1. КРАЖА.

…Сырая, промозглая осень уже свирепствовала по всей России. Выйдя из автобуса, Силин поднял воротник старенькой серой куртки и, ещё больше ссутулившись, побрёл к своему дому. Ночь опустила своё тёмное покрывало, а плотная, грязная вата низких облаков, третий день поливающих землю холодным, нудным дождём, не давала пробиться ни свету звёзд, ни идущей на ущерб Луне. Фонари в Свечине горели лишь на центральных улицах, и, пробираясь по тёмным переулкам Силин больше доверял своей памяти, обходя громадные лужи, матово поблёскивающие чёрной жижей. Ветер кусками рвал воздух, бросая в лицо Михаила пригоршни мелкого, холодного дождя.

Несмотря на широкие поля шляпы, вода все-таки проникла за шиворот и холодной ящерицей скользнула вниз по позвоночнику, вызвав ответную дрожь всего организма. Так что в свой тёмный, пропахший сыростью и грибком подъезд Силин проскользнул с явным облегчением. Михаил уже представлял, как он будет пить горячий, крепкий чай, отогреваясь не только снаружи, но и изнутри организма.

Месяца три назад наркоманы вывернули лампочки на обоих этажах. С тех пор обитатели подъезда дискутировали на тему, кому из них пришла очередь ввернуть «лучину Ильича». Квартиросъёмщики и раньше не жаловали друг друга, а теперь дело едва не дошло до взаимного истребления. Силина же темнота в подъезде мало волновала. За те пятнадцать лет, что Михаил прожил в доме, он на ощупь знал каждую ступеньку крутой, скрипучей лестницы и двигался по ней с автоматизмом раз и навсегда запрограммированного робота. При этом он думал о посылке, что уже третий день дожидалась его на почте. Судя по цене, это был долгожданный альбом с орденами, нагрудными знаками и прочей символикой Белой гвардии. Деньги у Силина имелись, но не хватало времени зайти на почту. Ашот Аракелян, владелец трех магазинов и автозаправки, очень желал въехать в новый дом до дня своего рождения, тридцатого октября, и Силину вместе с остальной бригадой приходилось авралить до позднего вечера.

Нашарив в кармане ключ, Михаил привычным жестом нашёл замочную скважину, но, уже вставляя его, почувствовал что-то неладное. Звук, с которым ключ пропилил своими зубцами по металлу, показался ему чуточку другим. Замок был редкий, номерной, да ещё и усовершенствованный им самим. На него Силин надеялся даже больше, чем на массивную металлическую дверь, установленную им задолго до разделения России на тех, кому есть что терять, и на тех, кто уже все потерял.

Но главным был даже не звук. Силину показалось, что от прикосновения ключа дверь чуть-чуть отошла от косяка. На секунду он замер, ещё не веря в беду, стараясь убедить себя, что это ему только показалось. Потом он потянул дверь на себя, и она медленно, с тихим скрипом открылась, дохнув на него запахом перегретого воздуха и обжитого человеческого жилья.

Сердце Силина оборвалось, на секунду онемели ноги, лёгким стало катастрофически не хватать воздуха. Нумизмату показалось, что он сейчас умрёт. И было от чего. В его квартире ворам нечего было брать. Нечего. Кроме коллекции.

2. СЛЕДОВАТЕЛЬ ФИЛЛИПОВ.

Увидев входящего в его кабинет Силина, следователь прокуратуры Филиппов на секунду прикрыл глаза и мысленно выругался. Филиппов был ровесником Нумизмата, обоим в апреле стукнуло сорок лет, но в остальном они оказались полными антиподами. Высокий, худой Силин, густо заросший волосами, забавно противопоставлялся низкорослому, полненькому, лысоватому следователю. Сначала Филиппов с сочувствием отнёсся к Нумизмату, настолько неподдельным и безутешным казалось его горе. Оперативник и сам по молодости собирал марки и ещё не забыл раздирающий душу азарт коллекционера. Но со временем крутые горки жизненной колеи укатали «сивку-бурку», и уже лет десять альбомы с пёстрыми зубчатыми бумажками пылились на антресолях, дожидаясь времени, когда подрастёт младший Филиппов.

Но за эти две недели Силин просто осточертел следователю. Сначала он каждый день ему звонил, причём иногда даже домой, затем через день начал приходить и донимать нуднейшими часовыми расспросами. Так что вскоре Филиппов почти возненавидел пострадавшего, тем более что дело оказалось сложнее, чем он предполагал вначале, — типичный «висяк». Вопреки ожиданиям капитана, монеты не всплыли ни в Свечине, на что, впрочем, Филиппов мало рассчитывал, ни в областном центре — Железногорске. И вот это казалось удивительным. Продать столь крупную коллекцию даже за полцены было невозможно. Железногорские нумизматы просто не имели финансовых средств купить её целиком. Похитители должны были продавать её по частям, но ни одна монета из собрания Силина не появилась на рынке сбыта. Грабители либо придержали коллекцию, либо её уже не было в пределах области.

— Здравствуйте, — глуховатым и вместе с тем чуточку скрипучим голосом поздоровался Силин. Не дожидаясь приглашения, он на правах завсегдатая уселся на стул напротив Филиппова, пристроил на коленях свою несуразную шляпу и продолжил:

— Ну что, Николай Евгеньевич? Ничем хорошим не порадуете?

— Нет, — сухо ответил Филиппов, разглядывая какие-то бумажки на столе. При этом он старался не смотреть в глаза Нумизмату, дабы не выдать своего раздражения и неприязни. Но, как всегда получается в таких случаях, недовольство прорывалось через голос и некоторую дерганость движений рук, перекладывающих бумаги из одной папки в другую.

— Ну, а что в Железногорске, так ничего и не прояснилось? — продолжал допытываться Силин.

— Нет, ничего, — односложно и сухо ответил Филиппов.

Михаил тяжело вздохнул, потом пояснил:

— Я вот тоже вчера ездил в Железногорск. И в клуб заходил, и к антикварам, и толкучку посетил… Бесполезно. А в Свечине то вы все отработали?

— Мы сделали все, что возможно.

Филиппов уже знал по горькому опыту, что Силин засел у него надолго, не менее чем на час, а дел у следователя было выше головы, поэтому и ответы его звучали чересчур резко. Другой бы давно смешался и ушёл, но не Нумизмат. Все тем же ровным, нудным тоном он продолжал допрашивать человека, профессией своей самого обязанного это делать с другими.

— Ну хорошо, вы установили, что работали профессионалы высокого класса, как вы там говорили — домушники? Но вы же сами утверждали, что их в городе не так и много. По-моему, дальше все должно быть просто: прийти с обыском на квартиру к каждому, припугнуть, арестовать, в конце концов! Ищем же не иголку в стоге сена, там пуда три монет только по весу! Должны же они это все где-то прятать!

— Нет, как это мы придём и арестуем? — возмутился Филиппов. — У нас как минимум двадцать человек проходили по подобной статье, и это только элита! Что же, их всех — арестовать?

— А почему бы и нет? — Силин удивлённо пожал плечами. — Они же ворьё, почему мы с ними должны чикаться?

— Потому что есть закон. Ни один прокурор не выпишет ордер на обыск, пока не будет оперативных данных.

Филиппов в раздражении отодвинул от себя папку с делом, достал сигарету, раскурил её.

— Наверняка ваших монет у них уже и в помине нет. Скинули товар, да и все дела. — Следователь решил, что этими словами он подвёл итог, но Нумизмата понесло в сторону философии.

— Нет, но вы же должны меня защищать?! Меня и моё имущество! — Продолговатое лицо Силина с поднятыми вверх бровями выражало сильное недоумение. Время от времени он поправлял сползающие на глаза длинные, по виду давно немытые волосы. Но что особенно бесило следователя — манера Михаила проводить пальцами по бороде, при этом покусывая кончики рыжеватых не очень густых усов.

— Должны, но в пределах закона.

— Но воруют-то они не по закону! Почему же мы с ними должны чикаться?

«О Господи, когда это кончится?» — вздохнул про себя Филиппов и, зная некоторую вычурность мышления Нумазмата, выдал ему фразу на латыни:

— Дура лекс, сэд лекс! — И сам же перевёл: — Суров закон, но закон.

— Ну это ещё не истина, — парировал Силин. — Закон должен защищать меня и моё имущество, а не этих ворюг. Я столько лет честно работал на государство и имею право на защиту. А получается наоборот. Разве не так?

«Чтоб ты сдох!» — подумал Филиппов, опуская глаза на лежащее перед ним дело. И именно оно невольно заставило следователя сорваться, выплеснуть наружу своё раздражение.

— Да что вы пристали ко мне со своими медяками?! Носитесь с этим дерьмом! Тут в городе черт знает что творится! Вот, — он ткнул в лежащую перед ним папку. — Как раз перед вами была женщина, врач. Она в одиночку вырастила двоих детей, год назад один из них умер от передозировки наркотиков. А сейчас и младший сел на иглу. Она известнейший хирург, сотни людей ей обязаны жизнью, а мы ничем не можем ей помочь! Это как гидра, на переменах в школах уже давно курят не сигареты, а анашу. А я ничего не могу сделать, потому что они подыхать будут, но не дадут показаний на ту сволочь, которая их посадила на иглу! Бассейн закрыт, хоккейные коробки растащили на дрова, в городе осталось два кинотеатра, и три дискотеки — эти рассадники заразы! А вы тут… со своим железом!

Филиппову наконец удалось взять себя в руки. Он отвёл взгляд в сторону, на лысине следователя выступил пот, он отдувался, как после длительного забега.

На минуту в комнате воцарилась тишина, Силин сидел бледный — в отличие от Филиппова от гнева он не краснел, а покрывался белыми пятнами, и судорога сдавливала горло так, что Михаил не мог издать ни звука. Наконец он открыл рот, словно пытаясь что-то сказать, но раздумал и, резко поднявшись со стула, быстрым шагом вышел из кабинета.

«Ну вот, побежал жаловаться, — меланхолично подумал Филиппов, вытирая носовым платком с лысины пот. — Теперь жди неприятностей».

При этом он заранее морщился от предчувствия грядущих нервотрепок. В предчувствии он не ошибся, только неприятности для следователя оказались совсем другого рода, нежели он предполагал.

3. НУМИЗМАТ.

Ни к какому начальству Михаил Силин не пошёл. Он понял, что все его попытки «разбудить» следствие тщетны и бесполезны. Из милиции он прямиком направился домой. Дождя в этот день не было, но серые тучи по-прежнему властвовали на небе, и эта сырая, мрачная погода как нельзя более соответствовала состоянию души Михаила. Чувство беспомощности и бессилия перемешивалось у него в душе с клокочущей яростью, жуткими спазмами сжимающими горло до такой степени, что порой ему было трудно дышать.

Силин, не разбирая дороги, шёл прямо по лужам, щедро разбросанным по странным российским тротуарам, не предохраняющим от грязи, а наоборот, заботливо собирающим её. Лицо Нумизмата сейчас походило на маску гнева, только эта маска непрерывно дёргалась уголками губ, век, искривлялась волчьим оскалом рта. Одна из женщин, попавших ему навстречу, даже шарахнулась в сторону, испугавшись странного, несуразного прохожего.

— У, летит как ошалелый! Совсем под ноги не смотрит, — пробормотала она, разглядывая своё пальто, запачканное брызгами из-под сапог Нумизмата.

А Силин, даже придя домой, не мог успокоиться. Он ходил и ходил из угла в угол своей длинной комнаты, мысленно продолжая спорить со следователем.

Для того коллекция Силина казалась пустой забавой, как говорят — хобби. Михаил терпеть не мог этого слова. Для Силина это была жизнь. Он родился, чтобы стать Нумизматом. Да, он учился в обычной советской школе, служил в армии, долгое время работал на заводе, а последнее время строил дома для «новых русских армян». Но все добываемые материальные средства и свободное время Михаил посвящал только одному — пополнению коллекции монет.

Свою первую старинную монету Силин увидел в двенадцать лет. Витька Редин, одноклассник и дружок Михаила, притащил в школу невесть откуда добытые три копейки образца тысяча девятьсот четырнадцатого года. Пройдя по рукам пацанов, монета в конце концов попала к Филину — так Мишку звали в те времена за созвучие фамилии и ночной птицы. Сначала мальчишка почувствовал только удивление. Он вертел в руках тёмный кругляш размером с добрый советский полтинник, долго разглядывал диковинного двуглавого орла в короне и с какой-то дубинкой в когтистой лапе. По слогам прочитал надпись: «Медная российская монета, три копейки». На другой стороне имелась дата: тысяча девятьсот четырнадцатый год — и опять надпись «Три копhйки» со старинным ятем вместо буквы «е» и загадочными буквами «С.П.Б.» чуть ниже.

Но когда Витька протянул руку, чтобы забрать медяк, Силин понял, что не может расстаться с монетой, и если это все же случится, то произойдёт что-то ужасное и непоправимое.

— Отдай её мне, — предложил он другу, сжимая ладонь.

— Ещё чего! — рассмеялся Витька. — Нашёл дурака. Гони назад.

— Тогда сменяй.

— На что? — оживился Редин.

— На мой фонарик.

— Это на тот, китайский?! — удивился Витька, и глаза его запылали алчностью.

С полгода назад в гости к Силиным приезжал родной брат отца дядя Гена, моряк торгового флота из Одессы. Кроме тельняшек и красивых морских раковин — рапанов, он подарил младшему Силину длинный серебристый фонарик китайского производства, вещь для шестидесятых годов супердефицитная и качественная. В фонарик вмещались три круглых батарейки, кроме того, поворотом линзы фокусировалась настройка луча. Мишке завидовала вся школа.

— Ну конечно, — подтвердил владелец фонарика.

— Замётано! — торопливо сказал Витька.

На урок истории они тогда не пошли. Силину не терпелось вступить во владение заветной монетой, а Витька боялся, что Филин раздумает менять фонарь на это барахло.

Вскоре уже вся школа знала, что Филин меняет разные классные вещи на старинный хлам. И потихоньку, не очень быстро, потекли к нему монеты сороковых, тридцатых годов, а то и вовсе прошлого столетия. Обменный фонд у Мишки был солидный. Дом Силиных стоял прямо у забора металлургического завода. В бетонном заборе имелось прямоугольное отверстие, сквозь которое проходила большая, обмотанная изоляцией труба. Взрослый там пролезть не мог, а вот пацаны проскальзывали. После войны на заводскую свалку привозили на переплавку подбитую боевую технику. «Тигры» и «Пантеры» давно уже превратились в булавки и шпильки, но и теперь, спустя двадцать лет, тут можно было обнаружить то, что так ценилось пацанами: немецкие рогатые каски, стреляные гильзы, другую мелочь. Мишка нашёл там несколько немецких гранат, правда пустых, ребристый цилиндрический корпус от противогаза и даже ствол от немецкого ручного пулемёта.

Увы, первая его коллекция погибла спустя всего два месяца после приобретения первой монеты. В тот вечер в доме внезапно погас свет. Такое уже случалось, и отец, чертыхаясь, полез на чердак. Но перед этим он вспомнил про фонарик. Узнав о судьбе подарка брата, Василий Силин сначала не сказал ничего. Он исправил поломку при тусклом свете свечи, но когда спустился вниз, выгреб из ящика стола все монеты сына и выкинул их в глубокую яму нужника. Василий не знал, что в тот момент он навсегда потерял сына.

А жили Силины хорошо, по крайней мере материально. Отец никогда не пил, не курил, не признавал карты и не «забивал козла» с соседскими мужиками. Вся философия жизни Василия Силина была подчинена предельной рациональности и логичности. Трудился он слесарем-лекальщиком самого высокого, шестого, разряда, получал, по тем временам, просто бешеные деньги. Кроме того, держал двух коров, свиней, кур и кроликов. За хозяйством присматривала мать Михаила, работавшая на полставки в заводской больнице с восьми до двенадцати не для денег, а для записи в трудовой книжке. Остальное время она посвящала уходу за живностью. При всем этом они не шиковали, имели машину, но не «Москвич» или «Волгу», а бортовой «уазик» для поездок за сеном, урожаем картошки или по грибы. Единственное, что в поведении старшего Силина можно было назвать увлечением, — это весеннюю рыбалку с острогой на мечущих икру по заливным лугам щукам и судакам, хотя и тут улов он почти весь продавал на базаре и за очень хорошие деньги.

Когда сын подрос, его приучили сначала помогать матери, а потом — отцу. Вещи Михаил носил до упора. Упрямо набирая рост, он годами ходил в школу в одних и тех же костюмах, так что сначала приходилось подворачивать рукава и штанины, а затем рубашки выглядывали из рукавов пиджака на добрые десять сантиметров. О поездках на юг, в Москву или Питер не могло быть и речи. Зато каждый месяц Силин-старший торжественно относил в сберкассу некую солидную сумму. Так что, с точки зрения этого человека, менять какой-то ржавый медяк на стоящую вещь было верхом глупости. Василий Силин скоро забыл случившийся из-за фонарика инцидент, но ничего не забыл его сын.

Монеты он собирал по-прежнему, но уже потихоньку, тайно, оборудовав в сарае небольшой тайничок. После окончания школы Силин-старший за руку привёл сына на завод, устроил его рядом с собой, взялся обучать своему тонкому и престижному ремеслу. Они были очень похожи: длинные, чуть сутуловатые, с одинаковым тембром голоса, манерой разговора, чуть флегматичным, но стабильным темпераментом. Передался Михаилу и мастеровой талант отца. Месяца за три он постиг в сложной и тонкой профессии больше, чем иные за годы. Сдав сразу на четвёртый разряд, он искренне обрадовал этим отца.

— Ничего, сынок, через полгода получишь пятый, а там и до шестого недалеко. Эх, и развернёмся мы тогда!

Говоря эти слова, Силин-старший прежде всего имел в виду заработок сына, прибавку к семейному бюджету. Но, получив в руки первую солидную сумму, сын жестоко разочаровал родителя. Отпросившись с работы на час раньше, Михаил собрал свои нехитрые пожитки, коллекцию и перешёл жить к одинокой старушке в другой конец города, подальше от родного дома.

Отец был вне себя от ярости. Понять и простить сына он так и не смог. Полтора десятка лет они проработали бок о бок, но за это время в лучшем случае кивали друг другу.

Отец умер в девяносто третьем. Убила его гайдаровская реформа, в один миг сделавшая его громадные сбережения пылью на ветру. С год он лежал парализованный, мать тоже сдала, болели руки, держать живность уже не могла. Денег на похороны Силин-младший дал, но сам на поминки не пришёл. Не простил. Не смог.

А жизнь самого Михаила шла как обычно, как у всех. Почти сразу после разрыва с отцом парня призвали в армию. Служил он в Венгрии, в авиации. Дембельского альбома не привёз, зато щедро пополнил свою коллекцию злотыми, флоринами, марками, пфенингами. Когда вернулся в Свечин, домой он даже не показался. С заболевшей в то время матерью увиделся в больнице, с удивлением понял, что она сдала и сильно постарела, ну а отца повстречал уже на работе — и снова не перемолвился с ним ни словом.

Вскоре бабка, у которой жил Силин, преставилась. Родни у неё не было, и Михаил неожиданно приобрёл собственное жильё. Теперь он мог всерьёз заняться тем, что любил больше всего — нумизматикой. С его квалификацией он получал рублей четыреста, но и этого Силину было мало. Он оставался вечерить, освоил ещё несколько смежных профессий: токаря, фрезеровщика, шлифовщика. Подсчитывая общий заработок Силина-младшего, заводские бухгалтеры хватались за голову, порой требовали урезать расценки, платить ему как-то меньше. Но начальник цеха и мастера знали, что в случае аврала более безотказного и универсального работника они не найдут. Так что временами Нумизмат зарабатывал больше иного начальника цеха, а порой и главного инженера. И все эти деньги Силин спускал на коллекцию. Приобретал он не только монеты. Выписывал дорогие и редкие каталоги, справочную литературу, книги по истории России, русских орденов, русских полков, военной формы разных времён.

Но самыми интересными и любимыми у Нумизмата были монеты, которые он отыскал сам здесь, в Свечине. Город этот возник при Петре Великом, его улицы помнили ещё Анкифия Демидова и его потомков. Другие, возникшие позже, населённые пункты Урала давно обогнали его в своём развитии, а Свечин остался таким, каким был и сто, и двести лет назад — провинциальным, тихим городком. Время от времени в Свечине ломали старые дома, иногда они сами сгорали. Силин мог часами разгребать старый хлам и частенько находил монеты, закатившиеся в щели рассохшегося пола при Николае Первом, а то и при Александре Благословенном. Не чурался он и просто старых вещей. Так он обогатился несколькими старомодными книгами и подшивкой газет за тысяча девятьсот двадцать четвёртый год, красивым настенным подсвечником в образе обнажённой нимфы, разбитым, но заботливо им отреставрированным. Иконы, нательные крестики, валдайские колокольчики и бубенцы с ямщицкой упряжью — все эти вещи постепенно заполняли квартиру Нумизмата.

Но гораздо больше давали Силину контакты с людьми. Если Михаил узнавал, что у кого-то есть старинные монеты, царские ордена или просто предметы старины, он превращался в сущего дьявола: становился вежлив и обходителен, красноречив или наоборот — с почтением внимал маразматическому бреду стариков, угощал клиентов чаем или водкой, в зависимости от наклонностей человека. Пусть с первого раза нужный ему предмет не переходил в его руки. Силин методично повторял свои «походы», становился чуть ли не лучшим другом семьи, советчиком и попутчиком по жизни. Очень редко нужный ему раритет продавался ему за деньги, гораздо чаще его ему дарили, польщённые вниманием столь заинтересованного и компетентного человека.

У старой, замшелой старухи, которую все звали Власихой, Силин купил два серебряных рубля времён Николая Первого и получил, уже бесплатно, с десяток «катенек» — двухсотрублевых денежных кредитных билетов с изображением Екатерины Второй. Власиха оказалась единственной дочерью бывшего купца второй гильдии Семена Власова, до революции снабжавшего полгорода провизией и мануфактурой.

Бонистикой — собиранием бумажных денежных знаков — Силин занимался попутно. Потёртые бумажки с портретами давно умерших царей, «керенки», советские «червонцы» времён нэпа — все это имелось в его коллекции, но уже не так трогало его душу, а собиралось для того, чтобы при случае продать своему же брату-коллекционеру или обменять на нужную Михаилу монету.

Иногда по воскресеньям он ездил в Железногорск. Там во Дворце культуры «Звезда» размещалось Общество нумизматов. Впрочем, в последние три года он охладел к этому змеиному клубку друзей-соратников. Слишком часто его там старались надуть, всучить чистое барахло за бешеные деньги, рассчитывая на его провинциальную наивность. Гораздо больше давали самые обычные «барахолки». С новой экономической политикой девяностых годов стремительно обнищавший народ потащил на базар то, что раньше хранилось как семейные реликвии или просто лежало как забавная дребедень. Особенно густо пошли ордена и медали. Этим добром Силин также не брезговал, покупал, если чувствовал, что цена не соответствует вещи. Некоторые алкаши продавали награды своих отцов, даже не подозревая, что многие из них изготавливались из серебра. Большой алый стяг на стене спальни Нумизмата с портретом Ленина и вечным лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» все больше и больше покрывался знаками доблести, храбрости, а порой просто лицемерия и угодливости граждан уже не существующей страны.