— Все, хана мазурикам! — засмеялся его собеседник, и побежал к воротам дома. А там уже несколько человек кидали через забор бутылки с бензином, быстро добавившим огню ревущую мощь. Через пять минут дом полыхал уже целиком, и снаружи, и изнутри. Несмотря на это входная дверь так и осталась запертой. Сквозь подавляющий гул пламени Александр услышал отчаянные женские крики, в окне второго этажа мелькнуло молодое, смуглое лицо, но предательские решетки не дали девушке выбраться наружу, и через несколько секунд повалил густой, черный дым, скрывший ее из виду.

Александр оглянулся назад, метрах в ста за ним, на пригорке стояла его машина, сквозь тонированные стекла ничего не было видно, но лейтенант не сомневался, что оператор делает свое дело. Тогда он побрел дальше, методично заглядывая во все открытые настежь ворота. На одном из них висело тело пожилого, бородатого цыгана. Стоящая на коленях старуха с причитающим воем пыталась прорваться к мертвому телу, но два скинхеда не подпускали ее к покойнику, методично пиная цыганку по окровавленному лицу.

Погром методично перерастал в грабеж. Навстречу ему, в направлении к городу шли десятки людей, с радостными и озабоченными лицами тащившие узлы, чемоданы, сумки, магнитофоны и другую электронику. Два парня во дворе полыхающей усадьбы пытались, выдрав проводку, завести черный, новенький «Джип», это у них не получалось, они матерились, нервничали, а огонь припекал все сильнее. Две старухи с убогим разумом лицами матерясь друг с дружкой тащили громадную перину. Щуплый старичок тяжело отдуваясь и буквально на полусогнутых ногах нес перед собой громадный импортный телевизор. Метра за три перед лейтенантом он споткнулся и упал, уронив свою ношу. С громким треском лопнул черный, матовый корпус, оттуда что-то посыпалось, старик приподнялся, открыл рот, но сказать ничего не успел, только схватился за сердце, лицо его побагровело, и, выгнувшись назад, ветеран завалился в сторону, дергаясь в последних, мелких судорогах агонии. По всему поселку носился мелкий, куриный пух, вперемежку с пеплом, пахло гарью, паленой щетиной, разлитым бензином, время от времени серые тучи низвергали вниз мелкую водяную пыль, неприятно хлеставшую лейтенанта по разгоряченному лицу.

Временами Рубежному попадались и совсем другие лица. Та самая женщина выступавшая с машины, а потом первая вцепившаяся в волосы Розы Баронессы сидела на обочине с растерянным, опустошенным лицом и как заводная твердила одно и тоже:

— Ну хватит, хватит, хватит, хватит!

Две женщины с лицами и комплекцией типичных укладчиц шпал кулаками и матюгами отгоняли трех скинов от лежавшей на траве миловидной девчонки в напрочь разодранном платье с окровавленными ногами. Она рыдала, женщины нещадно матерились, и парни в конце концов отошли в сторону. Один из них застегивая штаны спросил:

— А кто говорил что у цыганок поперечна? Трепло ты Шурик!

Резкий, просто жуткий по отчаянности крик привлек внимание Рубежного. Невольно он побежал на звук, и за воротами очередного особняка, во дворе, увидел такую сцену. Трое парней удерживали рвущуюся вперед молодую, низкорослую цыганку, а тот самый рослый парень со шрамом на голове, что совсем недавно разделил с Рубежным опасность обстрела, жонглировал двумя отчаянно ревущими младенцами. Это были явные близнецы, максимум по полгода каждому. Перевернутая широкая коляска, пеленки, детская бутылочка с молоком валялись рядом. Скин ловко подбрасывал и ловил детей за руки и ноги, все увеличивая и увеличивая скорость своего жуткого жонглирования, только белые распашонки мелькали в глазах. Кроме троих скинов державших мать еще трое в коже во всю глотку ржали над происходящим, подбадривая товарища.

— Давай, Спартач, давай! Еще!

— Тебе в цирк надо!

— Быстрей!

И случилось то, что должно было случиться. Спартач не успел поймать ребенка, и тот, с высоты двух метров упал на асфальт головой. Александр услышал даже треск лопнувшего черепа, алая лужа крови мгновенно проступила на сером асфальте. Цыганка взвыла особенно отчаянно, она сумела оттолкнуть трех рослых жлобов и подбежала к «жонглеру». Тот как раз поймал второго ребенка, но увидев перед собой женщину рассмеялся и поднял заходившегося в крике младенца высоко над собой.

— Ну-ка, подпрыгни, сучка, — сказал скин, ухмыляясь. — Я сейчас и этому твоему гаденышу башку раскрою.

Неожиданно он почувствовал сильную боль в запястье и невольно разжал пальцы. Рубежный подхватил тело ребенка, и отпустив руку скина, отдал младенца матери. Та тут же метнулась за ворота, а на Александра уже надвигались все семеро действующих лиц.

— Назад, — спокойно и внушительно сказал лейтенант, доставая пистолет и свои корочки. — Я из ФСБ. Перестреляю всех, не надейтесь.

Шестеро остановились, а вот его недавний знакомец продолжал двигаться вперед.

— Что, жалко стало? — Спросил он ухмыляясь. — А мне вот нет, не жалко. Я их голыми руками готов всех передушить!

Спартач глянул куда-то поверх головы Рубежного, и тот затылком почувствовал опасность. Лейтенант успел чуть дернуться в сторону, и здоровая железная труба лишь скользнула по его голове, вызвав острую, но не смертельную боль. Но в этот же момент Спартач ловким ударом ноги выбил пистолет из рук фээсбешника. Рванувшись назад, к забору, Александр успел ухватить за трубу и сбросить вниз хитроумного скинхеда. Он еще увернулся от первого удара соперника слева, но прямой удар Спартача достиг цели. Он был особенно жесток, ибо на руке скина был жуткий кастет с острыми шипами. Эти шипы распороли лицо Рубежного, он невольно прикрыл его руками, а затем почувствовал страшной силы удар по затылку, и все померкло вместе с отключившимся сознанием....

Александра спас тот самый лейтенант-милиционер, обративший внимание на группу скинхедов, ожесточенно пинающих человека в странно знакомом коричневом пальто. Выстрелами из пистолета лейтенант отогнал их в сторону и на своем «Уазике» отвез Александра в больницу. В сознание Рубежный пришел через сутки, только на одну его голову наложили сорок швов, а разодранное лицо так толком и не смогли собрать местные эскулапы.

Дело о Екатеринбургском погроме вызвало большой шум. По стране прокатилась целая серия подобных «мероприятий», но только Екатеринбургский удалось заснять и показать не только по западному, но и по российскому телевидению. Эти кадры вызвали ужас и отвращение у большинства, кто видел съемки местного телевидения. Губернатора сняли, так же как и начальника ГОВД, и генерала Марусева. Их попытка свалить все на своих молодых подчиненных не удалась именно благодаря мерам, предпринятым Рубежным. Кроме того ни кто не решился назвать героя, едва ли не ценой своей жизни спасшего ребенка, виновником всего погрома. Единственное, что тогда сильно задело Рубежного, что так и не нашли того скинхеда по кличке Спартач. Лейтенант узнал про него все, имя, фамилию, но тот как сквозь землю провалился, хотя искал его Александр долго и упорно.

ЭПИЗОД 48

И вот теперь, спустя годы, они все-таки встретились.

«Имя то, но другая фамилия, но вряд ли он сам другой», — подумал Рубежный бросая фотографию на стол.

— Этим займемся в первую очередь. Мне нужны его часы. И вызывайте группу захвата из Москвы.

Через час с Подмосковного аэродрома поднялся Ил-76 с тридцатью оперативниками группы «Феб». Все подобные соединения Федерального Агентства Безопасности начинались с буквы "Ф": «Федра», «Фобос», «Фавн». Это было прихотью Демидова, быстро получившего у своих подчиненных кличку «Гувер».

В то утро Федор Шикунов поднялся с постели в дурном настроении. Угрюмо глянув на раскинувшуюся рядом в блаженном сне пышную блондинку он скривился, беспричинно выругался и побрел в ванную. Все утро его продолжало мучить это беспричинно дурное настроение. Порой волны панического страха накатывались одна за одной. А ведь Федор не знал ничего о вчерашней неудаче зятя губернатора. В своем эстетствующем высокомерии Молодцов даже не соизволил предупредить своего подельника по темным делам, ни о странном визите московского гостя на квартиру опального бухгалтера, ни о последующей неудаче «топтунов» из ФСБ. Если бы Шикунов узнал обо всем этом, то бы уже не раздумывая рванул из города куда глаза глядят, бросив и насиженное теплое место, и все хорошо отлаженные связи.

Как и большинство людей своего круга Шикунов практически не обладал комплексом неполноценности, этим пережитком начитанности и интеллигентности. Ему было по фигу то, что зовут моралью, если он хотел иметь что-то из земных благ, то он брал это не обращая внимание на всякие там христианские заповеди. Но было нечто другое, доставшееся ему от пещерных предков и сидевшее где-то в области мозжечка. Это было неким предчувствием опасности, просто звериной интуицией. Именно эта интуиция сорвала его с места четыре года назад из Екатеринбурга, хотя ни что, вроде бы, не предвещало грозы, даже наоборот. Руководство местного отделения скинхедов от души поблагодарило его за проявленное при погроме мужество и доблесть, и пообещало продвинуть в руководящие органы только зарождающегося «Союза Молодежи». Но что-то словно толкало Спартача в спину, и в ту же ночь он навсегда отбыл из уральской столицы, а затем и сменил фамилию, воспользовавшись найденным на погроме паспортом. Лишь раз, еще в юности, Федор Аверьянов пошел против этого своего звериного предчувствия, за что и получил срок за нанесение диких побоев фанату столичного «Динамо». На того малохольного парня с синим шарфом на шее Федор наткнулся в тихом переулке в районе Сретенки. Настроение было дурное, не было ни копейки денег, по этому случаю хотелось хоть кому-нибудь набить морду, а этот хлюпик как раз шел навстречу. Таких драк у бывшего боксера Аверьянова было много сотен и до, и после. Но в тот раз что-то было не так, что-то все время заставляло его непрерывно оглядываться по сторонам, а в спину словно толкал странный, впервые испытанный страх. Как потом оказалось, все это избиение происходило под бдительным оком скрытой телекамеры одной из охранных фирм, карауливших здесь совсем другую «рыбу». В тот же вечер Спартача арестовали, его давно уже знали в милицейской среде по заметному шраму на голове, полученным от хлесткого удара велосипедной цепью еще в тринадцать лет. Отсидев три года Федор стал умнее, и научился чутко прислушиваться к своему внутреннему я, доверять ему, и ставить выше всякой самой проверенной информации.

Вот и в этот раз он мучился не долго.

«Все, пора линять, — решил Федор, глянув в окно на заснеженную улицу. — Сейчас съезжу в контору, заберу новый паспорт и рву когти из этого города. Раньше надо было этим заняться, когда только этого стукача засекли. Какую там мне Надька фамилию выписали? Зубов, что ли? Не перепутать бы чего».

Вернувшись в спальню он растолкал свою нынешнюю подругу, Виолу, бывшую стриптизершу, жившую с Шикуновым уже второй год.

— Иди, приготовь чего-нибудь пожрать, — буркнул он ей. Дождавшись когда сонная, позевывавшая девушка ушла на кухню, Федор развернул объемную тумбочку под телевизором. Поддев перочинным ножом тонкую фанеру Шикунов обнажил дверцу небольшого, но хитроумного сейфа. Торопливо открыв его он рассовал по карманам пачки денег и два небольших мешочка с бриллиантами.

— Федь, твои гаврики приехали, — крикнула с кухни Виола. Судя по шипящим звукам и характерному запаху экс-стрипризерша готовила свое единственное фирменное блюдо — яичницу с колбасой.

Шикунов глянул в окно. Джип стоял на обычном месте, как раз под знаком проезд запрещен, а трое его подручных телохранителей не торопясь, солидно, в перевалочку, направлялись к подъезду.

— Ладно, я пошел, — сказал он.

— А завтрак? — удивилась Виола.

— Сама его жри, — буркнул Федор, и, одевая куртку, шагнул за порог квартиры. Все дальнейшее походило на дурной сон. Сильный удар в живот заставил его согнуться, руки мгновенно заломили за спину, и неудобная, холодная сталь наручников лучше всего подтвердила правоту его подспудного страха о надвигающейся грозе. На голову и глаза Шикунову тут же напялили черную, вязанную шапку, и поволокли не к главному выходу, а к запасному, выходившему во двор, и в первый раз открытого в этом доме за последние пятнадцать лет.

«Все, сгорел!», — успел подумать он.

Всех четверых задержанных привезли не в загородный мотель, а в старый склад в самом центре города. Минуты через три подъехал и джип Шикунова с так же аккуратно «упакованным» шофером личного завхоза губернатора. Лишь тогда с лица бывшего интенданта сорвали вязанную шапку и тот увидел самого главного среди его похитителей. Бывшему фанату Спартака сразу стало плохо. Горло его перехватила спазма, а сердце словно сжала чья-то могучая рука. Он мгновенно узнал этого человека, хотя давно уже похоронил его в своей памяти.

— Ну, со свиданьицем, — сказал Рубежный, не вынимая рук из карманов куртки. Он не стал бить и угрожать давнему знакомцу, но один этот взгляд стоил того, что штаны Федора мгновенно наполнились дерьмом. Первым делом Васильев снял с запястья Шикунова часы. На глазах опешившего «интенданта» Рубежный снял заднюю крышку «Ориента» и показал всем приклеенный там небольшой кусочек лейкопластыря с двумя рядами цифр.

— Давай, Василий, езжай на жэдэ вокзал, камера хранения номер пятьсот десять, «А126», — приказал Рубежный. — А мы тут пока с этим засранцем поговорим. Он нам сейчас столько интересного про своего шефа расскажет! Да откройте там дверь, а то задохнемся от этой вони!

Генерал-губернатор Восточного Сибирского округа Месяцев приехал на работу без пяти десять. Ровно в десять секретарша подала ему на подносе крепкий, до черноты, и горячий до кипятка чай.

— Спасибо, Лена, — поблагодарил генерал и, неторопливо отхлебывая подарок Цейлона, начал просматривать лежащие на столе бумаги. Допить этот стакан ему не удалось. За дверью послышался странный шум, она распахнулась и в кабинет губернатора вошли трое рослых парней в полной амуниции спецназа, а так же высокий человек в штатском, с напряженным лицом, приметным шрамом около рта и холодными глазами палача.

— Кто вы такие, какое право имеете врываться в мой кабинет! — рявкнул Месяцев, потянувшись к селектору. Рубежный не стал дожидаться последствий этого действия губернатора, перегнувшись через стол он схватил Месяцева за волосы и изо всей силы ударил генерала лицом о полированную столешницу. На благородные разводы мореного дуба закапала кровь.

— Читай, — Рубежный сунул под нос дальнозоркому губернатору ни когда ранее не виданный им документ.

«Федерально Агентство Безопасности, — с трудом, без очков напрягая зрение прочитал генерал. — Значит Стариков был прав. Оно существует и работает».

Спустя две недели Сизов и Соломин сидя в одной из комнат резиденции «Баня» просматривали видеокассету, при этом слушая личные комментарии Демидова. Сизов потягивал пиво, Соломин, прибавивший ко всем своим многочисленным болячкам язву желудка, изредка прикладывался к «Боржоми».

— Все это начал военный прокурор Зинченко, вот его фотография. Он раскопал на Месяцева много компромата, но затем был найден мертвым в своем кабинете, все очень походило на самоубийство, но сейчас уже доказано что это было организовано людьми Месяцева, неким Шикуновым. Но Зинченко успел передать дубликаты своих материалов Семенову. А это кадры из личного архива Месяцева. Ну, тут мало интересно — его дом, один из пяти, девочки, сауна... А, вот! Это уже интересно, — Демидов остановил запись и показал на мелькнувшую в кадре лежавшую на широкой кровати очень красивую, обнаженную девушку с явно заплаканным лицом. — Это Лена Фомичева, ей всего тринадцать, но девушка, как видите, развита не по годам. Губернатор приметил ее на открытии новой школы, она подносила ему цветы. На следующий день Шикунов подкатил к ней после уроков с соответствующим предложением, но Лена оказалась девушка со старомодными понятиями о чести, тогда раздосадованный интендант просто выкрал ее. Губернатор своего добился, все-таки бывший десантник, но девушка оказалась очень строптивой, грозила большим скандалом, так что Шикунову пришлось ее задушить и закопать недалеко от дачи губернатора. Эти кадры так же попали в руки Семенову, и они послужили хорошим дополнением к его бухгалтерским разработкам.

— Где-то я про подобное уже слыхал, — пробормотал Сизов.

— Ну как же, стиль Лаврентия Павловича, — хмыкнул Соломин. — Ни что в этом мире не ново.

— Продолжай, — кивнул Сизов запнувшемуся Демидову.

— Ну, а это главное, — на экране телевизора были странные земляные работы. В зимнем лесу несколько человек разгребали лопатами снег и сучья. — Чтобы выбить из Месяцева расположение этого схрона пришлось применить к нему все известные методики, вплоть до «сыворотки правды».

А на экране телевизора все те же люди выволокли из ямы здоровый, пятидесятилитровый бидон, подобный тому, в которых на фермах перевозят молоко. Открыв его следователь в прокурорской форме начал по одному вытаскивать и складывать на поднос небольшие мешочки с завязками, методично считая свою добычу. В следующем кадре он открыл один из мешочков, но безупречно ограненные бриллианты не оставили особого впечатления при плохой съемке и мрачном освещении зимнего дня.

— Эта схема была отлажена до поточного метода. Все государственные и частные предприятия и фирмы платили один процент доходов в личный фонд губернатора. Официально деньги шли на благотворительность, на самом деле до сирот и убогих доходило не более трети всей суммы. На остальные деньги в Якутии закупались необработанные алмазы, на гранильных фабриках Новосибирска доводились до ума, а затем бриллианты поступали лично к Месяцеву и его семейству.

— И на сколько тянет этот бидончик? — поинтересовался Соломин.

— Почти миллиард в рублях, примерно двести пятьдесят миллионов долларов. Существовал еще личный схрон Молодцова, но эта сволочь успела застрелится, теперь ведем работу с его шофером и остальными приближенными.

— Как они все-таки вышли на этого Семенова? — спросил Сизов.

— Тут не обошлось без предательства. Один из наших людей сдал нашу контору своему губернатору, в том числе номера московских телефонов и электронной почты. Далее все было просто, они проверили кто звонил по этим номерам из Новосибирска и вышли на Семенова.

— Ну что ж, значит пора вам выйти из подполья, — решил Сизов. — Пусть вас боятся.

— Да, пора, — согласился Демидов. — А то в том же Новосибирске едва нашу группу не расстрелял местный СОБР. Хорошо что глава «фебовцов» еще по Чечне лично знал того парня что руководил собровцами.

После того как Демидов ушел однокашники долго сидели молча.

— Интересно, есть ли предел человеческой жадности? — тихо, скорее для себя сказал Сизов.

— И подлости, — вздохнул Соломин.

— У тебя сколько на черный день припрятано бриллиантов? — спросил Владимир.

— Шутишь что ли? — поперхнулся своей минералкой Соломин. — Откуда у меня бриллианты?

— Ну вот и меня столько же. Вряд ли они есть и у Сашки. Нас что же, всего трое таких осталось в этой стране? Помнишь каким был этот генерал, Месяцев, четыре года назад?

— Ну, допустим, тогда он был только полковник, — напомнил Премьер.

— Да, бравый вояка, прошел все горячие точки Союза, раз пять был ранен, его нам рекомендовал Сазонтьев. Начал, вроде, неплохо, претензий к нему не было. И за считанные годы превратился в такое дерьмо.

Через два месяца состоялся суд над тремя бывшими генерал-губернаторами, Месяцевым, Стариковым и Авдониным. Еще один генерал-губернатор, Шабунин, успел застрелиться до ареста. И это было лишь начало большой чистки. Только из органов московской милиции было уволено десять тысяч человек, шестьсот сорок человек осуждено, пятьдесят два — в основном высшие офицеры, расстреляны. Радиоголоса из-за бугра торжествовали. Торопливый говорок Симеона Антипина иногда просто захлебывался от избытка переполнявших писателя чувств.

— Этот год войдет в один ряд в истории России вместе с годом введения Иваном Грозным опричнины, и незабвенным тридцать седьмым — годом начала основных сталинских репрессий. История повторяется снова и снова, похоже что Россия не способна учиться на своих уроках. Те, кто четыре года назад свергали старый строй и расстреливал своих противников, теперь сами получили достойную плату стандартными девятью граммами свинца.

Фокин же в своем обычном телеобращении был предельно краток, но жесток в формулировках. Перечислив результаты всех массовых чисток главный идеолог страны подвел общий итог.

— Военное руководство страны еще раз доказало, что вопреки мнению всех этих сволочей из-за бугра, оно способно самоочищаться от позорящих его честь генералов и офицеров. При этом не идут в счет ни какие прошлые заслуги или симпатии. Сегодня Россия получила еще один хороший импульс для движения вперед.

При всей этой взаимной истерии ни кто из аналитиков особенно не обратил внимание на то, что всех четырех выбывших губернаторов сменили люди далекие от армейской жизни, простые чиновники и люди от бизнеса.

ЭПИЗОД 50

2000 год, граница с Ингушетией, пропускной пункт «Кавказ».

Этот день ни чем не отличался от десятков и сотен дней на войне. Самая адская работа именно здесь, на грани между миром и войной, когда уже не знаешь кто враг, а кто нет. Там, в бою, там все понятно, совсем не так как здесь.

Капитан Юрий Мирошкин с утра пребывал в плохом настроении, и виной всему была вступающая в свои права осень. Еще вчера острая синева бабьева лета словно увеличительным стеклом разжигала последнее тепло остывающего солнца, и капитан даже слегка позагорал, подставив свой коричневый торс последним лучам осеннего светила. Но проснувшись во втором часу ночи Мирошкин услышал словно кто-то робко постукивает одним пальцем по железной крыше его вагончика, и невольная тоска сжала его сердце.

«Еще одна осень на войне, снова грязь, холод, тоска», — подумал он. Кроме того вспомнилось главное, о том что от него ушла Ленка, и эта тоска по любимой женщине накрыла сердце такой безнадежной мукой, что Юрий закусил край одеяла, чтобы не застонать и не разбудить спящих рядом офицеров. Противный вкус шерстяной тряпки окончательно прогнал остатки сна, и Мирошкин так и проворочался до утра, невольно слушая как все требовательней и злей дождь барабанит и по крыше, а усиливающийся ветер иногда свинцовыми очередями швыряет капли в стекло небольшого оконца.

А в восемь утра Мирошкин был уже на посту, и с чисто физическим мучением всматривался в эти чуждые ему лица женщин, старух, стариков, сравнивая их с мутными фотографиями в засаленных, мятых паспортах, пытаясь понять что хотят сказать эти неприятные, вызывающие отвращение, а порой и ненависть люди.

— А-а, гаспадин афицер, это он, просто тогда он был толстай, а счас савсем худай стал, — почти кричала Юрию в лицо высокая, худая как кочерга и такая же страшная женщина неопределенного возраста. При этом она наклонилась почти вплотную к лицу капитана, и Юрия едва не вырвала от адской смеси лука, чеснока и давно нечищенных зубов. Сам престарелый старик ингуш, действительно мало похожий на фотографию в паспорте, стоял молча, медленно и редко моргая глазами.

К Юрию подошел его запоздавший напарник, капитан Василий Зелинский. За глаза их звали Торопунька и Штепсель, настолько забавно смотрелись рядом рослый Зелинский и низенький, коренастый Мирошкин.

— Что у тебя? — спросил он, методично пощелкивая семечки.

— Семен, как думаешь, это он или нет? — спросил Мирошкин протягивая паспорт Зелинскому. Тот оценивающе взглянул на старика, потом на фотографию, потом снова на старика, а затем закрыл паспорт, и, отдав его ингушу, махнул рукой, дескать — проходи.

— Сегодня что-то народу меньше чем обычно, — сказал Юрий, раскрывая очередной паспорт старика, на этот раз чеченца.

— Дождь, сидят по домам, — заметил Зелинский, делая то же самое с паспортом его жены.

С обоих сторон блокпоста скопилось не менее сотни человек желающих проникнуть по другую сторону границы, но это действительно было мало. Обычно таких ходоков стояло раза в три больше. Что особенно убивало офицеров, так это то, что спустя часа два-три те же самые лица возвращались обратно либо в Чечню, либо в Ингушетию. Юрий зевнул, потом еще раз. Зелинский рефлекторно повторил все это и спросил:

— Ты что это зеваешь, не выспался?

— Нет.

— А я так хорошо спал под этот дождь. Вчера из дома письмо пришло.

— Да? Что пишет Надежда?

— Юрка уже ходить начал, Аньку отдали в детский сад. Кстати, Надежда видела твою с этим... козлом. Говорит он старше Елены лет на двадцать. Какой-то важный чин в городской управе. Лысый.

— Ну и хрен с ними. Пусть живет, пыль с лысины сдувает.

Офицеры знали друг друга давно, с училища, тогда они не сильно дружили, но оба скоротечных курсантских романа происходили у всех на глазах. Но затем жизнь в одном небольшом гарнизоне поневоле сблизила обе семьи, а эти командировки на Кавказ так же быстро заставили мужчин сдружиться. Вот только семейная жизнь Зелинского удалась, а у Мирошкина пошла наперекос.

К полудню Юрий окончательно выдохся. Ему казалось что он заснет прямо сейчас, стоя с паспортом очередного ходока в руках. Плюнув на все он отошел к вагончику и умылся. Как раз в это время со стороны Чечни подъехал здоровенный бортовой «КамАЗ», а сразу за ним три белоснежных джипа с эмблемой ОБСЕ.

— О, опять эти шакалы евросоюзные, — заметил Зелинский, исподлобья поглядывая в сторону заезжих гостей. — Все ездят, нюхают, козлы!

— Да пусть ездят, авось когда-нибудь да подорвутся на фугасе, а то все не верят что тут идет война.

— А лучше что бы чеченцы утащили их в плен.

Как обычно делегацию надо было пропустить без очереди, но для этого сначала нужно было проверить здоровенный бортовой «КамАЗ», буквально забитый галдящими как сороки чеченками и разным скрабом. Мирошкин занялся водителем, от джипов же подбежал не по годам молодой майор с лощеным лицом типичного «арбатского вояки».

— Ну, что тут у вас!? — торопливо начал понукать он. — Давайте быстрей, мы на самолет опаздываем.

— Погоди, успеете, — сказал Зинченко, и кивнул подошедшему сержанту. — Посмотри что там.

Запрыгнув в кузов сержант осмотрелся по сторонам и крикнул:

— Барахло разное! Тряпье, мешки с мукой.

— Ну пошарь там! Да гони этих баб с кузова! Пусть не придуриваются что правил не знают, каждый день туда-сюда ездят!

Сержант с матами начал гнать пассажирок из кузова, Мирошкин, проверив бумаги водителя, подошел на помощь к своему другу и так же принялся проверять документы у пассажирок «КАМАЗа». Получив документы они по одному лезли обратно в кузов, хотя сержант продолжал свой осмотр.

— Куда прете, — накинулся тот на них. — Не видите я еще не закончил!

В ответ те загомонили что-то на своем горластом языке, ни мало не собираясь уступать солдату. Плюнув тот продолжил копаться в ящиках и мешках. Молодой водитель КАМАЗа нетерпеливо посматривал из кабины, время от времени нажимая на газ, и внося ревом своего двигателя еще больший шум. А московский майор снова начал атаковать, на этот раз Мирошкина.

— Э-э, капитан, ты давай не наглей, а! Хочешь себе неприятности получить? Ты их получишь, я тебе это гарантирую!

— Да отстань ты, — отмахнулся от него Юрий. — Нашел чем пугать. Дальше Чечни все равно не пошлют. Сержант, как там у тебя?

— Сейчас! — донеслось из кузова. — Ну-ка слезь с этого ящика! Кому говорю слазь!

«С кем это он там», — подумал Мирошкин, и в этот момент в кузове грохнул пистолетный выстрел. Капитан еще поворачивал голову, а КамАЗ уже взревел и тронулся с места, своим ревом почти заглушив визг попадавших от толчка чеченских женщин. Ближе всего к машине оказался Зинченко, он успел догнать еще не разогнавшуюся машину и, подтянувшись, рывком запрыгнуть в кузов. Юрий видел как Василий встал, но водитель заложил крутой вираж объезжая бетонный блок, капитана мотнуло в сторону. А когда он выпрямился снова послышались выстрелы, и тело Зинченко дернулось, завалилось назад, перевалилось через борт и упало на дорогу. Эти двадцать метров Мирошкин пробежал на одном вздохе и почти упал на тело друга. Одного взгляда ему хватило чтобы понять весь ужас положения. Изуродованное пулями лицо Василия не оставляло ему ни каких шансов, капитан еще хрипел, из пробитого виска пульсировала кровь, еще одна пуля прошла через глаз. А со стороны уезжающего КАМАЗа доносилась все разгорающаяся пальба. Лавируя по лабиринту из расставленных по дороге блоков громоздкий грузовик никак не мог набрать скорость, по кабине водителя стреляли из нескольких автоматов, но и из кузова уже не прячущиеся боевики отвечали ожесточенным огнем. Их было трое, в грязном камуфляже, в черных масках. Разогнувшийся Мирошкин перехватил пробегавшего мимо солдата, выхватил из рук у того «Калашников» и, почти не целясь, выстрелил в сторону КАМАЗа из подствольного гранатомета. Выстрел получился удачным, граната опустилась точно в центр кузова и, очевидно, попала на какие-то боеприпасы, потому что сразу полыхнул невероятной силы взрыв, в щепки разнесший кузов грузовика.

Опустив автомат Мирошкин несколько секунд смотрел на догорающие останки КАМАЗа, потом машинально отдал оружие солдату, и присел на корточки рядом с телом друга. Василий уже не дышал, единственный его глаз был открыт, и, отражая серую хмарь осеннего неба, стал таким же серым и безжизненным, утратив живую, природную голубизну. Юрий медленно стянул со своей головы шапку. Мимо него проползли джипы с высокой комиссией, но Мирошкин, казалось, не видел этого.

Спустя восемь лет в международном аэропорту Гааги Юрий Мирошкин спускался по трапу с борта семьсот сорок седьмого Боинга. На погонах его щегольского мундира сияли три полковничьих звезды, справа на груди значок Военной академии имени Фрунзе. Эта посадка в Голландии была вынужденной, из-за сильного ливня аэропорт Брюсселя не принимал их самолет, и теперь Юрий раздумывал над тем, как добираться до штаб квартиры НАТО, дождаться улучшения погоды, или просто уехать автобусом. Гаагу так же одолевал дождь, показавшийся Мирошкину очень сильным, он невольно перешел на бег, хотя до поданного им автобуса было всего метров двадцать.