Чувства Диктатора постепенно начало меняться. После вспышки злобы и раздражения у него неожиданно прорезалось чувство страха. Да, он не понимал и поэтому боялся этих людей. Рациональному и прагматичному Сизову было многое непонятно. Как можно вот так, безоружными, выступать против силы испытывая при этом не страх, а радость. А трое министров продолжали обсуждать ситуацию. Оправившийся Ждан с азартом предлагал свои рецепты решения проблемы.
      - Да насрать нам на то, что подумают на Западе! Сейчас зайдем со стороны Манежной площади, сначала пустим "Черемуху", потом водометы. Полчаса и тут будут валяться одни тапочки!
      - Я тебе дам тапочки! У меня Светка где-то там! Я за нее тебе голову оторву если она хоть чихнет! - пригрозил Соломин.
      Малахов в дискуссию не вмешивался, только часто поглядывал на молчавшего Диктатора. Он знал, что последнее слово все равно будет за Сизовым. В конце концов не выдержал и Соломин.
      - Нет, Владимир, ты то что молчишь?
      В этот момент к Малахову подошел офицер и протянул ему бумагу. Прочитав ее министр оживился.
      - Ну вот, кое что проясняется. Судя по разговорам в толпе в случае применения властями силы предусмотрена всеобщая студенческая забастовка. Налицо организованный заговор против существующей власти, статья 56 нашего нового Уголовного Кодекса Российской Федерации, пункт два.
      - И что? - в голосе наконец-то отвернувшегося от экрана Сизова прозвучала явная злоба.
      - Ну, как что? Теперь можно их привлечь к уголовной ответственности.
      - Что, всех? Все десять тысяч? А потом всех остальных, кто начнет бастовать?! Сколько их по столице - пятьдесят тысяч, сто?
      Сизов замолчал, потом прошелся по комнате, с явным отвращением глянул на экран.
      - Надо придумать что-то более тонкое. И вообще, надо что-то с этим делать. Только не сейчас. Что-то надо делать...
      Он выхватил из рук Соломина листовку, еще раз перечитал его, потом хмыкнул.
      - Они требуют роспуска "Союза Молодежи".
      - И что? - не понял Ждан.
      - А то, что надо собрать побольше этих твоих молодых бандитов. Но сначала нужно чтобы этих, - он ткнул рукой в сторону площади. - Стало как можно меньше.
      Он подошел к окну. Шел уже второй час митинга. Толпа скандировала вслед за очередным оратором: "Долой! Долой! Долой!"
      - Пусть пока проорутся. Кстати, какую сегодня обещали погоду?
      - Низкая облачность, но без дождей, - припомнил Соломин.
      - А жаль что без дождей. Надо бы их организовать, но попозже, когда эти устанут.
      Наконец все начали понимать замысел Сизова.
      - Да, это здорово придумано, - пробормотал Ждан.
      Митинг на площади продолжался час за часом. Когда ораторам уже нечего было сказать начали выступать самодеятельные певцы, студенческие барды. Вскоре вся заведенная публика начала пританцовывать. Но к шести часам вечера все подустали, кто-то из работников мавзолея с подачи Ждана догадался отключить на трибуне электричество. Веселье начало постепенно начало сходить на нет, последние ряды плохо слышали голоса из мегафона. Словно по заказу властей подул сильный северный ветер. Раза три над городом на низкой высоте пролетел транспортный самолет, из-за сплошной облачности ни кто из москвичей его не видел, все только слышали низкий гул. Но после этого обработанные хлористым серебром облака разразились проливным дождем. Мало у кого на площади оказались с собой зонты, ни кто не догадался захватить с собой что-нибудь поесть, пирожки, хот-доги и мороженое лоточников смолотили в первые же часы митинга, а оцепление работало только в одну сторону, по методу ниппеля, выпуская всех с площади, и ни кого на нее не впуская. За пределами Васильевского спуска и Манежной площади скопилось много молодежи готовой поддержать студентов, но с ними как раз не церемонились, беспощадно отгоняя дубинками. Постепенно толпа на площади начала таять, к девяти часам вечера людской край митинга поджался до Лобного места. Наиболее разочарованными были телевизионщики из Си-эн-эн. Показывать одиннадцать часов одну и ту же толпу было бессмысленно. Надежды на скорый погром студентов силами Омона не оправдался.
      Еще через час толпа поредела еще больше.
      - Их осталось не более полутора тысяч, - доложил Сизову по телефону Малахов.
      - Виктор свою дочку нашел?
      - Да, с час назад ее выловили и увели с площади его адъютанты. Идти не хотела, хорошо отошла в туалет, там ее и перехватили.
      - Ладно, тогда запускай своих вурдалаков.
      Через пятнадцать минут со стороны Манежной площади на Красную начали вливаться плотные толпы одетых в черное подростков. Вязаные шапки, кожаные перчатки и трехцветные кокарды на груди не оставляли сомнений в их принадлежности к "Союзу Молодежи". На ходу союзники вынимали свое фирменное оружие - короткие обрезки труб обтянутые резиной.
      - Союзники, союзники! - тревожно зашелестело по толпе студентов. В первые ряды тут же перестроились наиболее тренированные в своих сражениях студенты спортинститутов. Оживились телевизионщики, но когда две толпы уже были готовы сомкнуться в одном столкновении на площади погас свет, и все остальное происходило в кромешной тьме, под непрекращающимся дождем. Слышались крики, удары, стоны, отчаянные вопли и многоэтажный мат. С Лобного места вспыхнул было свет, это телегруппа Си-эн-эн включила подсветку телекамеры. Овальным пятном высветился крутящийся калейдоскоп лиц, рук, но секунд через тридцать телекамера с хрустом разлетелась под ударами самодельных дубинок боевиков. Через полчаса все было кончено. Митингующие хлынули с площади на Васильевский спуск, и цепь Омона расступилась перед ними. Позади остались десятки раненых и два трупа. "Союзников" хоть и просили только выдавить студентов с Красной площади, но те в азарте, как всегда, увлеклись.
      В прессе это побоище, конечно, подали как волеизъявление патриотично настроенных молодых людей. Но даже выступивший по этому поводу в своем обычном субботнем бриффинге Фокин не был так убедителен как обычно. Самое удивительное признание прозвучало у него в конце речи.
      - Да, кое в чем эти митингующие правы. Я согласен что цензуру в стране можно уже отменить. Именно этому будет посвящено завтрашнее заседание Верховного Совета.
      Конечно, сам Андрей никогда бы не решился произнести такие слова не посоветовавшись с Сизовым. Но на следующий день в России действительно отменили цензуру, и разрешили проведение митингов и демонстраций, но только при соответствующей регистрации и под надзором властей. Студенты бурно отметили свою победу массовым митингом перед зданием МГУ на Ленинских горах. Правда после этого в течении трех месяца по всем институтам были потихоньку арестованы сорок человек организовавших первомайский митинг. Но естественное возмущение учащихся было сведено на нет усилиями провокаторов, внедренных Жданом в исполком Конфедерации Российских студентов.
      Власти признали гибель двух студентов, и ранение еще сорока трех, но свалили все это на образовавшуюся при драке давку.
      ЭПИЗОД 58.
      - Рота подъем!
      Голос дневального прозвучал как всегда не вовремя, Вовка Фомичев видел во сне здоровущий хот-дог, громадную булку, почти батон, и торчащую из белого, ноздреватого разреза толстую, хорошо прожаренную сардельку, а сверху кроваво красную, бархатистую струю кетчупа, медленно оседающую на коричневую, дымящуюся шкуру сардельки.
      - Подъем рота! - снова взвизгнул тонким дискантом голос дневального, и вслед за растаявшей в небытие сарделькой пришло ощущение досады что это был только сон.
      "Семин орет, - подумал Вовка, - Только у него такой противный голос. Запустить что ли в него подушкой?".
      Но когда Фомичев сам оторвал голову от подушки и открыл глаза, кто-то опередил его и в сторону уходившего на свой пост щуплого, невысокого пацана в крупных очках уже полетела тощая подушка, попавшая по затылку дневального. У того от удара на пол слетели очки, и вся казарма грохнула единым, дружным хохотом. После этого пробуждение не казалось уже такой досадной неприятностью.
      Спрыгнув вниз Владимир оделся, быстро и ловко заправил кровать. Через пятнадцать минут он уже стоял в строю вместе с сотней таких же как он подростков тринадцати, четырнадцати лет. Они болтали, смеялись, толкали друг друга, но только до той поры, пока дежурный по роте не рявкнул ломающимся баском традиционное: - Рота смирно!
      По коридору училища медленно двигались трое: невысокий, полноватый седой капитан с черной перчаткой протеза на левой руке, а за ним два длинных, худых прапорщика. У Капитана фамилия была Даев, руку он потерял в Чечне, а два его спутника носили созвучные фамилии: Симонов и Пимонов. В прошлую неделю кадеты проходили по астрономии Марс, и когда Юрий Иванович сказал что рядом с планетой двигаются два спутника, Фобос и Деймос, на самом деле переводимые как "Страх и "Ужас", сидевший рядом с ним хохмач Карпов шепнул на ухо Фомичеву:
      - Это как Симон и Пимон вокруг нашего Колобка.
      Шутка удалась, тем более что прапорщиков в роте боялись гораздо больше чем самого капитана.
      Тем временем дежурный рапортовал.
      - Товарищ капитан, третья рота Рязанского кадетского корпуса имени фельдмаршала Голенищева-Кутузова в количестве ста трех человек построена. Отсутствует кадет Морозов.
      "Ба, неужели опять Мороз деру дал?!" - удивился Вовка. Пока проводили поименную проверку он думал о этом парне, из-за этого чуть было не прозевал откликнуться на свою фамилию. Слава богу он вовремя очнулся и рявкнул в ответ на свою фамилию традиционное: - Я!
      Про Морозова Владимир думал и позже, когда они шли в столовую.
      Странный он парень, этот Мороз. Что ему еще надо - поют, кормят, одевают. Каждую субботу на стрельбах, прошлый раз возили на танкодром, дали каждому прокатиться внутри этого грохочущего, пропахшего соляркой и маслом чудовища. Несколько орудийных залпов дополнили восхищение пацанов. После этого почти все они решили по окончанию курса подать рапорт на зачисление в роту со специализацией танкист-механик. Было человек десять бредивших авиацией, трое давно и осознано добивались перевода в нахимовское училище, так было велико их желание связать свою судьбу с морем. И только этот парень, Морозов, выбивался из общей колеи. А ведь был как и все, из беспризорников, пять лет назад их всех выловили в столичных подвалах, чердаках, на вокзалах. Тогда они бунтовали все, пытались бежать, рвали и жгли не по размеру длинные гимнастерки и галифе, оставшиеся в наследство еще от Советского Союза. Но тотальный невод под названием "Операция Кадет" беспощадно продолжал отлавливать беспризорных подростков по всей стране, шло сличение фотоснимков и отпечатков пальцев, потом беглеца быстро возвращали в приписанное ему место назначение. Сотни военных заведений открывались в самых разных уголках страны, от Сахалина до Калининграда. Постепенно волна побегов пошла на убыль, хорошая кормежка, новенькая, щеголеватая форма: камуфляж, черный берет и высокие армейские полуботинки, многих смирили с этой строгой армейской жизнью. Постепенно сознание подростков менялось. Их здесь учили, кормили, они имели ясную перспективу на всю будущую жизнь. Из кадетского училища их выпускали прямиком в армию, причем каждому из них автоматически присваивалось звание младшего сержанта. Те, кто больше преуспел в рвении и армейских дисциплинах могли получить сразу и сержанта. По истечении года службы в армии бывшие кадеты могли подать прошение на зачисление в школу прапорщиков. С их подготовкой бывшие беспризорники походили ускоренный курс и уже через три месяца могли вернуться в ту же часть со звездочками прапорщиков на погонах. Кроме того отличники сразу после окончания кадетского училища могли подать рапорт на поступление в высшее-военное училище. Отбор здесь был жестокий, ведь тех, кто изъявлял такое желание, гоняли по особой программе, и по тактике, и по школьным дисциплинам, и физподготовке. Обычно после такой жестокой школы девяносто шесть процентов кадетов с блеском проходили экзамены, беспощадно выбивая из конкурса соперников пришедших с гражданки. Именно такую карьеру наметил себе и Вовка Фомичев. И тем более он не мог понять этого самого Морозова. На памяти Фомичева это был уже седьмой побег Мороза, или как звал его капитан Даев: "Отморозка".
      А внешне ни кто не мог сказать что этот парень "стыд и позор третьей роты". Учился Витька хорошо, был подтянут, весел, лучше всех печатал строевой шаг, да и внешне выделялся из всех курсантов рано созревшей мужской красотой: высокий, узкий в талии, но широкоплечий, с томными, темно-карими глазами, правильным носом и густыми, черными бровями. На припухлых глазах его всегда играла улыбка, а в запасе имелся свежий анекдот, причем Фомичев был готов поклясться, что Витька выдумывает их сам. В отличие от своих сверстников Мороза уже не мучили юношеские угри, и возвращаясь после побегов, он со смехом рассказывал о своих подвигах на сексуальном плане. По его словам ни кто не мог устоять перед его чарами, особенно одинокие базарные торговки тридцати и более лет. До поры это все воспринималось как нечто фантастическое, байки и есть байки. Но как-то через неделю после очередного побега в их училище нагрянула симпатичная женщина лет сорока требовавшая свидание с Морозовым. На все допросы начальства она отвечала что является кадету двоюродной сестрой, притащила целый мешок жратвы, мгновенно уничтоженный кадетами, и выбила для Витьки самое настоящее увольнительное. С него Мороз вернулся довольный как кот и под хмельком, за что был лишен всех отпускных на полгода вперед. В ту же ночь Витька слинял из части, и был обнаружен через неделю как раз по адресу той самой мнимой сестры, причем повязан был поисковой группой тепленьким у ней в кровати. После этого случая скандальная слава Мороза пошла на взлет. Вот это и бесило ротное начальство. Бесшабашная вольница Мороза выгодно отличалась от размеренной, скучной кадетской жизни. Кроме того из-за его побегов рота ни как не могла взять первое место по училищу, хотя по всем остальным показателям законно претендавала на него.
      Время шло заранее распределенным порядком, строевая подготовка сменялась тактической подготовкой, и после пятикилометрового марш броска в каске и с автоматом за плечами ужин и сон казались самой высокой наградой. За этим все потихоньку начали забывать о беглеце, и поэтому когда на уроке геометрии по партам прошелестело: -Мороза привезли, - все, соскочив с места, кинулись к окнам.
      На плацу действительно два солдата срочной службы вели Морозова. В этот раз он выглядел как ни когда странно: джинсы в обтяжку, узкая, черная рубашка с заклепками, длинные, до плеч волосы, и реденькая, юношеская бородка.
      - Прямо поп! - засмеялся кто-то из кадетов.
      - Ну-ка сядьте счас же на место! - взвизгнула учительница математики по кличке Ежжа. Это слово произошло сразу от двух слов: Еж и Уж. Геометричка была длинная, худая, но волосы на ее голове торчали густым ежиком. Фомичев помнил, что эту кличку в свое время ей дал как раз Морозов. Он почти всем давал клички, и почти все они приживались. Того же Фомичева он прозвал Фома, а командира корпуса за хриплый голос Контрабасом.
      На следующий день Фомичеву пришлось заступить на дежурство по роте. День прошел в повседневной суете, и к ночи, когда рота отошла ко сну, подступила расслабляющая усталость. В ротном карцере, в двух шагах от стола дежурного, был заперт Морозов, уже наголо постриженный и переодетый во все армейское. Нестерпимо хотелось спать, и чтобы как-то отвлечься от этого Вовка открыл окно кормушки и тихо спросил.
      - Эй, Мороз, как погулял в этот раз?
      - Нормально, - донеслось до ушей Владимира.
      - Где был?
      - В Питере.
      - Лучше б к Черному морю съездил, в Евпаторию. Или в Ялту. Там тепло, там фрукты, абрикосы.
      - Да был я в этой Ялте, еще в прошлом году, а в Питере вот не был.
      - Ну и что там есть хорошего?
      - Там все хорошее. Улицы, дома, памятники. Знаешь какие атланты там стоят около Эрмитажа? Здоровые, черные, полированные.
      - Это памятники что ли?
      - Ну да, только у них на плечах держится крыша.
      - А-а! Видал я раз такую штуку на картинке, помнишь, про древнюю Грецию нам Мироныч показывал.
      - Ну да, - Мороз вздохнул. - Как хорошо на воле, ты не представляешь!
      - Что ж там хорошего? Опять по торговкам прошелся?
      - Да причем там торговки, Вовка! Жизнь там другая, что хочешь, то и делаешь, как хочешь, так и живешь. Разве ты так жить не хочешь?
      Владимир попробовал представил себе подобную жизнь и поневоле вспомнил вечный холод подвалов, голод, когда в животе ноющая боль пустого желудка, и сон, каждые пять минут прерывающийся зябкой дрожью всего тела. Все это так не вязалось с этой его сегодняшней, размеренной и определенной жизнью.
      - Нет, не хочу. Тут все просто, понятно, а там... надо искать жратву, ночлег.
      - Да не это самое главное в жизни, Вовка!
      - А что главное?
      - Как тебе объяснить? Свобода, воля. Выйдешь на набережную, сядешь на ступеньки, и смотришь на стрелку Васильевского острова. А там такая красота: здание биржы, Ростральные колонны. Можно сидеть и смотреть на это часами.
      Он чуть помолчал, потом неожиданно начал читать стихи.
      - Я растворяюсь в этой синеве, и над Исакием лечу как птица, и ночью мне опять не спиться, мне кажется, что это только снится, а если я усну, я снова там, в армейской той тюрьме...
      Мороз читал долго, негромко, без выражения, монотонно, но Владимир боялся даже громко дышать, чтобы не пропустить ни звука. Наконец он замолк, и Фомичев спросил:
      - Это все твое?
      - Да.
      - А ты не пробовал как-нибудь перевестись на гражданку? Ну, там в интернат, детский дом.
      Мороз рассмеялся.
      - В детский дом меня не возьмут, мне уже пятнадцать. Да и не хочу я туда. Я и оттуда сбегу, а это значит что? То, что меня опять запрячут либо в кадеты, либо в тюрьму.
      - Не пойму я тебя,... - начал было говорить Владимир, но тут снизу хлопнула дверь, и он, подскочив со стула, торопливо захлопнув окно кормушки. Это были оба прапорщика, Симонов и Пимонов. Выслушав рапорт курсанта Симонов кивнул на дверь карцера.
      - Открой ее, а сам отойди подальше.
      Они зашли, закрыли за собой дверь. Фомичев хоть и отошел подальше, но все же слышал их голоса, слов разобрать не мог, зато угрожающие интонации слышал явно. Вскоре из карцера начали доносится болезненные вскрики, стоны. Владимир вспотел, он долго колебался, но потом все же на цыпочках пробрался к двери и прислушался.
      - Ну, так что, будешь, сука, бегать еще?!
      - Буду, - прохрипел искаженный болью голос Мороза. И вслед за этим сразу послышались тупые шлепки ударов.
      - Нет парень, мы тебя все равно обломаем! - судя по скрипучему голосу это был Пимонов. - Ты нам всю отчетность ломаешь, я из-за тебя, падлы, старшего прапорщика ни как не получу.
      - Все равно сбегу, - слабо донеслось до Фомичева, и опять тупые удары.
      Не выдержав Владимир на цыпочках отошел к окну, уставился на пустой, освещенный единственным фонарем плац. Сердце сжимала тупая боль сочувствия и сострадания к Морозу. Если б не эти стихи, он, может быть, и не принимал это все так близко к сердцу. А так... словно что-то надломилось в нем.
      Прапорщики вышли из карцера минут через десять, мокрые от пота и злые.
      - Завтра мы еще прийдем, и спросим тебя по полной программе! - в сердцах бросил обращаясь внутрь камеры Симонов. - Закрой! - Велел прапорщик Владимиру. - И ни какой ему воды и пищи двое суток!
      Когда снизу хлопнула входная дверь Володька подскочил к столу, схватил графин, стакан и проскользнул в карцер. Морозов лежал на полу, свернувшись калачиком.
      - Витька, Витька, - начал тормошить его Фомичев. Постепенно тот пришел в себя, застонал. Володька приподнял его и поднес к губам стакан с водой. Тот жадно, но с трудом выпил его, прохрипел:
      - Еще!
      На лице Мороза не было ни синяков, ни ссадин, но каждое движение доставляло ему боль.
      - Все потроха отбили, - пожаловался он.
      - Ну, а зачем же ты говорил что сбежишь? Пообещал бы что исправишься, а потом все равно дал бы деру! Вот дурак!
      - Надоело мне все врать, притворяться. Я хочу жить по своему, понял, Вовка?
      - Да понял я, понял!
      Фомичев метнулся назад, достал из тумбочки свою пайку: кусок белого хлеба с маслом и полтора кусочка сахара.
      - На, поешь!
      - Не могу я, спасибо... тебе.
      Судя по голосу Мороз плакал, только в свете тусклой лампочки слез не было видно.
      - На, я положу ее здесь, а ты потом поешь, хорошо? Я пойду, мне надо пройти дневальных проверить, да поднять наряд на кухню.
      Когда минут через сорок вернувшийся Фомичев заглянул в камеру, Мороз лежал свернувшись клубочком.
      - Мороз, ты спишь? Витька?
      Тот не ответил, и успокоенный Фомичев закрыл окошко.
      "Пусть поспит, это для него сейчас лучше всего".
      В шесть началась повседневная суматоха побудки, в восемь он сменился. И вдруг к обеду Фомичев узнал что Морозова увезли в городской госпиталь. В корпусе началась какая-то странная суматоха. Капитан и его "Фобос" и "Деймос" с растерянными лицами метались по казарме заставляя дневальных в очередной раз переправлять койки и в десятый раз мыть полы. Личный состав был снят с занятий, построен, все получили нагоняй за внешний вид, половину роты тут же обкорнали налысо, всех заставили подшить на камуфляж новые подворотнички. Все прояснилось в три часа, когда в роте появился командир корпуса, его заместитель по воспитательной части, и толстый офицер с погонами майора. Осмотрев роту и выстроенный личный состав все командиры прошли в канцелярию, пригласив с собой ротного и прапорщиков. Один из кадетов шепотом сказал соседу Фомина, что майор не кто иной, как военный прокурор. Разговор в канцелярии шел долгий, и на повышенных тонах. Лишь после ухода начальства подслушивающий у двери канцелярии дежурный поведал о том что узнал.
      - Братцы, Мороз умер!
      - Как умер? - ахнули все в голос.
      - Так! Эти двое, Пидор и Сидор сломали ему ребра и те вошли в печень. Сильное кровотечение и все! Врачи уже не смогли его спасти.
      Вовка был потрясен. Он понял что мог бы помочь Морозу, если бы раньше вызвал дежурившего в санчасти врача.
      "Откуда я мог знать, - думал он. - Я ведь думал что он просто спит!"
      Несмотря на все эти попытки самооправдания совесть кадета была нечиста. Выйдя в туалет он забился в угол за нишу со швабрами, ведрами и тряпками, и долго, беззвучно, что б ни кто не слышал, плакал.
      Скандал получился глухим, но результативным. И капитана и обоих прапоров уволили, Симонова даже посадили. Сняли и командира корпуса.
      Через год третья рота по всем показателям заняла первое место среди двадцати рот Рязанского имени Кутузова кадетского корпуса. Десять самых отличившихся кадетов отправили на съезд кадетов в столицу. Среди них был и Фомичев. В Олимпийском центре перед десятью тысячами одетых в армейскую форму подростков три часа выступали самые разные артисты, а затем на сцену вышел сам Сазонтьев. Кадеты встретили его появление восторженным ревом. Для них он был идолом, кумиром, живым воплощением бога войны.
      - Кадеты, солдаты мои! Я не даром назвал вас солдатами. Вы можете дослужиться до генералов и маршалов, но навсегда останетесь солдатами родины. Вы будущее нашей армии! Самой сильной армии на этом земном шаре. Вы становой хребет будущей профессиональной армии. Пройдет десять лет, и нам не нужны будут эти чахлые студенты, бегающие от повесток по всем психушкам. На сегодняшний день в суворовских и кадетских училищах обучаются семьсот тысяч бывших беспризорников. Это огромная армия, способная смять и раздавить любого противника. Никогда не забывайте то, что это Родина подобрала вас, вытащила из подвалов и чердаков, отобрала от родителей наркоманов и алкоголиков, накормила, напоила, выучила и сделала вас людьми. И единственное, что она просит от вас - это достойно защищать ее на всех рубежах страны. Да здравствуют кадеты, будущее нашей армии и флота, будущее нашей России!
      Кадеты ответили на эту речь Главковерха восторженным ревом и аплодисментами. У Фомичева горели отбитые ладони, по щекам текли слезы. Все сомнения Владимира, его раздумья, а так же судьба, стихи и смерть Мороза все это осталось в прошлом. Теперь он не сомневался в правильности кем-то избранного для него пути.
      ЭПИЗОД 60.
      В этот вечер Сизов приехал в свою резиденцию Горки-десять как обычно, в девять часов вечера. Там его ожидал неприятный сюрприз, Ольга спала на диване в холле, и, судя по ее позе и обилию бутылок рядом на столике, вечер не прошел для нее даром. Сизов поморщился, в последнее время жена через чур пристрастилась к спиртному. В чем-то он ее понимал, после того как судьба свела их вместе вся ее предыдущая жизнь оказалась перечеркнута крест накрест. Вольная, богемная, журналистская жизнь сменилась сухим официозом раутов и ужинов, свобода передвижений, знакомств и встреч - заранее распланированным перемещением под бдительным присмотром доброго десятка телохранителей. Самое ужасное что все это было не простой формальностью, два года назад один из членов чеченской диаспоры попытался взорвать Ольгу вместе с собой на празднике в честь начала учебного года. Откуда смертник узнал что Данилова приедет именно в эту школу, так ни кто и не выяснил. Хорошо сработала охрана, рванувшегося навстречу парня перехватили, уложили лицом на асфальт, а через пару секунд взорвалась привязанная к его животу толовая шашка, и вид того, что осталось от покушавшегося до сих пор вызывал у Ольги сеансы длительной бессонницы.
      Кроме того у Ольги не осталось ни одной подруги. Ее вхождение во власть постепенно отсеяло одних из-за неожиданно проснувшегося чувства зависти, у других это породило страх, третьи вдруг начали заискивать и лебезить перед ней. Постепенно круг общения Ольги сузился до ее подчиненных в пресс-центре, да охраны и обслуги в государственных дачах.
      Сизов разделся, принял душ. С собой у него еще были кое какие документы, но спустившись в холл Владимир увидел что Ольга уже не спит, а просто лежит и смотрит на горящий огонь. В последнее время она заставляла топить камин каждый день и часами просиживала глядя на пламя. Сизов подошел, сел рядом, потом погладил ее по волосам.
      - Ну, по какому поводу у тебя сегодня забег в ширину?
      - По печальному, - как бы нехотя отозвалась Ольга. Но для Сизова была важна не интонация, а сам голос. Этот чуть хрипловатый красивый голос просто завораживал его. - Племянник у меня погиб. Мы с Нинкой не сильно дружили, последний раз я ее видела года три назад. И тут звонит, говорит Лешка умер.
      - Молодой?
      - Двадцать два.
      - И что с ним случилось?
      Сизов задавал вопросы из чистой вежливости, равнодушным голосом, и Ольгу это взбесило. Она рывком села, пристально уставилась в глаза Сизову, начала говорить зло и резко.
      - Случилось то же, что случается со многими сейчас! Эти все твои подонки, они избили его прямо у подъезда своего дома, на глазах у матери!
      - Кто они? - не понял Сизов.
      - Твои "союзники"! Это ты их вырастил, ты их воспитал!
      - И за что они его избили?
      - А за что сейчас избивают и убивают в Москве? За то, что он был студентом, это все знали в том районе. Он был в Мае на Красной площади, кроме того он носил длинные волосы и тубус с чертежами. Вполне достаточно!
      - Постой, я что-то не пойму? - Владимир наморщился. - Ты хочешь сказать его убили только за то, что он был на том митинге и был студентом?
      Ольга с ненавистью посмотрела Сизову в глаза.
      - Нет, Сизов, ты не придуряйся! Все знают что это ты отдал приказ задавить студенческое движение на корню!
      Владимир хмыкнул.
      - Я что по твоему похож на дурака? Как его можно задавить, если оно уже разрослось по всей стране. Конечно, если бы мои слухачи засекли это раньше, можно было как-то сделать все по своему, найти людей способных достойно возглавить его. А сейчас уже поздно. Конфедерация учащихся студентов насчитывает полмиллиона человек, что мне теперь, на всех их натравить союзников?
      Ольга немного остыла, снова опустилась на подушки.
      - Не знаю. Я знаю одно, идет официальный отстрел студенческих лидеров, и Лешка - один из них.
      - Ты ориентируешься на все эти голоса?
      - Нет, на наши газеты. Ты же отменил цезуру, так что они теперь потихоньку начинают писать правду. На!
      Она приподняла одну из бутылок и швырнула на колени Сизову прозрачный файл с газетными вырезками. Пока Сизов читал их, Ольга налила себе водки настоянной на клюкве, ее последнем увлечении, и выпила.
      - Что, пятнадцать случаев за два месяца? - спросил Сизов листая бумаги.
      - Больше, это только по Москве пятнадцать. Их убивают сейчас по всей стране.
      - Хорошо, завтра я с этим разберусь, - пообещал Сизов, откладывая в сторону бумаги. - Налей мне тоже, что-то я сегодня устал больше обычного.
      На следующий день с утра Сизов поручил Фартусову приготовить статистические данные о погибших в последнее время студентах. К обеду отчет был готов. Прочитав его Владимир высоко поднял брови и спросил секретаря:
      - Что это?
      - В каком смысле? - не понял Фартусов.
      - Что ты мне принес?!
      Секретарь растерялся. Эта звенящая интонация в голосе Диктатора не сулила ничего хорошего, но Фартусов не мог понять своей вины.
      - Официальный отчет о смертности студентов за последние два месяца.
      - Судя по этим данным из тридцати двух человек двадцать наложило на себя руки, восемь утонули, и четверо попали под машину. Что это за бред?!
      - Но это те данные, которые поставляет нам МВД, - настаивал секретарь.
      - Судя по ним, - Сизов поднял бумагу и потряс ее в воздухе. - Алексей Данилов утонул! А я совершенно точно знаю, что он умер в больнице от побоев.
      Фартусов стоял бледный от волнения.
      - А я тут при чем?
      - Ладно, - остывая сказал Сизов. - Ты действительно тут ни при чем. Вызови ко мне Демидова.
      Через десять минут начальник Федерально Агентства Безопасности появился в кабинете Сизова.
      - Вызывали, Владимир Александрович?
      - Да. Посмотри вот это, - он швырнул через стол милицейскую сводку, затем файл с вырезками подготовленными Ольгой. - И скажи мне кто из них врет, и главное - зачем.