так близко от края.

Мой муж оборонялся, но брат его оказался сильнее, здоровее и оттеснял его все ближе и ближе к краю пропасти. Я попыталась встать, но мое и без того пострадавшее тело не позволило мне сделать этого, мне удалось только встать на колени. Я отчаянно плакала, умоляя о милосердии к моему мужу, пока страх не лишил меня всех сил, и я упала плашмя в пропитанный влагой торф.

Я подняла голову. Мужчины продолжали бороться и все больше приближались к обрыву.

В ужасе я закричала, видя, как мой муж скользит в пропасть, к вечному забвению. Я увидела, как он скрылся за краем обрыва. Видны были только его руки, судорожно хватающиеся за землю, ноги же не могли найти опоры и двигались из стороны в сторону в поисках ее.

Я увидела счастливый шанс на спасение мужа и бросилась на землю, ухватившись за его руки и стараясь удержать Николаса от падения. Но он был слишком тяжелым и постепенно сползал вниз. Я с ужасом поняла, что мне суждено увидеть его гибель в той самой бездне, что уже поглотила Джейн. В моих отчаянных попытках спасти мужа я совершенно забыла о Треворе. Шум, раздавшийся позади, напомнил о его присутствии. Оглянувшись через плечо, я увидела, что Тревор приближается, занеся над собой огромный камень. Ненависть придала ему сверхъестественную силу.

— Мэгги! — крикнул Николас. — Беги, Мэгги! Вспомни о Кевине, ты нужна ему.

Мои руки, скользкие от грязи, торфа и пота, еще крепче ухватили его запястья.

— Верно, Мэгги, — хмыкнул Тревор, — бегите поскорее, но будьте уверены, что в конце концов я догоню вас.

Он стоял совсем рядом с нами.

— Остановись, Тревор! — раздался женский голос. — О Боже, Тревор, прекрати это безумие!

На вершине холма стояла Адриенна. Она целилась из пистолета в Тревора.

— Тревор! — крикнула она. — Не вынуждай меня убивать тебя!

Я услышала его язвительный смех.

— Глупая сучка! Чем ты будешь без меня? Кто будет доставать для тебя эти прекрасные белые порошки, если ты убьешь меня?

— Прекрати! — крикнула Адриенна. — Я не позволю тебе совершить зло!

Мои руки слабели с каждой секундой, я продолжала цепляться за запястья Николаса, а он в свою очередь хватался за ускользавший из-под согнутых пальцев торф. Он не мог больше удерживаться в этом положении. Да и никто бы не смог.

Тревор сделал еще шаг вперед, и Адриенна зарыдала в голос:

— Не вынуждай меня! Остановись, Тревор! Клянусь, я выстрелю!

Он нависал над нами, глаза его казались дикими, лицо было незнакомым — теперь это была маска безумия.

Послышался выстрел, и Тревор повернулся к сестре, не веря в случившееся. Камень выпал из его рук и покатился вниз, а Тревор очень медленно опрокинулся спиной с утеса и исчез в тумане.

Я крикнула Адриенне, прося помочь мне вытащить Николаса. Мне казалось, прошла вечность, прежде чем она опустилась на колени рядом со мной и схватила моего мужа за руку. Вместе мы вытянули его на край утеса и остались сидеть, ежимая друг друга в объятиях, не решаясь поверить в то, что этому кошмару пришел конец.

— Все плохое позади, — сказала я ему, целуя его в лоб и стараясь его успокоить.

Тело Николаса сотрясалось от дрожи.

— Все кончилось, милорд муж. Клянусь вам! И так оно и было. Он крепко сжал мою руку в своей, обнял сестру за плечи и помог нам подняться на ноги Ни разу не оглянувшись назад, мы вернулись в Уолтхэмстоу.

Глава 23

Прошло пять лет со времени наших тяжких испытаний. Уолтхэмстоу снова стал приветливым и гостеприимным домом. Благодаря усилиям Джима сады поражают красотой и разнообразием цветов. Коридоры дома теперь не похожи на темные тоннели — они сверкают огнями многочисленных свечей, а окна благодаря заботам Матильды ослепительно блестят в солнечном свете.

Би все еще живет с нами. Когда она узнала о жестокости Джейн и ее обмане, Би сожгла столь бережно хранимые вещи бывшей леди Малхэм и превратилась в нашу верную и доверенную служанку и воспитательницу наших детей. Но она стареет и, вероятно, скоро покинет нас.

Доктор Брэббс все еще любит поговорить об уходе на покой, хотя я подозреваю, что пройдет немало времени, прежде чем он доверит своих пациентов новому врачу. Оно и понятно. Он не доволен, что я стала женой лорда Малхэма, но теперь примирился с моим замужеством, хоть иногда и ворчит по этому поводу. Он постоянно посещает нас. Наши дети называют его дедушкой, и это ему бесконечно приятно.

Адриенна замужем. Через пару недель она ждет появления на свет своего первенца. Она живет в Йорке, в скромном коттедже, дверь которого всегда гостеприимно открыта для любого прохожего. Она кажется безмерно счастливой женой местного священника.

Мне пора закрыть эти записки, потому что я вижу издали своего мужа и обоих сыновей. Они держат руки в карманах, их черные волосы развевает ветер с вересковых пустошей. Я смотрю в лицо Николаса и понимаю, что ему хорошо, хотя память его так полностью и не восстановилась. Возможно, никогда и не восстановится. Но дух его бодр, хотя я знаю, что, когда в глазах его появляется выражение отрешенности, он погружается в воспоминания. Я стараюсь успокоить его прикосновением руки, и его ответная улыбка говорит мне, что все хорошо.

Сейчас он улыбается. Значит, мне пора идти. Знайте, что я счастлива. И, вне всякого сомнения, любима.

1

Стоун — мера веса, равная 6,33 кг.

2

Дамон и Финтий — два друга, последователи учения Пифагора, продемонстрировавшие верность дружбе и долгу.

3

баньши — дух, предвещающий смерть в доме.

4

Маллигатони — острый индийский суп.

5

Посит — напиток из подогретого молока с пивом или вином, помогает от холода и простуды.

6

Ватто, Антуан — французский художник (1684 — 1721), рисовальщик и живописец.

7

Трепонема паллидум — возбудитель сифилиса

8

Атаксия — болезнь с нарушением двигательных функций организма.