Рука его нечаянно коснулась Дашиного лица. Он не отвел ее, но побоялся пальцами дотронуться до губ, таких живых, нежных, кощунственно погасить светлую недоверчиво-радостную улыбку.
      Что ответить Надежде Григорьевне? Далекой и давней "Татьяне", тогда не приславшей к нему письма...
      9
      Приглашение Зенцовых провести у них вечерок Андрей Арсентьевич принял с большой неохотой. Все, что не относилось прямо или хотя бы косвенно к его работе, он считал потерянным временем.
      Он посещал все художественные выставки, ходил в театры и особенно часто в кино, даже на посредственные фильмы. И какие-то крупицы знаний или эстетического наслаждения от таких посещений у него все-таки оставались. Но сидение за обильным праздничным столом и пустые, беспорядочные разговоры, кроме чувства уныния, не приносили ничего. Андрей Арсентьевич иногда себя спрашивал: а чем пустая кинокартина лучше пустого застольного разговора?
      Пробовал разобраться в этом. И получалось: в разговоре так или иначе и самому надо участвовать, банально отвечать на банальные вопросы, жевать и жевать что-то, хотя бы и очень вкусное, когда есть уже совершенно не хочется, в кино же и на плохом фильме мозг, словно сито-решето, не пропустит ненужного для художника, а что-то хорошее в нем непременно отыщет. Нельзя бесконечно напрягать только воображение, создавая все новые и новые образы. Художнику необходима натура. Которая, впрочем, тоже не идеальна в своей целостности. Вот фильм на время и становится такой натурой.
      Не хотелось Андрею Арсентьевичу идти к Зенцовым еще и потому, что накануне в вечерней газете было опубликовано сообщение о том, что ему присвоено почетное звание народного художника республики. Значит, добрая половина всех разговоров будет складываться, конечно, вокруг его персоны. Вдобавок между рюмочками вина, которого он и в рот не берет. Зачем все это ему нужно?
      Не хотелось ему встречаться в домашней обстановке и с Германом Петровичем, также приглашенным Зенцовыми. На работе он говорлив неимоверно, что же будет, когда он подвыпьет? А к этому есть основания: Герман Петрович в состоянии душевной неустроенности. Прошла всего лишь неделя, как он развелся с женой. Второй по счету. Зенцовы одобрили его поступок, больше того, считали, что решиться на это надо было давно.
      Андрей Арсентьевич ответил бы на приглашение твердым отказом, но Серафима Степановна вскользь упомянула о Даше, которая тоже придет - есть идея одна интересная у Германа Петровича, - и Андрей Арсентьевич согласился. Вдруг ему представилось, как подвыпивший Широколап начнет приставать к Даше со своей "интересной идеей" - какой? - говорить дерзости, и некому будет ее защитить, потому что Зенцовы считают Германа Петровича просто веселым, обаятельным человеком, которому вполне дозволено игриво подшучивать над своим "великим визирем" с намеком, что и развелся-то, дескать, он вовсе не зря.
      Вот это последнее обстоятельство, пожалуй, и сыграло главную роль в решении Андрея Арсентьевича. Его точила подспудная мысль: неужели... Он отгонял ее от себя - какое мне дело? - и все-таки думал. Нет, это так нелепо: Даша - жена Германа Петровича. Третья жена...
      Стол у Зенцовых был накрыт отменно. Серафима Степановна, привычная к приему иностранных гостей, умела хозяйничать.
      Разговор начался, конечно, с факта присвоения Андрею Арсентьевичу почетного звания. Серафима Степановна, разливая в высокие с золотым ободком фужеры какое-то извлеченное из полированного серванта марочное вино, вдохновенно заявила:
      - За нашего дорогого! Есть лишь одна несправедливость: почему так поздно? Андрей Арсентьевич, как могли вы, оформив сто тридцать семь книг, столь долго оставаться незамеченным?
      - Сима, все книги Андрея Арсентьевича замечены, и многие награждены дипломами, Почетными грамотами, - мягко поправил жену Николай Евгеньевич. И главное, замечены теми, кому адресованы, маленькими читателями. Ты ведь сама сколько раз говорила, в каком восторге дети от рисунков Андрея Арсентьевича. А это награда немалая. За ваше здоровье, за ваши успехи, мой дорогой!
      - Признаться, - сказал Герман Петрович, - при первом знакомстве с Андреем Арсентьевичем я посчитал его, говоря мягко, за маляра-мазилу. Теперь - ого! - какая знаменитость...
      - Не надо, Герман Петрович, - остановил его Андрей Арсентьевич.
      - Но почему же! - воскликнул Герман Петрович. - Знаменитость так знаменитость. Письма от детей и родителей к вам теперь мешками пойдут. Давайте вот и все мы, - он обвел круг рукой, - коллективное письмо сочиним. В газету. С этаким придыханием. Дария, готовь проект!
      Даша смутилась, взглянула на него умоляюще: зачем хороший разговор превращать в балагурство, вдобавок и обидное по тону? Но Германа Петровича тотчас поддержала Серафима Степановна. Придавая значение не его словам, а самой мысли, она радостно захлопала в ладоши.
      Андрей Арсентьевич встал.
      - Прошу, я прошу всех, - сказал он, почему-то глядя только на Дашу и улавливая на ее лице к себе сочувствие, - не писать никаких писем, если это говорится серьезно.
      - На высшем пределе! - стукнул кулаком по столу Герман Петрович.
      - Почему не писать? - уныло спросила Серафима Степановна. - Мы это сделать хотим от доброго сердца. Помочь еще больше распространиться популярности вашей.
      - Верю, - сказал Андрей Арсентьевич. - Но слушать это мне тяжело. Мне помогать ни в чем не надо, тем более в создании популярности. В своей мастерской я работаю всегда без помощников. А что вышло из мастерской, мне уже не принадлежит.
      - Народу? - немного ёрничая, спросил Герман Петрович. - Истории?
      - Народу, - сухо, с вызовом подтвердил Андрей Арсентьевич. - И хорошо, если бы еще и истории.
      Николай Евгеньевич побарабанил пальцами по столу.
      - Не будем разжигать страсти, - миролюбиво проговорил он. - Хотя замечу, я полностью на стороне Андрея Арсентьевича, исходя из его характера и преклоняясь перед его скромностью. Никаких писем, разумеется, писать не будем. Просто: за ваш талант, Андрей Арсентьевич!
      И, чокнувшись со всеми, но не выпив вино, Андрей Арсентьевич примиренно сел.
      Знал ведь, знал, что все так и будет, а зачем-то пришел. Но теперь назвался груздем - полезай в кузов. Веди себя как положено гостю. Было почти так и когда-то в доме Седельниковых, в зените первой его славы, "сделанной" Ириной. Тоже сидел он словно на раскаленных угольях. Тогда Ирине было нужно поставить его в центр внимания. Она выполняла свой хитрый план. Как ей казалось, в его интересах. Какой план у Зенцовых, если и здесь стремятся поставить его в центр внимания? И что здесь вообще может быть в истинных его интересах? Некая идея Широколапа.
      А разговор тем временем пошел совершенно пустой, главным образом о необыкновенно вкусных блюдах, предлагаемых Серафимой Степановной. Она цвела от удовольствия и с некоторой долей непринужденного хвастовства рассказывала, из какой заграничной поездки вывезла она один уникальный кулинарный рецепт.
      - ...Это блюдо готовится так, - говорила она. - Берется кусок свежего филе толщиной обязательно - заметьте, обязательно - в три пальца...
      - Пальцы бывают разные. Мои или ваши, Серафима Степановна, - врезался в ее рассказ уже достаточно повеселевший Герман Петрович.
      - Да ну вас, Гера! - отмахнулась Серафима Степановна. - Говорю так, как мне был под строжайшим секретом передан этот рецепт.
      - Тогда я слушать не буду. Не хочу быть копилкой страшных секретов, - и ладонями закрыл уши. - Дария, записывай.
      - ...затем выжимается сок из лимона, апельсина, грейпфрута, добавляется оливковое масло...
      - В какой пропорции? - спросил Герман Петрович.
      - Гера! Да вы же прикрыли уши, не слушаете меня!
      - Я делаю так, как делают люди всегда, когда при них шепотом разглашают глубочайшие тайны.
      - ...все эти соки взбиваются веничком, можно миксером...
      - В каких пропорциях? - упрямо повторил Герман Петрович.
      - Вы невозможный человек, Гера. Отвернитесь и вместе с Николаем Евгеньевичем пейте "Хванчкару". Это теперь гастрономическая редкость. А рассказывать я стану Дашеньке.
      - Мне филе в три пальца толщиной готовить не приходится, - виновато улыбнувшись, сказала Даша. - Я покупаю полуфабрикатные котлеты.
      - Все равно, Дария, записывай. Неизвестно где и как, а может, и пригодится. - Герману Петровичу возможность немножко похулиганить за столом, должно быть, доставляла наслаждение. - Энциклопедия должна все знать.
      Андрея Арсентьевича, к которому было потянулся Николай Евгеньевич с каким-то своим рассказом, вдруг взорвало:
      - А вам не кажется, Герман Петрович, что вы переступаете границы?..
      - Не кажется, - не дал ему договорить Широколап. - Во-первых, я сижу, а сидя ничего переступить нельзя. Во-вторых, здесь нет никаких границ, а если бы и были, я нахожусь под покровительством "Интуриста". И в-третьих, "энциклопедия" - мой штатный работник. А в-четвертых, если Серафима Степановна позволит, я готов просить прощения, - и поднял руки вверх.
      - Гера, вы перегрузились, - сказала Серафима Степановна. - Или остроумничаете?
      - И то и другое, - с готовностью подтвердил Герман Петрович.
      - Тогда выпейте стакан холодного тоника, и перейдем к десерту.
      - Хорошо. Слушаюсь.
      Даша сидела, не поднимая глаз от тарелки. Андрей Арсентьевич видел, как все это ей было неприятно. В десятый раз осуждал себя: зачем он согласился пойти к Зенцовым в гости? И совсем уж не мог понять, почему согласилась Даша.
      На разные лады он прикидывал, под каким благовидным предлогом можно было бы ему поскорее удалиться. Но, помимо десерта - удивительного сооружения из пропитанного ромом бисквита, вафель, ананасного желе и взбитых сливок - впереди, Серафима Степановна об этом сообщила, были еще фрукты и кофе. А главное, дело еще не дошло до "идеи" Широколапа, которая, похоже, обещала стать гвоздем вечера. Притом именно в их узком кругу. Тогда, если гора не идет к Магомету, почему бы не убыстрить течение вечера и не пойти Магомету к горе?
      - Герман Петрович, - сказал Андрей Арсентьевич, плоскозубой вилочкой отделяя кусочек бисквита вместе со взбитыми сливками, - слышал я, у вас возник некий интересный замысел...
      - Уже не замысел, - Герман Петрович не дождался конца фразы, - уже программа в действии. Широколап не любит медлить там, где промедление недопустимо. А если вам польстить, так замысел этот скорее ваш, чем мой.
      После стакана холодного тоника Герман Петрович держался степеннее, и все-таки Андрею Арсентьевичу он очень напоминал того Широколапа, который первые дни так бесился в санатории от избытка мужских сил своих.
      - Мой замысел? - удивленно спросил Андрей Арсентьевич. - Какой мой замысел?
      - Вот нашей всей компанией совершить предстоящим летом вояж по сибирской тайге, - объяснил Николай Евгеньевич, вступая в разговор.
      - Позвольте. - Андрей Арсентьевич смутился. Он никогда не вынашивал и тем более не высказывал вслух того замысла ни Зенцовым, ни Широколапу, по тайге он любил ходить в одиночку. - Позвольте, я что-то не припоминаю...
      - Был, был такой разговор, Андрей Арсентьевич, вы так интересно рассказывали о "свинцовом человечке", - замахала круглыми полными руками Серафима Степановна. - И мы с Николашей подумали - Гера, подождите! - мы подумали: столько мы повидали всяческой чужеземной экзотики, а своей, родной, ни разу по-настоящему не вкусили. Излетали на воздушных лайнерах, исплавали на морских чудо-кораблях, изъездили на автомобилях чуть не весь земной шар, а пешком со студенческих лет - Гера, подождите! - дальше как на пикники за город и не хаживали!
      - Но это же очень трудно, даже изнурительно, пешком ходить по тайге. Разговор оказался для Андрея Арсентьевича настолько неожиданным, что он не знал, как его продолжать: всерьез или все обратить в шутку.
      - Понимаем, - сказал Николай Евгеньевич. - Но мы с Симой далеко не старики, физически совершенно здоровы, уверяю, выносливы и, главное, одержимы сейчас мыслью...
      - Но при том обстоятельстве... - заговорил Герман Петрович.
      Ему не дала ходу Серафима Степановна:
      - Гера, я вам сказала: пока подождите. А вас, Андрей Арсентьевич, я вижу, волнует главный вопрос: для чего это нам нужно? Отвечаю. Болтать с зарубежными гостями насчет самых необыкновенных случаев в жизни за таким вот столом у себя или там, у них, - она куда-то неопределенно показала рукой, конечно, мило и интересно. Но насколько же интереснее и содержательнее рассказывать, допустим, о сибирской тайге, которая на весь мир ныне прославилась, рассказывать, опираясь на лично пережитые ощущения. Вы думаете, мы не выдержим? Испугаемся трудностей и лишений? Пойдем на любые! Один-то раз. Можно надеяться - живы останемся?
      - Конечно... И речи быть не может... - Андрей Арсентьевич невольно поддавался напору Зенцовых. - Вы и представить не можете, как хороша и добра тайга... Да, но для непривычных и очень, очень трудна... Надо... И одеваться соответственно... И таежные харчи, простите за такое слово, непохожи на бифштексы...
      - Все знаем, дорогой Андрей Арсентьевич, - сказал Николай Евгеньевич. Все взвешено и с врачами проконсультировано. Экипировка продумана. Хныкать не будем, клятву даем. Так что дело только за вами, за вашим согласием, Андрей Арсентьевич. Вы - сибирской тайги Хозяин.
      Андрей Арсентьевич молчал. Он чувствовал себя прижатым к стене и не знал, как высвободиться. Согласиться? Да, конечно, опасаться, что Зенцовы не выдержат физической нагрузки, оснований нет. Сил у них побольше, чем у него. Он "сердечник", а они "бессердечники". И по характеру Зенцовы люди веселые, жизнерадостные. Поскольку же сами они затеяли такой разговор и не он их, а они его убеждают отправиться совместно в таежный поход и признают, что он сибирской тайги хозяин, так и там, в деле, они, пожалуй, не ударят в грязь лицом.
      Изнежены, изнежены... Но не до такой уж степени, чтобы не выдержать трех недель пешего хождения. И необязательно до крайней степени усталости. Что еще? Не выдержат горького дыма таежных костров, гнуса и постелей из пихтовых лапок? Ведь зная обо всем этом, им тем не менее захотелось все же после множества комфортабельных путешествий хлебнуть именно таежной экзотики. А охота, как говорится, пуще неволи. И тогда у человека появляются великолепные качества - твердость и настойчивость.
      Не согласиться, ответить жестким отказом? Но как это объяснить? Тем, что он не верит их обещаниям, считает, что Зенцовы окажутся в тайге тяжким бременем? Грубо. И несправедливо. Хотя и с сомнениями, но он все-таки верит.
      Сказать честно, что ему приятнее бродить по тайге одному? Эгоистично... Андрей Арсентьевич молчал.
      - Гера, теперь ваше слово. - Серафима Степановна сняла запрет. - Гера, говорите, Андрей Арсентьевич почему-то колеблется.
      - А я знаю почему, - сказал Герман Петрович, - и я его понимаю. Одно дело собираться на выход в тайгу лишь самому, другое дело - организовать группу. Да еще и очень пеструю. Я это предвидел и предпринял ряд действий. А результат... Во-первых, мне и великому визирю моему выхлопотана на месяц научная командировка, значит, облегчаются проблемы транспорта, экипировки и тэ дэ и тэ пэ - я это распространю и на всех. Во-вторых, Андрей Арсентьевич освобождается полностью от забот организационных по сборам нашей группы, а останется лишь идейным вдохновителем, экспертом, консультантом и, как сказал Николай Евгеньевич очень точно, сибирской тайги хозяином. В-третьих, поскольку Андрею Арсентьевичу все равно где искать своего "свинцового человечка", то есть попросту ходить и ходить, а мне нужны совершенно определенные лесные угодья, и я их подобрал как раз по описаниям Андрея Арсентьевича в его любимом районе Ерманчета, маршрут я разработал сам. И командование в походе я беру на себя, освобождая Андрея Арсентьевича и от этой обузы.
      - Гера, вы золото, - сказала Серафима Степановна, - вы так и брызжете энергией и деловитостью. Андрей Арсентьевич, ну миленький, ну ваше слово?
      - Да какое же мое слово... - Андрей Арсентьевич совсем уже не знал, что может он ответить. Оказывается, все обдумано и решено без него. И ему оставлено только одно из мест в группе Широколапа. - Какое мое слово?
      - Слово эксперта, консультанта, слово хозяина тайги. Мы ведь, так я понимаю, направимся в самые ваши любимые места, - разъяснил Николай Евгеньевич. - И как вы скажете, так и будет.
      Сердце Андрея Арсентьевича нехорошо застучало. Он никак не ожидал такого хода разговора. Конечно, не по злому замыслу, не догадываясь, что его болезненно ранят, предлагая роль "эксперта", "хозяина тайги", теперь от него почему-то еще и ожидают окончательного приговора: быть или не быть. Вернее, из вежливости ожидают только единственное - быть. А как ему это выговорить? Сможет ли он выговорить другое - не быть. И даже если выговорит, какое это будет иметь значение?
      - Мне кажется, что все задумано и обдумано хорошо, - подбирая слова, сказал он. - Безусловно, Герману Петровичу свою научную командировку следует осуществить. И в той интересной компании, как она складывается. Я готов стать "экспертом", с удовольствием отвечу на любые вопросы и дам необходимые советы. А вот "хозяином тайги" не буду. Не смогу. Здоровье не позволяет.
      - И как же это следует понимать? - немедленно спросил Герман Петрович. - Вы не пойдете с нами?
      - Андрей Арсентьевич! - разочарованно протянула Серафима Степановна. А мы считали, что для вас такой приятный сюрприз приготовили, от всяких забот вас Герман Петрович освободит.
      - Да, да, мне очень приятно... И все же я не могу...
      - Мы просто ошеломили Андрея Арсентьевича, не дали ему возможности подумать, - как бы ища компромиссного решения, сказал Николай Евгеньевич. Получается вроде бы и совершенно логичное завершение давнего замысла, а в то же время и с оттенком неожиданности. Давайте выпьем кофейку, а тогда...
      - Кофейку я выпью, но мой ответ будет прежним. - Андрею Арсентьевичу хотелось закончить этот разговор как можно быстрее. - Я много бродил по Ерманчетской тайге, обязан о ней сказать самые похвальные слова. Все вы получите огромное удовольствие, а я не могу. Нет, не могу.
      - Ну что же, я понимаю: у вас больное сердце, - сказал Герман Петрович. - Будем собираться без вас в надежде, что советами вы с нами все же поделитесь.
      - Пожалуйста.
      - Окончательно? - уныло спросила Серафима Степановна.
      - Окончательно.
      - Да как же мы без вас, Андрей Арсентьевич! - вдруг как-то очень светло и в то же время со щемящими нотками грусти в голосе вскрикнула Даша.
      - Дария, - нарочитым басом остановил ее Герман Петрович.
      И все, кроме Андрея Арсентьевича, рассмеялись. Засмеялась и сама Даша, сдержанно, с болью, понимая, что лучше уж ей прикинуться простушкой, чем объяснять свое запоздалое восклицание.
      Она весь вечер держала себя очень скованно, произносила за столом только совершенно обязательные слова и вздрагивала, когда к ней с присущей ему бесцеремонностью и громко обращался Герман Петрович.
      Андрей Арсентьевич все это замечал, сочувствовал Даше, искал ее взгляда, стремясь разгадать причину такой от всего отчужденности, но Даша смотрела куда-то в пустоту, и он переводил ее настроение по-своему - Герман Петрович прибирает Дашу к своим рукам, а ей это тяжко. Ему поначалу даже казалось, что заявленная Серафимой Степановной "интересная идея" Германа Петровича связана именно с Дашей - будет объявлено нечто вроде его помолвки с нею. "Интересная идея" предстала иной: пойти всем в таежный поход под предводительством Германа Петровича, отводя ему, Андрею Путинцеву, только роль "эксперта", консультанта, здесь, на месте, понимая, что "последним в связке" он не пойдет.
      А Даша, "энциклопедия" и "великий визирь" Широколапа, пойдет. И никуда не денется, потому что на нее тоже оформлена научная командировка. Потому что, кроме как "Дария", звучащее словно кличка, Герман Петрович ее уже никак больше и не называет.
      Кофе пили в другой комнате. Теперь завладел разговором Николай Евгеньевич. Рассказывал что-то о Швейцарии, о Чертовом мосте, который вошел в историю вместе с бессмертным походом Суворова через Альпы, а теперь рядом с автомобильным шоссе, по которому с визгом несутся вереницы сверкающих машин, выглядит трогательным и смешным. Андрей Арсентьевич его слушал рассеянно. И кофе только пригубил. Болело сердце.
      Ночь он тоже провел беспокойно. Басок Германа Петровича - "Дария" терзал его слух.
      Утром он позвонил в лабораторию Широколапа, совершенно не зная, о чем намерен был с ним поговорить. Трубку сразу снял сам Герман Петрович, и Андрей Арсентьевич свою тут же опустил на рычаг. Значит, не Герман Петрович был ему нужен. Часа через полтора он вновь набрал номер. Два, три, четыре длинных гудка... Неужели опять откликнется Широколап? Андрей Арсентьевич ждал напряженно. Щелкнуло в мембране.
      "Слушаю", - донесся спокойный голос.
      Он хотел сказать как всегда: "Доброе утро, Дашенька..." - и почему-то замешкался, только беззвучно и успокоенно перевел дыхание.
      "Да, Андрей Арсентьевич, да", - услышал он то, что хотел услышать.
      И бережно положил трубку. Надо было продумывать, что он должен взять с собою в дорогу, в необычный для него поход по Ерманчетской тайге.
      ...Веселый напев помогал идти. Быстро начало отбеливаться
      небо. Клочковатые серые космы облаков низко неслись над лесом. И
      если на плечи Андрея Арсентьевича еще сыпались капли воды, так
      только с деревьев, словно бы они торопливо стряхивали надоевший им
      с ночи дождь.
      Было тепло. И чем ниже спускался Андрей Арсентьевич, тем
      сильнее его обдавало запахом сырого болота, моховых кочек,
      раздавленной ногами черной смородины. Высокий ельник еще стоял
      перед ним плотной стеной, но за этим ельником уже отчетливо
      угадывалась плоская широкая долина, по которой медленно
      переваливаются белые, словно ватные или снеговые волны тумана,
      скрывающие под собою болотную зыбь и открытое русло Зептукея.
      Андрей Арсентьевич остановился, чтобы хорошенько разобраться в
      местности и прокричать в бесчисленный раз: "Даша!", "Да-аша!"
      Что, кроме веселого напева, так властно ведет его вниз?
      Теперь, когда давящий и пугающий ночной мрак сменился рассветом,
      логика вновь потребовала ответа: не в стогу ли сена ты ищешь
      иголку?
      Он повернулся в ту сторону, где на горе, теперь уже далеко от
      него, стояли палатки и где, вероятно, проснулись уже люди,
      прочитали его записку и тоже готовятся в поиск.
      Спросил мысленно: "А в чем я ошибся, что сделал
      неправильного?" И ответил уверенно: "Даже если иголка потерялась в
      стогу сена, все равно надо этот стог перебрать по травинке. И чем
      раньше, чем скорее, тем лучше".
      Самое опасное место - Зептукей, надо с него и начинать. Хотя и
      малое, но все же какое-то время у ночи выиграно. И стиснул кулаки:
      Гера, Герман Петрович, спокойные супруги Зенцовы, поймите, нет, не
      отсиживается Даша от дождя под елочкой.
      Он еще раз громко позвал ее. И опять отозвался у него в груди
      веселый напев...
      10
      Андрей Арсентьевич приподнял двустволку и нажал на спусковой крючок. Эхо одиночного выстрела раскатисто прогрохотало над тайгой, замерло в сосновом бору по ту сторону Зептукея. Потом с вершины хребта, от палаток, слабо донесся ответный сигнал. Андрей Арсентьевич облегченно вздохнул: связь установилась. Но куда, в каком направлении двинутся Широколап и Зенцовы? Согласятся ли с оставленной в палатке схемой поисков?
      Он стоял у кромки болота, на безлесном мыске, осыпанном брусничником и толокнянкой. Зептукей здесь делал большую кривулину, и с возвышения далеко было видно и вправо и влево. "Далеко", - если бы не туман, застилавший долину плотными белыми лавинами, которые, медленно переваливаясь, двигались по течению Зептукея.
      Запутавшись своими первыми тонкими лучами в вершинах елей, солнышко никак не могло подняться над лесом, и оттого туман казался по-зимнему холодным. Андрей Арсентьевич хмуро оглядывал белую долину. Веселый напев в груди уже не звучал. И неотступно преследовал вопрос: почему ты уверил себя, что Даша найдется именно здесь? С какой стати, даже кружась по тайге и постепенно спускаясь вниз, выбрела бы она на зыбучее болото и приблизилась к струящемуся посредине Зептукею? Это подсказал не опыт таежника, не рассудок, а томительный ночной страх.
      Так где же все-таки теперь искать Дашу?
      Из тумана доносились слабые шорохи. Это начинался разлив речки, вызванный долгим обильным дождем. Вода выходила из низках плоских берегов и растекалась по зыбуну, сотрясая высокий рубчатый хвощ, которым вперемешку с ситником было затянуто болото. Сварливо крякали утки. Их в круглых озерцах, испещрявших зыбун - Андрей Арсентьевич знал, - было великое множество. Накануне, когда еще только готовились к переходу на эту роковую сопку, он пообещал всем притащить с Зептукейского болота столько уток к обеду, сколько закажут.
      Он любил Зептукей, в своих одиночных скитаниях он устраивал себе здесь самый продолжительный привал. Это горное болото было чистым, непохожим на вязкие засасывающие трясины, из которых, пузыря бурую грязь, источается удушающий вонючий газ. Зыбун был опасен лишь для того, кто по нему не умеет ходить. Прорвется - и уйдешь столбом в глубину. А туго сплетенный из корней хвоща и троелистки колышущийся покров тут же сомкнется у тебя над головой. Андрей Арсентьевич научился спокойно ходить по зыбуну, чутьем угадывая, куда поставить ногу и когда надо бросить перед собой легкую жердинку, чтобы по ней перебежать, миновать опасное место.
      Но именно потому, что он превосходно знал коварные свойства зыбуна, он в ночной своей душевной тревоге больше всего боялся, как бы Даша, блуждая впотьмах, не оказалась близ Зептукея.
      Солнечное утро радости не принесло. Неизвестность стала еще более гнетущей. Потому что "стог сена" теперь и еще неизмеримо увеличился в своих размерах.
      Нужен очень точный план действий. Нельзя ему больше бежать куда попало, руководствуясь лишь интуицией и веселым напевом. Впрочем, если этот напев оборвется, то не так ли, как при игре в жмурки, когда, подсказывая верное направление, тебе кричат: "холодно или "жарко"? У Зептукейского болота оказалось "холодно". Ну а в какую сторону "горячо"? Андрей Арсентьевич повернулся лицом к солнцу, блаженно ощущая даже сквозь густое переплетение еловых ветвей его теплоту. Нет, веселый напев вновь не зазвучал...
      Что ж, подняться вверх, соединиться с остальными и сообща продолжать поиски? Но все ли ты сделал здесь, внизу? Вот оно, как далеко и вправо и влево простерлось это болото! Откуда у тебя такая уверенность, что Даша никак не могла выйти к нему и вступить на зыбун, допустим, в километре от тебя направо или в двух километрах налево? Андрей, Андрей, не теряй головы, не поддавайся опять только лишь настроению. Если ты все же спустился сюда, устрани последнее сомнение. А наверху и без тебя люди ходят, ищут.
      Зимой, по снегу, таежники, делая замкнутый круг, "обрезают" запутанный след зверя, за которым охотятся. Обрежь Дашин след - вдруг он тебе встретится - вдоль Зептукея и в ту сторону и в другую, прикинув, что все-таки бесконечно далеко впотьмах она уйти не могла. Зеленая трава, брусничник, моховые кочки - это не снег, на отчетливые отпечатки следа здесь мало надежды. Но все-таки, все-таки иди, оглядывайся, кричи, подавай сигналы. Другого, лучшего, пока не придумаешь.
      Андрей Арсентьевич зашагал направо, стремясь придерживаться самой кромки болота. Примятый хвощ вернее подскажет, прошел ли там человек... А может пройти и косуля...
      - Даша!.. Да-аша!..
      Это в прогретом воздухе отдалось уже не так громко. Андрей Арсентьевич выстрелил. И через минуту уже не на самой вершине сопки, а где-то левее ответно тукнул такой же одиночный выстрел.
      Ах, Даша, Даша!
      И перед его глазами пробежали видения последних трех-четырех дней с того момента, как подговоренный Широхолапом пилот перебросил их на вертолете к чудесной рыбной речке Огде, подобно Зептукею впадающей в Ерманчет, но отделенной от Зептукея высоким перевалом.
      Герман Петрович оказался великолепным организатором. В личные сборы Андрея Арсентьевича он вмешиваться не стал, хотя все-таки насильно навязал ему через Зенцовых где-то раздобытую легкую и компактную одноместную палатку: "Хватит вам еловой корой укрываться!"
      Не сразу пришли к решению, как быть с остальными: две палатки по два места или одну четырехместную? Зенцовым больше нравилась идея двухместных палаток, но Даша тихо сказала: "А как же я?" И Герман Петрович загадочно улыбнулся, но объявил: "В таком случае четырехместная".
      Весь груз он тщательно выверил по объему и весу. Получилось тяжеловато, но вполне по силам для каждого. А Зенцовых он попросил дома прорепетировать хождение с полной выкладкой. Серафима Степановна удовлетворенно сказала: "Готова прибросить и еще парочку килограммов. Глядишь, за лето хотя бы на эти килограммы убавлю и собственный вес". Она немножечко рисовалась, кокетничала, следуя моде, - худеть и худеть обязательно. Сложения она была спортивного.
      Но Герман Петрович внес свои уточнения: "Энтузиазм принимается, однако есть золотое правило: стоять лучше, чем ходить; сидеть лучше, чем стоять, а лежать лучше, чем сидеть. Там, где сможем воспользоваться механической силой, будем ею и пользоваться". И по прибытии в район Ерманчета - научная командировка в интересах охраны природы! - сосватал на два рейса вертолет патрульной лесной авиации. К речке Огде, а потом к Зептукею.
      Все это больше походило на увеселительную прогулку, нежели на научную командировку или, к чему приучил себя Андрей Арсентьевич, на торжественное и вдумчивое вступление в храм природы.
      Им поначалу фантастически повезло, выдалась на редкость солнечная погода со слабым ветерком, отгоняющим гнуса, которого, тоже на редкость, вообще оказалось немного. Сеток почти не надевали и тем более не мазались репудином. Серафима Степановна сияла: "Почему нам с Николашей раньше не пришла в голову мысль побродить по родной земле, по ее девственным уголкам?" И Николай Евгеньевич с ней соглашался. А Герман Петрович разъяснял: "Вам эта мысль не могла прийти раньше потому, что вы не были знакомы с Широколапом".