Она оглянулась и увидела, что два парня развешивают работы. Один из них, с какими-то необыкновенно светящимися глазами, похожий на ангела, стоял на стремянке и привязывал к трубам шнуры. Он замер и осторожно глянул через плечо. Коша вспыхнула. Она загадала, что это он нарисовал горбатые улочки.
      Приятель того, кто стоял на лестнице, заметив, как они переглянулись, что-то тихо сказал, и светлоглазый "ангел" снова посмотрел на Кошу. Коша улыбнулась от смущения.
      Ангел слез со стремянки. И парни все вместе подошли к девушке.
      - Простите, это Ваши холсты у Валентина в кабинете? - без тени неловкости спросил тот, кто слез со стремянки.
      Приятель его похотливо осклабился.
      Коша кивнула. Она старалась не обращать внимания на второго.
      - Мне очень понравилось, - мягко произнес голубоглазый "ангел".
      У него была интонация и произношение питерского интеллигента в сто тридцать третьем поколении и очень приятный бархатный голос.
      - Поверьте, - продолжал он. - Я редко говорю такие вещи, но у Вас, действительно, очень хорошие работы. У Вас большой талант, и мне приятно с Вами познакомиться, потому что Вы еще и красивая девушка.
      Веснушчатый приятель "ангела" улыбался.
      Коша глупо засмеялась и вздохнула:
      - Если бы еще этот Валентин так думал...
      - А что он сказал? - вдруг озабоченно спросил второй.
      - Сказал, что ничего не понимает и послал к... этому... ну второму. Прыщавый такой.
      - Да. Очень неприятная личность. Вы курите? - светлая улыбка легко тронула губы "ангела" и вспыхнула искрами в голубых глазах.
      - Да... - Коша растерялась от обилия внимания и застеснялась своих неказистых шмоток.
      - Давайте выйдем на свежий воздух. Вы не против? Мне очень интересно с Вами поговорить. Рыжин, ты идешь с нами? - обернулся "ангел" к приятелю.
      Веснушчатый, но совсем не рыжий Рыжин покачал головой:
      - Нет. Я пойду хабазины вещать. А ты иди. Мы без тебя справимся. Сейчас сюда придет куча народу.
      - Я скоро... - пообещал "ангел" и, притронувшись к Кошиному локтю, подтолкнул ее к выходу.
      Коша начала таять, словно шоколадка в горячей руке, в глубине души догадываясь о настоящей стоимости вышесказанного, но так уж устроены провинциалки - ерепенятся и огрызаются, а стоит провести пару раз по шерстке - и она Ваша.
      Смущение Коши достигло пограничных пределов. Она что-то лепетала, но слова путались, мысли перескакивали с одного на другое. Коша попробовала сказать так же гладко и непринужденно, как новый знакомый, но отсутствие привычки выражаться подобным образом неизбежно подвело.
      - Мне тоже... А... а-а. - протянула она спасительный звук. - И мне очень понравились Ваши работы... Правда... Я сразу заметила и потому остановилась. Это ведь Ваши улочки?
      - Да! - кивнул он с достоинством. - Я обожаю старый Петербург. Он кажется мне одушевленным и сочувствующим.
      Коше стало стыдно, что она не может так красиво выражаться.
      На выходе она споткнулась о дверной косяк и еще больше застеснялась. Синеглазый "ангел" мягко поддержал за локоть. Она была благодарна, что тот не замечает ее неловкости.
      Выйдя на проспект, молодые люди разговорились о том, о сем, и Коша постепенно перестала смущаться. Забыла, что хочет есть. Сразу все стало легко, будто внутри раскрылись какие-то крылья. Что бы они не говорили, им нравилось просто говорить и слышать. Смеялись, стараясь нечаянно коснуться друг друга.
      - Ах, да! - спохватился "ангел". - Меня зовут Ринат.
      Как-то так само решилось, что не стали возвращаться в галерею, а пошли по улице, продолжая разговаривать.
      Ринат рассказал Коше кое-то, чего она не знала, о том, как продавать живопись.
      Она слушала, боясь пропустить хоть слово. Сказал, что попробует поговорить с Валентином, что возможно прямо в этой выставке следует выставить ее холсты, что, по крайней мере, он так хотел бы. Он говорил важно, уравновешенно, убедительно, и ему хотелось верить. Короче, он был настоящим Принцем. Из тех, кого рисуют на полях учебников и на промокашках. Коша подумала, что питерским девчонкам ужасно повезло - они учились в одном классе с такими красивыми парнями. Можно было не придумывать Принцев, а сидеть и рисовать их с натуры. Что еще надо школьнице для счастья?
      Но тем более счастливой Коша чувствовала себя теперь.
      Так они бродили, потеряв счет времени, не заметив, как перевалило глубоко за полдень.
      ***
      У Адмиралтейства наткнулись на веселую компанию. Народ сидел верхом на лавочке, время от времени прикладываясь к горлышкам бутылок. Пили пиво. Шутили, смеялись.
      И Коше тоже захотелось с кем-нибудь вместе так шутить и смеяться.
      - Эй! - раздался пронзительный женский голос.
      Коша присмотрелась - знакомый Мусин силуэт, подпрыгивая, размахивал руками.
      - Это Муся! - в порыве чувств воскликнула Коша и сжала локоть Рината. - Пойдем подойдем? Мы с ней живем вместе! Иногда. Когда она не у тети. Я тебя познакомлю. Она такая классная! А там, наверное, еще Котов и Зыскин.
      - Пойдем, - синеглазый "ангел" прищурился, разглядывая тех, кто был на лавочке. - Я знаком с Котовым и с Зыскиным. Ты тоже их знаешь?
      - Ну да!
      - Надо же! Как удивительно!
      Они подошли.
      - О! - воскликнуло сразу несколько человек.
      Среди каких-то совсем незнакомых людей, которые знали Рината, были и Кошины приятели - Муся, Зыскин, Котов и некто Лох.
      Рыжин усмехнулся:
      - Ну вот! Я и не сомневался, что это ты! Зыскин говорит: "Нет, это не его плана девушка!" А я сразу понял, что это ты! Мы все повесили. Сегодня приезжал Арнольд. Похоже, Валек уже договорился насчет кое-каких работ.
      Рыжин покосился на Кошу.
      - А-а-а... - понимающе ответил Ринат.
      Но она ничего тогда не поняла. Потому что была голодна, ослеплена и восторженна, как монахиня, увидевшая живого Иисуса.
      Поехали в сауну, потом на какую-то дискотеку, потом на другую и где-то под утро поредевшей компанией - в мастерскую к Ринату.
      Он показывал свои работы. Холсты, графику, слайды.
      В раскрытое окно улетал сиплый голос флейты, записанный Ринатом в одной из поездок на одной из улочек маленького испанского городка. Он твердил, не переставая, что в восторге от Кошиной живописи, что обязательно решит все вопросы с Валентином и со своими товарищами, и они примут ее в свою группу "Второе пришествие".
      Выпивали. В основном водку. В качестве закуски посреди стола возвышалась огромная гора чипсов, которую высыпали на поднос из нескольких пакетов. И было просто непереносимо прекрасно. Все были такие добрые, хорошие, любящие и понимающие. Не люди - святые! И так не хотелось, чтобы эта ночь закончилась. И Коша так понимала печаль, заставившую Борю Гребенщикова написать: "Я стрелки сжал часов, чтоб не кончалась эта ночь. И кровь бежит с руки". Она бы сжала стрелки. Только бы не кончалась эта ночь! Но где такие стрелки, которые могут остановить мгновение счастья и сделать его вечным? Вечным и ненаскучивающим?
      Умничали, несли чушь, смеялись.
      Через пару часов народ стал сдаваться.
      Котов уснул в кресле первым. Потом Зыскин завалился на диван к стенке и через пару минут захрапел. Оставшиеся бодрствовали через силу.
      Муся, сонно улыбаясь, перебирала пластинки. Ринат и Рыжин сосредоточенно обсуждали какую-то им одним известную сплетню из мира Союза Художников.
      Рассматривая многочисленные раковины, статуэтки и причудливые бутылки, привезенные со всего света, Коша налегала на чипсы. Ей очень нравилась мастерская Рината. Она хотела бы иметь такую же. Насовсем. Завалить ее холстами, кистями, перьями, найденными у залива морскими подарками, а не держать шмотки в постоянной готовности съезжать на новую точку. Просыпаться утром и что-нибудь рисовать, зная, что скоро будет какая-нибудь выставка и она, естественно, выставит там свои работы. Потому что члены Союза Художников постоянно где-то выставляют свои работы.
      И так же собирать у себя прекрасных приятных людей. Тонких, интеллигентных. Прекрасных.
      - Ты член СХ? - спросила Коша повернувшись к Ринату.
      - Да...
      - Это твоя мастерская?
      - Да... Раньше это была мастерская отца, но он получил новую просторнее.
      За окном в теплых ночных сумерках раздался пронзительный кошачий крик.
      Все прислушались.
      Ветер шелестел фольгой тополиных листьев. Хлопнула дверь подъезда, взбаламутив эхо. Торопливые каблуки достучали до арки и завершили движение взвизгом шин и коротким ударом автомобильной дверцы. Теплая волна ветра колыхнула тюлевую занавеску.
      Котов вдруг подскочил, направился прямо в стену и начал ее скрести.
      - Дверь тут была! Где дверь? - злобно крикнул он.
      - Чего ты хочешь? - поинтересовался у него Ринат, поставив напряженной рукой стакан.
      - В туалет. Здесь была дверь. Здесь где-то была дверь, - Котов раздраженно царапал стену.
      - Да нет, дверь с другой стороны, - терпеливо объяснял ему хозяин пьянки.
      И Коша подумала, что Ринат точно прекрасный Принц. Она бы уже давно отвесила Котову по голове, а у него ангельское терпение. Он уговаривает пьяное чудовище. Он не сердится на него. Как это восхитительно!
      Но Котов продолжал орать, что дверь была здесь, и что он не даст ввести себя в заблуждение.
      Муся оставила в покое пластинки и уселась к столу.
      Рыжин со вздохом отставил свой стакан и поднялся.
      - Котов! Ты достал! - сказал он раздраженно. - Здесь никогда не было двери. Если ты сейчас не перестанешь орать, я разобью об тебя бутылку.
      Ринат поморщился:
      - Не ори. Он еще больше разойдется. Возьми его за руку.
      Наконец им удалось увести дебошира в сортир.
      Зыскин вздохнул и, притронувшись к Коше мягкой теплой ладошкой, зевнул.
      - Я пойду спать, сказал он и занял место на диване. - И тебе советую. Тут так. Кто где успел лечь - тот там и спит.
      Муся зевнула и мудро легла рядом с Зыскиным на диван, заявив, что с нее хватит развлечений.
      Коша кивнула и плеснула себе еще. Облегчившего мочевой пузырь Котова опять свалили в кресло.
      В живых остались: Коша, Ринат, Рыжин.
      Потом Рыжин лег третьим на диван к Мусе и Зыскину, и обалдевшая "нарядная" Коша осталась с Ринатом наедине.
      Свет лампочки уже стал слабее света из зашторенного окна. Коша почувствовала телом, что произойдет дальше. Ринат протянул руку и сжал ее пальцы. Огонек стремительно побежал по бикфордову шнуру руки - она поняла сейчас взорвется.
      Ринат сильнее стиснул пальцы. И его голубые глаза полыхнули в отсвете настольной лампы.
      - Пойдем... - шепотом сказал он. - Все равно тут спать негде.
      Коша кивнула.
      Они молча встали и тихонько вышли на лестницу.
      Еще совершенно пьяных, их мотало из стороны в сторону. Утренний свет, лимонно-голубой, делал все похожим на сцену из кинофильма. Они кинулись друг на друга, как ошалевшие. И уже никаких ласк и поцелуев не требовалось - их просто колотило электрическим током.
      Они свалились прямо на пол, на теплый лиловый квадрат утреннего света, стаскивая друг с друга одежду. Их бедра больно ударились, Коша с трудом сдержала звук, который рвался наружу.
      Катались по пыльному полу, как два сцепившихся в драке зверя. Не было сил на нежность. Она подумала, что они что-нибудь повредят друг другу в этой битве, но когда все кончилось, оказалось, что никакого ущерба нет.
      Курили, смеялись, смотрели друг другу в глаза. Стало нежно и легко.
      - Сейчас, - осипшим голосом сказал Ринат и исчез в мастерской.
      Через минуту он появился снова. Принес вискаря, будильник и одеяло, и сказал хриплым от выпивки и секса голосом:
      - По-моему, можно пойти на крышу, если не сделали замок.
      Дверь на чердак, действительно, была открыта.
      Они выбрались наверх через старое слуховое окно. Жесть уже успела нагреться под косыми утренними лучами. Она громыхала под ногами, и этот звук в тихом утреннем воздухе отскакивал от стен других домов оранжевым резиновым мячиком.
      Они нашли такое место, с которого было видно только небо и скаты самых высоких крыш.
      Ринат кинул одеяло. Они совсем разделись и легли рядом, медленно наблюдая, как снова вырастает желание. Уже теплый ветер и их руки, легкие как ветер, и их губы влажные, как морские моллюски, ползали по их телам, пробуждая в них искристые волны электричества.
      Она была флейтой, а Ринат был ветром, он извлекал из нее звуки и огонь, в котором начинал гореть сам.
      ***
      Когда они проснулись, был горячий полдень.
      Кошин сон оборвался на неприятном незавершенном месте. Какой-то неприятный сон. Правдивый и беспощадный сон. Она уже догадывалась про что этот сон, но еще не могла поверить.
      - Наверное, уже все ушли? - Еле слышно прошептал Ринат. - Мы можем пойти и чего-нибудь съесть. У меня кажется еще осталась какая-то пища. Если нет - сходим куда-нибудь... Да?
      - Да...- кивнула Коша.
      Холодной змейкой скользнула печаль, почему-то стало ясно, что они скоро расстанутся. Она не смотрела на "ангела", чтобы не убеждаться в этом лишний раз.
      Они вернулись вниз.
      Действительно, мастерская была почти пуста. Все окна были настежь, по комнатам гулял ветер. Рыжин одиноко восседал за столом и мрачно обрадовался, что перестал быть один:
      - О! А вы куда пропали? А я тут пивком... балуюсь. Хотите?
      - Нет, - помотала Коша головой. Она заметила на подоконнике баночку с кремом. Обычную баночку с каким-то обычным кремом для лица. А рядом она еще заметила потертый тюбик губной помады.
      Ринат уже устроился с Рыжиным пить пиво.
      - Если хочешь, - предложил он Коше. - Там должно быть мясо.
      Коша возненавидела Рыжина и ушла на кухню.
      В холодильнике на самом деле был кусок мяса.
      Коша стала искать чистую сковородку, но нашла только заросшую лесом.
      Откуда-то взялась драная клочковатая кошка. Она хрипло мяукнула и начала тереться о ноги чумазой щекой. Коша отрезала кусок мяса и кинула кошке.
      Та лапой схватила кусок на лету, проглотила его, как собака, и снова хрипло мяукнула.
      Помыв сковородку, Коша поставила ее на огонь и смотрела, как загипнотизированная на огонь. К ней постепенно возвращалось ощущение никчемности. И она стала думать, почему же на ее собственное ощущение "кчемности" или "никчемности" так действуют разные чужие и посторонние люди? Разве она - для них?
      Коша чувствовала, что музыка ночной испанской флейты, раковины на полках, прекрасные картинки с волшебными домиками - не для нее.
      Крем для лица и потертый тюбик помады. Возможно, это реквизит для натюрморта. Возможно...
      Сковородка раскалилась, Коша швырнула туда два куска, над плитой с шипением взлетел фонтан масляных брызг. Коша прикрыла куски тарелочкой и придавила ее тяжелым чугунным утюгом, который скорее всего прислуживал хозяину моделью для натюрмортов. Это уж точно - реквизит!
      Пока на сковородке шкворчало мясо, Коша занялась нарезкой салата. Она резала его вместо своей никчемности. Резала с остервенением и отчаянием, не зная, что выбрать - стать до конца никчемной, отверженной, падшей, бессовестной и презренной или все-таки найти способ стать для чего-то нужной. Она не знала, что лучше.
      Нет. Не легче, а лучше.
      Странно, думала Коша, что Зыскин, который учится на психолога, не делает ей никакого замечания, что она ненормальная. Ведь если у нее все правильно в голове, почему ей не везет? Почему ее картины никому не нужны? Почему она сама со своими фантазиями и открытиями (и даже телом!) - все равно никому не нужна? Ведь она даже готовить умеет! Она все умеет, но все равно те, кто ей нравится, пренебрегают ей рано или поздно.
      Почему?
      На линолеумном полу образовались скользкие лужи - босые ноги Коши то и дело поскальзывались.
      Она резала-резала-резала этот салат!
      И мучалась комплексом неполноценности, стыдясь своей необученности светским манерам и неумением непринужденно и легко находиться в любой ситуации. Она продолжала терзаться своей постыдной бездомностью, которая метит несмываемым клеймом всякого провинциала, приехавшего в большой город в слепой пассионарной уверенности, что стоит совершить пару подвигов, и сразу выдадут медаль, крутую машину и мешок денег.
      Ринат был напрочь лишен даже намека на такую глупость. Он равнодушно принимал реальность полученных при рождении возможностей и цепко оберегал их от посягательств. От любых посягательтв.
      И Коша злилась. Она никак не могла найти решение.
      Ей нужен был этот Ринат. Ей нужен был секс с ним. Его живопись. Его расположение. Разговоры. Воспоминания. А ему - она уже догадалась - нет.
      И словно в ответ на эти ее мысли, Ринат вышел на кухню.
      Он подошел к Коше сзади, горячими губами и языком впился в загривок и мягко потянул к себе.
      Она схватилась за стол руками, чтобы не упасть, и почувствовала задницей, как у него все поднимается, как он неловко расстегивает брюки, как горячей пересохшей рукой задирает майку и торопливо, неловко вонзается в нее, заставляя вскрикнуть от боли и внезапного наслаждения.
      Задыхаясь, она пытается вырваться из рук, кусает очень больно, злясь на него, на Рыжина, на себя, на свою ничемность. И они вместе, вцепившись друг в друга, поскальзываются и падают на пол.
      И Коша, уже не сдерживаясь, орет так, как этого требует извивающееся тело и истерзанная душа.
      Краем глаза Коша замечает, как мимо проходят ноги Рыжина и потом слишком громко хлопает дверь.
      ***
      Потом он отругал ее за Рыжина.
      - Он мой друг, - сказал он важно. - Тебе не стоит напрягаться на него.
      - А я?
      - Что ты? - он сделал круглые глаза.
      И в этот момент его важность показалась дешевой. А своя личность никчемной. Она с трудом удержалась, чтобы не сказать гадость. Они могли очень сильно поругаться. Зачем? Она обиженно нахохлилась:
      - Хорошо.
      Помирились.
      Нет никакого смысла отказываться от того, что есть во имя того, чего никогда не будет.
      ***
      Несколько дней не выходили из дома, иногда перемещаясь на крышу, существуя между припадками страсти в странном зыбком полусне, полном цветастых видений и пестрых сюжетов. Почти не разговаривали. А если говорили, то это было как часть пьесы, как необходимое звено композиции. Слова не имели никакого значения. Иногда, вместо того чтобы говорить, включали магнитофон с сиплой японской или испанской флейтой.
      Потом Коша устала, перед глазами медленно плавали какие-то черные мурашки, и в комнату через окно наползли пленки - такие же, как она видела у Черепа в подъезде. Губы заплетались, когда она хотела что-то сказать, и дыхания не хватало на целую фразу.
      Ринат один ускользнул в мир своих домиков-улиток, бросив ее на произвол судьбы в этом реальном мире, в котором снова наступил полдень, и пора было уходить. Он просто начал рисовать какую-то картинку, и весь ушел туда.
      Коша оделась, почистила зубы, собралась, стараясь не шуметь, поцеловала синеглазого "ангела". Остановилась, понимая, что это и есть минута прощания. Что она наступила.
      Ринат сказал:
      - Угу...
      Неловко, не глядя, ткнулся губами в ответ, и тут же забыл.
      Коша бодро спустилась вниз, хотя чувствовала себя скорлупой выеденного яйца, и только, уже выйдя на улицу, но все еще находясь в свежей тени арки, вдруг ощутила, что не знает как жить дальше за границей этой ослепительной поулукруглой тени.
      Щурясь, она смотрела, как непередаваемо-медленно подъезжает к конечной остановке трамвай, как замедленно качаются ветки тополей, как медленно, словно в кино, идут редкие прохожие.
      Она понимала, что нужно ехать, но не могла сделать этот шаг.
      Тело взорвалось тысячей игл, когда, натянув на голову футболку, Коша все-таки выскочила на свет. Какая-то машина торкнулась в бедро, водитель, кажется, ругался, но ей было как-то фиолетово.
      Медленно, совершая подвиг насилия над собой, Коша пересекла площадь. Прислонившись с пыльному стеклу на заднем сидении, она откуда-то изнутри, но в то же время как-то извне стала слышать слова. Эти слова защищали ее от непосильной реальности иллюзорной спасительностью рифм. Казалось рифмы придают аморфному неопределенному времени некий ясный порядок.
      Трамвай уехал.
      ***
      Сквозь сваи и свалки
      звенят трамваи,
      свиваются рельсы
      в прическу Горгоны.
      Пугаются ржаво на стыках вагоны.
      И я не могу подыскать названия.
      и я не могу понять закона.
      Я этот город держу в ладони
      Липкий пятак и липкие листья
      Липы уснувшей
      В мареве знойном.
      Гонит меня в отупении полдня
      Призрак похожий лицом на выстрел.
      Током ударит озноб от мысли
      Все уже было.
      Тысячу лет сквозь сваи и свалки
      Ржавый трамвай пробивает дорогу
      Тысячу лет ковыляет в развалку
      В черном пальто идиот одноногий
      Тысячу лет он идет
      вдоль забора
      и собирает
      репьи на медали.
      Тысячу лет усмехается ворон
      Тысячу лет
      Я еду в трамвае.*
      Мотаясь из стороны в сторону, Коша побрела в какую-то свосем другую сторону. Перейдя через ревущий грузовиками мост, она направилась по набережной вдоль все расширяющегося канала. Мощеная булыжниками набережная начала проседать вниз, сравниваясь высотой с уровнем торопливо бегущей воды. Коша села на набережную, опустив в ледяную воду ноги.
      Она довольно долго так просидела, уставившись глазами на блик, который мерцал на гребне воды, маленьким водопадом перекатывающейся через большой сероватый камень на дне.
      Вдруг вода остановилась. Стало очень тихо. Блик на гребне волны стал четко очерченным и неподвижным. Коша подняла глаза и оглянулась - на дороге в неудобной позе застыли дети со сломанным велосипедом. Коша опять скользнула взглядом по воде. Вода не двигалась. И Коша опять испугалась, как тогда с Черепом на пляже, что это мгновение никогда не закончится, и она останется в нем вечно. И оно тут же прекратилось.
      Снова все загалдело, застучало, заставляя съеживаться и прятать лицо от солнца. Коша стала на четвереньки и опустила голову в воду. Стало немного легче. Она почувствовала, что по коже словно пробежало несколько муравьев.
      Подняв голову, Коша увидела, что мир стал другим.
      Он улетел прочь, пока она была в этом мгновении. Она отстала от всего этого мира, как от поезда. Даже, если она встретится с Ринатом еще, они уже будут другими. Было жаль, что так уже никогда не будет.
      И, стараясь все хорошенько запомнить, Коша снова и снова возвращалась в объятия "ангела", чтобы снова пережить каждое движение.
      (Рита)
      Взяв с собой тетрадку и сигареты, Рита слезла с кухонного окна и решила поискать дабл.
      Надо сказать, против Ритиного ожидания, она сумела найти удовлетворяющие ее условия. И даже огромную чистую газету, перекинутую через перегородку.
      Газета была немедленно применена в качестве покрывного материала.
      Обезопасив себя от возможных микробов, Рита решила посидеть и подумать.
      СОН
      (Коша)
      Коша снимала комнату на первом этаже и ходила в нее через окно. Иногда.
      Чаще всего.
      Коша открыла окно и вскочила на подоконник.
      В первый момент у нее возникло чувство, что прошел год, хотя прошла всего неделя, с тех пор как она пошла в галерею и в результате зависла в мастерской Ритната.
      Она спрыгнула в комнату и несколько минут привыкала к пустому воздуху, который уже забыл запах ее тела. Потом сходила в душ и долго смывала с себя прошедшую неделю. Она мылила себя мочалкой, и глупое тело само вспоминало руки Рината, и все еще вздрагивало в ответ.
      После душа Коша легла на диван и тупо смотрела в потолок, надеясь уснуть. Все еще гудели мышцы, по коже пробегали время от времени какие-то невидимые жуки. Звук струйки воды, льющийся из крана в кухне, пытался выговорить слова. Но она не могла понять их.
      Она сидела на том же месте у Обводного канала. Вода слепила глаза, вместо камней на дне почему-то были россыпи стеклянных шариков и маленьких ключиков. Она стала бродить по воде и собирать ключики. Но в руках они превращались в капли ртути и капали в воду тяжелыми шариками. Вдруг подъехала лодка и некто сказал, что нужно сесть в нее и он отвезет туда, куда надо. В этот момент Коша почувствовала, что и верно - ей же надо куда-то. Но она не знала - куда.
      Она села в лодку, и началась ночь. Холодный свет луны плескался на волнах. Лодка причалила к берегу у Петропавловской крепости, и Коша оказалась каким-то образом в кабинете, в центре которого на полу лежал огромный длинношерстный ковер. Вокруг были приборы, смысла которых она не могла понять. Ковер казался неуместным. Снова тот же человек, который приснился прежде, говорил какие-то слова, но она только видела, как открывается его рот и показываются белые ровные зубы. Почему-то они так же, как ковер, бесили. Человек был очень близко и казалось, что она может дотронуться до него. Он показывал какой-то куб, испещренный знаками и цифрами, похожий на тот, который кидают в играх.
      Она каким-то образом поняла, что должна взять куб в руки. Он оказался довольно тяжелым.
      Цифры тотчас пропали. Похоже было, что он сделан из старой слоновой кости. Мужчина знаком велел кинуть этот куб на волосатый ковер. Куб сделал несколько поворотов и замер. На верхней грани его было странное изображение человека, который примерял маски. Причем, странным образом - хотя это было всего лишь изображение, выгравированное в его черной матово блестящей поверхности - человечек шевелил рукой, то снимая маску, то снова надевая.
      (Рита)
      Кто-то зашел в соседнюю кабинку и, заглушая звук струи, запел поставленным голосом: " Са-анта-а Лю-учи-ия..." Рита поднялась, грохнув стульчаком, и пение резко оборвалось на полуслове. Рита Танк дернула ржавую цепочку и под оркестр сливного бачка покинула заведение.
      Она заглянула в комнату и, увидев, что парочка спит - Роня на кровати соседа, а Коша в постели Рони.
      Рита устроилась на столовском стульчике около настолькной лампы.
      КЛУБНИКА С ЧЕСОТКОЙ
      (Коша)
      Стук в окно резко разбудил.
      Муся.
      Хорошо, что пришла. Казалось - она от чего-то спасет.
      Но как бы там ни было, как бы Коша все не понимала, все равно было тоскливо до желания нажраться. Но и нажираться не хотелось.
      Хотелось какой-то маленькой теплой радости, простой, как лукошко клубники. Вот подумала о клубнике и сразу вспомнила запах, зеленый лист, забрызганный землей после дождя, ягоды в глубине жестких холодных листьев, пыльная песчаная дорога на дачу, велосипед, бабушка, варенье, пчелы над блюдцем со свежими пенками, обожравшиеся засахаренные мумии пчел в банке. Верка, загорающая около куста флоксов в палисаднике.
      Картинки из детства сами собой заполонили сладкой патокой тело и отвернувшиеся от мира чувства.
      Вот, Коша, а точнее Лизонька Кошкина, едет на карусельной лошади. Нарядная пухлая девочка с бантом на макушке. Она едет на карусельной лошади, и мир в сладостном томлении кружится вокруг. Он любит Лизоньку, он радуется ей каждым цветочком, каждой веточкой, каждым аттракционом огромного прекрасного парка.
      За забором стоит терпеливая бабушка в нарядном зеленом платье и старательно машет рукой каждый раз, когда деревянная раскрашенная лошадь проносит мимо веселую внучку. И Коша смеется, каждый раз радуясь, что в кружении мира есть неизменное махание руки и ожидающая улыбка. Чувство совершенного подвига легонько покалывает в голове, когда она спускается с обшарпаных ступенек карусели и, захлопнув за собой калитку, попадает в крепкие объятия попахивающих пожилой женщиной бархатных бедер бабушки. Но даже этот запах, старательно запугиваемый духами "Красная Москва" было приятно вспомнить.
      - У меня ведь была бабушка! - подумала Коша вслух.
      - Что? - переспросила Муся
      - Бабушка у меня была... Она варила варенье из клубники и у нее был шкаф с нафталиновыми вещами и вечная моль. И мне казалось, что все шкафы обязаны пахнуть нафталином. А у меня никогда не бывает никакой моли без всякого шкафа и без всякого нафталина. И вещи у меня на один сезон.
      - И что ?
      - Так...Глупо получилось. Я тогда не знала, что все умирают. Я спросила у нее, как это - умереть. И мне стало страшно, что я не увижу ее. Я спросила, что ли она тоже умрет? И когда? А она рассердилась... Сказала, что я хочу ее смерти.
      - Дура, что ли? - возмутилась Муся, продолжая расчесываться. - Хотя... Она хотела, как лучше, наверно. На самом деле, ничего не меняется. Мы думаем, что становимся взрослыми. А на самом деле - просто игрушки опаснее. Разве ты стала умнее с тех пор, как выросла? Разве ты что-то понимаешь в этой жизни?
      - Не думаю.
      - И твоя бабушка так же, - вздохнула Муся. - Она тоже ничего не понимала. Она думала, что поступает правильно. А ей просто хотелось, чтобы ее кто-нибудь любил. Когда тебя любят - это незаметно. Потому что это легко и приятно, и ты не сомневаешься в этом - это само собой разумеется.
      Коша на минуту задумалась и возразила.
      - Мне всегда хотелось, чтобы мне просто верили. На самом деле, я хотела быть хорошей. Просто не получалось. Но в этом не было моей вины. Просто я не знала, что плохо, а что хорошо. А тебя кто-нибудь любил?
      - Да, - кивнула Муся. - Но не долго. Меня любил отец. А мать любила другого. Отец разбился на машине. Но я дала им просраться. Она потом была не рада, что со мной связалась. Учителя просто шарахались от меня.
      - Почему?
      - Она относилась ко мне как к шлюхе. Просто так. Ей казалось, что я обязательно должна собрать на себя все дерьмо. Я хотела понять - почему я дерьмо, но не понимала. Только потому, что похожа на отца? Но ведь я не виновата, что она вышла за него и родила меня! Тогда я решила, что должна заслужить наказание. И я старалась. Изо всех сил. Я забросила школу, начала пить, курить и собиралась начать трахаться. На самом деле, когда у меня начались месячные - мать просто озверела. Она ревновала меня к отчиму до посинения.