Но за это время произошло и нечто важное в личной жизни Диктатора. Закончив процедуру подписания очередных бумаг, Михаил Фартусов, секретарь Сизова, несколько замялся и напросился на вопрос:

— Есть что-то еще?

— Да, Владимир Александрович, тут... э... одна журналистка нас допекает уже три месяца. Говорит, что вы ей обещали интервью частного характера.

Сизов улыбнулся.

— Да, было дело. И что, сильно она этого добивается?

— Звонит каждый день. Надо сказать, весьма язвительная дама, такое порой про вас говорит.

— Например? — заинтересовался Сизов.

— Ну, например, что вы не умеете держать слово, что боитесь ее.

Теперь Владимир расхохотался уже во все горло. Он прекрасно помнил эту зеленоглазую фурию, не пропускавшую ни одной пресс-конференции с его участием. В глазах симпатичной репортерши Диктатор читал не любовь, а скорее, наоборот, явную ненависть. Может, это и привлекало в ней. Сизов прекрасно помнил, как после памятной пресс-конференции по Югославии она пробилась к нему вплотную и, просунув голову под мышкой телохранителя, спросила:

— Почему вы не даете интервью о своей личной жизни?

— Не считаю нужным.

— А народ считает это нужным, по крайней мере, все женщины России.

Сизов остановился:

— А вы какой орган представляете?

— "Крестьянку".

Владимиру стало смешно. Демонстративно оглядев одетую от Диора и Кардена журналистку с ног до головы, он покачал головой:

— Крутые у нас пошли колхозницы.

Внимания на явную издевку пресс-дама не обратила и продолжила «прессовать» главу Временного Военного Совета:

— Так вы все-таки дадите интервью нашему журналу?

— Хорошо, но только не сейчас, чуть позже. Когда кончится заваруха с Балканами.

— Я буду звонить каждый день, — пригрозила она и, как оказалось, выполнила свое обещание.

После короткого раздумья Сизов согласно кивнул головой:

— Хорошо, можешь пригласить ее сюда завтра, с утра. Кстати, как ее зовут?

— Ольга. Ольга Данилова.

— Как она, по-твоему, сильно большая дура?

Фартусов пожал плечами.

— Пишет она хорошо. В прошлом активистка движения феминисток, дама независимая, разведенная, бездетная. Кстати, она уже побывала в семье Соломина, брала интервью у Сазонтьва, у его жены.

— У Нади или у новой?

— У той, прежней.

— Кстати, Сибиряк оформил свой развод?

— Нет, ему все не до этого.

Владимир вздохнул. Он всегда поражался способности главковерха собираться в экстремальных ситуациях и вести дела на пределе человеческих возможностей. Но после разрешения конфликтов Сашка и пил безмерно, превышая все возможные человеческие нормы.

— Ладно, приглашай эту заразу, а то еще действительно подумает о себе невесть что.

На следующее утро, без десяти десять «девятка» Ольги Даниловой затормозила у ворот загородной резиденции. Сразу за воротами ее встретил Фартусов, похвалил за точность и повел к небольшому двухэтажному дому, виднеющемуся за рядами корабельных сосен. Журналистка чувствовала себя так, словно хватанула лошадиную дозу кофеина. Она оглядывалась по сторонам, стараясь заметить и запомнить что-то необычное, особенное. Но увы, все было предельно строго и скупо. Метрах в пятидесяти от дома громоздились хозяйственные постройки, что-то вроде большого гаража, по всему участку разбегались расчищенные дорожки, а в остальном — сосны, снег, чистый воздух. Лишь рядом с крыльцом Ольга заметила следы — кто-то недавно ходил на лыжах.

Сизов ожидал ее на первом этаже, сидя в кресле перед большим камином. На нем был бежевый свитер, лицо еще не остыло от прогулки на морозе. В этот раз он показался ей даже моложе, чем прежде, может из-за румянца, а может быть, потому что была нарушена знаменитая фирменная прическа Диктатора. При виде дамы Владимир вежливо встал, но поцеловать ей руку не решился.

— Добрый день, это вы катались на лыжах? — с ходу взяла быка за рога Ольга.

— Да, пробовал.

— И как?

— Пока не очень получается. Переломы болят, не дают толком разбежаться. Хотите шерри? Говорят, это лучший напиток для женщин в такую морозную погоду.

— Спасибо, не откажусь. Вы ведь перворазрядник по лыжам?

— Откуда вы знаете? — удивился Сизов.

— Я много что о вас знаю, — отрезала Данилова.

Сизов усмехнулся. Своеобразные манеры журналистки его, как ни странно, не раздражали, скорее, наоборот. Она сейчас была очень хороша, в темно-синем трикотажном платье, выгодно подчеркивающем красивую фигуру. От этой феминистской дивы так сильно веяло чисто женским началом, что Владимир временами терял нить беседы.

— Я, например, знаю, что на лыжи в первый раз вы встали лишь в пятнадцать лет. До этого ваш отец служил в Туркестанском военном округе, и снег вы видели больше на картинках. Но потом его перевели в Мурманск. Товарищи сначала над вами смеялись, но уже через три месяца вы стали чемпионом школы по лыжам, а к концу десятого класса выполнили норматив первого взрослого разряда.

— С ума сойти, какие подробности! — позволил себе сыронизировать Сизов. — Вспомните еще, как я ходил в ясли.

— Это неплохая идея, но мне пока хватает и школы.

Они сидели перед горящим камином, Владимир потягивал легкое молдавское вино, а Данилова, время от времени прикладываясь к бокалу шерри, продолжала «дознание»:

— Я вижу у вас на столике книгу Маккиавели. Это случайно или нет?

Сизов улыбнулся.

— Нет. Это просто ликбез. Я часто слышал это имя, но к стыду своему, не читал. Теперь вот наверстываю.

— Ну и как вам этот казуист?

— Большая часть его постулатов уже устарела. Хотя кое-какой смысл в этом есть.

— Например?

— Ну хотя бы... — Сизов полистал книгу, присматриваясь к многочисленным карандашным пометкам. — Вот: «И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна — женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать, таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как женщина, часто подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают».

Ольга хмыкнула:

— Не хотела бы я попасть в руки этого вашего Маккиавели. Но оставим его. Основной вопрос, интересующий женщин России: почему вы не женаты?

— А вы почему не замужем?

— Я пока не нашла свою, как это принято говорить, вторую половину.

— Ну совсем как я!

— Однако вы два раза были в браке?

— Вы тоже, — парировал Сизов.

Журналистка в первый раз за время беседы смутилась.

— Ну... это индивидуально. Сначала меня бросили, потом я оставила мужа. Просто оказались разными по характеру, по взглядам.

— Вот то же самое произошло и со мной. Вы сказали половинка, а вторая моя жена пыталась стать, как бы это сказать, трехчетвертинкой. А я этого, — он покачал головой, — не люблю.

— Я понимаю, вы лидер, это ясно по всей вашей биографии. Но почему вы расстались с первой женой?

Сизов усмехнулся:

— Это еще проще. Типично офицерский брак. На плечах погоны и билет на Камчатку, все девушки кажутся красавицами, комсомолками и активистками. Ну, а потом выясняется, что ты живешь с каким-то совершенно другим и не очень приятным человеком.

— Вы думаете найти себе спутницу жизни?

— Конечно.

— Каким образом? Может, нашему журналу устроить конкурс?

Сизов расхохотался:

— Проще поместить объявление: «Одинокий холостяк желает соединить судьбу неважно с кем, лишь бы кто позарился».

Они проговорили два часа, в конце беседы, провожая журналистку, Сизов сказал:

— Ну что ж, до скорой встречи.

— Вот как! — оживилась Ольга. — И когда же она состоится?

— Это зависит от того, как быстро вы напишете вашу статью. Ведь цензором буду я.

Через два дня Данилова позвонила в секретариат, и Сизов пригласил ее к восьми вечера. Диктатора Ольга нашла все у того же камина, на обширном диване. Ополовиненная бутылка водки на журнальном столике и расслабленная поза Сизова слегка удивили журналистку.

— Я принесла статью, посмотрите? — спросила она.

Сизов молча показал рукой на диван рядом с собой, но на протянутые бумаги не обратил никакого внимания. Все так же не говоря ни слова, он притянул Ольгу к себе, опрокинул на диван и навалился сверху, подавляя быстро слабеющее сопротивление...

Машина журналистки так и простояла всю ночь у КПП, покрываясь слоем снега.

Это была странная связь. Два сильных характера объединились в один союз. Сизова неудержимо влекло к Ольге как к женщине, а та просто почувствовала огромное одиночество этого сильного человека. Первый раз вместе на людях они показались на новогоднем праздничном балу. Эта была сенсация, о которой только и говорил весь присутствующий бомонд. На встрече с премьером Госсовета Китая Ольга была уже официальной половиной Сизова. Фамилию она сохранила свою, хотя журнал оставила и перешла работать в личную концелярию главы Временного Военного Совета. Первым делом Ольга попыталась изменить имидж своего нового мужа.

— Ты слишком закрыт. Знаешь ли ты, что по популярности среди всех остальных членов ВВС ты всего лишь во второй пятерке?

— Я не кинозвезда, чтобы любоваться своим рейтингом, — попробовал отшутиться Сизов.

— Нет, ты не понимаешь. Знаешь, кто самый популярный в народе среди членов вашей банды?

— Сазонтьев?

— Нет, Соломин. Сазонтьев на втором месте.

— Почему?

— Потому что круглый, добродушный, с чувством юмора. Слово свое держит. Сказал не допущу голода — сделал.

— Ну, а кто там дальше в твоем рейтинге?

— Фокин. Его жутко не любят все телевизионщики, да и вообще, журналисты. Зато среди народа он популярен. Эти его еженедельные брифинги длятся не больше десяти минут, парень улыбчивый, с юмором, что еще нужно нашим баранам? Потом идут Володин и глава Центробанка Анохин.

— А этот-то как туда попал?! — искренне удивился Сизов.

— Ну, он сохранил все вклады, повысил ставки, симпатичный мужик, опять же с чувством юмора. А вот за ним уже идешь ты.

— Ладно, и кто же у тебя на последнем месте?

— Догадайся с трех раз.

— Ждан?

— Точно.

Сизов хмыкнул. Главу ФСБ было трудно обвинить в мужской красоте. Нет, он был рослым и атлетически сложенным мужчиной, но лицом откровенно смахивал на побрившегося бабуина. Глубоко посаженные глаза располагались чересчур близко друг к другу и прикрывались сверху выпирающими надбровными дугами. Сазонтьев как-то на отдыхе шепнул на ухо Сизову, показывая глазами на плещущегося в бассейне Ждана:

— Я как его увидел, так поверил Дарвину, что человек произошел от обезьяны.

Несмотря на всю свою «первобытную» внешность, Ждан был лишен каких-либо комплексов и со страшной силой приударял по женскому полу, отставая по этому показателю лишь от своего предшественника Лаврентия Палыча. Дурная, животная сила так и перла из мускулистого тела фээсбешника.

— Ну и что же ты предлагаешь делать? — продолжил разговор Сизов.

— Почаще появляться на народе, побольше улыбаться. Пару раз принять участие в каких-нибудь неофициальных церемониях, открыть школу или дать старт пробегу на лыжах. Блокада когда-нибудь кончится, надо будет выезжать на Запад. А ты только и умеешь, что в Бане мяч пинать.

Она показала на здоровущий синяк на ноге Сизова. Тот засмеялся. Пресловутая Баня возникла после провала заговора Елистова и Демина. Среди архивов бывшего главы ФАПСИ нашли массу пленок с записями десятков часов сверхсекретных разговоров членов Временного Военного Совета. Чтобы избежать повторения подобного и была создана так называемая резиденция «Ключи». В народе, да и между собой, члены ВВС называли ее просто Баня. Баня там действительно была, и весьма знатная, на любой вкус — финская, русская, римские термы. Больше всего предавался огненным забавам Ждан, он мог не вылезать из парной по часу. Состязался с ним только Сазонтьев, да и то больше из самолюбия, чем по охотке. Кроме того рядом имелся плавательный бассейн, зал тренажеров и спортзал для игры в мини-футбол. Именно там во время очередного матча Сизов и заработал от Ждана синяк. Угнаться за всеми остальными Владимир пока не мог, но зато хорошо стоял на воротах.

Преимущество новой резиденции заключалось в том, что она полностью была защищена от любой прослушки. Все строения, даже парная, были экранированы, и представляли из себя железную коробку, сверху обитую деревом. В парной, в бассейне, на тренажерах порой решались важнейшие дела.

Теперь Сизов смог попристальнее присмотреться к тому, что происходит внутри страны. Прошедшие полтора сумасшедших года она целиком находилась в распоряжении двух людей: премьер-министра Соломина и министра внутренних дел Малахова. Через месяц после переворота все губернии и автономные республики были ликвидированы, страну поделили на десять регионов во главе с генерал-губернаторами. Власть их была огромна. Например Седов, глава Восточно-Сибирской губернии, управлял на территории от реки Лены до самого Тихого океана, включая Камчатку и Чукотку. Не везде это разделение прошло гладко, Башкирия и Татарстан полыхнули националистическими бунтами, подавленными быстро и жестоко. С одной стороны такая концентрация власти виделась удобной, легче командовать десятью послушными генералами, чем восемью десятками строптивых политиканов. Но и загибы этих «держиморд» порой были чудовищны.

Глава Центросибири Сударкин вбухал бешеные деньги в восстановление музея Сталина в Курейке. Он же возвел для себя под Красноярском царские покои с настоящим гаремом. За эти две «ударные стройки» генерала пришлось расстрелять, дабы другим наместникам неповадно было повторять его подвиги.

Чем больше Сизов погружался в дела, тем больше поражался масштабу мышления Соломина. За короткий срок тот сумел перевернуть страну на сто восемьдесят градусов. Все то, что кормило раньше государство — экспорт, было обрезано санкциями ООН и США. Еще в октябре две тысячи четвертого года во Временный Верховный Совет пришли десять олигархов, главы нефтяных и газовых концернов страны. Это было странное зрелище, словно сошлись в бою две армии. С одной стороны стола — ряд людей в однообразной военной форме, по другую сторону — десять человек в не менее однообразных костюмах, пошитых самыми престижными кутюрье мира, в строгих галстуках и белоснежных рубашках. Разговор начал Артур Андриевский:

— Господа, мы хотим, чтобы вы воспринимали нас не только как ходячие тугие кошельки, но и как главных двигателей прогресса в России. Мы даем работу половине работоспособного населения страны. Ежегодно бюджет на треть пополняется за счет налогов с нажитого нами и нашими работниками капитала. Именно поэтому мы попросили принять нас. Нас беспокоит положение страны, прежде всего в экономической области. Из-за введения эмбарго государство лишается основного притока валюты, а значит, и доходов. Впереди нас ждет финансовый крах, хаос, нищета и голод. Это будет похлеще, чем на Кубе или в Северной Корее.

— И что вы предлагаете? — спросил Сизов.

— Надо идти на компромиссы с Западом. Нет-нет, не принимать их ультиматум, — Андриевский даже поднял вверх ладони, успокаивая оживившихся офицеров, — а просто гибко лавировать. Пойти на ряд уступок. Например, можно пожертвовать Чечней и предоставить ей автономию, а за это выторговать хотя бы возможность продавать свою нефть.

— Значит, вы считаете, что нам не выжить без западных подачек?

— Ну, можно называть их подачками, можно траншами, суть от этого не меняется, — сказал, пожимая плечами, Альфред Кашинский. Полноватый информационный магнат имел неприятную особенность улыбаться по делу и без дела, в радости или, как сейчас, в беде. — Без этого нам пока не обойтись.

— А если не воровать? — спросил Соломин. — Мы пошли вам навстречу, снизили налоги до тридцати процентов с прибыли. И что мы имеем в ответ? По-прежнему черный нал, двойная бухгалтерия. Не так ли, господин Кашинский?

Магнат заметно побледнел:

— Почему вы так решили?

— Мы не решили, мы точно знаем, как вы это делаете, с кем и куда исчезают неучтенные финансы. Полмиллиарда долларов вы вывезли из страны только за последние два месяца.

В разговор вступил Сизов.

— Мы предупреждали, что продолжение подобной практики будет караться по всей строгости законов военного времени.

В ту же секунду открылись двери, и два офицера, подойдя к Кашинскому, ловко и быстро заломили ему руки и выволокли из комнаты. Чуть погодя, в невольно наступившей тишине, все расслышали отдаленный пистолетный выстрел. Из всеобщей оторопи олигархов вывел голос Сизова.

— Но продолжим наш разговор. Насколько я понял, вы на данный момент не в состоянии управлять своими финансовыми и производственными делами. Мы решили пойти вам навстречу и согласны национализировать ваши предприятия, банки и фирмы.

— Но вы же заявляли нам тогда, в июне, что гарантируете... сохранность частной собственности! — срывающимся голосом заявил Андриевский.

— Да, но вы же сами только что заявили, что не способны в условиях блокады продолжать свою деятельность!

— Мы говорили не про это. Мы говорили о путях вывода России из политического кризиса, — резко заявил Шахновский, глава Газпрома.

— А вам незачем соваться в дела политики. Россия будет в блокаде еще не один год, так что привыкайте.

— Знаете, есть такая фраза: «Политика — это концентрированная экономика», — напомнил Андриевский.

— Вот именно, — подтвердил Сизов. — Именно поэтому мы и затеяли всю эту заваруху с переворотом. Россия должна перестать жить на деньги богатого дядюшки с Запада.

— Но это сейчас невозможно!

— Мы думаем иначе. Виктор Андреевич, ознакомьте господ финансистов с нашей экономической программой.

— Ну, тут все внешне просто, — начал свою речь Соломин. — Есть три кита, на которые мы намерены опираться: строительство, сельское хозяйство и снабжение энергоносителями. Только треть страны газифицирована, это наш позор. Дальний Восток и Камчатка не имеют своих нефтеперерабатывающих заводов. Это также полный идиотизм. Естественно, что строительство дальних нефте — и газопроводов вызовет рост производства труб, а значит, и черной металлургии. Затем строительство. Две трети населения страны нуждаются в улучшении условий проживания. Мы намерены, как минимум, в десять раз увеличить финансирование индивидуального строительства, особенно дорог и жилья в сельской местности. И это даст не только рост производства кирпича и бетона, но и сопутствующей техники: кранов, подъемников, оборудования для кирпичных заводов, производства красок, обоев и прочего. Ну и сельское хозяйство. На первое время все усилия сосредоточим на наиболее рентабельных хозяйствах — птицефабриках и производстве зерновых.

— Но главное сделано еще в июле, — перебил премьера Сизов. — Издан закон, разрешающий покупать и продавать землю.

— Ну как же, «Декрет о Земле», — с кривой усмешкой заметил Шахновский. — Только вся эта голытьба кинулась сейчас же пропивать свою землю.

— Это пена, — ответил Соломин. — Вы правильно заметили — голытьба. Не они накормят Россию.

— Ну так что, господа? Есть желание поработать на важном фронте во благо страны?

Говоря это, Сизов чуть усмехнулся. Он слишком хорошо знал этих людей. ФАПСИ с первых дней после переворота взяла десятку под плотный колпак слежки. Большинство из них все это время занималось только одним — попытками вывезти из страны как можно больше валюты.

Вместо ответа Шахновский молча поднялся и пошел к двери. За ним последовали все остальные магнаты. За столом остался только один из олигархов — Андриевский.

— Вы знаете, у меня полтора десятка кирпичных заводов, — заявил он. — Так что я не прочь содействовать вашей строительной программе.

— Хорошо, мы рады этому, — сказал Соломин и кивнул своей круглой головой.

Во дворе олигархов ждало неприятное зрелище. У стены, под строительными лесами, окружившими Большой Кремлевский дворец, лежало тело Кашинского.

— Нет, надо бежать из этой страны и немедленно, — шепнул один из финансистов, Рубин, Шахновскому.

— Куда бежать, мы под колпаком, ты разве не понял? — зло отозвался тот.

Наблюдая из окна за исходом финансовой гвардии России, Сизов заметил:

— Лучшие мозги России — семь евреев и татарин. Смешно.

На этом неприятности для олигархов не кончились. Оказалось, что за время, пока они беседовали с руководством Временного Военного Совета, в их офисы успели вломиться энергичные молодые люди с погонами офицеров и штатскими манерами. Процесс национализации начался незамедлительно. Горячие головы предлагали национализировать все, вплоть до последних парикмахерских и магазинов, но Соломин на это не пошел.

— Как раз мелкооптовая торговля у наших «бизнесменов» получается лучше всего. Пусть себе торгуют.

Самой трудной проблемой было оторвать рубль от курса доллара. Раньше, при социализме, это удавалось чисто искусственными мерами. Теперь же Соломин объявил о переходе рубля на золотой номинал. Одновременно была разрешена свободная продажа золота. Ожили Колыма и Магадан, курс золота неизменно рос, и добыча ценных металлов перестала приносить убытки. Первоначально возник обширный теневой валютный рынок, но нефтяной кризис сильно подорвал доверие к доллару, тот подешевел настолько, что фарцовщики начали более охотно брать за единицу расчета евро. Большую часть добытого золота закупало государство, устроив жесточайшую войну «Ингуш-золоту» и всем остальным подпольным цеховикам-перекупщикам. Одновременно Временный Военный Совет утвердил «Земельный кодекс», разрешающий свободную продажу и скупку земли. Специальный Земельный банк должен был обеспечить операции живыми деньгами. Идея едва не закончилась крахом. Тысячи колхозов, совхозов и фермеров бросились в банк, выпрашивая ссуды под залог своих земельных угодий. Уставного капитала оказалось слишком мало. Тогда волевым приказом Соломин перевел дополнительные средства из Центробанка, что и спасло аграрных банкиров. Из-за этого решения Соломин надолго вошел в конфликт с директором Центробанка Анохиным, и лишь вмешательство Сизова разрешило этот небольшой, но принципиальный кризис.

Пришлось прибегнуть и к традиционным формам пополнения казны еще со времен Ивана Грозного — введению государственной монополии на продажу спиртного. Спиртовая мафия развязала настоящую войну за сохранение своих привилегий, но была уничтожена под корень апробированными методами бывшего танкиста Доронина.

Приток медикаментов из-за рубежа иссяк, и теперь уже государству пришлось искать возможности производства в стране нужных лекарств или закупать их через третьи страны и вводить на них фиксированные, заранее убыточные цены. И тут же, мгновенно, появился теневой рынок медикаментов, бороться с которым было очень сложно.

Самыми трудными были первые полгода после введения эмбарго. Встали целые отрасли промышленности, например, автомобилестроение. Замер конвейер ВАЗа. Сотни машин так и остались на потоке без импортных комплектующих. Застыли нефтяные «качалки», все хранилища были заполнены «черным золотом». В Тюмени и Поволжье нефтяным магнатам удалось спровоцировать рабочих на забастовки, испугав их неизбежной потерей длинного рубля. Забузили было и в Тольятти, но Соломин лично побывал на местах и спокойно и уверенно разъяснил забастовщикам политику своего правительства. Собрав в Москве директоров крупнейших производств, пострадавших от введения эмбарго, премьер-министр быстро разъяснил им существующее положение вещей:

— Эмбарго, это всерьез и надолго. Ищите смежников и покупателей внутри страны. Длинного доллара больше не будет.

Первый полностью отечественный автомобиль сошел с конвейера в Тольятти уже зимой. К этому времени цена на бензин упала до невероятно малых величин. На фоне общемирового энергетического кризиса эти цены выглядели, как сказки Шахерезады. Булка хлеба стоила в несколько раз дороже, чем литр бензина. На автомобильном рынке наблюдался ажиотажный спрос. Новые машины расхватывали, как горячие пирожки. Основными покупателями стали офицеры, получившие соответствующие дотации, и фермеры, старающиеся приобрести на полученные кредиты как можно больше техники.

Гораздо труднее решались вопросы с продовольствием. Крупные города типа Москвы и Питера привыкли кормиться поставками из-за рубежа. Столичные экспедиторы рванулись в российскую глубинку, сметая за баснословные для тех мест цены говядину и свинину. Но Россия никогда бы не смогла прокормить себя, если бы не поставки китайского риса, мяса и пшеницы. Удавалось закупать пшеницу и совсем уж в экзотических странах вроде Египта, через посредничество все того же Китая. Россия расплачивалась со своим южным соседом бензином, дешевым электричеством, поставкой оружия и поддержкой политического курса Поднебесной в отношении Тайваня. На рынок России хлынул поток дешевых китайских товаров. Трикотаж и электроника, знаменитые китайские термосы и велосипеды, все то, что перестала закупать Америка, перекочевало теперь в Россию.

Парадоксальность ситуации заключалась в том, что введение эмбарго даже помогло решить некоторые проблемы с продовольствием. Весь рыболовецкий флот страны лишился своих иностранных заказчиков. С упорством, достойным лучшего применения, десятки патрульных самолетов и кораблей ВМС США следили за тем, чтобы не дай Боже какой-нибудь русский траулер не перегрузил выловленную селедку на борт американской плавбазы. Поневоле рыбакам пришлось развернуться в торговле вглубь страны. Магазины и рынки оказались завалены дарами моря. Прилавки украшали десятки сортов рыбы, кальмары, креветки, гребешки, мясо криля и громадные тихоокеанские крабы, даже не подозревавшие о существовании своих геометрически правильных родственников.

Первое время из-за конфликта вокруг Курил Япония полностью исчезла из числа покупателей рыбных продуктов России. Но война постепенно сошла на нет, и миллионы привередливых японцев снова пожелали увидеть на своем столе традиционные продукты моря. Морская акватория восточнее Шикотана из-за радиактивного заражения оказалась непригодной для добычи рыбы и крабов. Тогда армада браконьерских судов по привычке ринулась в территориальные воды России. И обнаружила неприятный сюрприз. Если раньше пограничники испытывали дефицит горючего и быстроходных кораблей, то теперь и того и другого у них хватало. Появились новые суда на воздушной подушке, переоборудованные под сторожевики суда на подводных крыльях. Кроме того, были задействованы авиация и вертолеты. Наглухо перекрыв кислород браконьерам, дальневосточный губернатор Молодцов выждал два месяца, а затем встретился в открытом море с одним из крупнейших японских торговцев рыбой.

— Господин Ясухаро, вам нужны рыба и крабы, нам же нужна валюта. Давайте договоримся так: мы вылавливаем рыбу, вы дожидаетесь нас в условленной точке, и когда небо над нами будет чистым от американских спутников, перегружаем ее на ваши суда. Таким образом вы получаете рыбу и избегаете штрафных санкций США. Технологию мы отработаем, как вам сам принцип?

Японец не задумался ни на секунду:

— Мне очень нравится этот ваш принцип. Цены на рыбу и крабов у нас сейчас таковы, что их выгодно транспортировать даже из Норвегии, не то что с Курил.

— О цене мы договоримся.

— Я в этом уверен.

— Только валюта нам нужна наличными.

— Я не секунды в этом не сомневался, — вежливо осклабился в улыбке Ясухаро.

Технологию они действительно отработали до совершенства. Несколько японских сейнеров болтались в нейтральных водах рядом с громадной плавбазой. Тут же, недалеко, промышляли и русские суда. Когда получался интервал в наблюдении из космоса, в воду с российской плавбазы опускались громадные кошельковые неводы, под завязку забитые рыбой. Подцепить их и отранспортировать на свою плавбазу японским сейнерам не составляло большого труда. Полученной выручкой Молодцов делился с Москвой, и это устраивало всех.

На основные продукты питания, ввозимые из-за рубежа: хлеб, сахар, рис, — пришлось установить фиксированные цены. Для того чтобы торговцы их не взвинчивали, объявили жесткие меры штрафных санкций. Во всех городах были расклеены номера телефонов, по которым можно было «настучать» на торгашей.

Индийский чай исчез с прилавков, его целиком и полностью заменил китайский. Непривычный вкус последнего вызывал ругань и многочисленные шутки и анекдоты, но другого чая просто не было. Наиболее же возросли цены на кофе. Его закупали через третьи страны, и редко какая семья могла позволить себе купить большую банку. С сахаром было полегче, его, не афишируя, завозили с Украины. Это было настолько выгодно для обеих стран, что соседи-хохлы откровенно чихали на все эмбарго. Конечно же, подорожал шоколад. Его начали производить гораздо меньше, но витрины были им просто завалены, настолько кусались цены. Зато карамель на этом фоне смотрелась дешевой.

В первый же год Соломин сделал упор на кооперацию. Торгово-закупочным предприятиям внутри страны были предоставлены такие льготы, что они начали расти как на дрожжах. У населения скупали все: мясо, ранние овощи, картофель. Если раньше дачники закапывали большую часть урожая яблок в землю, то теперь с нетерпением ожидали многочисленных машин, скупающих фрукты ведрами. Подпорченные яблоки шли на вино, все остальные «разметали» города-миллионеры. Охрану дачных поселков взяли на себя дюжие парни из Союза молодежи. Наиболее рьяных воришек при попустительстве милиции просто забивали насмерть, остальных связывали, вешали на шею табличку: «Вор» и, украсив похищенными овощами, в таком виде водили по городу. Перестали воровать и цветной металл, просто не было возможности вывезти его из страны. Для сотен тысяч наркоманов, живших за счет мелкого воровства, наступили черные времена.

Весной две тысячи пятого года под картошку были вспаханы грандиозные площади. Народ, почувствовавший нехватку продовольствия, как всегда решил надеяться не на государство, а на себя. Помог и Бог, в этом году собрали огромный урожай пшеницы. Это позволило запустить на полную мощность производство комбикормов. Заработали птицефабрики, к концу две тысячи пятого года отечественная птица полностью заменила «ножки Буша». Дешевые корма и топливо вызвали ответную реакцию. Поголовье личного скота у крестьян выросло в несколько раз.