- В прежние времена, молодой человек, мой отец, например, не позволял себе так фамильярно разговаривать с девушками. А он был всего лишь кочегаром в иркутской бане, а не курсантом военной школы. - С особой учтивостью протянул руку Людмиле: - До свидания, дорогая! И не забудьте, пожалуйста, сказать Епифанцеву, что Петунин ни у себя в кабинете, ни здесь его не дождался.
      Он совершенно не нажал на слово "Петунин", но Тимофей все равно понял: Куцеволов не хочет открываться. Не хочет открываться до самой крайней, последней поры. Так отозваться, как сейчас отозвался он, мог бы только настоящий Петунин.
      Но он же ведь не Петунин! Неужели Куцеволов думает, что он все еще не разгадан? Или надеется этим хотя бы Людмилу сбить с толку?
      Тимофей сделал крупный шаг, притянул к себе девушку, неловко поцеловал ее в губы и оттолкнул:
      - Поняла?
      Он твердо знал теперь, что уходит отсюда в полную неизвестность.
      Куцеволов оказался на крыльце чуть позади Тимофея. И опять добродушно пенял:
      - А целоваться при посторонних с девушками, даже с невестами, молодой человек, вообще-то не полагается. Почему в наше время все нежные чувства как-то огрубели? - Махнул рукой: - Да что там! Случается, и сам себя порой ловлю на этом.
      Они пересекли дворик и остановились по ту сторону штакетной оградки. Тимофей оглянулся на ярко освещенное окно, надеясь еще раз увидеть хотя бы тень Людмилы. Нет. Уже ушла в горницу. И, может быть, сидит и плачет от обиды. Действительно, как грубо все это получилось...
      Впереди лежала глухая, мокрая тьма. Вокруг них тоже царила мертвая тишина. Только с крыши домика Епифанцева била в лужицы редкая, звонкая капель.
      "У него пистолет под тужуркой, у меня нет никакого оружия, - напряженно думал Тимофей. - Станет ли он стрелять? С которой стороны от него мне лучше идти? Как он будет это делать?
      - Да, погодка нынче в Москве, - сказал Куцеволов. - У нас, в Сибири, зима начинается лучше, сразу - крепкий морозец, снежок. Ты из каких мест?
      В голосе Куцеволова сохранялась все та же ленивая тягучесть, с какой он перед этим читал Тимофею свои наставления. Казалось, он даже решает: не вернуться ли им обратно, в тепло.
      - Из-под Шиверска. С Кирея. Между Братск-Острожным и Московским трактами. Поселочек в тайге, четыре дома, - сказал Тимофей. Он все добавлял и добавлял подробности, а сам следил незаметно, чем именно и как отзовется на его слова Куцеволов. - Беляки, когда удирали, мать у меня там убили. Весь поселок вырезали.
      Куцеволов стоял неподвижно, чуть приподняв голову и ловя губами мелкие капли дождя.
      - А я из-под Черемхова, - сказал он. - Выходит, мы с тобой не только земляки, но и друзья по несчастью. У тебя мать, а у меня жену белые расстреляли. На перегоне. Путевым обходчиком тогда я работал.
      И Тимофей понял, что Куцеволов тоже постепенно добавляет подробности, чтобы узнать, как Тимофей на них отзовется. Ну, будет еще проверка? И словно бы в подтверждение этого Куцеволов ласково, но очень сильно жесткими пальцами сдавил бицепс правой руки Тимофея. Подержал и отпустил. Вздохнул сочувственно.
      - Ну, что же, Тимофей, пошли! - И снова стиснул ему руку выше локтя. Извини, что я тебя называю так, запросто. - Отпустил руку, вздохнул: - А грязь, грязища в этом лесу, ямы всюду накопаны, и темень - глаз выколи!
      - Очень темно, - сказал Тимофей, думая, что идти рядом по узкой тропе там никак невозможно, приотстать даже на полшага Куцеволов ему не позволит, а быть впереди...
      - Погоди! - Куцеволов расстегнул снизу еще одну пуговицу на тужурке, вынул из переднего брючного кармана часы, взглянул на них. - Пригородные поезда здесь ходят не часто. Мы можем миновать эту темень и грязь. Время вполне позволяет. Я тут знаю дорогу. Идем! К переезду, а там - вдоль по линии. Хорошо, сухо!
      "Отказаться? - мелькнула мысль у Тимофея. - Разойтись в разные стороны? И, может быть, насовсем? Ну, нет, я должен доехать вместе с ним до Москвы". Нашел - ни за что не выпущу!
      Он точно не знал еще, как поступит в Москве. Покажет обстановка. Там сила, там люди. А здесь - здесь должна быть только одна забота: самому остаться живым и не упустить Куцеволова.
      Что, если еще разок проверить его?
      - Пойдемте лесом, - сказал Тимофей. - Зрение у меня хорошее, в яму не угодим.
      - Как хочешь, - не споря, согласился Куцеволов. - Пусть будет по-твоему. У меня, правда, зрение стало уже незавидное, но я рассчитываю на твои молодые глаза.
      Это значило, что Тимофею быть проводником, все время идти впереди. А пряча в кармашек часы, - Тимофей это тоже отметил, - Куцеволов оставил незастегнутой на тужурке и вторую пуговицу. Всего одно короткое движение руки... Не успеешь и повернуться...
      Да-а, он не хочет отпустить Куцеволова, но и Куцеволов не хочет отпустить его. Где же, какой дорогой лучше пойти? Прямо игра какая-то: чет или нечет? Слишком охотно согласился Куцеволов. Значит, лес и темнота его больше устраивают.
      - Ну, если вы знаете дорогу суше, пойдемте там, - сказал Тимофей.
      - Да, там просторнее и светлее.
      И они повернули направо, пошли по зыблющемуся под ногами мокрому деревянному тротуару вдоль штакетных оградок, за которыми стояли маленькие, как у Епифанцева, дачные домики. Почти в каждом из них светились огни, и желтые полосы от окон ложились на тротуар.
      Шли рядом. Куцеволов сразу же, и очень ловко, оказался справа от Тимофея.
      - Вот видишь, как здесь хорошо, - говорил он с оттенком торжества в голосе. - Знаешь пословицу: не та дорога короткая, которая прямая, а та, которая твердая.
      Он шел, все время что-то рассказывая, шел свободно и уверенно, ничем не выказывая чувства внутренней тревоги. А Тимофей на его вопросы отвечал невпопад. Думал: какая же все-таки ближняя цель у Куцеволова? Неужели вот так спокойно, как он идет сейчас, доехать вместе с ним и до Москвы?
      Временами ему даже начинало казаться: да, может быть, это и вправду Петунин! А все недоброе об этом человеке подсказывает ему раненая память. Когда трусливый охотник ночью в тайге подумает о медведях, медведи ему будут мерещиться за каждой корягой. Почему Куцеволова не узнала Людмила? И где же сам он слышал эту фамилию - Петунин? Откуда он ее знает? Но ведь знает, знает! И почему вот именно сейчас не может припомнить?
      Тротуар кончился. Несколько десятков шагов по сырой поляне. И вот уже мощенная булыжником дорога. Сквозь дождевую изморось виднелись поднятые вверх полосатые шлагбаумы железнодорожного переезда. Светясь лентой тусклых огней, пронесся со стороны Москвы пассажирский поезд. Шлагбаумы опустились.
      Куцеволов рассказывал, что очень любил свою работу путевого обходчика, потому, наверно, и сейчас его всегда тянет идти по линии, по шпалам.
      - В руку бы еще молоточек на длинном черенке, а за пояс - гаечный ключ...
      Они взобрались на невысокую насыпь, источавшую душный запах мазута. Четыре рубца черных, мокрых рельсов врезались в ночные глубины, наполненные глухой темнотой. Опаловым пятнышком в тумане обозначалась далеко впереди лишь остановочная платформа - редкая цепочка электрических фонарей над нею. Едва угадывались силуэты людей, ожидающих пригородного поезда.
      Мокрый шлак похрустывал под ногами. Здесь было, пожалуй, даже еще пустыннее, чем в лесу. Там все же могли пойти жители поселка, там тропинка, пусть размокшая, грязная, а тут - ни души...
      - По правилам путейским полагается ходить против движения поездов, по левому пути, - сказал Куцеволов. - И всегда, а в таком тумане в особенности. Налететь может сзади. Сам не увидишь, и машинист не успеет затормозить.
      В этих обыкновенных словах Тимофею вдруг почудилось что-то такое, что Куцеволов предпочел бы скрыть, да сразу не сумел остановиться, а теперь сожалеет о сказанном сгоряча.
      Но нет, Куцеволов стоял, повернувшись лицом к нему, весь какой-то небрежно распустившийся и старательно соскребал о головку рельса грязь, налипшую на подошвы сапог. Потом сладко потянулся, зевнул, похлопал себя по бокам и застегнул тужурку на все пуговицы.
      - Знаю и я это правило, - сказал Тимофей. Прислушался: - Как раз, кажется, с той стороны, к Москве, поезд идет.
      - Тяжелый, товарный, - подтвердил Куцеволов. - Я их привык различать по звуку, по дыханию паровоза. Значит, наш, пригородный, пройдет еще не скоро, надо товарному давать удаление.
      И они снова пошли неторопливо к белесому пятну остановочной платформы, шагая по левому пути. Там, где шпалы были глубоко утоплены в землю, идти было легко, только иногда мелкие лужицы хлюпали под ногами, но встречались и такие места, где приходилось переступать со шпалы на шпалу, как по ступенькам лестницы. Куцеволов предупреждал Тимофея:
      - Гляди, осторожнее. Было у меня один раз, руку едва не сломал, споткнулся, упал на молоток.
      Он, как и прежде, шел справа от Тимофея.
      А ровный гул тяжелого товарного поезда надвигался все ближе. Ритмично подрагивали рельсы соседнего пути, и земля под ногами словно бы тоже гудела.
      Будто совсем уже где-то за спиной жарко дышал паровоз.
      Еще минута - и полоса яркого света, в которой таежными мошками затанцевали мелкие дождевые капли, легла на гладкое железо и побежала вперед.
      Этот свет словно бы ворвался и в мозг Тимофея, в тот его уголок, где прячется память, выхватил из нее полузабытое... Мороз... Иркутск... Старик, разыскивающий сына... Письмо комиссара Васенина... Петунин!.. Да, да...
      Куцеволов остановился, обеими руками сильно и ласково сжал выше локтя правую руку Тимофея. Слегка наклонился к нему и шире расставил ноги.
      - Переждем! Ну его к черту, пусть пройдет!
      Прилежно работая светлыми поршнями и обдавая их тугой волной теплого, маслянистого воздуха, паровоз прокатился мимо. Сразу упала мрачная темнота. В ней, в этой грохочущей тьме, заполняя все окрест зыбкой дрожью, чеканно пощелкивали на стыках рельсов колеса вагонов, бешено летящих за паровозом.
      Каким-то очень уж ловким движением Куцеволов рванул Тимофея, словно бы раскручивая вокруг себя.
      Но Тимофей ждал этого, твердо знал уже, что это будет. И вместо того, чтобы подчиниться рывку Куцеволова, быстро, комком, упал ему в ноги. Что-то жесткое и холодное - рельс или подкованный сапог - уперлось Тимофею в горло, нечем стало дышать. Куцеволов всей тяжестью своего тела навалился ему на спину. Сбросить, скорее сбросить! Темнело в глазах...
      Плечом снизу Тимофей сильно давнул, сам не сознавая во что - только бы освободить горло. Вдруг стало очень легко, и он понял, что Куцеволов, потеряв равновесие, перекатился через его спину под колеса бегущего рядом поезда.
      Поднявшись на колени, Тимофей впотьмах пошарил возле себя. Холодный металл, мокрый шлак - и ничего больше. Простонали на рельсах последние скаты колес, потом мелькнул красный сигнальный огонек заднего вагона. Струясь по железу и все удаляясь, этот тревожный лучик света быстро превратился в пятнышко, в багровую капельку. Но этот лучик успел все же выхватить из полной темноты что-то черное, вдали неподвижно приникшее к земле.
      Шатаясь, Тимофей поднялся в рост. Вон куда отбросила, утащила Куцеволова железная сила! А лежать бы сейчас на том месте ему самому. На мгновенье, на одно только мгновенье он растеряйся.
      Нестерпимо болело горло. Тимофей с усилием проглотил горькую слюну, огляделся.
      Так... А дальше что? Что он должен делать теперь?
      Вон там, впереди, лежит неподвижно... кто? Для него - Куцеволов, для всех остальных - Петунин. Для него - колчаковский каратель, погубитель сотен человеческих жизней, для всех остальных - обыкновенный служащий, честный советский гражданин.
      Мелкий, как пыль, сеялся с неба дождик. Опаловым пятном проступала сквозь туман остановочная платформа. На ней маячили редкие силуэты людей, ожидающих поезда. А слева, спуститься только с насыпи, чернел пустынный лес.
      Да-а, не думал он совсем еще недавно, что именно так все может случиться! Ему темнота не была нужна, ему нужен был свет, темноту искал Куцеволов.
      Но, может быть, и ему, пока еще не поздно, уйти в темноту, сбежать с насыпи в лес? Никто не видел, что здесь произошло. А справедливое возмездие, так или иначе, свершилось. И пусть на этом конец всему.
      Иначе будет суд. Не белогвардейского офицера Куцеволова будут судить. Станут судить красного курсанта Тимофея Бурмакина. Какие у него доказательства, что это был действительно Куцеволов, а не Петунин? Какие доказательства, что не он этого человека в припадке подозрительности бросил на рельсы, а сам этот человек пытался толкнуть его под поезд? На рельсах ведь было только двое...
      В тот час, когда четырнадцатилетним мальчишкой Тимофей стоял в промерзшей избе над телом матери, он был готов убить поручика Куцеволова где угодно, лишь бы найти! Куцеволов для него тогда был только личным врагом. В долгих боях гражданской войны Тимофей хорошо понял, что значит общий для всего народа, классовый враг. Каратель Куцеволов был виновен перед всем народом. Решать судьбу его тоже был должен народ.
      А решил Тимофей. Пусть даже нечаянно! Пусть, защищаясь. Но все это известно только ему одному.
      Куцеволов ты или Петунин? Мертвый, сможешь ты сам на это ответить? Или ты будешь только безжалостным свидетелем обвинения?
      А может быть, ты жив еще?
      Но трудно приблизиться, прикоснуться рукой, повернуть лицом вверх. И надо ли? В конце концов, что от этого изменится? Пусть так и лежит!
      Можно трусливо оберечь себя ложью. Или смело пойти навстречу самой большой опасности, но сохранить верность правде. Раньше, листая записи капитана Рещикова, Тимофей много размышлял о том, что же такое жизнь? В чем ее смысл?
      Теперь ему с полной отчетливостью представилось, что смысл жизни неотделим от высокого достоинства человеческого. Если жить - так быть человеком! Гордо нести свою голову.
      Вспомнился отец, не запятнавший своей совести ни единым трусливым или бесчестным поступком. Вспомнились слова комиссара Васенина: "Никогда не криви душой, Тима! Из кривого ствола винтовки в цель не попадешь".
      Тимофей еще раз обвел глазами мутное небо, верхушки черного леса, немо ожидающего внизу, под насыпью, холодные ручьи рельсов, свободно бегущих мимо. И словно бы припал, приковал себя взглядом к опаловому пятну дрожащего в тумане света у остановочной платформы, где маячили далекие силуэты людей.
      Медленно двинулся к ним по шпалам. Все решено.
      Подумал еще о Людмиле. Поймет ли она правильно, что здесь произошло.
      О себе думать было уже нечего.
      Конец первой книги
      1956 - 1965
      Красноярск - Ессентуки - Москва