Воцарилось недолгое молчание. Зенцовы мягкими улыбками давали понять Андрею, что они полностью на его стороне и что не стоит придавать значения нелепой выходке Германа Петровича. А тут как раз принесли второе блюдо, что-то очень вкусное.
      - Мы в этом санатории впервые, - заговорил Николай Евгеньевич, - и, в общем, все здесь очень мило, но и достаточно замедицинено, что ли. У кого нет болезни сердца, тот может ее с успехом приобрести. Поездки летом по белу свету куда интереснее. И полезнее. А вы здесь частый гость, Андрей Арсентьевич?
      Он мог бы уклониться от прямого ответа, но это было не в его правилах.
      - И я здесь впервые, - сказал Андрей, - и тоже предпочитаю летом скитаться вдали от Москвы. Только не по "белу свету", а по зеленой сибирской тайге.
      - Вот как! - изумленно воскликнула Серафима Степановна. - Но вы же сердечник. Разве это вам не мешает? Не тяжело?
      - Мешает, - сказал Андрей. - И тяжело. Но ходить по тайге мне очень нравится. И я соизмеряю свои силы с тяготами таежных походов.
      - А вы знаете, - неожиданно сказал Гера, - что я тоже в компании люблю по глухим лесам побродяжить. Только я увлекаюсь Кавказом, Карпатами. Два раза мотались по озерам и речкам Карелии. Но бранить санаторную жизнь не стану, в ней есть свои прелести. И свои цели.
      - Какие же? - заинтересовалась Серафима Степановна.
      - При вас не скажу. Не могу. Но... вообще это тоже относится к охране природы. Человеческой.
      - Угу! - Серафима Степановна догадалась. - Гера, как вам не стыдно? Вы же не холостяк!
      - В этом-то и все дело. Потому и на Кавказ, и в Карпаты тянет. При соответствующем подборе, - не мигнув глазом, объяснил Гера. - А вот скажите-ка вы, Андрей Арсентьевич, какие у вас цели в сибирской тайге? И какую компанию вы себе подбираете?
      - Я хожу один, - сказал Андрей, думая, что на этом поставит точку, но совершенно непроизвольно добавил: - Ищу "свинцового человечка".
      И сразу разжег любопытство.
      - Что это такое? - чуть не в один голос воскликнули оба Зенцовы. - Ой, расскажите!
      - Нечего...
      Но уйти от рассказа было уже невозможно. В самом сочетании слов "свинцовый человечек" для Зенцовых таилось нечто столь романтичное, экзотичное и таинственное, что Андрей вынужден был подчиниться. Он не стал говорить о "человечке"-символе, зове совести - никто бы этого в легком застольном разговоре и не понял - он просто в сочных красках изобразил все, что в свое время слышал от отца. А чтобы не рассеять глубокого впечатления от волнующей легенды - легенды ли? - Андрей умолчал о том, что в геологических высших кругах существование "свинцового человечка" начисто отвергнуто.
      И какая-то неведомая сила еще подтолкнула Андрея рассказать о гибели Мирона, случившейся в тех же местах, и о том, что он лишь на шестой год упорных поисков все же набрел на совершенно заросшую мелким ольховником его могилу и соорудил над нею надгробие из обломков скалы.
      - Да, это святая цель, - тихо сказала Серафима Степановна.
      Гера хотел вставить что-то свое, но Николай Евгеньевич предупреждающе и торжественно поднял руку, и все молча встали из-за стола и разошлись.
      3
      Перед своим отъездом Гера переменился решительно, в полном смысле стал Германом Петровичем.
      - Покуролесил, и хватит, - заявил он. - Пары все выпустил. Право на отдых, установленное Конституцией СССР, использовал. Широколап приступает к исполнению гражданских обязанностей.
      Андрей хотя и притерпелся к его выходкам, теперь с удовлетворением воспринял эту перемену. Вечерние разговоры с Германом Петровичем перед сном уже тяготили. Широколап без ёрничества расспрашивал Андрея о его работах и делился с ним своими замыслами. Он готовил большую научную статью, которая потом могла бы лечь и в основу докторской диссертации. Иначе выше заведующего лабораторией трудно будет подняться. А плох тот солдат, и тем более уже старший лейтенант, который не стремится стать генералом. Тема статьи: самовозобновление лесов, вырубленных или уничтоженных пожарами на крутых склонах гор. Собран достаточно обширный материал, хотя несколько односторонний, только Кавказ и Карпаты, а горные лесные массивы Урала, Сибири и Забайкалья практически пока не исследованы.
      - И вот ситуация. Построив статью и диссертацию только на основе собранных материалов, можно подвергнуться обоснованной критике за известную узость горизонта, коли речь пойдет о "докторской". Экстраполировать выводы по Кавказу и Карпатам на Урал и Сибирь опасно, черт их знает, особенности этих мест, там же и почвы, и виды растительности с югом страны резко несхожи. Продолжить еще на несколько лет сбор материалов - другая опасность. Похоже, что сейчас этой же самой проблемой всерьез занимаются ученые мужи из Министерства лесного хозяйства. И тогда не только одна обособленная тема может оказаться под угрозой ее повторения, все накопившиеся работы лаборатории, которой заведует он, Широколап, будут скомпрометированы.
      - Ну а почему бы вам, Герман Петрович, в открытую не поговорить с учеными мужами из Министерства лесного хозяйства? - спросил Андрей.
      - Э-э, Андрей Арсентьевич, вот где сразу виден художник, витающий в облаках, - сказал Герман Петрович. - На земле все происходит несколько иначе. Я могу посоветоваться по моей работе с астрономами, сталелитейщиками, виноделами, словом, где границы между науками каменные и высокие, а где эти границы по воде вилами прочерчены, извините, там каждому хочется приоритет захватить. И, боже упаси, не попасть в плагиаторы. Узки бывают тропиночки идти вдвоем рядышком.
      - А вы идите без тропиночки, пробивайтесь по целине.
      - А целины-то в наше время нет. Или такая целина, как на голове лысина, блестит, волоска не найдешь. Вы, как я понимаю, тоже лишь перерисовываете то, что до вас когда-то другими было написано. Березки, елочки, птичек, траву-мураву. Разве что в ином повороте.
      - Это и есть творчество: "иной поворот". Не назовете же вы перерисовкой друг у друга пейзажи Шишкина и Левитана!
      - Да нет, я вас поймать на слове, и тем более на деле, не собирался, я о разнице между наукой и искусством. Что вам дозволено, то нам нельзя. За что вам рукоплещут, нас по носам бьют. Не всякий раз, конечно, а когда неосмотрительно сами подставим. И вот, когда вы о "свинцовом человечке" своем рассказывали, прорезалась такая мысль: хорошо бы хоть разок и мне по сибирской тайге пробежаться. Увидеть своими глазами, понять, насколько она по проделанной уже работе друг мне или враг. Возьмете меня в компанию? Места ваших скитаний для меня подходящие, характерные и для всей Сибири, насколько я представляю себе географию.
      - Н-не знаю, Герман Петрович, до будущего лета еще далеко, - уклончиво сказал Андрей. Невозможно было ответить сразу жестким отказом.
      - И я не собираюсь уже сегодня набивать рюкзак всякой всячиной, подхватил Герман Петрович. - Важно застолбить идею, - и усмехнулся: - Вот сейчас вы, наверно, подумали: какой прагматик этот Широколап. А нельзя мне иначе. Я окончил вуз, гениальностью не наделен, а физических сил и, если хотите, заряда здорового карьеризма у меня хоть отбавляй, и я должен двигаться, подниматься вверх по служебной лестнице. Принося обществу пользу, ну и себе, конечно. Помимо всего, после развода с моей первой женой я ей плачу алименты. На это тоже нужны деньги. Так что, как видите, моя программа построена на реальностях самой жизни. Вы не платите алименты?
      - Нет, не плачу, - сказал Андрей, - я вообще не был женат.
      - Что ж, и вы по-своему тоже прагматик. А я, что касается отношений с женщинами, это несколько поздно понял. И если теперь я и с нынешней женой разведусь, а это, вероятно, вскоре случится, ущербных последствий для меня это уже не принесет никаких. А значит, и обществу тоже.
      - А вашей жене?
      - Какой же ей ущерб? - удивился Герман Петрович. - Ей всего двадцать лет. Детей не было. А отец - начальник главка и знаменитый физик. Она себе легко найдет нового мужа. Вы спросите: почему опять развод? Характерами не сошлись. Как и с первой. Вы сами наблюдали, что у меня за характер. А вы, не женясь, умнее меня оказались. Потому что и у вас характер для семейной жизни, извиняюсь, не из лучших. Согласны?
      - Я предпочел бы поговорить о чем-нибудь другом, - сказал Андрей.
      - Охотно, - согласился Герман Петрович. - В здешней библиотеке мне показывали несколько книг с вашими иллюстрациями. В этом деле я мало смыслю, но мне ваши рисунки нравятся, они живут, движутся, смотреть на них приятно, некоторые даже подолгу разглядывать хочется. Но почему вы работаете только на Детское издательство? И вроде бы с улыбкой все рисунки у вас получаются. Опять, извините, при вашем угрюмом характере. Вам бы Агату Кристи или Жоржа Сименона иллюстрировать, чтобы у читателя мороз по коже ходил. На военные темы тоже.
      - На военные темы у меня было несколько персональных выставок. А выставок иллюстраций к детским книгам и еще больше, - сказал Андрей. - От самой же войны мороз по коже у меня и до сих пор ходит. Может быть, от этого и угрюм. Улыбаюсь же в детских книгах потому, что не хочу создавать и у детей угрюмые характеры.
      - Значит, талант на службе? В жизни один, в рисунках другой?
      - Он весь только в рисунках. А если вам кажется, что мой талант на службе, пусть будет на службе. Эта служба хорошая.
      - Тогда о детях. Вы их любите. Почему же у вас их нет?
      - Поговорим о другом.
      - Это уже будет о третьем, - напомнил Герман Петрович. - Телефонами и адресами мы уже обменялись. У нас в институте и у сотрудников моей лаборатории, в частности, в бабушкиных сундучках есть множество старинных наших и зарубежных изданий с художественными воспроизведениями всяких тварей земных и земного покрова, землю-матушку одевающего. Кое-что в этом плане и мы ведомственно издаем. Охрана же природы! Это вас не интересует? Поработать на нас как художнику. А что-то для себя перерисовать - помните? - "в ином повороте". И со своей улыбкой в рисунке.
      - Спасибо, я подумаю, - сказал Андрей.
      Ему не очень хотелось закреплять знакомство с Широколапом. Вот тут действительно характеры не сошлись. Но он знал, что Герман Петрович теперь от него не отстанет и будет искать в нем "для себя, а значит, и для общества" пользу. Так почему бы ему, Андрею, тоже не извлечь некую пользу из предложения Широколапа насчет проверки "бабушкиных сундучков"? Для работы над атласом это вот как может пригодиться! Но это когда-то потом, а пока...
      Он уходил в свою тихую излюбленную беседку и блокнот за блокнотом заполнял карандашными эскизами. Он зарисовывал все, что привлекало его внимание, стремясь как можно тщательнее отрабатывать даже в беглых набросках скрытую тайну движения. Движения в неподвижности. И когда оно возникало в рисунке само собой, независимо от воли Андрея, а чаще не поддаваясь никаким, казалось бы, уже достаточно проверенным за много лет техническим приемам, усталый Андрей все же счастливо опускал руку.
      Скучен станет мир, если в нем окажутся разгаданными все тайны.
      4
      Врач Илья Самсонович недолго осматривал и прослушивал Андрея, анализы крови были хорошими, электрокардиограмма тоже не показывала каких-либо тревожных изменений.
      - На всякий случай еще разок сделаем снимочек рентгеновский, проговорил Илья Самсонович, заправляя выползающую из-под шапочки прядь волос, - и тогда, Андрей Арсентьевич, отпустим вас с приятной пометкой в истории болезни: "Выписался с улучшением". Конечно, возрастные процессы необратимы, но, если они, как видим, стабилизировались, уже великолепно, это уже улучшение. И пуля как будто бы настолько "окуклилась", что теперь погрузится в долгую спячку, говоря языком энтомологов, вами любимых. Все остальное будет зависеть исключительно от вас самого.
      - Спокойный, размеренный образ жизни, - продолжил Андрей.
      - Вот именно...
      И оба понимающе улыбнулись.
      Илья Самсонович проводил Андрея до двери и пригласил войти следующего. Тотчас с дивана в коридоре из небольшой очереди поднялась хорошо одетая женщина с высокой модной прической и быстро пошла навстречу Андрею, едва на ходу не задев его локтем. Он машинально посторонился, отметив рассеянно, что женщина словно бы сбилась с четкого шага. А выйдя уже на крыльцо, вдруг уловил аромат сладких духов, выплывший вслед за ним. Но это же... Андрей остановился, неприятно пораженный. Нет! И нет. Быть этого не может! Он давно привык твердо считать, что Ольга больше никогда и ни при каких обстоятельствах ему не встретится. Логически он не доводил мысль до конца: почему? Нет, нет, ее просто нет, она не существует. И вот эти духи...
      Да, и ее походка, та самая, стук каблучков, от которого у него мурашки пробегали по щекам, когда он не сводил глаз с нее в чаусинской библиотеке. Чуть-чуть теперь потяжелели ее шаги. Немудрено. Ведь около двадцати лет прошло. Андрей потряс головой: все вздор. Почему не может другая женщина пользоваться такими же духами, какие всегда нравились Ольге? Ходить, как и она, постукивая каблучками? Но даже если это Ольга, что из того? Какое это имеет значение? Через три дня он уедет отсюда, и снова она сотрется из памяти. Ольга, вероятно, приехала с утренним поездом, явилась на первый прием к врачу, и потом будет, как все новички, посиживать в тени на скамейке возле главного корпуса или отсчитывать шаги на маршруте номер четыре. Они вообще могут второй раз и не увидеться.
      Не отдавая себе отчета - зачем? - Андрей все время убеждал себя в этом. И знал, что новой встречи с Ольгой ему не избежать. Он не хотел готовиться к ней, считал это для себя унизительным. И все же готовился. Подбирал слова. Холодные, спокойные, необходимые две-три фразы во всяком вежливом разговоре с совсем незнакомым человеком...
      А получилось иначе. Он опоздал к началу обеда на четверть часа и, когда приблизился к своему столику, несколько скрытому за опорной колонной, увидел, что на месте, которое занимал прежде Герман Петрович, сидит Ольга и оживленно разговаривает с Зенцовыми. Андрей инстинктивно сделал шаг назад. Уйти совсем? И тут же опомнился: глупо. Стараясь ничем не выдать себя, но, чувствуя, как горячая кровь приливает к лицу, он с деланной медлительностью опустился на свой стул и проговорил:
      - Приятного аппетита, - адресуя это ко всем сидящим за столом.
      - Спасибо, - немедленно отозвалась Ольга.
      А Серафима Степановна сказала укоризненно:
      - Андрей Арсентьевич, вы что же, не узнаете старых друзей? Даже не поздоровались с Ольгой Васильевной. А она говорит, оказывается, вы...
      - С приездом, Ольга Васильевна! И здравствуйте, - проговорил Андрей, надеясь, что этим можно будет остановить начавшееся разбирательство его оплошности. Или бестактности.
      - Ну что вы, Серафима Степановна, - мягко сказала Ольга. - Ведь мы с Андрюшей... - она поправилась: - ...с Андреем Арсеньевичем не виделись тысячу лет, и я была сейчас ошеломлена не менее ею, хотя от вас и успела узнать, кто четвертый за этим столиком. Я рада, очень рада. Ну, право, слов не нахожу, Андрей Арсентьевич, вы мало изменились.
      - Вы тоже, Ольга Васильевна, - сдержанно сказал Андрей, глядя в сторону и в смятении думая, что он не может без фальши поддерживать тон разговора, начатый Ольгой, а контраст между ее приветливостью и его подчеркнутой сухостью сразу же разожжет любопытство Зенцовых: странная старая дружба. Ему показалось, что Николай Евгеньевич и так уже посматривает на него с подозрительностью, а на Ольгу с симпатией.
      - Вы чем-то расстроены, Андрей Арсентьевич? - спросил Николай Евгеньевич, кромсая ножом огурец.
      Началось! Но Андрей нашелся:
      - Невыносимо болит зуб, - сказал он. И тут же осудил себя за мелкую ложь.
      - Не надо комплиментов, Андрей Арсентьевич, - продолжила Ольга, словно у Андрея и не было быстрого обмена репликами с Николаем Евгеньевичем. Иногда я разглядываю свои фотографии тех, прошлых лет и глазам не верю. Ах, юность, юность! И если я говорю, что вы, Андрей Арсентьевич, мало изменились, то по сравнению только со мной. В том смысле, что сохранили прежнюю серьезность, - Ольга явно ему помогала, - а я растеряла, ну, может быть, и к лучшему свою самовлюбленность. О, я совсем-совсем не такая, какой была прежде! Если не считать, что женщина все-таки остается женщиной, - и в этих словах Ольги Андрею почудилась грусть, - а вы стали известным художником.
      - Ольга Васильевна, вы не рассердитесь, если я напомню, что Антон Павлович Чехов такую женскую логику называл "дважды два - стеариновая свечка"? - осторожно спросил Николай Евгеньевич.
      И это Андрея выручило. Тотчас запротестовала Серафима Степановна и напустилась на мужа, как он смеет говорить такие дерзости, вдобавок спутав Чехова с Пигасовым. А Ольга стала на сторону Николая Евгеньевича и заявила, что она и никогда-то не отличалась логичностью ни в рассуждениях своих, ни в поступках. И вновь Андрей понимал, что это говорится только для него.
      Теперь он заставил себя вглядеться в Ольгу. Лицо у нее несколько пополнело, и сама она стала как бы немного крупнее, именно женщиной, с особой плавностью в движениях рук, неторопливом повороте головы, которую, как и прежде, держала чуть наклоненной к левому плечу. Не изменился и легкий ласковый прищур ее глаз, когда она обращалась к собеседнику. Может быть, только ресницы - свои, не наклеенные - с той, давней, силой уже не оттеняли глубины словно бы спрятанной во взоре мысли, во взоре, заставлявшем Андрея трепетать от его необыкновенности.
      И все же Ольга оставалась очень красивой. Андрей-художник в этом ей не мог отказать. Вот Ольга повернулась лицом к нему, и Андрей замер. Он видел перед собою тот самый нарисованный им портрет, который когда-то мать назвала картинкой на духовом мыле и который теперь у него хранился в отдельной папке. Да, да, Ольга лицом своим в жизни, сейчас, была так же хороша и обаятельна, как и на том давнем акварельном портрете. И у Андрея вновь шевельнулось неосознанное чувство: не накладывает ли время своего отпечатка на лицо Ольги там, в завязанной папке, именно теперь, когда она блистает здесь своей привлекательностью?
      Он поднялся, залпом выпил стакан минеральной воды.
      - Простите, невыносимо болит зуб. Не потеряйте меня, если я не приду и к ужину, - невнятно выговорил он и торопливо пошел к выходу. Ему казалось, что он одет неприлично и что все со сдержанными усмешечками поглядывают на него.
      Войдя к себе в палату, Андрей бросился на кровать, закинул руки за голову. Надо было обдумать положение: три дня такой тяжелой нравственной пытки ему не выдержать. Хорошо еще, что в палату к нему после отъезда Германа Петровича никого пока не подселили.
      Он перебирал различные варианты, один нелепее другого. Без оформления выписки немедленно уехать? Прикинуться больным и пролежать в постели все эти дни? Попросить диетсестру посадить его за другой столик? Все время опаздывать и к завтраку, и к обеду, и к ужину? Или совсем не ходить в столовую, а покупать что-либо в продуктовом киоске?
      Все это было мелко, несерьезно, по-мальчишески. Любое отклонение от установленного порядка влекло за собою спросы и расспросы. А оказаться предметом повышенного внимания и любопытства, законно вызванного для всех прозрачной его маленькой ложью, было бы и совсем мучительным.
      Нет, никаких "или - или". Остается реальным одно. Взять блокнот, карандаш и уйти на озеро, в перелески, в поля. Устанут ноги - посидеть, отдохнуть в тихой беседке. А завтра и до конца за столом и еще где случится пусть работает инквизиция. Так, как она сама посчитает нужным.
      Продолжительная прогулка несколько успокоила Андрея. В лесу вольно бродил по вершинам берез и осин шумливый ветер. Словно маня за собой, впереди все время стрекотала невидимая сорока. Иногда басовито прокатывался сердитый вороний вскрик. Андрей постоял у большого, кисло пахнущего, прогретого солнцем муравейника. Маленькие рыжие труженики волокли к своему дому лесной мусор, зажав его в клещи своих крепких челюстей. Андрею хотелось помочь им, сказать: "Ребятки, мне бы сейчас грабли, и я через пятнадцать минут сделаю ваш дом вдвое выше". Но он знал, если бы это и свершилось, муравьи все равно не прекратили бы свою работу. В этом их жизнь. И ему подумалось: он рисовал отдельных муравьишек, и ему хорошо удавалось показать их в движении, надо будет изобразить работающий муравейник как одно семейство.
      Потом он набрел на полянку лесной земляники и немного утолил одолевавший его голод душистыми спелыми ягодами. В сибирской тайге ягодами можно наесться досыта. И Андрей почувствовал, как за плечами у него словно бы повис тяжелый рюкзак. Надо было ехать в Ерманчет, а не в этот совсем необязательный для него санаторий. Разжечь бы сейчас костер, у реки постоять с удочкой, выхватить из бурливых вод десяток серебристых хариусов...
      В беседку Андрей вошел, когда солнце уже близилось к закату. Ветер не утихал, казалось, даже набирал новую силу. К ночи может надуть дождя. С озера, невидимого из беседки, доносилось поскрипывание весел в уключинах, веселые голоса. Значит, ужин окончился, и "бессердечники", любители лодочных гонок, спешат посостязаться в резвости, покачаться на волнах, пока еще держится хорошая погода. Он вернется в палату с наступлением темноты. Так не хочется с кем-нибудь сейчас разговаривать.
      Андреи сделал несколько карандашных набросков в блокноте. Его увлекли движения мотающихся на ветру длинных и ниточно-тонких березовых ветвей, словно бы с мольбой протянутых к кому-то далекому и неприступному. Вот еще немного бы силы, еще, кинуться вслед, остановить, но опускаются в изнеможении черные нити, осыпанные дрожащей зеленой листвой, и ждут, когда их подхватит новым порывом ветра.
      Он налетел, очень короткий, нетерпеливый, и не столько приподнял, сколько закрутил в воздушном вихре коленчато изогнутые концы ветвей. От них отделился один лист, взметнулся к нему, к солнцу, красноватыми лучами пронзающему березовую рощицу, взлетел и сник вместе с ветром, его подбросившим. Беспомощно кувыркаясь и поворачиваясь к свету то ярко-зеленой, то белесой своей стороной, стал падать на землю. Андрею стало жаль этот листочек: хотел улететь далеко, оторвался ст братьев, а теперь будет усыхать одиноко и скручиваться в желтую легкую трубочку, ждать, пока не утащит его к своему дому какой-нибудь муравей.
      В ногах разливалась приятная усталость. Опять вспомнился таежный костер. Полежать бы возле него, наблюдая, как вьется теплый голубой огонек, и вслушиваясь, как пощелкивает в пламени сухой пихтовый лапник. Андрей пересел в другой угол беседки, вплотную забранный тесом, откуда обзор был меньше, уже, даже тропинка, ведущая к беседке, не была видна, зато здесь было затишье от ветра, который стал к вечеру прохладней.
      Потянуло в дремоту. Андрей не стал сопротивляться, закрыл глаза и спиной привалился к дощатой стене. Мелькнула мысль: а может, здесь и на ночь остаться? Сон одолел его раньше, чем Андрей успел ответить себе на этот вопрос.
      5
      Проснулся он от скрипа шагов по песку, явно приближавшихся к беседке. Солнце уже закатилось, но было достаточно светло, чтобы разглядеть фигуру человека, возникшую на пороге. От неожиданности Андрей даже вздрогнул, он растерялся, не зная, как ему поступить.
      - Можно войти? - спросила Ольга.
      - Входите, - чужим голосом ответил Андрей. И поднялся, чтобы уйти.
      - Много времени я не отниму у вас, Андрей Арсентьевич, - по-прежнему стоя на пороге, сказала Ольга. - Но я ведь и в санаторий приехала только ради того, чтобы с вами поговорить.
      - О чем же? - Это было уже уступкой.
      - Разве я знаю, как у нас здесь сложится разговор? При посторонних за обедом он не сложился, - сказала Ольга. И сделала два шага вперед. Конечно, время позднее, скоро стемнеет, но я так долго искала эту беседку.
      - Кто вам сказал о ней? И почему вы решили, что я здесь?
      - О беседке сказала Серафима Степановна еще за обедом, вскользь, сама. Поверьте, я не задавала ей никаких вопросов. И вообще не задавала никому вопросов. И я не знала, что вы здесь. Искала вас на дорожках вблизи санатория. Стучалась к вам в палату. Ходила по всем маршрутам, даже вокруг озера обошла и не заметила по первому разу ведущей сюда тропинки. - Она отвечала точно, сжато, как на допросе, но в тех мягких интонациях, так запомнилось Андрею, в каких она рекомендовала книги посетителям чаусинской библиотеки.
      - Не понимаю цели вашего прихода. - Андрей не хотел вступать в разговор, но разговор продолжался и теперь все труднее было оборвать его.
      Ольга сделала еще один шаг вперед. Андрей заметил, что теперь она одета в спортивный костюм и прическа скрыта под завязанным туго платком. Вид у нее утомленного долгой ходьбой человека. А он заставляет ее стоять на ногах. И допрашивает.
      - Садитесь, Ольга Васильевна, - сказал Андрей. - По-видимому, и в самом деле нам следует поговорить вдвоем, без посторонних. Ведь я за обедом солгал.
      - Был вынужден солгать, - поправила Ольга, - я понимаю. Потому и особенно старательно я вас искала. Я не хочу, чтобы вы лгали. И сама не хочу лгать.
      Скамьи, а вернее, грубые лавки из некрашеных досок полукольцом были прикреплены к стенам беседки. И надо было садиться рядом или вести разговор через пустое пространство, которое здесь казалось огромным и подобным арене цирка. Благодарно шевельнув губами, Ольга опустилась на скамью, прикрыла глаза. Андрей стоял в замешательстве. Дико было бы перейти к противоположной стороне беседки. А сесть рядом с Ольгой, хотя бы и в некотором отдалении, значило вновь ей подчиниться. Он помедлил и все же сел рядом, почувствовав, как его сразу обдало легким ароматом сладких духов, смешанных с йодистым запахом озерных водорослей.
      - Андрей Арсентьевич, могу я просто начать свой рассказ или должна сначала ответить еще на некоторые ваши вопросы? Я готова, - сказала Ольга доброжелательно, опять-таки словно бы предлагая на выбор читателей интересные книги.
      - Как хотите, Ольга Васильевна. - Андрей хотел добавить: "Меня это мало заботит", но удержался.
      - Ох, как трудно начать, - сказала Ольга, - а всего лишь ранним утром сегодня, когда я сошла с поезда, мне казалось, что все будет просто и мы поговорим действительно как старые друзья. И я даже мысленно называла вас Андрюшей. Я так назвала бы вас и сейчас вслух, как это нечаянно сорвалось у меня за обедом, если бы тогда - помните, в Чаусинске? - вы меня ударили по щеке. Теперь я на это не имею права.
      Она замолчала. Молчал и Андрей. К чему эта игра в благородство? Свое? Или его, Андреево, благородство? Для чего эти красивые фразы? Но Ольга и всегда так говорила. Пусть говорит как хочет. И что хочет. Только бы поскорее. Он не станет ее перебивать.
      - Понимаю, - сказала Ольга. - Да, я повинна в гибели Мирона. Хотя, Андрей... Андрей Арсентьевич, если бы тогда я вышла за него замуж, как обещала - боже, как страшно выговаривать: обещала! - я не принесла бы ему радости. Потому что я его не любила, а думала о другом, которого тоже не любила, но который для меня был интересен своим положением. Подумайте, мне при моей внешности и при моем уме - простите, тогда я так думала - стать женой плотника или женой ответственного работника и с еще большими перспективами на продвижение по службе!
      - Зачем вы все это мне говорите? Вы виновница гибели моего брата, которая тогда отказалась даже прочесть его последнее письмо! - Андрей едва сдерживал гнев. Ему вспомнилось, как глотал слезы Мирон, рассказывая об издевках Ольги.
      - Говорю, потому что вы мне разрешили. - Голос Ольги был ровен, тих, но какие-то щемящие нотки прорывались в нем. - И еще потому, что не знаю сколько тогда забавлялась бы я с вами и целовалась, если бы именно в тот день, когда вы принесли мне письмо Мирона, Валентин Христофорович не предложил мне с ним зарегистрировать брак. - Ольга запнулась. - И я согласилась. Но поставила условие: через полтора года. Пусть он сначала закончит в Москве курсы повышения квалификации. Ему почему-то не хотелось ехать на эти курсы. А мне хотелось подольше побыть незамужней - вдруг встретится еще кто-то, предпочтительней Валентина Христофоровича. - Она трудно сглотнула слюну. - Почему вы и тогда не ударили меня по щеке, Андрей Арсентьевич? Конечно, в тот день это ничего не изменило бы. Но после я острее чувствовала бы... - что чувствовала? - слова я не найду...
      - Мне это безразлично, Ольга Васильевна, - уже не скрывая раздражения, сказал Андрей.
      - Я знаю, я думала, у нас иначе состоится эта встреча. И сейчас очень путаюсь. Понимаю, вам не нужна моя исповедь. Но без нее мне не выговорить главного. Ради чего я искала вас. Можно немного еще мне продолжить?
      Андрей промолчал. "Главное" ему было не нужно, "главное" - цель приезда Ольги. Но если он сейчас оборвет разговор, как вынесет он последние два дня? Ольга покорна, ни на чем не настаивает, она только просит. Но диктует все же она.
      - Влюбилась я в Валентина Христофоровича только тогда, когда стала его женой, - снова заговорила Ольга. - Влюбилась не любя, если можно допустить такое нелепое сочетание слов. Но по-другому это свое чувство я объяснить не смогла бы. Теперь я знаю, для человека это неизбежно, когда-то к нему обязательно приходит любовь. Хотя бы на короткое время. Хотя бы с тем, чтобы задохнуться и потерять себя. Может быть, она у меня пришла бы и к Мирону. Стрелочка весов тогда уже совсем дрожала. Что на весах? Сам человек, его характер, его место в жизни и еще то, что никогда и никто разгадать не сможет, - выбор души: Он, только Он, и никто другой. Если бы Мирон тогда поступил со мною круто и жестко, потому что этого требовала справедливость, он бы в моем мнении столь вырос, что заслонил бы Валентина Христофоровича, и я...
      - Перестаньте говорить о Мироне! - вскрикнул Андрей.
      - Андрей Арсентьевич, это запоздалая пощечина. И все равно я принимаю ее как должное возмездие, - проговорила Ольга, зябко передернув плечами. Страшно трудно... Мне казалось, что моя честная откровенность вам лучше позволит понять меня, если уж вы согласились меня выслушать. Говорить же только то, что вам желательно, значит, вовсе не говорить. Тогда я уйду.
      Но Ольга не поднялась со скамьи. Продолжала сидеть, опустив руки на колени. Смеркалось. И все же Андрей хорошо различал выражение ее лица, внутреннюю борьбу чувств, которую оно отражало. Это не могло быть игрой. Для чего-то же Ольга так настойчиво его искала? Андрей смягчился.