Хотя Силин по-прежнему держал в руках пистолет, Юрий Пахомович, как ни странно, успокоился. Все-таки это был не бандит с большой дороги, а свой брат-коллекционер.
      "Поговорим и разойдемся с миром," -- решил он.
      -- А вы, что же, не понимали, что принесли краденое? Сегодня меня грабанули, завтра вас, так и будем все это покрывать? -- Силин пытался говорить спокойно, хотя его душила дикая злоба. Только вчера, еще вчера коллекция была здесь, в этой квартире! Начни он поиски чуть раньше -- застал бы ее, вернул назад!
      -- Ну почему, я догадывался, что она, того... Но понимаете, у них были такие лица... -- Зубанов сделал странный жест руками, словно пытался надставить себе плечи, -- что отказаться было невозможно.
      -- Сколько их было?
      -- Привезли двое, а потом эти же двое и забрали. Крепкие такие парни, короткие стрижки... по-современному.
      -- Ну хорошо, -- допытывался Силин. -- Крепкие парни, а кто заказчик? Кто стоял за ними?
      -- Не знаю, они не представились ни в первый раз, ни в свои последующие визиты.
      -- Ты же говорил, что они всего два раза приезжали?! -- повысил голос Михаил.
      Он чувствовал, что эта скользкая сволочь что-то скрывает, уж слишком у экскурсовода бегали глаза.
      -- Ну да, как же... Через три дня они привезли планшеты и такое красивое бюро для них, из красного дерева, но в современном стиле.
      Зубанов врал. Первый раз они явились к нему на работу. Один остался в коридоре, а в комнатушку, где Зубанов размещался с еще двумя музейными работниками, вошел один, невысокий, крепкого сложения парень с довольно симпатичным курносым лицом. Портила посетителя короткая стрижка, придававшая его лицу некую свирепость, а также извечная привычка жевать жвачку, на дух не переносимая экскурсоводом. Слава Богу, что в комнате в тот момент, кроме Юрия Пахомовича, не было никого, ибо парень начал разговор без лишних предисловий.
      -- Вы Зубанов? -- спросил он.
      -- Д-да, я, -- признался тот, с опаской рассматривая незнакомца. -- А что вам нужно?
      -- Вы являетесь... -- тут парень споткнулся, вытащил из кармана кожаной куртки листок бумаги и почти по слогам прочитал: -- ответственным секретарем Общества нумизматов?
      -- Да, верно, я занимаюсь этим на общественных началах.
      -- Скажите, -- парень все в той же развязной манере плюхнулся на стул, -у кого в нашем городе самая клевая коллекция монет?
      -- Какая? К-клевая? -- Зубанов даже поперхнулся от этого странного слова, произнесенного по адресу чудной науки, почти искусству.
      -- Ну большая, дорогая, какие еще могут быть! -- Парень заерзал на стуле от нетерпения и отсутствия нужных слов для разговора с этим туповатым профессором.
      -- Смотря по каким параметрам. Многие собирают узкоспецифические коллекции, например, Россия до 1917 года, или наоборот, только иностранные монеты. А вы, что же, желаете сразу приобрести большую коллекцию?
      -- Ну да... в некотором роде приобрести, -- в глазах бандита, а Зубанов уже не сомневался, с кем имееет дело, мелькнула явная издевка. Это была толька искра, но хитрый экскурсовод понял все. Кому-то понадобилась хорошая коллекция монет, сразу и целиком. Отказываться дать адрес нельзя, это выйдет ему боком. Но и сдавать своих друзей, напарников по увлечению, ему тоже не хотелось. Свои, они и есть свои, не дай боже что пронюхают, репутация его погибнет навсегда. Надо было придумать что-то другое. И тогда Зубанов вспомнил свечинского отшельника. Из железногорских коллекционеров его собрание видел только сам Щербенко, мэтр и глава общества. Он специально ездил к Силину года три назад и вернулся в полнейшем восторге. Покопавшись в записной книжке, Юрий Пахомович дал адрес Силина, считая, что для него на этом все закончилось.
      Но через три дня те же двое приехали на квартиру к антиквару и попросили помочь им разобрать коллекцию. Самой ее у них еще не было, пообещали подвезти позже, но, к удивлению экскурсовода, тут же выплатили солидный аванс. Зубанов клюнул на наживку, с помощью жены добыл себе больничный на две недели, и все это время почти не вставал из-за стола, добросовестно трудясь по двенадцать часов в сутки. Это было не так уж просто. Надо было рассортировать монеты сначала по континентам, затем по странам и потом уже по эпохам. Очень много было возни с малознакомыми Юрию Пахомовичу монетами Африки и Латинской Америки. Приходилось зарываться в справочники, каталоги, просить помощи у коллег. Но зато когда все кончилось и коллекция отбыла к неизвестному заказчику, супруги Зубановы позволили себе на гонорар закатиться в дорогой ресторан -- вольность, какую они давно уже себе не позволяли. Именно про это и хотел умолчать экскурсовод.
      -- Ну, так все-таки кому же могла понадобиться моя коллекция? -- снова своим монотонным, чуть скрипучим голосом спросил Силин.
      -- Не знаю, я же говорю, два парня, здоровые такие! -- Зубанов позволил себе повысить голос, и Нумизмата прорвало. Его давно уже подмывало врезать рукоятью пистолета по этому круглому, холеному лицу. И сейчас он позволил клокочущей ярости на секунду вырваться наружу. В мозгу его словно вспыхнул слепящий свет, судорожно дернулось тело, а когда Михаил снова взял себя под контроль, хозяин квартиры сидел, откинувшись на спинку своего вольтеровского кресла и прикрывая руками лицо. Сквозь его дрожащие белые пальцы капала на красный халат еще более алая кровь.
      Чуть успокоив тяжелое дыхание, Силин вытер подрагивающей рукой со лба пот и спросил:
      -- Ну, так кто же заказчик? Ты должен его знать!
      Юрий Пахомович наконец оторвал от лица свои короткопалые руки, с ужасом посмотрел сначала на них, потом на Силина. Потеряв терпение и все с большим трудом сдерживая собственную ярость, Михаил левой рукой схватил экскурсовода за остатки волос на затылке, а правой ткнул в его висок дуло пистолета. Сбоку ему прекрасно было видно, как из разбитого носа и верхней оттопыренной губы хозяина квартиры падали на стол капли крови. Экскурсовод слабо вскрикнул, а потом, еле шевеля разбитыми губами, жалобно простонал:
      -- Вы... с ума сошли... зачем же так?
      -- Говори, а то я из тебя котлету сделаю! -- Силин снова замахнулся на свою жертву пистолетом и еле успел остановить себя.
      И антиквар заговорил слабым, дрожащим голосом:
      -- Они приезжали... на черном джипе "чероки", номер 555, АУ... Один из них сказал при мне другому: "Чалый, говорит, заждался." А тот в ответ: "Ничего, подождет, сам послал..."
      Михаил разжал ладонь и отошел в сторону.
      -- Кто такой Чалый? Что ты про него знаешь?
      -- Я... почти ничего. Слыхал, что у него дом рядом с ипподромом, бывший особняк секретаря обкома. Про это в газетах писали.
      Силин задумался, машинально начал расхаживать по комнате. Хозяин дома полой халата пытался остановить кровь, а сам с ужасом наблюдал за перемещениями Нумизмата.
      -- А чем он занимается, этот Чалый? -- наконец спросил Михаил.
      -- Как -- чем? Ну этот... бандит, как его... рэкетир, -- несмотря на боль и ужас, Зубанов удивился, что незваный гость так слабо разбирается в повседневной действительности.
      На глаза Силину попалось старинное бюро с множеством хитроумных ящичков. Михаил начал по очереди открывать и закрывать их. Это действительно оказалась коллекция монет, но увы, не его. Даже когда попадались такие же монеты, как у него, Нумизмат видел, что они другие: иная потертость, ущербность гурта. Каждую свою монету Михаил помнил с фотографической точностью. Зубанов не решался вмешиваться в самовольную ревизию, сейчас он был готов отдать эти медяки, лишь бы этот страшный человек ушел.
      В одном из ящичков вместе с монетами царской Польши Силин увидел константиновский рубль. Михаил было обрадовался, но, взяв в руки монету, разочарованно вздохнул. Это была просто копия, даже без гуртовой надписи.
      Подойдя к столу, он бросил монету перед Зубановым.
      -- Там была вот такая монета, где она?
      -- А, константиновский рубль? -- экскурсовод все зажимал разбитый нос, его золотистый дракон на халате был уже еле виден из-за новой, естественной краски. -- Прекрасная копия, я его положил к остальным монетам, в его период.
      -- Что? -- поразился Силин. -- Что ты сказал, копия?! Ты что, проводил анализ, сравнение по каталогу, по снимкам?
      -- Да нет, зачем же. И так ясно, что не настоящая. Меня и время поджимало. Вы же понимаете.
      Нумизмат понял одно: этот боров даже не удосужился открыть ни один из своих многочисленных каталогов и хоть визуально сравнить монету с оригиналом. Экскурсовод понадеялся на свою память, он даже не понял, насколько проиграл, какую истинную ценность пропустил мимо рук!
      Зубанов почувствовал, что произошло что-то важное, но что, понять не мог. Хотя разговор давался ему с трудом -- болела разбитая губа, Юрий Пахомович сказал лишнюю, роковую для себя фразу:
      -- Я только чуть ковырнул ее скальпелем, вроде настоящее серебро...
      -- Что?! Что ты сказал? Ты ковырнул ее?!
      Силин просто озверел. Пистолет он давно уже сунул в карман, но жгучая ярость требовала выхода, и рука Нумизмата сама нашла ножку массивного бронзового подсвечника, стоящего на самом краю стола. В этот раз сознание Силина не отключалось, он раз за разом бил и бил тяжелым шандалом сначала по рукам Зубанова, прикрывающим голову, затем, когда они опустились, уже по голове антиквара. Последний, самый страшный удар Силин нанес, когда хозяин дома, потеряв сознание, всем телом завалился вперед, на градоначальнический стол. Бронзовый трехкилограммовый подсвечник вдребезги разнес затылок лучшего экскурсовода краеведческого музея.
      Лишь после этого Нумизмат остановился. Обезумевшими глазами он посмотрел на дело рук своих, снова, как тогда в подъезде, остро ощутил резкий запах крови и, бросив на пол канделябр, шагнул за порог кабинета.
      Уже в прихожей Силин увидел себя в старинном венецианском зеркале. Увидел и не узнал. На него смотрел не человек, а окровавленный зверь. Мелкие капли крови покрывали его лицо, но главное было не это. Такой оскал и взгляд мог иметь только затравленный волк. Секунд пять Нумизмат смотрел в зеркало, потом не выдержал и отвел взгляд. Вытерев бархатной портьерой лицо, он вспомнил про отпечатки пальцев, вернулся назад и, сорвав бархатную накидку с кресла, долго протирал все, к чему прикоснулся. За это время он ни разу не оглянулся в сторону убитого им человека. Он Силина уже не интересовал.
      Перед тем как покинуть квартиру, одевшись и подхватив сумку, Нумизмат снова взглянул на себя, убедился, что зверь исчез, спрятался в глубине человеческого тела, и, успокоившись, толкнул рукой дверь.
      Супруга Зубанова вернулась домой поздно вечером. Еще утром Юрий Пахомович дал ей адрес одной старушки, решившейся наконец-то продать декоративную настенную тарелку из саксонского фарфора. Дело увенчалось успехом, но пришлось битый час просидеть у старушки, слушая печальную историю ее жизни. Открыв дверь своим ключом, Мария Иосифовна разделась, прошла в зал и вытащила из сумки свое новое приобретение. Несколько секунд она любовалась тонким рисунком: буколическая идиллия изображала двух обнявшихся пастушек, слушающих играющего на флейте пастушка. С первого взгляда Юрий Пахомович определил это маленькое чудо концом восемнадцатого века и очень загорелся приобрести тарелку в личную собственность.
      Не найдя в спальне мужа, Зубанова прошла в кабинет. В полумраке ей сначала показалось, что муж просто спит, положив голову на стол. Такое с ним случалось, и супруга, проворковав: "Юрочка, проснись, посмотри, что я тебе принесла", -- включила свет. Через секунду она закричала, дико, страшно. При этом она выпустила из рук драгоценный фарфор. Бесценная тарелка за двести лет своего существования пересекшая три границы, сменившая пять городов, два имения и полдюжины квартир, пережившая сотен хозяев, три революции, множество войн и уцелевшая в многочисленных домашних ссорах, упала точно на окровавленный подсвечник и разбилась на множество мелких кусочков.
      Глубокой ночью усталый следователь прокуратуры Николай Ефимов в очередной раз спросил опухшую от слез, всхлипывающую хозяйку:
      -- Так вы уверены, Мария Иосифовна, что из квартиры ничего не пропало?
      -- Нет, ничего, -- сквозь слезы ответила Зубанова, снова хватаясь за сердце. Следователь торопливо подал ей стакан с водой и стопку с корвалолом. Еще не хватало, чтобы и хозяйка дома крякнула у него на глазах.
      После этого следователь окинул взглядом квартиру, полную невероятного, по обычным житейским меркам, добра, и недоуменно пожал плечами:
      -- Тогда ничего не понимаю.
      Лишь к утру найденные дактилоскопистами отпечатки пальцев на входной двери подсказали фамилию убийцы. 4. СУЖАЯ КРУГИ.
      В тоже утром Силин в очень плохом настроении бродил по улицам Железногорска, раздумывая над очередным препятствием, вставшим на его пути. Вчерашний день кончился для него плохо, он вообще едва не стал последним в его жизни. Выйдя от Зубанова, Силин с полчаса бесцельно бродил по улицам, приходя в себя. Его грызла жуткая досада: он опоздал всего лишь на день! Ах, если бы он не надеялся на милицию, а начал поиски раньше!
      Он только раз вспомнил лицо только что убитого им человека. Похоже, он начал привыкать к крови и смерти. Единственное, что подумал про Зубанова Нумизмат: "Так ему и надо, подонку с мягкими ручками. Знал ведь, что ворованное, и молчал!"
      Потом он вспомнил сказанные антикваром слова, дождался нужного автобуса и поехал на ипподром.
      Это заведение, притон азартных и денежных людей, находилось на самой окраине города, дальше начинался уже лес, пригородный, нещадно захламленный, но все-таки хоть немного спасавший Железногорск от жуткого дыхания металлургических заводов.
      Нужный ему дом Михаил увидел сразу. Во-первых, рядом с ипподромом он был один, во-вторых, лет пять назад про него очень много писали в местной прессе. Выстроил его еще в восьмидесятых годах первый секретарь обкома. Большой любитель лошадей и заядлый игрок, он наблюдал за забегами прямо с балкона третьего этажа, а ставки делал по телефону. С падением коммунистического режима особняк у него отобрали. Много злословили о пагубных привычках бывшего партийного босса, а теперь свершилась справедливость: особняк достался истинным хозяевам новой жизни -- бандитам.
      Раздумывая о превратностях судьбы, Силин долго шагал в обход длинного забора ипподрома, затем зашел подальше в лес и только потом начал подкрадываться к белоснежной трехэтажной громаде. Лес уже сбросил свою листву, и Нумизмату пришлось остановиться метрах в ста от дома. Отсюда мало что можно было разглядеть, но ближе подходить он опасался.
      Признаться, вилла Чалого разочаровала Михаила своей незатейливой архитектурой. Обычный кирпичный дом, без всякой вычурности кладки, чересчур вытянутый в высоту. Он лучше бы смотрелся с двумя этажами, но третий как раз и надстроили для наблюдения за бегами. Второй и третий этажи были снабжены лоджиями, и над этим уродливым белым бруском царила самая обычная четырехскатная крыша из оцинкованного железа.
      Первые полчаса Силин простоял на ногах, разглядывая пресловутый особняк из-за толстого дерева. Это оказалось довольно бессмысленным занятием. Двухметровый кирпичный забор скрывал все, что происходило во дворе дома, а окна, выходящие на его сторону, оказались тщательно зашторенными. Устав стоять, Михаил отошел чуть в сторону, пристроился было на пеньке, но накатывал серый осенний вечер, Нумизмат промерз, ему захотелось есть. Поднявшись, он побрел к городу, все так же держась забора ипподрома.
      Как оказалось, сделал он это вовремя. Углубившись в лес, Силин услышал неподалеку треск сухих веток, явно ломавшихся под тяжелыми шагами. Внутренний голос подсказал, что кто-то спешит по его душу. Оглянувшись по сторонам, Михаил рванулся вперед, метрах в двадцати он увидел ямку, похожую на воронку от взрыва и густо заросшую кустарником. Свалившись на самое дно, Силин сразу почувствовал, как ледяная вода набирается в его короткие резиновые сапоги. Но выбирать не приходилось. Приникнув к самой земле, Нумизмат рассмотрел в осенних сумерках три человеческие фигуры, осторожно пробирающиеся к тому месту, где он только что сидел. Дождавшись, пока преследователи скроются за деревьями, Силин выбрался из ямы и побежал в противоположную сторону.
      Нумизмат был уверен, что ушел тихо, но вскоре услышал тяжелый топот ног и отдаленные крики. Пришлось прибавить ходу. Оглянувшись, Силин с удивлением заметил уже пятерых преследователей. Похоже было, что еще двое подошли со стороны дома. Михаилу повезло, что охота на него началась не на пять минут раньше.
      Несмотря на все усилия, он не мог оторваться от загонщиков -- все те же метров пятьдесят отделяли его от врагов. Бегать Нумизмат не любил, но здоровьем Бог его не обидел, вот только запыхался сильно. Впереди за деревьями показались башенные двенадцатиэтажки нового микрорайона, и Силин понял, что они по диагонали пересекли весь пригородный лес, а это километра два.
      Сзади что-то дважды приглушенно хлопнуло. Михаил увидел, как чуть левее с дерева слетела кора, и догадался, что это были не просто хлопки, по нему стреляли.
      "Ну, суки! -- разозлился Нумизмат. -- Не хотят выпускать в город."
      На ходу Силин вытащил из кармана пистолет и, на секунду остановившись, трижды выстрелил в сторону погони. Он ни в кого не попал, но грохот выстрелов пистолета Нумизмата оказал сильное психологическое воздействие. Двое из преследовалей просто ткнулись лицом в землю -- настолько им не понравился свист пуль, трое остальных укрылись за деревьями.
      А Силин уже несся дальше. Он расслышал еще несколько хлопков, но он выиграл самое главное -- расстояние и время. Минуты через три он выскочил из лесного массива на единственную в этом микрорайоне улицу. Метрах в пятидесяти от себя, слева, Силин увидел стоящий на конечной остановке трамвай и успел вскочить в него в самую последнюю секунду, продравшись сквозь сходящиеся двери.
      Сзади в свете загорающихся фонарей метались темные фигуры преследователей. Вскоре к ним подъехала большая черная машина, все начали в нее усаживаться. Это предопределило ход действий Силина. Михаил разжал двери и, дождавшись поворота, на котором трамвай притормозил, выпрыгнул на ходу. По инерции его протащило еще метров пять, он упал на четвереньки, ободрав об асфальт ладони. Но когда догнавшие трамвай на первой же остановке братки ворвавались в вагоны, их ожидало громадное разочарование.
      Дворами и переулками добравшись до железнодорожного депо, Силин переночевал в стоящей на запасных путях электричке. Поначалу она еще сохраняла накопленное за день тепло, но уже к полуночи вымерзла и предохраняла только от дождя и ветра. Был соблазн перебраться на вокзал, но, здраво рассудив, Михаил отказался от этой мысли. Он по-прежнему панически боялся милиции.
      В шесть утра электричку подали к платформе, и Силин вынужден был ее покинуть. Хотелось есть, более суток у него во рту не было даже крошки хлеба. Но эту проблему он решил легко и быстро: купил у торговки четыре огненных беляша и запил их крепким кофе из киоска экспресс-обслуживания.
      Теперь надо было решать, что делать дальше. Вчера он не смог даже подойти к дому, где должна храниться его коллекция. Силин понял, что его рассмотрели через телекамеры наружного наблюдения, с подобным в Свечине ему сталкиваться не приходилось. Любой другой опустил бы руки, но не Нумизмат. Сейчас он походил на бульдозер с заклинившим управлением, упрямо сносивший перед собой все преграды. Решение пришло быстро. Враги разглядели его издалека, почему бы и ему не заглянуть в дом, не приближаясь к нему?
      С открытием магазинов Силин два часа убил на хождения по этим "храмам" современной эпохи. Оптика имелась разная: отечественная и импортная, дорогая и очень дорогая. Вся она не устраивала Нумизмата ни мощностью, ни ценами. Бинокли годились лишь для того, чтобы подглядывать за девицами на пляже. Силину понравился переносной телескоп, но куда же он денется с этой полутораметровой дурой? Поставит на пустыре и притворится, что разглядывает созвездие Большой Медведицы? Да и цена весьма кусалась.
      Потом Михаил присмотрел семидесятикратную подзорную трубу, но в последний момент засомневался: в таком случае была угроза остаться без копейки денег. И тогда Силин отправился на Блошиный рынок, благо день пришелся как раз на субботу.
      Обширная площадь перед Дворцом спорта просто кипела от народа. Это был не обычный оптовый рынок с дешевым барахлом из Китая или Турции. Длинным рядком выстроились машины, где за стеклами надрывались в лае колли и сенбернары, бультерьеры и доги. За рядом собак стояли владельцы породистых кошек со своим очаровательным товаром в плетеных корзинках. Ну а дальше уже кишел народ с самым разнообразным "зверьем": попугайчиками, хомячками, рыбками. Тут же продавалось всякое подспорье для этих живых человеческих забав: клетки и аквариумы, ошейники и шампуни, птичий корм и искусственные кости.
      Вторую половину площади занимали книжные развалы, ну а как раз между ними толпился народ, уже хорошо знакомый Силину: продавцы монет, медалей, залежалого антиквариата, икон и просто старинного барахла. Отдельно стояли со своими полотнами художники, неодобрительно поглядывающие на небо, снова грозившее дождем.
      Силин с полчаса толкался среди народа, прикидывая по конъюнктуре рынка, что он сможет продать сегодня подороже. После всех раздумий Михаил решил остановиться на медалях, в этой области у него конкурентов почти не оказалось. Силин присматривал место, где встать, когда неожиданно столкнулся с мужиком, одетым в брезентовую рыбацкую робу и держащим в руках половинку большого морского бинокля.
      -- Это что у тебя такое? -- спросил Михаил, кивая на изрядно потертый оптический раритет.
      Мужик с цветом лица под стать серому осеннему небу и закатывающимися от похмельного синдрома глазами с трудом, но оживился.
      -- Настоящий цейсовский бинокль, морской, восьмидесятикратный. Батя еще с войны привез. Половину-то я еще в детстве грохнул, а эта вот осталась.
      От едкого запаха перегара Силин поморщился, но мужик понял все это по-своему.
      -- Да ты не сумневайся! -- зачастил он, время от времени облизывая обветренные губы. -- Знаешь, как он показывает, нынешние по сравнению с ним просто дерьмо!
      Да, старая немецкая оптика работала безукоризненно. Галки и вороны, рассевшиеся по деревьям вокруг рынка, неприязненно поглядывали на Силина своими черными глазами-бусинками.
      -- Сколько хочешь за него? -- спросил Нумизмат, не отрываясь от окуляра и вертя верньер регулировки резкости.
      -- Ну, на пару литров водяры, -- неуверенно начал рыбак.
      Силин молча вытащил из кармана деньги и отдал их потрясенному мужику.
      -- Дай Бог тебе хорошую невесту, -- пробормотал тот, торопливо пересчитывая деньги и спиной раздвигая толпу. -- Ты не сомневайся, вещь стоящая!
      "А удачно начался день", -- подумал Михаил, укладывая в сумку бинокль.
      На рынке он задержался еще на часок, выгодно продал две медали -- "За отвагу" и довольно редкую "ХХ лет РККА".
      Уже в первом часу дня Силин покинул рынок и отправился к ближайшей автобусной остановке, раздумывая, где ему пристроиться с этим биноклем в районе ипподрома. Эти его раздумья прервал большой черный автомобиль, промчавшийся по дороге совсем рядом с тротуаром и окативший Нумизмата грязной водой. Выругавшись, он отскочил в сторону и перевел взгляд с мокрых брюк на проехавшую машину. Прежде чем та исчезла за углом, он успел разглядеть на номере три одинаковых цифры.
      "Пятьсот пятьдесят пять! -- вспыхнуло в голове Нумизмата. -- Та самая машина, про которую говорил Зубанов".
      Силин, не раздумывая, рванулся за автомобилем, испугав при этом ветхую старушку, мирно выгуливающую престарелого японского хина. Импортная моська зачастила вслед бегущему истошным, визгливым лаем, в сторону шарахнулась пара молоденьких девчонок, но Михаил ни на кого не обращал внимания. Забежав за угол, он увидел, как в дальнем конце небольшой улицы черная машина свернула влево.
      Что и говорить, судьба улыбнулась Нумизмату. Сразу за углом Силин увидел мирно стоящий "чероки". Подойти к нему Михаил не решился, боялся попасться на глаза владельцам машины -- вдруг узнают в нем вчерашнего возмутителя спокойствия! Вернувшись за угол, он прислонился спиной к дереву и долго переводил дух. Отдышавшись, он со всеми мерами предосторожности принялся рассматривать стоящий автомобиль. Хотя окна в джипе были тонированные, Силин все же разглядел, что в салоне сидели трое.
      Прошло десять минут, двадцать -- все оставалось по-прежнему. Михаил чувствовал, что он чересчур привлекает к себе внимание, и решил рискнуть, сменить позицию. Опустив голову, он быстрым деловым шагом пересек тупичок, где стояла машина по диагонали и вошел в подъезд трехэтажного старинного здания на противоположной стороне улицы. Поднявшись на лесничную клетку между вторым и третьим этажами он осторожно выглянул наружу и убедился, что все осталось по-прежнему, его демарш никого не встревожил.
      Прошло еще сорок минут, лишь затем Силин увидел, как открылись дверцы машины и появились двое коренастых, плотного сложения парней. Один из них остался на крыльце дома, второй прошел в подъезд. Вскоре он вернулся, но не один, а с высоким худощавым человеком. Тут Нумизмат вспомнил, что в сумке лежит бинокль, но, пока он лихорадочно возился с молнией, трое на другой стороне дороги подошли к машине. Худощавый остановился и коротко махнул кому-то наверх рукой. Силин лишь заметил, как колыхнулся в одном из окон четвертого этажа белоснежный тюль. Рука, задернувшая штору, явно принадлежала женщине.
      Это было уже кое-что. Михаил не сомневался, что нужный ему человек рано или поздно вернется в этот дом. Оставалось только ждать. ЧЕРНАЯ ТЕТРАДЬ
      Андриенко.
      "Я, Андриенко Александр Фомич, профессор Санкт-Петербургского университета..."
      В тот воскресный день профессор, как всегда, с утра работал в своем кабинете. С тех пор как умерла жена Александр Фомич стал истинным анахоретом. В прежние времена Варвара Никитична непременно бы вытащила его или в церковь, или в гости к многочисленной родне. И хотя Андриенко обожал свою жену -- все-таки прожили вместе тридцать лет, -- спустя год после ее смерти профессор очень полюбил эти спокойные выходные в четырех стенах. Как всегда, он занялся переводами скандинавских саг. Зная шесть языков, в большинстве своем "мертвых": древнегреческий, латынь, языки кельтской группы, Андриенко последние годы мечтал увязать в одно целое древнейшую историю славян, скифов и норманов. Где-то здесь, в переплетении судеб этих народов, и родилась русская нация.
      От работы его отвлекло появление слуги. Профессор и сам слышал отдаленное позвякивание древнего колокольчика на входной двери, но надеялся, что "чаша сия" минует его. Увы.
      -- Барин, вас там какой-то господин спрашивает, -- объявил Мирон, слуга, вывезенный покойной Варварой Никитичной еще лет за двадцать до отмены крепостного права из ее воронежского имения.
      Андриенко с неудовольствием посмотрел на Мирона, толстого, лысоватого человека лет пятидесяти. С тех пор как умерла супруга профессора дворецкий изрядно разъелся и еще больше обленился. Даже неприхотливому, не от мира сего ученому стало казаться, что в доме стало гораздо меньше порядка и чистоты.
      -- Что за господин? -- с раздражением спросил Александр Фомич.
      -- Какой-то Дергунов.
      Андриенко напряг свою незаурядную память, но не припомнил среди знакомых, друзей или родственников никого с подобной фамилией.
      -- Что ему надо? -- все более раздражаясь, допытывался профессор.
      -- Говорит, что по поводу монеты.
      "Очевидно начинающий нумизмат. Наверняка притащил какой-нибудь старый пятак и уверен, что такого ни у кого нет," -- подумал Александр Фомич, со вздохом откладывая в сторону тетрадь с переводами саг.
      -- Ладно, зови, только сам побудь рядом. Вдруг это жулик какой.
      Вскоре в дверях кабинета показался невысокий молодой человек с тщательно постриженными тонкими усиками над припухлыми, девичьими губами. Одет гость был по последней моде, в укороченный сюртук с широкими лацканами, с подвязанной вместо галстука шелковой косынкой.
      -- Честь имею представиться, Дергунов Николай Осипович, уроженец города Саратова, ныне проживаю в столице, подал прошение о приеме на государственную службу.
      Профессор также представился. Предложил гостю сесть. Несмотря на свой ухоженный вид, гость ученому мужу не понравился. Смущала развязная манера движений и разговора, а чересчур живые глаза быстро пробежались по всей обстановке кабинета. Кроме того, от гостя нестерпимо несло одеколоном от Роже, а профессор не любил эти искусственные цветочные ароматы.
      -- Чем могу служить? -- спросил Андриенко, наблюдая за тем, как молодой щеголь пытается на неудобном старинном кресле принять наиболее изящную позу.
      -- Мне порекомендовали вас как самого известного в столице нумизмата, -начал разговор Дергунов.
      -- Ну почему же, есть люди куда более известные, например барон Кане или Великий князь Георгий Михайлович. Но я действительно один из соучредителей Санкт-Петербургского археолого-нумизматического общества, -- не без гордости закончил Андриенко.
      -- К сожалению, ни барона Кане, ни Великого князя в столице сейчас нет, -- сказал саратовский гость, а затем перешел к делу: -- Полгода назад здесь, в Санкт-Петербурге, умер мой дядя по материнской линии, Обухов Михаил Львович. В наследство он мне оставил квартиру и кое-какие достаточно скромные сбережения. Среди разного рода имущества имелась и небольшая коллекция монет...
      Профессор насторожился. Он знал практически всех коллекционеров столицы.
      -- Простите, как фамилия вашего дяди? -- переспросил он.
      -- Обухов, Михаил Львович.
      -- Не припомню такого, -- признался Андриенко.
      -- Ну, это понятно, коллекция небольшая, всего-то монет тридцать. К тому же он последние десять лет жутко болел, практически не выходил из дома. А года за три до смерти совсем лишился речи и движений. Так вот, я значительно поиздержался за время проживания в столице и решил продать эти монеты. Они мне, знаете ли, ни к чему. Почти все я сдал антиквару Генрихту, но эту монету он взять не решился, посоветовал отнести к вам на консультацию.